Подарок фейри

1.

Рауль Малфуа был в отчаяньи, когда понял, что именно произошло. Нет, конечно, нельзя не винить и себя, потому что хвастать перед соседями – и добро было бы, перед кем! – возможно, до такой степени и не следовало, с другой же стороны, что же за дьявол дернул Снежного Хвоста прыгнуть во время охоты столь неудачно! Снежный Хвост, с его тонкими ногами, голубыми глазами и злым норовом, с его примесью единорожьей крови и безумной резвостью, предмет в разной степени завуалированной зависти всей округи – сколько раз просили продать, сколько денег предлагали просто за жеребят! — Снежный Хвост, изысканной красотой бывший под стать хозяину, ныне годился только на то, чтоб кое-как дохромать до конюшни.

Размышления шевалье были тягостны: продать жеребца, пусть хоть в пятую часть цены, пока не околел, мол, в качестве производителя авось да сгодится, или же оставить с той же целью у себя и остаться вовсе ни с чем, если Снежный Хвост падет…

Судьба часто является совсем без фанфар и в вовсе неподобающем обличьи, и уж точно никто не смог бы усмотреть ее в конюхе-сквибе Лестранжей. Домовики бы молча делали свою работу, даже не попадаясь на глаза, а этот – принялся охать над изуродованным копытом. И если б просто охал – черт бы с ним, но тот самый черт, очевидно, и потянул за язык здоровенного немытого детину, брякнувшего:

— Вы б коновала из … … позвали, коновал-то так себе, зато подручный парнишка у него – настоящий кудесник, точно! У него и хромые еще бегать начинали!

И понятно кто толкнул отчаявшегося шевалье внять совету. По принципу, что уж хуже-то все равно не сделается.

Коновал, явившийся на следующий день в поместье, долго осматривал изуродованное копыто и, состроив печальную мину, сообщил хозяину, что дело плохо, и если есть еще возможность продать Хвоста, то лучше сделать это сейчас, потому что за шкуру и конину денег выручено будет существенно меньше. А потом снисходительно прикрикнул на подручного, слонявшегося во дворе:

— Мэтт, поди посмотри, что тут за дела…

Мэтт, подручный, оказался парнишкой лет пятнадцати, тощим и голенастым, одетым на редкость добротно и чисто – не иначе единственный сын у матери! – и шевалье еще подумал, что мальчик удивительно, породисто красивый – наверняка и отец был не из простых крестьян.

— Здравствуй, мой хороший! Ну, и что у нас такое случилось, что за беда?

От такого обращения Рауль Малфуа малость оторопел, прежде чем понял, что обращаются тут не к нему: парнишка разговаривал со Снежным Хвостом, а по шевалье лишь походя скользнул абсолютно прозрачным взором.

— Ну да, — начал оправдываться коновал, — у парня золотые руки, но почти совсем пустая голова. Даже в ученики по-настоящему не возьмешь, потому что черт знает, насколько это пустая трата времени – его учить!

Пустая трата или нет, но Мэтт, все так же не тратясь на разговоры с людьми, вытащил из заплечной сумки какие-то мелкие склянки и мотки серых бинтов, спокойно расположив все это прямо у ног Снежного Хвоста – так, что даже захотелось, чтоб Хвост как следует, как в свои лучшие времена, проучил сопляка, вздумавшего так фамильярно лезть к нему. Но предатель-Хвост покорно дозволил колупаться в поврежденном копыте, только прядая ушами на всякие "Потерпи, милый, я знаю, что неприятно, но потерпи…". Хвост не верил в судьбу и прочие человеческие глупости, но почему-то охотно доверял человеческому жеребенку с длинной черной гривой – и терпеливо дождался, пока он своими слабыми тощими лапами извлечет из недр копыта хорошо спрятавшийся и крепко засевший острый сучок и промоет рану шипучей дрянью, а потом – замажет и замотает ногу, будто человеческую. И только потом обратится к хозяину:

— Повязки надо будет менять. И соломы побольше чистой подстелить.

— Если по-твоему вылечится – дам золотой, — великодушно пообещал шевалье, а мальчишка только пожал плечами. Жаль, жаль. Симпатичный, и жаль, что безумный…

2.

На следующий день Снежный Хвост не выглядел ни умирающим от заражения крови, ни даже больным – пусть и, как и накануне, отменно хромал, демонстрируя свежую повязку: очевидно, чокнутый Мэтт успел побывать в конюшне с утра. Это вселяло радостные надежды, и шевалье уверился в мысли, что подарит мальчишке золотой, а еще – что было б неплохо переманить к себе талантливого безумца от коновала: наверняка старик пользуется чужим талантом вовсю, а платит за работу по большей части нотациями и затрещинами. Возможно, если поговорить с матерью Мэтта, то та быстро сумеет втолковать чаду, что за безбедное счастье выпало на его долю…

При французском дворе Рауль Малфуа успел вкусить почти все, что только можно получить при хорошо набитом кармане и неплохой родословной; все виды наслаждений, будь то изысканное вино, вкусная еда или разделенная с кем-то постель, были испробованы в полной мере – как раз, чтоб определиться со своими предпочтениями. Так уж вышло, что шевалье сильнее прочих предпочитал видеть в своей кровати смазливых молодых мальчиков, чистеньких, ухоженных и хорошо обученных (даже если при этом и пытающихся разыграть невинность), — Франция снисходительно прощала своим избалованным детям подобные мелкие прегрешения.

Здесь же, в Британии, все было иначе: гостеприимная хозяйка-страна, распахнувшая свои объятья, когда французская земля начала гореть под ногами, на проверку оказалась тягомотной старой девой с мерзким характером. Здесь был паршивый, особенно по сравнению с теплой солнечной Францией, климат, пища была почти сплошь здоровая, то есть достаточно грубая и безвкусная, а о прочих же развлечениях в том количестве и качестве, к каким привык шевалье, ныне речи уже не шло. Размалеванные грубые девки в борделях были красивы ровно настолько, чтоб не быть страшными, а светские дамы и девицы с их рыбьей худосочностью и ханжеской высокой моралью были немногим лучше – шевалье и так уже почти смирился с мыслью, что рано или поздно придется жениться на одной из таких, потому что тугой кошелек пока что еще не принес должного уважения, – так что о прочих забавах приходилось почти забыть...

Мысль о том, чтоб прибрать к рукам приятно выглядевшего мальчишку, заиграла новыми красками. Возможно, следовало год–другой потратить на то, чтоб подрастить его малость, заодно постепенно и с удовольствием обучая и послушанию (чтоб не смел что-то требовать от хозяина), и тонкой любовной науке – мальчишка того стоил. Худой, но на редкость правильно сложенный, с тонкими чертами лица – ровно настолько, чтоб не скатиться в местную породистую унылость, удивительные чуть вьющиеся волосы – любая девица за подобные локоны бы продала и честь, и душу! И даже прозрачный безумный взгляд, если подумать, прибавлял Мэтту своеобразного очарования…

Но на вопрос о семье Мэтта мажордом-старик, доставшийся шевалье по наследству вместе с домом двоюродной тетки, только всплеснул руками:

— Мальчик – сирота! Он и не помнит своей матери – говорят, прекрасная женщина была, и только в память о ней отец, старый Блэк, не вышвырнул Мэтью из дома, когда стало понятно, насколько наследник уродился убогий. Хотя, может, оно и к лучшему было бы: говорят, что от всех следующих браков у Блэка родилась одна только дочь — род не дает появиться еще одному претенденту на наследство… хотя какое, прости Мерлин, наследство, с их любовью к Темной магии – удивительно, как все не выродились еще лет двести тому как…

3.

Признаться, изысканная внешность Мэтта с самого начала могла навести на размышления, но Рауль думал, что мальчишка – это не более, чем ублюдок, рожденный от аристократа и простолюдинки. Блэка, Арнеба Блэка, в округе не то чтоб недолюбливали, но и пригашать старались не чаще, чем того требовала элементарная вежливость, потому как присущая и всем прочим высокомерность сочеталась у него с редкостной несдержанностью и огромной любовью к крепкой выпивке. В своем поместье Блэк бывал нечасто, предпочитая Лондон, и местные кумушки уже успели просветить шевалье по поводу того, что старик мечтает жениться в четвертый раз, чтоб обзавестись наследником взамен тому отродью, которое – о великое сердце! – до сих пор держит в своем доме из милости и, говорят, даже велел обучить идиота грамоте… Хотя на что грамота дураку и сквибу – вовсе непонятно… Если приглядеться, то можно было заметить какое-то фамильное сходство – насколько могут быть похожи худой, как плеть, совсем юный мальчишка и трехсотфунтовый старик. Только вот теперь планы по обхаживанию Мэтта слегка рушились. Одно дело – пригреть безродного щенка, от родителей которого в случае неудачи наверняка можно было бы откупиться, и другое – любимого сына из знатного рода, пусть никудышного, но наследника.

Впрочем, при более близком рассмотрении ситуация оказалась не такой уж запущенной. Мальчишка, хоть и являлся единственным потомком Блэка мужского пола, но только официально, а по сути – мало чем отличался от домовиков или прислуги. Хорошая одежда, крыша над головой и кое-какая еда на столе исчерпывали родительскую заботу едва ли не досуха, да и до того Блэку почти не было дел. Поговаривали, чокнутый парнишка как-то пропадал почти на год: не то бродяжил, не то еще где ошивался – потому что слишком уж снюхался с маггловскими заморочками по поводу их единого бога, а значит, Мэтта могло унести и в ближайший монастырь, тем более, вернувшись, нес всякую чушь о чудесах и каком-то благословении, полученном им, – и тогда дурачка почти не искали…

Сам же Мэтт при ближнем рассмотрении оказался еще привлекательнее: что раньше виделось шевалье Малфуа лишь ошибкой природы, позволившей расцвести столь изысканному северному цветку в семье простых зажиточных крестьян, ныне было подтверждением его благородства. А что еще большим подтверждением принадлежности к высшему сословию стало вырождение — как утверждал некий ехидный голосок в душе Рауля, — так то все мелочи.

Приручение следовало начать поскорее, пока Снежный Хвост не поправился и безумный Блэк бывал в поместье не реже, чем раз в день.

На людские оклики Мэтт отвечал редко и немногословно, зато со всякой живностью мог болтать часами – что и говорить, сумасшедший. Но сумасшедший безобидный и довольно забавный, и если уж надо было его как-то разговорить, то лучше времени и места, чем во время его "обхода", придумать было нельзя.

"Мэтт", до которого все сокращали имя младшего Блэка, в ушах шевалье звучало как невразумительный мяв мартовской кошки, и потому он озвучил имя, как гораздо более привычное изысканному слуху – Матье:

— Я вижу, ты прекрасно ладишь со Снежным Хвостом, Матье!

Мальчишка оглянулся, но не увидев никого, к кому бы еще мог обратиться шевалье, пожал плечами:

— Он такой хороший! И такой красивый! И у него такие замечательные глаза – никогда раньше таких не видел!

У самого Мэтта–Матье глаза тоже были весьма замечательные, бледно-синие, словно редко проглядывающее сквозь тучи местное небо, и почти такие же равнодушные – если речь не идет о какой-то очередной живности.

— А как тебе нравится Цирцея — совсем почти дикарка! Она привезена сюда из…

— Ей здесь плохо, — отрубил мальчишка. — Она хочет жить в деннике, где окно к солнцу, потому что солнца ей не хватает. И почаще гулять на свободе. И чтоб не стоять рядом с Драконом.

"Да, — подумалось шевалье, — вот и приручи тебя, пока не сорвался на свободу…"

— А почему Дракон ей так не угодил?

— Он — грубый! И кусает остальных лошадей – Ци его боится, — спокойно, будто учитель свой урок, излагает сумасшедший Мэтт. – Но он просто не умеет вести себя по-другому… Хотя тоже очень красивый!

Мальчишка, мало беспокоясь за сохранность собственных пальцев, полез кормить Дракона хлебной коркой – сквиб, но волшебник, зачаровавший злого зверя так, что тот рядом с ним вел себя смирней ягненка:

— Красивый жеребец!

Будь все произнесено другим тоном, можно было бы предположить, что сопляк откровенно кокетничает – потянулся через перегородку, чтоб потрепать довольного Дракона, представив на обозрение обтянутые бриджами красивые ноги и зад – шевалье едва не поперхнулся, поняв, что собственный жеребец буквально встал на дыбы. А не будь Мэтт Блэком, впору уже было б тащить его тискать на сено, но…

Потом мальчишка обернулся, скользнул своим привычно-пустым взором:

— Как было бы здорово и потом видеть иногда их, господин Малфуа.

— Сколько угодно, Матье! И, пожалуйста, зови меня просто Рауль.

— Спасибо, господин Рауль! – и лишенное какого бы то ни было выражения лицо расползлось во вполне человеческую улыбку.

4.

Визит в дом Блэков оставил не самые лучшие воспоминания у Малфуа. Пусть и с уймой слуг и домовиков, дом все же выглядел запущенным – словно чуял угасание хозяйского рода. Толстые темные стены, узкие окна, похожие на бойницы, – как можно жить в таком уродливом неуюте!

Хотя Арнебу Блэку было почти все равно – он был, как обычно, слегка пьян. С того же не сильно трезвого ума он решил, что шевалье заранее вознамерился приглядеться к его дочери, и в итоге долго расписывал, что собирается дать в качестве приданого. Девица же, неполных пятнадцати лет, но по формам – на все двадцать (не иначе в отца пошла!), – вовсе едва не испугала. И счастье, что папаша не предложил ей остаться развлечь гостя беседой или еще чего-то столь же приличествующего ситуации. Хотя, кажется, сама Плеяда Блэк восприняла это с заметным облегчением, что-то пробубнив и с реверансом исчезнув в неизвестном направлении.

Обхаживать старика пришлось долго – непрестанно нахваливать его охотничьих собак и красавицу дочь, пару раз слегка проиграть ему в карты, потому что до игры Блэк был охоч еще сильнее, чем до виски, несколько раз прислать в подарок того самого виски – абы чем тот не спивался, несколько раз пригласить к себе в дом, а раз – еще и отвезти до родного дому после такого визита: путешествовать аппарацией или камином пьяному было опасно. Старик в тот вечер сильно дурил, то порываясь свернуть в маггловскую деревню и пошвыряться там проклятиями всласть, то уговаривая шевалье остановиться и поспать на земле под открытым небом: "Солдат холода не боится!" – словом, Малфуа успел десть раз проклясть тот момент, когда в голову в первый раз пришло, что сынок у Блэка слишком уж пригожий.

Но на пороге темного и больше похожего на троллью гору дома Блэков, где уже и челядь встречала хозяина на пороге, наверняка привычная к подобным возвращениям, Арнеб Блэк с нежностью медведя приобнял Малфуа за шею и, дыша перегаром в слегка скривившееся лицо, нежно прошептал:

— На сопляка глаз положил, а? Не на девчонку?

Да, шевалье несколько раз уже намекнул, что желал бы взять в свой дом Мэтью, мол, талантлив, что зря тратить на кого попало, а там, глядишь, стал бы и управителем, но того, что старик так явно прочитает его намеренья, честно – не ждал.

— А жаль, а, Плеяда ж девка тихая… и здоровая — детишек бы нарожала, и ни слова бы не пискнула, что ты больше по кому другому, чем к ней… глядишь, сдох бы – было б кому все оставить… — а потом без околичностей: — Я тут Лестранжу проиграл маленько, может, по дружбе взамен долга, как он просил, позволишь кое-что из вашей библиотеки переписать, а? И забирай тогда мальчишку, за месяц-другой наиграешься вдосталь. Только прибить или пыточными швыряться в него не вздумай – он и так хилый: девятнадцать лет отродью, а в чем только дух держится.

Позднее, вспоминая этот разговор, Малфуа едва ли не смеялся: ушлый пьяница Блэк рассудил, что так или иначе, но шевалье теперь стал одним из семейных приобретений, а значит – можно на него скинуть большую часть своих проблем.

Зато – как приятно было поймать в коридоре свое ни о чем пока не подозревающее приобретение, чуть крепче и чуть ласковее, чем того требуют глупые приличия:

— Я искал тебя, дорогой Матье! Ты ведь, наверно, соскучился по Снежному Хвосту и Дракону? Я уговорил твоего отца, чтоб он отпустил тебя ко мне, правда ведь здорово?

Вот еще один плюс – мальчишка был чрезвычайно чистоплотен, а воды и моющих зелий в этом доме не жалели, и даже то, что Мэтт постоянно возился с чем-то шерстнатым и полудохлым, не мешало ему одурительно пахнуть только ирисом и лавандой. Запах невинной чистоты, бывший для Малфуа едва ли не экзотическим, запах теплого тела под простой одеждой – впору сойти с ума!

— Спасибо, господин Рауль!

— Ты рад, дорогой Матье? Тогда поцелуй меня и беги собираться.

Над поцелуями тоже предстояло работать и работать – в лоб, словно покойную бабушку, а не одного из самых блестящих кавалеров, Рауля Малфуа целовала только маменька в глубоком детстве…

1.

Наверно, с самого детства, когда маменька и папенька навещали Рауля в одном из своих загородных поместий, – наверно, с тех самых времен не приходилось Раулю Малфуа просыпаться с таким предвкушающим замиранием сердца. Что вот он, новый радостный день, и где-то совсем скоро и совсем близко ожидает новый абсолютно чудесный подарок.

Ныне же подарок подарен самому себе, и еще вчера привезен домой и устроен со всеми удобствами в одной из комнат – ближе, чем обитает прислуга. Но и без лишней роскоши – чтоб с самого начала знал свое место. Хотя глупыш, наверно, и не заметил бы, оставшись хоть в сарае, хоть в королевских покоях – Матье успел с вечера наобниматься с Хвостом и Цирцеей и мало обращал внимания на окружающих людей.

А подарок был хорош!

Не спалось, а Блэк просто привык вставать спозаранку – мальчик как раз умывался, позволив рассмотреть себя не только поближе, но и без лишних предметов одежды. Несмотря на тонкую кость и невысокий рост, это были все-таки не пятнадцать, а девятнадцать лет: худые руки и плечи выглядели достаточно сильными, тяжелая работа не смогла свести на нет природное изящество кистей, чистая кожа имела нежный фарфоровый оттенок – весь Блэк был словно из фарфора, такой же легкий и изысканный.

— А ты ранняя пташка, дорогой Матье! Тебе нравится твоя комната?

— Ой! Спасибо, господин Рауль, комната чудесная! Солнце, когда проснулось утром, первым делом посмотрело прямо сюда в окно!

Шевалье по утрам предпочитал спать и занимал комнаты с окнами на закат, но теперь только приветливо улыбнулся:

— Очень рад!

И почему с утра мальчишка умывался только до пояса, не весь? Малфуа ничего не оставалось, как перехватить инициативу хотя бы на то, что есть:

— Обтирайся скорее, Матье, чтоб не простыть! – и сам потянулся к нему с куском грубой ткани, служившей полотенцем. Обернуть, прижать к себе, рассмотреть эту фарфоровую красоту совсем близко: кожа будто дорогой шелк, ямки над ключицами – как потрясающе будет потом целовать их! — так, чтоб в лишний раз почувствовать, как дурманно пахнет от Матье, на этот раз земляникой и молоком, ощутить, какой теплый и нежный он под руками и как отчаянно бьется сердце:

— Право, господин Рауль, не стоит, я сам…

"Мое!" — душа шевалье просто заходилась от собственнического восторга.

2.

Поспешать приходилось медленно. По крайней мере с тем, чтоб приручить и выдрессировать Матье Блэка.

Раулю Малфуа было двадцать шесть лет, он успел многое попробовать и многому научиться, он знал тысячу способов расположить к себе человека, завоевать симпатию или любовь — что девицы, что юноши. Но ни в одной из фантазий не мог представить, что большая половина этих ухищрений окажется бесполезной только потому, что дело шло о безумном Матье.

Он равнодушно смотрел на роскошь дома, точнее – мимо нее, в силу слабого ума, похоже, не отличая дорогой мебели от соломенных тюфяков. Кивал:

— Да, господин Рауль, все очень красиво, — и, похоже, тут же забывал.

Сладости произвели еще хоть какое-то впечатление, но негодник совершенно не желал составлять компанию за столом – нежнейшие перепела и барашек в соусе пришлись ему не по душе, подумать только! Тут было самое время махнуть рукой на почти всю излишнюю галантность: щенок ничего не просил, значит, и так был вполне доволен. Только вот непонятно, сколько Малфуа смог бы еще испытывать собственное терпение…

Потому как искушение в действительности было сильно: дикий цветочек с древа Блэков привлекал невероятно. Когда, собираясь на конную прогулку, Малфуа вздумал помочь мальчишке с курткой, то едва сам себя не проклял, потому что тонкий и гибкий, будто молодая ива, Матье дышал теплом и свежестью – не застегивать, а расстегивать такого, и не посреди двора, а в спальне! Пожалуй, только вновь обретенная Матье живость могла обрадовать на таком фоне — кого угодно красят улыбка и румянец:

— Спасибо, господин Рауль, я так мечтал покататься на Драконе, я так счастлив!

