Со времени завершения Второй Магической войны прошло два года. Обескровленный и разрушенный до основания мир постепенно восстанавливался, хотя и не такими быстрыми темпами, о которых вещал Министр.
Шеклболт вообще много чего говорил с того дня, как его кандидатуру выдвинули на пост Министра Магии. Громкие слова вселяли в сердца надежду, на лицах мелькали редкие улыбки – и уже за одно это можно было сказать ему спасибо.
Но на моей жизни ни лозунги, ни преобразования в стране никоим образом не отразились. Министерские чинуши иногда заходили, справлялись о здоровье моего тогда еще безнадежно больного супруга; пару раз забредал Поттер, стоял у окна и молчал, а я смотрела на него. Мне было жаль этого юношу, несчастного ребенка, волею судьбы ставшего марионеткой в руках расчетливого старца и победителем змееподобного психопата, мечтавшего поработить мир.
Гарри Поттер напоминал мне сына. В свои редкие визиты Драко вот так же останавливался у окна, сверля пустым взглядом подоконник. Несмотря на его вечную вражду с Золотым мальчиком, я всегда искренне симпатизировала Поттеру, не видя в нем ничего дурного. Гарри был копией Джеймса – такой же лохматый, нелепый, но упорный и до абсурда героический.
Иногда мне кажется, что моя благосклонность к Поттеру-младшему – дань памяти Поттеру-старшему. Я в свое время задавила в зародыше вспыхнувшее чувство, а после каялась, как законченная грешница, обливаясь слезами после прочтения статьи о свадьбе Джеймса и Лили Поттеров.
Лили Поттер, Лили Эванс. Все-таки я продолжаю утешать себя тем, что рыжеволосая выскочка стала для Джеймса лучшей партией, чем стала бы слизеринская пава с каменным сердцем. Тайно я всегда завидовала Эванс – грязнокровка умела жить, брать и отдавать любовь, идти на риск и пьянеть от всего выпавшего на ее долю. А я всю жизнь была приспособленкой. «Бездушная кукла с манерами королевы», как бросил мне однажды Северус.
Но это не так. Как я могу быть бездушной, если от слез щиплет веки, желудок сводит болезненными спазмами, а эмоции накрывают с головой? Как я могу быть бездушной, когда с глухим стуком соприкасается с поверхностью стола донышко граненого стакана, словно отмеряя этим звуком мою обреченность?
«Леди не пьют виски», — вещал отец, а мне уже давным-давно все равно. Леди похоронили во мне в тот день, когда умер Люциус и я впервые в жизни прочувствовала страшное, сосущее, беспросветное одиночество в полном объеме.
Два дня и две ночи я сидела на кладбище мэнора, скрытая от чужих глаз Чарами Рода и густым терновником. Подвывая, как раненый зверь, я терзала непослушными пальцами страницы «Пророка» — где-то там писали о кончине Люциуса Малфоя.
Я не любила супруга ни одной минуты своей жизни, но с его смертью то, что у нормальных людей называют душой, захлестнула пустота.
С тех пор каждый день проходил по одному и тому же сценарию: кровать – столовая – кресло у камина – столовая – кровать. О существовании жизни за пределами поместья я узнавала только со страниц газеты.
Иногда меня посещали гости, ставшие совсем уже редкими со времени смерти мужа. Все так же заходил Поттер, принося с собой бутылку Огденского и свежий номер «Пророка». Я не знаю, какого Мерлина его каждый раз тянуло сюда, да и не хочу знать.
Изредка заглядывала Мелинда Гринграсс, все такая же цветущая и улыбчивая, как и десять лет назад. Ни призраки войны, ни бесчисленные проверки Министерства на причастность к рядам Пожирателей не смогли стереть с ее лица улыбку.
Мелинда была довольна жизнью. Ее старшая дочь удачно вышла замуж за Чейза Уоррингтона– паренька, учившегося вместе с Драко. Мужа оправдали – Метки на его руке не было, в терроре он не фигурировал, поэтому держать его дальше не имело смысла. Семейный бизнес процветал, жаловаться было не на что.
Я не любила визиты Мелинды – видеть ее полные жалости и деланного сочувствия глаза было выше моих сил, а радостный голос никак не вписывался в окружающий мрак поместья.
Когда, наконец, меня все оставляли в покое, я могла спокойно призвать коробку, в которой лежало то немногое, что грело мне душу всегда — и греет ее по сей день. Каждый раз, когда я снимала потемневшую крышку, оттуда вырывался затхлый пыльный парок, но мне и в голову не приходило что-то изменить.
Сверху лежали письма. Много писем. Все то, что я насобирала за годы своего вынужденного замужества. Письма от Гринграссов, письма от Паркинсонов, письма от Снейпа, от Драко, от Джеймса…
Каждый раз, когда я просматриваю их, на глазах наворачиваются слезы.
