До звезд всегда далеко

Она уже давно не понимала, зачем запираться, но что-то еще заставляло ее молчать. Собственно говоря, она ничего не могла сообщить ценного — прошло время, и Гарри Поттер, потенциальный убийца Темного лорда, давно сменил место жительства. Никакой пользы не могли принести им, верно, ни имена, ни явки. И издевались над ней ради издевательства как такового. Потому она стонала, кричала, бессильно плакала, а к концу сентября могла бы предать кого угодно, да только что она еще не рассказала приспешникам Темного лорда? Это не принесло им почти никакой пользы. И никакой пользы ей. Гермиона вспомнила, как осуждала предателей, но только сейчас поняла, что не могла их судить. Не сейчас, когда побывала в их шкуре и не справилась. Да и кто бы мог выдержать это?

Волдеморт еще не победил, но и не проиграл. Гарри Поттер скрылся в подполье, и Гермиона помогала ему, пока не попалась в цепкие руки Пожирателей смерти. Уже случилось нападение на Хогвартс, и они отстояли свой замок. Замок, оставшийся непокоренным. Волдеморт почти все время держал Снейпа при себе; слугу двух господ, как искренне считала Гермиона. Осуждала, пока не попала сюда. Легко судить чье-то мужество и выдержку, наблюдая со стороны. Легко пыжиться, когда тебе не делают больно и когда тебя не унижают. Гермионе и месяца не понадобилось, чтобы обрести смирение. Чтобы молчать, закусывать губы, чувствовать, как слезы стекают по щекам — теплые такие, когда выкручивали руки в первые дни, и чтобы потом подписать все, что ей подсовывали. Никто не может судить другого. Никто, если один здесь, а другой там. «Все это фигня, — думала Гермиона, — спать, есть, тепло, и чтобы не болело». И ничего не осталось от юношеского максимализма, от глупого геройства — когда бросаешься на врага не раздумывая. Сейчас Гермиона полагала, что любого можно сломать, если найти точку приложения.

Волдеморту не везло по жизни, но везло по мелочам, правда, иногда очень крупно. Как сказал бы Невилл, который в теплицах растил психотропные травы, кои и употреблял: «Волдеморту прет». И когда, казалось, война близилась к концу, к победе Темного лорда — он не взял Хогвартс. Но зато обнаружил на севере Шотландии месторождение странного минерала. Такого бесполезного у людей — вроде шпата или слюды, но такого нужного магам. Неудивительно, что приспешники Темного лорда назвали его вольдемерций. Они были знакомы с периодической таблицей элементов, откуда и позаимствовали для пущей научности окончание «-рций». Волдеморт химией не интересовался и пущую научность не оценил, как, впрочем, и неприкрытое угодничество, но минерал и вправду был полезен. Маленький кусочек этого странного камня увеличивал силу волшебника в разы. Пожиратели смерти опробовали эту находку — мало кто смог противостоять им, даже Аластор Хмури еле унес ноги. Все бы было и вовсе чудесно, но вещество со временем истощалось, а добыча его требовала больших усилий. Бесконечные груды угольной крошки и песчаника, и лишь крупицы необходимого минерала. Нужна была рабочая сила. И потому Гермиона, рассказав все, что действительно знала, и то, что получилось придумать (она и предположить не могла, что боль так обостряет фантазию), оказалась в камере для тех волшебников, которых отправляли в Шотландию.

Гермиона еще больше утвердилась в своем атеизме: если и был на свете Бог, ему точно не было дела до мучений отдельно взятой Гермионы Грейнджер. Благодарна она была только за то, что перестали причинять боль. Кто возьмется ее осуждать? Проще всего было кидать камни.

Когда Гермиону втащили в камеру предварительного заключения, где содержались те, кто должен будет просеивать руду в поисках вольдемерция, она всхлипнула облегченно, свернулась в клубок, обняв себя за плечи, и замолчала. Она не спала, и глаза ее были закрыты, но казалось, она все видит сквозь веки. Безумное кружение стен, сквозняки, что скользили над полом. Никому не нужна была эта борьба, и желанно стало только освобождение от боли. И ничего больше. Невыносимо ныли колени и голени, будто кто-то забрался в кости и грыз их, но это было так — чепуха. Сочились кровью губы, и рот наполнялся железным привкусом. Гермиона, притиснув к себе колени — ох, как бы ей стать еще меньше? — плакала, всхлипывала и со странным облегчением глотала соленые слезы. Было холодно, холодно, холодно.

Мисс Грейнджер не так-то просто было узнать. Это маленькое, свернувшееся комком существо лежало на полу камеры, беззвучно плакало, мерзло и ежилось. Короткие каштановые волосы были похожи на паклю. Она напоминала скваттера после схватки за территорию — ссадина на лбу, синяк под глазом, руки в царапинах и ушибах. Да, мисс Грейнджер переживала не самые лучшие времена. Но Снейп не испытывал к ней ни отвращения, ни злобы. И даже наоборот. Она была юной и, видно, совсем не знала, что такое слуги Волдеморта. Выдержала все? Но даже если нет, Снейп никак не мог ее осуждать. Он не верил в героев, что молчат до последнего. Они были только в чудесных магловских книгах. И потому он подошел к ней, стал рядом на колени, схватил за плечо и проговорил хриплым голосом — он совсем отвык разговаривать в камере: «Мисс Грейнджер, Гермиона…» И Гермиона, услышав знакомый голос, открыла глаза. Увидела сначала черные колени, подняла глаза выше — черный сюртук, еще выше — держи меня Мерлин — профессор Снейп. Предатель, убийца — не предатель, не убийца. Снейп. В голове царил такой абсолютный беспорядок, что она молчала и не двигалась. И что-то внутри говорило: «Вставай, иди, сражайся», но она продолжала лежать на каменном полу.

— Гермиона…

— Да.

— Вставай, какого Мерлина ты лежишь на полу?

— Куда положили, там и лежу. Нет сил у меня, профессор. Совсем нет.

— Да ну, не может быть. Что они такого могли с тобой сделать — не давали спать месяц? Не кормили? Томили жаждой? Иголки загоняли под ногти? Ломали кости, чтобы потом лечить костеростом?

— Ага, это и, верно, кое-что еще. Но я не помню.

— Неужели это способно сломать гриффиндорца?

— Получается так. Я ведь им все рассказала. Хорошо, что ничего полезного я не знала. Хорошо, что я…

— Ерунда все это…

— Как?

— Ерунда. Ни о чем это не говорит. Совсем ни о чем. Никто бы не выдержал этого. Вставай же.

— Встаю.

И Гермиона медленно поднялась на четвереньки, а потом на ноги, и стояла, закрыв глаза, пытаясь справиться с головокружением и тошнотой. Снейп схватил ее под руку, довел до жесткой полки.

— Ложись. Тебе бы выспаться сначала.

— Ага. Но холодно как… Я, я сто лет не была в ванной. Я, верно, пахну, как клошар.

— Ерунда. Я справлюсь.

И Снейп укрыл Гермиону мантией и лег рядом, прижавшись к ее спине. Она привычно свернулась в клубок, будто это могло ее от чего-то защитить. И чувствовала тепло, что исходило от профессора Снейпа. Меньше всего ее волновала парадоксальность этого события. Она просто хотела спать и наконец-то заснула. Предатель, предатель, предатель… Не выдержала ничего, хотя мнила себя такой сильной. Лучше бы ты умерла, Гермиона. Но когда над существованием ее повис угрюмый знак вопроса, она поняла ясно, что невыносимо хочется пожить еще, хоть сколько, хоть как.

Снейп осторожно обнял ее, ладонью скользнув под голову, и ничего другого не думал, как только не позволить Гермионе вменить себе в вину то, что она последний и самый главный предатель. Ей было девятнадцать лет. И она ничего не знала о предательстве.

Гермиона спала неспокойно: то кричала, то пыталась с кем-то воевать; и это точно была не лучшая ночь профессора Снейпа. Можно было подумать что угодно, скажи кто-нибудь — сорокалетний профессор провел ночь в обществе юной ученицы и почти не спал. Так оно и было. И не так. Она цеплялась за его руку, она сжимала его пальцы и, конечно, держалась не конкретно за профессора Снейпа, а за чью-то безымянную ладонь, протянутую ей как якорь, как помощь. И снилось ей все то же — подвалы и пытки, боль и сверкание заклинаний, и безжалостные глаза. Она вновь и вновь рассказывала все, что знала. Вновь и вновь. И, проснувшись в утренних сумерках, в холодном свете, что лился из маленького окошка, Гермиона спросонья не поняла, где находится. Облегчение накрыло ее теплой волной — неужели это был сон? Все только сон? Никакого предательства… Нет. Стены камеры. Тихо, только где-то капает вода. Она отпустила руку Снейпа и выбралась из-под нее, присела на край полки. Обернулась. Снейп смотрел на нее с горечью, и не похоже было, что он вообще спал этой ночью. Он привстал и хмыкнул. На нарах было тесно и жестко, и бессонная ночь, от этого показавшаяся такой длинной, изнурила его донельзя. Снейп присел рядом:

— Доброе утро, Гермиона.

— Очень доброе, профессор. Не припомню более доброго. Почему мы в одной камере? Ирония?

— Никакой иронии, они и не думали об этом. Где было свободно, там ты и оказалась. Я не вижу никакого смысла в дурацкой субординации.

— Хорошо. Может, они думают, что я еще что-то знаю и тебе расскажу. А ты передашь им. Но мне нечего больше сказать, только если что-то срочно выдумаю. Как они тебя раскрыли?

— Не раскрыли. Наветы доброй и безумной Беллатрикс. Волдеморту я оказался не нужен. По крайней мере пока.

— А тебя? Тебя тоже — там, в подвалах?

— И меня. Так всегда было, Гермиона: люди, наделенные властью, непременно испытывают ее на тех, кто слабее. Ты думаешь, им нужна была та информация, которой ты владеешь? Не смеши Мерлина. Они тебе сами смогут больше рассказать. Но унизить человека, заставить почувствовать себя предателем, сломать — это да, тут они мастера.

— А я не чувствую, я знаю, что я предатель. Я, кажется, выполню любое приказание под угрозой боли…

— Не неси чепуху, — оборвал ее Снейп, и Гермиона послушно замолчала.

* * *

Гермиона умывалась в раковине, что нашлась в углу. Северус стоял к ней спиной, лицом к двери. Она долго отмывала волосы ледяной водой, лицо, потом сняла одежду и поливала себе из жестяной кружки. Сделала какие-то жалкие попытки постирать белье. Но то ли постирала, то ли просто намочила. Развела в камере сырость. Надела мокрые штаны и рубашку и съежилась на нарах. Позвала Северуса: «Я все…» Он обернулся. Гермиона выглядела немногим лучше вчерашнего. Тощая, мокрая, никуда не делись синяки, а намытые ссадины вновь кровоточили.

— Возьми мою мантию, твоя одежда еще очень нескоро высохнет.

— Зачем? Я намочу и ее…

— Ты бы отвыкала со мной спорить. Будет глупо, если мы все время будем препираться. Я не враг тебе.

— Хорошо. Я отвыкну.

— Скоро принесут обед. Завтрака здесь не бывает.

Снейп кинул ей мантию, промокнул серым платком кровоточащую ссадину. Гермиона закуталась, но согреться никак не могла и все дрожала. И время от времени посматривала на Снейпа. Может, вспоминала, какой он теплый, а может, просто думала над вывертами судьбы, что храбрую гриффиндорку — никому-никогда-не-сдамся, поместила в одну камеру вместе со слизеринцем. Тем, кого многие считали предателем, но был ли он им? Тем, кто оказался сильнее гриффиндорской львицы. Да что там? Откуда такой пафос? Девятнадцатилетней девчонки, которая думала, будто ее ничто не сломит. Никто и никогда. А сейчас сидит в мокрой одежде, измученная, размазывает по лицу слезы, вытирает мокрым рукавом хлюпающий нос. Не такой она себя представляла. «Хватит тебе заниматься самобичеванием, — сказал Снейп и сел с ней рядом, — иди сюда, ты совсем замерзла». Он снял мантию, забрался с ногами на полку, и Гермиона прислонилась к нему холодной, мокрой спиной. Он поежился, укутал ее и себя и ждал, пока она перестанет дрожать. Она долго сопела, кашляла и вытиралась краем его мантии. Молчала. Гермиона все думала и думала, но эти умствования ни к чему не приводили. Ей казалось, что в голове у нее комната, где полно людей, и они кричат, и упрекают, и визжат со всех сторон. Хотелось встать посреди этой толпы и орать, орать, пока они не успокоятся и не исчезнут. Невозможно было жить среди такой разноголосицы. Гермиона сама не заметила, как начала мерно раскачиваться взад и вперед, и больше всего ей хотелось кричать или выть, оттого что некуда было деться от себя и своей слабости, оттого что впереди не видно было ни одного маяка.

Принесли обед, и Снейп оставил ее одну, и, пока он ходил к двери, глухо переговаривался с охранником через зарешеченное окно, Гермиона все время ощущала тепло там, где он касался ее. Есть не хотелось, было даже как-то непривычно возвращаться к обыденным человеческим потребностям, но Снейп сел рядом и протянул ей одну миску с супом и хлеб.

— Не буду.

— Я тебя вроде бы не спросил — будешь ты или нет. Ешь.

— Не буду.

— Да что ты? Вот так все просто решила? Сложить оружие? Они же этого от тебя и ждут. Непротивления. Равнодушия. Апатии. Куда как проще, чем пытаться жить дальше, да, мисс Грейнджер?

— С утра была Гермионой.

— То было утро. Так ты поймешь сразу, когда не соответствуешь моему представлению о том человеке, каким всегда хотела казаться. Я буду звать тебя мисс Грейнджер.

— Казалась одной, оказалась другой, — равнодушно пожала плечами Гермиона.

— Выдумываешь афоризмы? Что ж, продолжай и дальше жалеть себя, жалуйся, — протянул он презрительно, — что жизнь не удалась.

Гермиона промолчала. Слова Снейпа доходили до нее, но почти не задевали. И она понимала, что недозволенно слаба. И он был прав, проклятый Северус Снейп, она жалела себя. Смотрела на свои худые кисти в царапинах и ссадинах, и заусеницах у ногтей и жалела. Ощущала, как болью стучит в висках, и жалела. И было легче не бороться. И нет — не с ними, не с Волдемортом. Не бороться с самой собой. Но она взяла миску и хлеб из рук Снейпа, который терпеливо ждал ее. Положила хлеб на колено, сжала ложку с погнутой ручкой. Гермиона чертову уйму дней не ела вот так — ложкой и из миски. В мутном бульоне плавал рыбий хвостик, пара картофелин и разваренная крупа, такая разваренная, что Гермиона и узнать-то ее не смогла. Суп был холодным, невкусным и изрядно диетическим. Но воды в супе было достаточно, да и хлеба хватало, и она почувствовала, что желудок наполнен. Снейп ополоснул миски и снова сел с ней рядом. Гермиона чувствовала себя совсем больной, как в детстве. Стучало в висках и давило затылок; было то невыносимо жарко, то, казалось, непреходяще холодно; и злое животное с красными огнями вместо глаз лизало суставы. Снейп смотрел, как на этом бледном, худом лице румянцем загорелись щеки и лихорадочно заблестели глаза. Но перечного зелья не было, и, конечно, никто не принесет его. Он налил в кружку воды.

— Гермиона… — начал Снейп и замолчал.

— Когда это я успела исправиться? — спросила она, смотря в сторону этими больными, горящими глазами, прикусывая обветренные губы, принимая от него кружку с водой.

— Просто пей. Я не буду тебя воспитывать, пока ты не поправишься.

— Хорошо.

Зубы ее лязгали о край кружки, и Снейп в неловкой попытке придержал мягко лоб Гермионы и удивился тому, какой он сухой и горячий. И вздохнул. Спокойные ночи на казенном обеспечении у Волдеморта закончились с тех пор, как в камере обосновалась мисс Грейнджер. К его чести — Снейп и не думал жаловаться или ругать ее. Нельзя было бросать своих, тем более больных детей. Она вряд ли нормально перенесет аппарацию до Шотландии, но даже справившись с ней, не выживет на тех работах, что устроил Темный лорд. Насколько Северус знал — условия там еще те. Похоже было, что Волдеморт читал про концлагеря. Хотя, может, просто все тираны и диктаторы думают одинаково. Снейп надеялся только, что им дадут время.

К вечеру жар усилился. Гермионе виделось детство, виделось, как она после школы бродила по бесконечным улицам, пока совсем не замерзла и не простыла. Ей чудилась вода — вода в реке, вода в кране, вода в кружке, но, добравшись до нее, она все пила и никак не могла напиться. Было так холодно, что зуб не попадал на зуб, а потом так жарко, что она сбрасывала мантию.

Снейп не умел возиться с детьми. Он сидел рядом с ней, укрывал мантией, поил водой смутно понимающую, где она и с кем, Гермиону. Слушал осточертевший лязг зубов о край кружки. Держал ее за руку, чтобы она не хваталась за полку, чтобы не скребла по доскам, кровеня пальцы. Смачивал водой пересохшие, обветренные губы, в трещинах которых выступала и запекалась кровь.

Он ужинал один. Съел обе порции безвкусной каши, но отложил хлеб. Было глупо не есть, когда нужны были силы. Спал урывками. И если вчера он согревал Гермиону, то сегодня она, такая горячая, могла бы согреть несколько худощавых, бледных Снейпов. К утру жар спал, и она успокоилась, перестала метаться и вроде бы по-настоящему заснула.

Проснулась к обеду, глянула на Снейпа больными глазами, потом в тот угол, где стояло ведро.

— Помоги мне.

И Снейп взял ее под руки и помог добраться до того места, которое могло именоваться как угодно, только не туалетом. Гермиона оперлась на стенку, попросила: «Уйди». И Северус снова застыл у двери, повернувшись к ней спиной. Что, впрочем, никак не спасало его от звуков, и тогда загорелись щеки никогда не краснеющего Северуса Снейпа, и он заговорил:

— Не стоит меня стесняться. Как-то глупо в нашем положении чего-то стесняться.

— Ну да. Какое-то тут смущение, когда на ногах еле держишься, — просипела Гермиона. — Это только в книгах всегда все красиво — будто у человека отобрали половину функций, которые могут смутить читателей и убить всю романтику.

— Да какая тут романтика?

— Это я так, к слову, — Гермиона заговорила громче, надтреснутым голосом. — Я понимаю, что нужно говорить, но не могу придумать о чем, потому несу все, что приходит на язык. Трудно ожидать от меня чего-то умного.

— Скажи, когда все, я тебе помогу добраться до кровати.

— Сильно сказано — кровати.

— Так, но не хочется тебе лишний раз напоминать, что мы в тюрьме. Слово «нары» несколько режет слух.

— Еще как, Северус. Ничего, что я так, запанибрата? Но мне всегда нравилось твое имя. Не стоит все это того, чтобы называть профессора Снейпа на «ты» и по имени…

— Не стоит.

— А ты всегда казался мне недоступным и загадочным, тем человеком, которого никогда не понять, но ты со мной в одной камере и кажешься почти обычным. Как Рон. И как Гарри.

— Я и был всегда обычным. Это все пиетет. И твой возраст. Учителя часто кажутся небожителями. Ты долго собираешься там сидеть?

— Нет. Уже поднимаюсь.

Но попытка встать закончилась падением. Северус обернулся. Поднимать тощую мисс Грейнджер с пола было несложно, но сначала он попробовал привести ее в чувство — потер мочки ушей, виски. Она открыла глаза:

— Даже на ноги встать не могу. Может, мне и жить тут, рядом с ведерком? Силы не тратить понапрасну… Тебе противно возиться со мной, Северус?

— Нет, вовсе нет.

— Хорошо, а то я было подумала, — она глянула ему в глаза и поправилась быстро: — но раздумала уже.

И Снейп подхватил Гермиону — веса в ней было, что в том воробье — и в три шага добрался до полки. Она выпила воду, поела чуть-чуть супа — «тюремная баланда по-волдемортовски», как окрестила его, отказалась от хлеба. А потом спросила:

— О чем ты думаешь здесь целыми днями?

Снейп промедлил с ответом — на такой вопрос разве ответишь сразу?

— Мне кажется, что нет уже такого, о чем бы я не вспомнил. Лучше укройся и поспи. Или тебе опять жарко?

— Ага, опять. Я бы не отказалась от перечного зелья, приготовленного тобой.

— И я бы с удовольствием сварил его. Обменялись любезностями?

— Да, все с ног на голову перевернулось. Мне всегда хотелось, чтобы все было четко: добро — вот, а вот — зло. Это — друг, а это — враг.

— Такого не бывает. Просто в юности часто кажется, что есть только черное и белое.

— Тебе тоже казалось?

— Конечно.

— Расскажи мне что-нибудь. Что угодно.

И Снейп просидел рядом с ней до позднего вечера. И рассказывал все, что приходило в голову. Она молчала, и он не знал: слушает Гермиона его или думает о своем. Чего было интересного в детстве угрюмого подростка? В жизни саркастичного профессора? Он сам сделал себя таким, и нельзя сказать, что получившийся Северус Снейп не нравился ему. Даже напротив — он немного собой гордился.

Еще одна ночь. Гермионе снова мучительно жарко и тут же — холодно. Как вообще такое бывает? Она странно рада, что не одна. Что Снейп сидит рядом, приносит воду, кутает в мантию. Гермиона, та Гермиона, никогда не желала быть столь слабой. И чтобы сам Северус Снейп видел ее слабость. Но этой, новой Гермионе, было все равно. Одиночество — в нем нет никакой радости. Бредовые, бесконечно повторяющиеся сны, она не знала, почему этой ночью ее посетили шахматы. Она никогда не любила эту игру. К утру ее возненавидел и Снейп. Он остервенел от того бреда, что несла мисс Грейнджер. От незнакомых дебютов, бестолковых миттельшпилей, проигранных эндшпилей. Он так разозлился на себя из-за того, что не знал, как помочь Гермионе, что засмеялся горько, и смех меньше всего был похож на смех. Он схватил ее за плечи, тряхнул, попросил резко: «Да прекрати же, прекрати», и Гермиона открыла глаза и, не узнавая, смотрела на Снейпа. Потом присела, прислонившись к нему, и прошептала: «Я устала. Я боюсь. Ничего, ничего бы этого не было…» И так это было безнадежно сказано, что Северус, пытаясь поддержать ее, обнял рукой за плечи и ближе притиснул к себе. Гермиона беззвучно заплакала, и Северус бы ничего не заметил, если бы она не стала хлюпать носом и вздрагивать. Он не пытался ее утешить, решив, что слезы — они все-таки лучше, чем равнодушие. Он просто захватил край мантии и порой вытирал ей лицо, как плачущему ребенку. Она, казалось, была безутешна, и Северус проговорил тихо: «Со мной ты ничего не должна бояться. Ты впредь никогда ничего не бойся». И слова эти были для него серьезнее любой клятвы и любого непреложного обета. Не должны были дети заниматься войной, они должны были учиться в школе, где самое страшное переживание — экзамены, ну, может, еще третирование на зельеварении. Не война.

Потом он спал до обеда. В тюрьме такие были вехи — обед, ужин, ночь. Гермиона умылась и сидела рядом, разглядывая Снейпа. Она где-то слышала, что во сне люди расслабляются и кажутся моложе. Может, даже становятся похожи на того ребенка, о котором забыли давным-давно. Может и так, но это не относилось к профессору Снейпу. Он вытянулся на спине во всю свою немалую длину, подложил под голову одну руку, вторая покоилась на груди. Гермиона, с ногами забравшись на полку, прижималась боком к его бедру. Морщины совсем не разгладились, знакомые такие — поперечная на лбу, две по углам рта от крыльев носа, и слева глубже, чем справа. Привычка усмехаться половиной рта? Упрямый Снейпов подбородок. Упрямо сомкнутые губы. Снейп будто ждал чего-то во сне. Многолетняя привычка. Никому не верить, не расслабляться, ждать плохого. Она хотела дотронуться до его руки. Но Гермиона знала, что стоит только к нему прикоснуться, как он тут же проснется, а потому подавила странное желание. Незнакомый и знакомый Северус Снейп. Все, что осталось ей от прошлой жизни. Как там сейчас Рон и Гарри? Она скучала по ним. И ей казалось, что кто-кто, а они бы ее поняли. Правда, понимание не избавило бы ее от памяти. И не разжалобило самого придирчивого судью — себя. Ей не хватало Рона. Он был надежным. Почему-то именно это слово вспоминалось первым, когда она думала о нем. О тех ночах, что они впопыхах провели вместе то тут, то там. Глупо было дожидаться окончания войны, и они торопились.

На этот раз обед получала она. Две миски и два куска хлеба. Но когда она возвращалась обратно, Снейп уже сидел и смотрел на нее:

— Ты совсем как тень стала. Удивительно даже, что ты справляешься с такой ношей. Прости, что я заснул.

— Ничего. Я тебе всю ночь мешала спать.

— Кто принес обед?

— Мужчина, невысокий, полноватый. Волосы коротко стриженные, седые…

— Отлично.

— Что отлично?

— Неважно. Надеюсь, у тебя появился аппетит?

— Не-а.

— Но ты же не хочешь превратиться в привидение? Не хочешь бродить по тюрьме и оглашать ее воплями?

И Снейп заставил ее съесть одну порцию, а потом вторую, и Гермиону даже замутило от сытости и ощущения переполненного желудка. Как в детстве, на празднике. Только там не подавали чудесную баланду. Она укрылась мантией и задремала, пока Снейп возился с посудой. Потом он присел на самый краешек, стараясь не потревожить Гермиону, нащупал в поле сюртука маленькую пилочку и через потайное отверстие вытянул ее наружу. Он хорошо знал, что и где запрятано в черном, плотном сюртуке. Магические и обыкновенные тайники. Он со вздохом спилил одну пуговицу и аккуратно поддел пилочкой незаметное отверстие с внутренней стороны. Пуговица щелкнула и развалилась на две половинки. Он достал свернутую почти в кубик купюру. Магловские фунты. Снейп не знал ничего, что нельзя было бы достать за деньги, и охранник сегодня был подходящий. Он сунул купюру в карман и застыл у двери. Время помогла скоротать в сотый раз вспоминаемая процедура изготовления волчелычьего зелья. Включая шкафчики, где хранился тот или иной ингредиент, а также местность, где он до появления в шкафчиках произрастал или бегал. Охранник принес котелок и хлеб. Снейп сказал тихо:

— Джон.

— Да, мистер.

— Ты б принес чего-нибудь горячего. Может, молока или хотя бы чая. И что-нибудь поесть, кроме баланды. Девчонка болеет.

— Так оно это… полтюрьмы болеет.

Снейп медленно просунул пятьдесят фунтов между прутьями. Джон принял купюру также медленно и спрятал в карман.

— Хорошо, я посмотрю, что можно сделать.

— Спасибо, Джон.

— Вас отправляют в Шотландию завтра к ночи.

— Это точно?

— Точнее некуда.

Времени как всегда было слишком мало.

* * *

Через час Джон вернулся:

— Вот, держите, чай еще горячий. Тут мед. В банке — картошка с говядиной с нашего стола. Что получилось. Я приду через час за посудой.

— Спасибо, Джон, спасибо.

Снейп растолкал Гермиону. Она долго не хотела просыпаться, садиться и вновь что-то есть. Да только спорить со Снейпом она не могла бы и в лучшие дни. Потому ела разваренную картошку и жесткое мясо, облизывала лавровые листья и плевалась жгучим перцем. Потом пила горячий чай с медом, пока испарина не выступила у нее на лбу. И Снейп видел, как раскраснелась она, но то была не болезнь — Гермионе просто стало жарко от обильной, быстро съеденной пищи и выпитого поспешно чая. Снейп доедал картошку, отвернувшись к стене, пока Гермиона посещала заветный угол. Потом скрипнул кран, и Снейп пробурчал:

— Надеюсь, ты не додумаешься сегодня искупаться в ледяной воде и постирать одежду? Я не буду больше с тобой возиться.

— Вообще-то была такая мысль.

— Рад слышать, что ты пытаешься шутить.

Она лежала на краю, а Снейп у стены. Он сказал, что от камней тянет стылостью, и потому лег там. Снейп отдал ей свою мантию. Он привык к холоду. Лежал на спине, а Гермиона сопела рядом, и Снейп знал, что она не спит.

— Гермиона?

— Да, — откликнулась она мгновенно, будто только и ждала, что он заговорит.

— Завтра нас отправляют в Шотландию.

— Откуда ты знаешь?

— Свои источники.

— Те же, что приносят мед, чай и картошку с мясом?

— Да. Почему не спишь?

— Северус, ты не мог бы обнять меня?

— Разве тебе холодно?

— Нет.

Он хмыкнул, подумав зло: «Давай, Снейп, спроси что-нибудь еще, превратившись в злобного профессора. В конце концов, чего тебе стоит?..» И Снейп тоже укрылся мантией и обнял Гермиону. Она чувствовала, как дышит он ей в затылок. Одну руку он подложил себе под голову, и локоть больно давил Гермионе под лопатку. Она ухватилась за его ладонь и попыталась заснуть. Еще одна ночь, последняя слабость. А завтра — снова идти, снова смотреть…

Было еще темно, когда Снейп открыл глаза. Сегодня ночью Гермиона спала спокойно, и он тоже выспался. Он лежал, не решаясь пошевелиться, и слушал, как она дышит. Начало светать, когда Гермиона засопела и сжала его запястье ладонью.

— Проснулась? — шепнул он.

— Да. Это, может, странно, но я голодная как собака.

— Хорошо, у меня остался хлеб. Будешь?

— Буду, я сейчас что угодно съем.

Снейп осторожно привстал и сел на край полки, посидел, разминая затекшие ноги и руки. Потом заглянул под полку и достал спрятанный и уже подсохший хлеб. Налил в кружку воды.

— Держи, Гермиона.

— Спасибо. Ты знаешь что-нибудь о Шотландии?

— Кое-что. Там запрещено использовать магию, это как-то влияет на свойства минерала, поэтому весь труд — ручной. Никакого волшебства — устроена сложная система датчиков, улавливающих любое магическое возмущение. Хорошая охрана и чары, отводящие глаза. Чтобы попасть туда, нужно точно знать, куда идти. Потому до сих пор никто из Ордена феникса не смог туда проникнуть. Лишить эти копи волшебного минерала проще некуда — десяток сильных магов и пара часов. Мощные заклинания ничего не оставят от месторождения.

— Вся загвоздка лишь в палочках?

— Получается так. Я слышал, что у внутренней охраны только магловское оружие, палочки — у внешней. Беспалочковой магией, как домовой эльф, я не владею. Чтобы там ни было — держись, я постараюсь тебе помочь.

И Гермиона решила держаться. День снова был отмечен двумя вехами — обедом и ужином. Гермиона была задумчива сегодня, а Снейп давно привык молчать.

Осенью темнело рано. И здесь, где окошко было под самым потолком, а лампочка в коридоре тусклой, все время царил полумрак. Они вновь лежали рядом, чуть касаясь друг друга. Гермиона хотела сказать Снейпу, что благодарна ему, но как-то не могла подобрать слов. И можно было бы его поцеловать, но и это казалось глупым, равно как и что-нибудь большее, чем поцелуй. Только потому, что она вдруг воспылала благодарностью к профессору и решила, что не вернется из Шотландии? Вернется. Непременно. Итогом этих размышлений стало то, что она нащупала ладонь Снейпа и чуть ее сжала. Северус облегченно выдохнул. Ему почему-то представилось, как мисс Грейнджер, решив попрощаться, кидается ему на шею… нет, бред какой-то. Хотя в порыве благодарности и самопожертвования, помноженном на трагичность момента и раздрай в душе, она бы могла. Когда в коридоре раздались шаги, Снейп быстро встал и помог ей подняться.

— Идут.

— До свидания, профессор Снейп.

— До свидания, мисс Грейнджер.