Подсадить мальчика в седло на высокую спину Дракона было еще одним отличным предлогом обнять и прижаться, а еще – убедиться, что обтянутые бриджами ноги Блэка так же хороши на ощупь, как и на вид. Если честно, такой трюк был проделан Малфуа уже не единожды, и из всех, кто попадался под его шаловливую руку, только Матье, вместо того, чтоб захихикать или хотя бы покраснеть, простодушно и едва не на весь двор спросил:

— А почему вы гладите меня по ноге?

Зато прислуга за дверями явно веселилась – надо не забыть запретить им даже приближаться к сопляку с разговорами. Если, конечно, сам мальчишка здесь останется еще хоть на день.

— Я просто хочу проверить, хорошо ли подогнано стремя, дорогой Матье. И потом, — шевалье понизил голос, добавив бархатных ноток, — у тебя, знаешь, очень красивые ноги!

— Спасибо, господин Рауль, — пожал плечами бесенок, — вы тоже очень красивый. Как Снежный Хвост или даже красивее, как розы у забора в саду!

Такого цветистого комплимента Малфуа не получал еще в жизни, и потому – ничего не оставалось, кроме как рассмеяться и снова, приручая, огладить чужое колено:

— Я счастлив, что нравлюсь тебе до такой степени!

3.

А всего через день шевалье пришлось на целую неделю отправиться в Лондон. Что покойный папенька в свое время вел здесь часть своих дел, и даже женился на дочери одного из своих банкиров, шевалье Малфуа по-настоящему оценил только тогда, когда, как и многие французские аристократы, предпочел лишиться родины, но не головы. Большинство из тех, кто свысока поглядывал на него во Франции, едва ли не вслух именуя дворянином со средним достатком, нынче сами были не сильно богаче мышей из маггловской церкви: всех богатств – громкая фамилия да родословное древо в великаний рост, да побрякушки, что приберегли жены и дочери. Шевалье же даже не пришлось обзаводиться каким-то домом, потому что покойная тетя Олимпия оставила любимому племяннику мало денег, но большое поместье и дом с неплохим парком в Уилтшире. Все было запущенно, дом был обветшавшим и отчаянно нуждался в переделке – Малфуа мечтал поразить воображение соседей и запечатлеть ту красоту, что хранилась в его памяти с прекрасных времен, когда небо было синим, и трава изумрудной, и солнце теплым, а фонтаны еще сладко выводили свою песню: "Версаль, Версаль…"

Лондон Малфуа не нравился, но там не было так скучно, как в еще недостаточно хорошо обжитом и обставленном доме, а эта поездка и была во многом ради обстановки. Деньги, не припрятанные, но вложенные в дело, приносили еще большие деньги, и шевалье, в глубине души гордясь тем, как ловко распоряжается имуществом, едва ли сам над собой не смеялся: кажется, обангличанился за эти полтора года сильнее, чем мог себе представить!

Когда же Малфуа наконец вернулся, то в первую очередь – с мыслями о Блэке. Прислуга уже сообщила, что мальчишка сам нашел для себя дела, пропадая все время или в конюшне, или в саду, что по вечерам изводил по целой бадье воды, а питался, кажется, маггловским святым духом, потому что просил только каши и хлеба, и то – будто кошке…

Матье работал в саду, и Рауль в тот момент мог только удивиться, как сильно преобразили тот сад неделя тепла и по-настоящему заботливые руки — потому что все, что должно было в это время цвести, цвело с почти что версальским великолепием. С таким, что вместо всяких приветствий шевалье начал расспросы, как можно было бы обустроить сад, чтоб он стал миниатюрной копией виденного при французском дворе, начал пытаться объяснять про аллеи, гроты, фонтаны…

А потом речь оборвалась на полуслове: мальчишка Блэк оказался слишком близко, пропитанный запахом роз и мокрой земли, с его небрежно стянутыми в хвост роскошными волосами, с сияющими восторженными глазами, с жарким румянцем щек и рта – только целовать!

И шевалье целовал, пил его досуха, словно путник, добравшийся до колодца посреди пустыни. Маленький паршивец едва не разрушил все очарование момента своими прямыми вопросами:

— А почему вы целуете так долго и мокро? А почему никто больше так не целует? А непременно надо так языком?

Объяснения наскоро, что такие поцелуи приняты только между очень близкими людьми, но если только они не родственники, и предназначены, чтоб двоим было приятно – "А тебе ведь приятно, милый Матье?" – внезапно вогнали шевалье в краску, как и непрошенная мысль о том, что он собирается соблазнить, по сути, ребенка. Но Малфуа отогнал ее: сам он был гораздо моложе, если не сказать, что младше Блэка, когда простился с невинностью, а потом "дитя", коротко поразмыслив, задало очередной вопрос:

— А можно попробовать так еще раз?

4.

Рауль Малфуа был еще моложе, если не сказать, что младше Блэка, когда познал все радости плотской любви. Ему вполне себе повезло с учителем: маркиз никогда не был груб и не скупился на подарки. Да и, помнится, расстались они более чем тепло, – свою первую женщину шевалье очаровал благодаря советам своего первого любовника. Уже в Британии до Малфуа доходили слухи, что маркиз, кажется, попал и на гильотину одним из первых…

— К любому человеку можно подобрать ключ, мой Рауль, — частенько говаривал маркиз. – Да я совсем не про то, что ты подумал, негодник! У каждого человека есть свои маленькие и большие слабости, есть что-то, что заставляет гореть глаза и душу… хватит смеяться! Добиться ненависти – слишком легко, чтоб тратить на нее свое время, да и срок жизни у нее нередко — до ближайшего укромного места, откуда потом одного из оппонентов обычно уносят. Заставить уважать, заставить любить – гораздо сложнее… Хотя – не занимай понапрасну свою красивую голову, мой Рауль: в твое время жалко упускать хоть час…

Никто не смог бы предположить, что такой "ключ" к Матье подберется совсем случайно: в последнюю очередь Малфуа бы попытался очаровать хоть кого-то перепланировкой парка. Но когда в первый вечер после возвращения из Лондона, вдохновившись не столько горящим взглядом еще сильнее расцветшего и похорошевшего мальчика, сколько самой идеей сотворить из парка что-то, что смогло бы стать миниатюрой версальского, он снизошел до того, что в библиотеке достал альбомы с бесценными гравюрами парковых видов – безумный Блэк просто пропал. Почти равнодушный к человеческому общению, он сыпал вопросами, на которые шевалье едва успевал отвечать. Он пытался читать пояснительные надписи и горько расстраивался, что не понимает языка. Тут выяснилось, что Матье – с легкой руки вовсе не отца, а вздумавшей когда-то поиграть учителя младшей сестры — довольно бегло читает на своем родном, и Рауль пообещал, что непременно научит мальчика французскому…

Пока же ученик из него выходил очень даже толковый: к вечеру Матье целовался вполне уверенно, не отвлекаясь на разные глупости и бесконечные "а можно так?" и позволил гладить себя под рубашкой. А когда Рауль, осмелев, притянул мальчика к себе на колени, тот совсем не стал сопротивляться.

Шея с тонкой жилкой, ямки над ключицами, огненное тепло кожи, вечный цветочный аромат – как будто мальчишка работал не в саду, а в парфюмерной лавке, – сладкий, невинный и невероятно чувственный! Было наивно предполагать, что этот невинный цветок продержится таким же невинным долго – уж больно недвусмысленно он ерзал на коленях у шевалье. А буквально через пару минут после того, как рубашка капитулировала на пол, Матье тонко пискнул и обмяк в руках у шевалье, словно тряпичная игрушка, – Рауль даже не понял в первую секунду, что именно произошло:

— Матье, тебе плохо?

— Мне… странно… и хорошо… и штаны мокрые…

Шевалье был готов разорваться – одну его половину тянуло обреченно взвыть, потому что собственная физиология требовала гораздо большего и тщательного внимания, с другой же стороны – в душу хлынула внезапная, ослепительная нежность от объятий и сбивчивого шепота на ухо:

— С вами так хорошо, господин Рауль! Я так вас люблю, что иногда не хочу расставаться даже на ночь!

— Ну уж, извини, когда-нибудь потом. День и вправду был тяжелым, милый Матье, беги к себе.

Торопливо сказанное очищающее заклинание — и Мэтью Блэк выпровожен за дверь. Собственноручно. А потом пришлось собственноручно же разбираться с собой:

- Когда-нибудь, скоро, мой красивый…

1.

В первую ночь после приезда из Лондона Рауль пожалел, что отправил Блэка восвояси, и во все следующие дни старался наверстать упущенное.

У Малфуа существовали им же придуманные правила, согласно которым и следовало бы поступать – например, не оставлять кого-то из любовников или любовниц у себя на ночь, как не берут в дом всех подряд брошенных кошек и щенков, сразу же обозначить допустимый размах собственной щедрости…

Со вторым проблем не возникало, скорее, наоборот: мальчишка ничего не просил, ел в кухне, а то и вовсе на ходу, одежду таскал всю ту же, в какой приехал из родительского дома, а на фразу "Я занят!" никогда не выказывал недовольства и исчезал бесшумнее домовика. Его расположение не нужно было подкупать подарками; когда Раулю вздумалось заказать у портного с десяток новых вещей для Матье, то вместо восхищения его ждало удивленное "Зачем?". Не нужно было уговаривать, чтоб стал поласковей, потому что ласки мальчишка щедро и принимал, и отдавал, даже самые смелые. И можно было отлично догадаться отчего: по спине и по плечам отлично были видны разной степени свежести отметины, но ни одна из них не была оставлена зубами или копытами подопечных Блэка, и тут явно поработало что-то гораздо увесистее розги.

— Отец за что-то сердился, — пожимал плечами Матье, — не помню. Наверно, что-то сделал не так, тоже не помню, совсем-совсем...

Рауль заказал еще и бальзам, чтоб убрать шрамы – свежая одежда гораздо привлекательнее смотрелась на лишенном изъянов теле. Тонкий до полупрозрачности батист, кружево, похожее на сбитые сливки, шелк, бархат, атлас, белье, чулки, перчатки, изящная обувь – все едва ли не с прежней версальской роскошью, а глупышка Матье вечно боялся что-то испортить и испачкать…

Впрочем, настолько ли глупышка? Эта мысль посещала шевалье с завидной периодичностью. Коль скоро Матье вполне уверенно разбирал самые тяжелые слова в книгах и запоминал французские, которым под настроение учил его Рауль, — приходилось только удивляться, с чего мальчика считали слабоумным? Да, сквибство Блэка не подлежало сомнению: его лист на фамильном древе был убогим и черным по контуру, словно заранее обугленным или заранее же одетым в траурную кайму, но все остальное заставляло сомневаться в правдивости сплетен. Мудреные латинские фразы он запоминал так же легко, как и французские, перо, поначалу пачкавшее и руку, и манжеты, в конце концов стало вычерчивать безупречные линии на листах пергамента с планировкой парка, а когда Рауль больше в шутку, чем всерьез, спрашивал мнение Блэка по поводу паркового устройства, то советы оказывались более, чем разумными.

А потом Матье шел обнимался с деревьями в парке, шептался с лошадьми в конюшне, лечил подбитую бездомную собаку, к которой без омерзения подойти-то было нельзя, и снова кружил по саду, оставив туфли, чулки и перчатки под кустом:

— Я не хочу их пачкать и правда-правда не хочу вас обидеть, господин Рауль, но можно мне немного погулять так, чтоб чувствовать, как растет трава?

И ничего не оставалось, как целовать его в сладкие, будто цветочный нектар, губы:

— Поступай, как хочешь, мое безумие. Как хочешь ты.

2.

Это и вправду было безумием, и Рауль Малфуа отдавал себе в том полный отчет, но на вопрос, когда началась его прогулка по грани, не смог бы ответить со всей определенностью.

Возможно, с того самого момента, когда, в который раз рассмотрев Матье вблизи, подумал, что не желал бы делить эту фарфоровую красоту с кем бы то ни было. Или с того момента, когда в сердце веселого и беззаботного Рауля всколыхнулась черная злость: этот старый боров Арнеб Блэк избивал сына так, что даже самые дорогие зелья не смогли вывести шрамы окончательно! Или позже, когда в очередной раз со смехом клял себя новым Пигмалионом, черепаховым гребнем собственноручно причесывая черные, как смоль, чужие локоны и стягивая их шелковой лентой:

— Синий – это под цвет твоих глаз!

Так что потом оставалось только сдаться на милость похожего на водоворот сумасшествия, целуя хрупкое тело, пахнущее июньским цветущим лугом, ловя губами вздохи и стоны Матье, упиваясь его нежностью и отзывчивостью, шепча, уговаривая не бояться и в самом деле стараясь не причинить вреда. И потом – снизойдя до того, чтоб вместо того, чтоб забыться в сладком изнеможении, велев Блэку идти к себе, приласкать мальчика ртом… И потом – нечаянно так и заснуть с ним рядом, успев подумать, что, в общем, делить с кем-то постель и просто для сна — не так уж плохо.

— Никогда не оставляй никого на ночь, мой Рауль! Нет-нет, я не имел в виду того, чтоб непременно отправить свою пассию домой, – просто не позволяй остаться у тебя в комнате.

— Почему?

— А почему в детстве запрещают тащить к себе всех брошенных котят и щенков?

— Потому что они будут пачкать в доме?

— А еще – постоянно требовать лакомств и внимания, даже в тот момент, когда ты абсолютно не будешь расположен играть с ними. Ты будешь злиться и однажды выгонишь их сам.

— Но если не всегда! Если взять кого-то одного…

— Тогда может случиться самое страшное – ты привяжешься к нему, мой Рауль… Нет, так дело не пойдет – долой недоумение из этих прекрасных глаз! Иди сюда, я тебя поцелую – и ты забудешь обо всех глупостях. Хотя – что не оставлять никого у себя на ночь, лучше запомни. Ничего всерьез! Да и дел со своими возлюбленными лучше не веди…

Маркиз оказался прав. Хотя Рауль еще какое-то время абсолютно не подозревал об этом. Ему просто нравилось, когда его очаровательный молодой любовник одет с французской роскошью, а что делать, грешно упаковывать красивую игрушку во что-то уродливое, и испытывать приходилось только жалость, что Матье нельзя показывать гостям, что нельзя похвастаться им, как лошадьми, или собаками, или парком… Ему нравилось слушать, как Матье читает, нравилось разъяснять, когда малопонятное слово заставляло Блэка споткнуться, нравился тихий ласковый голос, приятно было видеть, как танцует перо в красивых длинных пальцах, как мальчишка убирает со лба капризный локон, прикусывает рот, задумавшись на минуту. Нравилось и то, что можно было оборвать речь на полуслове, накинувшись на Матье с поцелуями, и то, что лакомств и развлечений он все так же не требовал – вот уж была задача, чтоб найти что-то, что ему бы понравилось и о чем бы он попросил!

3.

И как же было не иметь с Матье никаких дел, если именно с его подачи дом и парк только-только начинали меняться?

Тетушкина усадьба называлась очень по-маггловски, как-то совсем обычно и невзрачно: Лисьи Ямы. Мерлин его знает, может, и вправду раньше здесь водилось немало лис, но ныне сам только дом напоминал скорее нору, такой же темный и замшелый. Рауль уже мечтал о том, как все преобразится, когда появятся новые широкие окна, чтоб пропускать внутрь побольше хотя бы того скудного света, который есть. Было б неплохо обновить лестницы – долой монументальность, камень будет ныне преображен в легчайшее на вид кружево! – и выстроить галерею – а Матье посоветовал выкрасить все, что можно, в светлые цвета:

— Так будет еще больше солнца!

Многое из задуманного только-только появилось на бумаге, но Рауль уже предвкушал, как великолепно с белыми стенами станет гармонировать белый песок по парковым дорожкам, белый мрамор фонтана и белые розы всевозможных сортов… Было б неприличным и дальше называть этот райский уголок Ямами, но нужного имени, чтоб дать его вполне официально, — такого, чтоб было и легко запоминающимся, и чтоб звучало достаточно изысканно, — пока не находилось. Наверно, именно потому Лисьи Ямы стали пока что просто Малфуа-Менором. Плохо только то, что все, будто сговорившись, коверкали фамилию Рауля на привычный лад, при любом случае переделывая в "Малфой" – но это было не иначе как из побуждений зависти. Только дурновкусие и собственная скупость под прикрытием верности традициям предков и строгости нравов – и это при том, что, наверно, четверть всех магов были в той или иной степени должниками Малфуа. Но Рауль помнил, что все люди – и маги, и магглы – не слишком-то благодарны, и потому, в очередной раз слыша кошачье-завывающее "Малфой", только усмехался: зависть, зависть…

Пока из всего планируемого великолепия лучше всего удавался розарий. Удивительно, но даже самые капризные из кустов приживались здесь, и не раз Раулю казалось, что когда Матье проводит рукой по пышным венчикам, цветы тянутся за его ладонью, будто напрашивающаяся на ласку кошка.

— Я ухаживаю за ними, и неудивительно, что они меня узнают! – смеялся Блэк, самый что ни на есть сквиб.

Самые простые магические фокусы, которыми колдуньи развлекают своих детей, приводили его в такой детский восторг, что шевалье оставалось смеяться вслед за ним:

— Такой ребенок, Матье!

Растрепавшиеся волосы, горящие глаза, пятно надо ртом – кулинарные изыски Блэк все так же не признавал, но сладости любил и что-что, а шоколад, волшебный напиток-афродизиак, был готов поглощать в неизмеримых количествах; возможно, и потому сам был для шевалье ходячим афродизиаком.

4.

Эти удивительные дни вскружили голову Рауля почти так же сильно, как то сладкое время, когда дворцовые ворота только-только открылись перед ним.

Здесь был немалый оттенок экзотики: во всех бесконечных прогулках по лесу и пустошам, в ставшем уже непривычным ярком солнце… Это солнце их изрядно подвело, между прочим: после особенно длинного дня у Матье, кажется, приключился обморок от жары, а Рауль еще несколько дней приводил в должный вид свои лицо и руки – невыносимо горящие, омерзительно шелушащиеся и покрасневшие, словно вареные раки, и в довершение всех бед покрывшиеся мелкими, но очень трудновыводимыми веснушками. Малфуа был очень расстроен этим обстоятельством, потому что чрезвычайно гордился своим природным нежным цветом кожи, и наверняка те несколько дней, когда он вынужден был скрываться от посторонних глаз, дались ему нелегко, если б не Матье. Потому что совсем не так тоскливо и скучно было лежать по самую макушку замазанным охлаждающими и восстанавливающими зельями, если кто-то составляет компанию. Рауль смеялся, называл их спальню лазаретом Святого Мунго, неустанно гоняя домовиков за водой с лимоном, то лез поправлять подушки и холодный компресс Матье, то требовал, чтоб Матье почитал ему… Удивительно, но за все краткое время их "болезни" они спали вместе только в самом буквальном смысле слова, не заходя дальше поцелуев и ласк рукой, но ни предлога, ни пожелания отослать Блэка в его комнату не находилось. Слишком было хорошо и так.

"Ничего всерьез!" – это шевалье хорошо помнил, но ведь ничем серьезным считать происходящее было нельзя! Просто старый Блэк навряд ли дождется домой наследника в ближайшее время, да и зачем? Поколотить с пьяной злости отлично можно и прислугу или домовика, а вот Малфуа точно не хотел бы ни с теми, ни с другими оказаться в одной кровати, да и говорить с ними точно не о чем… словом, Матье его устраивал гораздо больше. Ласковый, послушный и без малейших претензий любовник, аккуратный секретарь, мудрый подсказчик, коновал, пользовавший всю живность в усадьбе (да, неплохо бы заказать для Матье пару книг по медицине, хотя бы маггловских!), садовник, которого даже розы не трогают своими шипами, принимая за родного, не иначе…

Все эти "лазаретные" дни то и дело шел дождь, будто сама природа спохватилась, а не слишком ли много тепла уже подарила. Посвежевший влажный воздух проникал сквозь неплотно запертые окна, и ночью в спальне становилось зябко. Рауль просыпался от этой прохлады, скороговоркой бормотал формулу согревающих чар, ругал себя за сентиментальность и шептал такую же над свернувшимся в комок Блэком, а потом, подумав, притягивал его к себе под бок. Ожоги ожогами, но спать вдвоем – всегда теплее…

Сад за окном что-то лепетал мокрыми листьями, Матье что-то невнятно отвечал, даже не просыпаясь, дыша теплым покоем – так, что оставалось обнять его и не отпускать целую вечность, до самого утра.

1.

Это можно было назвать еще одним знаком свыше, если бы шевалье де Малфуа хоть сколько-то в такие знаки и знамения верил.