Джеймс…Впервые я увидела вихрастого темноволосого мальчишку на перроне платформы 9 ¾ ранним ветреным утром 1 сентября. Смешной, уже тогда до жути самоуверенный, задиристый, как воробей в бою за пищу, Джим в мгновение ока собрал вокруг себя целую ораву глазеющих зевак и показывал несложные фокусы без применения волшебной палочки. Блэк помогал ему в этом, и вдвоем они составили неплохой дуэт.
В школе я мало обращала на него внимание – Люциус требовал ежесекундного присутствия рядом с собой. Презрительный самодовольный павлин так же быстро собрал вокруг себя восторженных поклонников (в основном, поклонниц), но если его «авторитет» зависел от его происхождения, то Джеймсу удавалось все за счет его личностных качеств.
Уже через месяц вся школа стояла на ушах из-за этого мальчишки. Гриффиндорский балагур на пару со своим лучшим другом умудрился скатиться по перилам двигающейся лестницы и разбить небьющуюся статую Ульрика Сметливого. Я до сих пор остаюсь в неведении, кем был этот Ульрик, но, судя по размерам нагоняя, который устроила виновникам МакГонагалл, фигурой он был значительной.
Как говорится, напугал фестрала мясом. Взыскание только раззадорило неугомонных сорванцов, и к следующему дню Аргус Филч, поминая Мерлина, оттирал со стен продукты совиной жизнедеятельности.
За семь лет обучения в школе популярность Поттера и Блэка меньше не стала. Напряжение среди женской половины школы достигло своего апогея к Рождеству 1978-го. На традиционный Рождественский бал должны были идти все факультеты и исключительно парами, что только подогревало женский интерес к тому, кого же выберут главные гриффиндорские герои.
После того, как Лили Эванс отказала Джеймсу Поттеру – в пользу Снейпа, волнения только увеличились.
Я сдержанно улыбалась, кивала в ответ на умозаключения Люциуса о присутствии мозгов у гриффиндорцев (а вернее, об отсутствии оных), а сама втихую посмеивалась над создавшейся ситуацией.
Кто же мог предположить, что выбор Поттера падет на меня.
Джим пригласил меня неожиданно, зазвав на Астрономическую Башню полюбоваться рассветом. Какого Мерлина я согласилась – неизвестно, но сам факт того, что согласилась, вселил в Поттера надежду. Его неловкий лепет о приглашении заставил меня рассмеяться, но в смехе было больше горечи, чем радости. Я спокойно объяснила Джеймсу, что и в каких вариациях сделает с ним Люциус, если узнает об этом.
Но, несмотря на отказ, я посмотрела на Джеймса несколько с другой стороны и даже прониклась к нему определенной симпатией. В нем было столько того, что не хватало Люциусу – нежность, тепло, упорство, чисто гриффиндорская искра во взгляде, риск, любовь. Меня настолько захлестнули неведомые ранее чувства, что я, не глядя, бросилась в этот омут, позволив водовороту событий закружить себя.
Джим признался мне в любви в конце марта. Сова с заветным письмом долго стучалась в окно, пока я выпутывалась из одеяла. Прочитав, я очертя голову понеслась на Астрономическую Башню. Растрепанная, тяжело дышащая и порозовевшая Нарцисса – то еще зрелище, и я хотела было пригладить волосы, но, заметив восхищенный взгляд Джима, смутилась и оставила все как есть.
С этого момента начался тот самый период, который у нормальных людей называется любовью. Наша же вакханалия не была похожа на любовь – это страсть, это щемящая нежность, это ломающая кости боль, но не любовь. С самого начала наших безумных отношений я понимала – этот роман долго не продлится. У меня – Люциус, у него – Лили.
И потому в конце шестого курса я не выдержала. Джим молча выслушал мою сбивчивую речь пополам с рыданиями. Когда я уже не могла говорить, он подошел, обнял так крепко, как только мог, поцеловал в макушку и, шепнув на ухо «будь счастлива», исчез из моей жизни.
Через год я узнала об его свадьбе с Эванс. Еще через год – о рождении Гарри.
А после – об их смерти.
За что я всегда ненавидела и в тоже время была благодарна Люциусу, так это за его равнодушие к моей жизни. Безучастный ко всему, он проводил дни и ночи в кабинете или за пределами поместья, а я самозабвенно истязала себя, захлебываясь рыданиями над некрологом в газете.
Из трясины меня вытащил Драко. Несмотря на внешнюю схожесть с отцом, Драко – хвала Моргане – не унаследовал его бесчеловечности. Как только на глаза наворачивались слезы, сын вскарабкивался на колени и вытирал мне щеки ладошками. Я целовала родные ручки и понимала, что лучшего лекарства, чем дети, человечество еще не придумало.
