Душа за душу, жизнь за жизнь...

Невыразимцы — это рядовые работники Отдела Тайн. Оказавшись там, можно увидеть тринадцать одинаковых дверей вокруг. Одна — наружу, остальные — в Залы. Казалось бы, как много неизведанного в мире магии, а Залов — всего лишь дюжина, да и то не чёртова, что здесь бы было весьма уместно. По часовой стрелке, начиная от входа, располагались: Зал Крови, Зал Времени, Зал Мироздания, Зал Теней, Зал Разума, Зал Памяти, Зал Пророчеств, Зал Алхимии, Зал Проклятий, Зал Вечности, Зал Стихий и, наконец, Зал Смерти. И у каждого из двенадцати был свой Хранитель. Нынешнего Хранителя Зала Смерти звали Питер Смитсон.

* * *

Он никогда особо не выделялся из толпы — ни именем, ни поведением, ни внешностью. Таких в толпе из ста сотня, трижды встретишь — и то не узнаешь. Странно, но даже идеальная учёба в школе не отличала его от множества однокурсников. Таких и берут в невыразимцы.

Он хорошо помнил своё удивление, когда по окончании Хогвартса получил приглашение на собеседование лично от Министра Магии. Госпожа Министр, Милисента Багнолд, казалась ему, юноше, высокомерной, гордой особой, а на деле выяснилось, что она просто усталая женщина, совмещавшая должность Министра с далеко не лучшей должностью главы Отдела Тайн. Она без лишних предисловий предложила ему выбор: Зал Алхимии или Зал Проклятий. Парень выбрал последнее, потому как никогда не тяготел к зельям в каком бы то ни было ключе.

Итак, Питер Смитсон стал невыразимцем, а если б кто спросил — поступил в Министерство в отдел по работе с журналистами.

Спрашивать было некому. С тех пор прошло шестнадцать лет.

* * *

Однажды к ним обратилась молодая девушка с небольшой проблемой — кольцо с пальца снять не могла, да колечко-то проклятое, как определил её знакомый-аврор. Хранитель Зала поручил это дело Питеру, и молодой невыразимец с воодушевлением принялся за работу. Девушка увядала с каждым днём, как вянет срезанный цветок, но он всё же успел вырвать её из цепких лап смерти.

Ему и раньше доводилось спасать человеческие жизни — такая уж работа была в Зале Проклятий. Но когда она благодарила его, Питер впервые почувствовал себя особенным. Ему подумалось, что глаза у неё — совсем как звёзды…

Её звали Элизой… Это было четырнадцать лет назад.

* * *

Он никогда не общался с теми, кто служил другим Залам. Именно так: «другим», а не «в других». Невыразимцы — не просто работа; это даже более чем призвание, как считал Питер. И почти никогда не встречал никого из коллег. И сомневался, что даже все Хранители знакомы между собой. Потому вызов к Хранителю Зала Смерти стал для него едва ли не большей неожиданностью, чем приглашение к госпоже Министру в своё время. Однако Питер постарался хотя бы из вежливости не проявлять своих эмоций и пришёл на встречу минута в минуту.

Хранитель был настолько стар, что Смитсон, имея за плечами двадцать пять лет, из которых восемь прошли в Отделе Тайн, почувствовал себя первокурсником, чьей головы только что коснулась Распределяющая шляпа. Старик не представился. Лишь прошептал: «Лучше тебе, мальчик, даже имени моего не знать». Питер не спросил, почему. Если Хранитель Зала Смерти так решил — значит, так нужно.

Старец привёл его в Зал, и они вместе спустились к Арке. От чёрного занавеса веяло нездешним холодом, из-за него слышались какие-то голоса, но о чём они шептали, было не понять. А Хранитель тем временем рассказывал об обычаях, правилах и истории Зала, и Питер внезапно догадался, зачем он здесь. И подавил второе «почему» за вечер — однажды он сам это поймёт. Когда тот завершил свой рассказ, он велел молодому чародею возвращаться наружу, и Питер на этот раз не удержался:

— Почему?

И остро ощутил потусторонний холод Завесы, когда услышал ответ:

— Мне уже пора, мальчик. А в сделках с Вечерней Гостьей не нужны ни свидетели, ни посредники.

