Два в одном

И тень твоя все тени озаряет,

Но как же настоящий образ твой,

Когда и тень неодолима тьмой?

(Уильям Шекспир; Сонет 43)

Еще не успев толком открыть глаза, я чувствую, как в лицо мне беспощадно светит солнце. Подлая звезда совсем не имеет совести, несмотря на свой внушительный возраст. Сколько бы миллионов лет ни прошло, а она неизменно появляется на небосклоне, чтобы своим сиянием выдернуть невыспавшихся людишек из теплых недр кровати и направить на свершение Великих подвигов.

«Только не сегодня и не сейчас», — решаю я, все еще находясь на границе между сном и явью. Приходится зарыться поглубже в одеяло, но и там меня не покидают назойливые световые вихри, словно отпечатанные на внутренней стороне век. Результат сражения с солнцем — один: ноль в Его пользу, конечно. С трудом приоткрываю один глаз, неохотно и лениво. Полог над кроватью не задернут, хотя, с тех пор, как я впервые оказался в Хогвартсе, я ни разу не забывал его  опустить, зная, что с восходом солнца его лучи неизменно будут бить мне в лицо… По всей видимости, именно таким образом Финиган пытается отомстить за старый добрый розыгрыш с кувшином. Мы тогда всего-навсего разбудили его, окатив водой. Подумаешь? Покричал вдоволь, посмеялся и забыл. Так нет же. Шеймус, как оказалось, придерживается другого мнения, и теперь троих участников забавы — меня, Рона и Невилла — постоянно преследуют его ответные шуточки в стиле «милитари» — гадит незаметно, маленькими порциями, но часто. То конспекты склеит, то ботинки с башни спустит, то дырку прожжет на школьных брюках, так, чтобы это заметили все, кроме меня. А, впрочем, не важно! Гарри Поттер давно привык к излишнему вниманию, выпадающему на его долю — каким бы это внимание ни было.

На этой мысли я окончательно просыпаюсь. Медленно потягиваюсь, до хруста в позвоночнике, вытягиваю руки настолько, что упираюсь ими в стену, а затем сжимаюсь, по-кошачьи свернувшись клубком. Чувство удовлетворения брызжет через край оттого, что я впервые за всю неделю выспался и полон сил, даже вставать не хочется, да и зачем? Могу проваляться под одеялом до воскресного утра, ну ладно, максимум, до субботнего ужина. Домашнее задание по Трансфигурации и Зельям никто не отменял, и Гермиона будет жужжать над ухом у нас с Роном до тех пор, пока готовые свитки не будут отданы на её страшный суд. «Вечно вы затягиваете с домашним заданием до последнего момента, чтобы потом, перед самым уроком, с жалобными глазами клянчить мою готовую работу!» — неизменно поворчит подруга, окидывая нас негодующим взором. Удивительно, что она до сих пор не ворвалась в комнату, с намерением засадить нас за учебники с утра пораньше. Ну что же? Мне же лучше!

Глаза я, просто из принципа, держу закрытыми, что придаёт остальным рецепторам  сверхчувствительность –  это элементарная физиологическая способность человека — восполнять потерю одного из пяти чувств, например, зрения, другими. Запах, витающий по комнате, легкий, воздушный, переливающийся  разнообразными восхитительными гранями, совсем не вяжется с тем, к которому я привык за долгие годы обитания в гриффиндорской спальне. Что ни говорите, а пахнет в мальчишеских комнатах всегда одинаково — потом, грязным бельем и удушающим одеколоном, на аромат которого якобы слетаются все представительницы прекрасного пола. Но ведь сегодня выходной, и школьные эльфы, скорее всего, провели какую-нибудь замысловатую генеральную уборку в преддверии Хэллоуина, невзирая на присутствие спящего школьника.

Внезапно одеяло, укутывающее мое тело своим жарким объятием, приходит в движение. Этого достаточно, чтобы кончики стоп, как бы невзначай, лизнул прохладный воздух комнаты. Скользящим потоком по животу, по-хозяйски властно опутывая мою талию стальным захватом, проходит чья-то рука. Поглаживает выпирающие ребра, каждое по отдельности, словно они являются клавишами фортепьяно, изученными годами долгой и продолжительной игры. После чего опускается ниже и ниже, позволяя холодным шершавым пальцам зарыться в паховые волоски. Замираю, почти не дыша. Сердце рвется наружу, глухими ударами пробивая себе дорогу через грудную клетку. Раз, другой. Чужие касания запускают по телу возбуждающую дрожь, приправленную вкусом внезапности. Меня еще никто так не касался, никогда. Настойчиво и привычно, будто выполняется каждодневный ритуал, будто человек знает меня и мое тело наизусть. Ладонь с жадностью обхватывают уже вздрагивающий орган, скользит вверх-вниз, позволяя указательному пальцу задержаться на самом кончике головки.

Я испускаю громкий вздох, помимо своей воли.

-  Уже проснулся? — хриплый и немного насмешливый бархатный шепот опаляет мне шею и щеки, а губы, горячие и немного влажные, накрывают своим адским пламенем впадинку над ключицей. Они всасывают кожу, слегка покусывая, и тут же сцеловывая следы, оставленные зубами.

Мужчина? В моей постели? Это чья-то неудавшаяся шутка или …?

Что может быть этим «или», я не успеваю придумать, так как губы перемещаются на выставленное из-под одеяла плечо. И тут, окончательно ополоумев от страха, я соскальзываю вниз, на пол. Колени со стуком приземляются на теплое деревянное покрытие, локти безвольно разъезжаются в стороны так, что я едва удерживаю зыбкое равновесие, не забывая при этом пребольно удариться лбом о прикроватную тумбочку. Глаза охватывают пространство с удивлением и недоверием, перебегая с одного предмета на другой. Как я здесь оказался? Что это за место? Разглядеть что-то без очков не удается. Поле моего зрения ограничивается лишь деревянным каркасом кровати со сползающими к полу простынями да тумбочкой с расписными вставками по бокам. Остальная часть комнаты подернута мутной пленкой из-за моей близорукости. Сложно сказать, где я, но для гриффиндорской спальни здесь слишком много света.

На ощупь пытаюсь найти собственные очки, когда некто заботливо вкладывает их мне в руки. «Это не мои», — пролетает в голове мысль, когда вместо привычных круглых, изрядно потрепанных жизнью и замотанных скотчем очков, я чувствую подушечками пальцев лишь хрупкие стеклышки в тонкой металлической оправе. Однако, едва они оказываются на моем лице, как мир вспыхивает с поразительной четкостью. Исчезает матовость, покрывающая все предметы туманной дымкой, и контуры больше не расползаются неуклюжими кляксами, а приобретают ясные очертания.

Я даже не замечаю, как увлеченно начинаю разглядывать эту незнакомую комнату. Обставленная со вкусом, она совмещает в себе старину и современные технологии. Об этом  свидетельствует широкая блестящая панель — «для чего она?» — занимающая противоположную от кровати стену. Обои пастельно-голубые, с тонким золотым рисунком, немного блеклым и совсем не раздражающим глаз. Корни ли это большого дерева, причудливо переплетающиеся между собой, виноградная ли лоза с цветками на стеблях, понять очень сложно. Потолок,в свою очередь, как и орехового цвета паркетный пол, испещрен миллионами маленьких трещинок, кое-где даже видны места облупившейся штукатурки и пожелтевших от времени длинных водяных потёков. Вся мебель, от развешанных по стенам ступенчатых полок до каркаса кровати, сделана из дерева легкого молочного оттенка, отчего комната кажется еще более светлой, словно находится на границе между беспечно-голубым небом и кучерявыми пушистыми облаками.

— Долго еще будешь любоваться? — прерывает мое созерцание низкий и немного хриплый голос. Словно из горы взбитых сливок, которую являет собой одеяло, выбралась растрепанная голова с длинными чернильными спутанными между собой волосами. — Забирайся обратно, — тонкая рука приподнимает край одеяла. — Еще слишком рано, чтобы вставать. У нас полно времени -  Молли пришлет детей из Норы только к полудню.

— К-к-кого? — непонимающе переспрашиваю я, поправляя на переносице очки и в упор разглядывая собеседника. Голос его кажется невероятно знакомым, я точно его уже где-то слышал, но вот где и когда?

Глаза, блеснувшие за занавесом волос, с интересом разглядывают меня. Всё это напоминает неудачную шутку человека, совершенно не склонного к юмору.

            — Гарри, ты при падении повредил свою единственную извилину? Какой печальный день для Гриффиндора! Декан неугомонного факультета получает черепно-мозговую травму при падении с кровати, — ответил мужчина с довольно-таки ехидной усмешкой, пробегающей по тонким, почти бескровным губам. — В следующий раз выполни сальто, я начислю твоему «дому» за это баллов двадцать, а может и все тридцать.

Мне приходится заставить себя дышать, потому что я узнаю эту кривую улыбочку из тысячи, нет, из сотни тысяч других. Она способна быть смертельной и ядовитой, как кобра, выгрызать своими острыми клыками чувство собственного достоинства, принижая и опуская человека настолько, что он уже не способен различить глубину своего страха. О, как она мне знакома, за столько-то лет общения с ее владельцем!

— Снейп… — едва слышно бурчу я имя старого врага. — Снейп… нет-нет-нет…

Может, это сон? Или реальность решила сыграть надо мной злую шутку? Проснуться с ним в одной постели, позволить ему коснуться себя… там, где меня никто не касался со времен младенчества…? Он назвал меня «Гарри», насколько мне помнится. Да быть такого не может! В обычной жизни он не назвал бы меня по имени даже на смертном одре, не говоря уже об этой странной интонации. В ней нет привычной желчи и неприязни, скорее, что-то… ласковое?.. повседневное?.. интимное?

От последней мысли меня пробивает озноб от отвращения и страха.

«Давайте, я уже проснусь и навсегда забуду этот кошмар. Я даже согласен его не вспоминать, когда случайно наткнусь на Снейпа в коридоре или увижу его за преподавательским столом в Большом Зале. И ни при каких обстоятельствах я не расскажу об этом НИ ОДНОМУ живому лицу!» — как заклинание повторяю я, прижимая к себе колени и закрыв ладонями уши. Не хватало еще раскачиваться из стороны в сторону, чтобы уж совсем сойти за сумасшедшего. Но ведь только умалишенному может присниться такой бред, ведь так?

Снейп, тем временем, садится на кровати и, откинув одеяло в сторону, спускает босые ступни на пол. Я вижу, как мельчайшие косточки приходят в движение, принимая на себя вес его тела, как выпирают колени в разношенных пижамных брюках, при ходьбе. Он упругой, типично снейповской, походкой приближается, затем опускается на корточки в паре дюймов от меня. Что-то говорит, медленно размыкая губы, но я, как бы случайно, начинаю напевать про себя любовную балладу Селестины Уорлок, которую частенько слышал от миссис Уизли.  Кажется, ему это начинает надоедать, так как его сухие и жесткие, словно подошвы, ладони обхватывают мое лицо, притягивая к себе и заставляя встретиться с затягивающим взглядом черных глаз.

— Гарри, что с тобой происходит? — требовательно вопрошает он, не позволяя отвести взгляд и тем самым разорвать зрительный контакт. — Учти, если ты решил таким образом посмеяться надо мной, то это попросту глупо. Если я не реагирую на шутки близнецов, и они остаются безнаказанными, то это не значит, что ты избежишь моей кары. Уж поверь, я заставлю тебя пожалеть о содеянном, в конце концов, только мне известны все твои слабые стороны, — и в доказательство своих слов, он проводит ладонью вдоль моего позвоночника, вычерчивая зигзагообразную линию. Тело сотрясает предательская дрожь, вызванная далеко не страхом.— Да в чём дело?! Хватит вырываться, Мерлин тебя дери! — Снейп придирчиво ощупывает мой затылок своими длинными пальцами с почти незаметными желтоватыми пятнами от зелий на сгибе косточек, после чего, облегченно вздохнув, сообщает: — Кажется, ушибов и шишек нет, с черепом все в порядке.

— Он будет в большем порядке, если его раскроить, — недовольно отзываюсь я. — И уберите, в конце концов, свои руки, профессор!

Мужчина, молча, отпускает мое лицо и поднимается на ноги, одарив при этом негодующим взглядом, сверху вниз. Мне тотчас хочется разрушить это мнимое превосходство, и я подскакиваю, как мячик, следом за ним. Если приглядеться, этот Снейп совсем не похож на того зельевара, которого я знаю. И дело не в том, что из одежды на нем только выцветшие грязно-черные пижамные штаны, и я впервые вижу его полуголым. Хотя, сложно заподозрить, что под слоями черных, как у монаха, одежд, скрывается такое жилистое и, в каком-то смысле, крепкое мужское тело. Мышцы плоского живота напряженно перекатываются при малейшем движении, позволяя увидеть небольшие кубики пресса. Грудную клетку, с выпирающими по бокам ребрами, покрывают вьющиеся черные волоски, спускающиеся густой дорожкой вниз от пупка. Среди   волос можно разглядеть свежие багровые засосы, кое-где со следами человеческих зубов и даже запекшейся кровью. Я задыхаюсь от мысли, что это могли сделать мои зубы, поэтому мгновенно перевожу взгляд выше.

Его лицо по-прежнему имеет болезненно-пепельный оттенок, узкое и немного заостренное, с неизменным длинным  крючковатым носом, придающим облику ярко выраженную хищность, надменность и недовольство окружающими, всеми без исключения. Правда, под глазами уже не видно глубоких темных кругов, превращающих мужчину в вурдалака. Ровно, как и пролегающих на лбу и переносице глубоких морщин. Волосы куда более неухоженные и длинные, чем мне помнилось, с заметно осеребрившимися висками. Свалявшиеся, словно никогда не встречавшие на своем пути расческу, они ленивым черным каскадом доходят до лопаток, опутывают лианами плечи, спадают на грудь и вьются на концах от чрезмерной сальности.

— У меня что-то не так с лицом? — раздраженно, сквозь зубы, цедит Снейп, разрывая  повисшую между нами тишину. — На щеках лишай или, быть может, бородавка на кончике носа? — он фирменным образом заламывает бровь. Это только кажется, или, в самом деле, вокруг его сурового силуэта начинает сгущаться воздух? — И прекрати называть меня «профессором», в конце-то концов, мы не на уроке зельеварения, и ты уже более восемнадцати лет не являешься моим учеником.

— А как мне вас называть? — едко, под стать звучащему негодованию в голосе Снейпа, отзываюсь я. — Сэр? Снейп? Мистер зельевар? Как?

— Как называл вчера, позавчера, два месяца и три года назад. Гарри, сколько можно?! — он едва ли не брызжет слюной, вцепившись в мои обнаженные плечи стальным захватом. — Эта комедия слишком затянулась. Ты далеко не в том возрасте, чтобы выводить меня из себя идиотскими шуточками. Очень похожим образом вы с приятелями развлекались на протяжении всего обучения в Хогвартсе. Я честно надеялся, что это давно кануло в Лету, — Он цедит по капле яд своего красноречия, встряхивает меня так, что клацают зубы, но не кричит, как это делают люди, впавшие в ярость. Наоборот, его голос с каждым словом становится все тише, переходит на ледяное шипение. В ответ я захожусь отчаянным криком из смеси отборных ругательств, несвязных предложений и резких выпадов в сторону Снейпа. Если бы не его отменная, на удивление, реакция, парочка яростных пощечин уже отпечаталась бы на его щеках алым следом. Мне уже самому сложно понять, что происходит. Почему я просыпаюсь в одной кровати со своим преподавателем, причем, смею заметить, самым мерзким, жутким типом, которого я когда-либо встречал? Где правда, где ложь, почему все так запуталось, и как отсюда выбраться? Меня уже не хватает на крики, горло бессовестно дерет, и я от бессилия бью кулаками стоящую в паре дюймов от меня, живую статую. И почему я в свое время не выучил все те ругательства, которыми поливали гриффиндорцы, да и не только они, этого отвратительного человека? Мой словесный запас исчерпан, и я начинаю выкрикивать всё те же ругательства по второму кругу.

Ничтожество.

Ублюдок.

Кретин.

Ненавижу.

Ублюдок.

Сволочь.

Наверное, в этот момент меня можно охарактеризовать, как «впавшего в истерику», но надо отдать должное, Северус Снейп проявляет типичную для себя выдержку. Застыв, подобно разъяренному Зевсу, он в какой-то момент перехватывает мои запястья и, сжав их, едва ли не до хруста, прижимает к своей груди. Мне остаётся только царапать обгрызанными ногтями его горячую, упругую грудь. Мы смотрим друг другу в глаза. Я с отчаянным вызовом, он — с хладнокровным отпором. Нашла коса на камень, как говорится.

В какой-то момент мне начинает казаться, что я падаю в черный, бесконечный по своей глубине, колодец. Туда не доходит солнечный свет, а факелы давно истлели. Там вечная мерзлота  ледяными змеями пробирается под кожу, скользит по мышцам и сухожилиям, сковывая их своими непробиваемыми цепями. Я лечу, широко раскинув руки, чтобы хоть как-то остановить этот полет, зацепится пальцами за воздух, но падение не прекращается, наоборот, еще сильнее утягивает меня ко дну.

Когда я смаргиваю, видение проходит, словно его и не было. Лишь глаза — слившиеся воедино темная радужка и зрачок — неотрывно следящие за мной. 

Мне страшно.

Что он со мной сделал? Тело парализовало, в буквальном смысле отключено от двигательного центра головного мозга. Ни ноги, ни руки, как я не стараюсь, в движение не приходят. Не без труда разлепив губы, я могу только сдавленно охнуть, однако, комната поглощает малейший звук, сохраняя идеальную вакуумную тишину. Гудение, издаваемое комариными крыльями, было бы сейчас сродни восьмибалльному землетрясению.