Бессмысленные одиннадцать лет – и Драко пошел в школу. В доме стало холоднее, чем обычно. Люциус за годы брака так и не проникся теплыми чувствами ни к чему, кроме собственного отражения, сын большую часть года проводил в школе, а я тихо вымерзала изнутри в глубине безнадежного дома.
Годы в школе сделали Драко замкнутым– сын все больше походил на отца. Наших вечеров за чашечкой горячего чая становилось все меньше, его попоек с отцом и дружками – все больше, а сердце матери отзывалось болезненной пульсацией всякий раз, когда пьяный в докси Люциус поднимал руку на сына.
А потом в нашем доме появилась эта змееподобная тварь, что стерла в пыль остатки нашей семейной жизни. Отныне поместье наполнял дикий смех, осязаемый животный страх и вспышки пыточных и смертельных заклятий.
А потом война – крики, стоны, реки пролитой крови и гнилостное дыхание смерти. Никогда не забуду тот момент, когда я, упираясь рукой в грудь Поттера, шепотом спросила его о своем сыне. Драко был жив. И сын Джеймса Поттера будет жить.
Они победили. Мальчик-Который-Выжил выжил вновь. Выжил – и спас весь остальной мир. Избавил мое поместье от этой змеи о двух ногах, и только за это я готова была собственноручно поставить ему памятник.
Через год Драко пришел ко мне как-то вечером и, по привычке смотря в подоконник, сказал, что женится. К тому времени я настолько устала от постоянной жизненной суеты, что даже не удивилась. Только ненароком спросила, на ком.
Прозвучавшее «Астория Гринграсс» восприняла, как неизбежный факт.
В хлопотах, связанных со свадьбой, я участия не принимала. Драко, видя мое плачевное состояние, постарался оградить меня от каких-либо забот. Со своей невесткой я познакомилась только на церемонии.
Изумлению моему не было предела. Обычно в доме чистокровных семей с определенным статусом в обществе дети выглядели куда лучше и куда богаче своих родителей. Астория Гринграсс была исключением из общепринятых стандартов. Эту худую, бледную, светловолосую девушку я поначалу приняла за подружку невесты. Но, оглядев присутствующих и не найдя больше ни одного человека в белом, я поняла, что ошиблась.
При более пристальном рассмотрении отметила у нее выразительные глаза, правильные линии бровей, узкие запястья – в целом, девушка была даже красивой. Но ее красота требовала такого пристального досмотра, что искушенному глазу вполне могла показаться серой посредственностью.
Памятуя о симпатии сына к Панси Паркинсон – яркой, амбициозной ровеснице Драко, я недоумевала, как избранницей его могла стать такая непримечательная девушка. Но сквозящая в глазах сына нежность не давала мне повода сомневаться в праве Астории стать миссис Малфой.
Драко предложили неплохую работу в Министерстве, за которую он с радостью уцепился – новые связи лишними не станут. Но после этого встал вопрос о том, что делать с Асторией – нового поместья мы не построили и не купили, а молодой семье нужно было где-то жить.
Я предложила сыну вариант мэнора. И сразу поняла, что не ошиблась – только за эти благодарные глаза можно было пойти на все.
Астория никак меня не стеснила – наоборот, мне показалось, что девушка избегает общества свекрови. Однажды за обедом я сказала ей об этом. Невестка смутилась, но с тех пор не обходила меня десятой дорогой и уже через неделю почувствовала себя гораздо увереннее.
Первое впечатление зачастую бывает обманчиво. Несмотря на внешнюю блеклость, Астория была очень начитанна и образована, ни один вечер провели мы у камина: она, сидя у моих ног, за рассказами о своей жизни, о политике, о мире, о любви, а я – просто откинувшись на спинку кресла, закрыв глаза и слушая, слушая…
Но однажды один инцидент едва не разрушил нашу идиллию. Чертов домовик, неся целую гору посуды, задел стеклянный шар, украшавший гостиную уже четверть века. Хрупкое изделие качнулось и неминуемо бы рухнуло, если бы не Астория, поймавшая шар в каком-то дюйме от пола. Неуклюжий эльф с испугу забыл про поднос, и вся гора упала на пол.
Когда я спустилась на шум, домовик уже вовсю прижигал себе уши, а Астория, водрузив шар на место, пыталась самостоятельно вытащить осколки стекла из ладони.
Мысленно грозя всеми известными несчастьями домовику, я подняла заплаканную девушку с пола. Вытащить осколки из руки и обработать рану не составило особенного труда – я, как никак, двадцать лет общалась с Северусом Снейпом. Облегченный вздох Астории дал понять, что и ладонь, и ее моральное состояние вне опасности.