Таким он и запомнил прежнего Хранителя — морщинистым старцем, с улыбкой на лице говорящим о смерти. В одиночестве поднявшись по каменным ступеням амфитеатра, он обернулся, но перед Аркой уже никого не было, только чуть колыхалась Завеса. Через час он прибыл в больницу Святого Мунго, и узнал, что Элиза родила ему дочь. Родила раньше срока, семимесячной, и малышка выжила буквально чудом. Старший целитель, у которого до сих пор дрожали руки, говорил счастливому папаше, что младенец не дышал почти четыре минуты. Они уже отчаялись что-либо сделать, когда девочка неожиданно заревела на всю больницу. Ровно за час до прихода своего отца.

На следующее утро он впервые вошёл в Зал Смерти его Хранителем, и долгое время стоял перед Аркой, силясь разобрать, о чём шептали голоса из-за Завесы. С тех пор прошло восемь лет.

* * *

Элиза и маленькая Кейт были центром его Вселенной, его двойным Солнцем. Они отогревали его сердце, когда он возвращался домой с работы. Он считал себя неподходящим Хранителем — научившись слушать голоса ушедших, он так и не привык к пробирающему до костей холоду. А ещё приобрёл привычку просматривать в газетах одну-единственную колонку — некрологи. Потому что старый Хранитель сказал, что чаще всего к Завесе тянутся души, которые, по меркам людей, недавно покинули этот мир. Пока из этого ничего не получалось.

В один прекрасный, солнечный день жена с дочкой ухитрились вытащить его в Косой переулок, в два голоса щебеча, что там открывается новый магазин. Ничего особенного Питер в этом не видел, но никак не мог спорить с Кейт, когда она пообещала: «Он самый-самый необыкновенный на свете, папочка! Тебе понравится!».

Ему, и правда, понравилось. В магазине удивительным образом смешивались домашний уют, шальное, безбашенное веселье и некая неуловимая тайна. Всем заправляли двое огненно-рыжих братьев-близнецов, владельцы заведения и изобретатели шуток и приколов, выставленных на его витринах.

Питеру очень там нравилось, но, самое главное, нравилось Элизе, а Кейт и вовсе была в восторге. Поэтому он не возражал, когда они уговорили его придти сюда же через неделю, и через две, и через три…

Это было два с половиной года назад.

* * *

Однажды утром Элиза сказала ему:

— Говорят, началась война.

— Уже давно, — ответил он жене.

Завеса никогда не остаётся спокойной, потому что каждую секунду кто-то рождается или умирает, и душа — или души — преодолевают грань меджу миром Живых и миром Мёртвых. Это — естественно. Это — основа бытия. Но Питер мог бы с уверенностью сказать, что Арка противится, когда этот процесс происходит по воле человека, а не природы. Когда кто-то расстаётся с жизнью раньше срока или возвращается к ней под рукой некроманта, в то время как должен покоиться с миром.

Он знал, что будет война, что в этой войне погибнут люди — души за Завесой были тревожны, и за последний год их тревога стала сильней, ощутимей.

— Не бойся, любимая моя. Я спрячу вас. Ты и Кейт всегда будете в безопасности.

— Уже что-то решил? — улыбнулась она.

— Да. Руфус предложил Заклятие Доверия. Я дам согласие.

Руфус был тем самым знакомым Элизы, что когда-то посоветовал ей обратиться в Отдел Тайн. После этого они с Питером хорошо сработались и стали друзьями настолько, насколько могут дружить два одиноких по своей природе человека. Питер думал, что успокаивает жену, но на самом деле он успокаивал себя. Он не переживёт, если с ней и их дочкой что-то случится.

С тех пор прошло два года.

* * *

Пережил.

Когда Завеса беспокоила его особенно сильно, он считал, что должен предупредить об этом Министра. Потому что тот, помимо прочего, был ещё и лучшим другом.

Тогда он поднялся на служебном лифте в кабинет к Руфусу. И нашёл мертвеца. Истерзанное тело, которое мало походило на человека. Нужно, наверное, было как-то его прибрать, но Питера пронзила мысль об Элизе и Кейт. Заклятие Доверия наверняка спало…

Когда он аппарировал домой, там уже никого не было. Ни Элизы, ни Кейт… Ничего… Только огромный костёр на месте их маленького, уютного коттеджа, да уродливая гримаса Чёрной Метки над ним.

В тот день он впервые стоял перед Аркой, борясь со жгучим желанием сделать один-единственный шаг. Завеса оставалась ледяной…

С тех пор прошло девять месяцев, две недели и пять дней.