— Legilimens! — я не слышу, я читаю это слово по движению тонких губ, с которых оно срывается обманчивыми медовыми каплями.

Заклинания легилименции.

Кто никогда не испытывал его на себе, не поймет каково это.

Словно забитый до отказа мешок выворачивают наизнанку. Против воли обнажают перед другим человеком, демонстрируя ему все самое сокровенное и болезненное, самое дорогое и постыдное. То, что обещал себе никогда и никому не показывать, в один миг оказывается на виду.

Ты — сплошной оголенный провод. И ты не в силах пустить ток даже для собственного спасения.

Это больно, это невыносимо и мерзко. Я не могу кричать, не то что сопротивляться, потому что этот напор намного сильнее прежних уроков окклюменции — на меня словно надвигаются со всех сторон стены, давят, прессуют между собой… Раннее детство. Какие-то цветы. Сломанный кораблик.  Крики тети Петуньи. Дадли на новом велосипеде. Начальная школа и запах горящего пластика в туалете, вперемешку с сигаретным дымом. Все вертится так быстро, что меня начинает тошнить и я едва замечаю, что уже утыкаюсь носом в пушистый ковровый ворс. Письма. Совы. Хогвартс. Гриффиндор. Рон и Гермиона. Квиррел с головой Волдеморта на затылке. Прочь! Прочь! Дневник. Василиск. Гиппогриф. Сириус. Турнир. Чжоу. Седрик. Кладбище. Воскрешение Волдеморта. Орден. Амбридж. «Я не должен лгать». Арка и смерть, настигающая Сириуса. Быстрее и быстрее, карусель набирает ход. Снова детство, слезы, страх. По кругу. Где вчера, где завтра, где сегодня — понять уже невозможно. Картинки, словно поставленные на ускоренный режим, бегут перед глазами расплывчатым пятном. Каллейдоскоп. Я не вижу никого и ничего, лишь тяжело дышу и считаю про себя секунды до того момента, как меня накрывает блаженная тьма.

И все ж рисует глаз лишь то, что видит он,-

А душу познавать возможности лишен!

(Уильям Шекспир; Сонета 24)

Очнулся я резко, с жадностью вдыхая полной грудью воздух. Словно прежде и не дышал никогда. Полная дезориентация в пространстве. Пытаюсь избавиться от стоящих перед глазами картин, тру глаза. Бесполезно. Не помогает, лишь мир вокруг начинает заново свой лихой танец. Хватаюсь руками за простыни, на которых лежу, стараюсь подняться, но кто-то бесцеремонно опрокидывает меня обратно на спину. Получается слишком резко. Голова впечатывается в подушку со всего размаха, и боль от висков перебирается куда-то в область темечка. Бегло осматриваюсь, просто позволяю глазам частично охватить помещение.

Полог на кровати опять не задернут…

Ведь это же был сон, да? Скажите, что я до сих пор крепко сплю. Кажется, я спросил об этом вслух, потому что откуда-то слева на меня надвигается граненый стакан, зажатый в тонкой почти хрупкой ладони, и голос, тихий и равномерный, отвечает:

— Боюсь, это не сон. Это даже похмельем язык не повернется назвать, — тяжелый вздох. — Вот, выпей, — стакан подносят к моим губам, позволяют поймать и удариться зубами о звонкое стекло, затем немного наклонить… и да, живительная прохлада приятно скользит по пищеводу, орошая засохшую землю образовавшейся в нём пустыни. Я не могу напиться, жадно глотаю, давлюсь, обливая себя и держащие мой подбородок руки, захлебываюсь, но мне мало. Чертовски мало.

Заклинание — и стакан вновь наполняется водой.

Мне не нужно слов, чтобы дать понять, что я напился. Стакан убирают, но вместо него подносят к виску леденящий конец палочки.

Инстинктивно, я сжимаюсь, одними губами, чуть слышно повторяя: «Пожалуйста, не надо… Я не хочу больше…Хватит», но палочку не убирают, а лишь проводят по лбу вдоль бровей и обратно, нежно, едва касаясь. Кончик холодит разгоряченную и влажную кожу, выписывая незамысловатые круговые движения, но не приносит неудобств или очередной боли. Расслабиться позволяю себе лишь тогда, когда тонкое древко исчезает из зоны видимости.

— Не бойся, я больше не причиню тебе вреда, — убедительно повторяет голос, и я хочу ему верить. Хочу, но не могу. Глаза опять закрываются, в горле стоит кислый ком, приправленный желудочным соком — кажется, меня сейчас вырвет. Опять. Или снова. Свешиваю голову с кровати, чтобы хоть как-то облегчить доступ кислорода в легкие. Меня тошнит, желудок сжимается, словно он вместилище всей моей памяти, не иначе. По спине вверх-вниз скользят теплые руки, успокаивают, баюкают своим равномерным поглаживанием. Это приятно и необычно для человека, который всю свою жизнь был лишен подобной ласки. Позволяю рукам нежно пригладить волосы, протереть влажным полотенцем лицо и заботливо уложить себя обратно на взбитые подушки, когда осознание ослепляет мой разум, подобно сверхмощному удару током.

— В-в-в-вы!...— с трудом выговариваю я, стараясь, чтобы зуб попадал на зуб. — Гребанный урод. Старый извращенец. Придурок…— горло саднит, приходится прокашляться, чтобы меня можно было услышать. — Ненавижу вас!...Вы!...Вы!...

— Кажется, я сегодня это уже где-то слышал. Повторение, не всегда — мать учения, Поттер. Да и словарный запас, состоящий из одних только местоимений да грубых выражений, заставляет усомниться в умственных способностях его обладателя, — отзывается с язвительным упреком Снейп, высокомерно поджимая губы. Ну вот, теперь я узнаю старого злобного зельевара, любящего довести каждого второго, если не первого, гриффиндорца до ручки. Не забудьте баллы снять, профессор!

Он неожиданно поднимает руку, и я уже жду чего угодно, вплоть до свернутой шеи и сломанной челюсти, но никак не этого. Зажмурившись на долю секунды, я распахиваю глаза в недоверии, а не чудится ли мне? Нет, все верно. Мужчина с ничего не выражающим лицом, поправляет мне одеяло. МНЕ! ОДЕЯЛО!

— Сэр, что вы делаете?!

Снейп молчит, не обращая ни малейшего внимания на мои жалкие попытки завести разговор. Нет сил даже рассмеяться, насколько меня поражает сложившаяся ситуация. Вначале беспардонно лапает меня за все, что можно и нельзя, затем срывается и использует заклинание легилименции, а после, как ни в чем не бывало, подтыкает одеяло и делает вид, что все идет, как и должно. А, в самом деле, может это какая альтернативная реальность, где все встало с ног на голову?

— Зачем вы это делаете? — безысходно вздохнув, спрашиваю я, уже не надеясь на ответ, как вдруг Снейп в который раз за день удивляет меня:

— Поправляю одеяло?

— Да, соплохвост вас дери, и это в том числе! То вы орете на меня, то гладите с несвойственной для вас нежностью, то вдруг — БАХ! — и без предупреждения используете заклинания далеко не бытового предназначения. Что происходит? — шипящим голосом выражаю я свой гнев, отчего мгновенно захожусь удушающим кашлем из-за которого на глазах выступают слезы. — Может, через пять минут вы испытаете на мне Круцио или сразу добьете Авадой, чтобы зря под ногами не болтался?

— Закончил? Ты говори-говори, если на ближайшее время у тебя пропадет голос, я буду только рад, — от одной мысли, что Снейпу будет приятно, я, громко клацнув зубами, закрываю рот. Не дождешься! — Все претензии, прошу изложить исключительно в письменной форме на четырех листах пергамента каллиграфическим подчерком, в противном случае, твоя жалоба вероятнее всего, не достигнет адресата. Так что же? Нет? В таком случае, ты позволишь, я вставлю свое слово?

Гневно киваю и отворачиваюсь лицом к стене. Просто чтобы не видеть это надменное лицо в такой близости от себя, а уж тем более, не встретиться с ним случайно взглядом, чего мне вполне хватило только за последние сутки.

— Начнем с того, что твое поведение с утра, мягко говоря, вывело меня из равновесия. Впору подумать, что у тебя прогрессирует ранняя стадия маразма, граничащая с острой формой склероза — о, ты всегда умел отличиться, не спорю! — но я не мог и подумать, что все зайдет НАСТОЛЬКО далеко. Поэтому пришлось применить заклинание, дабы окончательно либо убедится в своей правоте, либо выяснять, что именно послужило катализатором в данном процессе, — менторским тоном начал Снейп, но я, не выдержав, вставил:

— Ага, конечно, я каждый день просыпаюсь в постели Северуса Снейпа!

— Насколько мне известно, все обстоит именно так уже на протяжении многих лет, — я резко поворачиваюсь к нему, отчего голова не сразу встает на место, и комната прекращает вертеться. — О, не стоит смотреть на меня овечьими глазками, я не привык шутить на такие серьезные темы. К тому же, в чьей постели может проснуться Гарри Джеймс Снейп, некогда Поттер, если не в постели своего законного супруга?

Юмор определенно не Ваша стезя, профессор.

— Хорошая шутка, — я с трудом натягиваю на лицо кривую улыбочку, но, кажется, мышцы лица атрофировались, потому что получается звериный оскал. — Не думали пойти в комедианты? Люди хотя бы там смогут с чистой совестью закидать вас гнилыми помидорами.

Ответом мне послужили приподнятая бровь и полный неискреннего сожаления взгляд.

— Вы что, издеваетесь?! Да нет, ну как же? Нет, нет, нет. Глупость, — сдавленно смеюсь, почти давлюсь от хрипящего смеха. — Вы не можете быть моим мужем, а я вашим… кхем… мужем? Женой? Женомужем? Мужеженом? Бред какой-то.

— Увы, что есть, того не отнять, — разведя руками, ответил Снейп, самодовольно вздернув подбородок, тем самым давая мне понять, что не собирается продолжать беседу.

После чего глубоко вдохнув полной грудью, он неспешно поднимается на ноги, разминая затекшую поясницу — несколько поворотов корпусом в сторону до характерного похрустывания. Затем, привычным жестом откидывает волосы со лба и направляется в сторону гигантского зеркала, расположенного у двери, в самой дальней части комнаты. Зеркальные створки послушно разъезжаются в стороны, обнажая внутри себя ровные ряды забитых до отказа полок.

Я едва не сгораю со стыда, когда Снейп, ничуть меня не смущаясь, принимается одеваться.

— Обязательно это делать у меня на виду? — сдавленно спрашиваю я, смотря куда угодно, но только не на спущенные к лодыжкам, пижамные штаны и уж тем более не туда, где они болтались пару секунд назад.

— Тебя это смущает?

— А вас как будто нет.

— Ничуть, — однозначно отвечает мужчина. — Уж слишком часто мы находились в подобном виде, чтобы я обращал на это внимание.

Подобный комментарий, заставляет не только мои щеки, но, похоже, и все остальные неприкрытые части тела пылать еще сильнее, а воображение услужливо подкидывает самые извращенные сценки, которые вполне могли бы оказаться фрагментами нашей совместной жизни. Причем, я в этих фантазиях фигурировал почему-то связанным, перегнутым через стол в одном лишь гриффиндорском галстуке, конец которого заканчивался где-то у меня в глотке. Вот уж где Снейп оторвался по полной, воздавая по заслугам за все мои и отцовские школьные проказы!

— Тебе лучше поспать, организм еще не до конца окреп. Я прослежу, чтобы до вечера тебе никто не помешал, — безразлично кидает Снейп, застегивая манжеты хлопковой черной рубашки. — Ко всему прочему нужно еще договориться, чтобы тебя осмотрел специалист из Святого Мунго. По крайне мерее, узнаем, есть ли шанс вернуть утраченные воспоминания.

Напоследок, он тщательно поправляет накрахмаленный воротник и, не оборачиваясь, выходит из комнаты.

И это все, что он может мне сказать??? После всего, что я пережил за сегодняшнее утро? Лишь ледяной взгляд да парочка сухих комментариев насчет моей умственной деятельности? Хорошее же у вас отношение к собственному мужу, ничего не скажешь! И вообще, почему это мы женаты? С какой высоты я упал в тот день, когда понял, что нужно связать свою жизнь с этим трижды проклятым слизеринцем!

Внутри все клокочет от гнева и обиды, и я вымещаю накопившееся эмоции на ни в чем не повинной подушке. Вот тебе, сальноволосый тиран! Небось, опоил меня своими зельями, король заплесневелых котлов, чтобы вдоволь поиздеваться, а теперь…

Выдыхаюсь уже на десятом ударе, поэтому зашвыриваю «лже-Снейпа» в лице предмета постельного гарнитура на другой конец комнаты, где он смачно приземлившись, остается лежать, осыпая пол собственными перьевыми внутренностями.

Почему все так сложно?

Это жестоко — начинать жизнь с чистого листа.

Мне ведь всего шестнадцать… было… недавно, пока я не проснулся в этой чертовой кровати и не обнаружил себя, в объятиях своего учителя, который, к тому же, еще и Бывший Упивающийся Смертью. Мерлин, почему на мою голову вечно сваливаются неприятности как из рога изобилия? Это проклятие рода Поттеров? Или, быть может, я притягиваю к себе проблемы? Не было и года, чтобы в моей жизни не случилось какого-нибудь переворачивающего все вверх дном события!

А друзья? Есть ли они у меня сейчас? Или все разбежались, едва став свидетелями моего фиаско? Рон и Гермиона, как вы вообще могли позволить этому случится? Неужели вы ничего не видели или, как «истинные друзья», промолчали?

Что же мне теперь делать? Для начала — поспать. Это, конечно, правильно, но потом…? Собрать сумку и уехать? Куда? Что за мир меня ждет за стенами этой комнаты? Может быть, Волдеморт все еще ведет на меня охоту. Или он победил, а я сдался и стал наградой самому преданному его слуге? Нет, однозначно, бред. Если бы победу одержали Упивающиеся, меня бы не оставили в живых ни при каких обстоятельствах — я стал бы первой жертвой, символом падения Магической Британии в Великой Войне, никак иначе. Значит, победа за нами, что, хотя бы частично, но радует в этом Зазеркалье.

А если остаться? Мне ведь придется жить с абсолютно чужим для меня человеком, спать с ним в одной постели и растить детей… О боже, у меня ведь есть дети! Каким образом, непонятно, но они есть. Сколько их? Как зовут? Что они любят и чем увлекаются?

Впрочем, зная Снейпа, можно опровергнуть как минимум три имени, на которых наложено строжайшее табу. А ведь я когда-то мечтал, что назову своего сына Джеймсом…

Глаза я закрываю лишь на мгновение, чтобы позволить кипящим мыслям не свести с ума, но крепкие объятия Морфея уже вовсю покачивают меня на волнах покоя и гармонии. Я сплю и вижу странный сон, словно с неба падают крупные черные капли — тягучие, подобно дегтю — они обрушиваются на белоснежные плиты, поглощают их, разрушая зеркальный блеск поверхности. Прошло бесчисленное количество времени, во сне сложно постичь разницу между секундой и вечностью, жирные кляксы полностью скрывают под собой белизну. А я стою на единственном нетронутом островке, в окружении света, словно на арене цирка — на меня смотрят люди, которых я не вижу, но слышу их голоса и крики. Я ничего не делаю, просто стою, как истукан, пока навстречу мне, словно сотканный из солнечных лучей, не выходит человек. Разглядеть его невозможно, как я ни стараюсь, поэтому сложно даже понять кто это — мужчина или женщина. Голоса негодуют, но человеку все равно, он идет легкой мягкой поступью прямо поверх образовавшейся грязи, словно не замечая того, что чернота постепенно затягивает его, начиная с ног.

В тот момент, когда я делаю дающий надежду на спасение шаг в его сторону, сон развеивается.

Пару минут, я лежу, обдумывая свой сон, пока не соображаю, что матрас подо мной с занятной периодичностью прогибается. Полный глубоких и ужасающих подозрений, я переворачиваюсь на другой бок и тут же получаю неожиданно точный удар коленкой, который приходится прямо в область изнывающего мочевого пузыря. Крик, едва не слетевший с губ, тонет в удивленном и немом «Ооо!», когда я замечаю перед собой незнакомое детское личико. Даже без очков, я прекрасно могу разглядеть каждую, даже самую малейшую черточку, во внешности ребенка — когда-то точно такой же мальчик, правда, гораздо более оголодавший, смотрел на меня из зеркала. Те же лохматые черные волосы, отросшие почти до плеч, те же нос и губы, даже ямочки на щеках походили на мои. Исключением, на которое я не сразу обращаю внимание, являются сияющие большие глаза, приятного кофейного оттенка. Их не скрывают стекла нелепых очков, но зато обрамляют длинные пушистые, почти девчачьи, ресницы.

— Папа, проснулся? — с улыбкой спрашивает он меня, делая попытку пощекотать где-то под подбородком. — Пойдем ужинать. Мы еще не садились. Отец сказал, что ты заболел, но ведь папе уже лучше, да-да-да?

Путаясь в словах «папа» и «отец», я прихожу к умозаключению, что «папа» — это я, а сидящий напротив ребенок — не кто иной, как наш со Снейпом сын. Радует, что Природа сжалилась над ним и наградила поттеровским носом, да и вообще моей внешностью. Интересно, как на это реагирует сам Снейп? Наверное, обращается к нему так же, как и ко мне: «Поттер, живо сел за стол и чтобы не звуку от тебя не было слышно, пока я работаю». Да, точно, что-то вроде этого.

