За окном идет дождь. Небо серое, грязное, противное. И я думаю, что сегодня бабушка и дедушка вряд ли разрешат нам выйти в сад… А с каким наслаждением я извалял бы Ала в грязи. И Хью туда же. А если повезет, то и всех остальных тоже.
– А Фред будет? – спрашиваю.
– Нет, Фред и Роксана сегодня у матери Анджелины! – торопливо бормочет мама, пробегая мимо.
Едва договорив последние слова, она исчезает в ванной. Из нее тут же выскакивает папа, надевая на ходу свитер. Из ванной мама кричит, чтобы папа проследил, съела ли Лили свой завтрак.
– Джинни! Ты же видишь, я опаздываю, – отвечает он, роясь в шкафу. – Я, великий Мерлин, Глава штаба Авроров, а на работу являюсь позже своей секретарши!
Я сижу на кровати в спальне родителей. С завтраком я давно покончил и решил проведать их. Рядом лежит мамина сумка. Ох, сколько в ней интересного! Пока мимо снова проносится отец, я тихонько придвигаю сумку к себе. Папа роется в бумагах на столе. Мама снова кричит, что прикончит его, если он немедленно не спустится вниз и не проверит Альбуса и Лили.
Каждое утро одно и то же.
Я достаю из сумки первый попавшийся под руку пузырек, сую в карман и говорю маме, что могу спуститься.
– Не надо уже. Я сама.
Мама выбегает из ванной и начинает носиться по комнате в поисках рабочей обуви. Папа спрашивает, что она сегодня делает, и она отвечает, что у них операция. Опухоль. Еще десяток каких-то заумных слов.
– Кажется, я их оставила на работе, – бормочет она и начинает рыться в сумке. Я невинно смотрю в окно на серое грязное небо. Папа подбегает ко мне и пытается поцеловать. Я вовремя уворачиваюсь, и он тыкается носом мне в плечо.
Кричу:
– Папа, хватит уже!
Он ерошит мои волосы и дергает за нос. Я начинаю отмахиваться от него, почему-то закрывая глаза.
Первое что вижу, открыв их, – папа целует маму, долго целует, так долго, что я начинаю закатывать глаза и сползать с кровати.
В комнату пробирается Альбус и тут же гордо объявляет, что он все съел, а Лил еще возится. Врет сопляк. Как обычно, выбросил в окно или спустил в унитаз, или еще что-нибудь в том же духе.
Папа гладит Ала по голове и через секунду его уже нет в комнате – только слышен топот его ног на лестнице. Мама берет моего братца за руку и, не оборачиваясь ко мне, говорит:
– Джеймс, скорее вниз. Захвати мою сумку.
Я послушно беру сумку и бегу по ступеням вниз за мамой. За окном все идет дождь. Лили в гостиной в своем любимом желтом сарафане поверх зеленого свитера. Настоящее убожество, по-моему, но разве мою сестричку убедишь хоть в чем-нибудь?
Я все размышляю о том, что же я стащил из маминой сумки и как бы это эффективнее применить, когда слышу мамин крик, чтобы я взялся за щетку. Я подпрыгиваю от неожиданности, хватаюсь за портал, и меня тут же подцепляет прямо за пупок. И я лечу! Обожаю это чувство. Мелькают цветные пятна, а у меня улыбка до ушей.
Считаю: раз, два, три… хоп.
Падаю на диван, прямо рядом с дедом. Он тут же хватает меня и давай обнимать. Честно, я отбиваюсь, как могу. В последнее время я стал слишком чувствителен к подобным физическим контактам.
– Хватит меня тискать, – кричу. – Тискайте Лили!
На меня, со спинки дивана, сверху сваливается что-то рыжее и начинает громко хохотать. Я пинаю Хьюго и требую, чтобы тот слез с меня.
Подбегает мама. Удивляюсь, как у нее ноги не болят от постоянной беготни. Я не успеваю увернуться, и она чмокает меня в щеку… Ладно, думаю, маме можно…
Сражаюсь с Хьюго, ору, чтобы он шел к Алу. Через несколько секунд слышу хлопок аппарации.
Всё.
Еще один день в «детском саду» имени бабушки и дедушки Уизли начался. Иногда хочется и в простой детский сад, где детей побольше, взрослые поживее и не достают такие, как Хью или Ал. А когда Фреда нет, вообще хоть на стену лезь.
Все приходится делать самому. И червей засовывать за шиворот девчонкам. И гномов дразнить. Или стаскивать палочку у бабули или дедули. Ну, или прятаться от всех и смотреть, как ищут.
Хью, наконец, сваливает к Алу. Лили уже играет с Рози и близняшками в эти дурацкие куклы. Я пробираюсь на кухню и смотрю на дождь за окном. Забравшись на подоконник, дышу на стекло и рисую армию, которая все равно исчезает спустя некоторое время.
Приходит бабуля, целует меня в макушку и спрашивает, не хочу ли я печенья. Я говорю: нет. Она спрашивает, не хочу ли я поиграть с Альбусом и Хьюго. Я говорю: нет.