* * *

Война закончилась, страна залечивала раны. Питер думал, что он худший Хранитель, который когда-либо был у Зала Смерти… Ведь как может человек с омертвевшей душой, находящийся по эту сторону, понять живые души, оказавшиеся по ту?

В Отделе, в Министерстве, в квартире, которую он снимал — везде ему было невыносимо. На календаре была суббота, и Питер вдруг вспомнил воскресные прогулки с семьёй в Косом переулке.

Он их вспоминал постоянно, изо дня в день, но постепенно образы стали угасать. Хотя сияющие глаза Элизы и смех малышки Кейт по-прежнему отдавались в сердце нестерпимой болью, Питер боялся, что однажды перестанет чувствовать её, как и всё остальное. Боялся, что однажды их забудет.

Он решил не дожидаться воскресенья, и отправился в Косой переулок в этот же день. Толкнув рукой дверь заветного магазина, Питер закрыл глаза. На какой-то миг ему почудилось, что сейчас он окажется в своём прежнем мире. В мире, где было счастье и тепло, где Элиза и Кейт были живы…

Горло сдавили подступающие слёзы, и он открыл глаза. Всё в магазине было так же, как он помнил, и в то же время… Вон витрина с магловскими фокусами. Или выставленные в ряд коробки с «Грёзами наяву» — тоже на месте. Но из волшебной лавки как будто вынули её душу, и виной этому ощущению было вовсе не отсутствие покупателей. Питер сделал ещё шаг и вздрогнул — рядом раздался голос:

— Простите. Я повесил табличку «Закрыто», но забыл запереть дверь.

Из подсобки вышел человек, в котором Питер никогда не признал бы одного из братьев-весельчаков, придумавших и воплотивших в реальность феерическую сказку. И, как и в случае с самой лавкой, дело тут было отнюдь не в отсутствии одного уха. Этот факт, если уж на то пошло, почти не был заметен.

А молодой человек, увидев замешательство посетителя, смягчился:

— Впрочем, проходите. Вы не помешаете, если хотите побродить тут немного.

— Спасибо, — кивнул Питер; для него казалось удивительным, что кто-то понял его желание — из затаённых, не всегда ясных для него самого; их раньше понимала только Элиза.

Он пошёл вдоль запыленных полупустых витрин и вдруг вспомнил «Ежедневный пророк» от третьего мая, в котором значились списки погибших… Вот и разгадка.

Сзади хлопнула дверь подсобки, и Питер, обернувшись, спросил:

— Вы не против, если я куплю у вас карликового пушистика? Дочка просила… — последнее он не хотел говорить, вырвалось как-то само собой, но это было правдой: Кейт действительно хотела этот комок пуха, да только он купить не успел…

— Забирайте так. Скоро я продам магазин, и их больше не будет, — ответил хозяин.

Пока он доставал мохнатый шарик из общей клетки, где их резвилось ещё полтора десятка, пока провожал гостя к выходу — всё это время они оба молчали. И только у самой двери, уже приоткрыв её, Питер тихо попросил:

— Не продавайте, пожалуйста.

И вышел. Снаружи дул промозглый ветер и, кажется, собирался дождь. Не должно быть так в середине мая… Не должно быть юношей с глазами стариков… Не должны живые мучаться среди мёртвых, а мёртвые — среди живых...

Не должны!

Навстречу ему шла женщина с маленькой дочкой, и Питер отдал ей карликового пушистика. Он не сможет позаботиться о зверьке, а на воле тот погибнет.

Питер нашёл решение. И только он был в силах его осуществить.

Это было три дня назад.

* * *

Время, которое оставалось, он потратил на написание двух писем. Их должны будут найти на его столе — самое большее, через несколько часов. В них он отдавал свой последний долг Хранителя Зала Смерти: назначить преемника. Одно — новому Министру, другое — будущему Хранителю. Он понял, как должно быть…

Чтобы вытащить человека с того света, нужен кто-нибудь, кто добровольно шагнёт в Арку — за него.

«Только этого было бы недостаточно» — подумал Питер, спускаясь по каменным ступеням — в последний раз. Ушедшая душа не должна быть мёртвой — её должны ждать здесь, звать что есть сил. Эту душу зовут. И дождутся.

А ещё уходящего должны ждать там, на той стороне. Или хотя бы не удерживать на этой. Что ж, грустно улыбнулся Питер, касаясь Арки, как плеча старого товарища, у него здесь давно никого нет.