Он взял ее за плечи и сжал так, что ей стало больно. И Гермиона кивнула, отвечая на невысказанный вопрос и на молчаливую попытку ее подбодрить. Снейп стал под окошком и скрестил руки на груди. Он не знал, кого позовут первым. Гермиона смотрела на Снейпа, а он пытался убедить себя в том, что увидел в ее глазах именно решимость.

Лязг ключей в замке.

— На выход, Грейнджер.

Часть I

Во внутреннем дворе было темно. И то ли оттого что она еще не поправилась, то ли оттого что воздух был по-осеннему влажен и, казалось, пробирался зябкими пальцами под одежду, Гермиону знобило. Она толком не видела лиц тех, кто окружал ее. Такие же узники. Запах затхлости и немытых человеческих тел. Кислый запах рвоты. Прогоркло-сладкий запах запекшейся крови. Кто-то толкнулся ей в спину, и Гермиона обернулась. Втиснули в руку теплую плоскую флягу. Шепот:

— Держи. Попробуй. Только не все. — И темная неясная фигура, заметив, что Гермиона замялась, повторила хрипло, так хрипло, что захотелось смазать ей горло:

— Держи. Не бойся. Согреешься махом.

И Гермиона глотнула. Теплым колючим шарфом обернуло шею, скользнуло жаром за грудину. Она приоткрыла рот и жадно втянула ночной воздух. Выдохнула облегченно: «Оох» — и вернула фляжку, коснувшись нечаянно чужой руки, холодной и мокрой.

— Спасибо.

— Не за что. Я Лесли. Лес.

— Гермиона.

— Ты как тут? — прошелестел-прохрипел голос.

Лес качнулась к Гермионе, и по щеке скользнуло влажным теплом человеческого дыхания, остро пахнуло спиртом. Гермиона чуть отвернулась.

— Как все, наверное.

— А я не как все, я сквиб. Брата взяли. И меня заодно. Но сказали, что я тоже подойду.

Она замолчала и долго, надрывно кашляла, потом сплюнула мокроту, голос стал чище.

— Давай держаться вместе. У меня еще курево есть. Хочешь?

Гермиона мотнула головой. Мир качнулся перед глазами, и самые верхушки стен, на которых горели факелы, сдвинулись, выпадая из фокуса. Стало до странности легко. И если куда и хотелось Гермионе, так это обратно в камеру, к Снейпу. Он был здесь один, кого она знала. И оказался лучше, чем она когда-либо могла о нем подумать.

Оранжево-красный, теплый и яркий в этой темноте, затлел огонек сигареты. Запахло табачным дымом. Вот никогда бы Гермиона не подумала, что он может так вкусно пахнуть. Оказалось, может. И захотелось попробовать дымный воздух на вкус. Лесли затянулась, замерла на пару секунд и медленно выпустила дым. Захрипела снова:

— Держи. Зыбни. Только не быстро. Тихо-тихо, медленно-медленно, а то закашляешься.

— Ага…

Гермиона зажала неловко сигарету между большим и указательным пальцем, обхватила мундштук губами и медленно втянула дым. Он был горячим и сушил горло. Захотелось кашлять, но Гермиона зажмурилась до слез и сдержалась. Вернула сигарету. Выдохнула дым. И присела. Стучала в висках кровь. Запах дыма пропитал рот и горло. И зачем потом случилась аппарация?

Гермиону вывернуло сразу, как только она встала на твердую землю. И, опустившись на колени, ощущая твердыми косточками острые камни — как боль эта была приятна — Гермиона сплюнула и вытерла рукой рот. Тошнило. Желудок еще пару раз дернулся, но судорогой затих где-то у горла. И снова темной, безликой толпой они куда-то шли. Прибилась к Гермионе Лесли, зашагала рядом, и Гермиона, спотыкаясь от усталости, иногда сталкивалась с ней плечом. Охранники покрикивали, переругивались, но, казалось, они сами чувствовали себя в этой темноте неуютно и потому спасались, как могли.

И холод перестал иметь значение, и тошнота отступила, хотелось только одного — свернуться, спрятаться и заснуть. В той позе эмбриона, в которой еще до рождения привыкаешь пережидать все беды. Но дорога не кончалась и не кончалась, и когда колонна все-таки остановилась, Гермиона с трудом поверила в это. Неподалеку был небольшой дом, очертания которого во тьме еле угадывались. Тускло светилось окошко. Так тускло, будто там горела не свеча, а маленький-маленький, умирающий свечной огарок. И от этого свет не казался уютным. Он казался безнадежным.

Охранники сменились. И те, кто вышел из домика, были с магловским оружием. Гермиона видела очертания пистолетов, дубинок у пояса. И снова идти. Фонариками освещали неширокую, утоптанную тропу. Поднимались в гору. Вдалеке виднелись огни, и казалось, что до них близко, но они шли и шли, а огни маячили впереди на таком же расстоянии, как и минуту, как и полчаса назад; и ничего не было больше кроме этого теплого света, выхватывающего серую скальную породу. И как-то вдруг, будто аппарировали, очутились прямо перед факелами. У входа в штрек ли, штольню — Гермиона никогда не разбиралась в этом — тоже стояли люди. Грубо, тычками недобрые слуги Темного лорда проталкивали их внутрь. Гермиона смотрела под ноги, прикрывая уставшие глаза, и не боялась уже споткнуться и упасть — слишком плотно толпились люди, она не смогла бы упасть даже нарочно. Дорога шла под уклон. В пещере, куда их привели, было так темно, хоть глаз выколи. Жесткая полка показалась Гермионе уютнее любой кровати. Она спрятала голову под куртку, ощущая горячее свое дыхание, и пронизывающий холод, скользнувший по спине, не помешал ей забыться сном. Сон был в лучших традициях зелья сна без сновидений.

* * *

Кричали и стучали. Гермиона понимала сквозь сон, что очень замерзла и дрожит от холода, но не понимала толком, где она и что с ней, пытаясь нашарить рукой предположительно сползшее одеяло.

— Вставай, вставай же, — прохрипел смутно знакомый голос, и Гермиона с трудом открыла глаза. Несколько секунд понадобилось ей на то, чтобы освежить память. Было темно, как и накануне. Свет керосиновых ламп только чуть разгонял темноту, которая просто позволяла ему существовать, не более. И невозможно было понять, что там, за стеной — уже утро или еще ночь, давно день или снова вечер. Ничего.

Построились неровной, шаткой колонной. Охранник, хмурый, молодой и такой широкий, что напоминал платяной шкаф, зачитывал список. Те, кого он называл, выходили из строя и исчезали в черном коридорном зеве.

— Гермиона Грейнджер.

Гермиона хлюпнула носом и вышла вперед.

— Пока стоять. Лесли Хейг.

Шаги. И вторая тень легла рядом с тенью Гермионы.

— Третья. В коридор.

Они повернулись, шагнули к темному провалу, оказались в черноте коридора и тут же получили новое указание:

— Направо.

— Где право-то? — буркнула Гермиона. — Всегда проблемы были со сторонами. Хотя вот же она — правая рука. И право получается там же, где рука. С другой стороны, это к чему лицом и куда повер…

Удар в плечо. Налетела на твердый камень. Можно было бы без пояснений догадаться, что нужно заткнуться. Не то чтобы она краснела, услышав площадную брань. И не то чтобы она пыталась кого-то разозлить этой болтовней. Гермиона просто старалась не сойти с ума, оказавшись в конце двадцатого века в заброшенной шахте и непонятно чем отличаясь от раба.

В большой пещере горели керосиновые лампы и освещали грубо вырубленные в скале стены, вдоль которых были нары в два яруса. И люди, до этого сидящие на полках, привстали и повернули головы — оранжево-блеклый свет вырисовывал настороженные профили — и посмотрели на них.

— Гермиона Грейнджер. Маглорожденная. Лесли Хейг. Сквиб. Сортировка, — проговорил охранник и подтолкнул их вперед.

Гермиона шагнула, споткнулась и от слабости упала на колени, ладонями впечатавшись в каменный пол. И почему-то тусклые лампы показались ей яркими, как солнце. Лесли стала рядом. Гермиона пыталась собраться с силами и подняться; свет то тускнел, то вновь разгорался, будто кто-то стоял перед глазами с фонарем Ратьера.

— Эй, не дрейфь, — наклонилась к ней Лес.

— Не буду, — прошептала Гермиона, — я все же из Гриффиндора. — И тут же удивилась, как от этих слов ее не стошнило.

Четкие, отбивавшие каждую неровность шаги услышала она. Подняла медленно голову. Черные исшарканные ботинки, темные штаны, широкий ремень, напомнивший ей почему-то пиратов. И глаза, которые, казалось, видели то, что творилось у нее на душе.

— Вставай. Как уж вас там называет любезнейший Волдеморт? Ага. Грязнокровка. Вместе со сквибом. Это-то вообще непонятно кто. Морская свинка. Не имеет отношения ни к свиньям, ни к морю.

Лес молчала. Но Гермиона наконец поднялась на ноги. Посмотрела на ту, кто стоял перед ней. Черные глаза, странный прищур, подергивание верхней губы. Костяшки почти почувствовали мягкость лопнувших губ и ранящую твердость зубов, но Гермиона сдержалась. А та, стоящая перед ней, ухмыльнулась презрительно:

— Я Джас. И я тут главная. Нет смысла вам спрашивать почему. Хотя бы потому, что я могу плюнуть на десять футов вперед. Мне до черта наскучили эти шахты. И я подумываю отсюда выбраться. Дождаться, пока отпустят. Мне не нужны случайности. Ясно? И уж будьте уверены: я смогу вам объяснить правила поведения более доступно. Если тебе, гриффиндорке, что-то непонятно — спроси сейчас. И не смотри ты так, вы, борцы за вселенскую справедливость, все смотрите одинаково.

Гермиона промолчала.

— Один — два.

И ей хватило ума глянуть на полки, где первая цифра означала ярус, а вторая — место.

К ним просунулась невысокая девушка, улыбнулась стесненно, попросила Джас:

— Да ладно тебе. Посмотри на них, чего там, — и протянула Гермионе руку. — Я — Мэг. Запасной ловец сборной Ирландии по квиддичу.

Отодвинула в сторону Мэг, не дожидаясь, пока та обменяется рукопожатием с Гермионой, высокая, полная женщина, похожая на кошку персидской породы — вздернутым носом и круглым лицом. Только она не смотрела презрительно, как обычно глядят на людей кошки.

— Я Ханна, — представилась она. — Добро пожаловать в нашу камеру за номером три. Санаторий-профилакторий имени Темного лорда. Я внештатный репортер этого учреждения. Бывший репортер «Ежедневного пророка».

Гермиона кивнула и ответила хрипло:

— Гермиона Грейнджер, Хогвартс…

— Эй, ну ладно, — грубо оборвала их Джас. — Я ничего толком им не объяснила, а уже пора идти. Слушайте, новенькие. Сейчас нас отведут в отвалы — угольная крошка, песчаник и угольная пыль. Но, естественно, Лорду отходы добычи угля без интереса. Будете искать черные камни с зеленым отливом. Небольшие. С фалангу пальца или чуть больше. Плотные. Глянцевые. Работа проще некуда. Три тачки за смену.

* * *

«Ну да, — раздумывала Гермиона, копаясь в угольной крошке, руки вмиг почернели и так замерзли, что казалось, будто она надела толстые перчатки. — Может, это то, что мне сейчас нужно. Глупая, однообразная работа. Холод. И думать не надо ни о чем. Как искупление. Как чертово ярмо».

К концу дня работа слилась для Гермионы в одно бесконечное действо. И только одно крутилось в голове: «Не упустить, не прозевать — взять, очистить от угольной пыли — в корзину. Успеть. Успеть. Вторая тачка. Третья».

Она старалась не думать, и это почти получалось. И за лихорадочными этими поисками она не услышала и не придала значения тому, что одна тачка вдруг замерла за спиной. В тот самый миг, когда охранник, желая подкурить сигарету, не отыскал спичек и подошел к приятелю.

— Гермиона.

И она обернулась и увидела закопченное лицо, черные волосы, неуместную горделивую осанку и глаза, похожие на антрацит.

— Северус…

— Гермиона. Как ты?

— Нормально… — быстро отозвалась она и подумала, что нужно сказать что-нибудь еще, но вместо этого просто смотрела на него и молчала.

— Ты держись. Я что-нибудь придумаю. Точно-точно.

— Я держусь, — прошептала она, невыносимо желая коснуться руки, лежащей на поручне тачки. Руки, которая стискивала железную трубку так, как последнее, за что можно было зацепиться в этом мире.

— Я держусь. — И странное тепло, жаркое, почти невыносимое — как если за минуту выпьешь стакан горячего чая — разлилось внутри.

Охранники прикрикнули. У тачки завизжали колеса, и Гермионе как иззубренным ржавым лезвием провели по спине. Колеса визжали и раньше, но только сейчас ей почему-то показалось, что выносить это более невозможно. Гермиона делала то, что требовалось Темному лорду. Не зная, как помочь Ордену феникса, она работала против своих друзей. И думала, что нужно бы от всего отказываться — пусть бьют так, что потолок сливается с полом, а день с ночью, и добро становится неотличимо от зла. Но не могла. Не могла. Потому что болели пальцы, исцарапанные углем и сланцем; ныли колени — каменный пол был бугрист и стыл. Желудок подвело от голода. И тело желало спать. И не желало бороться. И виня себя за слабость эту, Гермиона молчала. Черные камни с зеленоватым отливом отправлялись в корзину, а песчаник и угольная крошка в кучу. И скоро содержимое третьей тачки подошло к концу. А Гермиона Грейнджер, которая всегда справлялась со всем, что ей поручали, справилась и сейчас. Она прикрыла глаза, желая только одного — спать, спать и спать. И хоть бы во сне почудилось, что все не так плохо, как в реальности. Все не так.

Гермиона забыла, что ела. Запомнились лишь неровные края миски. Гнутая ложка. Не помнилась только еда, но это вроде как не имело значения. Желудок был полон. Хотелось спать. И жесткая полка была самым уютным местом в стылых этих подземельях. Но странно — заснуть не получалось. Только дремать, только вздрагивать на шум и окрики. И сквозь дрему она слышала, как рассказывает Джас:

— Ну так вот. Я оказалась полной бездарностью. На зельеварении взрывала котлы. На трансфигурации вечно получалось не то, что нужно, и потом только Дамблдор возвращал вещам первоначальную форму. Да и не было такого предмета, по которому я бы успевала. Хотя если бы Пивз взялся преподавать курс «Как перевернуть Хогвартс вверх дном», тут бы я всех за пояс заткнула. Вечное — «отвратительно», редкое — «слабо», без счета проказы и шалости — и мне пришлось покинуть школу несколько раньше, чем бы хотелось. Снейп пытался помочь мне, я училась на Слизерине. Вот уж не думала, что он попробует. Но Минерва и Дамблдор решили, что чем дальше я буду, тем лучше. И спокойнее, само собой. Все эти их вопли: «Катастрофа!», «Конец света!», «Кошмар!» — они кого хочешь довели бы до белого каления, а не побудили исправиться. Мне до черта надоело извиняться и что-то обещать. Я, наверное, была единственным учеником, кто не принес Слизерину ни одного балла за три года. Зато снимали с меня баллы… Ох, даже вспомнить страшно. Ну и ладно. В конце-то концов, у меня была палочка, я знала пару десятков заклинаний и свято верила в свои силы.

Гермиона вырвалась из дремы, плотнее завернулась в одеяло и прислушалась. Такой любопытной истории она не слышала никогда в жизни. С участием хорошего Снейпа и непохожих на себя Дамблдора с МакГонагалл. И уж точно Гермиона никогда раньше не слышала, что из Хогвартса кого-то выставляли.

— И как-то у меня получалось потихоньку жить, — продолжила Джас. — Я подрабатывала в аптеке и неплохо, надо сказать, потом даже попала в отдел заклинаний при Министерстве, но ненадолго. Сказалось отсутствие дисциплины. А потом я решила, что хватит с меня попыток заработать на жизнь честным трудом. Начала с простого. Подумала, как можно открыть магловский замок с помощью магии. Купила замок. Разобрала. Дня три над ним сидела. Я научилась вскрывать простые замки обычной отмычкой. Когда я уже могла делать это с закрытыми глазами, взялась за сложные: с всякими хитрыми отверстиями цилиндра и грибовидными штифтами. И только потом придумала заклинание, которое все эти манипуляции с отмычкой проделывало за раз.

Я долго-долго училась взламывать магическую защиту. Не так уж это оказалось легко. Но как всегда — во всем есть свои слабые стороны. Если охранное заклинание настроено было на обнаружение движущегося объекта, оно все же не реагировало на каждый движущийся объект, иначе от ложных срабатываний с ума бы все посходили. Когда движение было медленно и однообразно, как, к примеру, ветка на дереве шевелится, охранное заклинание не активировалось. И так для всего. Не знаю я охранных систем без слабостей. Но черт меня дернул отправиться в поместье Малфоев. Кто-то подначил — мол, я не проберусь. А я, как первогодка, купилась. Что об этом говорить? Удалось бы — до конца жизни загорала бы где-нибудь подальше от Англии. Говорили, в поместье у них множество всяких древностей и артефактов. Просто скрытая локация в ролевухе, не иначе.

Гермиона окончательно проснулась и осмотрелась. Джас сидела на нарах, сложив по-турецки ноги. Свет керосиновой лампы запутался в ее черных волосах оранжевыми листьями, искрами блестел в темных глазах. Гермиона смотрела на руки Джас, которые, казалось, могли существовать отдельно от тела — настолько были выразительны. На губы, что изгибались презрительно — в горькой насмешке над собой.

— И все шло, как должно было идти. Я долго следила за домом и, казалось, верно выбрала время и комнату, через которую можно было проникнуть внутрь. Обычно я работала одна. Если кто и был — так, поодаль. Помочь спрятать награбленное или вовремя смыться. Я обманула внешнюю защиту малфоевского поместья. Проще, чем мандрагору пересадить. Эти старинные заклинания используют все подряд. Настройка простая — пропускают только хозяев и тех, кому хозяева дадут добро. Самое сложное было придумать отмычку-заклинание для внесения изменений в охранную систему. И так, чтобы система не предупредила о попытке взлома. Думала я полгода. Даже спать не получалось иногда: вроде спишь, а вроде и нет — все пытаешься выдумать. И мне удалось. Так просто оказалось. До смешного просто.

— Расскажи! — забылась Гермиона, на мгновение ей почудилось, что она вновь на каком-то уроке. Джас глянула на нее быстро, но тут же продолжила:

— Распознает своих очень просто — рост, цвет волос, цвет глаз. Чуть покопалась в заклинании — и вот — для внешней защиты поместья Малфоев я своя. Перелезла через ограду, чуть не ободралась о штырьки. Потом вниз, в кусты. Там мокро было и зябко. Посидела, собралась с духом и к поместью. С внутренней защитой пришлось повозиться. Но, честно-то говоря, ничего нового — характеристики палочки и свойства крови волшебника. Что самое интересное — магловская чепуха: группа крови и какой-то мартышкин фактор. По крови я точь-в-точь оказалась как младший, Драко, что ли. Характеристики палочки считала сканирующим заклинанием и создала фантом. Все шло как по маслу. Кроме одного. Я не знала, что у них в доме стоит магловская сигнализация, реагирующая на движение и на тепло. И когда я вырезала в оконном стекле отверстие, открыла шпингалет, подняла раму и сунулась внутрь, раздался такой визг, что у меня чуть перепонки не вылетели. Помчалась обратно, к ограде — я там приспособление сделала, чтобы можно было быстро через нее перемахнуть. По пути вспомнила, что я волшебник. Палочку на бегу вытаскиваю, но тут запинаюсь и падаю. Лодыжку подвернула, палочка вылетела. Отбегалась. Я раньше думала, что искры из глаз — это для красоты говорят. Но правда — словно белые вспышки мелькают… А потом они меня сдали сюда, в шахты. Вот я и тут. А мне дела нет до этой войны. Жить можно и при Министерстве, и при Волдеморте.

Гермиона встала с кровати и подошла к Джас.

— Интересно, — прошептала она, наклоняясь вплотную, ощущая спиной чужие взгляды. — Как можешь ты так говорить? Почему тебе все равно? Просто очень-очень интересно, как ты относишься к тому, что человека преследуют за чистоту крови, будто он выбирал, где и кем ему родиться?

— Да никак не отношусь. Мне дела до этого нет. Людям моей профессии все равно, при каком режиме жить. Откровенно говоря, в неразберихе даже легче. А деньги и связи, приобретенные благодаря деньгам, помогут во все времена. Что мне до этой чепухи — маглорожденный или чистой крови? Что мне, не знающей, кто вообще мои родители, бежать и сражаться за свободу, равенство и братство? Не. Я не полоумный гриффиндорец. Мне все равно.

Гермиона помотала головой, совсем запутавшись не только в этой войне, но и во всей жизни. И если бы она хорошо была знакома с философией, то прикрылась бы какими-нибудь умными словами, но она только спросила отчаянно:

— Как можешь ты так говорить? Ведь он и Пожиратели его — убийцы.

— Убийцы? А вы? Вы никого не убили? Ни одного Пожирателя? И с каждым разобрались — виновен он или просто попал под дурное влияние? Ладно тебе. Будто ты не знаешь, что авроры иногда убивают без суда и следствия? Просто потому, что так проще. Чего ты от меня хочешь? Чтобы я сражалась за идею? Да меня тошнит от идей. От высокопарных фраз. От идиотских символов. Я могу сражаться только за себя и за тех, кто мне дорог. За тех, кто вокруг. Но не за абстрактное человечество в целом.

Гермиона устало опустила голову. Спрятала лицо в ладонях. Как просто было раньше, когда точно знал, кто прав, а кто виноват. И хотя она и сейчас считала, что Волдеморт убийца, что он тот, с кем нужно сражаться, от былой безоговорочной уверенности не осталось и следа. Как и безоговорочного чувства, что ты права. А все остальные, кто не с тобой — нет.

Джас легко пихнула Гермиону в плечо.

— Чего ты заморачиваешься? Иди спать. Вот увидишь, пара-тройка дней здесь — и эти вопросы перестанут тебя волновать. Тоже мне, понатаскали сюда детей-фанатиков, — Джас склонилась к Гермионе и прошептала на ухо: — Ты не связывайся с Лес. От нее дурно пахнет.

Гермиона нахмурилась: «Этой ли мелкой воришке, изгнанной из Хогвартса, учить ее с кем общаться, а с кем нет?»

Она еще пару минут покрутилась на полке и заснула. Когда проваливаешься в сон, как в яму, утро наступает так быстро, будто ты лег минуту назад…

* * *

Кто-то колотил по железке железкой, и глухой звон, пробирающий до нутра, разбудил Гермиону. Раздался хрипловатый голос Джас:

— Просыпайтесь. Придурки рельсу повесили. Чтоб им повылазило.

Гермиона выбралась из-под ветхого, пахнущего гнилью одеяла. Не в силах окончательно проснуться, помотала головой. В висках глухо застучало. Нос как ватой заложило. Она прокашлялась, сплюнула на пол. Лес пересела с соседней полки:

— Курить будешь?

— Нечего тут дымить, — рявкнула зло невыспавшаяся Джас. — Тут без курева мерзко пахнет. Валите в коридор, если охрана выпустит.

Лес покричала охрану, не надеясь особо, но пытаясь показать Джас, что курево того стоит — возможных неприятностей. К удивлению Гермионы, подошедшие охранники выслушали их и отомкнули решетку:

— Выходите все. Сегодня обойдетесь без завтрака.

— Чего так? — спросила Джас.

Охранник пожал плечами:

— Да кто б знал. Приказали выводить вас на работу.

— Пошли тогда, — крикнула Джас. — Чего расселись?

— Приятно с тобой иметь дело, — улыбнулись довольно охранники. — А то есть некоторые, все пытаются воевать.

— Мне нечего с вами делить.

Гермиона в презрении скривила губы. Докуривая сигарету, всунутую ей Лес, она пробилась к Джас, заговорила горячо, едва сдерживаясь:

— Нечего делить? Да из-за таких, как ты, которым все пофигу, длится и длится эта война…

Но Гермионе не дали договорить. Локтем попали под дых. И она застыла, не в силах вдохнуть. И страшно стало невыносимо. А Джас втолкнула тлеющий окурок ей в рот. Окурок обжигающий, вонючий, мерзкий. Глаза, казалось, полезли на лоб. Слезы брызнули. Гермиона почти упала на колени, но Джас подхватила ее под руку. Потащила за собой, цедя слова:

— Молчи лучше, молчи. Меня изрядно задолбало перевоспитывать восторженных идиотов вроде тебя. Ты или собираешься отсюда выйти, или нет. Если нет, скажи сразу, зачем подставлять всех? Слышишь?

Гермиона молчала, она только-только смогла сделать вдох.

— Слышишь? А?

Она все-таки нашла в себе силы кивнуть.

— Ну то-то же.

* * *

День был бесконечным. И единственным, кто походил на человека, оказалась дежурная по кухне — старая ведьма, сутулая и хромая, она впихнула Гермионе в руки миску:

— Держи, держи, пока горячая. Хорошая каша. Не то что вчера.

Гермиона не помнила, что было вчера, и с удовольствием приняла горячую миску в онемевшие ладони. Жарким покалыванием схватилась кожа. Каша была и правда вкусная, с мягкими разваренными зернышками, в меру соленая и в меру густая, и теплая-теплая.

Обедали они поспешно. И снова за работу. Когда Гермиона почти перестала соображать, где уголь, а где полезный Волдеморту минерал, подошла к концу третья тачка и она обесиленно упала навзничь, а камни больно врезались в спину. К ней подошла Лес, и Гермиона вдруг вспомнила слова Джас, но тут же послала на фиг ее и ее поучения.

— Как ты?

— Сойдет, — неслышно прошептала Гермиона, всматриваясь в темные глубины. — Сойдет.

— А я тут достала кое-что, — и Лесли напряженно посмотрела Гермионе в глаза, зрачки ее были сужены, несмотря на темноту, а радужка и склера затуманены. — Держи. Просто глотай.

Гермиона потом и сама не могла понять, зачем сделала это. Может, в тот день все казалось до невозможности безысходным и хотелось хоть куда-то скрыться. Здесь, где не было правды, но было забытье — не помнить, кто ты есть на самом деле. Гермиона проглотила вязкую капсулу, отдающую желатином, и стала ждать. Спину кололи острые камни, но все это перестало иметь значение, когда странное тепло рвануло откуда-то изнутри и омыло тело горячей волной, а все, что случилось, стало казаться пустячным. И эта ласковая теплота забралась под кожу, от шеи вдоль спины и до пят. Тело стало тяжелым, и ничего не хотелось больше, как только лежать и ощущать эту тяжесть и эту теплоту.

Смазалось ощущение времени, и она дышала беззвучно, безучастная ко всему, а остальных собрали у главного входа, но Гермиона лишь вяло пыталась сопротивляться, когда охранники подхватили ее под мышки и потащили в темный проход. Да и сопротивлялась она только потому, что ее отвлекли от этого уютного тепла и безразличия.

Ей было все равно, когда с нее стянули куртку. Ей было все равно, когда тот, кто повыше, грубо стиснул грудь в ладони. Не было больно. Она просто ощущала прикосновение. Без какой-либо оценки. Некстати пришла тошнота. Некстати чужие, холодные пальцы пробрались за пояс брюк. Некстати вспомнила она Рона. И почему-то — Северуса Снейпа. Шаркнула молния на брюках. Джинсы оказались на коленях. Холодом скользнуло по бедрам, и Гермионе вдруг захотелось упасть так низко, как только это было возможно. Но больше всего ей хотелось, чтобы ее оставили в покое.

И опять некстати ворвался голос Джас:

— Добрый вечер. Я ее потеряла, и меня отпустили — ее искать. Вдруг бы деру дала.

— Да как же, сбежит она! — отозвался высокий, приотпуская Гермиону. Та, чуть протрезвев, судорожно попыталась подтянуть штаны.

— Мы вроде предупредили ребят на входе. Забыли, может? — охранник потер недоуменно лоб и продолжил: — Придется тебе подождать. Мы с Лес договорились, помогли ей кое с чем. И она нам — чтобы без визгов.

— Нетрудно догадаться, чем помогают людям вроде нее.

— Ну да, — осклабились охранники. — Тебе от нее чего нужно?

— Личные счеты. Грязнокровка из ненавистного мне Хогвартса. Может, договоримся, а? Мы поработаем, будто нас не десять человек, а все двадцать. Вам — поощрение. Я не в накладе.

И если бы мир вокруг так не расплывался, Гермиона бы увидела, как сжимает судорожно Джас кулаки, как сверкают ее глаза.

— Но мы…

— Ладно, я же не настаиваю. Если не сложно — заберу ее прямо сейчас, нет — приду позже, мы же с вами уживались, — бросила Джас равнодушно.

— Ну черт с ней, договорились, — ответил старший, отпуская Гермиону — та медленно сползла по стенке. — Забирай. В другой раз, куда она отсюда денется?

— Без проблем. Хоть завтра.

— Заметано.

Джас пихнула Гермиону в плечо — вставай. Толчок был несильный, но Гермионе хватило, она повалилась на бок и ударилась подбородком о каменный пол. Капсула оказалась волшебной — Гермионе не было больно, но металлический, вязкий вкус крови разлился во рту. И она не знала — выйдет ли баш на баш, если потерять пол-литра и пол-литра проглотить. Джас молчала, охранники ржали, захлебываясь смехом, переходящим на визг. Гермиона силилась подняться, сглатывая густую, сладковатую кровь, но руки разъезжались, и она раз за разом опускалась на пол, оберегая лицо. И только когда охранники, вдоволь насмеявшись, двинули напоследок ее носком ботинка и разошлись, Джас опустилась рядом на колени:

— Вставай. Я же просила тебя не связываться с Лес. Живете в своем Хогвартсе и ничего вокруг не видите. Дети, как есть дети. Она кого хочешь продаст за то, что туманит рассудок. Вставай же. — Джас потянула ее за руку.

Гермиона, пошатнувшись, поднялась на ноги, утерла рукавом рот — мазнуло темно-красным. Высморкалась. Кашлянула надсадно.

— Идем, — позвала Джас. — Тебе чертовски повезло сегодня. Но они вернутся. Ох, — вздохнула Джас обреченно. — Завтра каждому придется за двоих работать. Надеюсь, ты не ждешь от нас благодарности?

Гермиона плохо понимала, что Джас пытается ей объяснить. Вроде она была виновата. И только одно дошло до ее затуманенного разума.

— Как вернутся? — испуганно спросила она, и взгляд на мгновение стал осмысленным.

— Не думаешь же ты, что они про тебя забудут? — сварливо спросила Джас, идти было трудно: Гермиона почти повисла на ней, и хоть и была худой, но тяжелой.

И когда Гермиона не ответила, Джас буркнула:

— Ладно. Вот, держи, — и протянула маленький флакончик, замедлив шаг. — Когда будет совсем плохо — выпей. Это тебе подарок от одного нашего общего знакомого, не пойму даже, как он проникся сочувствием к столь расклеившемуся гриффиндорцу.

Гермиона стиснула в ладони флакон темного стекла, не понимая до конца, кто такой этот «один наш общий знакомый», и на подгибающихся ногах, постоянно пытаясь заснуть, все-таки доплелась до нар с Джас.

Если бы ее так не клонило в сон, она бы нашла силы посмотреть на Лес. Но, упав на полку и спрятав флакон, Гермиона заснула. Не видела, как Джас накрыла ее ветхим одеялом. Не слышала, что та говорила Лес.

* * *

Сны были сказочные. Как в детстве на каникулах. И тем страшнее оказалась действительность, гулким звоном ворвавшаяся в сон о море и старинном городе на его берегах. Звон, который не говорил ничего о времени суток. Только о том, что пора куда-то идти. И гул этот болью отдавался в затылке.

Она не успела поговорить с Лес, только поймала испуганный взгляд ее глаз с широкими зрачками.