Я уже собиралась встать, чтобы отнести медикаменты на кухню, как Астория вдруг порывисто обняла меня. Странное ощущение – последний, кто обнимал меня с таким чувством, был Драко, лет пять назад. Обескураженная, я погладила девушку по спине – Мерлин, какая же она худенькая! – и осторожно осведомилась о ее самочувствии. Астория заверила меня, что чувствует себя гораздо лучше, отстранилась, но руку мою отпускать не спешила.
Осознавая всю двусмысленность ситуации, я опять вознамерилась встать, но Астория была категорически против этого. Более того, невестка внезапно подалась вперед и коснулась губами уголка моих губ. А я, приняв это совершенно спокойно, позволила ей себя поцеловать.
Все происходящее походило на дурной сон, но мне совершенно не хотелось просыпаться. Люциус, наверное, в гробу перевернулся, наблюдая за тем, как его жена самозабвенно целуется с собственной невесткой. Мысленно я молила не о прекращении происходящего, но о том, чтобы Драко не пришло в голову раньше вернуться домой.
Помешательство, что накрыло и меня, и Асторию, объяснить невозможно. То ли я настолько истосковалась по теплу и ласке, то ли Астория нашла приют в моих объятиях – я не знаю. Но сам факт того, что это было, никуда не деть. Остается только жить с этим.
Мы встречались с Асторией как школьники – тихо, пугливо, тайно. Избегая друг друга при свете дня, мы виделись под покровом ночи, сталкивались в темных коридорах, исступленно бросаясь друг к другу и замирая, прислушиваясь к общему учащенному пульсу.
Стыд и вина перед сыном жгли каленым железом, но я ничего не могла поделать. Отчего-то мне вдруг стало жизненно важно просыпаться по утрам с уверенностью, что рядом лежит она и обнимает своей тонкой рукой меня за талию.
Драко не заподозрил ничего ни в тот роковой вечер, ни позже – только спрашивал Асторию, почему она выглядит так устало. Моргана мне в помощь в такие минуты – я изо всех сил старалась держаться спокойно, говорить ровно и отгонять мысли прочь.
После я столько раз долгими зимними вечерами прокручивала в голове моменты наших встреч, сближения, близости, но ничего кроме слова «безумие» в голову не приходило. Астория однажды мне призналась, что полюбила не моего сына, но меня, волею случая ставшую ей наставницей, второй матерью и любовницей одновременно.
Трагикомедия длилась недолго. Драко получил повышение, сумел раздобыть нужную сумму на достройку коттеджа – имущество Малфоев было конфисковано после войны, чиновники оставили нам только мэнор – после чего забрал Асторию к себе. Через два месяца счастливый сын известил меня о том, что молодое семейство ждет наследника.
Вновь проснувшееся чувство вины грызло с удвоенной силой, но гораздо сильнее была звериная тоска по светлой девочке с глазами раненной серны, которая отныне принадлежала другому.
… Письма от Астории в коробке тоже были. Целая стопка, перевязанная тонкой голубой лентой. Когда я представляла, как она, страшась каждой встретившейся тени, бежала в совятню, чтобы дрожащими руками отправить письмо, меня отчаянно мучила совесть. Ведь это не она – это я не давала ей спокойно жить, отвечая на ее письма.
Поэтому я, наступив на горло собственному желанию, решила разорвать эту сладкую запретную связь. Вначале перестала отвечать на письма, потом, при встрече, довольно жестко объяснила все.
Астория долго плакала, уткнувшись лбом мне в плечо, а я гладила ее по волосам и слушала, как внутри меня с треском рушится жизнь.
Сейчас я вполне себе приличная бабушка, каждый день наблюдающая за тем, как растет долгожданный внук. Скорпиус является маленькой копией Драко, но глаза – чему я очень рада – материны. Мальчика часто оставляют у меня, уезжая куда-то. Когда-нибудь я расскажу ему о его деде, но подчеркну только лучшие черты Люциуса – не хочу травмировать детскую психику рассказами о тех страшных временах.
Астория приходит часто, сидит рядом, смотрит то на меня, то на сына, а я… да, наверное, относительно счастлива. У меня есть то, чего мне никогда не доставало – семья. А то, что Астория уже никогда не прикоснется к моим губам с нежным трепетом – пусть так.
За свою жизнь я любила дважды, и дважды потерпела сокрушительное поражение, но я ничуть не жалею. По крайней мере, моя жизнь не была такой уж бессмысленной, как могла показаться поначалу.
Я не жалею о прошлом, и если бы мне дали шанс прожить жизнь заново, я прожила бы ее, ничего не меняя.
Vova