Камень был тёплым и шершавым, из-за Завесы дул лёгкий, едва уловимый ветерок. Пора.

Ярко вспомнились глаза Элизы, смех маленькой хохотуньи Кейт и двое огненно-рыжих братьев из лавки волшебных приколов. Питер улыбнулся ещё шире и шагнул вперёд.

Это — его последнее право Хранителя. Душа за душу, жизнь за жизнь.

* * *

Открыть глаза категорически не получалось. Веки слиплись, голова гудела, в ушах звенели голоса.

«Возвращайся немедленно! Вам двоим ещё предстоит помочь Гарри воспитать из нашего с Ремом сына настоящего Мародёра!»

Это Тонкс. Как всегда, не поймёшь — то ли сердится, то ли веселится.

«Присмотрите за Деном, хорошо? Ему одному никак не справиться…»

Это Колин. Волнуется за мелкого. Ничего, они присмотрят. Обязательно. Фред так и хочет ответить, но губы слушаются не лучше век.

«Иди уже! И передай Гарри, что у нас всё хорошо…»

А это — Сириус, и юноша даже вспоминает призрачное лицо Бродяги — первого, кого он встретил там. Чёрт, там — это где?! И где он сейчас?! Приступ паники подхлёстывает ещё один голос — резкий, низкий, гневный.

«Проваливайте, Уизли! Вам здесь совершенно нечего делать!!!»

Точно так же Снейп орал на них с Джорджем, застав посреди ночи в своей кладовке с ингредиентами…

Джордж! Где ты?! Где я? Что происходит?...

Голоса внезапно пропали, картины и лица в голове перемешались, перепутались, сплелись в огромную воронку, грозя затянуть куда-то, паника подступила ближе, не давая дышать…

Фред рывком сел на кровати, вцепившись пальцами в лоскутное покрывало. Лоскутное покрывало, какие мама сшила им с Джорджем на десятый день рождения…

Голова постепенно приходила в норму, глаза привыкали к свету. Из ушей как будто медленно вытаскивали пробки, а воспоминания обретали некоторый порядок, выстраиваясь в единую картину. Правда, в этой картине недоставало некоторых фрагментов.

Он чётко помнил битву за Хогвартс, вспышки заклятий и даже грохот рушащейся стены. Ничуть не хуже помнил старину Сириуса, Ремуса с Тонкс и ещё массу людей, знакомых и незнакомых. А вот между этими двумя точками был провал. И как он здесь оказался, юноша тоже не помнил. В том, что он именно здесь, Фред был уверен твёрдо. Их с Джорджем комната на там никак не походила. И краски там совершенно другие, и воздух… Ненастоящие.

Но если он умер, то почему очнулся дома, в своей собственной кровати? Наверное, потому что где бы они ни жили — в школе, в магазине, на площади Гриммо или где-то ещё, Фред тосковал по их с Джорджем комнате — всегда тёплой, яркой, хранящей не один тайник ещё с детских времён…

Фред помотал головой, но тут же пожалел об этом: его замутило, словно с похмелья. Он медленно, с большим трудом, поднялся и побрёл вниз.

* * *

Джинни ополоснула картофелину, бросила её в таз, тыльной стороной ладони отёрла лоб и принялась чистить следующую. Девушка думала о том, как это здорово, что ей ещё нельзя колдовать. Всё-таки, работа руками помогает ненадолго забыться. Пусть едва-едва, но, когда она что-то делала, то чувствовала облегчение.

Перси и отец целыми днями пропадали на службе. Билл спрятался ото всего мира в «Ракушке», и даже Флёр не могла вызвать улыбку на лице мужа — да она и не пыталась, понимая глубину его горя. Чарли через неделю возвращался в Румынию, к своим драконам. Рон сопровождал Гермиону в Австралию — небезопасно было пока путешествовать в одиночку, к тому же они оба были неспособны остаться без поддержки друг друга. Джордж четыре дня, как жил в магазине — после того, как мама, сама не заметив, назвала его Фредом… Они с Чарли сделали вид, что не слышали — мама и так украдкой плакала дни напролёт — а Джордж не выдержал и, сказав, что «накопилось слишком много дел», сбежал из дома в Косой переулок.

Гарри и трех ночей подряд не проводил на одном месте — то он был у крестника, то в «Норе», то на Гриммо, то в Хогвартсе — и везде, где бы ни появлялся, разворачивал кипучую деятельность. Это был его собственный способ защититься от боли, терзавшей сердце, и в этом они с Джинни были похожи.