Я очень вредный. Я сегодня говорю «нет».
Бабуля говорит: «Очень жаль, что идет дождь. А так мы могли бы выйти на воздух»
А то я не знаю!
Пока она говорит, я думаю, что надо бы пробраться на чердак и поглядеть, чего там нового. Или забраться в сарай, когда они все отвлекутся. Я думаю: нужно найти что-нибудь интересное, чтобы рассказать Фреду, и надо разузнать, что это я такое стащил у мамы из сумки.
И думаю, что дождь должен закончиться, иначе я совсем разочаруюсь в этом дне. Считаю: раз, два, три…
* * *
– Черт возьми, Джеймс, еще раз так сделаешь, я придумаю самое страшное и жестокое наказание!
Папа зол. Он очень зол и тащит меня за руку по коридору.
Я вопросительно смотрю на него. Что же такое он придумает?
В коридоре мы не одни. Здесь куча людей, папины сотрудники. Все они кивают папе и говорят мне: «Привет». Я улыбаюсь в ответ. Когда мы оставляем их позади, они начинают перешептываться. Им интересно, почему папа тащит меня по коридору и кричит. А я с самым предательским видом смотрю на папину сотрудницу, которая говорит мне: «Привет, Джеймс». Она очень красивая, похожа на мою маму, только мама еще лучше. Я выкручиваю голову, чтобы посмотреть ей вслед, а она уже разговаривает с каким-то прыщавым аврором… Да, мама лучше. Эта слишком высокая. Прямо как башня. Башня с рыжей черепицей…
– Ты слышишь меня?
Папа дергает меня за руку, и я виновато смотрю на него. Конечно, я тебя слушаю, папа.
– Еще раз устроишь подобное – месяц не будешь общаться с Фредом. Ты слышишь меня?
– Нет!!! – кричу и повисаю у него на руке. – Только не это!
– Именно, Джеймс. Никакого Фреда!
Папа знает, как больно ударить. Мы проходим мимо двери с темным стеклом, на котором написано что-то про комнату отдыха. В отражении мое насупленное лицо. Я думаю, что этот мир просто ужасен, если тебя за всякие глупости лишают общества лучших друзей.
Папа затаскивает меня в штаб-квартиру. Вот это место! Я тут же забываю Фреда и все свои проделки... Вот здесь классно. Всегда весело. Повсюду шум и смех, такой хаос, который встретишь, только когда наша семья собирается полным составом.
Мы идем мимо кабинок, обклеенных различными фотографиями, плакатами, записками. Всё вокруг рябит и мельтешит перед глазами. Авроры здороваются с папой и со мной. Некоторые ухитряются пройтись пятерней по моим волосам. Я кручу головой вправо-влево, едва поспевая за отцом.
А он тащит и тащит меня через проход в свой кабинет.
Я, похоже, не вовремя. У него, видно, работа, задание. Мой папа – герой… И сейчас он вполне может оторвать мне руку.
Он заталкивает меня в секретарскую и тащит дальше, в другую комнату. Я только успеваю сказать:
– Привет, Марси!
А папа чуть ли не пинком запихивает меня в комнату.
Здесь тихо. Здесь такой же хаос, но очень тихо.
Папа говорит, чтобы я сел за его стол. Говорит, что я должен посидеть и подумать о своем поведении, что я должен вести себя примерно.
Я забираюсь за его стол и сижу, уставившись в кучу бумаг, разбросанных сверху.
– Мне нужно срочно уйти. Меня вызывает Глава Департамента, чтобы отчитать за то, что ты устроил сегодня! Почему я должен отвечать за твои проделки?!
Папа опирается руками на стол с другой стороны и наклоняется ко мне. Он говорит, что я веду себя отвратительно, что меня нужно отдать на перевоспитание к его тете и дяде, к Дурслям, как он их называет. Он всегда меня этим пугает. Кстати, получается довольно эффектно…
Я тупо смотрю на ворох пергамента, с кляксами чернил, со следами чашек от кофе и чая на них. Я думаю, что, наверное, это и вправду было лишним. Я думаю, что нужно было просто дождаться Фреда, который будет завтра в «детском саду».
А в голосе отца столько упрека и разочарования, что мне становится не по себе. Он сказал, что его будут отчитывать за меня… И мне стыдно. Лицу становится очень жарко, а в носу начинает чесаться. Я всхлипываю.
– Все! Не ной, Джеймс. Просто думай, перед тем как что-то делать! Ты ведь не маленький уже… Мне нужно идти.
Я шмыгаю носом и поднимаю на папу глаза, мокрые от слез. Он уже выходит из кабинета, оставляя дверь открытой, и я могу видеть, как он говорит что-то Марси. Потом, все еще очень сердито, смотрит на меня. А потом он уходит… Он уходит, чтобы его отчитали по моей вине. И мне очень стыдно, потому что я люблю папу. И я не хочу, чтобы у него из-за меня были неприятности.