Что-то изменилось сразу после завтрака. Гермионе стало… радостно. И это само по себе пугало — для радости не было ни единого повода. Когда Гермиона подумала о том, что нужно спешить, потому что Волдеморту необходим этот минерал, она, испугавшись, остановилась. Огляделась — все, кто работал вокруг, двигались быстрее, чем обычно. И не потому, что Джас вчера рычала на них — они, казалось, по доброй воле старались изо всех сил. Кое-кто улыбался: Тео — немногословная, худая, как былинка; и Джоан — глуповатая, вечно где-то витающая служащая Министерства. Улыбались так, будто стеснялись чего-то, затаенно, себе под нос, но все-таки это была улыбка. И Лес, которая сидела немного поодаль, спросила Гермиону негромко:

— Ты почему остановилась?

— Я сейчас. Руки замерзли. Ты ничего не чувствуешь?

— Я? Нет.

— Зачем ты так со мной? — спросила Гермиона вдруг.

Лес помолчала, потом ухватилась за пуговицу на куртке и принялась закручивать ее против часовой стрелки.

— Честно? Ты легко согласилась, а я подставила тебя, как раньше подставляла других. Охранники плохо с тобой обошлись?

— Нет, они со мной никак не успели обойтись, — глухо отозвалась она.

Лес, казалось, не за что было упрекать — Гермиону никто не лишал выбора. Она чуть не заплатила за удовольствие — а это все же было удовольствием — но что-то шло не так. Она на всякий случай нащупала в поле куртки флакон, который накануне протолкнула в самый уголок через прореху в кармане, и, убедившись, что он там, вновь посмотрела на угольную крошку. Разыскивала изумрудно-зеленый камень, очищала блестящие, красивые его грани от черной пыли и испытывала от этого непонятное удовлетворение.

Когда после обеда к ней подошла Джас и горячо зашептала на ухо, Гермиона хотела только одного — вернуться к своей угольной крошке и зеленым камням.

— Гермиона, слышишь, что-то идет не так. Постой же. Снейп сказал мне, что тебе можно доверять.

Только упоминание Снейпа остановило Гермиону. И она смогла на время справиться с желанием продолжать работу. Посмотрела на Джас:

— Да. Что-то не так, но я не пойму, что это. Похоже на «империо», но ведь тут нет магии. Нет. Ох, с чего это я желаю помочь Волдеморту?

— Так скоро мы осанну начнем ему петь. И с этим трудно бороться. Ты бы воспользовалась тем, что я тебе дала. Все равно вечером за тобой придут. Попробуй, пожалуйста. Пожалуйста.

И Гермионе стоило труда незаметно достать из куртки флакон, сорвать деревянную пробку и выпить отвратительно горькое зелье. Ощущение того, что она сопротивляется «империо» было таким сильным, что Гермионе стало страшно. А потом стало не до страха.

Ей в жизни не было так плохо. Когда она, свернувшись в коридоре, оставила там весь обед, рвота не прекратилась. Кислый желудочный сок. Горчащая желчь. Болезненные спазмы пришли, когда внутри ничего не осталось. Казалось, желудок сворачивается в кулак и кто-то раздирает ей внутренности — болел живот, жгло в груди. Она еще помнила, как на лице выступил холодный пот; как сердце, замедляясь, стучало так редко, но так сильно, а потом темной пеленой застлало глаза.

Часть 2

Когда она очнулась, то первое, что почувствовала — как здорово пахнет костром. Потом — как сухостью и горечью стянуло рот. Потом открыла глаза. Пещера была небольшой, и в углах и нишах жила темнота. У стены напротив стояла похожая на бочку железная печь, где трещали дрова; щели между дверцей и корпусом тлели багрово-красным, и, казалось, лицо опаляет этим жаром. Жестяная труба скрывалась в стене. Чуть поодаль были полки с флаконами и банками, верстак с котлами и горелкой. Когда Гермиона приподнялась на локтях, голову повело, и она со стоном опустилась обратно. Белье было серое и пахло влагой и мокрой пылью. В изголовье послышался скрип, и раздался негромкий, низкий и чуть хриплый голос. Она вздрогнула.

— Здравствуй, Гермиона, — сказал кто-то невидимый, несомненно, голосом Северуса Снейпа, и она, на этот раз пересилив тошноту и головокружение, привстала и обернулась. И с внезапно подступившей нежностью заметила, как осунулся он, как глубже залегли морщины, как запали темные глаза. Со странной для такого положения и времени радостью она проговорила:

— Здравствуй, Северус, — и не смогла не улыбнуться, хоть улыбаться сухими губами было больно. — Это ты передал мне эту отраву?..

— Я. Прости, что не придумал ничего лучше. Здесь, к сожалению, не все так просто с ингредиентами.

— Ничего. Хотя ощущения… брр…

— Как думаешь, что…

— Знаю. Чемерица Лобеля. Она же кукольник или чихотка. Неукротимая рвота. Редкий пульс. Снижение давления. Потеря сознания. Возможно, еще ипекакуана. Чтобы больше рвоты, чем нарушений со стороны сердечно-сосудистой системы.

— Все верно. Я же не хотел, чтобы ты серьезно пострадала, потому доза была рассчитана на твой невеликий вес.

— Спасибо, Северус. Очень оригинально. Я бы в жизни до такого не додумалась.

— Как ты?

— Нормально. Пить только хочется.

Снейп отошел на мгновение и вернулся с пол-литровой кружкой, бока у кружки были горячие. Гермиона сунула нос внутрь — пахнуло крепко заваренным чаем.

— Чай приготовил. Хотя… больше похоже не на индийский чай, а на пыль индийских дорог. Но зато с сахаром.

— Я и такого сто лет не пила, — проговорила Гермиона, со всхлипом втягивая горячий чай, сладкий до приторности. — Уфф. Здорово как.

Когда она допила чай, испарина выступила на лбу, но она только сильнее закуталась в одеяло, хоть и пахло оно сыростью, но грело, и на миг представилось, будто сидит она в гостиной Гриффиндора зимним вечером у очага и кутается в плед.

Снейп принес колченогую табуретку и поставил рядом с кроватью Гермионы. Уселся, устало наклонился вперед, облокотившись на колени, и посмотрел ей в глаза, желая убедиться, что она проснулась и будет его слушать.

— Мне нужно многое тебе рассказать, Гермиона. Ты не задержишься здесь больше чем на пару дней. Но я дам тебе еще один флакон рвотного зелья. Постарайся только не попадать сюда слишком часто. Охранники, конечно, люди недалекие, но не полные идиоты, особенно когда дело касается некоторых изворотливых заключенных. Ты ничего не заметила в последний день? Что-то в настроении или самочувствии?

— Да, — проговорила Гермиона неуверенно. — Я вдруг воспылала любовью к Волдеморту и страстью к работе. И все вокруг так. Я утром заметила, сразу после завтрака. Но если с утра мне казалось это странным, то после обеда уже нет, и если бы не Джас и не твое зелье, я бы перебирала уголь и была… я была бы счастливой.

— Тебе это не привиделось, Гермиона. Если ты промедлишь и не научишься тому, чему я попытаюсь тебя научить, ты и впрямь станешь счастливой. Несколько не по своей воле, но ты не будешь этого осознавать.

— Чему научиться? И что это за странное счастье?

— Это зелье, которое каждый день вам добавляют в пищу. И это излучатели, которые стоят в шахте. Поблизости от камер и от той пещеры, где вы перебираете уголь. Ты не обратила бы на них внимания, если бы это зелье так не обостряло чувствительность мозга к волнам определенной длины. Они заставят вас делать все, что им угодно. Но самое интересное — ты будешь от работы этой получать удовольствие. Удовольствие фанатика, радость фанатика… — Снейп вдруг осекся, и Гермиона тут же спросила:

— Но ведь зелье… Зелье ты варишь?

— Я, — без заминки ответил Снейп. — Иначе его будет варить кто-то другой. И этот другой, — наклонился он к ней, почти касаясь щекой щеки, зашептал на ухо: — этот другой сделает все по правилам. И каждый день вы будете получать необходимую порцию, потому что не сможете отказаться от пищи. Но в моих силах хотя бы через раз давать вам зелье, которое и вполовину не будет действовать так, как должно. И это правда меньшее из зол…

Он выпрямился и посмотрел на Гермиону так, что ей показалось, будто он одновременно рад и не рад ее видеть.

— Поспи, мне нужно отлучиться ненадолго. И лучше притворяйся спящей, кто бы ни зашел.

И она, спрятавшись с головой под одеяло, попритворялась с минуту и вправду заснула.

* * *

Кто-то тряс ее за плечо. Может, Гарри или Рон, а может — Джинни, но когда она так успела заспаться? Какая Джинни? Какой Гарри и Рон? Пещера и Снейп.

— Гермиона, просыпайся, иначе мы ничего не успеем.

— Ох, профессор. Что мы должны успеть? — проговорила Гермиона, зевая и выбираясь из-под одеяла. — Сейчас, сейчас я все вспомню…

Снейп взял ее за плечи и дождался, пока она посмотрит на него заспанными глазами.

— Нужно научиться блокировать сознание, если через пару недель ты не хочешь превратиться в пускающего слюни имбецела, не знающего ничего, кроме работы во благо Волдеморта. Встряхнись же, — почти выкрикнул Снейп. — Если не хочешь обрести абсолютное счастье. Встряхнись, пока, проверяя мою лояльность, мне разрешают варить зелья и лечить вас.

Гермиона свесила ноги с кровати, придвинулась ближе к краю и прижалась щекой к руке Северуса.

— Это какая-то феерическая хрень, — наконец проговорила она, а Снейп развернул ладонь, и Гермиона потерлась о его руку, как котенок, и повторила: — Это невозможная феерическая хрень.

— Что? — обреченно проговорил он, почти отчаявшись привести ее в чувство.

— Все, но так удобнее, — сказала Гермиона и прищурилась. — Что ты там говорил о сознании?..

Скоро она вполне сносно научилась представлять какие-то гипотетические раскаленные шары, светящиеся багрово-красным; скоро научилась мысленно уменьшать их жар так, что они больше напоминали пламя огромной, но все же свечи; а потом она гасила пламя, погружая свое сознание-осознание в непроницаемую тьму. Оставалось научиться делать это все время. А если ей не удастся, то о том, что нужно выбраться отсюда, она просто забудет.

Снейп почти не говорил с ней, у него хватало дел: он варил зелья, что-то растирал в ступке, пытался помогать тем, кого приводили охранники. Трудно было лечить без магии и почти без зелий узников, кашляющих кровью, узников, у которых распухали и невыносимо болели суставы — такие стонали всю ночь. Только скоро они будут счастливы, а кашель и боль перестанут их беспокоить. Это было жестоко. Но отчасти — милосердно.

К вечеру Гермиона устала наблюдать за раскаленным шаром и притворяться почти что мертвой, когда кто-нибудь входил в пещеру-лазарет Снейпа. Но ближе к ночи стало тихо, в коридорах только изредка слышались шаги охраны, обходившей свои владения, и Северус принес ужин. Гермиона ела молча, хотя вопросы теснились у нее в голове.

Снейп зацепил полог, отгораживающий пещеру от коридора, на крючки и присел на кровать к Гермионе. Та придвинулась поближе, хотя какие-то мысли о возможно допустимом расстоянии мелькнули у нее в голове, но она тут же отложила их на потом. Снейп не дернулся, когда она прижалась к его плечу.

— Гермиона… Надеюсь, мне не стоит напоминать тебе, что такое Papaverum somniferum?

— Нет. Мак снотворный или опиумный, загустевший млечный сок, получаемый из незрелых коробочек…

— Стоп, стоп. Ну и да — чего тут удивительного? Это же Гермиона Грейнджер.

— Да, сэр. Не так-то просто избавиться от старых привычек, — усмехнулась она. — А что я должна была сказать?

— Для начала то, что становиться рабом, да, несомненно, красивого, но все-таки цветка — глупо. Хотя глупо становиться рабом всего — живого или же неживого.

— О чем ты?

— О том, что ты попробовала. Здорово было? И это делаешь ты — Гермиона Грейнджер, которая пытается казаться взрослой, которая ввязалась в настоящую войну.

— Я… — Гермиона замялась. — Я не знаю…

— Что ты не знаешь? Что брать неизвестно что и неизвестно у кого — опасно? С этой дрянью в твоей жизни ничего не останется. Это обман, Гермиона. Это твоя жизнь, втиснутая в узкие рамки поиска, сна и поиска. И я не знаю, что может быть глупее.

— Я поняла. Не стоит же делать недоумевающее лицо? Врать… — она задумалась на мгновение. — Глупо было взять неизвестно что у неизвестно кого и вдобавок попробовать. Но знаешь, Северус, это все же было, как ты и сказал, здорово.

— Здорово? Это «здорово» — на несколько незаметно пролетевших дней, ну, может, недель. А потом одна темнота. И ничего больше…

Гермиона промолчала. Снейп дышал редко и глубоко, она с минуту слушала тихий шелест его дыхания, а потом набрала побольше воздуха в легкие и шумно выдохнула через нос:

— Северус?

— Что?

— Эти охранники… Они же вернутся. Даже если тебе все равно. И я сама виновата. Пусть. Помоги мне, пожалуйста, — попросила она не то чтобы жалобно, но близко к этому. — Помоги мне.

Снейп отодвинулся и обернулся. Но смотрел не в глаза Гермионе, а поверх и куда-то за плечо — что уж там было такого интересного?

— Если тебя устроит такая помощь.

— Какая? — спросила Гермиона, и столько всего мелькнуло у нее в голове, что она задержала дыхание.

— Ты можешь считаться моей… Ну подожди, — ухватил Снейп ее за руку, когда она попыталась открыть рот. — Помолчи. Я и сам не пойму, на каком я тут положении. Что это — очередная блажь Волдеморта только потому, что Белла сейчас в фаворе? Я не знаю. Возможно, что так. Я в любой момент могу выбраться отсюда. И если это случится, я заберу тебя с собой.

— Подстилка Пожирателя смерти… — Гермиона уставилась на свечу, горевшую на верстаке, и пламя очертило заострившиеся скулы и ровную линию носа, и обветренные губы. — Шлюха Северуса Снейпа…

— Зачем ты говоришь то, чего не думаешь? — спросил Снейп зло, но когда Гермиона растерянно посмотрела на него, он повторил мягче: — Зачем?

— Бес его знает, — отмахнулась Гермиона, — бес его знает, Северус. Это какие-то остатки прежней Гермионы Грейнджер. Глупость. Самоуничижение. И желание что-то утешительное от тебя услышать. Хотя это уж слишком.

— Ну да, — ответил Снейп, — я плохо представляю себя в образе утешителя. Я думаю, если охранники узнают, что ты со мной, они не станут вмешиваться. По крайней мере пока я нужен Волдеморту.

— Хорошо, — ответила, наконец, Гермиона, кутаясь в одеяло. Она все время мерзла в этих сырых и стылых пещерах.

— Все, о чем тебе нужно думать, это как отсюда выбраться. Послушай, мне понадобится месяц-полтора для того, чтобы подготовить все необходимое. Мне не так легко, как может показаться, и нет, конечно, полной свободы — за мной постоянно присматривают. Много времени уходит на приготовление зелья. Особенность последнего в том, что через два часа оно теряет все свое действие. Потому его не получается сварить где-то еще и просто доставить сюда. Это хлопотно. И на каждый прием пищи следует готовить новую порцию. Я не знаю, сколько ты сможешь продержаться, и не знаю, какие побочные эффекты вызывает зелье и излучение. Потому я буду торопиться, насколько хватит сил.

— Что делать мне?

— Для начала старайся блокировать сознание все время, пока не спишь. Старайся не связываться ни с кем, кроме Джас. И научи ее тому, чему я научил тебя. Завтра я приготовлю ослабленное зелье. Ты сможешь достучаться до нее. Но учти — восторженное выражение лица и щенячья преданность Волдеморту — обязательны. Как бы плохо у тебя ни было — а так оно и есть — со способностью притворяться, ты должна постараться. Ты должна выполнять все, что потребуют охранники. Они испытают вашу готовность повиноваться. Ты поняла меня, Гермиона?

— Хорошо. Я справлюсь. Я непременно выберусь отсюда.

— Тогда ложись спать, пока есть время.

Гермиона отвернулась к стене, и Снейп не знал, спит она или нет. Дыхание было ровным, но это ни о чем не говорило. Он размышлял о возможности в одиночку выбраться отсюда. И о том, что нужно вытащить Гермиону и Джас. Джас, которая была одной из самых способных волшебниц среди тех, кого он знал, да и остается такой. Больше, чем любой ученик Хогвартса даже самой чистейшей крови. Он пытался ее отстоять, но Дамблдору с Минервой нужно было, чтобы в школе — тишь и гладь, и для этого без зазрения совести они выставили одного волшебника неизвестного происхождения. За нее и вступиться-то некому было кроме Снейпа. Он помогал Джас, пока она принимала помощь, но через год после исключения из Хогвартса Джас пропала. Когда начались эти невероятные ограбления, он уже знал, кто тут замешан. И, честно говоря, немного гордился своей ученицей. Некоторым до того, что изобрела Джас, в жизни было не додуматься. И Снейп не сомневался в том, что ее способности пригодятся и здесь.

Он не знал — будет ли это действовать, но полагал, что да. Джас — смолистая ель, ему — плотная береза, Гермионе — мягкая сосна. Все, что смог он найти. Дровами растапливали печи перед тем, как загрузить туда угольную пыль и мелкий уголь. Ночью, пока еще оставались силы, он, щурясь при тусклом свете, срезал острым ножичком тонкую, почти прозрачную стружку, следуя рисунку древесных жил, стараясь почувствовать ту магию, что хранило дерево. Он потер виски. Правая пола сюртука — перо орла — Джас. Воротник — чешуя саламандры — себе. А Гермиона… Гермиона… Ну да, жила дракона — третья пуговица снизу. Хотелось надеяться, что палочки будут действовать. Аппарировать с ними он бы не рискнул. Честно говоря, Снейп не знал, не будет ли использование такой палочки просто изощренным способом самоубийства — здесь, где магические способности волшебников усилены стократ. Времени катастрофически не хватало, и он жалел, что приходилось тратить его еще и на сон.

Снейп вздохнул. Березовая палочка была почти готова. Он неспешно шлифовал ее кусочком сланца и поглядывал на спящую Гермиону. И приходилось всматриваться, чтобы увидеть, как мерно шевелится одеяло в такт дыханию. Интересно, смог бы он вправду сделать то, что будет подразумеваться, он делает с ней? Если бы это было нужно ей — да. Но почему-то он почувствовал себя неуютно. И даже как-то гадливо. И дело было не в возрасте. И не в том, что она встречалась с Роном Уизли. Рон ходил как потерянный, когда она пропала. Это-то вообще не имело никакого значения, но как-то пробралось в голову. Она не напоминала ему Лили. Они были совершенно не похожи. Но почему-то, думая о Гермионе, Снейп вспоминал Лили Эванс.

Он хмыкнул, повертев в руках неровную, гладкую палочку. Она удобно легла в ладонь. Оставалось придумать, как сделать в ней полость. Снейп пытался поразмышлять об этом, но было слишком поздно и от усталости все плыло перед глазами. И не так легко давался ему контроль над своими мыслями. Снейп подумал, что ему нравится, как Гермиона смотрит на него, пусть и просто потому, что здесь он был единственным знакомым ей человеком. И он бы не отказался. С чего бы ему отказываться? Даже если потом она сделает вид, что ничего не произошло. Тогда, когда он станет не одним-единственным знакомым на все пещеры, а все тем же профессором Снейпом. Но вместе с этим осознанием пришло ощущение какой-то неправильности. И Снейп не знал почему.

Он редко видел сны. Особенно тогда, когда ложился за полночь и уставший. И сон его был неспокойным. Он просыпался пару раз, смотрел, не мигая, в потолок, вспоминал, где он и что вокруг, и снова проваливался в сон. И от этого он не высыпался какую уже ночь подряд. Будто ни на миг не прекращалось неуклонное, выверенное движение к цели.

Он проснулся задолго до того, как, начиная еще один день, неотличимый от ночи, по коридору, хрипло переругиваясь, прошли охранники. До того, как раздался металлический гул. Он успел отшлифовать палочку и вспомнить то, что придумалось ночью — отверстие в палочке можно будет просто прожечь. Долго, но вполне возможно. Успел затопить печку и нагреть мутной от угольной пыли воды в старом жестяном ведре. Когда он собрался разбудить Гермиону и подошел к кровати, то увидел, что она не спит, а смотрит на него настороженно. И в ответ на ее приветствие он чуть не расхохотался — зло и обидно — с чего ей вздумалось говорить ему мирное это «привет», как своим друзьям, и робко улыбаться?

Она пыталась помыться в закутке, в компании ведра чуть теплой грязноватой воды и серого мыла, пахнущего резко больницей. Получалось не очень. Будто угольная пыль навсегда въелась в кожу. От ощущения того, что ты грязна, казалось, невозможно избавиться. И почти не помогла Снейпова чистая рубашка, пахнущая, как и все здесь, сыростью и пылью. Неистребимым запахом подземелий. Гермиона заметила, что холод перестал причинять ей неудобства. Она мерзла, дрожала, вытирала нос рукавом, но это нисколько не досаждало.

До обеда она снова и снова представляла раскаленные шары. И несмотря на то что нужно было сосредоточиться, она отвлекалась порой, вздрагивая, когда из коридора раздавались резкие звуки, или заметив, как время от времени Снейп пристально смотрит на нее. От взгляда этого холодным дуновением скользило вдоль позвоночника и становилось трудно дышать.

И вспомнив его вчерашнее предложение, на которое она согласилась, Гермиона забыла на минуту про шары и излучение, про войну и Волдеморта и посмотрела на Снейпа. Здесь худоба его стала болезненной. И в тускло-желтом мерцании свечи он казался смертельно больным. Или смертельно уставшим. Черный сюртук болтался на плечах, а когда-то белый и серый теперь воротник стал слишком широк для худощавой шеи с острым кадыком. И хоть был он еще менее привлекательным, чем обычно, Гермиона смотрела на него с той щемящей жалостью и нежностью, с которой смотрела иногда на Гарри и Рона.

Не очень приятно Снейпу было ощущать на себе взгляд Гермионы, а он чувствовал его — странным жжением в затылке, и тогда обернулся. Хмыкнул раздраженно. Как она еще слезу не пустила с таким-то жалостливым выражением лица?

— Мисс Грейнджер. Вы, я полагаю, занимаетесь совсем не тем, что должно. Стоит подумать о том, как, отужинав сегодня вечером, вы, с таким рассеянным вниманием, вновь воспылаете любовью к Волдеморту. И не только пропадете сами, но и не спасете тех, кого могли бы спасти. Впрочем, как только я замечу в ваших глазах ненаигранную щенячью радость, я постараюсь забыть о той, кого знал как Гермиону Грейнджер.

И Гермиона, опустив глаза, почувствовала, как загорелось лицо, и даже в этом полумраке Снейп заметил пылающие ее щеки. И он почти не сомневался, что резок не потому, что кто-то решил его пожалеть, а потому что она отвлеклась от того, что, вполне возможно, спасет ей жизнь. Сочувствие не обижало его, просто… просто он вообще не мог вспомнить никого, кто так на него смотрел. Кроме, быть может, Лили. Но и тут он не был уверен.

Когда за ней пришел охранник, Гермиона посмотрела на Снейпа выжидающе, но не ждала же она того, что он будет с ней долго и слезливо прощаться? Он осклабился и произнес то, от чего Гермиона захотела провалиться под землю, а охранник глумливо усмехнулся. Когда-то нужно было начинать.

* * *

До вечера она перебирала уголь, стараясь казаться довольной, и порой восторженно улыбалась. Но иногда, поглядывая по сторонам, Гермиона наблюдала за тем, как работают остальные. Как вправду счастливы от того, что возятся в тусклой пещере, где от холода стынут руки и ноют суставы. И когда они находили камни с зеленым отливом, лица озарялись восторженной детской радостью, а губы растягивались в улыбку. Но смотреть на это было страшно. Только Джас крепилась, поглядывая иногда вопрошающе на Гермиону. Но и она, видно, держалась из последних сил — лихорадочно, отчаянно перебирая угольную крошку. Страх не всегда парализовал волю. На этот раз он подгонял Гермиону вперед, и к вечеру она уже все быстрее и быстрее представляла раскаленный шар; он остывал за несколько секунд и пропадал из виду, оставляя Гермионе одну черную, прохладную пустоту.

После ужина, уже добравшись до камеры, Гермиона почувствовала, как давит на виски чужая воля. Следовать ей было радостно и легко, а противиться трудно и страшно. И когда Гермиона научилась удерживать черную пустоту все время где-то поблизости, на самой поверхности сознания, она подошла к Джас. Та лежала на нарах, заложив под голову руки, и смотрела в потолок. Глаза были бездумны, и губы порой складывались в довольную улыбку.

— Джас, — шепнула Гермиона, но в лице Джас не дрогнул ни один мускул. — Джас, — позвала она громче и тронула ее за плечо. — Джас, пожалуйста.

И наконец она посмотрела на Гермиону затуманенными глазами, такими, будто двадцать минут назад влила в себя добрую бутыль огневиски. И не сразу Джас узнала ее.

— Чего тебе? — спросила она резко, будто ее отвлекли от черт знает какого увлекательного занятия — дум о Волдеморте и рассматривания скального потолка.

— Нужно поговорить.

— Говори, — ответила Джас и прикрыла глаза.

Гермиона уселась рядом и зашептала тихо. И показалось поначалу, что Джас вообще ее не слушает. Не верила Гермиона в то, что удастся помочь — такой сумасшедший был у Джас взгляд. Но она слушала, и когда Гермиона закончила, открыла глаза и пугающе ясно посмотрела на нее. Стрельнула взглядом по сторонам — но тут нечего было бояться. Странное счастье и покорность, казалось, овладели всеми.

— Так скоро нам и охрана будет не нужна, — горько усмехнулась Джас, — мы сами кого хочешь обидим за Темного лорда. Я не могу так больше. Я с ума сойду. Я понимаю, что улыбаться не нужно и глупо, но что-то во мне кричит, будто только это правильно.

— Послушай, — начала Гермиона, вспоминая все, что рассказывал ей Снейп. — Представь перед глазами раскаленный шар…

Гермиона спала плохо и сквозь сон слышала, как ворочается Джас, слышала монотонный прерывистый шепот: «Шар раскаленный… золотой пошлет в пространство… луч огромный…» Только под утро она забылась сном. И почти сразу глухо зазвенел рельс. Но глаза Джас, хоть и были покрасневшими и заспанными, но смотрели ясно и строго. И неожиданна была настоящая, довольная улыбка, которую Джас подарила Гермионе, когда они выходили из камеры.

Прошел завтрак, и чужой волей сдавило виски, и в голове застучали не свои мысли. Но закрываться от действия излучения становилось привычным занятием и с каждым часом получалось все легче и легче. Джас что-то насвистывала под нос, перебирая камни, и улыбалась, и не знала бы Гермиона правды, решила бы, что она неотличима от всех. Притворяться оказалось не так просто: если работать быстро было ей уже сподручно, то постоянная улыбка и взгляд восторженной идиотки утомлял. От улыбки болели губы. Сухие, они трескались, и Гермиона, приложив ко рту тыльную сторону ладони, рассматривала потом смазанный кровяной отпечаток.

Вечером Джас переселила Гермиону поближе к себе. Перешептываться лежа на соседних полках было куда удобнее. Вот только Лес ходила поблизости, что-то вынюхивая, и Гермиона смотрела на нее с отвращением и неприятием. Как вообще она связаться могла с ней? Просто потому, что никого больше не было рядом? Маленькие глазки на невыразительном, бледном, похожем на сырое тесто лице; короткие, сальные волосы; губы, которые кривились то в улыбке, то в гримасе. Джас крикнула:

— Чего ты тут забыла? Чего ошиваешься рядом?

Лес подошла поближе, присела на корточки перед Джас, ухватившись за деревянный столбик.

— Почему? — спросила она, ухмыльнувшись. — Почему все молчат, а вы разговариваете? Тут, кажется мне, что-то нечисто. Пахнет мерзко. Может, стоит кому-нибудь сообщить? — поинтересовалась она, хитро усмехаясь и посматривая на Джас.

— Не забыла ли ты, кто здесь старший? — спросила Джас, медленно проговаривая слова, подняв горделиво голову. — И кто здесь может обратиться к охране, если что-то кажется неладным? Ты ведь тоже не спишь. Ты подошла к нам. И мне это кажется нечистым. Пахнет мерзко.

Глаза Лес заметались испуганно. И она зачастила, глотая слова:

— Просто что-то не так. Мне ничего не хочется больше. Только работать для Темного лорда, и я, когда стараюсь — мне так хорошо делается, даже ничего другого не надо, ничего не надо искать. И это странно. Кумара нет. Работаешь, и как будто под чем-то. И это странно, как ни крути. Может, и хорошо, но странно.

— Странно? — улыбнулась во весь рот Джас. — Что тебе странно? То, что мы стараемся на благо Волдеморта? Или ты всерьез думаешь, что Министерство с каким-то птичьим орденом справится с ним? Брось. Когда закончится война, мы должны быть на стороне того, кто победит. Разве неестественно желание помогать Темному лорду? Вот то, что ты сомневаешься, это как-то подозрительно… — протянула она, поднимаясь с нар.

— Постой, — ухватила Лес за руку Джас, и лицо ее из хитрого так быстро стало умоляющим, что Гермиона поразилась этой перемене. — Я ничего такого не хотела сказать. Я ничего такого не имела в виду. Просто вы говорили, и я подошла…

— Мы обсуждали, как быстрей перебирать угольную крошку, да только тебя это не касается. Ясно?

И когда Лес умоляюще потянулась к Джас, желая то ли ухватить ее за руку, то ли упасть на колени — по крайней мере Гермионе это увиделось именно так — Джас, коротко размахнувшись, смазала Лес кулаком по лицу. Нос у той оказался слабым, потекла, сочась, темная кровь, очерчивая черной каемкой губы, срываясь с подбородка, гранатовыми каплями растекаясь на пыльном полу. Лес испуганными глазами рассматривала темные лужицы, пока Джас не прикрикнула на нее, и тогда она, вздрогнув, шмыгнула и спряталась на полке, завернувшись с головой в одеяло.

Джас со странным удовольствием рассматривала костяшки.

— Вот почему так, Гермиона? — спросила она, крутя перед глазами кисть. — Ударишь человека, и на мгновение так тебе хорошо становится? Будто где-то что-то мешало, а тут — раз — и ничего, не беспокоит больше. Откуда это, Гермиона? — с горечью поинтересовалась Джас, сверкнув на нее темными своими глазами. — Откуда это во мне берется? Непонятная жестокость?..

— Не знаю, Джас. Правда, не знаю. Что-то есть, наверное, в том, чтобы ударить того, кто не может тебе ответить…

— А знаешь, — Джас привстала и придвинулась к ней ближе, — что мне думается? Мы вместе мыкаемся здесь. И значит, друг за друга в ответе. И я за всех, раз я главная. Куда они без меня? Тео, которая слова никому поперек не скажет. Эмма, которая до сих пор не поймет, как она тут оказалась. У Кейт в голове не укладывается, почему она должна страдать из-за мужа аврора, с которым третий год не живет вместе. Вряд ли они справятся. И хоть я не обещала, что помогу, но не получится у меня их тут бросить.

— Хорошо, — прошептала Гермиона, — раз тебе это нужно.

* * *

И они справились. Получилось помочь тем, кто был с ними рядом. Выбрать день, когда зелье действовало вполовину обычного, это чувствовалось сразу: не так давило на виски и представлять раскаленный шар получалось легче. Из десяти человек они научили блокировать сознание восемь. Тех, кто хоть и поддавался влиянию излучения, но понимал — что-то идет не так. И только Джоан — ответственный дежурный по каминной сети Министерства, была необучаема. Она не только не понимала, чего от нее хотят, но, видимо, не испытывала никаких неудобств от того, что сменила разговоры о Фадже на разговоры о Волдеморте. Когда Гермиона заикнулась о Лес, Джас лишь отмахнулась:

— Оставь ее в покое. Она, конечно, сможет, но не стоит.

