Петунья, ни в бытность свою Эванс, ни Дурсль, кукушек не любила. Собственно, эта нелюбовь возникла еще тогда, когда они с сестрой ходили в одну школу — то есть, когда Петти была Эванс.
На последний урок всю школу согнали в большой зал, развернули стенд, настроили проектор. И показали фильм. О кукушках. Почему именно об этих птицах, именно в этот день и именно всей школе? А кто их разберет, этих учителей. Пусть делают что хотят, лишь бы не мешали мечтать о том времени, когда она убежит из-под крова родительского дома, выйдет замуж и родит прелестного малыша. И назовет его Гарольд, непременно. Такое красивое, просто-таки королевское имя. Разумеется, она будет любить его — его одного и только одного, чтобы ее ребенок никогда не чувствовал себя так же, как сама Петунья, все время ощущающая себя ненужной — из-за сумасшедшей сестрички, конечно. И никогда его никому не отдаст.
Именно в этот момент задумчивость девочки разбили слова диктора, вдохновенно продолжающего рассказывать об этих птицах:
— Многие виды кукушек являются гнездовыми паразитами. Они откладывают свои яйца в гнёзда других птиц. Птенцы кукушки вылупляются раньше, более развитыми и растут быстрее, они в большинстве случаев вытесняют яйца или прогоняют птенцов особи, высидевшей птенца кукушки. Затем хозяин гнезда выкармливает только птенца кукушки.
Старшую мисс Эванс это ужасно возмутило: во-первых, детей своих подбрасывает неизвестно кому, так от этих детей и благодарности не дождешься!
Конечно, учительница биологии им объяснила почему и зачем птицы так делают, но Петунья все равно продолжила их активно недолюбливать. Теперь крик кукушки (Ку. Ку-ку. Ку-ку-ку) прочно засел у нее в голове — как предвестник беды. Кукушки орали у нее в голове, когда сестра оказалась ведьмой. Когда родители погибли. Когда Лили вышла замуж. Когда... Когда родился Дадлик.
* * *
И надо же было такому случиться, что именно в ТОТ Хэллоуин начали крутить документальный фильм про... да-да, кукушек. Мерзкое кукуканье мгновенно заполонило дом. Петунья поторопилась выключить телевизор — как раз очень удачно разревелся ее годовалый сыночек Дадли (как миссис Дурсль возненавидела свою сестру, узнав о том, что та назовет ребенка Гарри! Нет, она могла бы так назвать и Дадлика, но иметь что-то общее с этой Поттеровской... ненормальностью Петунья не желала, пусть даже и пришлось назвать сына так, как требовал муж и объявлять всем, как она ненавидит имя "Гарольд" — хотя это, конечно, было не так. Прелестное имя), и миссис Дурсль кинулась наверх, успокаивать. А в ушах все еще звучало: "Ку. Ку-ку. Ку-ку-ку", и сердце трепетало, предчувствуя что-то нехорошее.
Утром, когда женщина привычным движением руки включила телевизор, ее едва не хватил удар: вновь та же самая программа! С кукующими, что логично, в принципе, кукушками! "Они меня преследуют", — пробормотала женщина, выдергивая штепсель из розетки. Сердце колотилось как бешеное. "Да что это я, в самом деле, — раздраженно подумала Петуния, собирая молочные бутылки и складывая их в коробку. — Обыкновенные птицы, даже в Англии не живут, чего я так странно реагирую? Я же нормальная? Нормальная. Ну, тогда отлично. Сейчас выставлю бутылки и..."
И вереницу мыслей разорвал ее собственный вопль. На пороге... на ЕЕ пороге, в корзинке (в корзинке?!), лежал (о Господи, Господи, нет, это же сон, да?!) маленький темнокудрый мальчик с плотно закрытыми глазками. Мальчик спал, и ничто (даже вопли Петуньи) не могло нарушить крепкий сон. А, нет. Могло.