– Эй, малыш. Ты чего такой грустный? – кричит Марси из другой комнаты
Она смешная, эта Марси. У нее короткие и желтые, как лимон, волосы, которые топорщатся во все стороны. Ее уши все в сережках, а одежда на ней малиновая и зеленая. И руки у неё все увешаны разными браслетиками: деревянными, из разноцветных бусин, медными и тряпичными. У нее яркие фиолетовые глаза. Вернее, это накрашены они фиолетовым, а сами глаза зеленые. Ее пальцы в красных и черных чернилах. В общем, она яркая-яркая, как книжка-раскраска.
Я опять шмыгаю носом и говорю, что у папы из-за меня неприятности.
– Какого рода?
Она не смотрит на меня, что-то выковыривая под ярко выкрашенными ногтями. Они переливаются разными цветами, как голограммы на моих квиддичных карточках, на которых игроки летают на фоне зеленого леса, а если повернуть то на фоне пустыни, а если еще повернуть – на фоне Антарктиды.
– Его будут ругать из-за меня, – говорю. А потом, потупившись, тихо прибавляю: – Лучше бы это меня ругали.
Хотя прекрасно знаю, что сегодня еще получу и от мамы, и от бабушки с дедушкой… да от всех, кому не лень. Семья большая и каждому нужно высказаться.
– Ругать? Что за чушь?! – Марси вовсю хохочет, перекладывая пергаменты из одной папки в другую. – Кто же это собирается ругать самого Гарри Поттера?!
– Глава Департамента, – говорю, вспоминая, что говорил мне отец. – Это папин начальник, да? Он сейчас к нему пошел?
– Нет, малыш, твой папа отправился на задание. Там какие-то проблемы с некромантами… С чего ты вообще взял, что его будет отчитывать Бородатый?
Говорю:
– Папа сказал.
Марси опять начинает смеяться:
– И ты ему поверил? Малыш, дам тебе совет – никогда не верь родителям! Они всегда либо преувеличивают, либо скрывают правду, либо ограждают от чего-то…
Все это она говорит, уже расхаживая по секретарской. Она то появляется, то вновь исчезает в просвете дверного проема. Перенося какие-то папки, она рассказывает о своих родителях, о брате и сестре; она появляется с чашкой в руке и исчезает где-то за стенкой; шлепает босыми ногами по деревянному полу и громыхает дверцами шкафчиков.
– … именно поэтому я никогда не доверяю тому, что говорят мне родители…
Внезапно слышится шум из главного зала, заставленного десятками конторок с аврорами в каждой из них. Затем хлопок закрывающейся двери и вновь тихо.
– Чего тебе? – слышу голос Марси. Я не вижу ни ее, ни вошедшего.
– К тебе пришел.
– Я не одна.
– Да? И кто же тут с тобой?
– Карл…
Я слышу раздраженный голос Марси и щурюсь: мне уже не нравится тот мужик за стенкой в секретарской.
– А «Бородатый» – это папин начальник?! – спрашиваю. – У него что, борода очень длинная?
В проеме появляется голова парня.
– А, так вот с кем ты тут сидишь! Поттер-младший. Ну, привет, малой!
Я молчу.
– Ты гляди, какой он сердитый. Прям как его папаша, когда я устрою что-нибудь…
– Карл, чего ты хочешь?
Появляется Марси, и я смотрю, как этот высокий, огромный, будто буйвол, «Карл» с пышной светлой шевелюрой наклоняется к Марси и шепчет ей что-то на ухо, а другой рукой он обнимает ее.
– Почему «Бородатый»? – настаиваю я. Ненавижу, когда меня игнорируют.
Карл поворачивается ко мне:
– Санта-Клаус?
– Нет!
– Ну, бородатым его тяжело назвать…
Он говорит это мне, но смотрит на Марси. Он опять ее обнимает и начинает наклонять назад.
– Нет! – говорит Марси и, оттолкнув его, подходит ко мне. – Твой отец сказал мне отправить тебя домой.
Этот «Карл», белозубая ухмылка, тащится за ней и, став за ее спиной, опять обнимает и начинает раскачивать то в одну, то в другую сторону. Он говорит ей на ухо:
– Ну же, Марси. Пять минут. А потом займешься этим сопляком… Марси, мне скоро на задание. У нас облава на севере Англии. Браконьеры. Вдруг я не вернусь. Вдруг я стану калекой, и тебя будет до конца жизни мучить мысль, что ты меня продинамила… Марси!
Он тянет ее юбку вверх.
– Идиот, тут же ребенок!!! – шипит Марси.
– Да он нихрена не понимает… Марси?!
Он думает, я ничего не понимаю. Я смотрю на них, раскачивающихся перед столом моего отца. Фиолетово-зеленые глаза Марси закрыты, а этот «Карл», исчез бы он поскорее отсюда, все бормочет ей что-то на ухо.
– Джеймс, – говорит Марси. – Солнце, займись чем-нибудь минут пять …
– Десять! – вставляет буйвол.
– Да, десять минут. Подожди меня, хорошо?
Я молчу. Молчу, что это – плохая идея. Я ведь могу тут все разнести. Мама не устает повторять, что оставлять меня одного – запрещено!