Я глажу мальчика по волосам и с легкой улыбкой отвечаю:

— Прости, я, правда, себя нехорошо чувствую. Не думаю, что стоит спускаться к ужину…пока… «Пока, что? Пока не проголодаюсь? Пока не узнаю твое имя? Пока не свыкнусь с мыслью, что я — Снейп?» — … во всяком случае, не сейчас.

Ребенок смотрит на меня стеклянными глазами, словно еще минута и расплачется. Мерлин и Моргана, только не это!

— Ты можешь посидеть со мной до ужина, если, конечно, хочешь, — мгновенно выдавливаю из себя я, только чтобы не видеть этой пухлой подрагивающей нижней губы. Мальчик расцветает и тут же забирается ко мне под одеяло, звонко хохоча и пинаясь холодными ножками. — Только давай сразу договоримся, никакой щекотки. Никакой…Ааааааа! — я не успеваю договорить, как холодные пальчики уже во всю, паучьими перебежками, щекочут мою шею.

Пару минут мы возимся, толкая и пихая друг друга так, что одеяло свернутым узлом падает на пол, а простыни сбиваются в один неприглядный комок. Однако, нас прерывает резкий ледяной по своей интонации голос:

— Оливер, я что говорил тебе? «Не мешай папе отдыхать!», но, как обычно, ты пропустил мои слова мимо ушей, не так ли? — в дверном проеме с кислым лицом стоит Северус Снейп, собственной персоной. Он выразительно скрестил руки на груди, словно сдерживая себя в праведных цепях, а плечом облокотился на дверной косяк.

В отличие от меня, мальчик — он же, как оказалось, Оливер — нисколько не испугался, наоборот, еще шире улыбнулся, обнажая при этом зубы, и радостно вскликнул:

— Ну, ведь папе уже лучше, правда? — быстрый взгляд на меня, затем на Снейпа. — Мы даже поиграли немного, мы можем…

— Оливер, я, кажется, ясно выразился, сегодня ты папу не трогаешь, ни при каких обстоятельствах! — прибавил строгости тону мужчина, после чего, преодолев комнату, остановился возле кровати. — Пойдем, ты поиграешь внизу, в гостиной!

— Но…

— Не серди меня, — уже едва ли не шипит Снейп, смотря исключительно на ребенка и протягивая ему руку. — Пошли.

— Нет, я в порядке, — неожиданно и для себя, и для всех присутствующих, говорю я. — Если Оливер хочет, я спущусь и поиграю с ним внизу, идет? — дожидаюсь, когда на сияющем личике появится улыбка, после чего киваю и улыбаюсь в ответ. Снейп никак не комментирует мой жест, но по едкой гримасе видно, как он недоволен.

— В таком случае, переоденься, и мы будем ждать тебя внизу. На случай если ты забыл, — четкий акцент на слово «забыл». — Гостиная справа от лестницы.

Я послушно киваю и долго не отпускаю ладошку Оливера, который также в ответ не хочет отпускать меня. Но Снейп бесцеремонно подхватывает ребенка на руки и уходит, не потрудившись закрыть за собой дверь.

Пусть нас в любви одна связует нить,

Но у любви крадет за часом час.

(Уильям Шекспир; Сонет 37)

Проходит целая вечность, прежде чем я решаюсь выбраться из теплого ложа постели. Проклиная противную слабость, словно медленный яд растекающуюся по всему телу, я откидываю одеяло в сторону, и кое-как справившись с подрагивающими коленями, направляюсь в сторону ванной комнаты. Организм уже едва ли не кричит о своих потребностях, поэтому, первым делом, я с самым блаженным видом справляю нужду, после чего, разрешаю себе осмотреться.

Если бы мне когда-нибудь довелось побывать в ванной Слизерина, уверен, она непременно походила бы на эту. Темно-зеленая крупная плитка на полу и стенах — с мелкими черными вкраплениями, под старину, и отражающей мутной поверхностью, так что можно разглядеть собственный чуть более мрачный и темный силуэт. Пожелтевший от времени умывальник расположен на деревянной тумбе с рельефным змееподобным рисунком, внутри которой рядами выстроились стеклянные колбочки разных форм и размеров, да расположились стопки свежих чистых полотенец, от которых еще пахнет стиральным порошком. Я вытащил одно и, перекинув через плечо, направился к раскрытой настежь душевой кабине, по пути стаскивая с себя футболку и хлопковые шорты, в которых спал. Контрастный душ сейчас, как никогда, кстати.

Расслабленно приваливаюсь к стене, подставляя грудь и ноги под горячие струи. Потрясающе! Если бы вода могла смыть не только следы усталости, я бы, пожалуй, остался под душем на год, а то и на два. Думать становится намного легче и, в каком-то смысле, даже проще. Ощущение неправильности, которое не покидало с самого утра, сменилось относительно боевым настроем — ну, подумаешь, память потерял, с кем не случается?! В Бразилии вот, в каждом двухсотсерийном сериале, которые так обожала тетя Петунья, герои получают амнезию и ничего. Живут себе, радуются, козни друг другу строят и любовью занимаются с братом его сестры двоюродного дядюшки по линии свекра.

На деле все несколько иначе.

Меня пугает не столько грядущая неизведанность, в которой придется увязать, как в болоте, сколько сама перспектива жизни со Снейпом. Знал ли я его когда-нибудь не как своего учителя и потенциального извечного врага рода людского, а как простого живого человека со своими слабостями и увлечениями, страхами и надеждами? Нет. К тому же, всеобщая ненависть к нему только подливала масло в огонь — гриффиндорцы, члены Ордена Феникса, Сириус, в конце концов. Может, я узнал о нем что-то новое, что открыло мне глаза? Кто знает. Может оказаться и так, что мне просто бладжером по макушке заехали во время матча по квиддичу.

Выбираюсь из кабинки и пару минут прыгаю на одной ноге, пытаясь вытрясти воду из ушей. Затем насухо вытеревшись и закутавшись в полотенце, уже собираюсь вернуться в спальню, когда взгляд ненароком падает на запотевшее в овальной оправе зеркало. Оно стоит в самом углу, в окружении полупустой корзины с грязным бельем да рогатой треногой вешалки с банными халатами.

Едва ли не остервенело счищаю с зеркальной поверхности влажную пелену, большими размашистыми движениями проводя ладонью от одного края к другому.

Не знаю, что я ожидал там увидеть, но только не это.

В первый момент, меня не покидает ощущение, что я снова смотрю в Зеркало Еиналеж, как было на первом курсе, и мужчина, стоящий по ту сторону, мой отец. Однако, стряхнув с себя мимолетное оцепенение, я понимаю собственную ошибку, едва столкнувшись с ошарашенным взглядом зеленых глаз.

«Это я».

Смотреть на собственное отражение было поразительно странно и, в какой-то степени, страшно. Я совершал движения, судорожно ощупывая руками лицо, шею, плечи, торс, но вместе со мной, то же самое проделывал зеркальный двойник, копирующий каждый, даже самый незначительный мой жест, вроде равномерного дыхания или взмаха ресниц.

Я впервые видел себя таким.

Лицо казалось одновременно незнакомым и привычным. Скулы стали четче, подбородок упрямей, нос крупней, хотя до Снейпа мне в этом плане расти и расти, а глаза точь-в-точь мамины, как мне не раз любили говорить, отливали насыщенной зеленью, но с легким черным ободком вокруг радужки. Влажные волосы неопрятно торчали во все стороны и, как мне кажется, сколько бы сил я не потратил на их укладку, они останутся такими же. С этой чертой моей внешности не совладать даже времени! Зато на лбу, спрятанный за челкой, бледнел старый ненавистный шрам — я поскреб его пальцем, словно убеждая себя в его подлинности.

Тело, некогда угловатое, как у любого подростка, теперь приобрело поджарые, если не аппетитные, формы. Чего уж говорить про заметно выросший… а, впрочем, не важно!

Судя по кричащим багровым засосам, рассыпанным по всему телу в хаотичном порядке, да бледно-лиловым синякам со следами пальцев рук, на бедрах и плечах, прошедшая ночь прошла далеко не мирно, как мне предполагалось. А ведь я еще смущался обнаженного вида Снейпа и тех звериных укусов на его теле, в то время, как сам едва ли не пестрел собственническими метками.

«Мерзость какая!» — с этой мыслью, я покидаю ванную, щелкнув напоследок выключателем и громко хлопнув дверью.

Прохладный воздух спальни колючими иголками впивается в кожу, отчего я мгновенно покрываюсь противными мурашками. Хочется забраться обратно под одеяло, чтобы хоть как-то согреться, но я же обещал маленькому Оливеру спуститься, а настоящие гриффиндорцы всегда выполняют свои обещания.

Поэтому, лишний раз не раздумывая, я без труда смещаю в стороны зеркальные створки массивного гардероба, перед которым с утра голышом красовался Снейп. Долго и придирчиво осматриваю содержимое полок. Первым делом, в глаза бросается ряд строгих учительских роб, которые в свое время носил, а может быть и сейчас носит, «мой благоверный». Несколько мантий с гербом Хогвартса, различающиеся только цветами: бордовый, темно-синий, изумрудный, алый, серый и строгий черный. Старомодные аристократические сюртуки с наглухо застегивающимися под ворот пуговицами. Большой ряд разнообразных рубашек. И, наконец, лаконичные маггловские костюмы, занимающие едва ли не все оставшиеся вешалки. На полках, по левую сторону от меня, одежда более привычная — большая стопка джинсов, множество разномастных футболок, джемперов, свитеров, водолазок — все разложено аккуратными стопками в своем отделении. Такой священный порядок наводит на мысль о домовом эльфе, с обожанием и благоговением складывающим хозяйскую одежду.

Наугад вытягиваю первые попавшиеся джинсы, самые верхние — не дай Бог уроню что-нибудь! — и фланелевую рубашку в черно-красную клетку. Вполне подойдет. Одеваюсь, стараясь одновременно втянуть себя в узкие джинсы и застегнуть верхние пуговицы рубашки, но, кажется, не угадал с размером, так как рубашка плотно обтягивает грудь, а пуговица на джинсах никак не желает попасть в петельку. Приходится переодеться. На этот раз в свободную белую футболку и заметно поношенные блекло-голубые джинсы. По крайне мере, следов бурной ночи под одеждой не заметно, а это уже радует.

В зеркало на этот раз не смотрю, просто поправляю сбившиеся набок очки, которые недавно обнаружил на прикроватной тумбочке, и выхожу из комнаты.

Спустя пару минут, в течение которых я пытаюсь найти выход к лестнице, спускаюсь на первый этаж.

За окном уже начинают сгущаться сумерки, а в маленькой передней, куда я попал, разливается дневной свет — под потолком, петляя, друг за дружкой носятся маленькие хрустальные сферы, освещая своими разноцветными боками все, что попадается на пути. Один ярко-красный шарик зависает у меня над ухом, и я по привычке пытаюсь поймать его рукой, но, толи с годами растерял хваленое мастерство ловца, толи скорость, развиваемая сферами, превышает скорость снитча — пальцы разочарованно захватывают пустоту, а шарик, мигая, будто издевательски посмеиваясь, ускользает куда-то в сторону столовой.

С другой стороны, за стеклянными двустворчатыми дверьми, раздается громкий детский смех вперемешку с юношеским баритоном, отчаянно ругающимся и матерящимся.

— Оливер! Не мешай! Мне осталось немного, и я завалю этого босса, как Гарри Поттер завалил Волдеморта. Ну!! Еще чуть-чуть! — почти повизгивает голос, на что другой, гораздо более спокойный и равномерный отвечает:

— Рем-Рем, нажми сразу синюю и красную, там супер-комбо. Пару таких ударов и перейдешь на следующий уровень.

— Не суйся мне под руку, Ал! Я сам все могу.

— Да я бы уже десять раз его завалил! — это уже Оливер.

— Ты хотя бы первый уровень пройди без нытья и «Реееем, помогиии, у меня не получается!», — как можно противней тянет юноша, стараясь тем самым подразнить ребенка. — И вообще, иди отсюда мелкий, иначе, если я сейчас проиграю, заставлю тебя чистить мою метлу.

Если бы брови могли ползти выше линии волос, то они непременно застыли бы у меня подобно нимбу над макушкой, потому что когда я вхожу в гостиную, то вижу поистине удивительную картину. Двое совершенно одинаковых на первый взгляд парней, растрепанных и довольно неопрятных, в одинаковых однотонных футболках, склонили друг к другу головы и уткнулись в странное подобие пульта от телевизора, на который один из них с отчаянными воплями давил пальцами. Вокруг них, точно маленький ураган, носится Оливер, размахивая руками и, то и дело, получая довольно порядочный подзатыльник от одного из близнецов.

Помимо них в комнате я замечаю долговязого и угловатого подростка, забравшегося в кресло с ногами и полностью отрешенного от мира, за толстым старинным фолиантом. Ему, кажется, совершенно не мешают ни крики, разлетающиеся подобно выстрелам по комнате, ни Оливер, который своим топотом мог бы мертвого из могилы поднять — лишь изредка, его тонкие пальцы подцепляют страничный уголок и с трепетом перелистывают страницы.

Четверо? Мерлин, их четверо!

Пока я ошарашено наблюдаю за происходящим в комнате, меня, наконец, замечает Оливер, который, сияя словно до блеска начищенный галеон, кидается мне в объятия, обхватывая руками за талию. Как будто не видел меня месяц, если не больше.

— Папа! Папа! Ты так долго!

В комнате повисает неловкая тишина. Близнецы отрываются от своего занятия и синхронно вскидывают головы. Чувствую себя до ужаса неловко под этим удвоенным странным взглядом, знакомого до безумия зеленого цвета, поэтому, не выдержав, отвожу глаза в сторону и тут же натыкаюсь на куда более холодный взор. Большие, отдающие туннельным холодом черные зрачки пронзают меня, заставляют вернуться в детство и испытать дикий, почти удушающий страх — а ведь это всего лишь ребенок, не старше четырнадцати лет, почему же тогда мне так страшно?

— Ммм… привет, — выдавливаю я, с трудом совладав с голосовыми связками, которые натянулись подобно корабельным канатам.

— Привет, — хором и с улыбками отвечают близнецы.

— Как здоровье? — спрашивает тот, что справа.

— Все хорошо? — поддерживает брата другой.

— Н-н-норм-м-мально, — главное не испустить дух. Держись Гарри, держись!

Едва я снова открываю рот, как подросток, сидящий в кресле, с громким хлопком опускает книгу на журнальный столик, и явно демонстрируя мне свое недовольство, отворачивается к каминной полке. Прекрасно, я что-то не так сделал?

— Басти, ты чего? — тихо спрашивает Оливер и испуганно хлопает глазами, как бабочка крыльями, вжимаясь ухом мне в живот. Выходит не только я ощущаю ту убийственную замогильную ауру, характерную для гневающегося профессора Снейпа?

Яблоко от яблоньки недалеко падает, не так ли говорят в таких случаях? Впрочем, этот мальчишка как две капли воды похож на своего отца — нескладный, тощий, с острыми плечами и длинными руками-палками. Лицо узкое с почти прозрачной кожей, отчего на шее заметно выделяются блекло-голубые нити вен. Крючковатый нос и тонкие безжизненные волосы цвета вороного крыла, спадающие на лицо. Моя генетика здесь даже рядом не стояла, с какой стороны не посмотри.

Мы настороженно наблюдаем друг за другом, когда в гостиной, словно из неоткуда, появляется Снейп.

— Оливер, помоги Кеппи накрыть на стол!

— Пойдем, пап? — Оливер радостно тянет меня за собой, но я не трогаюсь с места, поймав многозначительный взгляд мужчины, явно указывающий на то, что лучше мне остаться там, где стою.

— Уже познакомились, как я вижу? — с кислым видом интересуется Снейп, когда мальчик послушно убегает в сторону столовой. — Или мне все-таки представить тебя нашим детям?

— Вы все им рассказали?

— Как видишь, только старшим, Оливеру и Лили этого знать необязательно.

— Лили?

— Твоя годовалая дочь, которую я уложил спать еще час назад. Можешь не трудиться искать ее в этой комнате, — без энтузиазма отмахнулся Снейп, подталкивая меня к ближайшему креслу, чтобы я сел, но ноги, словно налитые свинцом, отказываются передвигаться.

В этом доме всегда принято так разговаривать, или аура сегодня не благосклонна к моему знаку зодиака?

— Отец, не дави на него. Не видишь что ли, папа и так себя чувствует не в своей тарелке, — заступился за меня один из близнецов, затем, наклонившись ближе, с улыбкой представился: — Я Альбус, пап. Твой второй сын, если считать Рем-рема старшим, — парень кинул насмешливый взгляд на близнеца и закатил глаза. — Он ведь у нас большая шишка, родился на целых пять минут раньше меня…

— Пять минут — тоже время, так что не начинай опять этот спор, все равно проиграешь, — незамедлительно возмутился Рем-Рем в ответ и добавил, обращаясь уже ко мне. — Вообще-то меня зовут Ремус, но некоторые вредины зовут Рем-Рем. Не знаю, откуда это пошло, но прилипло, как банный лист, честное слово!

— Ремус? — вот тебе и имя из списка запрещенных! Кажется, я зря пенял на Снейпа, может он и не так уж… Краем глаза поглядываю на него, но тот старательно делает вид, что не замечает моего взгляда. Тогда я решаюсь спросить в лоб: — Почему вы назвали своего первенца Ремусом?