Плеяда Блэк приехала в Малфуа-Менор явно тайком от отца: молодая девушка, в одиночестве явившаяся в дом к одинокому мужчине, ставила свою репутацию под серьезный удар, но, очевидно, в глубине этой невзрачной сельской барышни скрывалась та еще авантюристка. С одной стороны, это слегка позабавило Рауля, с другой – он ощутил почти ревность, когда увидел своего Матье и Плеяду обнимающимися посреди розария. Но оставалось только досадливо махнуть рукой: мальчишка, соскучившись по сестре, даже не думал попросить разрешения и позвать ее в гости, а шевалье уж никак не мог догадаться, что Блэк скучает по чему-то или кому-то из дома. Рауль пообещал себе, что в дальнейшем по мере возможности непременно исправит это упущение, а пока – велел домовикам накрыть завтрак для Матье и Плеяды прямо в саду и приготовился забыть...

Кто бы мог подумать, что через час Плеяда бесцеремонно влетит в кабинет Рауля с громким:

— Как вам не стыдно так с ним поступать! Вы… — Пелеяда поперхнулась воздухом. – Вы морите его голодом, чтоб заставить спать с вами!

На щеках у некрасивой девочки расцвели красные пятна, но вместо со стыдом потупленного взора шевалье ждал гневный всплеск чистой магии – как раз, чтоб перевернуть бумаги и пергаменты на столе и сбросить на пол чернильницу. Воистину школьное обучение мало кому из ведьм шло на пользу…

— Мэтт мухи не обидит, а вы так с ним обходитесь!

— И с какой стати такие обвинения? Матье сам сказал или…

— Ничего я не говорил! — со жгучей обидой и почти слезами в голосе ответил вместо Рауля младший Блэк. – Ничего такого! Никто ничем меня не морит! И сплю я только потому, что сам хочу!..

Да, уж что-что, а привнести ясность Матье умел – яснее некуда. Малфуа оставалось только схватиться за голову, походя разрушив прическу из аккуратно уложенных и подвитых белокурых волос:

— Манеры, мой Матье, манеры…

— А то я сама не вижу! – неугомонная девица едва ли ногой не топнула. – Он все такой же худой! А когда подали завтрак, стал есть бекон! Он же не ест мяса, отец даже бил его иногда и обещал посадить на хлеб и воду, чтоб заставить есть по-человечески, Мэтт все равно никогда-никогда, сколько помню…

Блэк пожал плечами:

— Наверно, я просто немного задумался, да? Мне показалось, что все вкусно… Простите мне мои манеры, господин Рауль, я обязательно исправлюсь!

Плеяда Блэк покидала Малфуа-Менор в сильном смущении. С одной стороны, брат выглядел гораздо лучше, чем дома, будто одним заклинанием его превратили в самого прекрасного на свете принца, Мэтт, голоса которого почти не слышали, бойко сыпал французскими фразами и даже смеялся, а еще – вполне всерьез вступился за Малфуа… С другой стороны – все, что между этими двумя происходило, было просто отвратительною А с третьей – неужели все это и вправду пошло на пользу настолько, что Мэтт не только стал лучше выглядеть, но и есть…

А Матье и вправду будто бы за один день покончил со своим постом, а вечером того же дня – его всем тем съеденным долго и мучительно рвало. Так, что шевалье, испугавшись, даже послал почтовую сову к знакомому целителю и на всякий случай разбранил кухонных домовиков за неряшливость.

2.

Знакомый Малфуа еще со времен его первого появления в Лондоне, целитель был обладателем яркой желтой мантии, яркой розовой лысины и отличным умением держать язык за зубами. В те времена считалось за редкость и почти трусость, если молодой маг из хорошего рода хоть раз не обменяется с кем-то десятком-другим не самых безобидных проклятий, и ни запрет на дуэли, ни Статут о Секретности, принятый уже около столетья назад, не могли этому препятствовать, а скорее уж подстегивали к решительным действиям. Шевалье, будучи вполне удачливым дуэлянтом, по счастью, знал целителя Лавгуда только благодаря своим британским приятелям, отзывавшимся однозначно: "И мертвого заштопает и на ноги поднимет!". Мириться лучше со знакомым злом, и потому — неболтливый медик был приглашен Раулем на следующий день после памятного визита Плеяды.

Целитель ничего страшного или опасного не обнаружил, попенял на нерадивых домовиков, которые плохо следят за качеством продуктов, потом — выдал версию, что, возможно, организм Блэка просто не приспособлен переваривать животную пищу, потом — полюбовался на строящуюся оранжерею ("Да, такого талантливого садовника было бы крайне досадно потерять!"), выразил почтение и отбыл.

И так бы все и закончилось, если бы на следующий день картина не повторилась, и через день — тоже. Рауль долго распекал домовиков, потом — досталось и Матье:

— Опять ты тащишь в рот все подряд, будто младенец!

— Но мне хочется! — мальчишка страдальчески вытаращил свои невозможно-синие глаза. — Иногда просто кажется, что умру на месте, если не съем бекона или курицы. Или оливок. Или яблочного джема...

— От такого сочетания стошнит и здорового! — рассердился шевалье.

Ему даже пришло в голову, что, возможно, дело вовсе не в лишнем куске какой-то паршивой курицы. Молодой Блэк мало общался с прислугой и помнил, что распространяться о том, что происходит за дверями их комнат, кому попало все же не следует (случай с Плеядой был досадным промахом, да), но все и так были в курсе привилегий мальчишки в Меноре: это могла быть банальная зависть.

Конечно, Блэк никогда не сидел без дела, но отчего-то хозяин не одевал всех прочих с таким же блеском и не сажал за свой стол — и совсем дураку становилось понятно, как именно "отрабатывает"свое райское житье Матье. И вечно разворошенная кровать, и то, что заглушающие заклятия на спальню наводились исправно, и сам шевалье, вечно довольный и разнеженный, будто белоснежный книззл на хозяйских коленях, и сам виновник его хорошего настроения, с вечно зацелованными губами, с синяками от поцелуев, которые и не прячет... Чьи-то поползновения — не столько с тем, чтоб отравить всерьез, сколько исподтишка напакостить хозяйскому любимчику, — отлично объясняли и появлявшуюся слабость в ногах, и все остальное.

Мысль была неприятная, но вероятность была велика — и Малфуа настоятельно велел своему питомцу выпить толченого безоара... Безоар же не стал дожидаться и утра, чтоб вылететь обратно.

Дальше в доме пошло твориться что-то странное: без всяких чар распахивались окна или двери, звенело в шкафах венецианское стекло, над садом пронеслась гроза, расколов одну из привезенных статуй — кажется, Посейдона, которого, к счастью, Матье недолюбливал... В общем, кто-то, причем явно маг, не слишком тихо и безобидно развлекался здесь вовсю.

Во второй раз Плеяда Блэк явилась со вполне официальным визитом и с престарелой теткой в качестве компаньонки — чтоб соблюсти все полагающиеся приличия. На этот раз, причесанная и одетая подобающим образом, она могла бы показаться почти миловидной, — насколько можно быть такой с ее почти что гренадерским ростом и суровым голосом, — и Рауль снова едва не ревновал. Но Матье так радовался Плеяде, взахлеб рассказывая обо всем, что происходило за время ее отсутствия, что Раулю только и оставалось, что самому улыбнуться ей приветливо:

— Кажется, у нас тут пошаливает какой-то новый призрак, мадемуазель Блэк!

— Ну вот, опять! — одна из створок окна опасно задребезжала, сорвавшись с места и оглушительно хлопнула, обсыпав сестру Матье осколками стекла с ног до головы.

Обсыпав бы, потому что в футе от девочки осколки остановились в воздухе.

— А ну назад! — рявкнул Матье, и все, до самой мелкой крошки, кусочки его послушались, снова став на место и сделавшись единым целым.

— Плеяда, деточка, кажется, твоя кошка опять опрокинула котел, — пробормотала успевшая сидя задремать старушка-компаньонка.

— Я снова что-то не то сделал? — Матье расстроено оглядел ошарашенные лица окружающих.

— Ничего, мой Матье. Ну, ничего страшного... Просто мне кажется, что ты не сквиб.

— Мэтт, это же так!.. — у младшей сестры не находилось слов. — Это же так здорово! И так странно... Грэнду тоже когда-то так от всего тошнило, и колдовала так, что чуть не разносила все вокруг, и она вдруг полюбила гренки с сыром...

— И что? — подался вперед Рауль.

— И то, — неожиданно зло закончила Блэк, — что она умерла осенью! У нее же еще две сестры растут, и на зимних каникулах ее выдали замуж, потому что мало кто еще на такое приданое польстится, а она когда потом все, что случилось, вспоминала, то ничего не говорила, только плакала, вот! И потом ее постоянно рвало, и магия совсем не слушалась, а после весенних каникул она не вернулась, потому что оказалась беременная, а осенью — умерла!

Как справиться с женской истерикой, шевалье представлял, но как справиться с истерикой Плеяды Блэк, так и осталось невыясненным. Школа — это все же зло для женского ума: приличной девушке никак не следовало заводить такие разговоры, да еще в таком тоне — а ведь даже мелькала мысль, что, возможно, Арнеб Блэк был прав, приданое у дочери было неплохое, да и наследником обзавестись следовало... Девчонка умолкла, вытерла глаза и закончила совсем тихо:

— А все из-за того, что какой-то похотливый урод, которому ее спихнули родители, затащил ее в кровать. Если бы Мэтт был девушкой, я бы вас, наверно, уже ударила Непростительным.

— Без зелий такого, к счастью, не бывает, — выдохнул Рауль. Отчего-то попасть под Непростительное в исполнении маленькой фурии ему совсем не хотелось.

— Почему? Мне эльфы сказали, что можно, — удивился Матье.

— Домовики-то тут при чем?

— Не домовики. Эльфы. Они сказали, когда я попросил, что если не будет достойной матери для наследника, то дитя без чар и зелий и от двух отцов родится... Я снова что-то не то сказал?

3.

Рауль впоследствии частенько думал, как странно перемешали природа и магия черты сестры и брата: тихий красивый Матье, уродись он девицей, мало бы потерял, а вот рослой, грубоватой и с тяжелыми чертами лица Плеяде, несомненно, следовало родиться мужчиной.

Но это потом, а тогда, пока шевалье пытался найти хоть какую-то логику в словах мальчика-любовника, девица невнятной скороговоркой бросила в старшего брата петлей Выявляющих чар: всех ведьм учили им наравне с бытовыми чарами, которые должны были пригодиться в замужней жизни. Красивые чары, больше похожие на картинку из учебника, они должны были рассыпаться вокруг Матье медленно гаснущим фейерверком разноцветных искр — так и пошло в первую секунду, но вместо того, чтоб потухнуть, свечение выровнялось и набрало силу, резанув по глазам ослепительным белым.

— Боги, — изумленно прошептал шевалье, — что за?.. Что за эльфы тебя так одарили, мой Матье?

То, что первым сказала на это Плеяда, можно было не приводить — слова были явно из лексикона отца. Впрочем, просвистевшим после этого проклятиям тоже явно не учили на курсах для благородных девиц.

Когда спустя некоторое время до мадемуазель Блэк все же достучался старший брат — оказывается, просьба "Лея, прекрати же!" особенно эффективна в сочетании с легким ударом стихийной магией, — стало понятно, что ремонт в Малфуа-Меноре теперь так же неотвратим, как сама судьба. Зала зияла одним большим провалом на месте ряда окон, и ворвавшийся сюда ветер радостно трепал обрывки древних гобеленов. На фоне повисшей тишины всхрапывала в кресле престарелая домоправительница Блэков, бережно укрытая магическим щитом авторства все того же Матье.

— Ну и дементор с ним, все равно я хотел сделать здесь бальный зал, и чтоб стена почти сплошь из стекла...

— Что ты с ним сделал, урод?

— Эльфы с пустоши, у которых я был в гостях, а когда пришел домой, то отец сказал, что я где-то шатался почти год. То есть, сначала просто побил, а потом уже сказал...

— Он чуть не убил тебя, вот так он "обрадовался"! Он ведь и вправду попадал почти на год!

— Это был всего один вечер, и немножко ночи, я вернулся — еще рассвести не успело! Я просто довез их детей до дому, потому что было далеко идти и начиналась гроза, а хозяева меня покормили в кухне ужином — и я уехал... Хозяйка такая красивая, и хозяин — денег хотели дать, а я же их как вместо Леи вез... Тогда спросили, что вообще хочу, а отец как раз тогда женился, я и сказал, что раз так, то было бы хорошо, чтоб было, кому роду наследовать, раз я — дурак, ну, посмеялись вместе, и я домой поехал...

Матье задумчиво поднял правую руку ладонью кверху — и над ладонью затанцевал синеватый лепесток пламени. Закружился, раздвоился, превратился в две крошечные фигурки в летящих старинных мантиях.

— Посмеялись, а хозяйка сказала, не помню уже как... что раз нет достойной матери для наследника, он и от двух отцов родится без чар... смешно... Только ведь что получается — что его надо будет... отдать?

— Отдать? — от изумления Малфуа почти не нашлось слов. — Отдать — это только через мой труп!

И даже на всякий случай приготовил щит, потому что труп шевалье вполне могла обеспечить Плеяда, причем прямо тут же.

Но юная Блэк стихла и нахмурилась:

— Не надо. Простите меня, шевалье Малфой, и, кажется, я немного погорячилась... Но Мэтт и вправду ни в чем не виноват, и можно, он пока побудет здесь? Если то, что вы с ним сделали, может его убить, то этот дементоров пьяница убьет его почти наверняка.

От упоминания досадного недоразумения по имени Арнеб Блэк шевалье снова в который раз встряхнуло злостью. Кажется, малышка слишком уж трезво смотрела на собственного папашу, и это радовало. Настолько, чтоб развеять щит и оказаться рядом с Блэком:

— Эльфы сделали просто драгоценный подарок, мой Матье!

Будь на месте мальчика женщина, ведьма ли, маггла ли, Малфуа, скорее всего, сказал точно так же, одновременно в уме подсчитывая, где так умудрился попасть впросак с зельем Случайной Ночи и во сколько ему этот подарок обойдется, чтоб избежать даже намека на брак, но безумный Блэк, кажется, даже теперь не собирался что-то требовать... В конце концов, когда что-то станет заметно, можно будет и вправду спрятать Матье от чужих глаз, а потом даже можно было бы, без объявления имени родительницы, — или второго родителя — узаконить ребенка...

4.

Своим неприятием самого слова "женитьба" шевалье мало с кем здесь делился — он любил внимание, ласку и светскую жизнь, но сколько бы семей едва ли не отказали бы ему от дома, узнав, что Малфуа пока что вовсе не собирается предложить кому-то из этих всех Титаний или Гортензий сердце и руку, чего греха таить, с увесистым кошельком в придачу. Не говоря уже о том, что и сами по себе эти девицы мало Малфуа привлекали.

Вариант же с тем, чтоб взять в супруги юношу, при всей его привлекательности не рассматривался. Полукровки и грязнокровки не годились для того, чтоб шевалье мог связать себя родством со старыми фамилиями, к тому же, маггловские законы, к которым те были привычны, всячески порицали связь двух мужчин. Старые семьи редко обзаводились несколькими сыновьями, чтоб избежать потом войн за наследство — дурная слава Медичи и Борджиа еще жила в памяти магов. Сильная затратность на зелья и чары, которые понадобятся, чтоб потом самому завести наследника — а для чего еще нужен союз? — не так пугала, а вот сомнительность успешности предприятия была высокой. Не говоря уже о том, что магия двоих отцов должна быть неслабой — "дети магии" всегда бывали одаренными сверх меры, не складывая, но умножая магию родителей! - а Малфуа всегда трезво оценивал себя как волшебника самого посредственного уровня.

Глупо было желать невозможного, и пусть не сейчас, но через год — три — пять Раулю можно было бы попытаться найти достойную спутницу. Глупо было бы надеяться, что умную, как маркиз, или сравнимую по красоте и утонченности с покойной маменькой — Малфуа вполне бы удовольствовался тем, если б она была из чистокровной семьи, здоровая и принесла хоть какое-то приданое. Но человек, как известно, предполагает, а Мерлин — располагает, и если кто не вписывался в установленные границы с такой завидной очевидностью, то в первую очередь — именно Матье.

Величайший дар магии, доставшийся по какому-то недоразумению мальчику-сквибу — у Малфуа даже мелькнула мысль, что это его отсутствие способностей к колдовству было так странно скомпенсировано. Или Блэк стал жертвой какого-тот экспериментального проклятия — кто знает, что случилось с ним за почти год отсутствия? Ведь сказки про прекрасных фей, живущих в холмах и ночь в гостях у которых оборачивалась годом на этой земле, а выпитое за столом вино могло усыпить на десятилетие, как ни крути, оставались сказками. А вот про старые семьи, закрывшие свои усадьбы сильнейшими чарами Ненаходимости даже от магов, слышали многие. Кто знает, что пряталось там? Да и стереть или изменить память там же могли...

Так или иначе, "подарок", предназначавшийся Блэкам, Малфуа из своих рук упускать не собирался. "Дитя магии", с его мощью, принесло бы роду процветание... Здесь можно было усмехнуться: всего рода — это сам Рауль, почти чужой на этой новой земле. Тем лучше — есть куда пустить корни. А все, кто кричат о древности своей фамилии, сидя почти что впроголодь в полуразвалившихся родовых поместьях, как те же Гонты, будут вести себя смирнее овечек, потому что глупо кусать за руку, дающую денег...

"Ничего всерьез!" – помнил Малфуа одно из главных правил. Просто, если уж на то пошло, можно будет точно не торопиться с женитьбой – в крайнем случае хоть один наследник, пусть бастард, но будет… Да и сам наследник – еще слишком гипотетический, и почему бы просто не проявить немного жалости к жертве чьей-то жестокой и некрасивой шутки? Тем более, что сам невольно послужил к ее исполнению. Как ни крути, но сердце у Малфуа было все-таки добрым…

1.

Случившееся несколько выбило Рауля из колеи, но хотя до полного осознания всего произошедшего было далековато, в голове уже теснились планы на ближайшее будущее.

Нельзя сказать, что за все прошлое время он ни разу не видел вблизи беременной женщины, но беременного мужчины – точно никогда. А все сведенья о беременности исчерпывались когда-то слышанным маменькиным диалогом с одной из подруг:

— … и Клеманс даже вынуждена была отказаться от присутствия на балу у герцога!..

— Это ужасно! – маменька трагическим жестом прижала свои безупречные руки к припудренным щекам. – Пропустить всю осень и уже сейчас так исковеркать фигуру!

Все прочее было будто бы скрыто за завесой – необходимости знать хоть что-то не было ни малейшей. Кроме того, что светскую жизнь с ее балами даме приходится на какое-то время оставить, охоты и вообще верховая езда страшно и ужасно вредны, прислуге остается терпеть бесчисленные капризы, а мужу, чтоб согреть кровать, приходится кого-то приглашать со стороны…

Последнее Рауль попытался донести и до Матье, когда вечером тот, ничтоже сумняшеся, заявился к нему в апартаменты. Подозревал об этом Блэк или нет, но будто по волшебству, просто красивый днем, в свете свечей он становился провокационно прекрасным. Выученный соблюдать субординацию при посторонних, наедине Матье церемонился и робел теперь гораздо меньше, радостно устроившись на коленках у шевалье – и это при том, что одет был только в рубашку из тонкого батиста…

— Мой милый Матье, — попытался растолковать Малфуа, — иди к себе, нам теперь не стоит ничего такого делать!

И получил полное подтверждение пункта про дурацкие капризы буквально на ровном месте, потому что синие глаза Блэка яростно заблестели от набежавших слез:

— Мне нужно будет вернуться к отцу, господин Рауль?

От горестной обреченности вопроса Малфуа ощутил что-то, похожее на угрызение совести: если он почти не представлял, что может ожидать Матье на его пути, то откуда было взяться таким сведеньям у самого мальчика – стараниями Рауля уже совсем и не мальчика? Перспективы у Блэка в любом случае были не самые радужные. Если и живой после всего, то с безнадежно испорченной фигурой, измученный и изуродованный…

— Не говори глупостей, мой Матье, я просто не желаю навредить тебе или ребенку… — и смягчившись, добавил: — Я не хочу тебя прогонять к себе в комнаты…

— Вы просто больше ничего не хотите, господин Рауль?

По-детски дрожащая губа и как когда-то в кажущиеся незапамятными временах стекленеющий взор некстати напомнили о Плеяде и о всех тех проклятиях, которые Малфуа мог бы получить за одно только подозрение в том, что Матье недополучил каких-то благ…

— Я очень хотел бы, чтоб ты никуда не уходил, мой Матье, но…

Французские друзья Рауля несомненно бы оценили картину по достоинству и посмеялись бы в голос: никогда еще Раулю не приходилось оказаться в роли штурмуемой крепости! Впрочем, крепости держатся гораздо лучше – наверно, потому что Раулю понадобилось совсем немного времени, чтоб "сдаться"…

2.