— Почему?

— Потому что ей вроде бы хорошо. Потому что она не сможет жить без чего-нибудь, изменяющего сознание. Пусть так. Иначе опять поиски — сигареты, огневиски, мороз или кода. Да и других не станет подначивать.

— Понятно, — протянула Гермиона, вспомнив злополучную капсулу. — Понятно.

— Смотрю, охранники от тебя отстали? — улыбнулась Джас. — Следует думать…

— Не следует, — отрывисто проговорила Гермиона.

— Я не это имела в виду. Снейп, несмотря на свою более чем подмоченную репутацию, не кажется мне тем человеком, который воспользовался бы чужим подчиненным положением, — сказала Джас, рассматривая покрасневшие грязные ладони, где в трещинах запеклась угольная пыль. — Черный рыцарь…

— Ага. Печального образа. Потом не заметишь, как эта романтизация образа Снейпа приведет к большому заблуждению и фатальной ошибке, и разочарованию — когда наступит прозрение.

— Ладно, Мерлин с ним, со Снейпом. Я вечером покажу тебе то, что мне удалось узнать.

Но когда вечером они расположились на полу, и Джас начала палочкой что-то рисовать в пыли, вернулась с общественно полезных работ Кейт и, едва дождавшись, пока охранник отойдет подальше, подскочила к ним.

— Там… там, — заикалась от волнения она, лицо пошло пунцовыми пятнами, — там песню поют.

— Какую песню? — спросила Джас. — Да успокойся ты, объясни толком.

— Я когда ходила за водой с охранником — нужно было воды натаскать — помыться, то увидела волшебниц из первой камеры. Они возвращались и пели про Темного лорда. Не знаю, кто придумал это, но все поют.

— Огненные элементали, — сказала Джас, скривившись, и глянула в сторону Лес, но та, кажется, спала. — Омерзительно.

— Но все довольны. Они, когда поют, похожи на детей из церковного хора.

— И мужчины? — спросила Джас.

— Не знаю, я не видела мужчин.

— Хоть в рифму? — поинтересовалась Гермиона.

— Что? — непонимающе уставилась на нее Кейт.

— Я говорю, песня-то хоть в рифму?

— А-а-а, — выдохнула она. — Не знаю, я не вслушивалась. Поняла только, что про Темного лорда.

— Ох, значит, и нам придется, — Джас обреченно возвела глаза к потолку. — Кажется, нашему маленькому отряду будет недоставать искренности.

— Ага, — сказала Гермиона. — Не смогут же двое искренне петь за десятерых. Придется стараться.

— Как бы не стошнило, — Джас со стоном провела ладонями по лицу. — Не то чтобы для меня имело большое значение — хвалить или хулить Темного лорда. Сама ситуация эта — как бы принуждение без принуждения, мне не нравится. Песня песней, но что они могут придумать еще?..

— Кто знает? — отозвалась Гермиона. — Может, прощаясь, мы будем делать таинственное лицо и говорить: «Да пребудет с тобой Темный лорд и Нагайна». Но ты обещала мне что-то рассказать.

— Сейчас, где моя палочка? А! Вот же она. Смотри.

Джас нарисовала в пыли треугольник.

— Это наша гора. Вот тут…

И широкий туннель под углом вошел в холмик.

— …основной ход. Наклонный. Это та штольня, через которую мы попали сюда…

Джас провела поперечную черточку.

— Это первый уровень. Тут мы и находимся. Вот — наша камера. Здесь — по коридору — Снейповский лазарет. Полминуты ходу. Вот тут — наклонный штрек, он ведет к пещере, где держат мужчин. Тут — то место, где мы перебираем уголь, рядом — большая пещера, где живет охрана, а чуть поодаль — дополнительный ствол, вентиляционная штольня. Она идет строго вертикально, и, кажется, выбраться по ней сможет только паук. Других выходов нет. Говорят, есть уровни ниже, но туда не попасть — ни клетей, ни лестниц. Да и кто сказал, что там будет хоть один выход на поверхность? Потому путь нам отсюда только один — основная штольня. Смущает охрана. Смотри — тут постоянно находятся две смены. По десять человек. Не так много у них забот — мы покорны, как ягнята. Думаю, надо немного выждать перед тем, как мы попытаемся сделать ноги. Чуть-чуть потерпеть, и они совсем потеряют бдительность.

— А там, наверху? — прошептала быстро Гермиона. — Там сколько?

— Не знаю точно. Но у самого входа в штольню всего два человека. Чуть поодаль небольшой дом, там живут те, кто со смены. У них еще нет палочек, слишком близко. На расстоянии мили — второе строение. Вы должны были миновать его, когда шли сюда.

— Я помню, там еще сменилась охрана.

— Да. У тех волшебников есть палочки. Не знаю, сколько там человек. Может, десяток. Или два.

— А охранная система?

— Скорее всего, сигнальные чары. Оповещают о том, что кто-то пытается проникнуть на территорию или сбежать отсюда. С палочкой я бы быстро разобралась с ними…

В коридоре раздались шаги, и Гермиона тут же метнулась на полку, закуталась в одеяло, повернулась спиной к двери.

— Эй, Джас! — к решетке подошел охранник, протягивая пергамент. — Держи. Работа на дом. Песня, — он ухмыльнулся, — про нашего Темного лорда.

Джас счастливо улыбнулась, в этом она была поубедительнее Гермионы.

— Конечно, сейчас и начнем. Патриотическое воспитание? Нужная штука. Эй, а мотив? — спросила она, поднимая глаза от пергамента, но охранник уже отошел от решетки.

Бредятина, казалось, была написана каким-то графоманствующим подростком, может быть, одним из этих охранников. «Балбесы, — думала Гермиона, — неужели нельзя было постараться с одой Волдеморту? Как-никак, один из самых сильных магов двадцатого столетья. Да что мелочиться — пожалуй, один из самых сильных за всю историю волшебного мира. “Мерлин, храни Волдеморта?” Вот бред, — поморщилась она, — но, думается, проблем с мотивом не будет…»

Дня через три они сносно научились петь и перестали путаться в словах, и раз за разом затягивая омерзительную эту песню, Гермиона улыбалась. Было у нее такое чувство, что улыбка навсегда приклеилась к губам, да только ничего не было в той улыбке от улыбки.

К вечеру начинало крутить колени, и, несмотря на то что она очень уставала, сон был прерывистый, наполненный холодной дрожью, поиском удобного положения — Гермиона не знала, куда деть больные свои ноги, и то ли плакала, то ли скулила. И слышала, всю ночь слышала — никто, кроме Лес и Джоан, не спал спокойно.

Прошло десять дней — Джас делала на полке зарубки, вспоминая каждое утро Робинзона Крузо и благословенный теплый остров. Не было ни вестей, ни происшествий. Всеобщая покорность и восторженность, с которой узники говорили о Темном лорде, заставила охранников успокоиться и расслабиться. И хотя патрули по-прежнему ходили по штрекам беспрестанно, Гермиона с Джас заметили, что ночью вместо четырех привычных обходов состоялся лишь один и в патруле было не три человека, как обычно, а только два. Неопределенность для Гермионы оказалась хуже даже самой плохой определенности, но вестей от Снейпа не было, а Джас, хоть и ходила задумчивая, но ничего не говорила. Гермиона ни на минуту не могла расслабиться — приходилось закрываться весь день, приходилось притворяться весь день, и она не знала даже приблизительно, когда же все это закончится. И казалось, что это напряжение скоро сведет ее с ума.

А как-то утром перестала бороться Тео. Худая, светловолосая волшебница сильно сдала за последние полмесяца. Она ходила по камере, как тень, всматриваясь в невидимые другим пространства. Сначала она перестала улыбаться, и, когда Джас спросила ее, что случилось, ответила, что устала одновременно думать о раскаленных шарах и растягивать губы, как идиотка. Потом она перестала представлять раскаленный шар и снова начала бездумно улыбаться. Гермиона боялась, что когда-нибудь и она устанет бороться. И даже не будет никому ничего объяснять. Только, может, себе… и то поначалу. Но что-то было в этом единственно верное — продержаться до самого конца, взойти на самую крутую гору. Кажется, нет ничего — ни Темного лорда, ни зелий, ни излучения. Есть только ты — твоя воля и твоя слабость.

Они ухаживали за Тео, как за больной, и не пытались заставить ее изменить слабохарактерное решение. В конце концов, это был ее выбор. Чем легче человек принимал чужую волю как свою, тем быстрее излучение лишало его всякой инициативы. Он мало что мог делать сам, без напоминаний. Странный паралич желаний и воли. Им приходилось уговаривать Тео и Джоан поесть, а вечером напоминать, что перед сном нужно укутаться в рваную дерюгу. Гермиона и Джас надеялись, что не будет хуже. Водить взрослых волшебниц до ведра в угол представлялось ужасным. С Лес дела обстояли лучше. То чувство неправильности происходящего не давало ей совершенно уподобиться остальным, находящимся под действием излучения. Может, она как-то научилась закрываться, Гермиона не знала. Лес после того раза не подходила к ним, только иногда бросала на них быстрые взгляды, и Гермиона видела, что думы о благополучии Темного лорда не занимают совершенно все ее мысли.

Охранники скучали: слушать песню про Волдеморта интересно было только пару дней. Попытались как-то устроить кулачные бои между узниками, но, как рассказала Джас, это больше напоминало топтание в круге — ни злости, ни желания победить, ни страха.

Охранники пили и с перепою по утрам были злыми. Гермионе стоило замешкаться в коридоре, как тут же она получила ощутимый удар меж лопаток и упала на колени, разбив их. Подняться было не сложно, сложно было подняться с глупой улыбкой.

По вечерам, полупьяные, они иногда приходили за женщинами. Гермиону не трогали, и она улыбалась благодарно, думая о Снейпе. Забрали бессловесную Тео. Она вернулась под утро и сразу заснула. В пещере повис тяжелый сивушный дух. Ничего не изменилось в ее поведении, и никому она не рассказала, что происходило там, за решеткой. Они не спрашивали.

Потом забрали Джейн из отдела магического транспорта, которая всегда улыбалась тебе так, что ты и сам не мог удержаться от улыбки; но теперь она просто кривила в усмешке рот и, разговаривая с тобой, смотрела тебе за плечо, будто там стоял кто-то и наблюдал за ней. Все изменилось, все изменились вокруг, и однажды пришла очередь Джас, но вернулась она быстро, правда, с разбитым лицом и ругающаяся так, что Гермиона и половину слов не понимала. Резко размахнувшись, Джас ударила костяшками об стену, раскровенив еще и их. И заявила свистящим полушепотом, что она, наконец, присоединяется к светлой стороне. Улыбнулась через силу. Если и было ей плохо, делиться этим она не собиралась.

* * *

На следующий день вызвали Гермиону. Ладони вмиг стали холодными и влажными, она прошла за решетку, думая, что, верно, Снейп лишился последних крох доверия Волдеморта или с ним что-то случилось. Шагая по коридору за охранником, Гермиона размышляла, что делать ей. И выхода виделось только два — то ли дорого продавать свою жизнь, а точнее то, что уж им там понадобилось, то ли притворяться безучастной и покорной. Гермионе не нравился ни один из выходов. Она не знала, почему сопротивление Джас не вызвало вопросов. Видно, такое уже случалось и до нее. И только то, что Гермиона оказалась не в комнате охраны, а у Снейпа, спасло ее от сводящих с ума мыслей. Охранник крикнул:

— Эй, Снейп! Получай свою грязнокровку. Темный лорд тобой доволен.

— Спасибо, Джек. Не забудь только забрать ее утром.

— Непременно, — ответил Джек и ухмыльнулся. В жизни Гермиона не видела неприятней ухмылки.

Как только шаги охранника затихли, Гермиона подошла и уткнулась Снейпу в плечо. Сырость и пыль, пыль и сырость, здесь почти не было других запахов. Но Гермиона прикрыла глаза и почувствовала чуть-чуть, на самой грани возможностей обоняния — терпкий полынный запах. Снейп, собственно говоря, был несколько растерян и не знал, куда девать вмиг ставшие неприкаянными, ненужными руки. Он и припомнить не мог, когда такое случалось. И если бы не Гермиона, которая ухватившись руками за его запястье, выдохнула облегченно: «Северус, какой же ты тощий…» — и, наконец, отстранилась от него, не выпуская из рук предплечье, он бы раздумывал еще с минуту.

— Ужинать будешь? — спросил он невпопад.

— Буду, — улыбнулась Гермиона.

Она исхудала, и кожа туго обтянула высокие скулы, а карие глаза будто стали больше, и выглядела она как голодный ребенок, а не как молодая девушка, которой была.

— Ты тоже, — сказал Снейп, высвобождая руку, — ты тоже тощая, Гермиона.

— Ну да, Волдеморт нас не балует. Я часто совсем не помню, что ем. Так устаешь. Этот уголь бесконечный — он снится мне, Северус. Не надземный мир, не деревья, не друзья — всю ночь снится уголь. И раскаленный шар.

— Хочешь, я дам тебе сегодня зелье сна без сновидений? Немного не такое, как всегда — не хватает нескольких ингредиентов, но все же лучше, чем ничего. Или, может, огневиски местного разлива?

— И то, Северус, и это. Я, как заправский питок, не стану морщиться и закусывать. Чуть вдохну через нос и уставлюсь на тебя с невозмутимым видом… — Гермиона улыбнулась, ожидая если не улыбки в ответ, то хотя бы того, что Северус на нее посмотрит, но он с первой минуты отводил глаза. И это казалось совершенно на него непохожим. Будто он и не Северус Снейп был вовсе.

— Что случилось? — встревожено спросила она. — Что случилось, Северус?

— Держи, — впихнул он ей в руки глиняную кружку, где что-то плескалось на дне.

Она принюхалась — пахло резко, и Гермиону передернуло. И заправский питок из нее не вышел — судорожно схватила кусок хлеба, протянутый Снейпом. От мерзкого пойла свело скулы.

— Садись теперь, — попросил Снейп и, когда Гермиона устроилась на краешке кровати, поставил стул напротив, присел, наклонился и только сейчас взглянул ей в глаза. И только сейчас Гермиона заметила, что глаза Снейпа не были черными. Они были темно-карие с широким черным зрачком.

— Джинни здесь, — сказал Снейп, и Гермиона, неверяще глядя на него, начала улыбаться и тут же, смутившись, замялась — это точно не было поводом для радости. Снейп понял Гермиону по-своему.

— Ты что-то знаешь? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Да нет, ты же совершенно не умеешь притворяться. Я думаю, лучше тебе узнать это от меня.

— Что? — вскинулась Гермиона, и теплый туман, успокоивший было ее, тут же развеялся, и она встала с кровати, намереваясь бродить из угла в угол, как делала всегда, когда волновалась и не могла усидеть на месте. Но длинные, тонкие пальцы Снейпа оказались очень сильными. Или просто она была очень слабой.

— Тебя забрали, — начал он, заставляя ее присесть обратно, не выпуская из захвата запястье — тонкое-тонкое запястье, которое, казалось, сожми чуть сильнее, и оно треснет, — а через пару дней Билл Уизли притащил на хвосте Пожирателя, и он увидел дом на Гриммуальда двенадцать. Заклинание доверия оказалось разрушено, Пожиратель успел аппарировать. Нам пришлось оттуда убраться. Временным нашим убежищем стал старый дом под Бирмингемом. Через две недели во время собрания Ордена феникса на нас напали Пожиратели смерти… Ты была у них в руках, и многие подумали на тебя, хотя не знали даже, слышала ли ты хоть раз про этот дом…

— Я знала про этот дом, я забыла, кто говорил мне, но я знала…

Гермиона осеклась и опустила взгляд, высвободила запястье, обхватила пальцы одной руки другой и так их сжала, что они хрустнули. Северус вздрогнул.

— А я не помню. Я ни черта не помню, что говорила им. Но я знала про этот дом и, получается, могла выдать вас. — Она вновь посмотрела на Снейпа, и он ответил на тот вопрос, который она не решилась задать вслух:

— Убит Рон Уизли. Гестия Джонс. В госпитале Святого Мунго Дедалус Дингл.

Снейп ждал чего-нибудь — истерики, или крика, или рыданий, или того, что девчонка вцепится в него и попытается удушить, но только не этого неуютного и страшного молчания, в котором слышался лишь хруст бедных Гермиониных пальцев. Этот звук, казалось, продирал Снейпа с головы до пят, и он, не зная толком, что делать, вдруг выкрикнул, разрывая невыносимое это молчание:

— Да перестань же, мисс Грейнджер! Этим щелканьем ты сведешь меня с ума.

И когда она заговорила, Снейп затаил дыхание, чтобы хоть слово разобрать в еле слышном шепоте.

— Я догадывалась. Я догадывалась, что это случится. Что-то будет мне за то, что я не выдержала. Накроет вот так, как сейчас. Неизбывной виной. Рон был моим другом. Он был больше чем друг. А теперь его нет. А Гестия Джонс варила самый лучший кофе в старой медной турке. С кардамоном. Ни у кого не получалось так… Дедалус…

— Это могла быть не ты, Гермиона. Просто совпадение, — попытался и тут же обругал себя за эту глупейшую попытку Снейп. Но Гермиона его не слышала.

— А ты? Ты, Северус, ты тоже здесь из-за меня? Из-за того нападения?

— Тут ты ни при чем. И, согласись, не так уж это плохо — я жив и помогаю тебе. Не все же мне шпионить для Дамблдора.

Гермиона терла пальцами подбородок и думала о чем-то. Снейп не стал ее трогать, терпеливо дожидаясь, пока она с чем-то или с кем-то внутри себя договорится и придет хоть к какому-то соглашению. И будет жить дальше или решит не жить дальше. Снейпу было не все равно. Но Гермиона молчала.

Он поднялся и заварил чай.

Уж лучше бы она заплакала.

Чай пах совсем не чаем, а какой-то травой, но был горячим и напоминал о доме.

Уж лучше бы она попыталась полоснуть по венам острым ножом для ингредиентов. Конечно, он не дал бы ей порезаться. Но кончилась бы неопределенность.

Крошево листьев мелиссы и чабреца. Запах прокаленной солнцем подсохшей травы.

А еще она могла выйти в коридор и наброситься на охранника.

Но Гермиона сидела неподвижно и даже перестала терзать худые, полупрозрачные свои кисти.

Она не узнает теперь, как было бы у них с Роном дальше. Они даже помечтать не успели. Навсегда молодой. Самый лучший друг. Первый любовник. И Гермиона не знала даже, кем был он больше — надежным другом или любимым. Все это сливалось так плотно, что невозможно стало разделить и разобраться. И она бы оплакала Рона Уизли, если бы вокруг не было никого. Но в присутствии Северуса Снейпа хоть и сжимало горло, но глаза оставались сухими. И Гермиона знала, что уже никогда не получится жить так, как раньше. Без Рона Уизли. Без Гестии Джонс. Без Дедалуса Дингла…

Чай пили в тишине. Снейп присел рядом с Гермионой на расстоянии в пол-ладони. И когда она вдруг попросила охрипшим от молчания голосом — он прозвучал так, будто в этих пещерах голос человека не звучал полсотни лет — Снейп отодвинулся и посмотрел на нее, не совсем понимая, что точно она имеет в виду этим своим «Будь моим другом». Она, может, и ждала такой реакции от Снейпа, ну, по крайней мере, чего-то похожего. Удивилась бы Гермиона, если бы он сказал что-нибудь вроде: «Хорошая у вас есть манера, мисс Грейнджер, обходиться с друзьями»? Наверное, да, даже Снейп не был так жесток. «Ладно, Гермиона, — подумала она с горечью. — Ты и сама толком не поймешь, что сказала. Зачем сказала. И чего ты ждала от Снейпа».

Но точно не этого.

— Хорошо, Гермиона, — он взял ее за руку и повернул кисть вверх ладонью, будто решил что-то прочитать по линиям. — Хорошо, Гермиона, — повторил он чуть громче, — я буду твоим другом. Не могу сказать, что у меня было много друзей. Не могу уже припомнить, что делают те, кого называют друзьями.

И Гермиона будто ждала этого вопроса — заговорила быстро и почти без пауз:

— Когда в любое время можно прийти, если что-нибудь случилось. Когда хорошее — само собой, но и еще, когда плохое. Когда можно такое рассказать, что никому не расскажешь. Когда вот так сидишь и молчишь, как сейчас. Когда никого ближе этого человека у тебя нет, и если никогда не врешь ему, даже по мелочам…

И Снейп слушал бы еще Гермионин монолог о дружбе, где каждое предложение по-детски начиналось с «когда», но левое предплечье схватилось холодным жжением, и он отдернул руку, с шипением выдохнув сквозь стиснутые зубы.

— Что случилось? — с тревогой взглянула на него Гермиона, а Снейп резко закатал рукав — Темная метка пылала, как только что нанесенное клеймо, и он крепко сжал предплечье, пытаясь хоть как-то облегчить боль.

Когда Снейп принялся ходить из угла в угол, Гермиона тоже не смогла усидеть на месте. Путалась под ногами и заглядывала в глаза. Северус шипел сквозь зубы. И потребовалось все его самообладание, чтобы не накричать на Гермиону, а просто посмотреть так, что она перестала бегать за ним и наконец-то присела. Когда боль, жгучая, пронизывающая всю руку до надплечья, нарастала, превращаясь в невыносимую, Снейп мог наорать на любого. Темный лорд собирал Пожирателей, а он не мог прийти. И оставалось только молиться, чтобы зов не продлился слишком долго, чтобы он не потерял сознание от боли и не осел на холодный пол. Снейп впился пальцами в метку, и боль стала такой, будто в свежую рану сунулись раскаленным прутом.

Гермиона следила за Снейпом испуганно. Был Рон. Была Гестия Джонс. Дедалус Дингл. И ее вина. Но сейчас только Северус Снейп с белым как мел лицом, лихорадочно блестящими глазами, лбом, покрытым бисеринами пота, был здесь, как загнанный толкаясь из угла в угол. А Гермиона ничем не могла ему помочь.

Когда Волдеморт дождался всех, кто был ему нужен, и зов прекратился, Снейп почти упал на стул. Гермиона подошла ближе, не зная, как выбрать то единственное слово и действие, что Снейпу покажутся правильными, но он помог ей:

— Дай мне попить.

И Гермиона в спешке налила воды из пыльной банки, принесла кружку Снейпу и с опаской протянула, будто Снейп был кем-то вроде гипогриффа и требовал уважительного отношения. Что заставило ее прикоснуться к Снейпову мокрому лбу, вытирая каплю, которая блестела над переносицей и грозила сорваться вниз, Гермиона не смогла бы убедительно объяснить не только Снейпу, но и самой себе.

К счастью, когда прекращалась боль в руке, изуродованной Темной меткой, Снейп становился если не совершенно покладистым, то вполне терпимым в общении. Он посмотрел на Гермиону и чуть усмехнулся:

— Ты пытаешься со мной дружить?

— Ага, — обрадовано выдохнула Гермиона, — ага, потому что же надо с чего-то начинать.

— Хорошо, я только не знаю, что делать в ответ.

Гермиона посмотрела на него внимательно, и Снейп опустил глаза, почувствовав, как теплом схватило горло.

— Ничего, Северус, — произнесла она спокойно. — В том-то и дело, что ничего.

Снейп помолчал с минуту, потом хмыкнул и вернулся к тому, с чего начался разговор:

— Джинни здесь. Надеюсь, ты понимаешь, что она не рада будет встрече с тобой?

— Я понимаю, — сказала Гермиона, смело взглянув на Снейпа. — Я понимаю. Я виновата. Мне никуда теперь не деться. Но как-то надо дать ей знать об излучении и зелье. А она вряд ли разрешит мне хоть слово сказать. Как бы я ни старалась.

— Попроси Джас. Она сможет, не вызывая подозрений, поговорить с Джинни и объяснить, что и как следует делать.

— Хорошо, я попробую.

— Смотри, что я приготовил. — Снейп подошел к верстаку и из щели между деревянным задником и каменной стеной вытащил что-то, завернутое в серую тряпицу. Присел рядом и замер на мгновение, он держал этот сверток, развернув ладони так, будто это была теплая буханка или маленький котенок, и у Гермионы захолонуло на миг сердце, как у ребенка, когда он просыпается утром на свой день рождения.

— Это твоя, — сказал Снейп, протягивая Гермионе палочку. — Только не вздумай, Гермиона, — тут же предупредил он, когда она взяла самодельную палочку в руки. — Ты же помнишь, тут везде — датчики. Никакой магии. Только тогда, когда действительно не будет выхода. Ты знаешь, что я не Олливандер и не Грегорович. Вполне может случиться так, что первое заклинание станет и последним — палочка разнесет все вокруг, прихватив нас и охрану за компанию. Это на крайний случай, Гермиона.

— Хорошо, — прошептала она, заворожено рассматривая рисунок древесных жилок, следуя пальцем по мягкой древесине, повторяя изгибы. — Как давно я не видела палочку. Ту, мою… я даже не знаю, что с ней стало. Спасибо, Северус. Хоть я и не могу ее опробовать, но она мне очень нравится… Как умер Рон? — спросила она вдруг, и пальцы, стиснув палочку, побелели.

— «Авада», Гермиона. Он не мучался, если тебе это интересно.

— А Гестия Джонс?

— Тебе непременно нужно это знать?

— Нужно. Так ловчее заниматься самобичеванием.

— «Ступефай». Она приложилась затылком о каменную стену. Перелом основания черепа. Смерть наступила не мгновенно, но, так или иначе, она уже ничего не чувствовала. Дедалус Дингл…

Гермиона посмотрела на него, испуганная серьезным, монотонным этим голосом, и, может, хотела попросить его не продолжать, но Северус выталкивал слова, будто вокруг был не воздух, а что-то вязкое и липкое:

— Дедалус Дингл ослеп. Неизвестная разновидность заклинания «конъюктивус». Пока я еще был там — Дедалус лечился в госпитале святого Мунго. Колдомедики разводят руками. Что ты еще хочешь знать, Гермиона? — спросил он почти ласково.

— Ничего, — помотала она головой. — Я бы и этого не знала. Но есть странное какое-то ощущение, что нужно разорвать, разрезать еще глубже, еще шире там, где болит. Или так заживет быстрее, или мне просто станет легче. Сначала хуже, потом легче.

— Смотри, — Снейп попытался отвлечь ее. — Это моя палочка, береза и чешуя саламандры. Это Джас — ель и перо орла. И это, — он достал из кармана странную железную проволочку, загнутую на конце, — это ты передай Джас. Она найдет ей применение.

— Когда? — спросила Гермиона.

— Потерпи еще чуть-чуть. Через девять дней — праздник, есть надежда, что охранники перепьются больше обычного. На фоне всеобщей покорности, как ты заметила, они совсем растеряли то, что у них называлось бдительностью. Хорошо, если нам придется встретиться только с теми, кто охраняет вход в штольню. С двумя мы как-нибудь справимся. Больше — вряд ли. Мне совсем не улыбается получить пулю в спину. Откровенно говоря, я не знаю, какое заклинание защищает от огнестрельного оружия. И хотя у меня есть мысли на этот счет, я не уверен, что с такой палочкой что-нибудь получится.

— Не говоря уже о том, что сработает защита, и сюда сбегутся приспешники Волдеморта со всей округи.

— Да. Как ты чувствуешь себя? — спросил Снейп, пытливо вглядываясь в ее лицо.

— Не знаю, — пожала плечами Гермиона. — Кажется, нормально. В смысле настолько нормально, насколько это здесь возможно. Я только устаю все время закрываться от излучения. И плохо сплю поэтому. И иногда не могу найти себе место. Но и все.

Снейп вроде бы успокоился.

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что, милая Гермиона, я не знаю до конца, как действует это зелье, как действует это излучение, как лучше для тебя — поддаться ему или сопротивляться. Неужели ты полагаешь, что Темный лорд испытывает свои гуманные изобретения на крысах, кроликах и только потом на людях? Не глупи. Он не магловская фармацевтическая компания. Насколько я знаю — вы здесь и крысы, и кролики, и люди. А я, к несчастью, тот, кто варит зелье и фиксирует результаты. Дай мне знать, Гермиона, если что-то покажется тебе странным. Головокружение. Подергивание конечностей. Невозможность начать движение. В конце концов, просто прими рвотное зелье и окажись здесь. Договорились?

— Да, Северус.

— У тебя еще есть время попробовать спасти Джинни. И насколько я знаю Джас, она попытается утащить за собой всю камеру.

— Не всю.

— Почти всю. Это неважно, в принципе. Она утащит всю, если у нее получится. Не слушай, что она несет. Джас сможет справиться с замком и помочь Джинни…

Снейп замолчал. Потом взглянул ей в глаза и сказал:

— Еще есть время, Гермиона. Ты можешь оплакать Рона сейчас. Или когда выберешься отсюда. Не позже и не раньше.

— Я пока буду думать, что я не знаю об этом. Или что это мне просто приснилось, а потом я проснулась и от облегчения рассмеялась.

— Думаешь, у тебя получится?

— Я справлюсь. Я, кажется, стала совсем другой… И мне не хотелось бы разбираться во всем и оплакивать впопыхах.

— Надеюсь, ты не натворишь глупостей.

— Нет, Северус. Я повзрослела.

— Я не хотел этого.

— Чего?

— Чтобы ты взрослела так рано. Ты могла бы ходить на зелья, а я по-прежнему снимал бы с Гриффиндора баллы.

— Ты никогда не стал бы моим другом.

— И сомневаюсь, что просидел бы с тобой рядом на кровати полночи. Ложись спать, Гермиона.

— Можно я чуть-чуть расскажу тебе про Рона? — спросила она, рассматривая пол.

Снейп подумал обреченно, что это, верно, и есть то, зачем нужны друзья. Но деваться было некуда. Он плохо понимал, что значит вот это — о мертвых или хорошо, или ничего. Одна правда была для мертвых и живых. Он не знал Рона Уизли. Мальчишка, ввязавшийся в войну. Мальчишки всегда были такими и всегда погибали. Во все времена. Он думал о войне, забыв ответить Гермионе, а она молчала, не решаясь напомнить.

— Да, Гермиона. Если тебе это нужно. Если для этого нужны друзья, — проговорил он, наконец.

— Я немного. Я больше для себя, чтобы вспомнить, но просто вслух… Он был надежным. Я не знаю, почему, когда я вспоминаю Рона, мне первым приходит в голову это слово. А еще он был честным. И он мог во всякую чепуху поверить, когда кто-нибудь хотел над ним подшутить. И он стеснялся того, что в семье вечно не хватает денег. Никогда не говорил, но я-то видела, что стеснялся… И все не то мне приходит в голову… Я говорю так, как будто Рон какой-то набор мозаики…

Молчание, повисшее в стылом пещерном воздухе, не смущало. Не было у Снейпа чувства, что он должен что-то сказать. Что Гермиона чего-то от него ждет, вроде как — «Рон Уизли, конечно, не успевал на зельях, но это все от страха, голова-то у него варила». Какую-нибудь такую банальность. Пустые слова, не спасающие никого. Обман. Как вода во сне, которой невозможно напиться, сколько ни пей.

От печки шел жар, но он не в силах был справиться с вечным холодом, от которого ныли суставы. До утра крутилась Гермиона под одеялом, пытаясь пристроиться поудобнее, но не могла найти такого положения, будто кровать повторяла формы чьего-то, но не ее тела. Сон напоминал больше изощренную пытку, зелье и впрямь было далеко от настоящего зелья сна без сновидений, а иначе — почему Гермионе все время виделся Рон? Рон, который не говорил с ней и просить у которого прощения было все равно, что беседовать с камнем. Но зелье не давало окончательно проснуться и всматриваться в темноту. Или позвать Снейпа.

