Воскресное утро. Барти Крауч-младший спешит в подвал, в котором он проводит самые счастливые минуты и часы своей жизни. В грязную и вонючую, как помойка, пыточную дыру, на дне которой пожизненно томится его родной папашка.
Два года назад Лорд смог воскреснуть с помощью философского камня и завоевать Англию. Естественно, старшего Крауча при этом взяли в плен и пытали, а его сына освободили из-под Империуса. Барти попросил у Лорда разрешения заключить отца в его же собственном доме на «должности» пожизненного пыточного мяса. И Лорд разрешил, с двумя условиями: надёжно охранять старшего Крауча и содержать его только на свои — то есть, его же — деньги.
Этот урод когда-то посадил Барти в Азкабан. Теперь у него есть свой собственный маленький филиал Азкабана. Такой же тёмный, холодный и сырой. С такими же зарешёченными окнами, только магическими, как в Министерстве. С такой же соломой, на которой папашка валяется целый день и которая служит ему туалетом. А туалет ой как нужен, учитывая то, какую жратву ему подают эльфы, очистки или продукты не первой свежести. Потому что ничего другого он не заслуживает.
Нет только одного — дементоров. Потому что дементор уже сидит внутри сына судьи Крауча. Те воспоминания, которые ему «подарил» отец до Азкабана, иногда и без дементоров действуют так же, как на среднего человека парочка этих существ рядом. Даже Обливиэйт, заблокировав воспоминания, не залечил бы связанные с ними раны, не снял бы боль, которую они вызывали. Всё это не исчезло бы, даже если бы Барти удалось заключить эти воспоминания в отдельный крестраж.
Барти мог только уничтожить внешние напоминания обо всём этом, избавиться от того, что вытягивало все эти ужасы со дна незаживающих, гноящихся ран обратно на поверхность. Он продал в бывшем особняке судьи Крауча всё, что можно было продать. Именно продал, вместо того, чтобы вывезти всё без разбора куда подальше и там испепелить Адским Пламенем. Как, например, тот ковёр, на котором отец как-то при нём изнасиловал свою жену и его мать, несмотря на «эти» дни. Это было ещё одно резкое отличие между ним и большинством других родовитых чистокровных: отношение к деньгам. Скупость отца, иногда экономившего даже на самом необходимиом, приучила его никогда не упускать шанса добыть себе денег и никогда не тратить их зря. Малфоям или Лестранжам, привыкшим к изобилию с детства, такое поведение было чуждо. Но, одновременно, с победой Лорда то, что накопили Краучи, в том числе и папашка, стало принадлежать ему — и он потратил многое из этого на уничтожение памяти о своём отце. Он заплатил таким же прижимистым гоблинам за внешнюю и внутреннюю перестройку особняка до состояния неузнаваемости, полной непохожести на дом судьи Крауча. Особенно глубоким было преобразование подземной части дома. Фактически, весь прежний подвальный этаж был ликвидирован и заменен новым, в виде глубоко идущей винтовой лестницы, вокруг которой группировались просторные, в рамках целесообразности, подземелья.
Барти хорошо в подземельях. Углублённое положение даёт чувство защищённости. Никакого «приличного общества», под которое неохотно и с трудом, но вынужденно мимикрировал Люциус, никакой войны, никаких битв, рейдов и Круциатусов Тёмного Лорда, который, когда зол, страшен и для вернейших из своих. Всё это наверху. А здесь его вотчина, здесь только он, Барти. Он, его собственность и его жертвы.
Вот первый подвальный этаж, единственный, который отапливается. Здесь живут эльфы. Такие же бесправные существа, как в детстве мать и он сам, но, в отличие от человека, они приспособлены к этому. Для чего им дано аппарировать там, где люди не могут? Чтобы быть незаметными. Незаметность — высшее достоинство прислуги. Говорят, магглы строили в своих дворцах специальные потайные коридоры, чтобы обеспечить её.
На этаж глубже всегда такой же холод, как наверху в конце октября, и не менее сыро. Стены мокрые от постоянной росы, с потолка капает. Здесь зал для ритуалов, из которого можно зайти в лабораторию для зельеварения и просторную кладовую для зелий и ингредиентов. Во избежание неприятностей этот этаж заколдован так, что эльф может попасть на него только по приказу.
Ещё этажом ниже — погреб, в нём запасы еды, сливочного пива, вина и огневиски. Рядом ещё один погреб — ледник, но носить сюда откуда-то лёд не имеет смысла. Охлаждающие заклинания поддерживают настолько сильный мороз, что вдох вызывает жжение. Для быстрого охлаждения и многолетнего сохранения в свежести продуктов и ингредиентов, которые в тепле могут испортиться за считанные часы. Из отделения ингредиентов имеется лестница прямо в лабораторию.