Приглашенный повторно Лавгуд только руками развел: случай в его практике невероятный! Ему случалось и пришивать пострадавшие конечности, и создавать протезы, хоть кисть руки, хоть фальшивый глаз, но того, чтоб принимать участие не в устранении последствий чужой попытки поубивать друг друга, а чтоб разбираться с последствиями чужой любви, – такого не было со времен Университета. И в самом Университете – только на коротком обязательном для всех курсе, потому что на акушерок учились, как правило, ведьмы…

В любом случае целитель заверил, что по крайней мере сейчас Матье ничего не угрожает, что непременно заглянет в библиотеку Университета, чтоб восполнить пробел в знаниях, и что непременно – естественно, за соответствующую плату – с удовольствием станет наблюдать Блэка, потому как опыт поистине бесценный. И уж точно избежит каких бы то ни было разговоров, раз того пожелал господин Малфуа.

Матье немного расстроился, когда Рауль запретил ему кататься, но возражать не стал. Может, в его голове и было пустовато, но вечерний разговор с хозяином все же там осел. Шевалье долго пытался донести до бестолкового создания, что с некоторыми вещами, пусть и ничего плохого в них нет, стоит повременить. Другой вопрос, что ночь они все же повели в одной кровати и к обоюдному удовольствию, но ведь и целитель потом сказал: "Негоже, но ничего смертельно страшного в этом не вижу!" — хотя тут уже во многом вина и самого Матье…

А уже через час сердце у шевалье едва не остановилось, когда, возвращаясь с прогулки, он увидал своего Матье сидящим на ветке дерева. Мальчишка болтал в воздухе босыми ногами и о чем-то пересвистывался с невзрачной сизой птичкой – точно с человеком разговаривал. Рауль почти улыбался и звал спуститься почти шепотом, чтоб нечаянно не испугать, но когда паршивец был уже на земле, то нервы шевалье не выдержали. Кричал он долго. Рауль вполне удачной находил идею на время услать мальчишку подальше от чужих глаз, благо были места, о которых, кроме шевалье, знали только бессловесные домовики, – и эта мысль ему тут же совсем разонравилась: какие там охотничьи домики или фермы, если за Блэком нужен глаз да глаз?

Потом же – долго уговаривал трясущегося Блэка не плакать, твердил, что просто слишком испугался и что никогда бы не посмел его и пальцем тронуть, целовал мокрые щеки и распухшие от слез губы, обещая, чтоб утешить, всякие глупости.

Самое смешное, что, кажется, безумие оказалось заразным, потому что Рауль сдержал свое слово, привезя из Лондона и книжки про сады, и множество самых разных сладостей, и добавив — от себя – новый ворох тонкого белья. Среди которого было и несколько рубашек немного "на вырост" – Рауль попытался представить, как они будут смотреться на Матье, но не смог: в воображении маячила только невзрачная, похожая на силуэт фигура, полностью закутанная в тяжелую мантию по местной магической моде. Глупость прилипчивей смолы – и Рауль украдкой гладил ладонью нежный сливочного цвета шелк, думая, что уж чем-чем, а уродовать себя убогими тряпками не позволит…

А потом все вернулось в привычную колею. Как привыкают жить со шрамом от проклятья или новым ковром в гостиной – все это цепляет взор и внимание только в первые несколько дней, а потом уже существование отдельно от той или иной вещи становится историей такой давней, что и словами не передать. И только напоминание – прогулки только пешие или в карете, и эти широкие рубашки, в которых Блэк пока почти тонул.

3.

Это было забавно: затяжелел Матье, а светская жизнь едва не закончилась для Рауля. Попробуй отошли негодника куда подальше — мигом учудит что-нибудь! Тем более что сидеть на месте мальчишка, воспитанный будто домовик, был совершенно не приучен. Из всех выходов оставался самым привлекательным один — не отпускать от себя надолго, по крайней мере — пока.

Это было внове — и потому все еще не утомляло и даже умиляло, как любая экзотика. Матье тошнило — у Рауля всегда была наготове бонбоньерка с мятными леденцами, Матье собирался сбежать погулять по лесу — и тотчас находились бумага, которую срочно надо было переписать, неподстриженный куст... В карете мальчика безобразно укачивало, и перемещаться ему приходилось крайне осторожно — и Рауль находил предлог, чтоб отменить часть своих выездов.

Предлог с отстройкой Малфуа-Менора был одним из тех — без должного надзора строители наверняка сэкономят и на чарах, и на материалах, а Менор — Малфуа подчеркивал это в любом разговоре — должен был стать достойным домом для его рода. Потомки древних родов понимающе кривились, а их жены — шепотом советовали дочерям побольше обратить внимания на милейшего и обаятельнейшего шевалье: вдруг да одна из них станет в том доме хозяйкой? Ведь шевалье наверняка пожелает жениться...

Менор действительно отстраивался: гостиная и вправду превратилась в бальный зал, полный света, дорогой паркет отражал выкрашенные в белый стены, будто зеркало, белый мрамор главной лестницы, казавшийся вовсе не камнем, а невесомым кружевом, отлично гармонировал с белым мрамором по краю фонтана... Дивно гармонировало все и с бесчисленными розами: вклад Блэка был не таким уж маленьким. Магией ли это было, и что за магией именно, но ни один из кустов, выписанных из Италии и Голландии не погиб, все прижились и даже умудрились зацвести в это же лето. Румяный, будто алая роза, и такой же цветущий, Блэк восхитительно пахнул цветами, солнцем и мокрой землей, так, что ничье сердце бы не выдержало, а уж Малфуа — тем более. Волшебство, подвластное одному Матье, заставляло солнце стать таким же ярким и теплым, как во Франции, а тень делало желанной и ласковой, стелило особенно мягкую траву там, где им вдвоем вздумывалось упасть... ладно, не совсем упасть: неизвестно, как бы все отразилось на Матье, – но и вправду, будто сама природа стелила им постель. И родник, забивший в одной из вырытых под фонтаны ям, превратив ее в маленькое озеро и позволив избежать сложностей с тем, чтоб наполнить остальные — озеро образовалось именно тогда, когда Лавгуд сказал, что отсутствие физической активности может оказаться еще более вредным, чем чрезмерная работа: вода в озере была всегда теплой, будто в южной морской купальне.

Сам Матье от этих солнца и теплого озера тоже сделался по-южному ярким, словно спелая вишня. Слегка посмуглевший – и это придало еще большую совершенность цвету кожи – с его роскошными локонами, бархатными девичьими ресницами, с узкими запястьями и точеными лодыжками и коленями – весь был сплошным совершенством! Словно еще одной частью роскошного парка, ожившей статуей мастера-итальянца, юным богом… У Блэка появилась привычка иногда задремывать возле озера на расстеленном прямо по земле пледе — теплая земля никогда не смела даже в шутку застудить своего повелителя, как смеялся Рауль. И на этом пледе всегда хватало места, чтоб упасть рядом – восхитительный паршивец просто напрашивался на это!

Нет, напрашиваться он умел совсем и без слов, и даже вовсе не напрашиваясь. Но какие там "Иди к себе в комнату, не мешай!", если у мальчишки Блэка — неловкая грация дикого котенка, и такой непристойно яркий рот, и жаркие, будто раскаленные за день солнцем, кожа и дыханье! И наивные глаза цвета бледного сапфира, и такие же вечно наивные простые слова:

— Мне так хорошо с вами, господин Рауль, что иногда я думаю, что сплю и все снится! А можно еще раз, когда я немного посплю?

Малфуа вспоминает правило не оставлять никого на ночь, но Матье к тому времени уже спит, уютно устроив голову на плече у шевалье, будто оно всю жизнь и было для того предназначено.

Утро начинается с отвратительных кашляющих и захлебывающихся звуков из-за двери, которые мальчишка неумело пытается приглушить собственными малопослушными чарами, и это пока единственный неприятный момент, и ровно до той секунды, когда бледный и с темнотой под глазами Матье виновато показывается из-за двери. Кажется, в тот момент Блэк как никогда готов убежать в свою комнату, но Рауль только кивает:

— Возьми мятных конфет, мой Матье, и иди ко мне – ты опять поднялся слишком рано…

4.

Арнеб Блэк вспомнил про сына только осенью, когда в гостях проиграл все, что с собой было, и еще полсотни галеонов в долг. Как всегда, слегка неопрятный и, как обычно, слегка навеселе, он не стал церемониться, напрямую заявив Малфуа:

— Что-то мой паршивец совсем прижился у вас!

Шевалье неопределенно развел руками:

— Признаю! Но пока что это меня не огорчает...

— Ну и хорошо. Я тут проигрался малость...

— Что за паршивец? — удивилась оказавшаяся поблизости Фенелла Флинт, очаровательнейшая молодая вдова, сама не столь давно приезжая в этих местах. Поговаривали, будто она так сильно переживала потерю мужа, что бросила прекрасные дом и имение где-то в пригороде Лондона, чтоб не испытывать связанных с ними воспоминаний; хотя меньше всего мадам Флинт напоминала убитую горем — вид у нее был на редкость цветущий.

— Сынок мой никчемный — вот какой парщивец! — просветил Блэк. — Идиот мой сквиб!

Малфуа поморщился: с таким отцом кто угодно превратится в идиота.

— Матье Блэк. Может, как маг он действительно и никчемный...

— Зато во всем остальном не подвел! — Арнеб веселился.

— Но он оказался крайне толковым, если речь идет о делах! Малфуа-Менор сейчас еще и вполовину не приведен в должный вид, но то, что уже есть, — его заслуга тоже, я думаю даже, со временем из Матье получится неплохой управляющий... И можете не беспокоиться, месье Блэк, я скажу Лестранжу насчет вашего долга.

— Тогда не буду вам мешать, — расцвел улыбкой старик, — воркуйте!

Фенелла очаровательно покраснела. Она действительно с самого приезда частенько одаривала шевалье своим вниманием, возможно, даже чуть чаще, чем того требовали бы приличия — и ровно настолько, чтоб этих приличий все же не нарушать, но любой из смертных ощутил бы себя сверх меры обласканным.

— Вы скромничаете, говоря так про Менор, дорогой Малфуа! Такого великолепия округа еще не видела, и если ваш управляющий так приложил там руку, то берегитесь — переманю! Я как раз тоже пытаюсь отстроиться...

Многие уже не раз начинали шептаться, что, возможно, Малфуа все же нашел для себя подходящую партию, и Фенелла со смехом пересказывала Раулю эти разговоры, в ответ на которые возразить было нечего:

— Мы и в самом деле выглядели бы красивой парой!

Фенелла деланно возмущалась:

— Стыдно так смеяться над бедной вдовой, дорогой Малфуа, к тому же когда только-только закончился траур! — и в шутку грозила ему сложенным веером. Веер был красивый, вышитый ленточками и надушенный, и руки, ловко и небрежно его складывавшие, были почти такими же красивыми, как у покойной маменьки, — белые, изящные, с аккуратными жемчужно-розовыми ноготками.

Малфуа даже задумывался: а почему бы и нет? С Фенеллой можно было показаться в обществе — она была великолепна: красивая, чистокровная, с безупречными манерами. Если ей случалось заговорить по-французски, то ее речь звучала настоящей музыкой, а латынь и прочие древние языки также знакомы были ей не понаслышке — Фенелла была умна. Мадам Флинт прелестно танцевала, садилась к клавесину — и все заходились от восторга, а случалось заговорить о литературе или о театре, маггловских или магических, — и эту беседу она тоже могла поддержать... Волны исходившего от Фенеллы Флинт очарования были почти ощутимы — все местное магическое общество было едва ли не влюблено.

Ничего всерьез — будь увлечение мадам Флинт чересчур сильным, шевалье бы бежал от нее без оглядки, но пока все обходилось невинным флиртом, и мыслями, что, да, возможно, было бы неплохо... Когда-нибудь потом, не сейчас. Не брать же с собой на приемы секретаря-мальчишку, в самом деле! Равно как не поручать же организовывать что-то ему...

Блэк, слава Мерлину, был достаточно занят собственными делами и, слава Мерлину, не пытался влезть в чьи-то еще: читал, возился в саду или в доме (со вкусом у Матье проблем не было, все-таки чистая кровь давала о себе знать, а не самые привлекательные, на первый взгляд, идеи в его исполнении становились новой жемчужиной Малфуа-Менора)... Или писал письма Плеяде — после долгих наставлений, чего упоминать не следует, потому как почти всю переписку учеников предварительно просматривали деканы факультетов: нравственность студентов здесь блюли... Радовало, что Блэк в кои-то веки не блевал теперь, а ел — очень даже по-человечески, не чуть клевал, будто птичка. Малфуа даже опасался, что испорченная фигура окажется совсем не от беременности, а от частого посещения кухни. Что бы там ни говорил Лавгуд, что именно так и полагается...

1.

То, что Матье отлично ладил с лошадьми и был отличным наездником, абсолютно не делало из него хорошего охотника. Здоровенный волкодав, подобранный им летом с переломанными лапами, благополучно оправился, прижился и поначалу иногда притаскивал новому хозяину зайцев и птиц, но если зверь оказывался живым, то тотчас отправлялся на волю, а Матье долго стыдил и совестил своего страхолюдного монстра.

Нельзя сказать, что охота привлекала Малфуа сама по себе, равно как, по его пониманию, мало привлекала кого-то из соседей или знакомых. Зато где, как не на охоте, можно было прихвастнуть резвостью породистой лошади, покрасоваться в новом охотничьем костюме, или просто – охота была самым простым способом "спустить пар".

В памяти старого поколения еще было живо время до принятия Статута, ходили легенды про то время, когда маг был сам и король, и маггловский единый бог на своей земле. Тогда случалось, что в роли лисицы или зайца мог запросто оказаться и забредший куда не следует маггл, и в памяти самих магглов жили предания о Дикой Охоте – как нередко ошибочно они называли выезды настоящих хозяев земли…

В грустном понимании того, что Матье пока что точно не ездок, Рауль в ту осень частенько выбирался в компании молодых Лестранжей, Ноттов и госпожи Флинт – Фенелла была абсолютно бесстрашной и невероятно ловкой. Так что кто-то из особо злоязыких дам, мать троих весьма спелых дочек, поговаривал о том, что поведение мадам Флинт – абсолютно неженское и потому – абсолютно неподобающее. И сколько было, наверно, с ее стороны злорадства после мелкого несчастного случая, но очень большого конфуза, случившегося в один из охотничьих дней.

Осень в тот год радовала погодой, точно как и лето, и когда вереница пышно одетых всадников уже возвращалась в дом Артура Принца, известного всем своей бурной и богатой на дуэли молодостью, то Фенелла Флинт шутила, что, наверно, шевалье каким-то хитрым заклятием смог увезти из Франции ее климат. Рауль смеялся в ответ, что в таком случае непременно уговорит солнце и луну погаснуть рядом с ослепительной красотой леди… И, кажется, был почти решившимся на поцелуй, когда негодяй и мерзавец Снежный Хвост, извернув шею под совершенно невероятным углом, исхитрился что есть сил укусить мадам Флинт.

О каких бы то ни было ухаживаниях теперь речи уже и не шло, зато лошадь, ревнующую всадника ко всем прочим, еще долго упоминали в разговорах, а сам Малфуа долго недоумевал и сожалел – как такое вообще могло произойти?! Вечер хорошего дня обещал быть не менее приятным – прекрасная Фенелла улыбалась особенно нежно и была особенно очаровательна в своем новом вишневом костюме, подчеркивавшем совсем девичью стройность фигуры и холеную белизну матово-светлой кожи, – а взгляды, а робкие прикосновения, а нежность голоса!.. Мадам Флинт была вынуждена отбыть домой, и хотя она почти с улыбкой приняла извинения шевалье, вечер был испорчен.

Окончательно и безнадежно испорченным вечер Мафуа стал уже после возвращения домой. То, что Блэк не рванулся встречать его у дверей, словно неумный и шумный, но верный пес, само по себе было странным, а то, что прислуга мялась и отводила глаза, вовсе было подозрительным. Собственный пес Матье тоскливо подвывал где-то во дворе.

На прямой вопрос же Раулю ответили, что этим вечером Мэтт пропал.

2.

— Драклов выродок!

Не подлежало сомнению, что здесь побывал в его отсутствие Блэк-старший, и за одно это уже стоило разогнать всю прислугу. Простодушный и беззлобный, Матье преспокойно мог и впустить старика, и нечаянно проболтаться, и выйти провожать отца, если б тот попросил... Оставалось надеяться, что старый пьяница не вздумал с Матье аппарировать.

То, что Матье пошел своей волей, было несомненно: ни теплого плаща, ни сапог, которые Рауль заказал для него в Лондоне, не было. Никто не видел, как негодник ушел из дома, и на него оставалось тоже только злиться — раз уж вздумал куда-то отправиться по темноте, мог бы взять с собой своего волкодава, да и предупредить — тоже не мешало бы...

Дом Блэков не пускал к себе. Ни аппарировать рядом, ни потом, отмахав с десяток лиг верхом, попасть внутрь: не было огней, не было слышно лая собак — дом будто умер. Даже потом, когда на усиленный чарами голос все же выбрел плешивый домовик, все так же осталось будто нежилым, холодным и мрачным.

Отец Матье обнаружился в гостиной. Следы ее былого великолепия нельзя было назвать иначе, как следами: картины в рамах представляли собой смесь темных пятен, а лица на них были больше похожи на ярмарочных уродцев, чем на представителей древнейшего и благороднейшего дома Блэков. Тусклая лампа выхватывала из темноты края рам с облезлой позолотой, камин со сколотыми краями каменной облицовки — старый Блэк приютился у камина прямо на полу, булькая явно не первой за сегодня бутылкой.

— Сдыхает все, — сообщил он вместо приветствия и прочих светских разговоров. — Дом разваливается, домовики трое за осень сдохли. Лея — в школу сбежала, потом так же и замуж сбежит, и этот поганец — и тот тоже сбежал...

— Когда? — не осталось других вопросов у Рауля. Даже сразу приложить Ступерфаем пропойцу-аристократа уже не хотелось.

— Так к тебе же, вон как летом припустился! Приманил дурака... Что надо-то, вернуть собрался или Плеяду все-таки надумал?

— Матье пропал сегодня вечером.

— Если чего из дома прихватил, это не ко мне — сам его выпросил! А если нет — пошатается — и вернется, не сюда, так к тебе, в первый раз, что ли... Куда денется-то? Пить будешь?

— Ваш сын, месье Блэк, пропал!

— Да говорю же, вернется ведь! Хочешь — езжай поищи, он с малолетства вечно на пустоши удирал, дрянь, сколько ни секи — никакого проку и сладу никакого. Я уж и плюнул...

Упомянутые так походя пустоши прогнали по спине Малфуа пригоршню холода — то, что шевалье слышал от своего Матье и то, что потом домыслил сам, доверия совсем не внушало. И радости не внушало; и то, что в романах частенько называют бездной отчаянья, разинуло в тот миг перед Раулем свою колодезную пасть.

— Идиот!

— Так я ж так и говорил! — отмахнулся Арнеб Блэк. — Идиот он и шатается где ни попадя...

— Вы...

"Идиот" до ушей Блэка уже если и донеслось, то откуда-то из коридора или с крыльца.

Целый день в седле вымотал Рауля до предела, и радовало только то, что за воротами Блэков стало можно применить заклинание поиска. Радовала и хоть ущербная, но все еще яркая луна, по-зимнему высоко стоявшая в темном небе. И больше не могло радовать ничего: сотворенный чарами бледный синеватый луч, бьющий из левой ладони, указывал направление абсолютно однозначно. Матье все же понесло на Пустошь. И дай Мерлин, если его просто вынесло прогуляться на сон грядущий — в душе просыпалась почти солидарность со старшим Блэком, и пусть не розги, но трепка мальчишку все же ждала изрядная... Ладно, не трепка, просто серьезный разговор и отдельная спальня на всю ближайшую неделю... ладно, просто разговор — и то, лишь бы нашелся невредимым...

Пустошь совершенно преображалась в ночное время. Если не сворачивать с дороги, этого, возможно, было и не заметить, как и не заметить легкого, но едва ли не повсеместного возмущения магии здесь, среди рваной нецветной картины из мешанины разросшихся кустов и сухого бурьяна в человеческий рост.

А такую очевидную деталь, как брошенный на землю плащ Матье, Рауль, возможно, и просмотрел бы, если б об него не споткнулся усталый Хвост.

3.

Этот плащ Рауль тоже привез из Лондона; тонкое серое сукно из шерсти породистых южных овец было простегано в два слоя, и накрепко прошито множеством чар: согревающих, маскирующих — Матье частенько любил выбираться в маггловские деревушки поблизости, чар дополнительного пространства — при желании под такой плащ можно было бы уместить не только выпирающий живот, но и сундук ростом с самого Матье — никто б не заметил ничего, кроме неприметной и худой человеческой фигуры...