— А то, что второго назвали Альбусом, тебя не интересует? — все так же едко переспрашивает он, сощурив глаза, словно ожидая подвоха или неожиданного удара в спину. «Ну же, скажи что-нибудь, чтобы я мог размазать тебя по стенке!» — говорил весь его вид, поэтому, сглотнув и не обращая внимания на смешки самих близнецов, я натягиваю невинную на первый взгляд улыбочку и киваю. — Ответ «потому что моего мнения не спросили», подходит?

— Вполне, я думаю, — выходит все не так плохо, как я себе вообразил.

Ремус толкает близнеца в бок и кивает в сторону насупившегося младшего брата, который диким волком смотрит в нашу сторону.

— Пап, ты уж прости Себастьяна, он сегодня в очень плохом настроении, — недовольно протягивает Альбус, прищелкнув языком. — Басти, ты ведешь себя, как маленький ребенок…

— Как маленький? Я? А забыть нас всех, конечно, высшая степень ответственности, — огрызается мальчишка в ответ и резво подскакивает на ноги, окидывая присутствующих раздраженным взглядом. При взгляде же на меня его лицо киснет подобно просроченному творогу. — Не собираюсь участвовать в этой малобюджетной комедии, разыгрывая из себя черт знает что! Если ты забыл нас.., — я вздрагиваю, потому что Себастьян подлетает ко мне разъяренным и встрепанным воробьем, — …то сам виноват в этом и сам выкручивайся! Я…

— Себастьян! — громоподобным рыком одергивает сына Снейп, когда откуда-то сзади раздается тихий, едва заметный скрипящий звук. В дверях, переминаясь с лапки на лапку, стоит маленький домовой эльф в детском кружевном платьице.

— Ужин готов, Хозяин, сэр! — пищит она, на последних словах присев в реверансе.

Я не успеваю подивиться такой роскоши, от которой у Гермионы бы сорвало с цепи всех внутренних Церберов и появилось бы непреодолимое желание засудить всех присутствующих за принуждение к работе домашних эльфов, как мы перемещаемся в столовую.

Температура за столом заметно стабилизируется. Возможно, причиной тому служит беззаботная трескотня Оливера, который почти ничего не ест, зато складывает из кусочков овощей вигвам на берегах растекшегося картофельного пюре, или же Снейпу все-таки удается повлиять на Себастьяна. Потому как мальчишка молча утыкается в свою тарелку с ростбифом, не поднимая при этом головы и не произнося ни звука.

Что за фигня с ним творится? Я только узнал о его существовании, а уже чувствую себя отцом-неудачником. Меня ненавидит собственный сын, докатился Поттер, браво. Впрочем, среди всех детей, Себастьян был характерной белой вороной. Единственный похожий на отца и не похожий на меня — обособленный, угрюмый, внешне совсем непривлекательный, в то время как его братья были шумными, веселыми и в какой-то степени безбашенными. Возможно, все было бы проще, если бы я его не боялся…

Едва тарелки опустели, а десерт был съеден, Себастьян с шумом отодвинув свой стул и угрюмо пробурчав под нос что-то вроде «Спокойной ночи!», удалился восвояси. Следом за ним близнецы утащили сопротивляющегося Оливера. Он, повиснув на мне тяжёлым грузом, требовал «любимую сказку на ночь», но согласился пойти спать без нее, когда близнецы, почувствовав мою неуверенность, предложили устроить ему экскурсию на «Летучий Голландец». Кораблем, как я понял, в данном случае им послужит кровать.

Мы же, вдвоем со Снейпом перебираемся в гостиную, где удобно в тишине потрескивающего камина, устраиваемся на противоположных сторонах дивана. Предложение выпить я отклонил, зато мужчина с несвойственной, как мне казалось раньше, расслабленностью откинулся на утопающую спинку дивана, плеснув при этом себе в бокал изрядную порцию огневиски.

Вот уж никогда бы не подумал, что увижу обычно такого сдержанного и сухого во всех смыслах человека, наслаждающегося покоем и теплой вечерней гармонией. Так обычно выглядят актеры малобюджетных театров, когда после вечернего спектакля стирают с лица грим и, блаженно закурив трубку, придаются свободному полету мыслей.

— Выходит, так проходит каждый ваш, то есть я имел в виду, наш день? — тихо и нерешительно спрашиваю я, хотя и понимаю, как неуместно звучит мой вопрос. Наверное, прошлые вечера в этой комнате проходили совсем иначе. Возможно, я не отказывался от бокала-другого, не забивался на другой край дивана, а напротив, устраивался где-то под боком зельевара, положив голову ему на плечо, позволяя при этом поглаживать мои плечи, массировать кожу головы.

Представляя себе эти картины, я не чувствую ничего, что могло бы сподвигнуть меня на подобные действия. Это был совершенно другой я, в другое время и с другими мыслями — теперь его нет. И, конечно, больше всех об этом жалеет человек, сидящий рядом со мной, в одиночестве поглощающий глоток за глотком хороший терпкий огневиски. Это читается в его позе, привычной для двоих, но никак не для одного. Во взгляде, поблескивающем от легкого каминного отсвета. Во влажных губах, полных алкогольного привкуса.

Как бы мне не хотелось видеть его таким.

— Сэр?

— Мм?

— Вы меня не слушаете?

— Напротив, я все прекрасно слышу, но неужели молчание не послужило тебе ответом на вопрос?! — чуть слышно отвечает Снейп, сделав внушительный глоток и позволяя напитку приятно скользнуть по пищеводу, распуская свои согревающие нити по телу. — И постарайся привыкнуть обращаться ко мне по имени, даже когда мы находимся наедине. Обращаться к своему мужу на «вы» пристало только старым аристократическим семьям, но никак не полукровкам вроде нас. Но даже те не рискнут назвать главу своей семьи по фамилии или по должности, которую он занимает.

Да уж, с этим действительно возникли проблемы. Перейти так сразу от «профессор Снейп» к «Северус» у меня не получается. На очередную мою оплошность за столом, когда я попросил Снейпа передать мне стоящую неподалеку от него солонку, Оливер очень рьяно начал допытываться, почему я обращаюсь к их отцу «профессор» или «сэр», когда обычно ограничивался домашним «Сев». Лучше бы этот факт затерялся в складках моей биографии. Представить себе не могу такое кощунство! Однако мужчина нашел более удачное решение, объяснив, что накануне мы горячо поспорили, сможем ли целый день называть друг друга, как в старые времена и я, своими действиями, только что выиграл спор. Оливер остался доволен, зато остальные одарили меня взглядами, значение которых сводилось к «Постарайся больше не допускать таких ошибок!»

— Я постараюсь, сэ…Северус, — с усилием произнес я.

Уж лучше я буду стараться называть его «Северус», нежели «Сев». По крайне мере от этого у меня не так сводит зубы.

— Тебе придется привыкнуть ко всему до сентября, так как я не намерен искать замену на место преподавателя в Хогвартсе, — Снейп многозначительно молчит, позволив фразе повиснуть в воздухе, тем самым достигнув моих ушей грозовым раскатом.

— В Хогвартсе? Я? Преподаватель? А вы…? Эмм?..А Дамблдор? Директор?

Мужчина позволяет мне закидать его вопросами настолько, что обрети они физическую форму, потопили бы его с головой, как южноокеанское цунами. После чего, долив в бокал еще золотистой жидкости, наконец, отвечает:

— Альбус при трагических обстоятельствах покинул этот мир за год до войны, и я был вынужден на какое-то время стать директором школы, но уже после смерти Волдеморта, школу возглавляла Минерва. У меня не было желания нести ответственность за такое количество людей, к тому же, на тот момент, я подумывал оставить свой пост и уехать за границу, но, как видишь, ничего не вышло…

— Почему?

Насмешливый взгляд в мою сторону и заметно охмелевший смешок.

— Потому что мне в очередной раз пришлось позаботиться о назойливом Поттере, возомнившем себя пупом земли!

Я хочу возмутиться, но мои слова тонут в бесконечном потоке шелестящего шепота.

— До сих пор не могу понять, как тебе удалось переубедить меня тогда и даже не просто переубедить, а перевернуть с ног на голову, всю мою жизнь. Заставить меня поверить — и главное кому? — Поттеру! Твой папаша и крестный на том свете, наверное, не могут дождаться дня, когда я, наконец, смогу к ним присоединится, чтобы получить по заслугам за то, что сдался на твою милость.

Можно подумать, что я Демон Искуситель. Ей Богу, не шутите так, профессор!

— После окончания школы, ты остался на должности преподавателя Защиты от Темных Искусств, а еще через пару лет возглавлял Гриффиндор, заняв место несменного декана. В том году я как раз и получил место директора школы, не без твоего участия. Именно тогда директрисе приспичило взять бессрочный отпуск и уехать в родные края поправлять здоровье, — ностальгическая грустная улыбка, тронувшая это бледное лицо, несла в себе столько различных эмоций, что я завистливо, сам того не понимая, пытался впитать это странное ощущение. Однако улыбка погасла, так же быстро, как и появилась. Мужчина повернул лицо ко мне, бездушное, ничего не выражающее, как лица незнакомых прохожих на улице, и с полной серьезностью в голосе, проговорил:

— Ты должен себя заставить вернуться к привычному образу жизни. Что-то я смогу тебе подсказать, что-то напомнить. Но многое зависит и от тебя самого. Возьми себя в руки и постарайся не паниковать, а принять свою жизнь такой, какая она есть.

Почему-то от этой фразы у меня сводит желудок. Такое чувство возникает тогда, когда одна нога зависает над пропастью и вся твоя судьба вверяется в руки судьбоносного ветра. Только ему решать в какую сторону тебе предстоит упасть.

В своем несчастье одному я рад, -

Что ты — мой грех, и ты — мой вечный ад.

(Уильям Шекспир; Сонет 141)

Следующее утро я встречаю там же, где заснул. Поперек кровати в спальне Снейпа, вернее сказать, нашей с ним спальне. Хорошо еще, что нам не пришлось делить постель, и Снейп … Северус… Северус! (Запомни уже Гарри, как зовут твоего мужа!) — проявил галантность, оставшись спать в гостиной и уступив мне, одному, гигантскую кровать.

После нашего разговора, затянувшегося почти до рассвета, я с тяжким грузом на сердце, едва передвигая ноги, добрался до подушки. Не знаю, как мне удалось заснуть, и спал ли я вообще, а не просто лежал с закрытыми глазами. Я ворочался, прижимал к животу ноги, полностью раскрывался, избавляясь от удушающих объятий одеяла, а затем укутывался в него, точно в кокон. Едва я закрывал глаза, как мне хотелось их тут же открыть.

Картины, порожденные рассказами Снейпа о Битве за Хогвартс, в моем сознании были орошены багряной кровью, усыпаны телами погибших, отдавших свои жизни во имя победы, наполнены криками мольбы, возгласами отваги.

«Ты, правда, хочешь узнать, какой была война с Волдемортом?» — спросил меня Снейп, с долей жалости и напряжения, сквозившего в голосе.

Господи, как бы мне хотелось никогда не задавать этот проклятый вопрос, промолчать, забыть! Что угодно, только бы оставаться в неведении…

Но в тот момент я был не в силах прислушаться к голосу разума. Какое Снейп имеет право считать меня маленьким, глупым, не способным понять тяготы войны и страха ребенком? Меня, того самого Гарри Поттера, который вынужден был с самого детства сражаться против зла и который нашел в себе силы противостоять ему? Я должен был знать, что же на самом деле произошло, и единственным, кто мог мне это рассказать, был Снейп. Казалось, что он просто издевается, не желая рассказывать то, что знает каждый, проверяет, остался ли ещё во мне порох, а, главное, запал для него, берет на банальное слабо, но все было куда проще и банальней — Северус знал меня намного лучше, чем я знал самого себя.

Его рассказ тянулся долго, и я впервые в жизни, не знал, что сказать. Я молчал, не замечая, как дрожь покрыла мою кожу тонким покрывалом. Мне не хотелось больше слушать. Мне было сложно дышать. Каждое слово, вылетающее из его уст, хлыстом рассекало воздух, дробило реальность на мелкие осколки самим фактом своего существования.

В конце концов, я не выдержал, заплакал. Я рыдал, доверчиво уткнувшись лицом в жилистую мужскую грудь, сминая пальцами жесткую ткань рубашки и вдыхая ртом горький запах мужского одеколона. А Северус, делал вид, что не замечает моих слез и соплей, лишь гладил по спине, пытаясь успокоить. В этом не было ничего интимного — минимум ласки, почти невесомые прикосновения, словно он старался залечить мои раны руками, хотя это и было бесполезно. Он просто понимал, что сейчас я нуждаюсь в ком-то, кто был бы просто рядом.

Как же сложно представить, что я смог продолжать жить — создать семью, заниматься своей работой, встречаться с друзьями, просто улыбаться — в то время как люди, погибшие ради победы, уже никогда не смогут ощутить, каково это, ступать по земле, вдыхать полной грудью воздух, радоваться каждому мгновению жизни.

Люпин и Тонкс, у которых, как оказалось, только-только родился сын.

Грозный Глаз.

Фред.

А я живой…живой… и от этого, на душе скребутся миллионы озлобленных кошек.

«Чем больше мы живем, тем сильнее нас гложет чувство скорби и печали из-за смерти дорогих нам людей, хотя, казалось бы, время давно должно было излечить душевные раны. Мы все, как один, думаем о времени, которого они лишились, виним себя во всех смертных грехах, тем самым отнимая время у себя самих … Мы не понимаем, что для мертвых в нашем мире уже ничего нет, и, несмотря на это, оплакиваем их. Хочешь плакать? На здоровье. Но только не упивайся этим чувством. Найди в себе силы подняться и идти вперед — просто потому, что знаешь цену жизни, знаешь и понимаешь», — это были последние слова за вечер, сказанные Снейпом. После этого, он отстранился от меня и, дождавшись, пока я перестану задушено всхлипывать и утирать нос салфетками, отправил спать.

Звуки падающих предметов, топот ног и заглушенные голоса, долетающие до меня из-за двери, заставляют резко вынырнуть из легкой полудремы, в которую я незаметно погрузился. Нет, надо определенно что-то делать с утренней ленью. Нельзя проводить в кровати больше времени, чем требуется организму. По комнате расплывается запах сочного хорошо прожаренного бекона, который толкает меня, а конкретно мой урчащий желудок на окончательный подъем.

В тот момент, когда я спускаю ноги с кровати и ступнями касаюсь колючего ворса ковра, едва ли не сорвав дверь с петель, в комнату без стука врывается невысокий и стройный молодой мужчина. Ему недалеко за тридцать. Светлые, почти платиновые волосы идеально зачесаны назад, открывая красивое и тонкое аристократическое лицо. Пухлые губы нервно подрагивают. Чем-то он похож на Люциуса Малфоя, если бы тот по чистой случайности нацепил на себя маггловские вещи, чего в принципе не могло случиться.

— Поттер! Я не могу поверить! Ты, в самом деле, умудрился потерять память или просто решил нас всех разыграть? — звонким голосом вскрикивает неожиданный визитёр, закрыв за собой дверь и прижавшись к ней спиной, тем самым как бы отрезав мне все выходы.

Долго не могу ничего ответить, хлопаю полусонными глазами, не замечая, как сгребаю вокруг себя волнами одеяло. От кровати до двери слишком далеко, чтобы я мог точно разглядеть, кто передо мной. Поэтому, водрузив на нос очки, фокусирую зрение. Нет, этого не может быть…

— МАЛФОЙ! — почти с ужасом кричу я, замечая, как сверкнули в довольной улыбке белоснежные зубы нежданного гостя. По всей видимости, именно этой реакции он и ожидал. — Какого черта ты делаешь в моем доме, придурок? Кто тебя вообще пустил?

Мужчина отлепился от двери и через пару шагов оказывается передо мной. Едва мы оказываемся друг напротив друга, меня почему-то не покидает ощущение — а вдруг это и не Малфой вовсе? Вдруг я ошибся. В потертых джинсах и темно-синей, почти черной, водолазке, он выглядит непривычно и чуждо — как принц в одеждах нищего. Во взгляде нет былого чувства превосходства, пренебрежения людьми, лишь тень некогда прыгающих в нём чертят, зарытых теперь где-то глубоко на дне небесно-серых глаз. Драко придирчиво рассматривает мое лицо, усмехается себе под нос, после чего взмахом палочки наколдовывает песочного цвета кресло с высокой спинкой, которое устанавливает возле изголовья моей кровати:

— Видишь ли, ты сам разрешил мне приходить к тебе в гости так часто, как я захочу. За язык никто не тянул, — он разводит руками, и словно только сейчас заметив мой подозрительный взгляд на палочку, ловко убирает ее в рукав пиджака. — Прости, если напугал своим визитом! Честное слово, не знал, что Северус способен оставить все в тайне. Да и от кого? Мы же почти как семья, а тут вдруг…

— Стоп-стоп-стоп, притормози Малфой, — резко обрываю я Драко, нацелив руку в его сторону. Эх, была бы у меня палочка! — Моя семья — это моя семья, причем здесь ты? И с каких пор ты научился извиняться, ума не приложу? Я же «Долбанный Поттер — друг нищих и грязнокровок». Вот только не говори, что в этом сумасшедшем мире мы вдруг стали друзьями! Это нонсенс.