Она пообещала себе, что вечером обязательно заглянет к Джорджу — может, всё-таки не прогонит?

Умом Джинни понимала, что всё когда-нибудь перемелется, переболит, перегорит… Но легче-то от этого не становилось.

Она не плакала, когда увидела мёртвого Фреда рядом с другими телами, не плакала, когда все думали, что Гарри погиб, а уж к физической боли и подавно привыкла. Но почему-то сейчас стояла над раковиной с ножом в одной руке и картофелиной в другой, а слёзы сами капали в мутную воду.

— Сестрёнка, ты чего?

Джинни вскрикнула от испуга, выронила нож и картошку и обернулась.

— Джордж, нельзя же…

И осеклась на половине фразы. Потому что либо она сошла с ума, что, впрочем, было бы неудивительно, либо перед ней стоял не Джордж.

Бред! Совсем рехнулась, мерещится уже. Она вдруг испугалась, что он сейчас уйдёт — как тогда, когда мама оговорилась. Она подобрала нож, вытерев руки о фартук, и торопливо продолжила дело.

— Джордж, ты прости, я задумалась, а ты так незаметно… Есть, наверное, хочешь? Я суп погрею…

— Джин, что с тобой? Ты же нас всегда отличала!

Джинни сделалось дурно. Она единственная во всей семье, действительно, ни разу не ошиблась, различая близнецов. И сейчас всё её существо подсказывало девушке, что перед ней — Фред. У него ведь и голос другой — мягче, и левый глаз чуть-чуть меньше, чем правый, и родинка на скуле выше, чем у Джорджа… И, наконец, когда их путали, а это не входило в план очередной каверзы, Джордж громко возмущался, а Фред делал вид, что обиделся — вот, как сейчас: нос вздёрнут, губа закушена, а глаза — лукавые. Но ведь это невозможно, правда?...

— Джордж… — предприняла Джинни последнюю попытку.

И попытка с треском провалилась.

— Ну, какой я тебе Джордж, — ответил девушке брат, прижимая её к себе, — если у меня оба уха на месте?

* * *

Джордж аппарировал домой. Поддался ведь на уговоры Перси… Тот думал, что он пытается завалить себя работой, забыться в ней, а он просто прятался ото всех, потому что невыносимо… Они все так думали… Да что они, чёрт побери, понимают?! Как можно забыть, что у тебя оторвали, отняли то, что, казалось бы, невозможно отнять?!

Как дальше-то жить?... А ведь живут все как-то, и ничего…

Стиснув зубы, Джордж толкнул дверь. И с облегчением выдохнул — мамы дома не было. Обычно она бывает в кухне, когда кто-то приходит в это время, а если не там — то её непременно слышно. Такая уж у них мама — шумная. А сейчас в кухне был Чарли.

Сердце пропустило удар, глухо стукнуло, а потом резко заколотилось. Что-то было не так… Не так, как в последние недели… Недоделанный обед — вон, картошка в раковине плавает; полотенце и фартук на спинке стула — словно брошены впопыхах; наверху тихие голоса — кажется, Билл… И Чарли за столом. Непьющий Чарли с полным стаканом огневиски. Бесстрашный старший брат с нервно пляшущими коленями…

«Что же ещё случилось?» — хотел спросить Джордж. — «Как будто мало…»

Хотел спросить, но не успел. На лестнице послышались шаги, и Чарли отставил стакан и развернулся, глаза у него необыкновенно потеплели. Джорджа он ещё не заметил, всё своё внимание обратив к источнику шагов. Слишком лёгких для Билла, запоздало понял Джордж. Слишком быстрых для Флёр, Джинни, Перси… Почти таких же, как у него самого…

* * *

Фред спрыгнул с предпоследней ступеньки, и Чарли улыбнулся шире. А ещё говорят, что не бывает такого счастья… Как же не бывает, если младший брат — вот он, живой?

И тут он увидел Джорджа, неровными шагами попятившегося к задней двери. «Вот болван!» — подумал Чарли о себе — «Его сейчас удар хватит…»

— Флёр, вроде, успокоилась, — улыбнулся Фред, — а вот Билл до сих пор выглядит так, словно двойную дозу Обморочных Орешков съел — как на то Рождество, когда Джордж ему их к обычным подсыпал…

— Фред… — позвал Чарли; он попытался сказать: «…обернись!», но голос отчего-то перестал слушаться.