Гермиона не могла видеть, что он сидел поблизости, машинально нарезая корень мандрагоры для зелья, вместо того чтобы поспать хоть немного. Привычка постоянно спать меньше, чем нужно, дорого давалась ему — избирательной забывчивостью, раздражительностью и парадоксальной бессонницей — тогда, когда в кои-то веки удавалось найти время для сна. Но иначе он не смог бы служить Дамблдору и Волдеморту одновременно. Они оба были слишком требовательны. Каждый по-своему. Дамблдор, конечно, не баловался «круциатусом», но чай в его компании с разговорами ни о чем и слишком наглыми попытками пробраться Снейпу в душу, где он вечно пакостил, был не особо милосерднее «круциатуса». Снейп бы сказал, что пыточное заклинание честней. Иногда он думал, что Волдеморт и Дамблдор друг друга стоили.

Он и представить не мог, что станет заниматься спасением Гермионы Грейнджер.

Он не знал, что для него важнее: спасти ее, и Джас, и Джинни или победить в этой дурацкой войне. Разрушить планы Волдеморта. Удовлетворить амбиции Дамблдора. Зачем он вообще в это ввязался? Мечты о спокойной жизни в старом доме в пригороде Лондона, где была маленькая лаборатория с бесценными котлами, черпаками и прочей посудой зельевара, порой еще приходили ему в голову, но с каждым днем все реже. Война затягивала. Расплате за единожды совершенную ошибку не было видно конца. И мисс Грейнджер точно нельзя допускать до библиотеки, что Снейп собирал несколько лет… Стоп. При чем тут мисс Грейнджер? Снейп запустил пятерню в волосы таким непривычным мальчишеским движением и простонал. Недостаток сна, как оказалось, серьезно влиял на разум.

* * *

Гермиона проснулась утром от гулкого звона рельсы, который разносился по коридору и вторился эхом. Привычка. Она огляделась — Снейп прикорнул у стола, положив голову на скрещенные руки, и силился проснуться — вздрагивал от звона, что-то ворчал, но никак не мог подняться. Когда Гермиона потрясла его за плечо, он, наконец, приподнял голову, медленно потирая лицо ладонями, и простонал:

— Чертова рельса, чертова рудничная рында. — Вытянул затекшие руки и замер.

Гермиона молчала, и Снейп, удерживаясь от выражений, которые Снейпам не стоит произносить при женщине, ждал, пока перестанет прокалывать руки, и боль, такая, будто в кости во весь длинник вгоняли железный прут, отступит. Он оценил тактичность Гермионы.

— Тебе нужно идти. Сейчас явится охрана, — сказал он, но Гермиона смотрела выжидающе, и Снейп обреченно вздохнул. — Что успело случиться за ночь?

— Ничего, — сухо ответила она.

— Ладно, ты же что-то задумала спросить. Спрашивай.

— Забыла. Минуту назад помнила, а потом сразу забыла, — упрямо пробормотала она.

— Гермиона, ты, надеюсь, не думаешь, что вместе с высоким званием друга Гермионы Грейнджер у меня появилась способность угадывать твои желания и мысли? И почему ты забыла меня предупредить, что дружить с тобой так утомительно?

Она не ответила, шагнула к кровати, и впрямь не в силах вспомнить, что же нужно было узнать у Снейпа. Но он ждал ответа, и Гермиона решила сморозить какую-нибудь глупость. Что случилось потом, она толком и не поняла. То ли что-то попало ей под ногу, то ли подогнулась щиколотка — Гермиона покачнулась и упала на руку, сдирая кожу с основания ладони.

— Блин, — ругнулась она, не позабыв другие выражения, но просто решив, что некоторые слова не стоит Гермионам произносить при друге.

Снейп не рванулся к ней с быстротой молнии. Подошел неспешно и, подхватив под мышки, поставил на ноги.

— Стоишь?

— Ага, — буркнула Гермиона. — Нога подогнулась. Бывает.

— Ты в последнее время слишком много общалась с Нимфадорой. Боюсь, это заразно, — неловко попытался пошутить Снейп, скрывая за шуткой этой свое беспокойство, но Гермиона даже не улыбнулась. Ей показалось, будто она вспомнила, что хотела Снейпу сказать.

— Я не хочу уходить, — пробормотала она. Говорить было легко, потому что Снейп так и стоял у нее за спиной, поддерживая Гермиону за плечо. — Я не хочу уходить отсюда и от тебя. Глупо, что друзьям всегда приходится расставаться.

— Гермиона, ты по утрам, оказывается, невыносимо сентиментальна. Друзья умирают. Друзья предают. И когда-нибудь друзья не приходят, сколько бы ты их не звал. Глупо тратить время на такие разговоры, это уж точно.

— Ну да, — ответила она тихо, чтобы Снейп не услышал, что голос ее чуть дрожит. — Какая-то неуместная чувствительность нападает на меня по утрам.

— Но я понял, что ты пыталась мне сообщить. Не помню, что слышал это от кого-либо раньше.

Гермиона задумалась — а как бы прозвучали эти слова у обычного человека? — но тут в коридоре послышались шаги.

Когда Гермиона выходила вслед за охранниками, Снейпу почему-то захотелось, чтобы она обернулась. Так сильно, что он почти позвал ее, но осекся, когда увидел, как Гермиона, вновь покачнувшись в проеме, жестко ударилась плечом о камень. Он вспомнил про Нимфадору Тонкс, но почему-то Снейпу стало страшно. Он не верил в приметы, но подумал, что так же чувствует себя суеверный человек, чью дорогу перебегает черная кошка. И когда из коридора раздалась брань, и он понял, что Гермиона налетела на кого-то из охранников, Снейп, казалось, увидел, как черная кошка метнулась через дорогу обратно, хитро поблескивая зелеными глазами. И она точно не пыталась отменить свое предыдущее действие.

Гермиона думала сначала, что это просто усталость. Просто недосыпание, недоедание, холод и сырость. Так было легче. Она бесстрастно, как ученый, отмечала у себя — неусидчивость, суетливость, нарушение координации; наблюдала за остальными — и видела то же у тех, кто знал об излучении и кто сопротивлялся ему. Даже у Лес, и это в очередной раз подтвердило догадку Гермионы о том, что та как-то научилась блокировать сознание. Наверное, это еще не было поводом для паники, и, хоть Гермионе хотелось снова очутиться в зельеварочной Снейпа, она решила подождать. В конце концов, до Йоля оставалось восемь дней.

Часть 3

День первый

«Еще одно куда как безрадостное утро», — подумала Гермиона, выбираясь из-под сырого тяжелого одеяла. Бороться с чувством вины получалось только затолкав воспоминания поглубже. Но они всегда вырывались на поверхность в самый неподходящий момент. Хотя не было для них подходящих моментов.

Она все-таки увиделась с Джинни. И те пять минут Гермиона прокручивала в голове весь день, будто это было самым лучшим событием ее жизни, которое ни в коем случае нельзя забывать. Вроде первого свидания.

Они встретились в коридоре, и очень кстати охранники, ведущие узников на ужин, остановились что-то обсудить. Джинни выглядела неважно — волосы, бывшие когда-то медно-золотистого цвета, свисали тусклыми прядями и казались мертвыми. Темные круги обвели глаза, и светлая кожа в полумраке была землисто-серой. Гермиона склонила взгляд и увидела ее руки — грязные руки с тонкими пальцами, распухшими в суставах. Она не знала, чего ждать от Джинни — ледяного молчания и презрения или гневных криков, или, может, удара, потому стояла неподвижно, слушая, как разбежалось и заколотилось сердце, еще недавно казавшееся бесстрашным. Свистящее шипение, так напомнившее Снейпа, было лучше молчания. Но только хоть каждое слово Джинни, каждое ее обвинение были справедливы, Гермионе казалось, будто та стоит за оградой и бросает в нее камни. Так бьют лежачего. Мало что могло быть больнее. И после гневного «Убийца!», презрительного «Предатель…» услышать то, что ты подстилка Пожирателя смерти, чья лояльность под вопросом, что ты волдемортовский прихвостень — уже даже не задело. И когда Гермиона, наконец, подняла голову и посмотрела Джинни в глаза, та замолчала, ожидая, может быть, что Гермиона начнет оправдываться, но ведь не было на земле слов, которые бы оправдали ее и исправили то, что случилось. Которые бы совершенно все изменили, и Джинни, ухватив Гермиону дружески за руку, проговорила бы: «Держись!». Все эти — «прости», «мне жаль», «я виновата» хоть и были честны и правдивы, но вместе с этим — безлики и сухи. И Гермиона просто сказала: «Джинни…» — и вдруг почувствовала, как дернулось веко, и еще раз, и еще. Скривились в ухмылке губы, и Гермиона резко вздернула руку, ощупывая лицо, вмиг ставшее чужим.

— Я не нарочно, не нарочно, — испуганно прошептала она, глянув на Джинни — вдруг та подумает, что над ней смеются, но Джинни отшатнулась к стене. И только сейчас Гермиона поняла, что они не одни, что вокруг все, кроме увлекшихся разговором охранников, смотрят на них. Спрятав лицо в ладонях, ощущая, как дергаются под рукой тонкие мышцы, Гермиона зажмурилась изо всех сил и почувствовала теплые слезы, смочившие ресницы. Она услышала, как спросила испуганно Джинни:

— Что они с тобой сделали? Что сделали они с тобой?!

Но вопрос этот остался без ответа, да Гермиона и не знала ответ…

— Что застыли?! Давайте, давайте! — прикрикнули на них наговорившиеся охранники.

И неудобно оглядываясь через плечо, Гермиона, не обращая внимания на судорожное подергивание щеки и слезы, что сглаживали углы и очертания, смотрела, как уходила Джинни, как плечи ее чуть дрогнули. А может, ей просто это показалось.

Вечером то же случилось с Джас. Сначала Джас упала, потеряв равновесие у полок, а потом у нее дернулась губа, и Гермионе показалась, будто Джас дразнит их — просто ухмыляется. Гермиона не видела себя со стороны и потому не знала, что выглядела в точности так же.

— Джас, — шагнула она, опускаясь перед ней на корточки. Но та молчала, сосредоточенно сощурившись, стиснув кулаки, и вот — судорожное подергивание затихло и стало больше напоминать тик, а спустя пару секунд прекратилось совсем.

— Что это, Джас? — спросила Гермиона.

— Не знаю. Но с этим можно справиться.

— Как? У меня, кажется, было то же самое.

— Ага, — встряла Лес. — Так же дергалась, как будто кривлялась. Дразнила ту свою знакомую.

— Нужно очень сосредоточиться, — сказала Джас. — Сильнее, чем с шаром. Вроде как стрела, которая одна решит исход битвы и потому не должна попасть в молоко. Кажется, тебе стоит поговорить, — она глянула на Лес, — поговорить…

И Гермиона быстро кивнула, не заставляя Джас подыскивать слова для очередного нелестного наименования Северуса Снейпа.

— Хорошо, но, может, мы зря перепугались? Мы не высыпаемся, да и кормят здесь чем попало.

— Не говоря уже про климат, — вставила с дальней полки Мэг, услышав обрывки разговора.

— Думаешь так? — спросила рассеянно Джас. — Ну давай посмотрим…

— Гермиона, Джас, — опять влезла в разговор Лес и не подумавшая уйти.

— Ну чего тебе? — грубо спросила Джас, желая быстрее от Лес отвязаться. Но та сегодня притворилась особенно недалекой. Она подошла ближе и повторила:

— Гермиона, Джас, пожалуйста. Мне никто не верит давным-давно, но этого иногда очень хочется.

— Кому поверить? Тебе? Не рискну. Даже слугам Волдеморта я и то доверюсь охотнее. У них хоть какие-то принципы…

Но Гермиона посмотрела на Джас умоляюще, и та буркнула:

— Да ладно, ладно. Говори и проваливай.

— Я хочу с вами, — сказала Лес, не опуская глаз; теплый свет керосиновой лампы был ровен, но неярок, и неприятное лицо Лес показалось вполне терпимым, даже каким-то честным, каким-то отчаянным. Как будто это было последнее стоящее дело, на которое она решилась. — Поверьте мне, один-единственный раз.

И Гермиона успела первой.

— Пусть, Джас, — попросила она жалко. — Пусть, мне сегодня совсем не хочется никого судить.

— Зачем, Гермиона? Не стоит она этого, — махнула рукой Джас, увидев, что переубедить Гермиону не удастся. — Ты из-за Джинни такая, но только это не повод воспылать ко всем любовью и сочувствием.

— Та Джинни… так нельзя, — тихо сказала Лес. — Нельзя, потому что… потому что сейчас не время для жестокости…

— Ты ничего не знаешь об этом, — озлобилась Гермиона. — Ты не знаешь ни Джинни, ни того, что случилось.

— Не знаю, — пожала плечами Лес. — Но я знаю тебя. Разреши мне быть с вами, Гермиона. Вот увидишь — я не подведу.

* * *

«Вот идиотство, — думала Гермиона, в десятый раз рассказывая Лес, как спасаться от отнюдь не крамольных мыслей о Волдеморте. — Я правда была немного не в себе после встречи с Джинни. Или, скорее, совсем не в себе». Игра в слова утомляла. Как и глаза Лес, с доверием и щенячьей преданностью устремленные на нее. Угодливость эта вызывала отвращение. И не хотелось ей пользоваться. Даже наоборот — хотелось ударить, обозвать, обидеть, чтобы увидеть в глазах открытую злобу. Или тщательно скрываемую ненависть.

— Я поняла все, поняла, — шептала Лес поздно ночью с соседней полки, куда ее переселила на время Джас. — Правда. Я, хочешь, завтра сбегаю к этой твоей Джинни. Расскажу ей. Раз так надо.

И Гермиона, поразившись тому, что сама забыла об этом — да и не часто ли она стала все забывать? — удивленная больше провалами в памяти, чем предложением Лес, рассеянно кивнула.

— Я смогу представлять шар, вот увидишь. Я тоже пыталась, только я по-другому. Я приход вспоминала — как в первый месяц бывает. Тепло, везде тепло и непонятно уже, где ты, а где мир. И ничего не волнует. Я представляла, как это бывает, и мне меньше хотелось думать о Волдеморте. Поначалу показалось, что это не так уж и плохо — помогать Темному лорду. Если бы что-то не грызло внутри. Как когда переламываешься на всякой чепухе. Я завтра же проберусь к Джинни. Я смогу. Такая жизнь учит лгать и изворачиваться — других таких не найдешь, как мы.

— Спасибо, — сказала Гермиона, решив на всякий случай попросить и Джас. Та, казалось, уже спала, и Гермиона не стала ее будить.

— Не за что, — охотно откликнулась Лес и вытянула тощую ладонь, где лежал какой-то комок, завернутый в серую бумажку. — Держи. Для тебя.

Гермиона осторожно взяла непонятную штуку, и Лес, желая прояснить ситуацию, шепнула:

— Конфета.

— Сто лет их не видела, — ответила, улыбнувшись, Гермиона, ощупывая подозрительный замусоленный комочек. — Спасибо, Лес.

Лес заискивающе улыбнулась, а Гермиона, отвернувшись, спрятала конфету в нагрудный карман. Есть ее не хотелось. Не то чтобы она опасалась какого-нибудь подвоха — просто Гермиона не любила сладкое. Но почему-то слипшийся с бумажкой сахарный комок стал последней каплей в чаше свалившегося на Гермиону Грейнджер. А может, это все случилось потому, что ночью мир видится иначе, чем днем.

И перед мысленным взглядом Гермионы возник Рон, он улыбался смущенно. И рядом Гарри, о котором Гермиона совсем позабыла. И Гестия Джонс. И Джинни, смотревшая виновато. И Северус Снейп. И Джас. И Лес, попытавшаяся что-то изменить. Люди оставались людьми, и Гермиона знала, что ничто не заставит ее думать иначе. От слез было тепло и мокро. Горло стянуло болью, и Гермиона сглатывала слюну, но это не помогало. И впервые за все время с тех пор, как ее поймали, ей стало легко и просто. Будто она блуждала в лабиринте без конца и края и без ориентиров и все-таки выбралась наружу. Она улыбалась, пытаясь вспомнить, почему, когда плачешь, всегда начинает бежать из носа. И хоть так и не вспомнила, это нисколько ее не огорчило.

День второй

С утра Гермиона успела перемолвиться парой слов с Джас насчет Джинни, и та пообещала постараться, хоть и хмыкнула недовольно — Джинни была в другой камере, выручать ее окажется делом хлопотным.

До обеда Гермиона перебирала осточертевший уголь. Она заметила, что если не закрываться от излучения, становится легче — нет желания хаотично передвигаться с места на место. И если начнет подергиваться щека, то стоит только избавиться от раскаленного шара, как судорога проходит. Это было проще, чем представлять какие-то стрелы, одним напряжением воли успокаивая обезумевшие мышцы. И хотя это было легче, Гермиона знала — стоит поддаться один раз и забудешь, кто ты и кто рядом с тобой.

Лес и впрямь оказалась полезной. К вечеру Джинни уже знала, что делать, о чем Гермиона и сообщила припозднившейся Джас. Та выдохнула облегченно, потому что сегодня и близко не смогла подобраться к Джинни.

Ночью Гермиона не могла заснуть. Она уже привыкла к тому, что постоянно ныли ноги, иногда что-то пульсировало в висках, но это не мешало ей забываться полудремой-полусном. Но сегодня что-то случилось с глазами. Гермионе казалось, что свет лампы непрерывно мерцает, что скальный потолок дрожит, будто случилось землетрясение. Но в пещере было тихо. Слышалось только сопение и храп с верхней полки — там спала Кейт. Она все время храпела.

Гермиона закрыла глаза, но все равно чувствовала, как что-то дергает внутри — неостановимо, непрерывно, пугающе. Казалось, что глаза подвешены на пружинках и малейшее движение вызывает подергивание. Гермиона присела на нарах, притиснув колени к груди, и устало вздохнула. Джас с тревогой посмотрела на нее:

— Что случилось?

— Да кто бы знал. У меня глаза превратились в студень.

— Как это?

— Трясутся, как на пружинках подвешенные, это раздражает, знаешь ли, — сварливо откликнулась Гермиона, хотя, собственно говоря, Джас-то была ни при чем.

— Ты первая, — сказала Джас, задумавшись, — ты первая, кто начал закрываться. Потом я. Потом Кейт и Тео. Значит, я — следующая. Но ты попробуй, как я рассказывала.

— Хорошо, — согласилась Гермиона; она хотела спать, но раздражающее подергивание оказалось сильнее сна, и Гермиона сосредоточилась, представляя себе то мишень, то стрелу, то глазные мышцы, о которых она имела смутное представление.

И через пару минут и впрямь стало легче. Гермиона посмотрела на Джас — та крутила меж пальцев отмычку и что-то напевала вполголоса. И почти не дрожала перед глазами.

— Спокойной ночи, Джас.

— Спокойной ночи, Гермиона… — не отрывая взгляда от отмычки, летающей меж пальцев, ответила Джас.

День третий

Гермиона сидела за деревянным столом, старым и шатким, и черным от угольной пыли, и равнодушно поглощала пищу. Завтрак давно не был завтраком, а обед — обедом. Гермионе думалось, что она похожа на машину, в которую порой заливают бензин. Иначе она просто не будет двигаться. Вряд ли она ощущает вкус бензина. Так и Гермиона ела, потому что это было нужно, безразлично рассматривая разваренную картошку. Еда была безвкусной. Горячая вода, которая хоть ненадолго помогала согреться, чуть сладила.

И на миг оторвавшись от миски, Гермиона увидела, как мелькнул в полутьме и пропал знакомый силуэт. И даже Северус Снейп устал. Движения утратили ту стремительность и порывистость, что помнила Гермиона. Она улыбнулась горько. В конце концов, никогда не знаешь, к чему все вокруг происходит. Интересно, бывает такое, что стоишь у самого обрыва и все, что могло случиться плохого, уже произошло? И как чувствовать себя будешь? Сильным, потому что нечего терять или слабым, потому что не для чего жить?

К вечеру случились судороги у Кейт. Когда задрожало веко, она, испугавшись, принялась метаться по пещере, причитая. От того, что она беспокоилась, становилось только хуже — задергалась верхняя губа, потом скрутило судорогой кисть. С трудом они уложили ее на нары. Джас уселась на ноги, Гермиона держала одну руку, Лес — другую, Эмма положила ладони на виски, прижимая голову к полке. Кейт оказалась сильной и упрямой. И только когда Джас рявкнула на нее, припомнив выражения, которые Гермиона мимоходом запомнила, Кейт затихла, испуганно уставившись на Джас, подмигивая с невозможной для обычного человека частотой. Гермиона ухватилась обеими руками за запястье, и Кейт расслабилась, но под руками Гермионы сокращались тонкие, длинные мышцы предплечья и извивалась кисть.

— Надо дергать отсюда, — сказала Джас. — Иначе мы здесь навсегда останемся. Черт возьми, да тут даже хоронить не станут, просто сбросят в шурф.

— А то тебя это после смерти будет волновать, — откликнулась Гермиона, глупо пошутив от страха.

— Сколько еще ждать? — продолжила Джас, будто не слышала, что сказала Гермиона. — Кто следующий?

— В смысле, следующий? — испуганно спросила Эмма, нижняя губа ее задрожала, но это не было судорожным подергиванием. Это было тем, что у детей предшествует плачу.

— Не вздумай хныкать, — отрезала Джас. — С чего ты разнюнилась? Принеси воды.

И странное дело — Эмма тут же подскочила, будто ей дали невесть какое полезное задание, и принесла жестяную кружку с водой. Несла она ее так бережно, словно та была стеклянной и налитой доверху. «Почему когда кому-то плохо, неважно в чем — вода оказывается средством первой помощи? Просто панацея какая-то…» — подумала Гермиона. Но только Кейт, присев, выглотала полкружки, стуча зубами о край, и успокоилась.

Джас, облегченно улыбнувшись, присела на полку с одной стороны от Кейт, Лес с другой. Гермиона, дружески пихнув Лес, устроилась рядом, край твердой полки врезался в бедро. Эмма уселась на пол, с надеждой оглядывая Джас. Мэг, смешливая Мэг, не улыбавшаяся черт знает сколько дней, наконец засмеялась, прикрикнув вполголоса:

— Эй, расселись тут, как на празднике. — И, пыхтя, словно ежик, втиснулась между Кейт и Джас.

Ханна, уперев руки в боки, стала перед ними, потукивая мягко ногой по каменному полу. И Гермиона в очередной раз удивилась странной ее способности многозначительно вздергивать брови и в высшей точке совершать ими пару подрагиваний. Джейн стала у решетки, посматривая в коридор и прислушиваясь, готовая тут же взмахнуть рукой, если что. Тео и Джоан лежали на полках и созерцали в упоении то, что виделось лишь им. Но Тео, словно почувствовав Гермионин взгляд, обернулась и посмотрела на нее обреченно. Гермиона привстала чуть, готовая подойти к ней, если она позовет, но Тео тут же опустила глаза, а когда подняла их снова, то Гермиона не увидела там ничего, кроме оглупляющего, туманящего счастья. И проще было думать, что все это лишь почудилось. Полумрак. Усталость. И постоянное напряжение, от которого мутился рассудок.

И тихо-тихо сидели они рядом, чтобы не пропустить шум шагов в коридоре, чтобы успеть разбежаться по полкам и нацепить на лицо глупую улыбку или притвориться спящими. И в первый раз тихо зашептала Лес, принявшись рассказывать анекдоты, которые хоть и были одной, самой знакомой ей тематики — кто, где, чего и что потом увидел, но это все-таки были анекдоты, о существовании которых, как и всего внешнего мира, они давно позабыли. Гермиона прыскала в ладонь и тыкалась лбом в плечо Лес, а после третьего анекдота вытирала полой куртки слезы. Она в жизни потом не слышала историй смешнее. И только очередной обход охраны прервал это безумное веселье узников. Когда шаги в коридоре затихли, Кейт потянулась к Гермионе с полки — доски угрожающе заскрипели, и Гермиона тут же содрогнулась, представив, что будет, если доски не выдержат. Но Кейт осторожно перевалилась через край и протянула Гермионе руку.

— Держи краба, — прошептала она.

— Держу, — уцепилась Гермиона за холодную ладонь. — Держу.

День четвертый

А беда, однажды постучавшись в дверь, не спешила убираться. Напротив — она росла и ширилась, как болезнь, которая справившись с одним, самым главным рубежом, легко преодолевает другие. Но что-то изменилось в тот вечер, когда они успокаивали Кейт и слушали истории Лес, хихикая в кулак. Они терпели молча, только задевали друг друга то плечом, то рукой, будто пытаясь уверить себя и другого, что они тут не одиноки.

С тревогой вглядываясь в своих сокамерников, Гермиона отмечала те же симптомы, что беспокоили ее, и Джас, и Кейт: от суетливости к судороге лицевых мышц, от нарушения координации к дрожанию глазных яблок, мешающему спать. И пугало не только то, что уже было, но и то, что, по мнению Гермионы, случится, если они вовремя не выберутся отсюда.

Когда неровный камень с зеленым отливом выпал у нее из рук и исчез в угольной крошке, Гермиона ойкнула. Она за эти дни несколько привыкла к тому, что тело перестало целиком и полностью подчиняться ей. Но это оказалось чересчур — рука, живущая, словно отдельный организм; пальцы, которые извивались с гибкостью никогда им не доступной. И чтобы не разбить руку об угольную крошку, Гермиона подскочила и, оказавшись на ногах, обхватила запястье, прижимая руку к груди, как ребенка, у которого случилась истерика.

И первым к Гермионе подошел пожилой охранник, она помнила, что зовут его Том, и из тех, кто следил за ними, он больше всего походил на человека. Он со страхом смотрел, как она удерживает дергающуюся руку.

— Что с тобой? — спросил он, держа дистанцию, будто Гермиона была больна чем-то жутко заразным.

— Не знаю, — ответила она спокойно, тут же смирившись с тем, что еще один орган решил существовать автономно. — Первый раз так.

— Эй?! — окликнул второй охранник, Генри, он был совсем молод и, как многие, получившие власть над другими, жесток. — Что там? Какого черта стали?

— Да все нормально, — откликнулся Том и тут же прибавил тихо: — Работайте, чего застыли? — И ухватил за плечо Гермиону. Странно было видеть в глазах того, кто служил Пожирателям смерти, сочувствие. — Может, тебе в лазарет?

— Не надо, — ответила быстро Гермиона и крепко стиснула зубы — ну вот почему, когда надо быть сильной, всегда невыносимо хочется разреветься?

Все разглядывали свои угольные кучи, без толку перекладывая камни из одной в другую, пока Гермиона, усевшись на корточки, гипнотизировала руку. Только Джас неотрывно смотрела на нее. На Гермиону и вниз — предположительно на полу куртки, где хранилась склянка с рвотным зельем. Но не зря Гермиона попала на Гриффиндор, гриффиндорцев если что и исправляет, так только могила. И она не думала, что честно будет отлеживаться у Снейпа, когда всем вокруг так же плохо, как и ей.

Вечером охранники забрали Тео. Кто б знал, чем она им так угодила. И Гермиона, в очередной раз мысленно поблагодарив Снейпа, вдруг вспомнила, как Тео накануне смотрела на нее, и подумала, что напрасно даже не попыталась поговорить с ней. Но ночью Тео привели обратно, и Гермиона слышала, как та, поворочавшись, затихла.

Под утро — Гермиона поняла, что это под утро, потому что начала просыпаться, оглядываться в темноте и ждать с тревогой металлического гулкого звона — она услышала, как зашуршала на полке Лес. Решив, что нет смысла пытаться заснуть снова, Гермиона присела и потерла глаза. Лес посмотрела на Гермиону, а потом коротко кивнула в сторону дальних полок, где спали Тео и Мэг. Гермиона глянула туда, но было темно, в глазах туманилось со сна, и она ничего толком не разглядела. Лес, еле слышно шурша стертыми подошвами, подошла к полке Тео и тут же сдавленно выдохнула, отпрянула, споткнулась и еле удержалась на ногах. Гермиона резко встала — кровь отлила от головы, и похолодел затылок, и странная легкость наполнила тело. Она судорожно ухватилась за столбик.

— Что, что такое, Лес? — удалось спросить Гермионе.

Та обернулась, и Гермиона увидела, как Лес тискает перед собой руки, потом она переплела пальцы и мелко-мелко затрясла сцепленными кистями, будто молила о чем-то. Гермиона осторожно шагнула к ней. Еще шаг и еще — она увидела рядом с Лес темную, маленькую, скорчившуюся у нар фигурку, отмечая краем глаза, что проснулась Джас, что Кейт свесилась с полки, уцепившись за край, что заворочалась Мэг. И подойдя еще ближе, Гермиона поняла, что Тео стоит на коленях, еще шаг — и показалось, будто она заглядывает под нары. Еще полшага — и Гермиона, наконец, разглядела, что Тео ничего не потеряла на полу. Веревка туго врезалась в шею, и даже в этом полумраке было видно, что лицо ее одутловатое, серо-синее. Гермиона молчала, не зная, что тут сказать, но только вспоминала тот взгляд ее — обреченный взгляд загнанного животного. Джас разрушила всеобщее оцепенение, соскочив с полки и стремительно подойдя к Тео.

— Повесилась на поясе, — сказала она спокойно, будто была судмедэкспертом и по десять раз на дню записывала в отчетах причину смерти. Джас нажала аккуратно на подбородок и продолжила: — Часа два назад, челюсть уже схватилась. Ханна, Мэг, помогите вынуть ее из петли. Кейт — покричи охрану, тебя трудно не услышать. Лес, чего ты смотришь — сними одеяло, расстели на полу…

Джас распоряжалась так деловито, что все потихоньку зашевелились и перестали рассматривать неподвижное тело. И только Гермиона разглядывала с каким-то жадным, порочным любопытством синее лицо с расплывшимися чертами и язык, что перестал помещаться во рту; тонкие, повисшие как плети руки; мокрое пятно вокруг ног — и слышала запах смерти и страха. Ничего не осталось от человека, с которым Гермиона была знакома, но которого никогда не знала.

И даже охранники были непривычно и человечно молчаливы, когда Гермиона, и Мэг, и Джас, и Лес отнесли Тео на одеяле к шурфу, ведущему на нижние уровни. Там разрушены были от времени крепления, и казалось, ход этот ведет к самому центру земли, туда, где не существовало ничего кроме темноты. А темноте было все равно, кого там пытаются в нее сбросить. Такая худая, после смерти Тео оказалась тяжелой, и Лес хмуро пробурчала, что у нее тяжелые кости, а Джас шикнула на Лес, потому что полагала, что к смерти стоит отнестись с уважением. Вместе с одеялом Тео сорвалась вниз — глухой свист и глухой же удар, еще один, и тишина. Гермиона ждала от кого-нибудь слов, но все молчали, и Генри, наконец, бросил глухо: «Пойдем», но Том ухватил его за рукав, попросил: «Подожди» — и отвел к началу штрека. Тогда очнулась от раздумий Джас и тихо сказала:

— Она не ныла никогда. Бороться, так боролась, сдалась, так сдалась. И не пыталась искать виноватых.

— Всегда помогала мне справляться с углем поначалу, когда я не успевала, — добавила Мэг.

— И слушала ту чепуху, что я несла ей. Никогда не прогоняла, — вставила Лес, припоминая свои рассказы.

— И посмотрела на меня накануне так, будто просила о помощи, но только я сделала вид, что мне все это показалось, — закончила Гермиона.

Лес сжала Гермионину ладонь:

— Она могла посмотреть на любого.

— Но посмотрела на меня.