Марси перегибается через стол и из ворота ее кислотного цвета футболки выпадают ожерелья и амулеты. Она хватает первый попавшийся старый пергамент, сваленный на куче всего этого хаоса, и дает мне.
– На вот, порисуй пока. Нарисуй папе что-то хорошее. Может, он тебя простит, – толкает мне баночку с чернилами и перьями. – Солнышко, пять минут…
– Десять, – говорит этот «Карл», я все расскажу папе, и оттаскивает Марси от стола.
– Да, Джеймс, солнышко, десять минут и я вернусь.
Они уже у двери и Марси, отступая спиной к этому «Карлу», нет, я точно все расскажу папе, говорит мне:
– Джеймс, только не рассказывай об этом папе! Хорошо?!
Я молчу.
– Джеймс, малыш, помнишь, что я тебе говорила? Что родители всегда обманывают или скрывают что-то. Ты тоже можешь делать то же самое…
Я молчу. Мой папа не может мне врать!!!
– Джеймс, я вернусь с самой большой плиткой клубничного шоколада!
– Вишневого! – кричу. Да, меня легко подкупить.
Марси и этот «Карл», который должен мне плитку вишневого шоколада, уже скрываются за стенкой, и я кричу в последний момент:
– А что может быть в маленькой бутылочке синего цвета с надписью «Валериана»?!
В ответ слышен только внезапный хаос штаба авроров и опять тишина.
Я достаю из кармана пузырек и рассматриваю жидкость в нем. Он наполовину пуст. Что же это такое?
Прячу его вновь в карман и смотрю на пергамент, который мне дала Марси. Он старый, потрепанный и пожелтевший, сложенный во много-много раз.
Разворачиваю его один раз, делая чуть больше. Беру перо, макаю в чернила и думаю, что бы такого нарисовать, чтобы папе понравилось.
Смотрю в окно, за которым светит солнце и по ярко-голубому небу проносятся кучевые облака. Мы под землей, а здесь солнце. Даже совы пролетают за окном.
Точно, совы! Я нарисую папе сову. Большую, полярную. Всегда, когда мы оказываемся в совятне в Косом переулке или в зоопарке, папа отчего-то тоскливо смотрит на полярных сов.
Можно с точностью утверждать, что если, покупая корм для нашего сыча, папы рядом не оказывается, нужно просто спросить у продавщицы, где у них полярные совы, и смело направляться туда.
Что странно, он отказывается купить такую сову…
Может, рисунок ему понравится? Я попрошу Марси сделать чернила белыми и будет совсем как настоящая.
Я еще раз макаю перо в баночку и начинаю трудиться. Я, конечно, не художник, как Роксана или близняшки, но тоже что-то смыслю в рисовании сов. А дедушка всегда хвалит мои рисунки.
Через пять минут сова готова. Я откладываю перо и любуюсь проделанной работой, которая свидетельствует о моем правильном и послушном поведении.
«Классная собака».
Эти два слова появляются прямо под рисунком. Написанные черными чернилами, большими размашистыми буквами, они долго держатся на бумаге, но затем исчезают.
А я туплю. Очень сильно.
«Да, собака – супер!» – эти слова написаны другим, красивым, тщательно выведенным почерком. А под ними появляются еще одни: «Это ты меня рисуешь?»
«Нет, наверное, меня», — это уже третий почерк, забирающий влево.
А я, вытаращив глаза, думаю – да что же это?!
«Нет, Лунатик, это определенно не ты! Посмотри, это собака, а не волчик. Она добрая…» – это тот второй.
«А ты умеешь рисовать крыс?» – спрашивает четвертый почерк, мелкий и кривой.
Я, уже немного собравшись с мыслями, начинаю понимать, что они совершенно ничего не понимают в рисовании. Начинаю злиться и, схватив перо, царапаю на бумаге, опустевшей от всех почерков, свои корявые буквы, за которые меня всегда ругает тетя Одри:
«Это – сова!»
Я зло дышу на пергамент и смотрю, как с него исчезают мои каракули.
«Ничего подобного! Это вовсе не сова. Не надо нас обманывать, – пишет то ли первый, то ли третий. Нет, второй… Черт, не помню. – Это – собака!»
«Значит, крыс ты рисовать не умеешь?»
«Хвост, отстань ты со своими крысами!»
«Все-таки похоже на меня…»
Строчки появляются и исчезают, когда я успеваю их прочесть. Что за «хвост»?
«Это – сова!» – пишу еще раз. Кто бы ни были эти четверо, или, может, там их больше, они настоящие тупицы!
Какое-то время пергамент чист, только моя черная полярная сова, с крыльями, похожими на всклоченную шерсть медведя, виднеется в верхней его части.
«Ладно, я вообще-то ничего не понимаю в рисовании сов, так что, может, ты и прав!»
«Сохатый, мы не представились!»
«Ох, черт, Бродяга, ты прав!»
Сохатый? Бродяга? Что это за странный пергамент у папы? Он что переписывается с этими… почерками?