Самому же Блэку явно было не до согревающих чар — на крошечной проплешине у холма горел высокий и яркий огонь, и то, что пламя его явственно отдавало в зелень, не мешало быть огню жарким, словно летнее солнце. Свистели деревянные флейты, звенела местная арфа, и люди вокруг словно не касались земли, летя в каком-то старинном танце... Люди ли? Из всех, пожалуй, один Матье еще приминал траву ногами. Его летящие локоны чуть ниже плеч теперь отросли едва не до талии, румянец цвел на лице, и взгляд пронизывал такой нестерпимой сапфировой синью, какой никогда не было раньше, — почти пугал. Невесомо-гибкий и тонкий, мальчишка вдохновенно кружил в пятне света, будто крыльями, рассекая воздух тонкими запястьями, и искры от костра танцевали вместе с ним – сам костер как будто тоже был живым… По крайней мере, пламя явно двигалось в такт. Какая-то часть Рауля задавила смутное желание ворваться в этот полет и смешаться с ним – ступая по макушкам былинок, взметываясь с пламенем едва не до неба – закружиться, сгореть, разлететься не то зелеными искрами, не то золотой пыльцой…

"Эльфы, — догадался Малфуа. — Не домовики — Матье звал их эльфами и, кажется, как всегда, оказался мудрее всех..."

— Эй, — спешившегося шевалье бесцеремонно дернули за рукав, — а тебе что тут надо?

Маленькая, лет пяти, сереброкудрая девочка, вольготно босиком стоявшая на подмерзшей траве, задумчиво чесала в носу:

— Мне сказали сторожить, но ведь дураков тут сто лет не ходит, а тут ты. А что у тебя единорожек безрогий?

Яркие зеленые с кошачьими вертикальными зрачками глаза девочки сыпали смешливыми искорками.

— Это не единорог, это – лошадь.

— Похожие. Тебе что надо?

— Матье — он бросил свой плащ и может замерзнуть.

К тому времени Блэк увидел Рауля уже сам – подошел – не то подбежал, не то подлетел, шутливым щелчком согнал с плеча несколько зеленых искр и глянул на хозяина совсем как обычно, без нечеловеческого пламени – ласково и немножко виновато:

— Я долго гулял, да?

Люди… существа у костра притихли, и даже само пламя перестало качаться и будто прислушивалось к разговору.

— Я бы точно не пережил, если бы ты опять пропал на год!

— А я просто… я в холм не ходил. Скоро Самайн ведь, а потом снег и до весны все спрячутся, а луна хорошая…

— Ты сумасшедший, мой Матье, ты знаешь, сколько…

— Я сумасшедший, — кивнул мальчишка, — я знаю.

— Ответ неверный, — Рауль накинул на плечи "беглеца" невесомый плащ, потом покосился на примолкших эльфов и закончил твердо: — Ты – мой! И поехали домой – я ужасно продрог…

6.4

Рауль отчего-то был уверен, что неспешным шагом они доберутся до Малфуа-Менора едва ли не к утру, но по возвращении оказалось, что нет еще и двенадцати.

— Так я же спрямил дорогу, — ответил весь путь молча сопевший в воротник плаща мальчишка — будто снова объяснял какую-то совсем очевидную вещь. Волосы его укоротились до привычной длины, едва Матье вместе с хозяином покинули ярко освещенный пятачок, и взор снова приугас, став обычным, человеческим. Хотя, если приглядеться, то можно было заметить, что какие-то черты все так же неуловимо роднили Блэка с не-людьми с поляны: высокий лоб, разлет бровей и легкая раскосость — так бывают похожи друг на друга близкие родственники. Стремительная плавность движений и абсолютная бесшумность походки, поначалу списанные на привычку постоянно возиться с не самой смирной скотиной, которую нельзя пугать, чтоб не покалечила, — точно так скользили вокруг своего волшебного огня сказочные не-люди, когда остановили свои пляски, чтоб собраться и все, как один, что-то прошелестеть-проворковать на странном языке уходящему Блэку. И ревность на секунду впустила в сердце шевалье свои змеиные зубы, когда Матье им ответил. С той же улыбкой, которая, как думал Рауль, принадлежала одному ему.

— Эй, поаккуратнее с ним! — маленькая девочка-эльф снова бесцеремонно дернула рукав шевалье, когда тот подсаживал мальчишку на седло. — У него же маленький внутри!

— Я постараюсь.

— Мэттиу, а ты меня на прощанье поцелуешь?

Этот набор звуков, не "Мэтью" и не "Матье", Рауль потом, сколько ни пытался воспроизвести сам, так и не смог — как не смогло бы человеческое горло в точности воспроизвести птичью трель. А имя Блэку шло — словно с ним и родился...

Назад ехали молча; казалось, что Матье даже задремал, сидя на седле впереди Малфуа — тот великодушно отложил все разговоры на утро и теперь только покрепче придерживал своего загулявшего "эльфа". Было то отголоском разлитой в ту ночь по Пустоши сырой магии или собственным колдовством Матье, но луна светила на удивление ярко, а кусты и деревья будто разбегались прочь, чтоб позволить проехать. От волос Матье пахнуло мятным холодом, осенью и почему-то розами, хотя их время уже давно прошло, а под плащом ощущалось тепло живого тела — как раз, чтоб окончательно разогнать холод из едва не остановившегося сердца. Как раз, чтоб легонько целовать черные завитки на затылке: "Мой Матье!".

В Меноре, в жарко натопленном тепле, ругаться не захотелось тем более. Рауль грелся и успокаивался горячим глинтвейном, отправив Блэка в спальню и велев кому-то отнести ему туда горячего же травяного чая — на условности сегодня было плевать. Видимость приличий все равно уже стала в этом доме одной только видимостью: от вездесущих прислуги и домовиков они двое уже практически не прятались...

За кружкой глинтвейна последовала еще одна, и в итоге Рауль до спальни брел, слегка спотыкаясь и на всякий случай не зажигая Люмоса, чтоб нечаянно никого не разбудить. Другое дело, что Матье будить и не пришлось: теплые руки обняли Рауля за шею и теплый голос неразборчиво прошептал, шевеля прядь на виске:

— Я боялся, что вы обиделись и не придете!

Теплый, просто раскаленный, и неизменно ласковый, Матье отдавался с таким же жаром, словно и в первые встречи, и все так же ничего не требовал взамен — и потому Рауль был с ним ласков не менее, и уж точно нежнее, чем со всеми прежними любовниками. Возможно, потому что никто из прежних с Блэком сравниться не мог, а возможно... эту мысль Рауль никогда не додумывал.

Да, что лучше — это точно. А если честно — его Матье был прекрасен. Малфуа с некоторой печалью ждал того момента, когда у Блэка испортятся лицо и характер и расплывается фигура, потому что утративший красоту, мальчик, несомненно, перестанет привлекать его так сильно, как раньше. Но, наверно, именно в тот вечер Рауль, обнаружив, что Матье уже вовсе не столь тонкий, как раньше и как казался в одетом виде, исполнился странным восторгом, получив вполне материальное подтверждение тому, что говорил колдомедик и что, походя, будто совсем обыденную вещь, упомянула сереброволосая девочка возле зеленого костра.

1.

Холода приходили еще до Самайна, но именно после него подступили вплотную. Из дома выйти невозможно было без теплого плаща и согревающих чар, заморозки раскрашивали в белый землю по утрам, а Матье почти совсем прекратил свои вылазки, не отлучаясь далеко и дольше, чем на час-другой. Малфуа был рад тому, что холодная половина года заставила попрятаться подземных созданий с Пустоши и теперь до самой весны никто не сможет уманить Матье в неизвестные дали, а весной будут уже немного другие заботы... Не исключено, что не-люди, будто прочая домашняя или дикая живность, Блэка никогда не трогали и не тронули бы, но эти малознакомые существа все равно внушали опасения. Если честно, главным из опасений было то, что рядом с изысканным очарованием созданий сам себе Малфуа иногда казался не намного милей грязного нищего крестьянина.

Матье никогда не жаловался, и потому, когда он вдруг совсем отказался выходить из дома и даже из кровати поднимался будто через силу, признание из него пришлось тянуть едва ли не допросом — ныли суставы ног. "Наверняка где-то успел замерзнуть!" — решил Рауль, но Лавгуд провозился с мальчишкой внезапно долго. Это было обидно: что Блэк какому-то чужому магу сказал больше, чем любовнику. И тревожно, потому что, кажется, с того самого дня, когда чары Плеяды Блэк ослепили своим светом, самый край сознания не покидала мысль, что однажды непременно что-то пойдет не так.

"Ничего всерьез!" — помнил Рауль: со всеми могло приключиться подобное, Матье был, по сути, не супруг и вовсе никто, к тому же — сквиб, а значит — ненамного отличался от маггла, а ребенок, от магии которого уже сейчас звенели стекла Малфуа-Менора, был всего-то бастардом, пусть и самой чистой крови... А в голове билось тревожное, что лучше бы все это чего-то и случалось с кем угодно и дальше, но обойдя стороной и Блэка, и его младенца.

Лавгуд снова долго говорил о том, как причудливо сработала магия и с какой ювелирностью, едва не исходя восторгом, вслед за чем посерьезнев и отсоветовав теперь даже прикасаться к Матье: вся трансформация шла и внутри, и снаружи — оттого и ощущал себя Матье крайне неприятно. Совету Лавгуда не внял в первую очередь сам Блэк, при первом же упоминании отдельной спальни состроив донельзя разобиженную физиономию и в который-то раз собравшись возвращаться в родительский дом. Нарочно или нет, но периодически он играл на чувстве вины Рауля, точно виртуоз на своей скрипке, и шевалье в который раз безнадежно сдался, затащив Матье в кровать.

Иногда Малфуа казалось, что они живут так уже тысячу лет, почти забыв все, как было прежде, будто в зачарованном доме не-людей с Пустоши, что вся жизнь — это засыпанный снегом Менор, сказочный спящий красавец, это янтарное тепло бесчисленных каминов, топящихся круглые сутки, это летний жар от Матье и еле ощутимый неизменный аромат розового сада от него. Вечер, подобных которому будто б уже была тысяча, когда Малфуа храбро сражался с банковскими счетами, а Блэк — с латинскими глаголами или доводил до совершенства очередной чертеж, и тогда в очередной раз у Рауля мелькала мысль, что надо будет потом, позже, непременно найти для Матье учителя... И потом — ночи в общей спальне, когда слева ниже ключицы начинало ломить от нестерпимой прекрасности мальчишки, с его яркими глазами и еще сильнее отросшими локонами, ловить взглядом все, что успело поменяться — и только краем сознания осознавать, что, строго говоря, раздавшиеся вширь бедра и выпуклый живот должны, вроде как, сильно Матье уродовать — а вот не уродуют!

— Я теперь не только мужчина, — сообщил Матье с комичной грустью, и впору было не то смеяться, не то плакать — потому что трансформацию Блэк терпел не просто молча, но и почти с улыбкой, и даже словом не упомянув, что все с ним случившееся — вина исключительно Рауля.

— Можно? — Рауль отчего-то перешел на шепот, не иначе от общей волнительности момента, равно как с чего бы ему вдруг просить разрешения, чтоб задрать на Блэке рубашку.

Мягкий рыжий свет от пульсара, выполнявшего роль ночника, позволил видеть и яркий румянец на щеках Матье, и его торопливый кивок, а ажурный край шелковой рубашки преобразил в венчик странного экзотического цветка, распустившегося среди зимы:

— Ты очень красивый, мой Матье!

Точеность коленей и лодыжек выглядела на редкость беззащитной, словно тычинки все той же зимней лилии с ее ледяной красотой и нестерпимой нежностью сердцевины:

— Ты такой красивый!

2.

Здесь, в Уилтшире, свысока относились к празднованию Рождества, считая его чисто маггловской выдумкой, и привезенные из Франции привычки Малфуа считали не более чем заграничным чудачеством, однако же стоило обставить прием по случаю "чудачества" чуть пороскошней и повеселее, чем только что отмечали Йоль, — и все дружно зарукоплескали такой милой заморской привычке. А молодые волшебницы на выданье мгновенно приспособились маскировать легкими парадными мантиями модные платья вполне маггловских фасонов, у которых сложнее было сказать, что осталось прикрытым, чем, что выставлено напоказ: раньше из всех дам здесь только Фенелла Флинт предпочитала моду традициям.

Матье радовался празднику, совершенно не претендуя на какое-то в нем участие: он всерьез помогал домовикам наводить чистоту во всем доме и украшать комнаты и бальный зал, и даже по своей инициативе "уговорил" оранжерейные розы в горшках распуститься накануне приема. Можно было б попросту потратиться на Быстроцветущее зелье, и эффект был бы точно таким же, но чуть менее продолжительного действия, и через сутки как минимум половину кустов, израсходовавших все свои силы, отправилась бы на свалку: капризные растения не слишком-то любили подобные вмешательства. Для иного бала крайне печальным завершением становилось, когда украшавшие дом цветы, скуповатыми хозяевами подкормленные слабым разведенным зельем, вяли и темнели к концу ночи – будто по заказу слетали косметические чары с обшарпанных углов и стершейся позолоты, являя миру бедность и неухоженность… Здесь же не следовало беспокоиться: цветы будут радовать гостей не только в ближайшие несколько часов, но и самого хозяина – всю оставшуюся неделю.

Изысканное вино пятилетней выдержки стыло в погребах, пекся воздушный хлеб, домоправительница лично обновляла замораживающие чары на ларях с мелкой дичью и доставленной из самой Московии дорогой рыбой, полировалось серебро, крахмалились льняные скатерти, вынимался из шкафов невесомо-полупрозрачный белый фарфор, музыканты, которым надо было играть всю ночь до рассвета, были приглашены из самого Лондона… Лесная гостья, огромная голубая ель, присыпанная наколдованным снегом и украшенная витыми свечами, атласными лентами и фигурками из цветного стекла, выглядела настоящей королевой. Радостный Матье, с пятнами сажи на лице и с паутиной в волосах, рассматривал красавицу с таким восторгом, что Рауль не удержался:

— Можешь вечером посмотреть на нее, когда все огни будут зажжены – если не заснешь до того времени, конечно, только веди себя тихо…

— Чтоб никто не видел и никому не помешать? – с полуслова понял Блэк и с прежней прытью кинулся к Малфуа на шею: — Спасибо, господин Рауль! Я так рад, я так люблю веселье и танцы!

На Рауля нахлынули воспоминания о собственном детстве, когда ребенком он старательно прятался за тяжелым бархатом портьер, любуясь на танцующие пары и от открывавшейся красоты забывая и дышать. А маменька, ослепительно прекрасная в своих роскошных нарядах, будто случайно оказывалась рядом у окна и будто бы ни к кому не обращаясь, вздыхала:

— Не простудись, милый! – и снова, будто яркая бабочка под порывом ветра, исчезала, оставив на крошечном столике рядом коробочку с миндальным печеньем или шоколадную устрицу с розовым кремом внутри. Чуждый излишней сентиментальности, Малфуа клял себя последними словами, когда отдавал эльфам приказ утром, пока Блэк еще будет спать, поставить в комнате вазу с еловой ветвью с теми же лентами и даже одной стеклянной звездой. И, что уж там мелочиться, раз мальчишка – Мерлин, он иногда такой ребенок! — не решается спросить сам, то, по местным обычаям, прицепить на камин чулок, нагрузив туда заранее приготовленные подарки.

— Только обещай не сильно задерживаться после полуночи – я буду занят, ты же понимаешь. И Мерлина ради, не нужно так скакать – тебе следует беречься.

— Хорошо, спасибо, господин Рауль!

Переводное издание маггловского немецкого профессора травологии, которую еще называют ботаникой, со множеством гравюр, не новое, но оттого не менее роскошное, поющая шкатулка – такие были в моде у тех же магглов, и мода оказалась чертовски заразной, и коробка с бельем, которое влезет самому Раулю едва ли на ладонь, – белое, которое потом можно будет украсить бантами и лентами на любой вкус. Наследник Малфуа достоин всего только самого лучшего.

3.

Гости собирались около девяти вечера. Те, кто жил ближе, прибывали в каретах, кто богаче — Летучим порохом: новый камин в бальном зале был высотою в человеческий рост и таков в ширину, что там могла поместиться небольшая лошадь. Полсотни пульсаров и сотня парящих под потолком свечей ослепляли почти дневным светом и отражались в сияющем паркете, натертом до зеркальной гладкости.

Малфуа, сияющий ничуть не меньше, всех встречал своей неизменной чарующей улыбкой и морем комплиментов. Сшитые на заказ жемчужно-серые камзол и кюлоты подчеркивали безупречную стать Рауля, серебряное шитье на костюме гармонировало с благородным оттенком припудренных и тщательно завитых волос, а драгоценные фамильные перстни отягощали по-королевски холеные и по-мужски красивые длиннопалые руки. Редкая дама могла удержать восхищенный вздох при виде хозяина, редкий мужчина смотрел на все окружающее без зависти, ни одна девица не удержалась от мысли, что если бы такой блестящий кавалер однажды попросил руки и сердца, то можно было бы смело умирать счастливой... Пахло духами, гламарией, хвоей, сладкой выпечкой и праздником, нарядные гости выглядели соскочившими с елки яркими игрушками, менуэты сменялись контрдансами, теплое эхо голосов витало под потолком и терялось в глубине огромного дома.

Несколько раз Раулю казалось, что он чувствует на себе внимательный взгляд Матье, но самого Блэка не было видно или слышно — подобно домовику, он умел делаться абсолютно незаметным. Даже почти обидно в какой-то момент, потому что бонбоньерка с шоколадом продолжала лежать в кармане совсем без дела, так что в конце концов шевалье просто потихоньку велел домовикам найти Блэка и отнести все сладости ему.

Со времен своего бытия при французском дворе Рауль изрядно соскучился по хорошим танцам и теперь радостно наверстывал упущенное — кажется, за вечер он перетанцевал со всеми дамами несколько раз — не нарушая, конечно, правил бального этикета и сделав, наверно, исключение только для мадам Флинт, танцевавшей столь прелестно, с таким изяществом и грацией, что подобных "нарушителей" была едва ли не очередь. Фенелла смеялась и шутила, что, кажется, в качестве бальной книжки ей надо было заводить увесистый том, вроде тех, в которые в лавках записывают счета, и в шутку же сетовала на усталость.

Хотя усталость — усталостью, а в малой гостиной вместо отдыха она почти тотчас села за клавесин, выполнявший роль исключительно мебели и молчавший еще с тех времен, когда покойная маменька, страстная меломанка, гостила в доме кузины Олимпии. Играла Фенелла не хуже, чем танцевала, Рауль отлучился из зала вслед за мадам Флинт всего на минуту — исчезать от гостей надолго было невежливым, а одновременно с дамой означало скомпрометировать ее в глазах всех гостей — и был буквально зачарован на все то время, пока звучала пьеса.

— Простите, не хотела никого отвлекать, — нежно и белозубо улыбнулась Фенелла, чуть склонив украшенную белыми орхидеями роскошную прическу. Красивая, с легким ароматом «Золотой дубравы» — самых модных в эту зиму духов, – она всем своим видом напрашивалась на поцелуй – и почему б было не позволить себе его украсть? Рауль почти решился, когда Фенелла отпрянула от него с испуганным:

— Кто здесь?

Если бы кто-то еще из гостей оказался в тот момент поблизости, ситуация могла оказаться крайне щекотливой, но знакомая коробка с шоколадными улитками, стоявшая открытой, мягкие домашние туфли, небрежно брошенные возле камина, говорили сами за себя.

- Ничего страшного, мадам – это всего лишь мой секретарь. Я разрешил мальчишке посмотреть на прием… - Взлохмаченная голова Блэка с испуганно вытаращенными сонными глазами показалась над спинкой дивана.

— Не иначе он тоже заслушался вашей дивной игрой!

— Да, если бы это оказался кто-то еще, все выглядело бы крайне двусмысленно, месье Малфуа, и я едва не умерла от страха! – госпожа Флинт трагично прижала руки к своему припудренному декольте с прилепленной над левой грудью мушкой в форме крошечного сердечка. – Это тот самый младший Блэк, который летом занимался вашим замечательным парком? Подойди сюда!

И пока Малфуа замешкался, Фенелла за руку вытащила Матье под яркий свет пульсара.

4.

Неприятный привкус, оставшийся после приема, так и не смог развеяться до конца.

Дементор же дернул Блэка заснуть где попало! Хвала Мерлину, мальчишка не стал болтать и был почти невежлив, при первом удобном случае исчезнув из комнаты с глаз долой, но Фенелла, очаровательная в своей непосредственности, уже по возвращении в зал покачала головой:

— Не думала, что сквиб может увлекаться сильнодействующими зельми, господин Малфуа! Младший Блэк ведь беременный, так?

Морозный холод, пробежавший по спине Малфуа, едва не приморозил ноги к полу, заставив шевалье споткнуться, проговорив что-то маловразумительное и должное сойти за шутку.

— Если вы не замечали, неудивительно — все можно списать на обычное обжорство. А я, что делать, просто женщина и мать...

Матье, и не думавший ложиться до прихода хозяина, получил выговор за все, за то, в чем виноват и не виноват, в итоге – расплакался до невозможной истерики, впервые, наверно, позволив себе высказать совсем не по-доброму:

— Она же так гадко пахнет! И собиралась вас целовать!

Рауль отмахнулся, заметив, что беременность, кажется, окончательно отучила Блэка пользоваться головой, что если ему не понравились чьи-то духи — это его проблема, а что там он и Фенелла собирались, а что нет — совсем не его дело.