— А я, я все никак не могу понять, как это получилось, что кому-то рядом с нами было так невыносимо плохо, — проговорила быстро Мэг, — так плохо, что он соорудил удавку из пояса и повесился на спинке собственной полки. Как это было — бороться с самым древним рефлексом — дышать? И никто, — Мэг смотрела в пол, но каждому показалось, будто она смотрит на него и к нему обращается, — никто ничего не почувствовал. Будто она встала попить воды. Будто искала под нарами вчерашний день…

— Мы устали, — прервала ее Джас, — тут нет ничего необычного. Мы день за днем живем с кем-то рядом, но знаем его и чувствуем так же, как любого незнакомого нам человека. Я не знаю, что завтра выкинешь ты, Мэг. Или ты, Гермиона. И ты, Лес. Я не слышала и я не знала ее. Но только это не значит, что я не чувствую себя виноватой, — Джас вздохнула. — Нам нужно идти. Не думаю я, что по столь грустному поводу охрана устроит нам выходной.

Но до гулкого звона, что начинал здесь новый день, еще было время, и они вновь свернулись на полках, укутавшись в одеяла. Тишина была слишком напряженной, слишком густой, и Гермиона даже обрадовалась, когда к ней обернулась с соседней полки Лес и, ухватившись за столбик, подтянулась поближе.

— Не спишь? — спросила Лес, и Гермиона подумала, что это звучит куда как глупо — она поминутно поворачивалась и всматривалась в темноту, но это был предлог для разговора, и Гермиона ответила просто:

— Не сплю. Попробуй тут засни.

— Ага, — прошептала Лес. — Я пытаюсь смотреть.

— За чем? — удивленно спросила Гермиона.

— За всеми. Вдруг кто опять. Раз мы ничего друг про друга не знаем.

— Так ты собираешься каждую ночь не спать?

— Сколько смогу, — сказала Лес и что-то хотела добавить еще, но осеклась.

— Продолжай, — попросила Гермиона. — Я теперь буду тебя слушать.

И Лес продолжила:

— Всю жизнь так. Никак. Хоть что-то хотелось бы сделать. Такое, чтобы себя терпеть дальше. Ни разу ничего не получилось. Когда все хорошо и порошок в кармане, думаешь, что вот завтра, непременно — завтра — возьмусь за то, о чем мечтала. Но завтра никак не могло наступить. И не о чем стало мечтать. Ты не знаешь, как с собой такой трудно жить. Когда данное себе слово не держишь. Когда изобретаешь тысячи причин… Я пытаюсь бороться с тем чудовищем, что живет внутри меня. Ему хочется только одного — ничего не делать и предаваться пустым размышлениям. И раз за разом оно побеждает. Раз за разом это нашептывающее всякую чепуху мне в уши чудовище оказывается сильней. И однажды наступит такой день, когда я ему поддамся. Тому, кого вырастила сама.

— Наверное, — проговорила Гермиона, не в силах придумать тут же, что ответить. — Наверное, как-то можно же еще… — И обругала себя за идиотское косноязычие.

— Как-то можно, но только, верно, это окажется еще одним воздушным замком, еще одним обещанием себе, которое я в очередной раз не сдержу. Мне нужно хоть за что-то уцепиться.

— Ты помогла Джинни, — отчаянно пыталась отыскать слова Гермиона. — Ты помогла мне тогда, помнишь, когда с конфетой. Я в тот день была как Тео вчера. Правда! — почти выкрикнула она, но Лес только вздохнула. — Ну хочешь, хочешь, — «какого Мерлина вечно не хватает слов, когда они так нужны?» — хочешь… — безнадежно произнесла Гермиона и замолчала.

— Хочу, — ответила Лес тихо. — Конечно, хочу.

— Тогда я рядом, — улыбнулась облегченно Гермиона. И на душе стало легко оттого, что, несмотря на косноязычие, преследовавшее ее весь вечер, они вполне друг друга поняли.

— Хватит шептаться, как дети в летнем лагере, — раздался с верхней полки голос Джас, — проклятые вы полуночники.

И Гермиона с Лес посмотрели друг на друга и улыбнулись, а Джас все ворчала:

— Что-то я не слышу клятв в вечной дружбе и все такое. Я тут, наверху, если что.

— Понятно, — откликнулась Гермиона и снова улыбнулась Лес.

День пятый

Они совсем не выспались и, неохотно перебирая угольную крошку, путали черные угольные куски и зеленоватые камни. Гермиона отчаянно зевала и думала о раскаленном шаре. Он был все время в ее разуме, каждый день и каждую минуту, и снился почти каждую ночь. Рука попыталась дернуться, но Гермиона остановилась, сосредоточилась, и самостоятельно желающие действовать мышцы на время успокоились. Так было у каждого из них, кроме Джоан. Кого они научили позже — у тех меньше. Больше всего досталось Гермионе и Джас. Но последняя удивительно легко научилась с этим справляться, и Гермиона почти не замечала у нее ни гримасничанья, ни судорог. И только Джас знала, как тяжело это дается.

И монотонное это существование, отмеченное на полке еще одной чертой, длинной чертой — сегодня было воскресенье, казалось, ничем не отличается от вчерашнего дня и от позавчерашнего. Просто с ними не было Тео.

Вечером, сразу перед тем, как пришло время потушить лампы и завернуться в сырые, отдающие подвальной гнилью одеяла, пришли охранники. Генри и Мак. Мак обычно водил патрули и, получается, был поважнее Генри. Лязгнула решетка, и они вошли в камеру. Застыли у дверей, заложив руки за пояс. Генри чуть поправил кобуру — то ли рисуясь, то ли намекая на то, что с ним лучше не шутить. Джас поднялась с полки и подошла к ним, стала на расстоянии полуметра, спросила внятно:

— Что-то случилось?

— Мы тебя хотели спросить, что случилось.

Джас помотала головой, не зная, что именно они хотят от нее услышать.

— Непонятно мне, — продолжил Генри, — никто из других камер не дергается, не вешается. Умирают, конечно, но не вешаются. И этих ваших гримас нет.

— Не знаю, — ответила Джас, — мы такие же, как и все. Работаем, ищем камни для Темного лорда. Мы не хуже других работаем, — начала заводиться она, — кого хочешь спроси. Даже лучше многих. И вы это знаете.

— Ну как? — не обратил внимания на ее слова Генри. — Кто-нибудь хочет что-то рассказать?

Но Мэг и Ханна потупились. Кейт и Лес улыбались, как идиоты. Джоан, как всегда, созерцала потолок, она вообще внимания не обратила на приход охранников. Эмма и Джейн присели на полках, кутаясь в одеяла. Эмма почему-то всхлипнула. Гермиона же разглядывала свои ботинки, раздумывая, откуда они взяли, что тут что-то не так. И чего они ждут, не желая, конечно, сообщать им ни о зелье, ни об излучателях. Любой легиллимент мог бы узнать правду. И им бы пришлось расстаться со всеми своими планами и, верно, с жизнью, но Гермиона не знала поблизости ни одного легиллимента кроме Снейпа. И не знала, является ли легиллименция такой разновидностью магии, которая тоже повлияет на свойства камня.

Все молчали, и теперь спросил Мак:

— Может, кто-нибудь пойдет с нами и поделится информацией? Нам есть чем отблагодарить верных Темному лорду.

И когда Лес подскочила к ним, Гермиона усмехнулась, пытаясь не сделать ничего такого, что могло бы привлечь внимание.

— Отлично, — улыбнулся Генри, — ты-то знаешь, что у нас есть.

Горькое разочарование наполнило сердце Гермионы, но только поймав шальной взгляд Лес, который она бросила на нее, выходя из камеры, Гермиона устыдилась своих мыслей.

Лес вернулась через пару часов, утирая разбитую губу. И присев на полку, сразу попыталась оправдаться. Запылало лицо, и Гермиона не смогла посмотреть Лес в глаза. Потому что, если бы пошла Джас или Джинни, ей бы и в голову не пришло сомневаться.

Джас оказалась или проницательнее, или тщательно скрывала до этого веру в то, что все люди хорошие и никого никогда не предают. Она спрыгнула с полки и уселась на кровать Гермионы, махнув рукой Ханне, чтобы та приглядела за коридором.

— Ну? — спросила Джас.

— Думаю, они на сегодня успокоились. После моих-то рассказов. Решат, верно, что у меня или бред, или паранойя, или я ем уголь, от которого меня так глючит. Вот, — пожаловалась Лес, шмыгнув носом, — даже стукнули разок. Сказали, что подождут до Рождества. Там приедет кто-то из внутреннего круга. Ему расскажут.

— Здорово, — улыбнулась Джас, двинув Лес плечом.

— Угу, — отозвалась она, — подумала, что все равно не отстанут, вот я и вызвалась. И даже не дали ничего, — она смутилась. — И, честно-то говоря, я по привычке расстроилась.

— Не выдумывай, — сказала Джас, — было бы из-за чего. — И глубоко зевнула. — Давайте спать, а?

— Спокойной ночи, Лес, Гермиона.

— Спокойной ночи, Джас.

День шестой

До Йоля осталось три дня, и с каждым днем по странному менялось восприятие времени. Время то летело, то замирало. То в час не случалось ничего, то в минуту вмещалась целая вечность. В предчувствии изменения, хоть и определенно к лучшему, но все же связанного с риском и возможным фатальным исходом, Гермиона не находила себе покоя. Все стало труднее — и работать, и блокировать сознание, и, торопливо поев, смиренно сидеть на месте, ожидая остальных. И если бы ей дали волю, то, казалось, Гермиона бежала бы и бежала, пытаясь избавиться от этого напряжения, пока не упала бы замертво.

Тяжелее стало справляться с неуправляемыми, хаотичными сокращениями мышц, и если с подергиваниями кисти и предплечья Гермиона еще старалась бороться, то на тик она попросту не обращала внимания. И привыкла к тому, что все, кроме Джоан, так же страшно, будто издеваясь, подмигивают ей.

Гермиона нащупывала порой пузырек с рвотным зельем, что прятался за подкладкой в поле куртки, но, вздыхая, опускала руку. Оставалось три дня. И нужно было быть вместе со всеми, а не тратить время и остатки здоровья на рвотное зелье и отдых у Снейпа.

Весь день болела голова, болью стучало в висках, давило затылок. Когда она сидела, перебирая камни, было легче. Гермиона работала кое-как, стараясь не делать резких движений, не нагибаться сильно вперед; ей казалось, что голова ее — переспелый плод, который может лопнуть в любой момент. Когда к ней подошел охранник и сказал грубо: «Ну-ка вставай, чего расселась», Гермиона начала подниматься, медленно, ухватившись руками за голову, будто пытаясь удержать ее на месте.

«Быстрее!» — прикрикнул недобрый мужчина в черной одежде, и Гермиона выпрямилась — в глазах потемнело, потом затошнило, а потом пришел запах. Запах золотой осени: горьких листьев и сухой травы, пригретой солнцем; щекочущий запах паутины, висящей в прозрачном воздухе; запах спелого, сухого, пропыленного зерна, но сладкий запах яблок — красных и желтых, и прозрачных от спелости — оказался сильнее всего и был последним, что помнила Гермиона.

День седьмой

Гермиона все никак не могла проснуться. Так иногда случалось в детстве на выходных. Когда и спать уже не спишь, но и проснуться никак не можешь. И в эти утренние часы ей виделись самые лучшие сны. Но стоило только в этой полудреме и слабости припомнить в точности, где она находится, и сон как рукой сняло, и Гермиона открыла глаза. Помигала, рассматривая потолок. Поняла с облегчением, что голова не болит, и, чтоб проверить наверняка, наклонила голову набок. Ничего. Боли не было. А было вокруг то, что Гермиона определенно считала лучшим местом в этой заброшенной шахте — зельеварочная Северуса Снейпа. Вот только хозяина не было видно. Она привстала на локтях, посмотрела по сторонам — Снейп сидел на рассохшемся стуле, стоявшем в изголовье, и спал, опустив голову на грудь. Гермиона раньше думала, что спать сидя невозможно в принципе, а в такой неудобной позе тем более. Но сейчас-то она знала, что спать можно было и сидя, и стоя, и какой-нибудь загогулиной, если дадут время. Почему-то болел по бокам язык. Металлический, прогорклый привкус стянул рот. И чуть ныла макушка. Гермиона дотронулась рукой до головы, ойкнула и тут же осеклась, не желая тревожить Снейпа. На затылке, под спутанными, слипшимися волосами и коркой запекшейся крови, растревоженная, заныла рана. «Расколотила голову. Упала, наверное, — подумала Гермиона, сглотнув и изумившись простоте мыслительных своих процессов. — И с языком что-то не так… Ну вот, не мытьем, так катаньем оказалась у Северуса Снейпа». Невозможно было понять, который час, и Гермиона вслушивалась в коридорные звуки, чтобы хоть примерно разобраться, что к чему. Но в тишине шахты она слышала только свое дыхание. Гермиона повернулась на бок, спустила ноги с кровати и присела, медленно болтая ногами и думая о всяких пустяках. О комнате с камином в Хогвартсе и чудной ванне для старост. О сливочном пиве и изобильных праздничных ужинах, которым она никогда не уделяла внимания. Вот Рон… Рон… И думать о нем легче было, если думать как о живом. Рон любит поесть, он мало что так любит, как поесть. И точка.

Голова Снейпа опустилась ниже, и он всхрапнул, и от звука этого сам проснулся.

— Уфф, — провел он тыльной стороной ладони по лбу, потом потер свой выдающийся нос. — Я совсем заспался…

Вгляделся в Гермиону, и тут же взгляд его стал строг и недобр:

— Какого черта, Грейнджер?

— Доброе утро, профессор, — от испуга она припомнила о никому не нужной субординации.

— Что ты несешь? — Снейп точно не был настроен благодушно. — Я вроде ясно дал тебе понять, что если что-то случится, ты должна оказаться тут. Почему я узнаю об этом только после того, как ты колотишься в судорогах на угольной крошке и разбиваешь себе голову?

— А язык? — нелогично поинтересовалась Гермиона, почему-то не проникнувшись тяжестью своего состояния и глубиной провинности.

— Что язык? — спросил озадаченно Снейп, растеряв от неожиданности если не весь запал, то добрую его часть.

— Язык болит, — сказала Гермиона, высовывая его в попытке посмотреть, что в точности с ним случилось. — Беда такая.

— Ты прикусила его во время судорог, обычное дело.

Так по-ребячески выглядела Гермиона, что Снейп смягчился:

— Пройдет. Ничего страшного.

— Да уж, — вздохнула Гермиона, принявшись ощупывать макушку, — только ты не кричи на меня больше. Я думала, что додержусь до Йоля.

— Продержусь, — машинально поправил Снейп. — Я и не кричал. Я воспитывал. Мне нужно, чтобы ты слушалась. На черта сдалась твоя инициатива и долбанное гриффиндорское геройство?

— Я поняла, — ответила Гермиона. — Я ж не могу все время поступать так, как видится правильным тебе. Хотела быть со всеми. А что за судороги? — вспомнила она страшное слово.

— Судороги, как судороги. В смысле, ничего в них нет хорошего. Обычный развернутый припадок, — Снейп застонал, выругался неслышно. — Что я несу? Ты меня сбиваешь. Сядь смирно, — сказал он, хотя Гермиона и так сидела неподвижно. — Насколько я знаю колдомедицину и медицину маглов, имеющиеся у тебя симптомы говорят о том, что поражена область подкорковых ядер, судороги, кажется, свидетельствуют и о поражении коры… Да ты не слушаешь меня совсем! Гермиона?

Она и вправду слушала Снейпа так, будто он рассказывал ей, что она невзначай заболела насморком.

— Ну Северус, я слушаю. Я же не закрываю уши. Просто ты бы не мог сказать мне понятнее. Вроде как: «Гермиона, через пару лет ты будешь какаться под себя». Или, например: «Гермиона, через десять лет ты и двух слов связать не сможешь». Как-нибудь так.

— Странная ты, не страшно?

— Страшно? Нет. Страшно мне бывает за кого-то. А за себя не страшно. Хотя желательно бы знать, к чему это приведет. Завещание и все такое.

— Если бы я знал, — вздохнул Снейп. — Ни к чему хорошему, точно. Интересно, что у тех, кто живет спокойно, восхваляя Волдеморта — ничего.

— Ага, — подтвердила Гермиона. — Только они, как магловские роботы… — она вздохнула. — Хотелось бы мне выбраться отсюда. Тут подумалось недавно — я черт знает сколько не видела ни солнца, ни неба. Я бледная, наверное, как привидение, да?

Но Снейп не ответил, может, счел вопрос этот риторическим, а может, просто не услышал. Он подошел к верстаку и взял с полки бутыль темного стекла.

— Держи, сейчас прими чайную ложку, потом вечером. И всем, кто с тобой, можно. Я приготовлю еще, — Снейп усмехнулся. — А вспомнишь травы с противосудорожным действием?

Гермиона удивленно подняла брови, потом задумалась, зашевелила беззвучно губами, будто повторяла что-то, и через минуту зачастила, верно, боясь позабыть половину:

— Так, из растений — мята перечная, мордовник шароголовый — семенные шишки, шикша, синеголовник плосколистный… — она запнулась, покрутила головой.

— Корни пиона уклоняющегося, — и опять остановилась, потерянно посмотрела на Снейпа. — Я не помню, — стиснула кисти. — Не помню… Не помню…

Снейп прервал ее:

— Перестань, добрая половина учеников и этого не вспомнит.

— Ну да, — вроде чуть успокоилась Гермиона. — Не вспомнят, конечно, не вспомнят, потому что они этого и не знали. Но я-то — знала…

— Следует добавить к симптомам нарушение долговременной памяти?

— Кажется, да. Вот это чертовски раздражает. Как тебе?

— Что?

— Изучать меня, как подопытного крысенка? Ох, да успокойся ты, — Гермиона привстала с кровати, хватая Снейпа, чьи усталые глаза вспыхнули, за руку, — я вовсе не это хотела сказать. Ладно тебе, я вообще в последнее время несу всякую чепуху. Всегда страдала за свой язык, который опережал мысли, — она, извиняясь, пожала плечами.

— Я еще в Хогвартсе заметил это, — язвительно пробурчал Снейп.

— Ладно тебе, — повторила Гермиона.

— Не думаешь ли ты, что у нас тут есть время на пустые разговоры?

— Нет, конечно, но тут как-то думается не только о насущном.

— Вернемся к зелью. Оно, естественно, обладает и снотворным эффектом, но лучше уж это, чем разбитая голова и судороги в самый неподходящий момент. Держи ложку.

— Оно мерзкое, — проговорила Гермиона, когда, зажмурившись и задержав дыхание, сглотнула темную жидкость, — горькое…

Принялась пыхтеть и плеваться.

— Я такой горькой горечи в жизни не пробовала.

— Оно такое же горькое, как почти все очень полезные лекарства, — равнодушно откликнулся Снейп. — Давай лучше к свету, я посмотрю бедовую твою голову.

— Щипать будет? — опасливо покосилась на Снейпа Гермиона.

— А ты как думаешь? У меня из антисептиков только спирт… Не вертись, сиди смирно.

Снейп потянулся к полке, что-то металлически звякнуло.

— Ты чем там чикаешь, Северус? — спросила Гермиона, пытаясь спрятать голову в плечи.

— Как мне обработать рану, когда я ее не вижу?

— Ладно, ладно… Ай, Снейп, больно же, — прошипела Гермиона, когда на рану попал спирт. — Сделай что-нибудь.

— Что я должен сделать, мисс Грейнджер?

— Ты никогда разве не был ребенком? Хотя, может, и не был, — продолжила шипеть она. — Подуй, пожалуйста, так обычно помогает.

— Гермиона, ты меня сведешь с ума, — пробурчал Снейп, но все-таки подул ей на макушку, и Гермиона облегченно выдохнула.

— Когда? — спросила она, обернувшись.

— Завтра ночью. Я приду к вам. Есть такое время — час быка.

— Я знаю. Dolor ignis ante lucem. Я буду ждать. Мне бы уже обратно, Северус.

— Торопишься. Бежишь — если даже устала. Мне беспокойно от этого, — и Снейп хотел добавить: «Мне не по себе от этого стало», но это чересчур напоминало нескладные стихи, и он промолчал. И вспомнились четыре строчки, исчерканные так, что прорвался пергамент, написанные давным-давно в том странном возрасте, когда почти все пробуют писать стихи.

— Позовешь охрану? — попросила Гермиона, смущенная несколько словами Снейпа и решившая сделать вид, что слова эти не слышала. Потому что не знала, совсем не знала, что ему ответить.

Но Снейп молчал.

— Да что с тобой? — Встала Гермиона со стула, сжимая в руке бутылочку с зельем.

— Гермиона?

— Да?

— Можно я тебя поцелую?

— Как бы самое время, — ничуть не удивилась Гермиона, и Снейп перестал отводить глаза. — Но можно. Почему бы и нет. Последний раз, скупая слеза, — несла Гермиона всякую чепуху, на деле-то смутившись донельзя. И если что ее и выдавало, так это румянец, загоревшийся на скулах.

Гермионе нравилось целоваться с Роном, но ей не с кем было его сравнить. Она помнила, что у него были пухлые, мягкие губы, и Рон всегда так старался, что Гермиона чувствовала, будто он хочет упрятать ее внутри, оставив торчать снаружи лишь чинные Гермионины туфли. После поцелуев с Роном губы у Гермионы ныли. И она удивлялась потом, как можно на поцелуи и прочее вот так выкинуть пару часов. Совсем незаметно. Но смотрела на довольное лицо Рона и стыдилась своих мыслей.

Снейп был другим. Он взял ее за плечи, будто боялся, что она отшатнется, нагнулся и просто прикоснулся сухими, горячими губами к губам Гермионы.

— Спасибо, — проговорил он, отстраняясь.

Гермиона смотрела на Снейпа прищурясь:

— Мне не говорили раньше за это спасибо. А так бывает у друзей?

— Бывает, — усмехнулся Снейп. — Только у самых лучших. Которые друг у друга одни во всем свете. Так я зову охрану?

— Зови. Значит, час быка?

— Час быка.

День последний. Побег

С зельем стало лучше. Только все время хотелось спать. Но даже надоедливый, привычный тик перестал Гермиону беспокоить. Сонные, но радостные смотрели на нее остальные, а Джас что-то мурлыкала себе под нос.

Но напряжение сводило Гермиону с ума. Тут и рядом не стояли экзамены в Хогвартсе. Время тянулось бесконечно. И хотя Гермиона много слышала о субъективности восприятия времени, только сейчас она ощутила это в полной мере. Так, верно, воспринимается отвлеченно каждая известная человечеству мудрость, пока не прочувствуешь ее на собственной шкуре.

Еда была сегодня еще более безвкусной. Лица охранников сливались в один собирательный образ хмурого, недоброго мужчины средних лет. Что-то ныло и ныло весь день под ложечкой, и Гермиона не могла взять себя в руки и путала камни и уголь. Лес улыбалась. Джас внешне казалась спокойной, а остальные просто ничего не знали. Так, думалось Гермионе и Джас, будет безопаснее. Оставалось только предупредить Джинни, чтобы к оговоренному времени она ждала у решетки. Хотя Джас сказала, что это бред и сумасшествие, что из-за одного человека можно сорвать всю операцию, но Гермиона была тут непреклонна, и Лес снова вызвалась сообщить Джинни.

Гермионе беспрестанно казалось, будто что-нибудь случится и все пропадет. И так не ахти какой план. Как всегда бывало в фильмах и книгах — из-за одной мелочи все покатится кувырком. Не вовремя сорвавшееся с губ слово. Не туда брошенный взгляд. Случайно проходивший мимо охранник. Что-нибудь такое. То, что помешает Гермионе вдохнуть свежего воздуха, посмотреть на звезды — а ей думалось, что они выберутся до рассвета — и снова вступить в ряды противостоящих Волдеморту.

Но день прошел как обычно. Вечером они допили горькое зелье. Как всегда прозвенела заржавленная рельса, и погасла керосиновая лампа. Гермиона не надеялась поспать. Ворочалась с боку на бок Джас. Сидела столбиком на кровати Лес, закутавшись в одеяло, и напоминала почему-то бедуина. Хотя Гермиона никогда их в жизни не видела, но, казалось, они должны быть такими. Она переглядывалась с Лес время от времени. И не было того, о чем бы она не успела подумать в эту ночь.

Она думала о Снейпе, а точнее о том, что все мужчины напоминают мальчишек. О том, что и Снейп когда-нибудь может стать простым и понятным, как Рон и как Гарри. Что кажется он загадкой только сейчас — взрослый, угрюмый, саркастичный человек, вполне возможно, уже сам запутавшийся, кому он служит. Думать так про Снейпа было непривычно и странно, но здесь, в подземельях, давно стерлась грань между реальным и придуманным.

Она размышляла о Лес и о том, стоит ли одна спасенная человеческая жизнь чего-то на этой земле. И оправдает ли это жизнь другого человека.

Но в промежутках между этими глобальными, с точки зрения Гермионы, вопросами в голову лезла всякая дрянь и несколько сбивала Гермиону с высокопарного строя мыслей. Ей даже слова на ум приходили исключительно пафосные. И она, верно, могла бы расплакаться в этот час, когда властвуют демоны сна и самые страшные демоны — твоего разума; когда перед рассветом — тоска смертельная; когда, несмотря на Лес, которая переглядывалась с Гермионой, казалось, что она на земле одна-одинешенька и нет вокруг нее живых людей, а только куклы, и так было, есть и будет. И время это могло довести до сумасшествия кого угодно и не только Гермиону.

Она слышала, как орали охранники и пели заунывные песни, как всегда бывает, когда люди пьют и напиваются до слезливой одури. Они, может, и забрали кого из камер, но их обошли стороной. Памятуя, наверное, о Тео, и за это стоило ее поблагодарить.

Как спасение в этой невыносимой тишине раздались тихие шаги в коридоре, и перед решеткой появился Снейп, а Джас легко встала с полки и оказалась у замка. Она и вправду была мастером своего дела. Гермиона не успела досчитать до десяти, как замок глухо звякнул. Снейп придержал решетку, чуть поднимая ее на петлях, чтобы она не скрипела. Гермиона пихнула Мэг и Ханну. Лес — Кейт и Эмму. Они подняли с полок Джоан. И Джейн. Снейп тоскливо оглядел их, но не сказал ни слова. Они вышли из камеры, и Снейп прикрыл решетку. Он шепнул что-то Джас и отдал ей палочку. Джас заткнула ее за пояс и растворилась в коридорном полумраке. Остальные двинулись за Снейпом. Гермиона дышала ему в затылок, иногда наступала на пятки и слышала тогда, как он чертыхается.

Он хорошо изучил старую шахту и точно знал, куда шел, и вскоре они оказались у короткого штрека, заканчивающегося тупиком. Они спрятались там и ждали Джас. Снейп схватил Гермиону за руку, привлек к себе и, разжав ей пальцы, вложил туда палочку. Ладони у Гермионы были холодные.

— Только в самом крайнем случае, — прошипел еле слышно Снейп. — Ясно, Грейнджер?

— Ясно, Снейп, — огрызнулась Гермиона, надеясь, что это самый крайний случай наступит как можно быстрее. Напряжение выплеснулось гулким стуком сердца, патологической подвижностью и неукротимым желанием поговорить. Но двигаться в узком пространстве не получалось. Говорить было опасно, и Гермиона уткнулась Снейпу в рукав. И в тишине только Джоан попыталась что-то спросить вполголоса, но Лес, которой поручили за Джоан присматривать, зажала ей рот рукой.

Они ждали Джинни и Джас. Гермиона гладила палочку большим пальцем, она казалась мягкой и ласковой, как замша. И хотелось бы ей раскидать тут всех «ступефаями», обезоружить «экспеллиармусами», обездвижить «петрификусами тоталусами», заткнуть «силенсио»…

Когда в коридоре послышались поспешные шаги, все как один задержали дыхание. С горящими глазами к ним ворвалась Джас, держа в одной руке палочку, а второй крепко стиснув ладонь Джинни. Джинни тут же отыскала взглядом Гермиону, приткнувшуюся к плечу Снейпа, и кивнула.

— Бежим, — выпалила Джас, — бежим.

И они побежали, а Снейп спрашивал на ходу, что там случилось. Гермиона слышала сквозь шумное дыхание и топот ног, что кто-то из камеры Джинни, до мозга костей проникнувшийся служением Волдеморту, поднял тревогу, когда Джинни покинула пещеру, а Джас заново закрыла замок. И что новообращенный служитель Темного лорда кричит во всю глотку, и вопрос времени, когда перепившиеся охранники услышат эти вопли.

— Всех не заткнешь, — бросила на бегу Джас, отвечая на невысказанный вопрос Снейпа. — Тем более она очнулась, когда я уже закрыла камеру заново. Показалось — не стоит возиться.

— Ладно, — бросил Снейп. — Ты и ты — со мной, — махнул он рукой в сторону Джас и Лес, останавливая всех и оставляя их в одиночестве. И только злой взгляд его удержал Гермиону на месте, иначе бы она сорвалась вслед за ним. — Как услышите крики и стук, бегите к выходу, — бросил он напоследок.

Они шли к выходу из штольни. Две массивные деревянные двери, запиравшиеся с внешней стороны. Караулка. Два охранника. Снейп добрых два месяца втирался в доверие каждой смене. И втерся-таки. Иначе был бы он просто преподаватель зельеварения, а не двойной шпион. Снейп вдохнул, показал Джас и Лесли, куда им встать, и отбил костяшками по двери затейливую дробь. Лязгнула цепочка, и открылось маленькое окошечко. Охранник глянул в коридор и, заметив Снейпа, спросил заинтересованно:

— А-а-а, ты. Ну что, принес?

— Принес. Как договаривались, — Снейп достал из сюртука плоскую бутылку. — Как всегда.

Охранник просунул неловко руку и забрал принесенное.

— Эй, Джим, — позвал он приятеля, — смотри, что у нас теперь есть. Хватани, а то у тебя зуб на зуб не попадает.

— Ага, — раздался голос Джима, потом что-то коротко булькнуло, а Джим довольно хмыкнул. — Хорошая у тебя вещь получается, Снейп! — просунул он голову в окошко. — Вот что значит — зельевар. Я б в жизни не пил огневиски, если бы мне такую штуку варили. А ты как всегда хочешь подышать свежим воздухом?

— Не отказался бы, — ответил Снейп, прилично надышавшийся за последние пару недель свежим воздухом и даже простывший — продуло холодным зимним ветром.

— Давай, Эдди, выпустим Снейпа на минуту.

— Открывай, — разрешил размякший Эд. — Ты бы, Снейп, сбегал потом к нашим, вниз. Сегодня Йоль, как-никак, Мак собирался жарить мясо. Мы бы тоже не отказались. Но они, верно, так перепились, что забыли про нас.

— Да спят они уже, — пробурчал Джим, открывая замок. Дверь завизжала и поддалась.

— Схожу, — отозвался Снейп, дожидаясь, пока Джим откроет дверь достаточно широко. — Посмотрю, что там у них осталось.

— Курить будешь? — предложил лениво Эд, усевшись на сколоченную как попало шаткую скамейку и принявшись набивать трубку табаком.

— Нет, сегодня не хочется, — отказался Снейп и, заложив руки за спину, сжимая в кулаке короткий обрезок железной трубы от крепи, глубоко вдохнул, уставившись на небо, где ярко сегодня мерцали звезды. — Здорово как! Не то что в этих казематах.

И резко развернувшись, он ударил Джима обрезком трубы по затылку, голова оказалась странно мягкой и треснула глухо, как спелый арбуз. И тут же в дверь ворвались Джас и Лес, пытаясь помочь Снейпу скрутить Эда, из-под которого он выбил скамейку, но Снейп справился сам. Джас побежала обратно — навстречу Гермионе и компании, а Снейп с Лес связали Эда и затолкали его в будку. Лес взяла себе пистолет Джима, Снейп забрал оружие у Эда.

Гермиона, услышав сначала визг дверных петель, а потом шум борьбы, схватила за руку Джоан и понеслась к выходу, за ней молча бежали остальные. Мэг помогала запыхавшейся Кейт. Та и в лучшие годы не очень-то бегала, а сейчас, изнеможденная и уставшая, пыхтела позади всех. Мэг раздумывала, что, может, стоить взвалить ее на плечо и так окажется быстрее. Но была она все же игроком в квиддич, а не тяжелоатлетом.