В это время на пергаменте появляется красиво выведенный текст:
«Господа Лунатик, Хвост, Бродяга и Сохатый! Со всем почтением и пожеланием всяческих благоприятных благоприятностей, рады приветствовать тебя…»
«Кстати, а ты кто?» – под текстом появляются большие размашистые буквы – это, похоже, первый почерк… Сохатый или Хвост?
Я беру перо и пишу: «Джеймс».
«Ух ты, правда, что ли? – все тот же. – Меня тоже Джеймсом зовут! Бродяга, ты видел? Его зовут Джеймс!»
«Да вижу-вижу, ты, идиот, как я могу не видеть этого?! Тебя, правда, зовут Джеймс?»
«Да, Джеймс-Сириус», – пишу.
«Сириус?! Вот это да! Меня тоже зовут Сириусом!» – пишет тот, кто называется Бродягой.
«Джеймс-Сириус!» – пишет кто-то другой. – «Ничего себе! А фамилия?!»
«Поттер», – пишу.
Пустота. Словно пергамент думает, что написать.
«Ты мой сын?» – это Сохатый, я вспомнил…
Сын? Что за чепуха? Это же чернила и пергамент!
«Моего папу зовут Гарри!» – пишу.
Написав это, сижу и, глядя на стол Марси, думаю, что моего деда звали Джеймсом. Джеймс Поттер. Он умер давным-давно, еще когда мой папа был совсем маленький.
Это странно!
«Если ты Джеймс Поттер, то значит ты мой дедушка. А мой папа твой сын», – пишу.
Сириус – это папин крестный, который тоже умер очень давно. Меня назвали в честь них. Джеймс-Сириус.
«Сириус, ты крестный моего папы», – пишу.
«Вот это да! Значит, ты мой внук!» – пишет Сохатый-Джеймс-мой дедушка. А я совсем ничего не понимаю. Как это так вышло, что я разговариваю с теми, кто уже умер?
«А как зовут остальных?» – пишу. – «Альбус и Северус?!»
«Ты что, хочешь нас оскорбить?!» – пишут тут же и Хвост и Лунатик. «Ладно Альбус, но назвать нас именем этого отвратительного сального урода Нюниуса!»
Не понимаю. Почему они так отзываются о Северусе Снейпе? Я, правда, ничего о нем не знаю, кроме того, что он герой войны, но все равно не понимаю.
«С чего ты взял это, Джеймс-Сириус?»
«Моего брата зовут Альбус-Северус, вот я и подумал…»
«Твоего брата зовут Альбус-Северус? Северус?!»
Четыре одинаковые строчки разными почерками появляются на пергаменте.
«Ты, наверное, шутишь! Ну не может же мой родной сын назвать своего сына в честь Нюнчика?!»
«Почему Нюнчик?» – спрашиваю.
«Да потому что он ничтожество!.. Мой сын – предатель! Как он мог так поступить?»
«Со всем уважением, сэр, но не смейте называть моего отца предателем! – пишу. – И вообще, что все это значит? Как это вы туда попали?»
«Попали?» – пишет Лунатик. Я уже начинаю разбирать их почерка, и это все равно, что вживую разговаривать с ними, когда видишь, к кому обращаешься, и кто говорит с тобой.
«Карта принадлежит тебе или твоему отцу?» – Сириус.
Так это – карта!!! Интересно, карта чего? Может, какие-нибудь пиратские сокровища или что-то еще в том же духе. И почему она у папы? Может, это они ее создали, а папе она досталась по наследству?
Я забираюсь с ногами на стул и становлюсь на колени, так, чтобы быть выше, и начинаю раскладывать «карту» на столе. Моя сова уже исчезла, но мне наплевать на нее. Пергамент становится все больше и больше, пока не закрывает половину стола, но никакой карты не видно и в помине. Заглядываю на обратную сторону – там тоже ничего.
Расстроившись, плюхаюсь обратно на стул. Наверное, она открывается каким-то кодовым словом или жестом, или даже волшебной палочкой. И знает об этом только папа…
Нет, не только папа. Еще эти четверо, которые, наверное, ее создали. И среди них мой дед…
«А что это за карта?» – пишу. – «Она папина. Я нашел ее только что».
«О, парень! Это очень ценная вещь, но прежде чем рассказать тебе о ней, нам придется задать тебе несколько вопросов», – это пишет мне Сохатый. Мой дедушка, которого я никогда не знал. И я начинаю понимать, что это действительно невероятная вещь, если я могу так общаться с ним.
«Во-первых: сколько тебе лет?» – пишет Сириус.
«Восемь» – отвечаю.
«Значит она пока тебе без надобности!..» – Лунатик.
Почему?! Я возмущен.
«Джеймс, а как зовут твою бабушку?» – это Сохатый.
Я вспоминаю фотографии в семейном альбоме. Очень старая потрепанная фотография с бабушкой и дедушкой на ней. Джеймс и Лили. Они очень молодые там. Даже моложе моих родителей. А бабушка чем-то похожа на маму. У нее тоже длинные рыжие волосы и добрые глаза, хотя они зеленые, как у папы. У моей мамы глаза карие.
«Лили», – пишу. – «Ее звали Лили»
«Звали? Почему ты пишешь в прошедшем времени?»