Призывной крик Дадлика (как по будильнику, каждые три часа) привычно резанул по ушам — и подкидыш широко, испуганно распахнул глазки, сияющие сумасшедшей зеленью. Как листья на деревьях. Листья на деревьях с кукушками, да.
Крик повторился, и тогда подкидыш испуганно нахмурил лоб, распахнул рот, и выдал:
— Ахг. Ахг-ахг. Ахг-ахг-агх.
Петунья хотела отшатнуться и убежать, правда. Но это... (Ку. Ку-ку. Ку-ку-ку) это лишало сил и воли.
— Ахг-анх, — повторил малыш, ерзая в пеленках и широко раскрывая рот. — Арг-ахг.
Ку-ку. Ку-ку.
И крышу унесло.
— Ох ты мой маленький, — проворковала, сама от себя этого не ожидая, Петунья, мельком глянув на письмо. — Ах ты мой сладенький. Гарри, да? Гарричка, Гарик, Гарипуличка, Гарольдик, Гарочка. Иди к тетушке...нет, к мамочке!
"Господи. Господи, что я делаю? Это же... Это же..."
Все мысли вновь и вновь разбивает неторопливое:
— Ахн. Агх-ахг. Агн-ахг-анх.
И продолжает доноситься со второго этажа обиженный донельзя вой Дадли...
"Почему я не бегу к Дадлику? Почему иду с этим...кукушонком на кухню? Кормлю его Дадличкиным пюре?"
А невозмутимый малыш широко разевал рот, ловя каждую ложку, и этим еще больше напомнил Петунье кукушонка. И... еще больше ее этим приворожил.
Минут через двадцать Дадли наконец понял, что не дозовется мать, и затих. А Петунья продолжала сюсюкаться с подкидышем...
* * *
Вернон Дурсль никак не мог понять поведения жены. Ему всегда казалось (да нет, так и было!), что Петти обожает их маленького светловолосого мальчугана и с пренебреженем отзывается о племяннике. Особенно она ненавидела его имя — "глупое, простонародное и просто ужасное" — Гарри. Но, вспоминая все это, мистер Дурсль не мог найти причины, из-за которой Петти...почти сошла с ума.
Хотя нет, причина была — этот гадкий подкидыш, как Вернон его про себя называл. Как только Петунья видела, что уродец начинает раскрывать свой рот (и эти жуткие звуки! Агх-ахг. Дадличек куда выразительнее общается), она сразу же бросала сына и бежала к нему — к своему Кукушонку, качала его на руках, баюкала, пела песни, кормила, играла... Словно и нет Дадли, их сына. А уродец все раскрывал и раскрывал свой рот.
И кукукал.
* * *
Когда детям исполнилось полтора года, их пришлось сажать в разные манежики, потому что Дадли, хоть и был сильнее и крупнее, ужасно боялся своего кузена и начинал вопить, как только тот к нему приближался. Надо сказать, такому поведению были причины.
Дадлик, увидев, что все внимание достается только Гарри, сначала пытался рыдать и истерить, приставать к кузену и кидаться в него игрушками. Но все это приводило только к одному: прибегала обеспокоенная криками Гарри Петунья, шлепала сына по мягкому месту и, усадив того в манежик, уходила вместе с Кукушонком в другую комнату. А Дадли все пытался понять, почему мама его больше не любит.
Потом, когда Дадли немного поутих и перестал открыто приставать к кузену, начали происходить странные вещи. Стоило Дурслю-младшему подобраться к Кукушонку поближе,чтобы, скажем, втихую утащить у того игрушку (которых у Гарри было раза в три больше, чем у Дадли, стараниями Петуньи), как блондин оказывался за пределами манежика, на холодном полу, а то и за пределами детской. Разумеется, обнаруживающая это мать снова ругала сына, и в наказание оставляла его без сладкого.
Так Дадли Дурсль понял, что лучше странного темноволосого мальчика, все время издающего непонятные звуки (Ахг. Агх-ахг. Анх-ахг-агх), не трогать. Да и вообще подходить не стоит.