— В самом деле? А значит жизнь с Северусом — это вполне привычный расклад вещей, так я понимаю? — Малфой насмешливо изогнул бровь, отчего я против воли залился краской. Подловил, так подловил. С каких это пор я вообще признал факт собственного брака со Снейпом? Строго говоря, не смотря на его внешнюю отчужденность, он-то по-прежнему видит во мне своего мужа, о чем и говорит его временами проскальзывающая нехарактерная нежность по отношению ко мне. Правда, стоит ему заметить это, как он тут же все намеренно портит! А ведь мы могли бы найти общий язык. Из абсолютно чужого профессора, он, каким-то немыслимым и неконтролируемым образом, превратился для меня в человека, которому я могу довериться, и который вызывает во мне отголоски странного чувства восхищения. Совсем немного. Но это вовсе не означает, что он перестал меня выбешивать.

Малфой расценивает молчание, как согласие, поэтому довольно прищелкивает языком:

— Вот видишь! То, что раньше казалось невозможным, сейчас всего лишь — одна из немногих составляющих твоей жизни. Ничего, привыкнешь! К тому же я давно изменил свое мнение и о тебе, и обо всех гриффиндорцах, в частности.

Я не знаю, что сказать. В одночасье, все мои враги стали друзьями, такое не сразу примешь — все равно остается легкое, почти мстительное, ощущение недоверия. Словно каждую минуту, они могут вскинуться и вонзить в спину нож. Хотя у Северуса моментов было предостаточно, взять в качестве примера наш вчерашний вечер, он не предпринял ни единой попытки.

Смотрю на вальяжно раскинувшегося в кресле Малфоя. Его вид меня нисколько не пугает — раскрепощенная открытая поза. Чуть наклонившись вперед, ближе ко мне, он упирается согнутыми локтями в колени. Мне сложно признавать это, но Драко в самом деле располагает к себе собеседника.

Пока я судорожно размышляю о доверии, Малфой задумчиво чешет свой гладковыбритый подбородок, после чего, откидывается на спинку и кладет ногу на ногу.

— Все-таки Северус — редкостный подлец! — заявляет он будничным голосом. Словно мы каждый день ведем с ним одни и те же скучные беседы, в которых заранее знаем ответы на незаданные вопросы. — Вчера, дай Мерлин вспомнить, уже где-то за полдень он связался с Блейзом, в то время как мы планировали провести весь день с моими родителями. Чистой воды наглость! Не я успел опомниться, а он уже схватил моего мужа за шкирку и уволок в неизвестном направлении непонятно, по каким делам.

— Твоего кого, прости? — опешил я немного.

— Мужа. Человека, с которым я связан магическим союзом и обменялся брачными клятвами верности, — недовольно встрепенулся Малфой, надув губы, почти как ребенок. Этот простой жест невольно заставил меня улыбнуться. — Неужели ты забыл, что значит это простое слово?

— Нет, что оно означает, я прекрасно помню, но ты и Забини…кхем…это… неожиданно. Всегда считал, что тебя больше интересует Панси.

Насколько я помню, Забини тоже учился на Слизерине — темнокожий высокий стройный парень, воспитанный на чистокровных традициях, так же как и Малфои, предпочитающий игнорировать всех, кто был совершенно не выгоден в общении, чего уж говорить про детей магглов. Выродок аристократии.

При упоминании имени Блейза, Драко расплылся в довольной и сытой улыбке, мечтательно прикрывая глаза.

— Какая, к чертям, Панси?! Блейз мой единственный и неповторимый, мой нежный, страстный, драгоценный, любящий…

— Хватит, — взмолился я, не желая больше слушать эпитеты, которыми Малфой награждал своего супруга. — Давай без лишней сентиментальности и романтики, прошу. Я понял, что Забини твой… короче, просто твой.

— Не Забини, а Малфой! Но это не важно. В общем, закончилось все тем, что мужа я увидел только рано утром — уставшего, небритого, голодного и явно чем-то обеспокоенного. Пока я выпытывал у него все тайны, в очередной раз появился Северус, еще более злой и негодующий. Заперлись в библиотеке и носу не кажут. Ну, я, само собой, лицо заинтересованное. Да и просто я любопытен, как, впрочем, и ты. Как подслушать, где подглядеть, в своем доме найду, уж не сомневайся! — разгорелся Драко, стукнув кулаком по собственному колену и очевидно не рассчитав силы, тут же взвыл. — Ох-хох-оххх! Так о чем я? А! Выясняется, что тебе накануне по неизвестной причине отшибло память, причем, отшибло частично, от шестнадцати лет и дальше. Подобное является редкостью — ведь обычно люди либо ничего совершенно не помнят, либо у них выпадает из памяти один фрагмент, как при наложении Обливейта. Здесь же мы имеем настоящую сенсацию, как, впрочем, и всегда, когда дело касается Гарри Поттера. Блейз, само собой, опытный специалист — все-таки главный целитель в отделении Святого Мунго по «Волшебной вирусологии» — поэтому вдвоем с Северусом, они взялись выяснить, что же с тобой такое.

— И каковы результаты? — заинтересованно спросил я, стараясь не свалиться при этом с кровати, так как сидел уже на самом краю. Быть может, уже сегодня, все вернется на круги своя. Быть может, я смогу без труда вспомнить фрагменты собственной жизни, вернуть кусочки разбросанной головоломки. Однако, я, кажется, поторопился…

— Да ничего, — разочарованно вздыхает Драко, после чего, спохватившись, быстро вскакивает на ноги, чуть не споткнувшись и не рухнув поверх меня. — Мне вообще-то велели разбудить тебя и привести в кабинет, но всё вышло как обычно. Дай только волю, могу заговорить даже «болтливых» сфинксов. Так что оденься (не могу смотреть на твои трусы, честное слово!) и выметайся. Подожду в коридоре.

Через пару минут мы вдвоем стоим напротив кабинета.

Дверь ничем не отличается от всех остальных — слегка облупившееся от времени дерево и медная круглая ручка. Разве что легкое потрескивание магии, незаметное немагическому глазу, говорит о присутствии охранных чар.

Слава Мерлину, в комнате всего двое.

Северус, заметно взмыленный и раздраженный, чопорно вышагивает перед дубовым столом, скрестив на груди руки. Его ноздри трепещут, как у быка при виде красной тряпки, а брови сурово сведены, образуя на переносице морщинку. Не знаю, о чем он думает, но это явно не несет в себе ничего хорошего.

Прямо перед ним, на промятом диване сидит темнокожий крепкий мужчина с короткими, немного вьющимися волосами. Местами покрытый пятнами ярко-лимонный халат, который как я помню, является стандартной униформой колдомедиков из Святого Мунго, скрывает под собой строгий магловский костюм-тройку в серую полоску. Если бы Драко мне не сказал заранее, я ни за что не подумал бы, что мужчина — не кто иной, как Блейз.

— Два месяца? Вы из биоматериалов вино французское настаиваете? Даже магглы, и те за неделю управляются, — рычит сквозь зубы Северус, неожиданно остановившись и уперевшись тяжелым взглядом в Блейза. Мужчина тяжело выдыхает, сдавив переносицу руками, словно разговор об этом ведется не впервой:

— Уверен, тебе не приходилось выявлять отдельные части магических компонентов, мгновенно впитавшихся в кровь, — рассержено отвечает он, метая молнии в сторону Снейпа, но, увы, против лома нет приема. Северус остается с непоколебимым выражением лица, лишь немного приподнимает бровь, для пущего эффекта. — Дело пошло бы быстрее, если бы я сказал, КОМУ принадлежит эта кровь. Тогда бы, да, хватило от силы полутора недель!

— Исключено.

— В таком случае, позволь мне заниматься своей работой. И не лезь в магическую биохимию, коли не имеешь должного образования, — пылко вскликнул Блейз, пихнув ногой, стоящий поблизости саквояж. Раздался звук стукнувшегося друг о друга стекла. Колдомедик, матерясь сквозь зубы, нагибается, чтобы проверить все ли цело, в тот момент, когда Северус, наконец, замечает нас.

Он окидывает меня изучающим взглядом, затем, подплыв чуть ближе, цепко хватает за подбородок. Я даже не сразу понимаю, что краснею. Теплое дыхание касается кончика моего носа, задевает губы и щеки. Я невольно делаю шумный вдох.

— Ч-ч-что в-вы делаете? — только и получается выдавить из себя. Стараюсь убрать шершавые пальцы со своего подбородка, но они как назло вцепились мертвой хваткой — слегка приподнимают, поворачивают из стороны в сторону.

— Как ты себя чувствуешь? — не обращая внимания на мой вопрос, вставляет Снейп. — Голова не кружится? Не тошнит? Может, усталость или сонливость?

— Нет, все н-нормльно, — тихо откликаюсь я, при этом смотря куда угодно, но только не в черные дурманящие глаза. Северус громко хмыкает, но тут же отпускает, отчего я вздыхаю с заметным облегчением и мелкими шажками отодвигаюсь в сторону. Только бы никто не обратил внимания на мое раскрасневшееся лицо.

— Теперь мне можно задавать вопросы, или мы продолжим увлекательную игру без правил и без цели? — вовремя встревает Драко, расположившись возле своего супруга и позволив ему, как бы невзначай, обвить себя за талию. — Кажется, не только мне нужны ответы на вопросы. Не правда ли, Гарри? — он смотрит на меня в упор, приходится кивнуть, хотя что-то мне подсказывает, что лучше бы я воздержался.

Северус фыркает и с кривой усмешкой, скользнувшей по тонким губам, медленно и внятно произносит:

— Мы собрались здесь совершенно по другому поводу, и я не считаю нужным возвращаться к нашему разговору, — ледяной взгляд в сторону Малфоя, который волей-неволей, а вздрагивает в ответ. Я мгновенно начинаю изучать забавный орнамент на ковре — темно-бордовые ромбы пересекаются с ярко-оранжевыми треугольниками, как интересно!

— Я так не считаю, — упирается Драко и, подражая Снейпу, складывает руки на груди, выстукивая пальцами незамысловатый ритм. — Что за тайны, Северус? Я не понимаю. Раз уж ты посвятил Блейза и половину аврората, то почему бы не сообщить и мне? Про Уизли я промолчу. Они непременно завалились бы сюда со всем своим многочисленным потомством, чтобы оплакать тяжелую судьбу нашего бедного горемыки-мальчика.

Мне немного обидно такое отношение к семье моего лучшего друга, но Драко в действительности прав. Страшно подумать, какие боевые действия вокруг меня развернет миссис Уизли — наверное, как если бы я находился при смерти.

А хотя, погодите, он сказал половины аврората?! Вы что, серьезно?

— Об этом знают только проверенные годами, люди, в которых я уверен на все сто процентов и которые ни за какие деньги не продадут информацию в газеты, — успокаивает меня Северус, видно прочитав весь ужас, отразившийся в моих глазах. — Сложившаяся ситуация может выгодно сыграть на руку кому-нибудь из оставшихся последователей Волдеморта, а их, как показал позапрошлый год, ещё немало. Видно, я глубоко ошибался, когда думал, что разобрался с ними. У какой-то дряни хватило ума действовать за моей спиной.

Тон, с каким Северус говорит об этом, заставляет волоски на моих руках встать дыбом. И дело вовсе не в оставшихся в живых Пожирателях. Весь вид Снейпа внушает дикий ужас: начиная от подрагивающих пальцев рук и заканчивая выступившей жилкой на лбу. Одной мысли хватило бы в таком состоянии, чтобы невербально уничтожить целый город, а возможно и страну.

— Ты думаешь, это могут быть они? — едва слышно спрашивает Драко, кусая губы и переглядываясь с Блейзом. — Но, Северус, подобраться через тебя к Гарри почти нереально, все давно это уяснили.

— Значит, кто-то решил поиграть с огнем и нашел способ обвести меня вокруг пальца, — стальным голосом констатирует Северус, оперившись копчиком на край стола. — Нам остается только составить круг «подозреваемых», в контакт с которыми за последнее время входил Гарри. И прошу заметить, в этот список будут входить все без исключения. Параллельно с этим выявим причину его амнезии, и если есть такая возможность, постараемся ее устранить.

Комната погружается в тишину, сквозь которую можно четко расслышать, как идут большие антикварные часы.

— Что ж, Гарри, — прерывает затянувшееся молчание Блейз. — Мне нужно взять у тебя немного крови, для выявления в организме подозрительных веществ или, возможно, нейротоксичных ядов, затронувших некоторые отделы головного мозга, — он кивает на свободное кресло, в паре дюймов от него, после чего вытаскивает из своего саквояжа что-то наподобие плоской черной монеты с выгравированными по бокам символами. Латынь, а может быть древние руны — рассмотреть невозможно. — Больно не будет, но если будешь чувствовать дискомфорт, сразу сообщи.

Я послушно киваю, позволяя мужчине перевернуть мою руку ладонью вверх и пристроить крышечку на сгибе локтя. Ни жгута, ни дезинфекции спиртом, как это бывает у магловских врачей. Только взмах палочки. Легкая вибрация, которая приятной волной проходит вдоль по венам. Щелчок! — инстинктивно сжимаюсь, но ничего не чувствую. Однако к моменту, когда процедура заканчивается, у меня перед глазами прыгают назойливые мошки, а в ушах пронзительно громко что-то пищит.

— Не уверен, что этого хватит…, — с кровожадным садизмом протягивает Блейз, осматривая наполненную до краев густой жидкостью, мензурку и закупоривая ее пробкой. — Думаю, стоит провести процедуру еще раз.

Я кривлю пересохшие губы, не в силах разлепить их и хоть как-то запротестовать. Наверное, то же самое чувствуешь, когда насытившийся вампир, вытирает салфеткой уголки губ и с улыбкой прикидывает — допить тебя до конца или оставить на завтрак.

— По твоему, Гарри — дойная корова, чтобы снабжать ваши лаборатории нужным количеством материала? — шипит Северус сквозь зубы, в тот момент, когда я, откинув голову на спинку, закрываю глаза. Чужая теплая ладонь обхватывает мое запястье и круговыми движениями, слегка надавливая большими пальцами, начинает массировать. О Мерлин, сейчас я готов возблагодарить тебя за союз с этим человеком!

Краем уха слушаю, как Северус используя вполне благопристойные выражения, посылает Забини — ну, или Малфоя (как скажете!) — в глубины Тартара. Что это за место не интересуюсь. Весь мир для меня сжался до двух слегка шершавых, но очень нежных ладоней, скользящих по гладкой коже предплечий, по пальцам, тщательно массируя каждую фалангу в отдельности. Так приятно, так хорошо, что мне совершенно не хочется думать о чем-то постороннем. В этом мире больше ничего нет — только я и эти чудесные руки.

Поглаживания переходят все выше, по локтям, плечам, шее, а на губах появляется легкий горчащий привкус кофе. Непроизвольно слизываю его кончиком языка, чтобы распробовать. Вкус становится еще насыщенней, глубже, но в то же время смешивается с приторной густой сладостью. Я не замечаю, как мои губы оказываются в плену поцелуя — вначале нерешительного, почти невинного касания, которое стремительно набирает обороты, разгорается, смешивает дыхание. Чуть приоткрываю губы, чтобы вдохнуть, как юркий язычок уже вовсю хозяйничает у меня во рту, исследует небо, зубы, подразнивает то короткими, то быстрыми движениями. Отрывистое дыхание и легкое, возбуждающее покусывание нижней губы. Сильные пальцы впиваются в плечи, сжимают их, слегка царапая мягкими подушечками пальцев, а затем и вовсе отпуская. Руками глажу острый подбородок партнера, выступающие скулы. Позволяю себе зарыться в длинных волосах, пропускаю их сквозь пальцы, а после слегка натягиваю, чтобы притянуть властные губы как можно ближе.

От напора бесконечных поцелуев, меня слегка штормит, поэтому, отстранившись, жадно глотаю воздух, облизывая при этом горящие губы. Нерешительно, почти против воли, приоткрываю глаза и встречаюсь с напряженным взглядом черных глаз. В их глубине еще плещутся остатки мелькнувшей страсти, но прежде, чем я успеваю подумать что-либо… Северус вылетает прочь из комнаты, смачно хлопнув дверью.

Мимолетный порыв, подняться и догнать, уступает место некстати проснувшемуся разуму. Великие Основатели, я только что целовался со Снейпом? Или это была галлюцинация? Но нет, саднящие губы лучшее тому доказательство.

Бегло осматриваю кабинет, медленно соображая, что кажется, еще недавно помимо нас со Снейпом в этой комнате был кто-то еще… пока…пока…

Щеки вспыхивают румянцем и, хотя этого никто не может увидеть, я утыкаюсь лбом в колени, при этом обхватив себя с обеих сторон руками.

Отвращение ли это? Страх? Возбуждение? Удовольствие? Радость?

Любовь?

Я просто хочу еще.

Закрыв глаза, тебя я вижу ясно,

Горит во сне невидимым огнем.

(Уильям Шекспир; Сонет 43)

Вот уже больше получаса я в нерешительности топчусь перед гигантским книжным шкафом, медленно и лениво перебирая пальцами корешки, вчитываясь в названия, изредка выдергивая очередную книгу из стройных рядов и бегло осматривая содержание. Северус сказал, книга должна быть в позолоченной обложке, но ничего подобного на полках я не разглядел. Потрепанные с годами издания в кожаных переплетах перемешались со свежими, едва вышедшими из печати и остро пахнущими краской яркими томами. Чуть наклонив голову, я пробегаю глазами по верхним полкам, спускаясь все ниже и ниже, пока не натыкаюсь на слабый едва пробивающийся сквозь темноту отблеск. То, что нужно. Присев на корточки и отодвинув в сторону сверкающий тонкими гранями плотно закупоренный флакон — подобные ему встречаются по всему дому и выполняют скорее декоративную функцию — я добираюсь до книги.