За Джоан взялась Лес, передав пистолет Джас. Мэг позвала на помощь Эмму, и они, подхватив Кейт за руки с обеих сторон, побежали за Снейпом, который один знал, почему надо бежать именно туда и именно по такой траектории. И в самую длинную ночь в году лунный свет предательски лился на голую равнину, где негде было укрыться и где, как на ладони, оказалась их маленькая растянувшаяся группа. Гермионе вспомнился путь кольценосца к Ородруину, выжженная земля Горгората и отроги Барад-Дура. Но только здесь вокруг был снег. И не было орков. Гермиона бежала, оскальзываясь, по тропинке, дыхание с непривычки сбивалось, но холодно не было, только стыли кисти. Снейп вел их к темному, приземистому строению, чья двускатная крыша занесена была наполовину снегом. Стрекот автомата прозвучал в тишине этой равнины как гром, и Гермиона вздрогнула, а кто-то вскрикнул и упал в снег сбоку от тропинки. «Быстрее!» — подгонял Снейп, но Гермиона остановилась, пытаясь разглядеть лежащего. Кто хлопнул ее по спине, и она упала в снег.

— Какого черта? — прошипела Джас, падая рядом. — Ты уж или беги, или лежи. Стоишь как пугало.

— Смотри, — мотнула Гермиона головой в сторону чернеющей в снегу фигуры. — Кто там?

— Лес. Шевелится, кажется. Стрелки из них вроде никудышные, но шальная пуля везде достанет. Давай быстро.

И Гермиона поняла, что ползать по-пластунски не только неудобно, но и крайне неприятно — жесткий снег набивался в рукава, ранил и студил руки, проникал под куртку.

Пуля пробила Лес легкое — алая кровь пенилась на губах. Но Лес улыбалась.

— Эй, — ухватила ее за плечо Гермиона.

— Не совсем так, как мне хотелось, — проговорила хрипло Лес, — но все-таки вполне… я уже никогда не успею себя обмануть. Почти как мечталось в детстве. Одно жалко.

— Что? — спросила Гермиона, подобравшись совсем близко, не обращая внимания на то, что где-то раздавались выстрелы и крики, а с внешних постов бежали к ним волшебники.

— Не получилось героически кого-нибудь спасти.

И Гермиона открыла рот, в попытке произнести подобающую моменту подбадривающую ерунду, как вдруг вспомнила о палочке, которую держала в руке. И рассмеялась.

В это же мгновение беглецы во главе со Снейпом добежали до укрытия, и Северус справился с охранником, который напуганный шумом, доносящимся с улицы, приоткрыл дверь и выглянул наружу. Оказалось, что магловские пистолеты, если попасть, не хуже привычной Пожирателям «авады». Второй охранник был менее пугливым и более расторопным: он выбрался с черного хода — с другого торца строения — и принялся палить по нападавшим. Джас, решив, что терять так и так уже нечего, взмахнула палочкой, как скрипач, и заорала во всю глотку: «Импедемента максима!», и — о чудо! — пули зависли в воздухе и тонко, противно принялись звенеть. Яростный «Ступефай!» отбросил противника метров на тридцать, и он, верно, переломал себе все кости, а Джас недоверчиво воззрилась на палочку.

Палочка понравилась Гермионе с самого начала. Она для пробы прошептала: «Эрегуло!», и ладонь обожгло теплом так же, как тогда, когда она произнесла первое в своей жизни заклинание. Но вместо маленького красного искряного снопика вылетел фонтан алых искр, радостный и шипящий, как бенгальский огонь. В то же мгновение сообразив, что палочка работает и даже чересчур и что этот искряной фонтан изрядно привлекает внимание, Гермиона метнулась в сторону, выкрикивая «Протего!», — щит засветился в воздухе, и такого щита она не видела ни у одного волшебника. Не раздумывая Гермиона направила палочку на Лес, крикнула: «Левикорпус!» — и ринулась вместе с Лес к строению, за которым спрятались остальные. Так быстро она не бегала ни разу в жизни. Гермиона еще успела заметить, как Джас кивнула Снейпу, прошептала что-то, потом сказала: «Аппарэйт!» — и исчезла. Если существовали молитвы от расщепления при аппарации, эта, очевидно, была одной из них.

Гермиона не сильна была в исцеляющих заклинаниях, а, может, было слишком поздно, потому что в ответ на отчаянное «Волнера санентум!» Лес дернулась и затихла, застыла на губах кровавая пена. Гермиона ринулась к ней, но крик Снейпа остановил ее.

— Замри! — приказал он, выглядывая из-за стены, в попытке оценить с каких сторон и сколько человек подходит. — Я присмотрю за ней. Нам нужна защита. Как палочка?

— Очень. Лучше, чем моя бывшая, — отозвалась Гермиона, боясь шевельнуться.

— Тогда попробуй что-нибудь из щитовых чар, у меня ничего не выходит, — с досадой проговорил Снейп, взмахнул палочкой и произнес: «Люмос!», но на конце палочки появилась жалкая искра, и та тут же погасла.

— Я попробую, — отозвалась Гермиона, встала твердо на ноги и прокричала: «Протего тоталум!»

Гудящий звук появился и остался, и прозрачный купол, отсвечивающий зеленым, накрыл беглецов и строение, за которым они укрылись. Мэг выскочила, размахивая пистолетом, выскочила из двери и закричала: «Там камень, там ящики с камнем!»

Гермиона рассмеялась, смех понесся над заснеженной равниной, был звонок и гулок, и Снейп испугался на миг, что Гермиона повредилась в уме. Что натворит она от злости? Но зря он волновался. Он за раз не слышал столько милосердных заклинаний. Лежали в снегу те, кто бежал от шахт: усиленное «инкарцеро» спеленало охранников с головы до пят, они напоминали куколок тутового шелкопряда. Жалкие попытки волшебников разбивались о неприступный «протего тоталум», а Гермиона, казалось, развлекалась вовсю, не жалея «конфундусов», «локомоторов мортис», «таранталлегр», которые, конечно, не наносили противнику физических повреждений, но лишали возможности не только атаковать, но и вообще координировано перемещаться. Снейп смотрел восхищенно на худое ее лицо и горящие глаза, на руку, размахивающую палочкой. Гермиона похожа была на дирижера, который ничего не видит кроме оркестра и полностью поглощен музыкой.

Только сейчас Снейп заметил, как пронзительно холодно на равнине. Как невыносимо высоко и недосягаемо черное небо и равнодушные звезды. И негде укрыться среди этого холода. Он с удивлением почувствовал, как кто-то схватил его за руку и обернулся — это была Джинни Уизли, она смотрела на него так, будто сама не понимала, зачем ухватилась за Снейпа. Но он сжал чужую ладонь в своей — раз сейчас так было нужно.

Остальные стояли у стены, у тела Лес — кто-то прикрыл ее курткой, и Снейп подумал, что это последняя глупость — укрывать мертвого человека, будто он замерзнет. А может, это было единственно верным. Но в последнее время все ориентиры сдвинулись с места, и он не мог бы сказать наверняка, что есть истина.

Тусклый лунный свет лился на их лица, и яркие вспышки, срывавшиеся с палочки Гермионы, выхватывали выступающие скулы, надбровья, играли в восхищенно смотрящих глазах.

И Снейпу было непривычно и неуютно — ничего сейчас от него не зависело.

Ни до, ни после Гермиона не чувствовала себя такой сильной. Это опьяняло почище любого вина. Сила, которая, казалось, была неисчерпаема. И Гермиона не могла остановиться. Она забыла про Снейпа и Лес, лежавшую у стены. Она не знала тогда, как удалось ей не разнести все вокруг — так много было в ней силы — может, просто не хотелось уподобляться Пожирателям смерти.

Снейп подумал, что зря он послал Джас за аврорами и Орденом феникса. Гермиона вполне справлялась сама. Он боялся, что к прибытию Гарри Поттера, Дамблдора и прочих тут нечего будет делать.

Гермиона расцвечивала небо фейерверками и салютами. Походя взорвала несколько деревьев. Попыталась отбросить внушительный кусок скалы — и у нее получилось. В голове даже мелькнула идея: крикнуть какой-нибудь «Легиллименс тоталум!» и узнать, что думают все вокруг, и так окончательно сойти с ума, но палочка вновь взметнулась к небу, и аппарирующие авроры и члены Ордена феникса увидели самый огромный бенгальский огонь в жизни — он точно занимал полнеба. А Гермиона вспомнила про «бомбарда максима», и это казалось вполне подходящим для того, чтобы справиться с зудом, охватывающим предплечье и кисть; но сладко запахло яблоками и соломой, которой их перекладывают, и терпко — палыми листьями, и Снейп успел подхватить падающую Гермиону, не радуясь тому, что снова начались судороги, но благодарный за то, что прекратился этот безудержный поток заклинаний.

В этом филиале от Святого Мунго было даже хуже, чем в приснопамятной волдемортовской шахте. Там было плохо, а здесь было никак. Серый потолок. Больничный запах — больницы, что магловские, что волшебные, пахли одинаково. Это был казенный запах, и от него хотелось реветь и становилось холодно, и Гермиона забыла, что у нее есть дом.

Если бы она могла сбежать отсюда, то давно бы сделала это. Гермиона пыталась объяснить суровым докторам, что вменяема и за свою жизнь вполне может отвечать сама. Они слушали Гермиону, кивали, вручали очередное мерзопакостное зелье, но не отдавали палочку и палату закрывали на ключ. Два оборота скрипучего замка.

Судороги беспокоили нечасто. Сначала раз в день, потом в два дня, теперь от силы раз в неделю. Но с каждым следующим приступом все больше требовалось времени на то, чтобы прийти в себя. И постоянно болел язык. Но это было так, мелочи. Мелочи по сравнению со сводящей с ума скукой, бесцельным разглядыванием потолка и гаданием — а что же происходит во внешнем мире?

Приходила Джинни. Отмалчивалась, разглядывала плиточный пол. Глухо бросила: «Извини…», и Гермиона не придумала, что ответить, и не попросила Джинни забрать ее отсюда. Они сидели на расстоянии полуметра, но это расстояние, как и все в мире, оказалось относительным. Гермионе представлялась серая высокая бетонная стена с торчащими из нее железными прутьями. Но если была бы это и вправду стена, ее можно было разбить, разрушить, а отчуждение между ними казалось вечным. Не вражда. Не вооруженное перемирие. Ничего. И Гермионе не хотелось предпринимать никаких усилий. Ее вполне устраивала та тишина, что жила теперь между ними.

Прошло несколько дней, наполненных покоем и мерзкими зельями. Гермиона смотрела в окно, выходившее на внутренний двор, где стояли мусорные баки, рядом свалены были в кучу пустые ящики. Небо плотно обложило снеговыми тучами, и весь день от этого был пасмурным и безрадостным. В такой день хорошо думается о чем-нибудь грустном, и Гермиона вспомнила слова Снейпа о том, что друзья умирают, предают и когда-нибудь не приходят. Лучше бы он просто не пришел…

Когда ключ провернули в замке, Гермиона подумала, что принесли обед — время подходило к тому — и даже не обернулась.

— Гермиона…

Никто здесь не называл ее по имени, только сухо, официально — мисс Грейнджер, и ни у кого из персонала не было такого знакомого голоса. Правда, Гарри Поттер, похоже, где-то подстыл — он хрипел и говорил в нос.

— Гарри, — обернулась Гермиона и застыла, ожидая, что сделает он. Слишком давно они не виделись.

Но Гарри остался прежним Гарри Поттером. Хорошим другом. Преданным соратником. Безоговорочным последователем светлой стороны силы. Он подошел к Гермионе и обнял ее.

— Гарри, — радостно проговорила она, чувствуя, как от сильных его объятий что-то хрустнуло в груди. — Ты меня раздавишь.

— Это я так рад тебя видеть, — сказал он ей на ухо, и Гермиона подумала, что он вдобавок решил ее оглушить. — Я бы закричал сейчас от радости. Правда… Прости, что долго не показывался. Война…

— И как оно? — спросила Гермиона.

Гарри ослабил хватку, но не отпустил ее совершенно, а она и не вырывалась.

— Мы победили. Сбылось пророчество. И Волдеморт повержен. Во многом, если не во всем, благодаря тебе, Гермиона. Если бы не вы, мы бы не справились с Пожирателями. С этим камнем они были почти неуязвимы. Мы только и занимались тем, что удирали от них. В эту осень Темному лорду все удавалось — Волдеморт захватил Министерство, потом все-таки взял Хогвартс. Орден феникса и большинство авроров ушли в глухое подполье… Я тебе все расскажу, но это долгая история…

— Конечно, расскажешь. Давно я не слышала хороших новостей, Гарри. И всегда любила длинные истории. Но что теперь делать, я даже не знаю. Так неожиданно закончилась война. А я простояла в стороне. Отпустишь меня? Не очень-то удобно разговаривать с твоим плечом.

Гарри отошел, и Гермиона смогла его рассмотреть:

— Ты вот нисколечко не изменился.

— Ну да, — ответил он смущенно, рассматривая Гермиону зелеными своими глазами. — А ты изменилась.

— Совсем все плохо? — спросила она, глядя в сторону.

В палате было зеркало, и Гермиона по утрам бросала на себя быстрый взгляд. Поспешно, не желая вглядываться в исхудавшее это лицо, искусанные губы и тусклые волосы. Тень того, что было Гермионой Грейнджер.

— Нет. Чуть постарше, чем есть, но тут дело в чем-то другом. Ты — другая, Гермиона. Ты смотришь, как совсем незнакомый мне взрослый человек.

Гермиона присела на кровать, хлопнула рукой по серому, скучному, как и все тут, одеялу. И они сидели с Гарри Поттером, как бывало в старые добрые времена. В гостиной Гриффиндора перед камином. Или на скамье во внутреннем дворе. Или в «Трех метлах». Только не было с ними Рона. И Джинни.

— Знаешь, — сказал, помолчав, Гарри, — ты не обижайся на Джинни. Дай ей время.

— Я не обижаюсь, Гарри. Мне почти все равно. Лучше скажи, почему меня держат здесь как узника?

— Для твоего же блага. Ты помогла нам достаточно, Гермиона. А сейчас тебе нужна помощь.

— Ох, Гарри, я терпеть не могу, когда начинают заводить речь о чьем-то благе. Я хочу выйти отсюда.

— Не торопись, Гермиона. Куда ты пойдешь? Твои родители в Австралии. Ты хочешь в Нору?

— Нет, — мотнула головой она. — Я еще не готова посмотреть в глаза Молли, Артуру и Роновым братьям.

— Тогда куда? — снова спросил Гарри. — Я с радостью бы пригласил тебя к себе, но я почти не бываю дома. Война закончилась, и нужно строить мир заново. Да и ночую я чаще всего в Норе, — он пожал плечами, будто за что-то извиняясь. — Там светло. И друзья вокруг — почти все время кто-нибудь да гостит. А в моем доме как в склепе. Да я никогда и не чувствовал себя там как дома.

Гермиона помолчала с минуту, потом спросила, желая и не желая слышать ответ:

— А где Снейп?

— Снейп? — переспросил Гарри. — Что ему сделается, Снейпу!

И это одновременно наполнило Гермиону горечью и радостью, и она не знала, что сильней.

— Помогает нам отлавливать Пожирателей смерти, в промежутках варит зелья для тебя и других, кто спасся с тобой. Когда-то, наверное, спит, но я ни разу не видел его за этим занятием.

Гермиона вздохнула, обрадованная тем, что Снейп находится в добром здравии, и огорченная тем, что он ни разу к ней не заглянул. Друзья уходят. Тут нет ничего странного.

— А кто погиб тогда? — спросила она, рассматривая ботинок Гарри, носок был вытерт, а размочаленные кончики шнурков уныло болтались.

— Один охранник — Снейп хорошо его приложил. И один сквиб. Одна сквиб, — попробовал поправиться Гарри. — Уфф, запутался я.

— Лес? — спросила Гермиона, хотя понимала, что Гарри может и не знать ее имени.

— Вроде так ее звали, — ответил он, и Гермиона подумала, что совсем забыла тогда о Лес; и хоть не смогла бы помочь ей больше, чем уже помогла, но то, что она забыла, заставило ее почувствовать себя довольно неуютно. Гнусно так. Это, а еще то, что Гермиона вздохнула с облегчением — не нужно держать обещание и быть рядом, тратя свою жизнь на другого человека. На попытку спасти его от него самого. Там, в подземельях, все казалось другим.

— Попроси Снейпа зайти, — сказала Гермиона.

— Попрошу, как только его увижу.

— Скажи, что иначе я отсюда сбегу и уши ему пообрываю, — отозвалась невесело она, и Гарри понял, что Гермиона не шутит.

— Обязательно передам хотя бы для того, чтобы посмотреть на его лицо. И знаешь, Гермиона? — глянул он ей в глаза. — Рон бы в жизни не стал тебя винить. Вот точно-точно. И тебе не стоит.

— Спасибо, Гарри, — уткнулась Гермиона ему в плечо и с переменным успехом боролась с подступившими к самому горлу слезами.

Гарри обнял ее, и так они сидели долго-долго.

Снейп не заставил себя долго ждать, и, когда он пришел после полудня и принес запах только что разрезанного арбуза, стряхивая с мантии слипшийся снег, Гермиона сначала попробовала дуться, но это как-то не получалось, и она проговорила радостно:

— Здравствуй!

— Привет! — отозвался Снейп по-мальчишески. — Ждал, пока позовешь.

— Вот как, — облегченно откликнулась Гермиона, и счастливая улыбка растянула ее губы. — А мне уже померещилось черт знает что.

— И зря, — сказал Снейп, раскладывая мокрую мантию на батарейных коленцах. — Так друг о друге вообще никогда думать не должен, Грейнджер.

— Вот как, — повторила она. — Слушай, Северус, забери меня отсюда.

— Гермиона, мне некогда сейчас за тобой присматривать.

— Я не прошу тебя за мной присматривать. Я прошу тебя забрать меня отсюда, пока я от скуки не сошла с ума.

— Но Гермиона…

— Северус, — сказала она серьезно, — мне не к кому больше попроситься. И ты знаешь, что это так.

— Ну ладно, — махнул он рукой. — Завтра. Но дома у меня холодно и неуютно.

— Ерунда, — губы ее расплылись в широкой улыбке. — Я справлюсь.

Снейп уселся на табуретку у кровати. Гермиона — на холодный подоконник.

— Как Джас? — спросила она.

— Джас? Ее удержишь! Сбежала отсюда в первый же день. За зельем приходит ко мне на дом, да и то через раз.

— А как она? Как Ханна? Мэг?..

Снейп прервал ее:

— Все хорошо. Больше всего досталось тебе и Джас. Но я каждый день пытаюсь сварить новое, единственно подходящее зелье. Судороги стали реже.

— Реже, — подтвердила Гермиона. — Но только я все время как в полудреме. И все вокруг кажется серым. Я бы помогла тебе с зельем. Не так уж плохо я успевала на зельеварении, как ты это подчеркивал на каждом занятии.

— Я приеду завтра за тобой. К вечеру, — Снейп нахмурился. — Слезай с подоконника. Он холодный и каменный. Иди сюда.

— Куда? — спросила Гермиона удивленно.

— На кровать. Ты же не видишь тут второй табуретки.

— Точно, — выдавила Гермиона и уселась на краешек кровати. — А что в шахтах? Что с минералом? — спросила она, желая сменить тему, сделав самое удивленное свое лицо.

— Там уже поработали сотрудники Министерства и десяток сильных магов. Несколько часов, множество не наносящих никому вреда заклинаний — и минерал лишился своей силы. Излучатели забрали в отдел Тайн, туда же я передал образцы зелья и рецепт. Кстати, — Снейп глянул ей в глаза, — собираются открывать новый отдел совместно с маглами, который будет заниматься исследованием минерала, изучением магии с позиции физики.

— Звучит здорово, — противореча словам, без восторга отозвалась Гермиона.

— Ты могла бы попробовать. Кажется, это будет интересным.

— Думаешь? — спросила она, и когда Снейп кивнул, продолжила: — Мне что-то сейчас ничего не интересно. Только хотелось бы отсюда выбраться.

— Это пройдет, — заверил Снейп.

— Садись рядом, — попросила Гермиона. — Почему-то, когда ты там, на расстоянии, мне кажется, что ничего никогда не было. Ни с тобой. Ни со мной.

— Как скажешь, — усмехнулся Снейп, присаживаясь на кровать. — Тем более что табуретка очень жесткая. Только я мокрый.

— Жесткая-жесткая. Я на ней никогда не сижу поэтому, — бормотала Гермиона, пододвигаясь к Снейпу. Он и правда был мокрый и холодный от этого. — Спасибо, что пришел.

— Думал, тебе нужно побыть одной. Иначе пришел бы раньше.

— А я уже испугалась. Мог бы дать знать, что живой.

— Прости. В кои-то веки профессор Снейп что-то не просчитал. Я, наверное, просто устал. Просто я смертельно устал, — признался он, наконец.

— Я буду ждать тебя завтра. Я, кстати, умею готовить яичницу с беконом.

— Хорошо, друг Гермиона, — улыбнулся ей Снейп.

— Ты не предупредила меня, что умеешь готовить только яичницу с беконом, — в какой уже раз проворчал Снейп, усаживаясь утром за стол.

Кухня была тесной, стол старым, а стулья рассохшимися. Но Гермиона от скуки вымыла окно — Снейп поначалу не доверил ей палочку — протерла все полки и шкафы, отмыла пожелтевшую раковину с отбитой эмалью. Но не это, а само ее присутствие делало кухню уютной. А еще она после своих злоключений полюбила тепло и без конца топила камин. Снейп не возражал. Хотя восемьдесят два градуса по Фаренгейту для него было слишком.

— Я могу попробовать сделать что-нибудь другое, — извиняясь, проговорила Гермиона, — хотя я еще не наелась яичницы с беконом. А у тебя готовить получается лучше.

— И не пытайся даже, — Снейп не донес кусок толком не прожаренной яичницы до рта. Гермиона отчего-то любила именно такую яичницу. — Я работаю. Ты готовишь. Мы договаривались.

— Я помню, — сказала она грустно, вытирая остатки с тарелки хлебным мякишем. Снейп смирился с этой ее привычкой. — Просто хотелось сказать тебе что-то приятное.

— Хмм… — протянул Снейп, пытаясь проткнуть вилкой зажаренный до сухарного хруста кусочек мяса. — Ты была в Министерстве?

— Была, — подтвердила Гермиона. — Они, кажется, найдут мне работу, где не нужно будет размахивать палочкой.

— Отлично, — и правда обрадовался Снейп. Гермионе нужно было хоть куда-то выходить.

— Мне назначено сегодня в три.

— Доберешься сама? Или за тобой прийти?

— Я сама. И не надо мне напоминать в десятый раз, что со мной может случиться при аппарации. У тебя очень богатое воображение. Хотя ты же знаешь, что с каждым днем у меня все лучше получается управляться с палочкой.

— Это уж точно. Ты на пятый день перестала устраивать взрывы в камине. На десятый, выкрикивая «Акцио!», ты перестала уворачиваться от летящих с бешеной скоростью предметов. И почему, кстати, для тренировки тебе понадобилось переколотить все мои чашки?

— Я их доколотила. Они все были со щербинками и в трещинках. Говорят, пить из таких — плохая примета. Я же купила тебе новый чайный сервиз.

— Купила. Но тот мне тоже был дорог. — Снейп поставил тарелку на столик у раковины. — Я побежал. Увидимся вечером.

— Пока, Северус.

Снейп был занят. Он уходил рано утром и возвращался поздно вечером, иногда за полночь. Гермиона скучала. Не то по Снейпу, не то просто так. Книги книгами, но даже от книг, даже от таких редких, какие она нашла в библиотеке Снейпа, можно было устать. Она устала спать и возиться по дому, хотя, когда она занимала себя чем-то, было легче.

По ночам и иногда по выходным — а когда Снейп решит устроить себе выходной, не знал, похоже, и он сам — он возился в своей маленькой лаборатории, пытаясь улучшить зелье для Гермионы. Ночью он отправлял ее спать, днем разрешал рубить, растирать, давить, ну и выполнять прочие, не требующие высокой квалификации действия, попутно рассказывая, что он решил изменить в рецепте на этот раз. Логика Снейпа представлялась Гермионе безупречной, и слушала она с неослабевающим интересом — так всегда бывает легко слушать людей, до самозабвения увлеченных своим делом.

Жить с ним оказалось легко. Он не лез в душу. Не спорил по пустякам. И странно чувствовал настроение Гермионы. Как и она его. Лучшего друга Гермиона и пожелать не могла. Он даже не возражал, когда Гермиону навещали Гарри и Джас.

И как-то вечером Гарри принес бутылку вина, минутой позже, будто что-то почувствовав, заявилась раскрасневшаяся с мороза Джас вместе с Мэг, которую она утащила прямо с тренировки, и обрадованная Гермиона попробовала сварить глинтвейн. Погода была для глинтвейна самое то. Но нужные специи у Снейпа оказались не все, получилось что-то отдаленное напоминающее глинтвейн, а больше — просто подогретое вино, щедро приправленное корицей и гвоздикой. Гвоздичные пряные хвостики попадались то одному, то другому на зуб. И когда глинтвейна осталось совсем чуть-чуть, вернулся Снейп. Он, как показалось Гермионе, оторопел, но, обозрев веселую с непривычки и долгого воздержания Гермиону, потребовал налить и ему то, чем Поттер и Джас с Мэг пичкали мисс Грейнджер. Гарри и Мэг наконец отвлеклись от разговоров о квиддиче и рассматривания последней модели перчаток и принялись разглядывать Снейпа. Северус, к восхищению Гермионы, вел себя так, будто вокруг ничего, собственно говоря, не происходило и не в его доме собралась эта пестрая компания, с любопытством Снейпа разглядывающая. Он снял мантию, растянул ее, чтобы она просохла, сразу на несколько крючков поверх висящих тут же мантий гостей. Неспешно расстегнул сюртук — невозможно было находиться в сюртуке, когда Гермиона бралась топить камин. И, выдворив Поттера с любимого места, устроился удобно в кресле, продавленном Снейпом для Снейпа же, и принялся потягивать глинтвейн. Гермиона ждала чего угодно, но только не этого.

— Очень даже, — сказал Снейп, еле сдерживаясь, чтобы не поморщиться — он терпеть не мог гвоздику, особенно в таком количестве. — Спасибо, Гермиона.

И, изумленная донельзя, Гермиона смогла просто кивнуть.

Сарказм Снейпа и шутки его, произносимые с невозмутимым выражением лица, воспринимались совсем по-другому здесь, у камина, после глинтвейна. И Гарри, и Джас, и Мэг смеялись так, что слезы выступали на глазах, и Гермиона, рассматривая Снейпа, решила, что ему это даже нравится.

Потом она мыла бокалы, а Снейп вытирал их — он не любил, когда на стенках оставались потеки воды. И Гермиона спросила:

— Тебе правда понравился глинтвейн?

— Естественно, нет, — отозвался Снейп, рассматривая бокал на свет. — Я не выношу гвоздику. Особенно когда ее сто хвостиков на одну бутылку. Но зато твой глинтвейн сойдет за ужин. Его можно не только пить, но и есть.

— Значит, ты соврал?

— Не соврал. Даже если ты приготовишь совсем уж неудобоваримую гадость, я все равно скажу, что она лучшее, что я пробовал.

— Спасибо, Северус, — смутившись, ответила Гермиона.

— Не стоит благодарности, мисс Грейнджер. Я честно дружу с тобой. Не может же мой друг — друг такого приличного зельевара — плохо варить глинтвейн.

— Может, попробуешь сам в следующий раз? — взмолилась Гермиона.

— Посмотрим, — ответил Снейп.

Но следующего раза не случилось. Гермиона побывала в Министерстве, и Снейп, честно говоря, ждал, что она расскажет ему хоть что-нибудь, но она молчала. Он был терпелив и не стал расспрашивать: нужно будет — поделится сама. Прошел вторник, пролетела среда, и Снейп, вернувшись вечером пораньше, нашел Гермиону сидящей в любимом кресле у камина. Она, казалось, была такой, как всегда, но Снейп чувствовал — что-то идет не так. Он бросил сухо: «Спокойной ночи» — и, отказавшись от ужина, поднялся к себе. Нелегко было забыть, что ты шпион, и Северус приник к двери, прислушиваясь. Но все было тихо. Он выждал час — тишина, хотя в это время Гермиона обычно сидела в библиотеке прямо напротив комнаты Снейпа и читала — причем половину вслух. Еще одна привычка мисс Грейнджер. И Снейп, устав ждать и доверившись интуиции, открыл дверь и спустился вниз.

Гермиона Грейнджер, нагнувшись, шнуровала ботинки. Рядом стояла старенькая спортивная сумка, с которой месяц назад она пришла в его дом. Ступеньки, как всегда, жалобно заныли, но Снейп и не думал таиться. Гермиона вздрогнула, беспокойные руки ее замерли, но глаз на Снейпа она не подняла.

— Уходишь, не сказавшись, верный друг Гермиона. Осторожничаешь, — спокойно произнес он.

— Извини, Северус, — сдавленно проговорила она. — Я с детства не люблю расставаться. Долгие проводы…

— Ты могла бы спросить меня — нравятся ли мне такие вот уходы. Было бы честно.

— Извини, — снова ответила она, и Снейп подошел ближе и сел на корточки рядом:

— Как же зелье?

— Я сварила про запас. Потом думала написать тебе.

— Ну пиши, конечно же, пиши. Далеко?

— Аляска. Тот отдел Министерства, который ты мне посоветовал.

— Уже пожалел.

— Мне срочно нужно чем-то заняться. Я немного поработаю, подумаю и вернусь.

— А я отдохну от яичницы.

Гермиона вздохнула и ловко зашнуровала ботинок.

— Не аппарируй.

— Хорошо.

— Не забывай про зелье.

— Конечно, Северус. А еще я буду все время ходить в варежках и заматываться в шарф по глаза. Не стану забывать про завтрак, обед и ужин. Правда. Отпусти меня. Или ты непременно хочешь, чтобы я тут расплакалась?

— Вон, мисс Грейнджер, — улыбнулся Снейп, пытаясь скрыть разочарование, и это ему удалось. — Вон, если тебе это так необходимо.

— До свидания, Северус.

— Иди, пока я уши тебе не пообрывал.

— Помнишь еще?

— Помню…

Новое утро было морозным. То есть действительно морозным, а не так себе морозным. Вечером клонилось к горизонту ярко-алое солнце, расцвечивая таким же цветом небо. И хотя цвет этот был теплым, здесь он значил только холод. Пронзительный холод. Безветрие. Оглушающую тишину. И туман по утрам. Льдинками схватывало ресницы. Клубился дымок изо рта и изморозью садился на шапку. Гермиона спряталась в капюшон и, скрипя лежалым снегом, двинулась к вышкам. Обычный обход. Утром и вечером. Вечером и утром. Давно не было снегопада, и по утоптанной тропе шагалось легко. И так пусто, так туманно вокруг — будто никого никогда не существовало на земле. Снег. И дыхание, замирающее в воздухе. Глупо было кричать в пустоту, но Гермиона выкрикнула: «Эй!». Но одиночество стало только ближе. Пододвинулось вплотную и обожгло так, как не обжигал самый сильный мороз.

День шел по заведенному распорядку. И любое отклонение от привычного графика помнилось потом очень долго. Заболевшая собака. Шквальный ветер. Потепление и снегопад. Как снегопад — так потепление. Лопата и туннель в сугробах. Мерзлые варежки, оттаивая, пахли мокрой шерстью. Пресный снег. Такое яркое солнце, что больно глазам. Такое яркое, но такое холодное.

И письма. Улетающие с совой. Прилетающие с совой. Сначала официально-сухие: Гермиона чувствовала себя виноватой, а он, казалось, обиделся. Но письма потихоньку становились теплее, как весна, которая здесь всегда накатывает исподволь.