Усталость мешала заснуть, давя на виски, и даже зелье от головной боли помогать не желало: Малфуа проворочался в кровати до полудня, так и не отдохнув. Чертов Блэк на глаза и не показывался, не иначе как спрятавшись в своей каморке, — Рауль умудрился зацепиться за ветку в вазе, запнуться о проклятый чулок с подарками, успел окончательно разозлиться, потом подумать, что Фенелла проговорилась не со зла и не очень-то во всеуслышанье, а если Матье вздумалось ревновать — то, по крайней мере, щенок не стал закатывать сцен. И что главным дураком в конечном итоге оказался сам Малфуа, когда позволил мальчишке оставаться у себя и привязавшись сильнее, чем надо бы, — привычка к теплому телу рядом оказалась невероятно сильной.

Собственно, с такими мыслями Рауль и отправился в сторону каморки Блэка, от души надеясь, что мальчишка ничего не учудил.

Блэк спал, по уши завернувшись в плед и сопя будто бы простуженно: не иначе как ревел все это время. Солнце, во все глаза смотревшее прямо в окно, будто задалось целью заставить получше рассмотреть всю непривычную убогость крошечной комнаты – неприбранные книжки на всех немногочисленных горизонтальных поверхностях, голое дерево пола и стен, танцующие в воздухе золотистые пылинки и нетопленная зябкость.

— Простудишься, идиот.

Из-за того, что магия самого Блэка после всех встрясок в любой момент могла выдать оглушительный выброс, его не рекомендовалось бы даже отлевитировать в спальню, и даже просто колдовать поблизости было чревато, так что Малфуа ничего другого не оставалось, кроме как послать одного из домовиков за теплым одеялом. Которое потом даже собственноручно расправил на Матье: худые шея, плечи и запястья, узкая ладонь, будто великую ценность, даже сейчас прикрывавшая оттопыренный живот – да там только слепой мог списать все на любовь в жирной сдобе! А Фенелла – нет, она не слепая, и кто "посодействовал" Матье, для нее наверняка загадкой не было. Если она в силу воспитания и не собралась бы пускать сплетни, то отныне, кажется, близкое знакомство Раулю точно больше не грозило, а сама мадам Флинт отныне собиралась относиться к шевалье с пылкостью арктической глыбы льда…

— И что тебе не сиделось…

Ладонь меж тем скользнула по привычному маршруту под край рубашки, поймала едва ощутимый пинок не то пяткой, не то кулаком:

— Тихо уж, не воюй, дай ему поспать...

Малфуа в такие моменты вечно захлестывало лившейся через край нежностью, и теперь он совершенно раздумал возвращаться в комнату: какое-то время просто сидел, потом же, ругая себя последними словами, сам скользнул к Матье под одеяло – чтоб прижаться грудью к теплой спине, а лицом – к смуглому затылку:

— В конце концов, ничего страшного не случилось, мой Матье. Ничего страшного…

Чтоб снова поймать ладонью беспокойное ворочанье наследника:

— Ничего страшного не случилось, не так ли?

Наследник, видимо, решает, что все и вправду не так печально, и послушно успокаивается.

Арнеб появляется перед воротами на второй день. Хмурый и, как ни странно, трезвый.

1.

Сама по себе абсолютная трезвость старика Блэка уже была нехорошим и внушавшим опасения признаком. Слава Мерлину, он все же хоть сколько-то соблюдал правила приличия, не проехав через ворота дальше по парку, а расщедрившись на традиционное приветствие хозяина и разрешение ступить на его землю. По крайней мере, это дало возможность выгадать хоть немного времени: как раз чтоб услать Матье подальше и уговорить не показываться до тех пор, пока отец не уйдет.

Рауль ругал себя за отчаянную беспечность. Возможно, что Фенелла и не придала какого-то сильного значения собственным словам, отныне собираясь смотреть на шевалье волком, а над Блэком установив негласную опеку ("Я — женщина и мать!"), но что за лакомый кусок сплетен достался всем кумушкам — маменькам — тетушкам! Говорят, в магической Британии всего одна общая школа, где для детей чистокровных семейств выделен отдельный факультет со змеею на гербе — так вот, некоторые дамы явно были близкими родственницами геральдическому символу, в разы превосходя того по ядовитости.

Другим поводом отругать себя было то, что ворота Рауль держал закрытыми чисто символически — на маггловский засов и на легонький отвод глаз, главным образом — от тех же магглов. Отличные, откованные на заказ ворота, сочетавшие ажурные извивы стальных цветов с непробиваемой крепостью, способной сдержать даже Бомбарду — Малфуа смеялся, что времена, когда такие меры были необходимыми, канули уже лет триста тому назад, и вовсе и не думал активировать и половины прилагающихся чар. Как выяснилось, абсолютно зря.

На расшаркиванья и взаимные любезности Блэк, как обычно, времени не тратил и, едва поприветствовав хозяина дома, спросил напрямик:

— Ты и вправду его обрюхатил?

Ничего не оставалось, как ответить тем же:

— Вы что, опять проигрались Лестранжу?

Арнеб Блэк отмахнулся:

— Дементор с Лестранжем, в первый раз, что ли. Ты скажи, ты и вправду исхитрился упоить его зельями и заделать ребенка или трепливые дуры сочинили очередную сказку? Я сам видел, что новый лист собрался распуститься, даже сразу поджечь собирался, как распустится, особенно если таким же чернущим окажется. Думал, этот недоносок потихоньку от тебя таскался к девкам в маггловский поселок, смеялся все. Ну?

— Боюсь, зелья тут оказались совсем не при чем: они слишком дороги даже для меня.

— На чистой магии? Ну...

По недоверчивому взгляду Арнеба Блэка было ясно, что в чем-чем, а каких-то мощных способностях шевалье подозревается меньше всего.

— Мэтт же сквиб хуже маггла. А тот что? Маг ведь, да? Маг?!

— Он — прежде всего Малфуа!

Неровный желтый оскал, в просторечии именуемый улыбкой, на лице старого Блэка смотрелся нарисованным или наклеенным — до того неуместным. Но — старик улыбался и едва не потирал руки:

— Какой, к дементорам, Малфой! То есть, конечно, спасибо, благодарен и все такое... Маг, подумать только! Ты когда его вернуть-то собирался? Сопляк упросил подождать, боялся, что выпорю?

— Месье Блэк, я оплачиваю чуть ли не половину ваших счетов и проигрышей, и готов делать это и впредь, но давайте уж договоримся. Извините, но вам и так неплохо, а Матье останется здесь. Столько, сколько захочет сам, понятно?

2.

Старый Блэк чертыхнулся, отмахнувшись от Малфуа, точно лошадь от назойливой мухи:

— Ты себе и новых наплодишь, как женишься, а я этого ублюдка, может, и признаю даже. Если действительно магом будет.

— Я, — изысканный холод и безупречная вежливость Рауля были готовы дать ощутимую трещину, — не собираюсь отказываться ни от своих слов, ни от своих потомков.

— Так и я не отказывался! А ну как позову как глава Рода — послушается ведь как миленький!

— Матье — сквиб!

— Ну и оставишь потом его себе, если на то пошло... даже хорошо, что все так обернулось, а то пришлось бы передать все Лее, мало что приданое отсыпать, чтоб чей-то чужой дурак его растратил, так еще и фамилию дай ему свою, как же... Ну, согласен так?

— Посмотрим, — скривился Рауль, — пообедаем, выпьем, поговорим...

Вся надежда была, собственно, в тот момент на это "выпьем", на старый виски еще из тетиных запасов и на совсем безобидные несколько капель зелья — как раз, чтоб все списать на опьянение. Никто не собирался травить старика, если уж на то пошло, но чтоб увезти за пределы Менора, надо было постараться. К счастью, Арнеб принял приглашение к столу за согласие и решение поторговаться и потому приготовился — есть вкусно, пить долго, а торговаться выгодно. Это уже было половиной успеха, а второй половиной было то, что гость не смог распознать в своем бокале Морфеевых Капель, почти безвкусных и почти не оставлявших следа, продолжая со все более заплетающимся языком нести что-то про заливной луг, на который много кто зарится из-за хорошей охоты на зайцев, и потому все завистники просят его в приданое за Плеядой, и про то, что в обмен на сына хотел бы получить рыжую арабскую кобылу из конюшни Малфуа, и наконец — заснул, уронив немытую и слабо знакомую с гребнем голову на белоснежную скатерть.

Подождав для верности еще минут пять, Рауль велел домовикам переправить старика в родные пенаты, а сам, не мешкая, взялся за дело.

Чары на воротах и по всему периметру ограды посылали в небо вспышки разноцветных искр, просыпаясь и принимаясь за дело. Рауль не доверил дело никому из слуг и не стал посылать сову к кому-то из мастеров — земля должна была запомнить хозяина.

Малфуа, уже после домашнего обучения слушал курс наук в магическом отделении Сорбонны, и оттого иногда мнил себя просто перегруженным всяческой ученостью. К счастью, ничего лишнего у него в голове не задерживалось, да и общей стройной системы чар и заклятий тогда еще не существовало — Рауль помнил кое-какие постулаты и правила, но нередко в тех случаях, когда действовать приходилось в действительности быстро, магам, как и в старину, предлагалось импровизировать. Для накладывания же родовых чар только импровизация и годилась: они требовались индивидуальные для каждого случая.

Это было внове, поскольку Рауль не предполагал оказаться главой Рода и единственным из него, а уж тем более — не минув и третьего десятка. Он никогда не думал, что придется заниматься волшебством, более подходящим для глубокого средневековья — но, кажется, с самого начала было ясно, что не будет обычным все то, что хоть в какой-то мере связано с приемышем эльфов. А нынешняя защита в первую очередь была нужна именно ему.

3.

В сундуках хранились под слоем чар, лаванды и ирисовых корней уже давным-давно не использовавшиеся мантии, предназначенные для ритуалов. И вплоть до совсем недавнего времени Рауль полагал, что все это так и передастся — переложенное травами от моли и заколдованное от истлевания — кому-то из потомков в качестве сувенира из глубины веков и музейного хлама, который приличествует любой старой фамилии ("Смотри, это доспехи прапрапрадедушки Лаврентиуса, а это — свадебное платье прапрабабушки Азалии..."). Только снимая заклятия с тяжелых ящиков, Рауль будто наяву почувствовал почти физическую тоску старых вещей, вместе грустивших по времени всесильности и вседозволенности, а бледный серый шелк будто сам прыгнул в ладонь Рауля. Создавалось впечатление, что дом прежде всех понял, что собрался делать Малфуа, и решил помочь по мере сил.

Импровизация при знании каких-то общих основ — что и было главным действующим началом у старых магов — и что никогда не испытывал на себе Рауль. Оставалось только усмехнуться, мол, сколько еще нового было изведано по большей части именно благодаря сквибоватому потомку Блэков. Это было похоже на детские шалости, когда до получения палочки было далеко приблизительно так же, как до Луны, а колдовать по-настоящему хотелось смертельно. Осторожно прислушиваясь, даже закрыв глаза, чтоб окружающее не смущало, Рауль долго топтался по мокрому грязному снегу — в башмаках противно захлюпало, — в какой-то момент ощущая себя едва ли не последним дураком и все пытаясь поймать озарение. Это оказалось трудно — до ярких пятен, бившихся перед глазами как после взгляда на солнце. Пятна дергались, пульсировали в едином ритме так, что Рауль поневоле старался подстроиться к ним дыханием и шагами, вдруг поняв, что чувствует слабое из-за зимних холодов дыхание спящей земли под ногами, что пытается уловить натянутые, будто гитарные струны, потоки исходящей магии — в давние-давние времена волшебники придумали строить свои жилища там, где было проще восстановить собственный магический резерв. А точнее — интуитивно, будто кошки, эти места выбирали: будь то роскошный Малфуа-Менор или стоявшая на отшибе хибара знахарки, поселившейся в ближнем маггловском поселке в середине осени и промышлявшей среди деревенских целительством и продажей лечебных декоктов, — всюду магия выбивалась здесь на поверхность или подходила настолько близко, что только потянись...

И Рауль тянулся изо всех сил, свивая в тяжелые клубки эти мелкие нити, сплетая крепкую сеть, чтоб окружить ею свой дом и домочадцев. Он видел себя со стороны — словно серебряную статую, поднявшуюся из снега, с белым маревом подхваченных ветром распустившихся волос, он видел, как все более приветливо тянется к нему земля и жалел, что прожил здесь слишком мало, чтоб успеть окончательно сродниться, а голос будто сам выводил откуда-то пришедшие слова, смесь привычной со времен учебы латыни с каким-то старым языком, которому когда-то пыталась научить мать — и каждое слово ложилось, будто родное, каждое впитывалось. Точно так же, как минуту спустя впитывалась в землю кровь из рассеченной заклятием ладони, как причудливые завитки ворот, обратившись в хищные языки, слизывали с ладони и запястья — казалось, ворота даже урчали...

А потом безумие кончилось, и Рауль не сел, а почти упал на траву. Траву?

Оказалось, что Блэк решил найтись именно теперь, и сейчас он точно так же устало моргал, вытирая лицо тонкой ладонью и стоя в широком круге оттаявшей и успевшей ярко зазеленеть земли. А шевалье еще удивлялся, что так легко удалось пробудить Менор...

— Сумасшедший, — устало вздохнул Малфуа, — совсем сумасшедший ... Колдовать так и теперь...

— Ты тоже, — пожал плечами Матье, — ты привязал себя теперь к этому месту и не сможешь жить подолгу в другом, даже если там будут солнце и фонтаны.

— Ну и к черту. Фонтаны есть, согревающие чары наведу, еще и павлинов белых откуда-нибудь из Италии выпишу…

После того как чистая магия слегка отпустила Рауля, его начало ощутимо потряхивать ознобом, так что с земли пришлось встать и отправиться в сторону дома. Позднедекабрьский холод и начинавшаяся метель уже вовсю намекали, что пора. Кусты причудливых живых изгородей тряслись от ветра так сильно, словно пытались уйти у него с пути — так думал Рауль, пока не заметил радостную улыбку Матье:

— Кланяются. Приветствуют хозяина.

4.

Недели две или три проходят в тишине и каком-то безвременьи, как в "замкнутой системе" из университетских практических опытов по зельям или механике. Затворничество — это, конечно, не выход из ситуации и способно вывести Рауля из себя не хуже, чем выходки старика Блэка, но сколько-то пережить можно тоже. Да и погода, к счастью или нет, стоит такая, что куда-то выбираться, кроме как камином, абсолютно не хочется: Уилтшир безобразно заносит снегом. Лесное зверье выбирается из своих нор поближе к человеческим домам, у кого-то обнаглевшие и оголодавшие волки даже загрызают корову. Крестьяне из ближней маггловской деревни винят во всем знахарку, которая по всем приметам ведьма, не иначе, и только страх ("А она со своим мужем как-то ругалась, а потом грохнуло в доме и только кот рыжий через порог перебежал, а она ему вслед только и кричала, чтоб не возвращался, — превратила его за что-то, точно!") и глупые нынешние законы удерживают пейзан от того, чтоб спросить со старухи по всей строгости. Рауль смеялся, называя все это сказками, и радовался, что для человека, с какими бы намереньями он ни пришел, у Менора есть надежная ограда, а для зверя — полдесятка крупов и пятнадцать гончих на псарне и даже такое чудо маггловской механики, как купленное в Лондоне ружье.

Кстати, Арнеб Блэк регулярно радует своими эпистолами, то предлагая не валять дурака и закончить дело миром, то обещая выжечь Матье с семейного Древа (угроза пустая, потому как кое-какой расчет Блэку не чужд, но неприятная — потому как сколько пересказано историй, где глава Рода мог сгубить так и ослушницу-дочь, и плод ее чрева), то принимался торговаться, словно барышник. В конце концов Рауль начал отвечать через раз, и все его письма будто пропущены через копировальные чары — он сухо уведомлял, что Матье уже давно совершеннолетний и дееспособный, а собрать адвокатов по признанию мальчишки недееспособным Арнеб Блэк как-то не догадался: какой смысл спрашивать со сквиба! Что выжечь с Древа — дело нескольких минут, а вот остаться без хоть какой-то перспективы оставить все не будущему зятю, магу, пришлому из чужого рода, а кому-то родному — совсем не радостно.

Старик вроде как внял разумным доводам — и тогда в бой пошла тяжелая артиллерия: отправил письмо лично Матье. И неизвестно, до чего бы дошла их переписка, не вздумай обрадованный Матье похвастать родительским письмом Раулю. Отчитав мальчишку, чтоб не смел хватать руками всякую пакость, а записка от родителя могла вовсе оказаться портключом в одну сторону, Рауль заставил Матье едва не под диктовку написать ответ — спасибо, но помощь не требуется!

Прощальный залп — это прибытие Плеяды. С официальным визитом и в сопровождении не тетки, а мадам Флинт и ее трехлетнего отпрыска ("Право, мне так неловко ощущать себя матерью целого семейства!..") — Матье радуется им, и даже на госпожу Флинт косится почти без враждебности, то есть стараясь не морщиться, если она поблизости. Приоритеты здесь ясны с самого начала: сестра по мере сил развлекает братца, а напросившаяся посмотреть оранжерею Фенелла Флинт едва не виснет у Рауля на локте. Тактика верная, но в итоге все же безрезультатная, потому что каждый остается при своем: Блэк морщится при виде прекрасной вдовы, Рауль что-то не слишком ловко, но вдохновенно ей врет, Фенелла делает вид, что верит, и только Плеяда с младенцем Флинтом забыли про свои важные миссии и полны интереснейших впечатлений, которыми щедро делятся:

— …и там такой глубокий снег, а уже возле ваших ворот так натопано то ли волком, то ли собакой, господин Рауль!

— Про вас ползут слухи один другого удивительнее! — ахала Фенелла. — Вам непременно следует представить свету своего…кх… секретаря, господин Малфой, потому что слухов на редкость много!

В ее глазах тоже плещется неприкрытый интерес, и, пожалуй, за все время знакомства Рауль доволен, когда Фенелла уехала.

1.

Рауль совсем не собирался хоть как-то объяснять сложившуюся ситуацию и уж тем более — устраивать "смотрины", но в ближайший из приемов разрешил молодому Блэку не прятаться, просто велев не попадаться кому бы то ни было на глаза слишком часто.

И Матье в самом деле старался быть как можно незаметнее. Правда, ровно до той поры, пока не попался в цепкие лапки дам. К мальчишке отнеслись во многом точно как отнеслись бы к арапу, или вейле, или кентавру — будто к странной зверюшке, наделенной речью и вроде бы даже и разумом. А на фоне любопытства — то брезгливость, то жалость: что за создание, чем живет, чем дышит — непонятно, и ведь живет же…

Мальчишка безукоризненно вежлив и абсолютно неболтлив — надо отдать должное. Никто не помнит, каким он был в мае и в начале лета, и потому Рауль ликовал исключительно молча, не замечая теперь ни стекленеющих глаз, ни деревянности походки, а уж когда Матье начал небрежно сыпать латынью, перечисляя привезенные сорта роз, то Раулю было впору начинать аплодировать, словно в театре. Конечно, еще долго предстоит приводить в порядок манеры и наверстывать упущенное за годы, проведенные не в приличной школе, а в подручных у невежественного коновала, но все же, но все же...

Шевалье поймал себя на мысли, что навряд ли пожелает оставить молодого Блэка в обозримом будущем — ребенка можно будет отправить с кормилицей в деревню, а для любовника пригласить репетиторов. Матье, наверно, мог бы даже закончить курс маггловских наук где-нибудь в Лондонском университете или в Итоне, потом вместе с Матье можно было бы отправиться куда-нибудь путешествовать, хоть в ту же в Италию... А всем, кто морщился, лицемерно сочувствуя Арнебу Блэку и называя старика едва ли не святым за то, что не вышвырнул лишенного магии наследника из дому, придется вежливо глотать все это. И изображать всяческую радость при виде роскошных одежд и безупречных манер этого сквиба.

Матье и вправду был заметным: еще в давние летние времена, кое-как причесанный и просто, почти бедно одетый, он выделялся среди прочей прислуги, словно одинокая белая роза среди крапивных зарослей, а ухоженный и нарядный, он и здесь выделялся точно так же — красота и благородная стать его выдавали всюду, — Малфуа даже злился, мечтая о скорейшем окончании вечера. Мальчишка был удивительно сдержан и вежлив, говорил короткими общими фразами — словом, вел себя идеально, мальчишка выглядел идеально — по такому случаю одетый в мантию, Блэк был просто великолепен! И это было еще одной причиной, чтоб отозвать его под каким-то предлогом — и долго и мучительно сладко целовать в полутемном коридоре,

Наверно, повода для такого внезапного приступа ревности и не было, зато сколь замечательным был предлог, чтоб в лишний раз прижать Матье к стенке в коридоре — теплого и чувственного через край, с афродизиачным вкусом шоколада на губах, с долгими мокрыми поцелуями, во время которых маленький бесстыдник терся о Рауля всем телом... Безумие, начавшееся летом, не думало проходить и зимой.