Потускневшую, некогда действительно позолоченную, но с годами протертую до черных разводов обложку покрывает довольно толстый слой пыли, не счищаемый ни одним известным мне заклинанием. Впрочем, даже так можно без труда разглядеть витиеватую косую надпись «К.Дж. Воринг. Способы борьбы с темными существами или все, что нужно знать опытному волшебнику».

Последние две недели я, по настоянию Северуса, проводил за чтением подобной литературы, стараясь восполнить пробелы в своем образовании. При этом мужчина самолично проверял на практике, как я освоил каждое даже самое мелкое и каверзное заклинание. Сказать по правде, нервничал я только поначалу, памятуя о неудачном опыте с уроками окклюменции. Однако все мои сомнения мигом развеялись. Этот Снейп предстал предо мной в совершенно не типичной для себя роли: терпеливый, сосредоточенный, спокойный, напористый, но никак не жестокий, как это казалось раньше. Я мог не бояться ошибок, ведь оплошность не влекла за собой насмешки или саркастические замечания, мгновенно выводящие из себя. Впервые мне было настолько легко учиться.

Возможно дело так же было в сенсорной памяти. Стоило мне накануне прочесть пару раз нужный параграф, как магическая формула и все ее составляющие в нужный момент вспыхивали в моей голове. Рука вскидывала палочку по строго заданным критериям, даже если я их не помнил. Она сама находила нужный угол и удачный ракурс для броска, словно автоматический прицел у боеголовки.

Отчего же тогда у меня не складывались отношения с Северусом?

С момента нашего первого, и единственного поцелуя прошло довольно много времени, но в сущности все осталось на своих местах. Сиюминутный эмоциональный порыв — догнать, разобраться, повторить — сменился диким смущением, всякий раз проявляющимся на моем лице при появлении в зоне видимости Северуса. Пару раз я зависал прямо посреди разговора с Ремусом, когда случайно натыкался взглядом на его отца. Ронял вилку, сбивая ее своими неловкими движениями со стола, обливал себя и окружающих горячим чаем, после чего, судорожно извиняясь, утыкался взглядом в пол, как пойманный с поличным школьник. Детей мое поведение крайне забавляло, но Северус пребывал в состоянии далеком от романтизма, поэтому, когда мы случайно столкнулись посреди пустого коридора, он, придерживая меня за плечи, словно я мог в любой момент удрать, наклонился к самому моему носу и приглушенно с мягкой вкрадчивостью произнес:

— Я понимаю, что моему мерзкому поступку (тогда в кабинете) нет оправдания, что я воспользовался ситуацией и обманул твое доверие. Но все же, постарайся не шарахаться всякий раз, когда мы находимся в одной комнате, — долгий пристальный взгляд, под которым я начинаю исходить мелкой дрожью, но, кажется, Северус в очередной раз понял все по-своему. Отшатнулся, спрятал руки за спину: — Обещаю, подобного впредь не повториться!

— Северус… постой...те…постой все не так! — мне хотелось сказать ему, что все изменилось, что я не боюсь его и совершенно точно не против повторения, но Северус в обычной для себя манере испарился.

Последующие попытки поговорить с ним не принесли никаких результатов. Всякий раз, когда нам выпадал шанс остаться наедине, за исключением уроков, на которых я не мог себе позволить думать о чем-либо постороннем, Северус находил весомый повод избавиться от моего общества. То это было срочное совещание в Министерстве, по поводу организационных вопросов для Хогвартса. То конфедерация зельеваров из Европы устраивала семьсот четырнадцатый съезд, на котором всенепременно требуется присутствие Снейпа. Когда же причин для отсутствия не находилось, Северус предпочитал оградиться от мира в стенах своего рабочего кабинета или личной лаборатории, находящейся на цокольном этаже дома, имитируя бурную деятельность. Разбросанные повсюду флаконы, резкий кисловатый запах трав и удушающий дым, громкие взрывы, от которых подрагивали стекла, ворох бумаг на столе, среди которых можно было разглядеть какие-то заляпанные свитки, капли чернил и кофейные полумесяцы, намертво впечатавшиеся в столешницу. В такие дни он появлялся лишь за обеденным столом и мгновенно исчезал, покончив с трапезой.

— Для отца это нормальное состояние, — отмахнулся Ал в ответ на мою какую-то вскользь оброненную фразу. — Настоящий трудоголик. Если бы ты его постоянно не строил, мы, наверное, вообще забыли бы, как он выглядит. Школа съедает подчистую все время, так что неудивительно, что навалилось столько работы.

— Да уж. По всей видимости, он слишком долго тянул с отчетами, раз целыми сутками пропадает в кабинете, — согласился с братом Рем-Рем. — Каникулы, как говорит отец, только у студентов. Преподаватели пашут круглый год.

Но как близнецы ни старались, успокоиться мне было не под силу.

Хуже всего дело обстояло ночью, когда я просыпался взмокшим и возбужденным до такой степени, что едва не ломал пальцы, слишком сильно вцепившись простыни. Обжигающее ощущение властных рук на моей коже. Поглаживающих плечи и запястья, ласкающих ключицы, скользящих по торсу…

Мое тело помнило за меня, что это такое, всецело принадлежать кому-то одному. И руки на бедрах, и грубые толчки, выбивающие стоны, и шершавые ладони, стремительно скользящие по возбужденной плоти, каждый раз доводя до края, но, не давая сорваться вниз. Я метался по кровати, сбивая в кучу одеяло и простыни, цепляясь зубами за края подушки, стараясь самостоятельно избавиться от довольно болезненной эрекции, уже заранее зная, что всего этого слишком мало, чтобы утихомирить изголодавшуюся плоть. Тело желало большего.

Отшвыриваю в сторону книжку, которая пару раз кувыркнувшись в воздухе и растрепав страницы, шмякается прямиком в кресло. Невозможно работать! Выпуклость на брюках тормозит мыслительный процесс, можно даже не напрягаться, чтобы понять смысл написанного. Строчки, словно опьяненные, скачут перед глазами, путая местами начало и конец предложения. А в голове, отключая все прочие мысли, стоит невыносимый гул, оглушающий своим «хочутрахатьсяхочутрахаться», сквозь который осмысленному тексту не пробраться. Почему-то никогда прежде мой организм так не бунтовал, как теперь. Чтобы я когда-нибудь возбудился от одной мысли, что Северус будет мне сос…

— Мерлинова борода, ну почему опять-то? — удрученным голосом произношу я в пустоту, стараясь справиться с желанием при помощи одной только воли. Безуспешно. Еще немного и у меня из штанов повалит дым. Может, прохладный воздух слегка охладит мой пыл?

Провозившись несколько минут со ставнями, мне наконец удается распахнуть окно. К великому разочарованию на дворе стоит безветренная погода. Деревья не покачивают своими грациозными ветвями, не шелестит трава, лишь в нос ударяет стойкий и насыщенный цветочный аромат, идущий от ближайшей к окну клумбы. Вдалеке виднеются статные и могучие башни Хогвартса, которые, казалось, стремятся проткнуть своими шпилями мирно плывущие облака. Я в свое время был приятно удивлен, когда узнал, что двухэтажный особнячок, в котором обитает наша семья, находится на одной из окраинных улиц Хогсмида, в стороне от людских глаз. Впервые мне выпал шанс увидеть деревушку в разгар лета — в окружении гор и радующей глаз зелени, с распахнутыми настежь окнами домов и густыми шоколадно-карамельными запахами, зазывающими посетить «Сладкое Королевство». Впрочем, достаточно было один раз прогуляться по центральной улице, чтобы понять, почему дом защищало немыслимое количество чар, а острое желание гулять по Хогсмиду отпало само собой.

Каждый волшебник или волшебница, встречающийся на пути, считали своим долгом поздороваться со мной, а еще лучше, пообщаться или пригласить в гости. Владельцы магазинов старательно навязывали свои товары, даже если я в них не нуждался. А мадам Розмерта, растолкав локтями толпу зевак, попыталась затащить меня в «Три метлы» на кружечку холодного сливочного пива. Как и ожидалось тогда, одной порцией дело не ограничилось, да и сливочный напиток уступил место хорошей крепкой высокоградусной выпивке. Вырваться из цепких рук мне удалось далеко за полночь, причем в позорно невменяемом состоянии — естественно, пить-то мне до этого столько не приходилось! Поэтому, когда глупо хихикая, я вернулся домой и с громким треском рухнул в прихожей, случайно зацепившись ногой за массивную подставку с зонтами, Северус уже возвышался надо мной голодным и яростным коршуном. Не сказав ни слова, он бесцеремонно перекинул меня через плечо, и, дотащив до спальни, скинул на кровать, словно я был мешком с костями, а не живым человеком. Пока я, путаясь в петельках, пытался стащить с себя заляпанную и пропахшую алкоголем рубашку, Северус сосредоточенно снимал с меня уличную обувь. Не знаю, что я мог сказать ему в этот момент, но последующие действия привели меня в чувство быстрей, чем самое лучшее опохмеляющее зелье. Мужчина что-то разъяренно прошипел сквозь зубы, после чего отвесил мне несколько неслабых пощечин, от которых болезненно запылали щеки, но разум наконец-то чуть-чуть просветлел.

Разумеется, на следующее утро я весьма сожалел о случившемся. Да и сам Северус основательно прополоскал мне мозги, категорически запретив одному выходить из дома. На употребление же любого рода напитков, даже услужливо предложенных знакомыми и вполне дружелюбно настроенными людьми, было наложено строгое табу.

— Прохлаждаемся? — неожиданно громко раздаётся за спиной, отчего я едва не перелетаю грудью через подоконник на улицу, но Северус вовремя хватает мое предплечье, резко дернув на себя. Интересно, долго он так стоял позади меня? Небось, тянул время, чтобы беспрепятственно пялиться на мой зад. — Или это была неудачная попытка самоубийства?

— Нет, у меня просто перерыв, — скороговоркой и почти не разделяя слов, выдаю я, ухватившись рукой за стоящий неподалеку журнальный столик, чтобы встать на ноги. Северус делает вид, что отчищает свою мантию от невидимых пылинок, хотя секундой назад, я могу поклясться, протягивал мне ладонь, чтобы помочь подняться. — А ты разве не собирался целый день провести за изучением свойств радоцеды полнолунной?

В какой момент мы переходим от вежливо-отстраненной манеры общения к чисто бытовой, до сих пор остаётся для меня загадкой. Да и глупо обращаться к человеку на «вы», когда ты страстно изучал его рот на протяжении длительного поцелуя.

— Меня в очередной раз срочно вызывают в Министерство, так что я зашел тебя предупредить, — отвечает Северус, повернувшись ко мне спиной и выдвигая один за другим ящики старого дубового комода, словно ищет в них что-то важное. Я пожираю глазами каждую складку на его мантии, буквально чувствуя под руками крепкие напряженные мышцы. — Близнецы сказали, что после тренировки сами заберут Оливера из Малфой-Менора, так что на тебя остаются только Себастьян и Лили.

От легкого возбуждения не осталось и следа.

— Ээ, Северус, а ты уверен, что это… уместно? — с сомнением и легким разочарованием, сквозящем в голосе спрашиваю я, отчаянно теребя пальцами пуговицу на манжете рубашки, чтобы хоть как-то успокоиться. — Я еще ни разу не оставался наедине с Лили надолго…Она…она такая маленькая! Да и Себастьян меня на дух не переносит.

Мужчина медленно поворачивается ко мне, одной рукой опираясь на выдвинутый ящик, а пальцем другой с задумчивым выражением постукивая себя по губам:

— Дай-ка подумать, а ты хоть раз пытался наладить с ним контакт? — видно тот факт, что он оставляет годовалую дочь на меня, его совершенно не страшит.

— Нет, но…

— В таком случае, откуда тебе знать, как он к кому относится? — хмуро бросает Северус, быстрым жестом задвинув ящик, затем огибает меня, едва коснувшись плечом, и направляется в гостиную. — Ты даже не пытался, — доносится едва различимый шепот.

— Да его отношение видно невооруженным глазом, — возмущаюсь я в ответ, следуя за Снейпом по пятам, периодически неловко наступая на его длинный, скользящий под ногами, подол мантии. — Я не могу сказать, какие у нас были отношения до того, как я потерял память, но почему-то мне кажется, что они не на много отличались от теперешних. Ты вообще уверен, что я… что он мой сын?

Северус резко останавливается, отчего я непроизвольно упираюсь носом в его одеревеневшую спину. Слышно, как он шумно втягивает воздух. А затем медленно, словно специально нагнетая атмосферу вокруг себя, поворачивается ко мне лицом:

— Ей Богу, Поттер! — едким голосом, присущим зельевару в былые годы, цедит сквозь зубы Снейп, кидая на меня до невозможности рассерженный взгляд. — Неужели стоило мне отвернуться, как ты опять перебрал с выпивкой? Или быть может твой мозг, в кои-то веки заработавший в полную силу, перегорел от избытка информации? Прекращай нести херню и займись лучше делом, чтобы не сотрясать зазря воздух и не портить тем самым мне настроение.

— Значит…?

— Это значит, — леденящим душу змеиным шепотом продолжает Снейп, — что ты напрасно испытываешь судьбу, Поттер. Себастьян наш с тобой сын. Я прекрасно помню тот день, когда он появился на свет, и уж коли так вышло, что ты ни черта не помнишь, то доверься в этом вопросе мне. Твои сомнения излишни, — Северус взмахом палочки призывает к себе медную плошку с летучим порошком. — Просто сейчас…, — он делает вдох и продолжает уже более спокойно: — Если ты правда хочешь с ним подружиться, то… Мерлин, ты же Поттер, в конце концов! Найди к нему свой подход. А сейчас извини, мне действительно пора!

Северус стремительно перешагивает каминную решетку, и напоследок выжидающе посмотрев мне в глаза — не знаю, быть может, пожелав мне удачи, хотя это не в его стиле — исчезает в изумрудном пламени.

Легко говорить «найди подход», если сам никогда особо не заморачивался по этому поводу. Но если уж совсем быть честным, то больше всего я боялся общаться именно с Себастьяном. Глупо с моей стороны испытывать страх перед четырнадцатилетним подростком, перед своим сыном, но так уж вышло, что когда наши взгляды пересекались, я видел в нем далеко не мальчишку. Даже сам Северус не вызывал у меня такого приступа паники, как этот вечно угрюмый подросток. Стоило ему пройти мимо меня, как я невольно сжимался, готовый услышать брошенное в мой адрес кислым донельзя голосом: «Пятьдесят баллов с Гриффиндора, Поттер! И по десять баллов за каждое последующее сказанное вами слово в моем присутствии».

Первые пару дней Себастьян действительно был довольно резок и почти невыносим по отношению ко мне — кривил свои тонкие губы, когда я впервые попытался взять на руки Лили или разговаривал с вечно хохочущим Оливером, а также злобно усмехался, бросая в мой адрес колкие шуточки, стоило мне совершить очередную оплошность. Все это происходило вплоть до того момента, пока в одно прекрасное утро он не перестал меня замечать. Нельзя сказать, что меня не обижало подобное отношение, но я вздохнул с облегчением, избавившись от необходимости проводить время в его малоприятной компании.

«С Себастьяном можно разобраться и в другой раз» — четко решаю я, что довольно трусливо с моей стороны, а я все-таки истинный гриффиндорец. Но покажите мне пальцем на того человека, который самую неприятную часть работы делал бы в первую очередь. Обычно ее оставляют напоследок, так же как из двух конфет — безумно вкусной любимой и нелюбимой — вначале съедят ту, что больше нравится.

Поэтому, как только гаснут последние искорки в камине, унося в своем сиянии моего супруга, я направляюсь в сторону детской, к Лили.

В отличие от своего старшего братца, малышка является самым настоящим сокровищем. В ней есть что-то такое, что неподвластно описанию — какой-то внутренний свет, к которому тянутся люди, хотя с виду она ничем не отличается от обычных маггловских детишек. Крошечная, с пухленькими ножками и ручками, с большими шоколадными глазами и аккуратными пушистыми черными волосиками, на которые ей непременно крепят либо маленькие девчачьи заколки в форме бантиков, либо шелковую ленту с белоснежной матерчатой лилией. Она, как наверное и все дети в ее возрасте, не может спокойно усидеть на одном месте. Ей хочется побыстрей узнать, пощупать, попробовать на вкус весь мир. Еще никогда прежде мне не доводилось так близко видеть и тем более держать на руках настоящего годовалого малыша, а от осознания собственной ответственности, ведь это же мой ребенок, у меня начинают трястись руки. Нет, конечно, за такой промежуток, я успел свыкнуться с мыслью, что я отец. Об этом мне не давали забыть ни на секунду. Но по-настоящему я осознал это только тогда, когда впервые увидел Лили. Это было сродни озарению или поздно сформировавшемуся пониманию, смирению. Малышка, неловко покачиваясь, маленьким пингвиненком доковыляла до меня и, плюхнувшись на попку, подняла свои большие, крайне осмысленные и любопытные глаза:

«Папоська».

Да, пожалуй, ей хватило одного только слова, чтобы навсегда поселиться в моем сердце.

Стараясь ступать как можно тише — но ведь по закону подлости в такие моменты мы превращаемся в слонов — я на цыпочках подбираюсь к маленькому уютному диванчику, стоящему прямо напротив кроватки Лили, где устраиваюсь с комфортом в объятиях большого, едва ли не с человека ростом, плюшевого зайца. Обычно Северус сам укладывает и будит малышку, ни разу не предложив это сделать вместе или мне одному, поэтому Лили я всегда застаю уже вовсю бодрствующей. Сейчас же непривычная для слуха тишина, укутавшая собой комнату, кажется какой-то неправильной. Слишком угнетающей. Наверное за столь короткий промежуток времени я все-таки успел полюбить нелепую и шумную детскую возню, легкий переливчатый смех, так часто раздающийся в этих стенах и непонятный корявый язык, на котором малышка ведёт громкие забавные беседы со своими куклами.