«Она умерла. Очень давно. И ты тоже. И Сириус… Я никого из вас ни разу не видел».
«Твою мать…»
«Не ругайся, Бродяга. Нам это не грозит… Нам очень жаль, парень!» – пишет Лунатик. – «А что ты скажешь о Ремусе Люпине и Питере Петтигрю?»
«Ремус Люпин погиб на войне. Его сын – папин крестник и часто у нас бывает… А про Питера Петтигрю я слышал только мельком. Он, вроде, тоже умер…»
«Ничего себе!» – Хвост.
А я пишу: «Хвост, Лунатик, это вы Питер и Ремус?»
Они отвечают – да.
И мне хочется расспросить папу о них. Попросить его рассказать больше и о Петтигрю, и об остальных. Я думаю, что мало интересовался ними. Видел их только на старых выцветших фотографиях.
А еще я думаю, что нужно обязательно разузнать, почему они так не любят Северуса Снейпа. Почему мой дед так разозлился, когда узнал, что моего брата зовут Северусом?
«Слушай, твой отец, правда, назвал своего сына Альбусом-Северусом? Ты не шутишь?» – этот вопрос все не дает покоя моему бумажному дедушке.
«Наверное, потому, что так зовут подругу моих родителей… не знаю точно».
«Ну… хорошо. Готов ему, скрепя сердце, простить «Се-ве-ру-са»… папаше твоему… нет, ну как он мог?!»
Я думаю, что надо будет разузнать у папы, что толкнуло его на подобное действие. И если я смогу, то напишу дедушке об этом…
Интересно, Марси скоро придет?
«Так что это за карта? И как она открывается?»
«Это карта Хогвартса, парень… Самая лучшая и неповторимая карта школы!» – пишет Лунатик.
«Мы составили ее, когда были на пятом курсе», – Хвост.
«Судя по всему, это было чертову прорву лет назад… Какой сейчас год?» – Сириус.
«2013», – пишу.
«Ох, ничего себе! Ну, считай, это было тридцать семь лет назад…» – Сохатый.
«Эта карта очень ценна… Особенно для тех, кто предпочитает проводить время с пользой», –Бродяга.
«Только не за изучением школьного материала…» – Хвост.
«Стойте! Вы ему еще пароль скажите!» – пишет дед.
У меня глаза загораются после слова «пароль». Меня терзает любопытство. Что же это за тайна? Карта школы!.. Но мне школы не видать еще три года. И удастся ли мне стащить карту у папы, вот вопрос!
Карта школы. Интересно, какого рода? Все равно, это так загадочно и попахивает приключениями, что мне хочется уже сорваться с места и, захватив Фреда, понестись в этот полный тайн Хогвартс…
«Джеймс, пойми, в целях педагогики мы не имеем права разглашать тебе эту тайну!»
Что?!
«Пойми, эта карта – отправная точка для неприятностей в школе, проблем с образованием, родителями, учителями, однокурсниками, а особенно с завхозом! Это лучший способ лишить твой факультет первого места в соревновании за кубок школы, а родителей покоя…» – наставительно пишет дед.
«И мы должны быть уверены, что ты тот человек, который может с этим справиться!» – Хвост.
«Понимаешь, о чем мы?» – Бродяга.
Нет, вообще-то не очень…
«Как ты себя ведешь, Джеймс?»
«Родители довольны твоим поведением?»
«Тебя часто наказывают?»
А! Вот они о чем!
Тогда они по адресу!
«Ну, как вам сказать», – пишу и вспоминаю сегодняшний «инцидент», как его назвал тот дядька из Сектора по борьбе с неправомерным использованием магии (какие же у них названия все длинные!). Пишу дальше:
«Сегодня я стащил из чулана метлу… Я как раз пролетал над Ливерпулем, когда меня поймали авроры и привели в Министерство…»
«Тебя видели маглы? Видели, как ты летал над городом?» – мой дедушка-подросток интересуется подробностями.
«Да», – пишу.
«Наверное, они подумали, что ты – Второе пришествие! Молодец парень», – Бродяга.
«И много таких случаев в твоей биографии?» – Лунатик.
Они спрашивают о большем, а я в мыслях все еще лечу над этим огромным портовым городом.
Вспоминаю, как страшно долго тянулось время без Фреда. Как ничего интересного не приходило в голову. А дождь все шел и шел…
Когда нас укладывали на тихий час, я думал, что хуже дня не было в моей жизни. К тому моменту я успел поругаться со всеми, кто был в доме, разломал куклу Лили и чувствовал, что получу взбучку, когда вернутся родители.
Все довольно быстро уснули и бабушка с дедушкой ушли, один я притворялся, лежа с закрытыми глазами.
И тогда он закончился. Просто перестал и все. Я слышал, что капли больше не разбиваются о подоконник.
И тогда я начал действовать.
Я пробрался на первый этаж, прошмыгнул в сад, как настоящий Джеймс Бонд, и отправился покорять неприступный старый сарай. О да! Он всегда был нашим с Фредом любимым местом. Главным только всегда было быть аккуратным, иначе дедушка мог наложить чары на него, и тогда бы мы больше в него не попали.