«Мы бы не справились без магловских технологий. Солнечные батареи. Одежда для полярников. Бесценный опыт многочисленных зимовок. Даже приборы для измерения магического фона, для изучения распределения магии здесь — на окраине материка — все заимствовано у них. Интересно соединилась магия и наука маглов.

Я бы хотела, чтобы ты посмотрел на северное сияние — Aurora Borealis — даже название невообразимо поэтично. На самом краю земли — странный зеленый огонь, раздуваемый порывистым ветром. Изумрудно-зеленые сполохи — будто еще одна грань многомерной атмосферы. И когда я смотрю на северное сияние, я чувствую, что становлюсь сильней, что справлюсь с кем угодно. Но силой этой так же тяжело управлять, как и силой, даваемой тем минералом. Но самое странное — мне кажется в такие мгновения, будто в мире только и осталось, что я и небо…»

«Гермиона, я никогда не считал, что мир волшебников — это какое-то отдельное измерение. Мы живем на одной земле, в одной вселенной, и законы здесь для всего одинаковые. Как знать, может, то четвертое или пятое измерение, скорость, что больше скорости света, прыжки сквозь гиперпространство связаны с магией; и магия не противоречит законам Ньютона и квантовой теории, но гармонично дополняет их, и вот она — теория всего. Может, это Грааль, который все так долго искали…»

«Никогда так не относилась к еде. Никогда так трепетно не заботилась о том, чтобы она не пропала. Вот и тебе пишу, что было сегодня на обед, а что на ужин. Думается, что я сносно научилась готовить. По крайней мере в полевых условиях и из ограниченного набора продуктов. Вот странно — я пишу тебе всякую чепуху, только что не передаю температурную сводку и прогноз ветров, а ты ничего не пишешь про себя…»

«Милая Гермиона, но я даже не знаю, что рассказать тебе интересного. Такого великолепного. Я, как прежде, работаю над антидотом к печально известному тебе зелью. Недавно Джинни подкинула мне одну идею. Ты знаешь, она пытается соединить медицину маглов и колдомедицину. Результаты, следует сказать, иногда ошеломляют. Может, нам давно следовало перестать строить из себя умников? О чем я? Ах, да. Я работаю над вакциной — ты же знаешь, что это такое, ты у меня все знаешь — она позволит предотвратить действие зелья. Моя работа имеет больше теоретический интерес, но я увлекся и как когда-то засиживаюсь за работой до утра».

«Ты мог бы написать мне подробнее о твоем исследовании… Хотя… пиши о чем угодно, только пиши…

А знаешь, я иногда хочу, чтобы ты появился здесь. Хочу как ребенок. Весной особенно тяжело. Я утром выхожу из дома и прикрываю глаза. Бело-желтое и невыносимо яркое солнце сжигает лицо. Я представляю, что вижу черный твой силуэт. Но открываю глаза, а вокруг один только снег. Ослепительно белый. Без конца и края. И тебя нет. Мне ты, в том самом черном сюртуке, снишься — снишься ты, нарушивший мое добровольное затворничество. Но чудеса не случаются, если нет того, кто сотворит для тебя чудо. И я не припомню, чтобы я когда-нибудь сделала это для кого-то».

«Не думаешь ли ты, Гермиона, будто я и вправду приеду к тебе на край света, чтобы ты поверила в чудеса? Покручусь на этой твоей станции в черном сюртуке — ну да, там же вполне приятный климат! — и исчезну, оставив тебя в эйфории от лицезрения чуда. Хотя куда я исчезну? И как мне внезапно появиться? Насколько я помню, возле станции нельзя аппарировать. В радиусе нескольких десятков миль. Каюры, собаки. Нет, милая Гермиона, кажется, я слишком стар для таких чудес. Хотя ты, конечно, опять напишешь, что я не такой, каким пытаюсь казаться».

«Я привыкла к твоим письмам. Привыкла ждать полярную сову. Аккуратно отвязывать с лапки конверт. Приберечь письмо до вечера. Прочитать его спокойно у очага раз, второй. Потом третий. И бесконечное множество раз. Я так часто читала твои письма, что знаю их наизусть. Ты сам их так никогда не знал. Я не прошу у тебя — от тебя — чудес. То, что пишешь мне с трогательной обязательностью и обстоятельностью — уже чудо само по себе. Джас, как знаешь, не любит письма. Гарри пишет как под копирку, меняя даты. Он вечно чем-то занят. Джинни оберегает меня, словно больную, и в каждой строке — чувство вины, хотя она не виновата передо мной. Мы все тогда были молоды. И верилось в дружбу — самую настоящую, в преданность, и потому так строго судили. Потому что правда верили. В белое. В черное. Меня перестали судить. И я перестала… Но только и дружбы той уже нет.

Спасибо тебе за письма. Они живые, и могу представить, как ты говоришь мне то, что написано в них. Этим голосом Северуса Снейпа — но может, когда-нибудь на самом деле прочтешь мне эти письма вслух?»

«Может быть, когда-нибудь и прочту. Мне и самому интересно было бы взглянуть на то, что я писал несколько долгих лет одной взбалмошной гриффиндорке. И кто бы мог подумать… Не скажу, что отношусь к твоим письмам с тем же трепетом. Но да — я тоже жду полярную сову. И иногда даже угадываю, когда она, наконец, меня посетит. Ну а если ты в юности — хотя ты и сейчас юная до безобразия, милая Гермиона — напридумывала себе дружбу, то ты в нее и верила. И она была, раз тебе этого так хотелось».

«Тогда, уважаемый Северус, если я очень-очень захочу, то через месяц, когда прибудет моя смена, ты, может быть — а как сильно? как сильно?! как сильно надо этого желать?!! — встретишь меня в Хитроу? Я вот вырасту когда-нибудь? Ведь представить себе Северуса Снейпа, профессора зельеварения и проч. в аэропорту, встречающего свою не так чтобы любимую ученицу… Уфф. Может, здесь воздух какой?»

«Милая Гермиона, я могу тебя встретить. Но мне будет легче, если ты обозначишь дату, время и рейс. Если у тебя есть какие-то пожелания, я бы хотел их знать. Угадывать я не умею, да и мысли читать на расстоянии не научился. Кстати, кого из твоих друзей я буду иметь несчастье видеть?»

«Милый Северус, я больше никому не сообщала о своем приезде. Они, верно, думают, что я навеки останусь в этом ледяном безмолвии. Пожелание у меня только одно — разреши мне остановиться у тебя. У меня нет другого дома».

«Конечно, милая Гермиона, ты можешь остановиться у меня. Я распоряжусь приготовить привычную для тебя комнату. Надеюсь, что вынужденное молчание не сделало тебя чересчур разговорчивой. Но, даже если так, надеюсь, ты осталась по-прежнему чуткой и поймешь, когда мне хочется посидеть в тишине, а когда можно поговорить. Я ведь не стал терпимее».

«Дорогой Северус, я постараюсь, но общество собак и писем — не самая лучшая компания. Я привыкла к монологу. И ты можешь меня не слышать, просто слушай. Рейс 548, прибывает 14 октября в 15.30. Самолеты — тоже беда, но я пока не рискую аппарировать».

Глупо. Глупо. До чего же глупо, Северус Снейп. Хранить эти письма с трепетом, которого он сам от себя не ожидал. Как глупо три долгих года что-то вычитывать между строк. Как глупо помнить не только, что написано, но и как написано. Каждое пятнышко и каждую кляксу. Каждое зачеркнутое слово — она всегда исправляла ошибку одной резкой чертой — все читалось без затруднений. Глупо было ждать ее в Лондоне. Глупо иногда оборачиваться в коридорах Министерства, будто почувствовав ее взгляд. Глупо вглядываться в лица в Хогсмиде и Косом переулке. Она не скучала по нему так отчаянно, как он скучал по ней. И почему он до сих пор торчал в Англии, хотя… Верно, ему просто нравилось отчаянно по ней скучать. Ждать писем и того, что однажды она вернется. Вроде бы живешь. Вроде бы иногда не можешь заснуть по ночам. И просыпаешься по утрам до рассвета. И ожидание, и желание ее увидеть, и письма — он старательно писал два раза в месяц, не больше — придавали этой спокойной послевоенной жизни удивительный смысл. Удивительнейший. Будто что-то теплое и мягкое-мягкое жило внутри.

Глупо. Глупо. Гермиона Грейнджер, что сломалось в тебе за эту войну? Что сломалось в тебе так безнадежно? Три года уединения, безмолвия, холода и книг. Три года размышлений. Три года для того, чтобы снова собрать осколки Гермионы Грейнджер. Ей нужно было это. По крайней мере она хотела в это верить. Может, если бы он написал ей, если бы попросил приехать… Он был вежлив, он называл ее милой Гермионой, дорогой Гермионой, но тебе же нетрудно было понять, что это само по себе было для Снейпа чересчур.

В конце-то концов, это было для Снейпа все равно, что сказать — «…давай я приеду». Или сказать — «…приезжай ко мне».

Сумка получилась небольшой. Она оглядела желто-синее строение, мачту, где бился по ветру полосатый красно-белый чулок, вышки с измерительными приборами и попробовала представить, что всего этого она не увидит завтра. Сменщик снял варежки с меховой опушкой, сложил их в руке и помахал ей. Он не был из породы сумасшедших ученых и не пытался от чего-то убежать. Ему нужны были деньги, и он не скрывал этого.

Скрипели нарты. Мороз щипал лицо, а то уютное место, где она провела так много времени, давно скрылось из виду. Она прикрыла глаза и задремала.

Первый самолет был как игрушка — ярко-зеленый моноплан на коротких лыжах. На таком же она прилетела сюда. И в точности так же пару раз сунулась носом в пакет, когда самолет начало болтать. Летчики в коротких синих куртках белозубо улыбались, а побледневшая Гермиона, стискивая пакет в руке, сползла по невысокому трапу.

Вторым оказался небольшой пассажирский авиалайнер. До Лондона было еще две пересадки и прилично часов лету. Она сняла куртку, оставшись в комбинезоне и свитере, но все равно было жарко. «Комбинезон не такой удобный, как кажется, — раздумывала Гермиона в надцатый раз, на ватных ногах направляясь к хвосту самолета. — Очень неудобный в некоторых отношениях и женщинам особенно, — расстегнув защелку и спустив лямки с плеч, усмехнулась она. — Какого черта мне в голову лезет всякая чепуха?»

Не так уж и мало она успела сделать за это время с коллегами из экспериментального отдела магии. С волшебниками и маглами-физиками. Карта магического поля земли с четко рассчитанными районами, где почти нет магии и где ее чересчур много. Очаги возмущения — залежи вольдемерция. Да, с легкой руки приспешников Волдеморта минерал стал называться именно так. Теперь результаты этих исследований хранятся в секретных отделах Министерства и Аврората. Маскирующие чары, защита, сигнализация. Пока не будет истощен минерал полностью. Может, это было поспешным решением, но особая комиссия при Министерстве постановила, что так будет лучше. Иначе это будет напоминать сидение на пороховой бочке — в ожидании того дня, когда новый волшебник, желающий стать властелином мира, доберется до запасов.

Наверное, Гермиона просто боялась встречи со Снейпом. И пыталась себе в этом не признаваться. Но все мысли вылетели у нее из головы, когда она увидела высокую черную фигуру Северуса, он встречал пассажиров рейса 548 и ее, Гермиону Грейнджер, в частности и в особенности.

Дома у Снейпа все оставалось так, как она помнила, и на миг Гермионе показалось, будто она никогда не уезжала из Англии. Когда Гермиона Грейнджер, наконец, наговорилась — Снейп почти не перебивал ее — было глубоко за полночь и они разделались с невеликими запасами огневиски.

Показалось правильным переместиться на второй этаж в комнату к Снейпу. Гермиона от непонятного страха вспоминала всякие забавные истории и сама смеялась над ними.

— Боюсь, если ты не успокоишься, у меня ничего не получится. Ничего не выйдет, — расхохотался и Северус Снейп, и Гермиона удивилась тому, что он умеет так смеяться.

Когда полчаса спустя Снейп перевернулся на бок, не выпуская Гермиону, она уткнулась ему в плечо и спросила:

— Почему ты в мурашках после этого, а?

— Не знаю, — ответил Снейп, — всегда так было.

— Мне не нравится это «всегда», — сказала Гермиона тихо, — мне вообще не нравится знать, что у тебя кто-то мог быть до меня.

— Ну да, конечно, я должен был сорок с хвостиком лет хранить девственность в ожидании прекрасной Гермионы Грейнджер, а потом смущаться и краснеть в постели.

— Мне было бы приятно.

— Ну, Гермиона, не неси чепуху.

— Угу, — сонно пробормотала она, поворачиваясь к нему спиной.

Гермиона не помнила, когда в последний раз ей так неудобно спалось. Даже ей, любившей тепло, сегодня было жарко. Гермиона тщетно пыталась высвободиться из его объятий.

— Лежи, — вот и все, что он ей сказал.

Гермиона, конечно, умилилась, но попытки не оставила. Под утро она проснулась, вгляделась в нечеткие очертания предметов и попробовала в очередной раз выбраться из Снейповых сонных объятий. Не удалось.

— Куда? — хриплым голосом спросил он.

— Мне и в ванную надо у тебя спрашиваться?

— Надо, я деспот.

— Это я уже поняла. Еще в Хогвартсе. Пойдем вместе? Я всегда одна воюю с твоими кранами.

— Идем, — наконец отпустил ее Снейп и присел на кровати. Он спросил, улыбнувшись: — Как там в этих ваших женских романах? Я должен предложить тебе руку и сердце? И старое фамильное кольцо моей прапрабабушки?

— В этом нет никакой нужды, — улыбнулась ему в ответ заспанная Гермиона, потирая щеку, где отпечатались складки от подушки. — Хотя не могу сказать, что мне было бы совсем неприятно. Но мы же не снимаемся в бесконечной мелодраме. Можешь обойтись без этого, Снейп, — она показала ему язык и вовремя успела сорваться с кровати, избегая его рук.

Он закутался в одеяло:

— Мне теперь без тебя все время будет холодно.

— Я поняла, Северус. Я немного научилась разбираться в том, что ты хочешь сказать и что говоришь на самом деле.

— Но если тебе когда-нибудь взбредет в голову. В конце концов, у женщины…

— Это совершенно не к спеху. Хотя меня радуют твои далеко идущие планы.

Снейп вспылил. Он посмотрел на Гермиону взглядом, приберегаемым для особо талантливых учеников:

— А что я должен предпринять? Незаметно смыться на Аляску? Северный полюс? Луну? Сделать умное лицо и сказать, что мне срочно нужно проверить мои чувства? Года три-четыре? Что согласно представлению большинства, Северусы Снейпы должны таиться и ни в коем случае ни в чем не признаваться? Ни под какими пытками, пока не выждут срок? Брось, Гермиона. Я хочу за тобой присматривать. А для этого ты должна остаться.

— Ну хорошо, — рассмеялась Гермиона. — Присматривай. Вряд ли мне доведется услышать более неромантичное предложение. — И она не стала дожидаться ответа Северуса.

Снейп оставался Снейпом, и Гермиона знала, к кому она возвращалась, только она не теряла надежды на то, что он изменится. Правда, сама толком не понимала — желает ли этого…

«Гермиона, ты совсем омаглилась», — сказал Северус Снейп, когда она попросила расширить лабораторию и выделить ей свой собственный стол. А потом Гермиона принесла к Снейпу — алхимику, придерживающемуся методов средневековья — множество разных приборов. Он сразу запомнил длинные названия вроде тонкослойной хроматографии, но не стал показывать, что ему интересно. Гермиона попросила приготовить любое зелье, которое она не сможет опознать по цвету или запаху, и она попробует сказать ему, что входит в состав. Снейп презрительно хмыкнул, но просьбу выполнил. Такого зелья Гермиона и знать не могла — он придумал его сам. Она возилась весь вечер, а в одиннадцать он заставил ее принять зелье и выгнал из лаборатории. Гермиона добрую часть ночи прокрутилась в кровати, собрав на себя одеяло и простынь, а утром вскочила ни свет ни заря, даже не взглянув на продрогшего Снейпа. К обеду она выдала ему приблизительный состав зелья. И, честно говоря, он был удивлен — она выписала все ингредиенты, которые он использовал.

— Как это? — спросил Снейп, и Гермиона поняла, что, несмотря на его невозмутимое лицо, он крайне заинтригован.

Через неделю он сам с изумленной улыбкой наблюдал, как по пластинке ползут тонкие полоски, несомненно и точно говоря, что вот здесь — алкалоиды мака снотворного, а здесь — гликозиды наперстянки.

Днем Снейп работал в Министерстве — консультантом по зельям и темным искусствам, к вечеру возвращался домой; день настоящий походил на день предыдущий — его ждала лаборатория, приборы и зелья. И Гермиона. С того дня, как Снейп принял Темную метку, жизнь его, казалось, полетела под откос и стала неуправляемой, но вот теперь, после войны, все вернулось на круги своя, и такая определенность ему нравилась. Он не знал, насколько это нравилось Гермионе, но она молчала. Снейп сказал, что не хочет, чтобы она работала. Она осталась дома. Возилась весь день в лаборатории, читала книги, ждала его. В первый год, когда она была в гостях у Поттера, у нее случились судороги — она забыла, а может, как подозревал Снейп, намеренно не приняла зелье, и он, разозлившись, попросил ее не выходить из дома без него. Гермиона промолчала и тут. Теперь у Поттеров они бывали вместе. Так же, как в Косом переулке, Хогсмиде, в Хогвартсе, в гостях у Минервы, родителей Гермионы и в Министерстве. Гермиона ворчала, что скоро он будет совместно с ней посещать туалет, но Снейп делал вид, что этого не слышит.

Снейп был деспотом и собственником, он казался сильным, но Гермиона знала, что она его уязвимое место. Это вызывало в ней странное чувство гордости и одновременно разочарования. А еще он оставался ее другом. Он занял место погибшего Рона. И место Гарри, которому все чаще было не до Гермионы, и Джинни, с которой у них после войны все так и не наладилось. Гермиона старалась не огорчать Северуса. Не стоит же огорчать друзей, тем более ты точно знаешь, как это сделать, потому что давно изучил их.

Когда Гермиона на пятом году совместной жизни сказала ему: «Знаешь, Северус, ты иногда бываешь очень трогательным», Снейп усмехнулся:

— Я не совсем понимаю, что означает это слово. Особенно по отношению ко мне.

— Все ты понимаешь, — как-то устало проговорила Гермиона. — Просто, когда я иногда злюсь на тебя и не понимаю порой, почему я вообще с тобой связалась, я вспоминаю, как ты тогда ждал меня у стойки в аэропорту — ты мне показался таким потерянным, в толпе этой — один-одинешенек. Или вспоминаю, как ты даришь какой-нибудь подарок, которого я от тебя и ждать не могла, а потом бродишь весь день по дому. Нет, ты ничего не говорил, но я видела, как спрашиваешь ты, не спрашивая — нравится ли мне хоть немного, а мне так не хотелось тебя огорчать.

— Значит, трогательный — это жалкий? — спросил он. — Жалкий профессор Снейп.

— Отчасти. Но все-таки что-то большее… Кто-нибудь будет готовить ужин?

— Как резко ты сменила тему, я только пытался вспомнить, когда ты была трогательной.

— Ну и когда?

— Трогательно-жалкой… Помнишь, как-то раз, одним дождливым осенним вечером, у тебя снова распухли и заныли колени? Ты как всегда закрутилась и забыла принять обезболивающее — таблетки ли, зелье — неважно. Ты ночью лежала и скулила, как раненое животное, а я проснулся и сначала не понял даже, что случилось и откуда у нас дома больные собаки или кошки. А это оказалась ты…

— Я помню. Кстати, обезболивающее зелье не очень-то помогло, я так до утра и пролежала в полудреме, не хотелось будить тебя.

— Я и не спал. Слушал, вдруг тебе снова будет плохо.

— То есть мы всю ночь как бы охраняли сон друг друга?

— Получается так.

Гермиона вдруг встала с дивана и подошла к окну.

— Интересно узнать об этом столько времени спустя. Интересно узнать, что хоть я до невозможности к тебе привыкла, ты до сих пор меня удивляешь. А какой разновидности трогательности я еще бываю?

Снейп усмехнулся. Гермиона услышала скрип дивана и мягкие шаги Северуса. Он стал прямо за ее спиной, чуть касаясь лопаток. И когда он заговорил, Гермиона почувствовала затылком теплоту его дыхания.

— А еще ты бываешь трогательно-умилительной, — Снейп прервался, и Гермиона услышала, как довольно он хмыкнул. — Когда пытаешься приготовить что-нибудь другое кроме завтрака, обеда и ужина полярника.

Гермиона поблагодарила всех богов волшебного мира за то, что стоит к нему спиной — лицо жарко запылало.

— Когда весь день читаешь какие-то справочники юного кулинара. Заказываешь продукты. И все это со странно виноватым видом. И смущенным. Таким же смущенным, с каким пытаешься испытать на мне очередное блюдо с труднопроизносимым названием…

— Северус, но я просто…

— Гермиона, я не пытаюсь над тобой смеяться. Мне нравится все, что ты делаешь, даже если это неудобоваримо.

— Вот как. Потому ты морщился, но стоически расправлялся с тем тушенным в брусничном соусе мясом? Потому сказал, что оно вовсе не пересолено?

— Ничего страшного со мной не случилось. Зато ты перестала метаться по кухне, краснеть и так крутить вилку в руках, будто собралась завязать ее узлом.

— Вот как… — рассеянно прошептала она, отклонившись назад, пока не уткнулась в Снейпа. Тут почему-то Гермионе вздумалось посмотреть на него, и она, резко вздернув голову, ударилась макушкой о его подбородок. Снейп и не думал, что зубы так оглушительно могут клацать, а от боли в прикушенном языке выступают на глазах слезы. И Гермиона не думала, что Снейп такой жесткий, хотя он всегда был костистый и нескладный.

Пока Гермиона чертыхалась и лихорадочно терла макушку, Северус смотрел на нее, ощущая, как во рту разливается железистый привкус крови, и думая, что с едва терпимым горячим чаем — как он любил — придется повременить. И когда он расхохотался, Гермиона посмотрела на него, недоумевая, но Снейп толком не мог объяснить, почему ему так смешно, он и остановиться-то не мог. Засмеялась и Гермиона, оставив в покое макушку. И в этот миг она подумала, что вот так — друг с другом — можно прожить еще чертову уйму лет.

Отсмеявшись, Гермиона подошла к Снейпу и уткнулась ему в плечо:

— Мы снова почти нигде не бываем.

— Тебе это важно — где-то бывать?

— Нет, то есть — да. Или нет. На самом-то деле мне не очень хочется где-то бывать — я привыкла. Но иногда — можно было бы. Я до сих пор не могу понять, как мне хватает одного твоего общества. Какая-то феерическая хрень.

— Где-то я уже это слышал. Но я тоже довольствуюсь твоим обществом. Куда-нибудь хочешь съездить?

— Гарри — «упоминай пореже его имя, Гермиона» — Поттер пригласил нас на Рождество в Годрикову впадину, если помнишь.

— Я помню. Хорошо. Давай побываем у мистера Поттера.

— Но ты должен пообещать.

— Хорошо. Я не буду сидеть весь праздник с постной миной. Не буду испытывать на Гарри свой взгляд легиллимента, не буду плеваться, созерцая, как поглощают обед Уизли, не буду расширять словарный запас отпрысков Поттера…

— Отлично, Северус. Только ты найдешь что-нибудь другое, я точно знаю. Признайся же, что тебе это нравится. Нравится быть саркастичным и недобрым типом.

— Определенно, да. Не хочу обманывать ожидания окружающих.

— Пойдем спать, уже совсем поздно.

— Хорошо, я только захвачу тебе зелье.

Но когда Гермиона оступилась на пороге, Снейп почувствовал, как холодом сковало затылок, и тотчас захотелось, чтобы это был сон. Он ничего не сказал, просто скинул тапки и медленно пошел за ней на второй этаж. Будто это могло бы что-то изменить, он прикрыл на ходу глаза, но только тихий звук удара заставил его вздрогнуть и открыть их. Гермиона стояла на лестнице, спиной к нему, устало опустив руки. Он вглядывался, пытаясь распознать начинающееся подергивание кисти или конвульсивное подрагивание грудной клетки, но она стояла неподвижно, и Снейп неслышно выдохнул сквозь зубы. Он подошел к лестнице и поднялся — раз, два, три — на каждый шаг старые ступеньки откликались привычным скрипом.

Она бросила, не оборачиваясь:

— Я просто устала, Северус. Мы сегодня весь день мотались в поисках ингредиентов для зелий. Пойдем.

Он старался идти с ней в ногу. Разноголосо плакали старые деревянные половицы.

— Я каждый раз думаю, что это снова вернется.

— Не бойся, — обернулась Гермиона. — Я же не боюсь. Я не боюсь, хотя из нас восьмерых остались только я и Джас. Я не боюсь, хотя от Джас давным-давно не было вестей. И я не жалею, что получилось так, что те, кто не противился чужой воле, живы и здоровы.

— Они живы благодаря вам… Последнее зелье, оно действует, — тихо сказал Снейп. — За те три года, что ты его принимаешь, ни одного приступа.

— Да, Северус. Но только и у Кейт не было приступов, она просто не проснулась утром. Я узнавала результаты вскрытия. Ничего. Как говорят медики маглов — внезапная коронарная смерть. Обычное дело. Перестань. Ты сам на себя не похож. Хватит и того, что я не могу аппарировать. Что каждый раз, когда я берусь за палочку, ты смотришь на меня с тщательно скрываемой тревогой. Что я просыпаюсь по пять раз за ночь. Что детей мне, видите ли, тоже нельзя… Хватит. Да и в конце-то концов, мы вроде бы договаривались, что не станем хандрить одновременно.

— Я не хандрю. Я беспокоюсь за тебя. Я живу с тобой, если ты не заметила, и я давным-давно к тебе привык. Поэтому я…

— Северус, хватит носиться со мной, как с чертовой хрустальной вазой. Я устала от этого. Ты не разрешил мне поехать с экспедицией в Тибет. Не разрешил — на Маршалловы острова. Хотя до этого я три года жила на Аляске — и ничего. Все будет в порядке. Я хочу работать. Я хочу аппарировать. Колдовать как обыкновенный волшебник. Не пить это зелье, от которого я чувствую себя сонной, как осенняя муха.

— Гермиона, — попробовал вставить слово Снейп, но она не дала ему этого сделать:

— И, пожалуй, я начну с завтрашнего дня. Что с тобой, Северус? Ты ли это? Добрый заботливый Северус Снейп… Рохля…

— Странно, никогда не думал, что заботиться о ком-то — это слабость. Гермиона, ты сама хотела, чтобы я изменился, — ответил Снейп, горько усмехнувшись. — Теперь ты же и недовольна результатом.

Гермиона приоткрыла рот, набрала в легкие воздуха, собираясь ответить, но то ли не придумала ничего, то ли не решилась обидеть Снейпа уже больше того, чем обидела. Она развернулась и прошла в спальню.

Гермиона устроилась на самом краешке кровати, так всегда бывало, когда она чем-то оказывалась недовольна. Неприятно, но стоило отдать ей должное — истерик она не устраивала. Снейп, правда, сейчас уже и не знал, что было хуже. Она редко во время нечастых размолвок пробовала мириться первой, но и Снейп тут был упрям. Все, по обыкновению, решалось само собой — когда ходить и молчать становилось более невозможным, то или Снейп, или Гермиона делали вид, что очень нужно что-то спросить. Только по неотложному делу — как можно было подумать другое? И тот, кого спрашивали, подхватывал разговор. Разговор затягивался надолго, заканчивался на втором этаже в спальной, а утром никто и не вспоминал, что вчера они и слова не хотели друг другу сказать. Потому и сейчас Снейп долго вслушивался в раздраженное сопение Гермионы, впрочем отчаянно желая до нее дотронуться, и сам не заметил, как заснул.

Когда он проснулся, уже светало, и в комнате царил полумрак-полусвет, как всегда бывает по утрам зимой. Он не удивился, когда увидел, что Гермионы нет рядом. Он подумал, что она отправилась на кухню — готовить завтрак. В конце концов, была ее очередь, а Гермиона никогда не забывала об этом, даже если они не разговаривали друг с другом. Но в кухне ее не оказалось.

Так же, как в библиотеке. И в лаборатории. А они, вообще-то, собирались сегодня испытать новый газовый хроматограф, и Снейп разочарованно выдохнул — без Гермионы он тут не разберется. К тому времени, как он обошел весь дом, Снейп почти пал духом. И только то, что вещи ее остались на своих местах, не позволило ему окончательно расстроиться. Хотя она могла уйти и просто так. Это же была Гермиона Грейнджер.

Снейп перебрал ее письма. И редкие открытки. Он называл их открытками ни с того ни сего. Она почти не писала ему обычные фразы, которые, казалось, должна была писать. Но, с поправкой на личность, слова — «…самый лучший друг, с которым Гермиона Грейнджер бывает той самой настоящей Гермионой Грейнджер…» — значили все. Или не значили ничего. Чертовы слова. Снейп мотнул головой.

Сидеть в продавленном кресле было приятно. Расправляться со вторым чайником чая тоже. Немного раздражали посторонние звуки за окном — Снейп каждый раз вздрагивал, но и это было вполне терпимо. Наверное, они мало говорили друг с другом о том, что было действительно важно. Наверное, он и впрямь чересчур о ней печется. Непонятно только, почему нельзя было сказать об этом раньше, а не делать вид, будто ее все устраивает. Непостижимая женская логика, точнее отсутствие всякой привычной логики у той, которую он считал самой умной женщиной, попадавшейся ему на пути. Но, так или иначе, Снейп надеялся поговорить с ней, когда она вернется. Он не рассматривал других вариантов. Не мог не вернуться человек, с которым он сидел в парке, забравшись с ногами на скамейку, и пил мерзкий, но горячий кофе из бумажных стаканчиков. «Потрясающая гадость», — пробормотал он, а Гермиона согласно фыркнула. Она не пила кофе, просто смотрела в стаканчик, и горячий пар мелкими каплями оседал на ресницах. Не мог не вернуться человек, с которым так спокойно было сидеть плечом к плечу на скамейке и греть в руках стылые ее ладони.

К обеду он все-таки стал волноваться. К вечеру принялся бродить по залу. Она взяла с собой палочку — ту, которую он сделал для нее — Гермиона не признавала других, а значит, могла аппарировать, точнее, разлететься кусочками по Англии. И не вернется ни сегодня, ни завтра.

Снейп посмотрел на полку, где стояла початая бутылка огневиски и бутылка шерри, и отвел глаза.

Не выход.

Почему двое живущих вместе людей не могут договориться друг с другом так, чтобы не было этого ожидания понапрасну…

Чепуха.

Хотя он по-прежнему пытался сохранять спокойствие, к девяти Снейп решил, что поисковое заклинание вещь, конечно, неприятная, но вполне терпимая. И он бы произнес заветное слово, если бы на улице не послышались шаги. И это определенно кто-то подходил к его крыльцу. И он достаточно привык к ее шагам, чтобы узнать их.

Снейп снова уселся в кресло, взял со столика «Ежедневный пророк» и тут же положил его обратно. Сощурился. Прикусил губу, пытаясь справиться с улыбкой.

Звук открывшейся двери. Голос Гермионы и Поттера. И Джеймса — сына Гарри, питавшего необъяснимую привязанность к Северусу. Джеймс влетел на всех парах в гостиную и остановился.

Хладнокровный Северус Снейп медленно поднялся с кресла. Трогательный Северус Снейп в три неспешных шага добрался до дверного проема. И застыл, рассматривая Гермиону. Она стояла, прислонившись плечом к дверному косяку, в одном ботинке, держа второй в руках, поджимая ногу в смешном вязаном носке; румянец горел на щеках, и она смотрела на Снейпа и улыбалась.