Стараясь хоть чем-то занять себя, я дотягиваюсь до небольшого специально сделанного для малышей столика и беру оттуда стопку детских сказок. Уж лучше, чем просто смотреть в потолок или считать нарисованные на нем над кроваткой звездочки. Помятые, немного изорванные по краям страницы хранят в себе не только увлекательные истории, которые читали Лили на ночь, но и незамысловатые рисунки, сделанные разноцветными карандашами. Где-то я даже узнаю себя — один большой красный круг вместо головы и два поменьше, с маленькими палочками по бокам, очки. На лбу вместо молнии закорючка. Моя нарисованная детской ручкой копия стоит рядом с длинной черной палкой, заканчивающейся торчащими во все стороны линиями. Северус. Пытаюсь унять рвущийся наружу смех. Бесполезно. Губы самопроизвольно расползаются в улыбку, а в горле начинает судорожно першить. Интересно, кто-нибудь еще видел это произведение искусства маленькой художницы? Или я первый?

Момент прерывается тихим, почти неразличимым хныком, который мгновенно вводит меня в ступор. Постепенно он переходит в плач, а затем и откровенно горластый рев, наполняющий комнату. Сказать, что это меня напугало — значит ничего не сказать. Я в ужасе подлетаю к кроватке и ошарашено склоняюсь над голосистой дочерью.

Сон что ли ей страшный приснился. Или она всегда именно так просыпается?

— Тихо-тихо, Лили, все хорошо, — успокаиваю я Лили — или все же самого себя? — ласково проводя ладонью по ее встрепанным спросонья волосам. Малышка тянет ко мне ручки, хватая пальчиками воздух, словно стараясь дотянуться, при этом ни на минуту не прекращая плакать. Повинуясь неведомому зову, я беру ее крошечное тело на руки так, чтобы голова оказалась на сгибе локтя, и слегка покачиваю на весу. — Все хорошо, все хорошо, все хорошо… Тшш. Лили, родная моя, ну почему ты плачешь? Не надо, — мне все больше становится не по себе. — Ну, прекрати… пожалуйста… Лили!

На несколько секунд мне кажется, что у меня всё получилось. Малышка замолкает, но лишь для того, чтобы набрать побольше воздуха и разразиться поистине чудовищным плачем. Я невольно жмурюсь, но лишь крепче прижимаю ребенка к себе, напевая первую попавшуюся на ум колыбельную.

Ну, почему все случилось именно сегодня? Почему тогда, когда Северуса нет дома?

Вопрос «Почему со мной» я элементарно проигнорировал.

Вот, если бы я мог неожиданно вернуть свою память, чтобы имея достаточный опыт (все-таки пятеро детей) понять, что нужно делать в подобных случаях. Но как это наивно с моей стороны!

— Что случилось? Почему Лили вопит так, словно ты ей все кости пересчитал? — в дверях вырисовывается возмущенный Себастьян, показательно скрестивший на груди руки и одарив меня одним из самых убийственных взглядов. — Неужели ты не можешь даже нормально взять ребенка, чтобы он не ревел? Еще отец называется.

Я застываю лишь на секунду, позволяя судорожно бьющимся в висках мыслям занять нужные позиции на своих полках. Сейчас не время для бесцельного сарказма и игры «Уязви ближнего своего». Я не буду ругаться с ним. Вместо этого подлетаю к ошалевшему от неожиданности парню, одной рукой придерживая надрывающуюся Лили, а другой, вцепившись в холодную и бледную подростковую кисть:

— Себастьян, помоги!

Оглядываясь назад, я с уверенностью могу сказать, что поступил тогда очень разумно, обратившись за помощью к Себастьяну. Конечно, дело не обошлось без едких комментариев в мой адрес, но это вполне можно было пережить, учитывая тот факт, что все мои мысли крутились вокруг одной единственной, во всех смыслах, проблемы.

Диагностические заклинания, которыми мне пришлось воспользоваться, поскольку Себастьяну было запрещено колдовать вне школы, показали довольно утешительные результаты. У Лили просто поднялась температура и единственный способ, которым она могла показать это — был полный отчаяния крик. Своеобразная детская мольба о помощи.

— Ей всего лишь нужно дать две чайные ложки перечного зелья. Уверен, к вечеру она быстро придет в себя, — заключил подросток, впервые посмотрев на меня без тени злорадства и неприязни, а просто как на равного. В этот момент, я подумал, что возможно неправильно оценивал его все время. Не с той стороны. Как шкатулка с двойным дном хранит свои секреты, так и Себастьян содержал в себе что-то помимо ядовитой оболочки, что-то безумно родное и близкое мне.

Пока мы пытались напоить сопротивляющуюся и выплевывающую горчащее лекарство Лили, я все время украдкой поглядывал на сына. Сосредоточенный почти взрослый взгляд, расслабленные в намеке на сутулость плечи и уверенные движения рук, взбалтывающих флакон с зельем. При более детальном рассмотрении, он вовсе не казался таким уж устрашающим, скорее немного подавленным и невыспавшимся.

— Спасибо тебе, Басти, — тихим полушепотом произнес я, когда под действием зелья, Лили начала засыпать. Слова, слетевшие с моих губ, как никогда были искренними, но Себастьян ничего не ответил. Когда же я взглянул на него, в надежде получить хотя бы прежний пренебрежительный взгляд, у меня буквально отвисла челюсть. Отвернувшись к стене, чтобы мне не было видно его глаз, подросток сжал пальцы так, что костяшки вмиг побелели. Лицо, скрытое за занавесом отросших волос, казалось бы ничего не выражает, но где-то на скулах, выдавая парня с головой, выступил нежно-розовый румянец.

— Н-н-не за что…, — буркнул он себе под нос, в спешке убегая обратно к себе в комнату. И лишь когда он оказался в коридоре, я услышал тихо добавленное «папа».

Я улыбнулся, лишь слегка приподнимая уголки губ, хотя конечно, внутри меня все было отнюдь не так спокойно, как казалось.

Сгорбившись за столом так, чтобы вытянутые ноги оказались на соседнем стуле, а грудь уперлась в столешницу, я отсчитываю про себя минуты, и, чтобы хоть чем-то занять руки, трансфигурирую салфетку в первое, что придет на ум. Уже дважды она приобретала вид маленькой черной фигурки, до тошноты напоминающей собой Снейпа.

Мои глаза чуть прикрыты, а очки, отложенные в сторону, затерялись где-то между солонкой и перечницей. Не знаю, сколько я здесь сижу, но если бы время измерялось в чашках, то получилось бы около четырех порций насыщенного пахнущего бергамотом Эрл Грея.

Примерно в начале девятого из гостиной доносится знакомый шелест мантии, который в былые годы узнавал каждый второй ученик Хогвартса, вздумавший прогуляться ночью по школе.

— Гарри? — раздается уже из коридора, и Северус, словно чувствуя мое присутствие, заглядывает на кухню. — Близнецы еще не вернулись?

— Нет, — спокойно отвечаю я, неопределенно махнув рукой в сторону окна. — Но Альбус прислал сову, что они поужинают у Малфоев, а дома будут не позже десяти.

— Понятно, — мужчина делает пару разминающих затекшую шею движений головой, после чего снимает мантию и небрежно свернув, кладет на свободный стул. — Как прошел день?

— Ты в самом деле хочешь узнать это? — сквозь зубы цежу я, чувствуя, как меня накрывает волна гнева. — Как я едва не сошел с ума, потому что заболела Лили, и я не знал, что мне сделать, чтобы она прекратила плакать? Или быть может, как я пытался успокоить ее и напоить перечным зельем вместе с Себастьяном? Как она спала на моих руках и просыпалась всякий раз, когда я укладывал ее обратно в кроватку? Что именно ты хочешь услышать? Где ты был тогда? Как ты мог оставить меня… одного?.. вот так… когда я… и Себастьян… если бы не он… то Лили… а ты… ты!.. а я… даже… ничего… не могу… сам…

Сковавший меня лед тронулся, оставляя после себя сплошную воду.

Плакать при Себастьяне я не мог, да и вряд ли бы позволил себе, но при Северусе… при нем это стало уже чем-то вроде традиции.

Я кричал и заливался слезами одновременно, проклиная ситуацию, всех людей вместе взятых, а в особенности его, чертового Северуса. Мне хотелось разбить ему лицо, но в то же время я хотел опять оказаться в кольце его крепких нежных рук. Почувствовать успокаивающую ладонь, проходящую вдоль каждого позвонка и услышать тихий шепот возле уха, щекочущий своим обжигающим дыханием. Сам того не замечая, я оказался сидящим на коленях у Северуса, убаюканный мягким покачиванием, чередующимся с легкими поглаживаниями. Теперь не сложно понять Лили, которая почти весь день проспала у меня на руках.

Я утыкаюсь лицом в остро пахнущую одеколоном шею, узнавая притягательный запах и сам не замечая, как начинаю тереться об нее носом, словно дикий зверек, впервые доверившийся человеческой ласке. Северус мгновенно замирает, но, слава богу, не отстраняется. Тогда я позволяю губам коснуться отчаянно бьющейся жилки на его шее, провести по ней языком, пробуя нежную кожу на вкус, а затем слегка прикусить, чтобы ощутить, как участилось и без того неровное дыхание.

— Не надо… Гарри…, — только и успевает выдавить мужчина слабым неестественным от напряжения голосом, по которому становится понятно — самое меньшее, что я могу сделать, это не останавливаться. И я не остановлюсь. Нет, не сейчас… Только не сейчас…

Слегка отстраняюсь, чтобы устроиться на его коленях поудобнее, лицом к лицу. Вжимаюсь в жилистое тело, так чтобы между нами не было и дюйма свободного пространства, а затем, не отрывая взгляда от горящих немыслимым светом, черных глаз, нахожу губами чужие, чуть потрескавшиеся губы. Секунду ничего не происходит, но в следующее мгновение меня затягивают в самый пылкий и жаркий поцелуй, который я только мог себе вообразить. Северус остервенело впивается в мой рот, с жаром прихватывает и оттягивает на себя пухлую нижнюю губу, заставляя послушно открыться навстречу. Властный язык проходит вдоль моего, с интересом изучая завоеванную в легком сражении территорию, а после, подразнивая, выскальзывает наружу, чтобы с глотком воздуха вернуться обратно. Стоит мне слегка отстраниться, как Северус тут же упрямо притягивает меня обратно, прижимает к себе еще крепче, словно истекают последние часы, которые мы можем провести вдвоём перед тем, как расстаться навсегда. Эта мысль вселяет в меня ужас, и нестерпимое желание остаться навечно в его объятиях перерастает в болезненную потребность.

Жадные круговые движения, которыми он разминает мои ягодицы, зарождают где-то внутри неведомый прежде огонь, накатывающий мощными волнами на все участки моего изголодавшегося тела. Каждая клеточка едва ли не трепещет в восторге от чувственных ласк. Я слышу тихий, жалобный стон, но не могу понять, кому из нас двоих он принадлежит. Наши дыхания слились в одно, сменившееся прерывистым хрипом, который наполняет кухню и отдаётся от стен гулким эхом.

Сердце бешено стучит, разгоняя по венам бурлящую от желания кровь, с такой силой, что кажется, что оно вот-вот проломит грудную клетку.

Нежные руки, расстегнув лишь часть пуговиц на моей рубашке и рванув ее вверх к подбородку, беспрепятственно подбираются к обнаженной коже, лаская каждый ее чувствительный участок. Напористые губы тем временем оставляют влажные следы на выступающих косточках ключиц.

Очередной стон, сорвавшийся с губ, выбивает из меня остатки воздуха.

Северус что-то говорит, поглаживая пальцами бусинки покрасневших сосков, пощипывает их, после чего повторяет процедуру губами. Легкий укус. Я вздрагиваю и старательно затыкаю рот ребром ладони, прежде чем из меня вырывается оглушающий по своей силе вскрик. От ощущения влажного рта по коже пробегают мурашки, и я выгибаюсь дугой, не позволяя контакту прерваться.

— Сев’р’c, — только и могу выдавить я, неловко ерзая, пытаясь тем самым потереться, зажатой в тесных джинсах эрекцией о северусов живот. Мне не нужно говорить, чего я хочу, потому что Северус и сам прекрасно это понимает. Его шершавая ладонь, сползает вниз по талии, царапая ногтями разгоряченную кожу, и властно, с хозяйской уверенностью пробирается под пояс моих джинсов. Большим пальцем ему удается расстегнуть верхнюю пуговицу и слегка прищелкнуть ногтем по сочащейся смазкой головке.

— Да-да-да, — повторяю я пересохшим вмиг ртом, при этом упираясь лбом во влажный лоб Северуса, изредка срывая с его губ мимолетные поцелуи.

— Просто замечательно, — страстным шепотом выдыхает в ответ мужчина, обхватив мой ствол плотно сжатыми пальцами и пару раз проведя снизу вверх от основания. В глазах мелькают звездочки, всякий раз, когда Северус, слегка надавливает большим пальцем на щелку, а затем быстрым, порывистым движением скользит по всей длине. Я уже не знаю, как сдержать свои отчаянно рвущиеся наружу стоны наслаждения. Сдавленно мычу, впиваясь губами в словно специально подставленную для этого шею Северуса. Теперь понятно, откуда у него в тот самый первый день, когда я потерял память, были дикие кровавые укусы по всему телу.

— Ой! — доносится откуда-то со стороны удивленное восклицание, от которого мы синхронно вскидываем головы. Возможность отскочить друг от друга, в зажатом пространстве между столом и стулом, равна нулю, поэтому Северус, сориентировавшись куда быстрее меня, за долю секунды успевает опустить мою рубашку вниз, прикрывая частично обнаженное тело.

— Что там, Ал? — в дверях помимо растерянного Альбуса, появляется Ремус, с не меньшим интересом уставившийся на нас. — Ооо…а мы тут водички зашли попить… да… как бы… Ну, мы пойдем.

— Да, мы пойдем… пожалуй, — красный, как помидор Альбус, хватает близнеца за шкирку и утягивает за собой, прочь из кухни.

Через пару шагов, из коридора доносится раскатистый мальчишеский хохот.

— Вы там это… не того самого… не увлекайтесь! — настоятельно рекомендует булькающий от смеха голос одного из них. Скорее всего, Рем-Рема, но быть уверенным на сто процентов не возможно.

— Только попробуй что-нибудь сказать! — бурчу я сквозь зубы, едва стихает топот ног по лестнице. Не сложно предугадать последующие действия Снейпа — не выслушает, уйдет, опять оставит меня одного — поэтому, решив взять все в свои руки, я по-кошачьи распластавшись на его груди и уткнувшись в нее носом, обхватываю руками, почти в два обхвата, тощую костлявую фигуру. — И только попробуй уйти, Северус… Я за себя не ручаюсь!

Северус улыбается мне в макушку, опалив горячим дыханием кожу головы, и тихо, чтобы это мог услышать только я, произносит:

— Как скажите, мистер Снейп!...

Мои глаза в тебя не влюблены

Не видит. И с глазами не согласно.

(Уильям Шекспир; Сонет 141)

— Гарри!.. — хриплый, чуть гаркающий от длительного молчания голос Северуса рассекает умиротворенную тишину, заставляя меня невольно встрепенуться. Я даже не понял, когда умудрился заснуть, по-детски прижавшись щекой к его жесткому выпирающему плечу. Нагревшаяся от моего тепла хлопковая черная ткань прилипла к коже. Я трусь об нее носом, чувствуя легкий остаточный аромат от одеколона, смешавший с потом и чуть колючим мускусным запахом Северуса. Руки нащупывают, сминают рубашку, чувствуя, как под подушечками пальцев равномерно поднимается грудная клетка. Вдох. Долгий выдох.

Сколько мы так просидели? Вопрос можно отнести к разряду риторических.

За окном в саду слышится ночная перебранка сверчков, соревнующихся между собой в громкости собственной трескотни, да тихий, едва различимый шелест листвы. Где-то вдалеке протяжно ухает сова. Лунный свет, растекающийся из приоткрытых ставней, заставляет предметы отбрасывать кривые причудливые тени на стену, вытягивая и выгибая по собственному желанию.

Разминаю руками затекшую от длительного пребывания в одной позе, шею. Малейший поворот головы, и она начинает громко хрустеть, едва не скрипеть, как ржавые дверные петли. Не сложно представить, что же тогда чувствует Северус, придавленный к стулу зрелым, далеко не хрупким мужчиной, вроде меня. Становится крайне неловко. Однако я не успеваю открыть рот, как тут же безвольно его захлопываю.

В полуночной мгле, лицо Северуса переливается мягким жемчужным светом, словно впитывая, поглощая и отражая каждый лунный луч. А глаза… если бы можно было найти оттенки чернее самой черной ночи и ярче безоблачного солнечного дня, то, несомненно, где-то на границе этих двух цветов откроется тайна завораживающих меня глаз. Северус задумчиво хмурится, отчего между бровей появляется заметная морщинка — частый спутник профессора Снейпа в мои школьные годы. Он ничего не говорит, только скользит напряженным взглядом по моему лицу.