* * *
В год и шесть месяцев Дадлик заговорил. Ну, заговорил, громко сказано: пока его лексикон состоял только из слов "дай", "отдай", "мое". Это отрезвило Петунью, но ненадолго, пока вслед за Дадли не заговорил подкидыш. Его первым словом было "мама".
И теперь по дому разносилось:
— Ма-ма. Ма-ма. Ма-ма.
Ку-ку. Ку-ку. Ку-ку.
Кажется, это окончательно и бесповоротно свело Петунью с ума. И Вернон не знал, что с этим можно сделать.
Дошло до того, что миссис Дурсль перестала считать Дадли своим сыном. Обнаружил это Вернон случайно, во время участившихся ссор с женой:
— Петунья! Одумайся, ты же перестала обращать внимание на нашего ребенка!
— Какого нашего? У меня только один сын, его зовут Гарри, — казалось, удивлению Петуньи не было предела.
— А Дадли! НАШ Дадли?
— Какой еще Дадли? А, этот? Но он не наш. Это же подкидыш, Вернон! Его давно нужно было отдать в приют.
— НАШЕГО Дадли?!
— Ну не МОЕГО же Гарри!!
"Итак, Петунья сошла с ума из-за подкидыша. Значит, нужно выкинуть его из дома! Может, хоть так Петти придет в себя." — решил мистер Дурсль и набрал найденный в телефонной книжке номер приюта, не замечая, как что за дверью блестят яркие зеленые глаза.
А на следующий день Дадли выпал из окна. Насмерть.
Ку. Ку-ку. Ку-ку-ку.
* * *
Как Вернону удалось уговорить жену ненадолго выйти из дома, даже для него самого осталось загадкой. Но — удалось, и мистер Дурсль, схватив плотно завернутого в плед уродца, рванул к машине. Пристегнул все ремни, завел мотор и нажал на газ. В голове билось одна мысль: увезти уродца из его дома! Может, хоть это вернет ему Дадлика?
Сзади послышалось:
— Ма. Ма-ма. Ма-ма-ма. Ма-ма?
— Заткнись, поганец! — зарычал Дурсль, обернувшись назад. — Больше ты не причинишь никому никакого вреда, понял?!
— Ма-ма.
— Ах ты маленький гаденыш!.. Еще издеваешься?!!
— Ма-ма? Ма...
Маленький ублюдок безмятежно улыбался, и Вернону нестерпимо захотелось его придушить. Он уже повернулся, протягивая руки к тоненькому горлу, когда вспомнил, что он, вообще-то, водитель.
Машина вильнула, потеряв управление.
И вылетела в кювет.
* * *
На Гарри не оказалось ни одной царапины, в отличие от тела Вернона, которое превратилось буквально в кашу, нашпигованную осколками.
На похороны Петунья (которой прихватило сердце, когда она узнала, что ее Гарри мог пострадать) и Кукушонок не пошли. Вдова вообще теперь не выходила из дома — и не выпускала оттуда Гарри. Еду привозили доставкой.
И по всему дому разносилось звонкое:
— Ма! Ма-ма! Ма-ма-ма!
Ку. Ку-ку. Ку-ку-ку.
* * *
Спустя несколько лет, старый кладбищенский сторож, дежуривший на большом кладбище, увидел странную картину: большую кукушку, сидящую на ограде трех могил — Петунии, Вернона и Дадли Дурслей. Но стоило ему отойти за фотоаппаратом (все-таки не каждый день видишь кукушек в местности, где они вообще не обитают), птица исчезла. А на ее месте обнаружился молодой, щеголевато одетый человек. Он положил цветы на могилу Петунии, с любовью стер платком пыль и землю, постоял немного. И, звонко кукукнув, исчез.
Сторож протер глаза, пообещал себе больше не пить, и поторопился убраться к себе в сторожку. В ушах звучало громкое "Ку-ку!"
Ку. Ку-ку. Ку-ку-ку.
А на следующий день дочь того самого сторожа, дальняя родственница Мардж Дурсль, живущая неподалеку, обнаружила у себя на пороге маленького темнокудрого мальчика.
Vova