— Паршивец! Как я теперь вернусь к гостям?!

Мерлин, благослови того мага, который придумал моду носить мантии! Матье же только смеялся — этот особенный смех, низкий и бархатный, бил горячим пульсаром в солнечное сплетение:

— Прошу простить, господин Рауль! Но вы так прекрасны, что я не могу устоять...

— О, кажется, я помешал! — что забыл тут средний из молодых Ноттов, Кирвиниус, непонятно, и слава всем богам, что он не успел застать что-то, кроме поцелуев. Хотя то, что он отлично это понял, было ясно по похабной улыбочке, с которой исчез.

Мальчишка, испугавшись, тоже ускользнул, оставив Рауля с его полурасстегнутым камзолом и растрепанными чувствами справляться самому. И слава Мерлину и тому магу, который изобрел Пуговичные чары и заклятие Волосок-к-волоску...

2.

Возвращался Рауль, чтоб хоть немного отдышаться, через Изумрудную гостиную — кроме прочего, ему показалось, что там звучит голос госпожи Флинт.

Шевалье не ошибся — звонкий от возмущения голос молодой вдовы выговаривал почти на пределе допустимой приличиями громкости:

— ...ждая капля чистой крови — почти священна! В конце концов, никто не отменял пока ее привилегии. И то, что именно шевалье Малфой догадался поступить так, чтоб ее не терять, делает честь его уму! А вам, Кирвиниус...

— Я и не говорил про ум! — отвечал Кирвиниус Нотт. — Наоборот, остается только похвалить за дальновидность: если брат не переживет родов, то в запасе всегда останется сестра — этот Малфуа — хитрый французский лис и нигде не упустит выгоды. Другой вопрос, что старик Арнеб тоже не промах, и, говорят, на случай успешного исхода ему предложений для сквиба напоступало — не счесть! Кое-кто готов заплатить, чтоб заполучить такую смазливую куклу, к тому же способную подарить хозяину Дитя Магии, а не переживет — невелика беда, сквиб... Вольные привычки нашего шевалье, как выяснилось, пустили свои поганые корни и у нас. Неудивительно, ведь его дед по матери был магглорожденным, обычным клерком, просто разбогатевшим, удачно женившись — вот она и главная традиция...

— Месье Нотт! Мне жаль прерывать вашу интересную беседу, но, раз уж вы так хорошо знакомы с историей моей семьи, то надеюсь, вы так же хорошо знакомы с историей дуэльного кодекса!

Кирвиниус Нотт улыбнулся Фенелле:

— Прошу прощения, леди, — кажется, нам придется закончить беседу позже.

— Я бы, — голос Малфуа стал низким и напоминал рокот дальнего водопада — стены Менора будто вибрировали в унисон, ощущая ярость хозяина, и где-то в глубине души этот отзыв нечеловечески радовал, — боялся показаться невежливым, но, боюсь, ваша беседа так и не закончится! Покиньте мой дом, месье Нотт.

— Вы напрашиваетесь на вызов?

— Я, дементор вас побери, его требую! Или так будет лучше? — веселое бешенство бурлило в беспокойной французской крови Малфуа, едва не заставляя закипать: он швырнул перчатку к ногам Нотта — точнее, швырял к ногам, но попал в лоб.

— Отлично, — Кирвиниус отряхнулся, как мокрая кошка, — моя сова принесет вам уведомление о месте встречи.

— Боги, — прошептала Фенелла своим нежным и дрожащим от волнения голосом, когда Нотт ушел — Рауль мстительно и не подумал открывать для него камин, предоставив плестись за ворота. — Что же вы наделали, Рауль! Кирвиниуса же выслали из Лондона по решению суда — он искалечил на дуэлях одиннадцать магов, и еще шестерых, кажется, после вовсе не нашли… Потому что если б нашли, то он мог вовсе оказаться в Азкабане!

— Он оскорбил память моей матери и моего деда! По уму, следовало бы прикончить его на месте.

Рауль не стал упоминать про то, что Кирвиниус своим поганым языком прошелся и по нему и посмел полоскать и имя Матье. Только было обидно, что за остаток вечера рассказ о предстоящем поединке уже был сочинен и пересказан, в том числе и младшему Блэку.

Вот его-то потом пришлось успокаивать долго. Хвастаясь маггловским оружием и магическим, обещая, что потом обязательно и непременно найдет учителей и для Матье… А в итоге ночью у них даже ничего и не случается — сначала оба слишком взбудоражены, а потом — слишком устали; они засыпают — свернувшийся, будто кошка в клубок, Блэк, защищающий руками своего младенца, и Малфуа, не выпускающий из своих объятий Блэка.

А утром сова приносит письмо — Кирвиниус Нотт назначает место встречи.

3.

В свою бытность при французском дворе Раулю доводилось участвовать во множестве дуэлей, и маггловских, и магических, у него были отличные учителя и он слыл знатоком дуэльного кодекса, так что предстоящее ни в коей мере не внушало ему страха. Веселый малый Анри Каррингтон счел все это за одно сплошное веселое приключение, а Артур Принц, приглашенный в качестве другого секунданта, смотрел на все как на праздничную прогулку и шанс вспомнить молодость: этот вовсе сокрушался, что ныне запрещены дуэли со смертельным исходом и что не предполагается, что секунданты тоже должны скрестить шпаги...

Они аппарировали на окраину маленькой маггловской деревушки Рей на границе Уилтшира и Сомерсета — в этом глухом и Мерлином забытом месте, к тому же пользовавшемуся дурной славой (и уж не потому ли, что издавна облюбованному магами для подобного выяснения отношений), никто не смог бы и не посмел им помешать.

Пожалуй, при всех неблагоприятных обстоятельствах именно Нотт смог выжать для себя максимум: получивший вызов, он был волен выбирать и время, и место, и оружие, на котором предстояло сражаться. Артуру Принцу это не внушало сильного доверия, да и то, что в качестве одного из секундантов здесь присутствовал младший Нотт, совсем мальчишка, которому по возрасту даже не полагается освидетельствовать поединок... И в своих опасениях Принц оказался прав, когда Нотт, манерный франт, болтливый и недалекого ума, будто бы из-под венецианской маски продемонстрировал свою не самую безобидную сущность уверенного в своих силах хищника:

— Я, Кирвиниус Архонтус Нотт, получивший вызов, призываю к поединку Рауля Женевьева Малфоя и выбираю в качестве оружия клинок и стихию.

"Стихийный маг, — пронеслось в голове у Рауля, — натасканный к тому же и во владении немагическим оружием: не удивительно, что он перекалечил столько народа, что с ним никто не желает связываться!"

О том, что сам он способен в стихийной магии на самые посредственные неоформленные удары, шевалье постарался не думать. Древнее искусство уже давно уходило в прошлое семимильными шагами, а на смену ему приходили своды готовых заклинаний и ритуалов... Оставалось только уповать на собственную ловкость в обращении со шпагой и на то, что сил хватит на то, чтоб под стихийным щитом успеть подобраться к Нотту достаточно близко, когда иные удары, кроме как клинком, станут невозможны.

— Я, Рауль Женевьев де Малфуа, призвавший Кирвиниуса Архонтуса Нотта за оскорбление, нанесенное семье и дому, принимаю условия!

Любой, кто смог бы увидеть этих двух, мог залюбоваться сейчас, когда противники двигались друг вокруг друга с изяществом балетных танцоров, и никого бы в тот миг не смогла бы обмануть их нарочитая небрежность.

Воздух в руках Нотта свивался в жгуты и плети — такие, что рассекут кожу до самой кости, шпага в руке Рауля порхала с легкостью и беспорядочностью летнего мотылька, невесть как пробудившегося в этот хмурый январский день. Малфуа не собирался затягивать поединок с превосходящим по силе противником — он уповал исключительно на собственные ловкость и быстроту. Тем более что возводимые щиты едва-едва справлялись со своей задачей — традиционная мантия, призванная не иначе как только мешать, уже лишилась края, а мелкие порезы на руках и теле перевалили числом за десяток. Нотт же, пусть и сам изрядно оцарапанный, атаки шевалье отбивал с изысканной небрежностью. Мокрый снег, смешанный с грязью, летел из-под ног и воздушной плети во все стороны, воздух парил от магии и жара разгоряченных в похожем на танец поединке тел — в какой-то момент Рауля спасло только то, что он — левша — ему оказалось достаточно посторониться, чтоб уйти от клинка Нотта. Плюс был некстати подвернувшийся под ноги древесный корень, запнувшись об который, Малфуа рухнул на землю, а там, где он должен был оказаться секунду спустя, обрушился острый, будто кинжал, ветряной хлыст. Рауль сплюнул грязь — пора было заканчивать бой, если нужен был шанс уйти из него относительно целым. И — никто не ожидал, что следующий удар будет едва ли не в спину: наглотавшийся сырого снега Нотт был, по всему, разозлен не на шутку.

"Кто скажет Мэтью?" — промелькнула у шевалье совсем дурацкая мысль, прежде чем земля, пойдя волнами, вдруг вздыбилась, отбрасывая в сторону плеть и по инерции подсекая ей же самого Кирвиниуса, да так неловко, что он буквально рухнул на своего оппонента — и абсолютно нечаянно встретив на пути зажатую у того в руке шпагу.

"Источник. Потому-то тут и любили драться..."

Наверно, это и было объяснением тому, что Рауля почти не шатало, когда он, пусть и при помощи секундантов, поднялся на ноги. Нотт — увы! — последовать его примеру не смог, и даже сидячее положение ему придали с трудом.

— Я, Рауль Женевьев де Малфуа, счел оскорбление смытым. Был ли честным бой?

— Бой был честным.

Мальчишка Нотт, кажется Квортус, или как его еще, явно давил рвотные позывы, и потому — просто покивал, спеша к ближайшим кустам.

4.

Триумфальное возвращение домой прошло тихо. Возможно, Малфуа просто успел достаточно вышколить прислугу и домовиков, а может, кто-то все же догадался понаблюдать за Древом на семейном гобелене. Наверно, один лишь Матье решился встретить Рауля еще у лестницы — в небрежно наброшенном плаще, явно бежавший сюда со всех ног и остановившийся в полушаге от хозяина, осознав, что едва ли не нарушил все возможные приличия, так явно кинувшись к нему на глазах у Каррингтона и старого Принца. Артур только глубокомысленно хмыкнул, внезапно заинтересовавшись резными перилами, Карингтон же внезапно вспомнил о срочных неотложных делах и, поспешно попрощавшись, поспешил к воротам, откуда можно было аппарировать.

— Успокойся, мой Матье, ничего со мной не случилось, — Рауль потрепал Блэка по щеке, видя страдальчески наморщившееся лицо мальчика, — я же обещал...

Матье кивнул, рассеянно стирая красное с испачканного лица — в суматохе никто не подумал о чистящих чарах, и теперь Рауль мимоходом отметил, что оставляет ладонью красные отпечатки на белом мраморе. Да и задел его Нотт гораздо сильнее, чем кажется, скорей всего...

Окончательно Рауль пришел в себя очень быстро, просто на удивление: в ванной уговорил Блэка к нему присоединиться, а позже — запретил посылать сову к Лавгуду, чтоб не отвлекать старика на всякие пустяки вроде пары царапин, которые затягивались буквально на глазах. Менор защищал и лелеял своего хозяина, подпитывая его. "Возможно, — подумал Рауль, — именно недавний контакт с местным источником помог почувствовать и тот... Или даже пробудить?" Когда же Блэк, не то изнывая от невозможности как-то приложить нерастраченную энергию, не то надумав изображать сестру милосердия из Лазарета Святого Мунго, начинает читать Раулю вслух, шевалье — в который раз! — опрокидывает любовника рядом с собой. Они, словно впервые сойдясь, заново изучают друг друга, пробуя на вкус и запоминая каждый изгиб...

Кажется, их двоих трясет, будто лихорадкой, будто только что настигнувшим осознанием того, что вечер вполне мог и не состояться, обжигает острой, как давняя воздушная плеть, нежностью так, что оторваться друг от друга — это выше сил:

— Только мой!

— Только твой!

Малфуа-Менор будто бы вздыхает всеми своими сводами и галереями, услышав их и даря свои покой и защиту.

И эта защита даже не содрогается в ответ на чужой голос, усиленный Сонорусом:

— Рауль Малфой! Именем Министерства Магии — открыть ворота! Вы арестованы виновный в убийстве Кирвиниуса Нотта!

1.

Согласно дуэльному кодексу, как минимум сутки должны были пройти после поединка, чтоб маг не считался погибшим вследствие дуэли, а Нотт умер тем же днем.

Еще с Франции у Малфуа осталась в качестве привычки редкая нелюбовь к форменным мундирам, хотя бы потому, что от гостей в тех мундирах хорошего ждать не приходилось.

Надо отдать должное британским служителям закона: какое-то уважение к происхождению Малфуа и его кошельку те проявили — никто не собирался отправлять его в Азкабан сразу же и без суда (хотя, как потом просочилось по секрету, семью Ноттов вполне такое решение устраивало), ему дозволили связаться с поверенным по всем финансовым делам в Лондоне, а арест до следствия был почти формальной мерой. По крайней мере, казематом то место, где Рауль оказался по прибытии в Лондон, назвать было сложно. Древнее строение на окраине Лондона изнутри выглядело гораздо чище, чем снаружи, комната — именно комната, не камера! — хоть и была под множеством ограничивающих чар, целиком была отдана в распоряжение шевалье, была почти теплой и чистой, хоть и обшарпанной, а в забранном решеткой окне был кое-как наколдован летний пейзаж, загораживающий стены построенной рядом маггловской мануфактуры — словом, пастораль и апартаменты поистине королевские. И кормили тут — спасибо, поверенный успел постараться и заплатить везде, где полагается, — вполне сносно: еда не варилась в тюремной кухне, а приносилась из ближайшего трактира. Конечно, изыски вроде розовой воды к умыванию, хорошего вина и свежей выпечки к обеду и меняемого хотя бы раз в неделю постельного белья, здесь не предусматривались, но существовать можно было вполне сносно и в течение довольно длительного времени. Если бы на это "длительное время" Малфуа собирался тут оставаться.

Плешивый адвокат, похожий больше на помесь гоблина с сатиром, чем на обычного мага, долго блеял про то, что нынешний дуэльный кодекс совсем не тот, что раньше, когда если противника унесли дышащим еще — то уже убитым на дуэли не считается, и что Нотт, конечно, виноват сам, раз надумал связаться со столь мощным стихийным магом…

"Стихийным?" — едва не удивился вслух Рауль. Если честно, мощностью здесь никогда и не пахло, равно как и стихийностью. Пожалуй, только неожиданный финал дуэли был тому доказательством, и возможно, дело было в том, что земля, которую он совсем недавно напоил собственными кровью и магией, вдруг поделилась своими в ответ... У магов-профессоров в Сорбонне, кажется, такое принято называть "эффектом обратной волны". Малфуа же, вздумай он дать тому какое-то собственное имя, скорее был склонен назвать все подарком Блэка.

Теперь же эта "волна" явно пошла на откат — ждать до суда было долго (можно было бы провести все и побыстрей, но, по уверениям адвоката, Нотты артачились, пытаясь протянуть время и сторговаться повыгодней), неподвижная картинка в окне наводила тоску, неразговорчивые авроры были за неделю выучены все в лицо, равно как и все их шаги по коридору, и команды, когда сменялся караул где-то за стенами… Под ограничивающими чарами и амулетами и от вынужденного безделья здесь паршиво спалось по ночам, и дни постепенно окрашивались в одно сплошное дремотное оцепенение, а вероятно, оттого, что земля Малфуа-Менора тянула к себе обратно, Рауль чувствовал, что силы из него утекают в никуда.

"Эффект обратной волны, — думал Рауль, — спадает и уносит следом…" Уносит куда-то в Уилтшир, к Матье. Он ведь предупреждал, что не получится уехать теперь из Менора надолго...

Матье.

2.

Заседание суда над Малфуа происходило в Министерстве Магии — и это тоже могло бы свидетельствовать об оказанной ему чести: магов попроще судил местный магический совет, на котором мог присутствовать хотя бы один из представителей коллегии Министерства, чтоб решение было признано законным. Пожалуй, это был тот из немногих моментов, когда Малфуа как никогда сильно желал сродниться с простым народом — местный совет в своем большинстве требовал гораздо меньших знакомств и финансовых вложений.

Заседание переносилось уже трижды: не иначе кто-то из многочисленных и вездесущих Ноттов подсуетился и здесь, желая потянуть время и определиться со списком претензий. Единственное, что обнадеживало при таком раскладе — что попасть в Азкабан, скорее всего, не придется: раз медлили и решали, значит, мечтали получить виру или надеялись на какой-то подарок, чтоб дело решилось вовсе мирно. Чтож, их жадность была объяснима. Здесь были и зависть, и то, что кроме троих… теперь уже двоих сыновей в семье обитало четыре дочери, каждой из которых требовалось приличное приданое — а точнее, приданое требовалось богатое почти до неприличия, потому что это были слабые колдуньи, все, как одна, на лицо больше смахивающие на страдающих истощением форелей — заставляли их приглядываться ко владениям Малфуа с нескрываемым интересом. И дело тут шло явно не о том, чтоб попросить оплатить долг или арабскую рыжую кобылу подарить… Проклятые Нотты не иначе, как издевались, будто зная, что вдали от Менора, прекрасного и белоснежного, Малфуа будет ощущать сильнейший упадок и тяжелейшую апатию, и все это — по фону бесконечной, будто непроходящая зубная боль мысли о Матье.

Мысли были неспокойными, тяжелыми. Что мальчишка остался пусть и в окруженном защитой Меноре и с толпой челяди, но совсем один, а насколько хорошо к нему в действительности относится прислуга — это вопрос, который кроме как на практике не проверишь, что неизвестно, как часто навещает его целитель — и навещает ли вовсе, и что может еще удумать старый Блэк — не наделал бы беды… Рауль думал о том, что вопреки хоть чьей-то алчности должен непременно сохранить для своего наследника и Менор, и большую часть состояния: он не сомневался в более или менее удачном исходе дела, но на всякий случай выдал поверенному нужные указания и даже сочинил нужную бумагу, согласно которой ребенок Блэка должен был получить все. А еще шевалье думал о самом Блэке — и эти мысли сбивали с толку окончательно, потому что привычка к его голосу, к его теплу рядом, к скользящим сквозь пальцы легким локонам на затылке, к неизменному запаху весны, сейчас смешанному с совсем не противным, как могло показаться бы раньше, запахом молока, к его вкусу на своих губах — привычка оказалась столь же сильной и безудержной, как у иных магов на Востоке — привычка к курению опия…

Наверно, страдая по этой недоступности, Рауль совсем не спал в ночь перед судом. Он пытался считать, перечислять неправильные латинские глаголы и даже вспомнил слова молитвы, которой его в раннем детстве обучила кормилица-магглокровка, а в итоге — прометался до рассвета, будто в бреду, вместо имени маггловского единого бога под утро упоминая имя Мэтта.

Да, наверно, не так сильно он обангличанился за последние несколько лет, как думал. Привычки, которые было не вытравить ни временем, ни каленой сталью, привитое еще во Франции, в те благословенные времена, когда были живы маменька с отцом и маркиз, осознание того, что все вопросы морали и нравственности правильнее всего решать в самом ближайшем времени, со шпагой или волшебной палочкой в руке, но никак не через судебную волокиту. Это наполняло Малфуа какой-то совершено иррациональной спесью — как раз, чтоб войти в просторный зал (кто-то за спиной восторженно шепнул: "Настоящий Адонис, будто под чарами гламарии был!") с высоко поднятой головой. И только надменно кивнуть в ответ на старческое дребезжанье одного из голосов Совета:

— Рауль Женевьев де Малфуа, как представителю благородного сословия, вам будет дозволено сидеть во время суда.

И усесться на грубое кресло, появившееся здесь, с таким видом, словно сам пришел в Совет в качестве одного из приглашенных. Только вот нервной дрожи, когда руки охватили выросшие из подлокотников стальные кандалы, сдержать все-таки не удалось.

3.

Следовало догадаться, что Нотты непременно приплетут то, что секундант-Квотрус был несовершеннолетним, и соответственно, его свидетельство о честности поединка смело может быть оспорено. Трясущийся сопляк, пустивший слезу, и, кажется, с самого утра дуэли оставшийся слегка неадекватным, был готовым тому подтверждением. Дальше пошли претензии, что Малфуа вызвал на поединок заведомо более слабого противника, но тут уже настала очередь ответчиков удивляться — о чем и поведал вызванный в качестве свидетеля Артур Принц: искать кого-то из французских друзей или учителей Рауля было бессмысленно, но зная Малфуа, смело можно было отвечать — тот никогда не выбрал бы оружием стихийную магию. Да и выбирал-то не он… Как выяснилось, Принц не впервые оказывался в этом зале и на подобном шапочном разборе, и только в последние десять лет — исключительно в качестве свидетеля и знатока кодекса и различных дуэльных чар, и его словам, скрепленным клятвой, все вынуждены были поверить. Артур вспомнил, что шевалье в дуэльной магии пользовался почти исключительно щитовыми стихийными чарами, больше уповая на собственную ловкость и быстроту, нежели на силу, которой было не слишком много; он привел и те старые уложения, согласно которым поединок был Судом Богов и мерой для получения высшей правды.