И там была она… И я ни в чем не виноват! Она так и звала к себе… Это все их вина. Не надо оставлять метлы где ни попадя, ведь они знают мою слабость! Они знают мою слабость!!!
И конечно, я на нее сел. И конечно, я взлетел. И конечно, я долетел до Ливерпуля. Ну… и да, конечно, меня поймали авроры, и теперь у папы могут быть из-за меня проблемы, если верить ему, и проблемы будут у меня, если верить Марси… Хотя у меня проблемы в любом случае.
«Таких случаев – масса!» – пишу. Я самый непослушный, самый вредный и нахальный ребенок в семье. Даже Фред – это цветочки в сравнении со мной. А вместе с Фредом мы – несокрушимая сила.
«И тебе это нравится? Нравится, что приходится постоянно выслушивать упреки родителей и родственников, терпеть наказания за свое поведение?»
Мерлин, ну, конечно же, нет! Я ведь не делаю все специально для того, чтобы в углу стоять. И вообще, все обычно происходит как-то само собой… Все вокруг просто не понимают ничего в веселье. Один Фред, мой соратник и друг, знает толк в развлечениях!
Я все так и пишу. Я объясняю, что наказания – это плата за минуты счастья…
Думаю, что Марси должна вот-вот вернуться.
«Твой отец вряд ли даст тебе карту самостоятельно. Я бы точно не дал…» – пишет Сохатый.
«И пока она, все равно, тебе ни к чему», – Лунатик.
«У тебя есть лишь один способ получить карту…» – Хвост.
«Стащить ее у отца!» – Бродяга.
«Это плохая идея, ребята!.. Джеймс! Не слушай их!»
«Но почему?» – пишу. – «Я хочу больше узнать о вас, о Хогвартсе… расскажите, почему вы так ненавидите Северуса Снейпа!.. А это правда, что в подземельях замка держат троллей? А Запретный лес? Вы были там? И что, в школу действительно можно попасть по подземным ходам?..»
«Тише-тише, парень! Ты завалишь нас вопросами. К тому же, не забывай, наша информация почти сорокалетней давности».
«Но мы пока могли бы рассказать тебе кое-что… так сказать, в воспитательном контексте».
«Этому не научат в школе».
«Более того – школа обычно ярый противник этого!»
«Единственное, в чем мы должны быть уверены, что, несмотря ни на что…»
«Ты хоть немного будешь придерживаться общепринятых норм морали».
Я сижу и хмуро читаю строчки на пергаменте… Запутанно они выражаются.
Я сажусь по-турецки на стул и чувствую, как в ногу мне упирается пузырек. И мне приходит в голову, что, может, они знают, что же это такое.
«А что такое Валериана?»
«Ты имеешь в виду растение?» – спрашивает Лунатик.
«Нет, – пишу, – жидкость в маленьком синем пузырьке».
«А! Это – успокоительное. Ну, и не только успокоительное… в общем, лекарство», – Бродяга.
И как оно мне поможет?! Бесполезный пузырек…
«Эта валерьянка прикольно на котов действует. Никогда не видел?» – Хвост, тот, который просил меня нарисовать ему крысу.
«А как она действует?» – спрашиваю.
«А ты дай какому-нибудь коту и посмотри», – Сохатый.
Я тут же вспоминаю Живоглота, кота тети Гермионы. Настроение тут же поднимается и пузырек уже не кажется таким уж бесполезным. На нем и проверим...
Внезапно из секретарской доносится шум штаба. Кто-то открывает дверь. У меня сердце падает куда-то вниз, а волосы тут же встают дыбом.
– Квентин! Мне нужен отчет через пятнадцать минут!.. Дэкстер, хватит отвлекать Монику от работы. Она хоть что-то делает в отличие от вас всех! Бездельники!
Папа?!
Я начинаю со скоростью света складывать пергамент, но он только сгибается в ненужных местах. Папа продолжает наставлять подчиненных, а я из кожи вон лезу, чтобы успеть. Буквально в последний момент мне удается запихнуть сложенную карту между папками на столе. Хватаю перо, делая вид, что что-то рисовал, и с ужасом понимаю, что даже сова моя исчезла, и никаких рисунков нет и в помине!..
Эх, хуже все равно не будет, думаю, и опрокидываю пузырек с чернилами на чистый пергамент перед собой, главным образом целясь на свои джинсы и верхние листы бумаги… Какой ужас! Все мои рисунки испорчены!
– Джеймс? Какого… ты здесь делаешь?
Папа замирает в дверном проеме и непонимающе смотрит на меня. На моем лице выражение «Упс… я не хотел!», а на пол капают чернила.
Папа смотрит на растекающуюся черную жижу на столе, на меня, замершего с пером в руке. Его лицо становится все более жестким, и я чувствую, что он действительно выполнит свое обещание и запретит мне общаться с Фредом.
Он тяжело вздыхает и проводит рукой по волосам, устраивая на голове полноценный беспорядок.
– Где Марси? Я ведь просил ее отправить тебя домой!