— Кстати, — начал Фред, подходя ближе и взъерошивая волосы; Джордж при этом побледнел ещё сильнее, хотя казалось, что уже некуда; — а где Джинни?

Дар речи, наконец, вернулся к Чарли.

— На Гриммо ушла. Сегодня Рон с Гермионой должны вернуться... Фред, обернись…

Брат не услышал последнего слова. У него уже было своё на уме.

— Чарли, я пойду… Я уже почти целый час здесь! А Джордж…один! — воскликнул он с мукой в голосе. — Сейчас ведь ещё кто-нибудь приедет — мама, или папа, или Перси… Или Джинни с Гарри… Я не могу больше! Я и так должен был к нему — сразу…

Чарли смог только кивнуть. И аппарировал из дома, оставляя близнецов вдвоём — у них было право встретить друг друга без свидетелей.

* * *

Джордж понимал, что у него сейчас предательски подогнутся колени. И что он стоит с каменным лицом, как дурак, когда надо улыбаться. Потому что не получается. Потому что он просто разучился улыбаться за эти две с лишним недели. Потому что жизнь сделала ему тот единственный подарок, которого он от неё никак не ждал…

И надо-то всего — сделать несколько шагов навстречу. Только страшно. Ведь он каждую ночь их делает во сне — и Фред исчезает. Но ведь он не исчезнет сейчас? Не исчезнет?...

Близнецы одновременно шагнули навстречу друг другу, в мгновение преодолевая разделяющее их расстояние, и стиснули друг друга в объятьях.

— Братишка, — прошептал Джордж, борясь с подступающими рыданиями, — Ты как?... Как — здесь?...

— Мне просто не понравилось на том свете, я и вернулся, — ответил Фред сдавленным голосом, выпуская брата. — Да и разве мог я тебя оставить одного?

Глаза у обоих были красные, а улыбка растянулась от уха до уха. Снова одинаковая, снова одна на двоих…

* * *

Вечером в «Норе» собралась целая толпа народу. Кухней занимался Кикимер и ещё несколько домовиков Хогвартса, ради такого праздника присланных Минервой МакГонагалл. Она и сама присутствовала, время от времени вытирая слёзы радости. Здесь были Билл и смущённая Флёр — она попросту упала в обморок, увидев Фреда. Джинни под руку с Гарри, который до сих пор улыбался немного скованно — даром, что сам побывал на том свете и вернулся. Чарли и Перси, занятые готовкой пунша. Артур и Молли Уизли, которая, в отличие от новоиспечённой директрисы Хогвартса, слёз вовсе не прятала, как и Гермиона, не отходившая от обалдевшего от счастья Рона. Выжившие в войне члены Ордена Феникса и несколько человек из ОД…

Сами близнецы появлялись то тут, то там, смеялись, встречали вновь прибывших гостей. Неразлучные, словно оба боялись, что кто-то неведомый разделит их снова.

Последними прибыли Кингсли Бруствер и Луна Лавгуд. Кингсли, увидев Фреда, выглядел немного странно — словно чего-то такого и ожидал. А Луна так и вовсе восприняла всё, как должное. Она звонко расцеловала обоих близнецов и обвела их внимательным взглядом, словно говорившим: «Вот теперь всё, как нужно!».

Позже кто-то спросил её, почему они прибыли вместе с Кингсли, и Луна ответила:

— Он пригласил меня на службу в Министерство! В отдел по работе с журналистами.

— Но ты ведь ещё не закончила школу, — удивился Невилл.

— Ну и что? — Луна удивилась, похоже, не меньше него. — Главное, я очень подхожу для этой работы. И буду её любить. А экзамены и экстерном сдам!

Чарли и Перси закончили с пуншем. Близнецы о чём-то периодически подозрительно шушукались, и когда все попробовали напиток, стало ясно, о чём. Из ушей у выпивших пунша валили разноцветные искры. Час спустя оказалось, что, чем трезвее человек, тем искр меньше. Очередная шалость удалась на славу…

* * *

Питер Смитсон шагал босиком по мягкой зелёной траве с дочкой на плече, крепко держа жену за руку. Долгие годы он мечтал пройтись вот так. А теперь у них в распоряжении была целая вечность. Пели птицы, стрекотали кузнечики, ярко светило солнце — всё вокруг казалось небывало настоящим. И Кейт прошептала ему на ухо:

— Спасибо, папочка…