— Я проснулся, — почему-то фразы, слетевшие с губ, еще толком не обдуманные, но рожденные в отчаянной спешке заполнить пустоту, всегда звучат до крайности нелепо. Мысленно чертыхаюсь. Трижды. — П-п-прости, это совершенно неудачная попытка завести разговор…Черт! У тебя, небось, ужасно затекли ноги, я прав? О чем я говорю, наверное, все тело ноет? Я сейчас слезу…, — чувствуя себя ближайшим родственником Винни-Пуха, нащупываю носками пол и уже собираюсь перекинуть ногу, когда Северус мягко опускает свою тонкую ладонь с талии, где она была все это время, на бедро и ласково проведя пальцами от выпирающего колена к ширинке моих джинсов, вынуждает вернуться в прежнее положение.

— Благодарю, но я предпочел бы оставить все как есть. В нашей позе очень много плюсов, например… — хитро прищурившись, протягивает Северус, не утруждая себя окончанием предложения. Он неторопливо приближает свое лицо к моему так, что меня невольно начинает затягивать в бездонную темноту его глаз. Наши губы сталкиваются где-то на полпути друг к другу. Невинный, почти что детский чмок. Один, другой. Мы сражаемся, не прикладывая к этому ни капли страсти, как школьники, впервые вкусившие запретный плод и толком не разобравшись в его приторном вкусе. Постепенно этого становится слишком мало, и вот уже Северус, требовательно надавив ладонью на мой затылок, утягивает в глубокий и куда более чувственный поцелуй, чем прежде.

Потерявшись на границе между отчаянным желанием владеть и безоговорочным стремлением покориться, я не сразу понимаю, когда сплетение наших жаждущих тел ослабевает, а саднящие от страсти губы чувствуют прохладу комнатного воздуха. Лишь через пару секунд я позволяю себе открыть глаза, которые каким-то мистическим образом оказались крепко зажмуренными.

— Думаю, тебе уже пора, — запыхавшийся, словно только что пробежал без остановки десять миль, Северус ненавязчиво приглаживает мои торс, отчего я невольно начинаю подрагивать в ответ, едва не мурлыча от удовольствия.

Как же он эротично зализывает прокусанную и покрасневшую нижнюю губу, скользит по ней языком, задевая при этом чуть приподнятые в полуулыбке уголки, словно старается впитать в себя по капле остатки нашего поцелуя. При этом страстный, ненасытившийся горящий взгляд, все еще покрытый поволокой с трудом сдерживаемого желания, не отрывается от меня ни на секунду. Сложно даже уловить движение ресниц, отчего создается впечатление, будто Северус не моргает. Не верится! Находясь на пределе от возбуждения, он способен отправить меня спать. Одного. В то время, как я едва ли могу усидеть спокойно, лишний раз не поелозив пятой точкой на его тощих коленях. Боюсь даже представить, какой каменной на утро будет моя неудовлетворенная эрекция.

— А ты? — намеренно повторяю все то же самое, что секундой назад проделывал Северус, с тихим ликованием отмечая какой эффект производят мои манипуляции на мужчину, дыхание которого мгновенно тяжелеет. — Не хочу, чтобы сегодня ты спал в гостиной.

Северус колеблется. Обводит глазами кухню, а после с явно читающимся на лице удовольствием, наклоняется к самому моему уху. Я застываю, с трудом напоминая себе о необходимости дыхания и уговаривая желудок отлепиться от позвоночника.

— Я приду, но только если ты пообещаешь мне быть послушным мальчиком и лечь в кроватку до моего прихода, — томно произносит Северус низким и хриплым от желания голосом, одновременно с этим зарывшись носом в выемку между шеей и плечом, и оставив там влажный укус-поцелуй. Я приглушенно вскрикиваю, чувствуя быстро растущую потребность в скорой разрядке. — Ну так как, мистер Снейп?

— Что угодно, что угодно, — как заведенный повторяю я, на грани сознания, стесняясь собственного жалобного тона. — Обещаю.

— В таком случае, — я не вижу эту улыбку, но она явно проскальзывает в голосе, даже слишком явно, чтобы ее удалось скрыть. — Поднимайся. Ты же не хочешь, чтобы для нас все закончилось очень быстро?

Оказаться одному в спальне было явной ошибкой, а может, это была просто насмешка со стороны Северуса. Холодный воздух — я на целый день оставил в спальне распахнутыми окна — заметно остужает мой пыл, а заодно возвращает трезвость рассудку. Слишком много мыслей, которые до поры до времени были вытеснены за пределы разума, вдруг обрушиваются на меня сплошным огромным снежным комом.

Черт побери, да у меня никогда и ни с кем не было секса. Рассматривая конечно тот факт, что взрослый мужчина, коим я и являюсь, на самом деле внутри — мелкий взбалмошный пацан.

Конечно, отрывочные телесные воспоминания меня в данном случае не спасут, да и на книжный и кинематографический опыт рассчитывать бессмысленно. Напрягать же память, в попытке выудить нужную информацию, абсолютно бесполезно. Пройденный этап. Ничего кроме кровотечения из носа и лопнувшего в глазу кровеносного сосуда, я от этого в прошлый раз не получил. Все, что было со мной до утра вторника, когда я проснулся в роли мистера Гарри Джеймса Снейпа — надежно забетонировано от внешнего воздействия, как с моей стороны, так и со стороны опытного легилимента, вроде Северуса.

А значит, мне придется полагаться в этом вопросе на своего мужа.

Лениво, словно оттягивая всеми силами момент истины — а назвать по-другому ночь с Северусом, у меня язык не повернется — стаскиваю с кровати покрывало и, небрежно скрутив его, зашвыриваю куда-то в сторону шкафа. Туда же летит моя одежда. По очереди — вначале рубашка, затем джинсы и носки. Долго не решаюсь расстаться с трусами. Быть может Северус сам желает меня избавить от них? В конце концов, решаю закинуть их на люстру. Среди стеклянных шариков и призмочек, трусы смотрелись бы очень живописно. Порыв резко сходит на нет, едва я вспоминаю, что последнее время — а быть может так было всегда, это уже не важно — Оливер появлялся в комнате ни свет, ни заря и будил меня, резво подскакивая на другой, пустой, стороне кровати. Значит, никаких трусов.

Забираюсь под одеяло, предварительно заклинанием закрыв оконные створки и плотно задвинув занавески. Теперь осталось только погасить светильники.

Все, я готов.

Вот только почему меня так трясет?..

Хлопнула дверь. Пару раз со звонким щелчком повернулся в замке ключ.

Мне хочется забраться под одеяло с головой, но я отметаю эту мысль, вцепившись мертвой хваткой в пододеяльник и подтянув его повыше к груди.

Все-таки Северус неплохо видит в темноте, потому что я слышу его звонкий хмык. Ему смешно, а мне почему-то действительно страшно. Как человеку, случайно угодившему в клетку со львом и захлопнувшему за собой дверь.

— Гарри, ты, в самом деле, боишься? — усмехается Северус, опускаясь на своей части кровати и повернувшись ко мне корпусом. — Я так тебя пугаю? Или, быть может, ты успел передумать?

— Зачем ты закрыл дверь?

— Ну да, в самом деле?! — посмеивается мужчина, чуть запрокинув голову. Я бы все отдал, чтобы сейчас горел свет, и я мог бы разглядеть поблескивающие искорки в его глазах. Так редко удается застать его в хорошем расположении духа, что тут говорить про смех! — Хочешь, чтобы проснувшийся посреди ночи Оливер забежал к нам в комнату в самом разгаре? Боюсь представить, какой у него будет шок. К тому же заглушающее заклинание активируется только при плотно закрытых дверях, в противном случае мы перебудим не только весь дом, но и всю улицу.

Я неловко посмеиваюсь. Как показывает сегодняшний опыт, я, в самом деле, довольно голосист.

— Только не уходи, — прошу я, хватая Северуса за руку. Он качает головой, словно не соглашаясь, но послушно вытягивается рядом, поверх одеяла, обхватив меня за плечи и притянув себе на грудь. — Я… я не боюсь…

— Да неужели? — сомнительно протягивает он в ответ, запуская пальцы мне в волосы. — А мне кажется, все именно так, как я думаю. Тебе страшно.

— Но не потому, что ты — это ты, — пламенно вскликиваю я, подняв голову. Северус посмеиваться и нежно обхватывает пальцами мой подбородок. Его губы застывают у виска, обжигают кожу мучительно долгим поцелуем, словно заглаживая вину за произнесенные вслух слова, и исчезают слишком поспешно, чтобы я успел заметить это. Голова безвольно падает обратно, пристроившись на теплой вздымающейся груди. Его длинные пальцы перебирают растрепанные волосы методично, нежно и до невозможности привычно, словно мы так и лежали, словно ничего и не было.

— Спасибо, я понял, что уже не пугаю тебя, как это было в первые дни, — наконец тихо отзывается Северус, не сводя своего взгляда с двери. Я, улучив момент, касаюсь пальцем его приоткрытых губ, с удовольствием наблюдая, как нервно дернулся кадык мужчины. — И все-таки…

— Все-таки, — с улыбкой перебиваю я. — Разденься ты уже, наконец, и заползай под одеяло.

В глазах Северуса мелькает тень удивления пополам с осознанием, когда я перебираюсь повыше, седлаю его бедра, а после неспешно опускаюсь к лицу, чтобы впиться настойчивым поцелуем в податливые сладкие губы. Если пару минут назад у меня тряслись поджилки в предвкушении чего-то неизведанного и как следствие страшного, то теперь адреналин, взбурливший в крови, точно проснувшийся после вековой спячки Везувий, распространял по телу волны неконтролируемого желания.

Хотелось всего и сразу.

Чтобы Северус медленно ласкал мою шею, оставляя на ней теплые, нежные, полные любви и страсти метки. Чтобы он выводил языком на чувствительной коже свое имя, а потом обдувал его, заставляя меня громко и во весь голос стонать.

С трудом переключаю внимание на верхние пуговицы его рубашки. Северус тянется помочь, но я нетерпеливо скидываю его руки, бурча в ответ, что справлюсь сам. Тогда мужчина безвольно раскидывается подо мной, с легкой полуулыбкой наблюдая за моими бесплодными попытками.

«Почему их так много, черт побери?» — с гневом размышляю я, выдрав с корнем третью сверху пуговицу и перекинув ее через плечо.

Пальцы не слушаются, предательски дрожат, соскальзывают, а нежные поглаживания, которыми Северус дразнит меня, ни коим образом не помогают сосредоточиться. В отчаянии, я с треском распахивают полы рубашки. Зрелище, открывшееся моему алчущему взгляду, поистине великолепно. Я сам не догадывался, как сильно жаждал увидеть это обнаженное тело вновь, однако теперь я могу не только смотреть, но и касаться его. Долгими часами изучать руками и губами, дюйм за дюймом, пока Северус не начнёт молить меня о пощаде.

Ощупываю выпирающие острые ребра, крепкий торс, чувствуя натянувшиеся как струны мышцы, впалый живот, выемку пупка. Ниже, ниже. Туда, где заканчивается черная вьющаяся дорожка волос…

— Неужели мне опять придется учить тебя терпению и добродетели? — с усмешкой спрашивает Северус, перехватывая на полпути мои запястья и заводя их за спину, тем самым выбивая из меня шипящий разочарованный вздох. — Какой же ты все-таки нетерпеливый, Гарри, я ведь никуда не убегу и, вне всякого сомнения, тебе тоже нигде от меня не скрыться. Не позволю… Не теперь… — он подносит мою левую руку к своему лицу, впиваясь зубами в раскрытую, подрагивающую ладонь.

— Что же ты творишь? — бессильно выдыхаю я, когда Северус смачно втягивается в себя указательный и средний пальцы, почти до последней фаланги.

Его глаза чуть прикрыты, на влажных губах блуждает дикая развратная улыбка, от которой сердце трепещет дикой птицей.

— Пожалуйста, погоди немного, я же кончу…

Северус с сожалением отпускает мои пальцы. Напоследок он оставляет чопорный поцелуй на внешней стороне ладони, и ничего не говоря, с довольным видом откидывается на подушки, начиная вальяжно стягивать с себя остатки одежды. Я слежу за его плавными движениями, провожая каждую снятую вещь восторженным взглядом, словно передо мной раздевается не лучший зельевар Британии, а как минимум профессиональный стриптизер дорогого клуба.

Последними на пол соскальзывают черные хлопковые боксеры.

— Иди сюда, — ласково шепчет Северус, касаясь кончиками пальцев моей щеки, но, не делая попыток притянуть в объятия.

И я иду, как послушная кукла на тонких лесках, заворожено следуя на звуки его вкрадчивого шепота. Обвиваю руками шею, зарываюсь носом в спутанные волосы.

Мы целуемся с голодной страстью, накидываясь друг на друга, устраиваем грандиозный пир на две персоны, сбивая в кучу одеяло, роняя на пол подушки.

Это то, что нам давно было нужно.

Северус уже не просто с одержимостью во взгляде глотает воздух, он рычит, сквозь зубы, до боли закусывая мои соски. Из связных мыслей в голове остаются только междометия, срывающиеся с губ хриплыми стонами удовольствия.

Вдруг Северус резко подхватывает мои согнутые в коленях ноги и одним махом вскидывает себе на плечи. С силой впечатавшись головой в матрас, я ошарашено смотрю в его хитро суженные глаза и невольно начинаю подаваться бедрами навстречу, толком не понимая, что делаю. Наверное, срабатывает остаточная телесная память, хотя, возможно, это простая физиология, направляющая нас испокон веков. Проходит пара секунд, в течение которых мы не прерываем зрительного контакта, и я чувствую, как в меня с силой врываются сразу два смоченных в слюне пальца. Желания отстраниться не возникает, напротив, мне до безумия хочется как можно сильней погрузить эти пальцы в себя, поглотить их до последней фаланги, а затем с нескрываемым восторгом наблюдать, как они приходят в буйное движение, скользя то внутрь, то наружу. Растягивают, поворачиваются, ощупывают стенки, а затем — О, МЕРЛИН! — я выгибаюсь от незнакомой, но ярчайшей во всех смыслах вспышки экстаза. Что-то внутри меня начинает вибрировать от удовольствия всякий раз, когда пальцы натыкаются на чувствительную точку. Ноги сползают с плеч на сгибы локтей, и я уже стараюсь обнять своими лодыжками предплечья, как можно сильней открываясь навстречу.

— Север… ус… ньях! Ох! Что же… ты… творишь… со мной?.. Сволочь!.. Я же сейчас… сейчас…

Он улыбается одними уголками губ, после чего разводит бедра в стороны, насколько позволяет растяжка, и, направив себя рукой, начинает медленно входить. Мне прекрасно видно, как поддается непокорная плоть, принимая в себя довольно крупный и толстый член, но еще больше мне нравится наблюдать за неприкрытым блаженством, отразившимся на лице Северуса. Он словно вернулся домой, после долгого отсутствия.

Я цепляюсь за скомканные простыни, откидывая голову назад, стараясь дышать попеременно носом и ртом. Вдох-выдох, вдох-выдох. Наконец, мошонка ударяется о ягодицы, о чем говорит тихий едва слышимый хлопок, и мужчина опускается ко мне в объятия.

— Гарри, — исступленно хрипит он, слегка приподнявшись на локтях и делая первое осторожное движение. — Как я хотел… Как давно я хотел, чтобы ты снова оказался в моих руках. Растрепанный, дрожащий, с искусанными губами.

Он наращивает темп, как в бреду повторяя мое имя. Болезненное жжение медленно превращается в тугой комок возбуждения, с каждым движением, скручивающийся в один большой узел. Мы покачиваемся, словно на волнах, отталкиваясь друг от друга, насколько это возможно, а затем с силой возвращаясь обратно. Животный запах пота, появившийся в воздухе, пьянит, разгоняет пульсирующую кровь по венам, заставляя сердце работать в бешеном ритме. Я уже не могу остановить поток неразборчивых и плачущих стонов, идущих из моей глотки и плавно переходящих в один сплошной непрерывный крик. Северус целует мои губы, веки, скулы и подбородок, цепляется зубами за мочку уха, оттягивая ее на себя и смачно втягивая в глубину рта, оставляет багровые следы на выемке ключиц и слизывает языком капельки пота. Он творит немыслимые доселе чудеса, с силой вбивая меня в матрац и без остановки повторяя на ухо страстным полушепотом:

— Давай, Гарри, кончи для меня… кончи с оглушительным криком… кончи так, чтобы мы оба потеряли сознание и на утро не могли отлепиться друг от друга… кончи от ощущения того, что ты навсегда принадлежишь только мне. Мне одному! Почувствуй, как с каждым толчком я разрезаю тебя на части, а затем собираю вновь. Кончи, Гарри, кончи!

— Оххххх… Северус!…

Одно слово, вмещает в себя так много: восторг и чувственность, обострившуюся от всего происходящего, счастье, заполняющее меня изнутри, и мнимое чувство полета.

Северус.

Я больше не могу сдерживаться.

Сведенные судорогой мышцы наконец приятно расслабляются и, выгнувшись всем телом, я кончаю, кончаю, изливаясь тонкими белоснежными струями, пачкая спермой наши животы и свалявшиеся под телами влажные простыни.

Ощущение пульсации вокруг члена приводит к грани и Северуса. До синяков вцепившись в мои бедра, он с громоподобным рыком отчаянно вколачиваться в меня и через пару глухих ударов, как подкошенный оседает, жадно втягивая в себя воздух.

Мы долго лежим, восстанавливая сбившееся дыхание и обмениваясь мягкими ленивыми поцелуями, пока я не понимаю, что начинаю клевать носом. Уже сквозь сон, я чувствую, как Северус прижимает меня к себе и, заботливо укутав в одеяло, с громким вздохом проваливается в сон.