Я медленно кладу перо на кусочек, который еще не впитал в себя чернила, и говорю:
– Она сказала, что у нее какие-то проблемы с мамой и попросила меня подождать пару минут. Она сказала мне порисовать немножко. Извини, что я тут… – смотрю на чернила вокруг.
– Иди сюда!
Я выбираюсь из-за стола, задеваю руками штанины и теперь мои руки черные как сажа. Папа закатывает глаза… Ох, папа, как ты меня терпишь?
Подхожу к нему, а он достает палочку и приводит все в порядок. Он смотрит на меня, а я стыдливо опускаю голову.
Позади него открывается дверь, и заходит Марси. Ее красноречивый взгляд говорит о многом, но главным образом он передает выражение: «Пожалуйста, не увольняйте меня!»
Папа поворачивается к ней и спрашивает:
– Что там с мамой, Марси?
– М-мамой?
– Да, Джеймс говорил, у тебя какие-то проблемы с мамой.
Марси смотрит на меня, а я выкатываю глаза, мол, что ты тупишь?
– А! С мамой все в полном порядке. Ложная тревога… Но вы же знаете, какая она мнительная!
– Почему ты сразу не отправила Джеймса домой, как я просил?
– А… ну, так он просился остаться немного. Хотел подождать вас, сэр. Говорил, хочу извиниться за то, что наделал сегодня.
Папа смотрит на меня. Вот спасибо, Марси!
– Да, папа… Прости меня, пожалуйста! Я больше так не буду. Честно-честно!
С надеждой смотрю на него, а у папы лицо каменное. «Черт!», как сказал бы дядя Рон.
– Идем, – говорит он. – Марси, я домой! Пришлешь мне отчет Квентина, а я просмотрю его вечером. Иди вперед, Джеймс.
Я иду мимо них, машу рукой Марси на прощание и открываю дверь. Я думаю, что моя кара приближается с каждой секундой все ближе. Что там, на столе, лежит самая интересная находка за всю мою жизнь. Что мне придется неплохо напрячь мозги вместе с Фредом, чтобы придумать, как бы заполучить эту карту в полное право собственности. И слышу, как папа позади меня говорит Марси:
– А свидания, пожалуйста, устраивай в отдельное от работы время! Иначе ты ее потеряешь!
Я иду между рядами конторок. Я смотрю только перед собой, и весь мой вид выражает самоотречение и несгибаемую гордость. Дверь в конце представляется мне виселицей, мой отец палачом, а я весь такой несчастный и непонятый массами, отверженный предводитель провалившейся революции, погибаю за бравое дело.
Мне кричат «Пока, Джеймс!», а я молча иду вперед. Позади отец прощается с сотрудниками, я же прощаюсь с жизнью.
Дверь впереди открывается и в штаб входит высокий тощий человек. Он довольно стар и одет в старомодный темно-вишневый костюм.
Он подходит к нам и, улыбнувшись мне, начинает разговаривать с папой. Я останавливаюсь и стою рядом, с любопытством рассматривая его. Он почти лысый, у него большой нос, а на подбородке торчит маленькая козлиная бородка, такая реденькая, что кажется, все волоски можно на ней пересчитать. Этот человек постоянно теребит ее и дергает, задавая папе какие-то вопросы.
– А это кто? – шепотом спрашиваю у аврора рядом. Тот отвечает, что это глава отдела. Папин начальник… «Бородатый?»
Я смотрю на него, смотрю на его смешную козлиную бородку, смотрю, как в этот момент из нее вылезает очередной волосок и Бородатый стряхивает его с пальцев.
И тут меня прорывает и я, хохоча, спрашиваю у аврора:
– Какой же он бородатый?
На меня тут же оборачивается пол-отдела, и я просто-таки кожей чувствую, что опять ляпнул глупость. Папа готов меня придушить уже без виселицы, а его начальник удивленно смотрит на меня, потом он улыбается и, немного посмеявшись, заявляет:
– А вот и наш правонарушитель! Слышал, слышал про твои похождения!.. Надеюсь, малыш, ты понимаешь, как дурно поступил?
Я поглядываю на папу, но тот на меня не смотрит, а бросает гневные взгляды на своих подчиненных, которые сгибаются пополам от смеха. Я медленно киваю, и этот Бородатый гладит меня по голове.
– Ну. Договорим завтра, Поттер, – бросает он папе и медленно обведя взглядом внезапно присмиревших авроров, отправляется к выходу.
Папа подталкивает меня к выходу, и я тут же начинаю идти вперед. Уже в лифте, когда мы одни, он сухо говорит мне:
– Завтра ты отправляешься к Дурслям… Мой кузен Дадли будет просто счастлив тебя видеть. Кстати, он говорил, что их на днях должны навестить мои дядя с тетей. Уверяю тебя – скучать не будешь. И только попробуй выкинуть хоть что-нибудь!
И я думаю, что это еще не самое худшее в мире… Я думаю о карте. Думаю о Сохатом, Бродяге, Лунатике и Хвосте. Думаю о тайнах Хогвартса. И спрашиваю:
Vova