В этом же отделении покоится Винки. Он убил эту скотину за то, что она поддерживала тиранию отца. Когда-нибудь он займётся исследованием крови, плоти и внутренних органов эльфа как ингредиентов для ритуалов и зелий. Но это потом. А пока всё это хранится на покрытых обильным инеем стеллажах, отдельно друг от друга. Тепло портит любые вещества животного происхождения. А вот Авада не портит.
Глубже — больше. По обеим сторонам винтовой лестницы имеются коридоры с клетками для пленных и размещёнными вне клеток, но на виду, пыточными снастями. В этих местах факелы горят круглые сутки, чтобы потенциальные пленники сразу видели, во что влипли. Входы в коридоры видимы только для тех, на кого настроено охранное заклинание, остальные видят такую же картину, как на переходе между платформой девять и три четверти и остальным вокзалом. Кроме этих помещений, имеются и другие, пригодные для самых разных целей и на все случаи жизни.
В конце винтовой лестницы уже не дверь, а люк. Он открывается по паролю, известному одному Барти, причём этот пароль работает строго невербально. Спускаясь туда, Барти обычно просто прыгает, а на пути обратно каждая ступенька лестницы, которую он прошёл, тут же исчезает. Не дай Мерлин старый гад попытается выбраться! Нет, он будет до конца жизни заслуженно валяться там, где валяется сейчас, и каждый день терпеть мучения, уж об этом-то Барти позаботится.
При появлении Барти факелы на стенах ямы зажигаются. Ублюдок в грязной, вонючей одежде, которая не менялась с момента ареста и никогда уже не поменяется, сначала морщится, а потом затравленно смотрит на него. Он ещё не ослеп? Отлично! Барти хочет, чтобы гадина видела своего мучителя, хочет сам видеть этот страх, эту мольбу в глазах, на которую он наплюёт точно так же, как гадине было наплевать на всё это в его детстве.
— Тортура Фламмис!
Барти старается разнообразить пытки и издевательства. А то всё Круцио, Круцио... Никакой фантазии у этой Беллы, или просто мало личных счётов. Да, она получает удовольствие от чужой боли, но она не ненавидит каждого своего «подопечного» индивидуально, как эту конкретную мразь, которая мерзка тем-то и тем-то и сделала то-то и то-то. А вот Барти ненавидит.
Тортура Фламмис — это пытка огнём, который не пожирает, а только раскаляет. Эльфы дали папашке зелье, которое сохранит ему жизнь и здоровье после этого истязания. Ни одна клеточка его тела не разрушится от жара огня, но боль будет такая же, как на костре. Чёрное пламя хлещет из палочки, одна волна ненависти за другой, и заставляет папашку вращаться вокруг своей оси в пыточном вихре. Этот вихрь не представляет опасности для дома. Здешняя солома слишком сырая и вонючая, чтобы загореться, только пар от неё идёт. Запах гнили, мочи, застарелого пота и жидкого стула бьёт Барти в лицо... Что ж, какой узник, такая и камера.
Барти пытает отца, кажется, час, другой... Его кости раскаляются, его кровь начинает кипеть. Барти знает, каково это, отец в детстве наказывал его заклятием, раскаляющим кости. Так что пусть теперь и сам помучается, скотина. Он превратил детство Барти в ад, и за это сейчас сам горит в аду. В личном аду Барти.
Но умереть в этом аду он не должен. Барти прекращает пытку, когда видит, что отец ещё активно дёргается. Смотрит в его глаза — взгляд сломленного, растоптанного человека, последнего раба, который молит о пощаде. Внезапно туфли Барти обдаёт горячей, дымящейся блевотиной. Это тёмно-бурое, местами даже чёрное вещество внешне напоминает кофейную гущу. Кровь. Несвежая, гниющая кровь из желудка, не справляющегося с тем, что ему «подают».
Барти с брезгливым видом очищает туфли Экскуро, в последний раз бросает в отца уничтожающий взгляд и поднимается вверх. Завтра он снова прийдёт. А может и сегодня. Иногда он приходит за один день три раза, причём с перерывом всего в один час, иногда даёт отцу целых два дня передышки. Иногда он пытает его, иногда просто заставляет под Империусом лизать свои туфли. А иногда беседует с ним «за жизнь», ведёт «задушевные» разговоры о том, во что теперь превратился дом Краучей. Какие люди теперь являются в нём желанными гостями. Что теперь находится на месте отцовского рабочего кабинета. Что стало с разного рода фамильными ценностями, реликвиями, семейными колдографиями...
Барти будет наслаждаться физическими и моральными страданиями своего отца. Но есть два слова, которые при этом никогда не прозвучат. "Авада Кедавра".
Потому что ненависть Барти Крауча-младшего к своему отцу не будет удовлетворена и не исчезнет с уничтожением своего объекта.
Эта ненависть — вечная, такая же вечная, как и его боль.
Vova