А следующей высказалась истица, старуха Нотт, более напоминающая рыночную торговку, чем исстрадавшуюся мать. Долго сетовала, что ее семья в одночасье потеряла наследника — а дать теперь надлежащее обучение юному Квортусу еще только предстоит! — и чуть не лишилась главы, ибо бесценному супругу стало дурно от такого известия, да так, что тоже едва не скончался, а лекаря нынче весьма дороги, и что сама она тоже едва не умерла с горя, потому как слаба сердцем, и оттого вынуждена пить недешевое Пиявочное зелье…

Дотошный адвокат потребовал и заключения, от чего именно умер Нотт — вот тогда старуха вроде бы опомнилась, примерив на себя роль плакальщицы и щедро припоминая, что ее бедный мальчик на этом бесчестном поединке был опозорен, ибо бесчестно и смертельно ранен обычным маггловским оружием... На возражение же, что рана была не пустяковой, но и не опасной, госпожа Нотт, уже не трагическая плакальщица, но разъяренная ведьма, принялась визжать, что ее бедный мальчик просто истек кровью, и что за такую потерю Малфуа Азкабана будет мало. А потом, видно, уже не играя, неловко села на край своей скамьи, теребя ворот мантии, как будто тот ее душил.

— Густая кровь, — пробормотали вполголоса неподалеку от шевалье, — не рассчитала сил, и вправду до удара могла б докричаться...

Был устроен перерыв, и Малфуа жалел, что в отличие от всех ему не позволено покинуть душный зал, воздух в котором уже почти не брали освежающие заклятья, и облизывал потрескавшиеся губы, думая, что сейчас бы, наверно, золотой галеон отдал за простой стакан воды. Как назло, и Принц, и адвокат, которых можно было б попросить об Агуаменти — оба куда-то исчезли...

А закончился суд внезапно быстро: старуха вдруг отказалась от большинства требований, попросив только денежную выплату. Хорошую такую выплату, правда, которая тянула на полтора приданых для барышень Нотт или на три обычных, но и не более того. После перерыва старуха вернулась выглядящей еще более нездорово, и кто-то из совета даже запустил в нее чарами обнаружения проклятий, но не выявилось ничего... Зато адвокат едва не потирал свои паучьи руки: дело было практически выигано.

Это и на самом деле можно было считать выигрышем, потому что Рауля освободили здесь же и без лишних проволочек. Артур Принц щедро предлагал сразу же отметить это событие, поверенный сокрушался, что запрошенная астрономическая сумма не была бы столь астрономической, если б не пришлось одарить членов совета...

— Как вы смогли уговорить эту ведьму, чтоб она настолько поумерила свои аппетиты?

— Она сама же и подсказала мне! То есть, я, конечно, блефовал, но в конечном итоге оказался прав... Пиявочное зелье, которое действительно пила мать, а старуха и в самом деле плоха, — оно не только не дает крови густеть и сворачиваться, но заставляет кровоточить даже небольшие раны: потому-то его прописывают с осторожностью. Истекший кровью — пусть и из-за какой-то тяжелой раны — старший брат и младший, который стал наследником Ноттов после его смерти.

— Квотрус? Он же еще ребенок!..

— Он, как и старший братец, сильно себе на уме маленький змееныш. Я же просто донес это до старухи. Что будет там у них дальше — это вовсе не мое дело, в любом случае хотя бы этого Нотты терять не захотят. А вот зная, что я смогу попросить достать из семейного склепа тело старшего и проверить на предмет зелий, запросы поумерили — и новый наследник по достижении совершеннолетия не получил доступ к семейному сейфу, а оказался бы в Азкабане, и скандал наверняка вышел бы за пределы Совета... Скажем так, поумерили раза в два, если говорить только о деньгах.

— Они еще что-то хотели? — расхохотался Принц.

— Так, мелочи: кусок земли, где хозяйничают маггловские арендаторы, кусок леса, где растут огневики и ползучка — да так, что хоть вместо сена их там коси... И, что вам было б еще интересно, — глава семьи думал начать переговоры с старым Блэком о том, чтоб тот отдал Кирвиниусу в супруги — нет, не дочь, а вашего — что уж там скрывать! — любовника Мэтью — чтоб получить Дитя Магии и в свой угасающий род…

— Ублюдок.

— Ублюдок — это ты, и ты еще пожалеешь, что не попал в Азкабан! — раздалось шипенье за спиной. Квотрус Нотт слышал весь их разговор.

4.

В Менор, хотя душа рвалась туда со страшной силой, Рауль вернулся только еще сутки спустя, но своими делами в Лондоне он даже не пытался заниматься — на Малфуа будто напало странное оцепенение, которое, впрочем, легко можно было объяснить опьянением от ничем не сдерживаемой теперь магии. Принц настаивает на том, чтоб отметить это освобождение, и шевалье с радостью пускает все на самотек, и главное, что его радует, — это возможность принять настоящую ванну, пусть эта ванна в гостинце и не похожа на роскошную в Меноре…

Есть еще одна причина, по которой Рауль не отправляется домой сразу же — в Лондоне он навещает гоблина-ювелира, у которого когда-то в незапамятные времена отец заказывал драгоценный гарнитур в качестве свадебного подарка для маменьки: после такого долгого перерыва ему хочется по-настоящему щедрого и дорогого подарка для Матье, но чего-то подходящего в готовом виде не оказывается и приходится ждать. Старик и его подмастерья знают свое дело и знают щедрость заказчика, и потому заказ Рауля готов уже на следующий день — тяжелый перстень с бледным сапфиром, оттенок которого Малфуа подбирал сам — под цвет глаз Блэка. Очень изящный, в завитках сделанных из темного золота листьев и соцветий, перстень, тем не менее, выглядит вполне мужским, и Артур Принц только некуртуазно присвистывает при виде этого великолепия:

— Нотты и впрямь рассчитывали отхватить лакомый кусочек, если он стоит таких подношений! Или это — индульгенция за столь долгое отсутствие и пропуск в собственную спальню?

Артур не то, чтоб частенько бывал груб, но куртуазности ему все же иногда недоставало — но почти все его высказывания были на удивление меткими.

— Хотя за Дитя Магии можно было б и фамильный перстень с гербом предложить, а? — и Принц расхохотался, довольный своей шуткой донельзя.

Это возращение отличалось от предыдущего — после долгого отсутствия гораздо острее ощущалась магия Менора, будто бы забурлившая при появлении хозяина, словно пробудившийся от зимний спячки дворцовый фонтан по весне. И как великолепный Менор потянулся к нему всеми стенами, распахнув объятия, будто отец — вернувшемуся из странствий сыну, а перила парадной лестницы сами ткнулись под руку, как напрашивался бы на ласку старый верный пес…

Но, пожалуй, все замирание сердца пришлось на ту секунду, когда откуда-то из боковой двери, из коридора для прислуги, в теплой домашней мантии и со стянутыми в хвост волосами — по бокам выбилось несколько локонов, и это очень красило, как будто так и было задумано, — с нестерпимым оленьим взглядом цвета бледного раскосого сапфира:

— Господин Рауль, вы…

— Я дома, мой Матье, а как же иначе.

Да, именно здесь и теперь Рауль ощущает себя дома.

Частенько читанное в романах про померкший над головою свет было точно про Рауля, потому что единственным источником остался в тот момент Блэк с его сияющими глазами, с его смуглым румянцем и домашним запахом молока и лаванды. И только следом за ним наполняется светом весь дом: распахиваются шторы и вроде как даже пробуждается за окнами солнце, топот прислуги и бесшумное мельтешение домовиков набирают силу. Будто по волшебству, появляются хрусталь из недр шкафов и белоснежная скатерть, и все, кто попадаются навстречу — кланяются: "С возвращением, хозяин!" Это и радостно, и слегка досадно: мальчишка совсем не создан быть здесь хозяином, другой бы мигом прибрал все к рукам…

Хотя корреспонденция в кабинете оказывается рассортирована, счета все приведены в приличный вид, как будто Рауль отлучался максимум на день — это было не слишком ожидаемо и очень радовало. Как впрочем радовал и сам Матье — теплый, трогательно-нелепый и такой желанный, что Рауль едва сдержался, чтоб не затащить его в постель прямо среди бела дня и послав к черту всех визитеров.

Возможно, желая наверстать упущенное, Малфуа весь день был небывало ласков с ним и не отпускал от себя ни на минуту: и пока беседовал с мажордомом и управляющими с угодий, и садясь к столу, и потом, позже — чтоб всегда можно было потихоньку под столом коснуться коленом его колена или рукой дотянуться до его руки:

— Мой Матье!

И только под вечер Блэк пытается потихоньку исчезнуть и уворачивается от чужих поцелуев:

— Я не должен!

— Кто тебе сказал, Лавгуд?

— Нет! Но я же… — Матье трагически обводит руками открывшийся вид — распахнутая рубашка, живот, огромный, будто корзинка для хлеба и худые руки и ноги — с левой чулок сполз до щиколотки, и оттого они выглядят особенно, по-детским беззащитными. — Но я же изуродован и должен быть противен…

— Кто еще раз это скажет — лично вымою тому рот со щелоком! А ты — никогда, слышишь, никогда, не повторяй подобных глупостей!

Поймав в испуге распахнувшийся взгляд, Рауль опомнился и приглушил и голос, и вспыхнувший кипучей яростью взгляд, только объятий ослаблять и не подумал:

— Мой Матье…

И снова, лаская, бесконечно повторял: "Мой, только мой…"

1.

Сквозь сон Рауль слышал, как Матье поднимается и бродит по комнате. Оставалось только проникнуться сочувствием к ведьмам, у которых было не по одному, а по двое-трое-четверо и больше детей: вовсе непонятно, как Блэк стоически переживал то, что младенец занимал столько места — и еды в желудке умещалось будто книззлу приготовлено, и до отхожих мест приходилось бегать постоянно. Матье жарко краснел, пытался поплотнее замотаться в свою мантию — раньше такой любви к присущей магам одежде у него не замечалось! — и едва слышно шептал свои извинения... Могло утешить только то, что терпеть приходилось уже не так долго, считанные недели.

Рауль успел снова заснуть, и сквозь сон ему показалось, что он по-прежнему находится в своей камере, что крошечный камин в ней потух окончательно и холод начинает пробираться потихоньку под тонкое одеяло. Он так и очнулся с этим ощущением холода и тоски от того, что его Матье нет рядом, — и уже пробудившись окончательно, понял, что здесь не так: мальчишки действительно все еще рядом не было.

— Матье?

Блэк, неловко склонившись над умывальником, плескал себе в лицо холодной водой.

— Тебя снова стошнило?

— Нет, — замотал головой тот, отвечая невнятно, будто сквозь зубы, и все так же сгорбившись. Кажется, провались в тот миг пол под ногами шевалье до самых винных подвалов или глубже, к спящим глубоким зимним сном в своих холмах фейри, вот тогда бы смог он догнать упавшее в пятки сердце:

— Мерлин... рано ведь...

— Две недели. Или три, Лавгуд говорил...

— Дьявол бы его побрал. Дьявол бы...

Никогда еще Малфуа не ощущал себя более потерянным и никогда не представлял себе хуже, что делать. На всякий случай он поднял домовиков и всю прислугу, а потом — через камин отправился, чтоб разбудить и доставить сюда Лавгуда: ныне от старика ни один из каминов Менора не запирался.

К слову говоря, обратно в спальню Рауля не пустили — домоправительница, здоровенная, словно ломовой конь, ведьма, заявила, что делать господину там решительно нечего и даже на порог лезть негоже, а ежели желает продолжить отдых, можно распорядиться постелить в любой из гостевых комнат. Что удивительно, и проводили даже, и мажордом, старый скрипун, разменивавший второе столетье, приволок в ту комнату из еще прежних, тетиных, запасов — нет, не вина, а местного ржаного виски:

— Господам вроде как полагается отмечать заранее — дело-то такое...

Несколько пульсаров разогнали тени по углам, но совсем ночь прогнать не смогли. Если не приглядываться, казалось, что тени шевелятся и двигаются: Менор никогда не спал в полную силу, теперь же не спал вовсе и явно беспокоился. Рауль прикрыл глаза: теплое рыжее марево, что тот огонь в камине, и в самом деле подрагивало и будто бы переговаривалось само с собой на несколько голосов. Несколько невнятных всполохов бледного сиреневого — это домовики, лиловые, желтые и изумрудные пятна — челядь, а вместо Блэка — рваное пятно радуги, режущее по глазам своим многоцветьем. И по ощущениям такое же само по себе: режущее и неспокойное, неправильное...

— ...неправильное.

— Что?

Рауль с трудом стряхнул с себя морок, разлепляя сонные глаза: на пороге стоял целитель Лавгуд.

— Уже, да?

— Нет. Я ошибся со своими расчетами, господин Малфуа, сказав, что ребенку по всему еще не пора, но теперь ясна и причина ошибки — он просто лежит ногами вперед.

— И что? Что это значит, это неправильно?

Целитель нервно пожал плечами:

— Я никогда не сталкивался с подобным у женщин, у мужчин — тем более, но я помню с университетского курса, что хорошего мало: ребенок может просто задохнуться, тем более что Блэк слишком худ — позвольте пригласить целительницу, которая практикует при Лазарете Святого Мунго в Лондоне...

— Действуй как знаешь!

Лавгуд с неожиданной для такого толстяка торопливостью умчался к камину. Серое утро нерешительно заглядывало в беспокойно скрипящие ставнями окна.

2.

Лавгуд вернулся несолоно хлебавши: на каминный вызов знакомая не отозвалась. Он успел отправить на поиски сову с письмом, потому что кто-кто, а они находили адресатов почти всегда, но сколько это могло занять времени — неведомо было и Мерлину.

— Я просил, чтоб она отправлялась сюда сразу же...

Весь Менор трясло, ходили ходуном двери и окна, распахиваясь настежь даже сами по себе, а не силами челяди. Наверно, из-за таких всплесков магии дома чары, наложенные на спальню, работали неважно, и Раулю казалось, что в числе прочих непонятных голосов за дверью он различает голос Матье. И лучше б он его не различал, равно как и ослеп, чтоб не рассматривать ярко-красных пятен на рукавах мантии Лавгуда.

— Господин Малфой, сколько-то времени еще есть, но никто не знает сколько — и, скорее всего, придется выбирать.

Кажется, шевалье с самого начала знал, что дело кончится именно так: будто всю жизнь ждало своего мига одно-единственное предсказание, как будет стоять в дверях, прислонившись к стене, а Лавгуд будет сокрушенно кивать своей лысиной:

— ...о превосходящей ценности крови мага над кровью простой, а ребенок, несомненно, маг, но ведь я же давал клятву! Я выбирать не буду, я не имею права!

— Делай как знаешь!

— Да послушайте вы — мальчишке уже почти все равно, но если резать — то ребенок будет жить, хотя и родитель, скорее всего, погибнет от горячки, потому что...

— Рауль. Слушай. Его.

Голос Матье поменялся почти до неузнаваемости, и у него явно не доставало сил на целую фразу — он выдыхал по слову.

— Да дементор с этим сопляком, спасайте Мэтью!

— Я попытаюсь еще раз связаться с Айрин, — пообещал Лавгуд. — У нее больше опыта в подобных делах, возможно, что-то еще удастся... Не найду ее — ну, наверняка же есть какая-то повитуха в поселке, не доверяете — зовите ее… И все равно — решайте сами!

"Ведьма!" — вспомнил Малфуа, точно громом пораженный. Целительница-знахарка из маггловской деревни была ведьмой — если кого-то еще можно было позвать на помощь, то, наверно, ее.

Не было никакой нужды самому звать старуху, и, по уму, следовало бы отправить в ее дом кого-то из слуг, кто смог бы аппарировать с кем-то в связке, но не то Малфуа об этом не подумал, не то — вовсе пошел на поводу у тоскливого пожелания оказаться где-нибудь далеко отсюда и ничего не видеть–не слышать–не знать, пока не закончится… Так или иначе, но выбежав за ворота, Рауль в один миг оказался перед воротами дома на окраине.

Здесь, кстати, все подтверждало наличие ведьмы в доме: простенькие чары от любопытных глаз опоясывали забор, дверь хранила слабую, выветрившуюся уже от времени, но еще вполне себе действующую печать "От чужих богатств пожелавшего", а в хибаре — где явно не понаслышке знали о чистящих чарах — пахло не дымом, затхлостью и отвратительной крестьянской едой, а травами, пучки которых свисали с потолка тут и там!

— Сколько тебя можно ждать еще! — рявкнула старуха, не оборачиваясь, но прежде, чем Рауль смог ответить, продолжила: — За смертью тебя посылать, не за дровами!

Для верности ведьма даже замахнулась поленом, но обернулась и столкнулась с совсем нежданным гостем:

— А ты как сюда попал?

Вся речь, уже готовая сорваться с языка, растворилась на нем без остатка, и потому Малфуа сказал, а точнее — выпалил все, как есть, хотя знахарка уже где-то с середины совсем не слушала, сгребая с полок свои склянки:

— Далеко ехать или идти придется? А то мой дурень за дровами…

А в следующую минуту ведьма крыла всевозможными словами тех господ, что любят летать без предупреждения.

3.

Появление ведьмы мало что расставило по местам, а точнее — вернуло все в почти что первозданный статус: полный распоясавшейся магии и переполошенных челядинцев дом, духота, серое февральское безвременье м закрытая дверь, в которую Рауль снова уткнулся носом. Вдобавок — заглушающие чары никто так и не подумал обновить, и потому, кажется, Малфуа жаждал оглохнуть сам. Тем более что ведьма с порога предъявила те же претензии, что и Лавгуд, обругав, что сколько можно было еще время тянуть, а Матье — слишком тощий. Лавгуда, к слову, она тоже вскорости вышибла за дверь, правда, велев принести крепкого виски, а еще лучше — чтоб этим виски, кроме прочего, упоить хозяина, от стихийной магии которого вокруг трещат стены.

Потом у ворот обнаружился нежданный и незваный гость, явно под Сонорусом на весь парк оравший: "Хелена!" — и это снова напомнило шевалье бег по кругу: не то ворваться бы в комнату, где по его вине тяжело умирает Мэтью, не то — убежать куда подальше, чтоб не чувствовать и не слышать совсем ничего.

Сырой ветер трепал его за рыжие космы. Человек был одет как маггл самого среднего достатка, но только слепой смог бы принять его за простеца, а зажатую у него в руке палочку, почти черную и будто отполированную, — за обычную древесную ветку, выломанную, чтоб отмахнуться от собак.

— Где Хелена?

— Кого вам надо? — не понял Рауль. Чертова ведьма нарочно не догадалась обновить заглушающее, и теперь он изо всех сил пытался прогнать от себя голос Матье, надрывно скулившего на одной ноте. Это Матье-то, который молча переживал, если получал от отца не только розгой, но и тростью и вовсе чем попало!

— Моя жена где?! — рявкнул незнакомец, для убедительности грохнув кулаком по ограде. Нельзя сказать, что тяжелый веснушчатый кулак внушил шевалье трепет, но ответить пришлось — он уже догадался, что следом примчался муж ведьмы:

— В доме. Матье рожает. Я позвал, потому что больше некого...

— Пропусти. Где?

— Там. Я не пойду.

Что могло показаться смешным, Рауль был абсолютно трезв — местную традицию надираться в хлам по случаю появления в семье еще одного ребенка искренне считал не самой цивилизованной, — но ноги его держали так слабо, так, что, приказав воротам пропустить чужака, он сел на сырую землю, ощущая себя почти что выжатым. Виновата была в том почти бессонная ночь или давящая на виски тишина, повисшая над Менором: стих ветер, замерли облака и туман, умолкли деревья и кусты — неизвестно, только Малфуа понял, что все закончилось, и изо всех сил старался не пытаться присмотреться — что теперь. Потому что если бы шевалье увидел там, на уровне своих окон, пятно тьмы и пустоты, расползавшееся и будто прямиком просачивающееся ему в сердце — имело ли смысл туда идти вовсе? Когда-то профессор в Сорбонне рассказывал Раулю и прочим студентам про такие чудеса, как пятна тьмы, что остаются незримо на маге после применения особо темных чар — ничто, поглощающее и свет, и материю: а каково было б жить дальше с такой абсолютной тьмой в душе?

— Пить будешь? По глазам вижу, будешь.

Во фляжке у рыжего мага оказалось вовсе не вино. И даже не виски, а, судя по всему, спирт, настоянный на каких-то сильно ядреных травах: Малфуа не просто поднялся, а подскочил, на миг ощутив себя огнедышащим.

— Во, — жизнерадостно оскалился рыжий, — помогает ведь! А теперь — где Хэл? У вас тут в одиночку только дурак шататься будет или кому совсем уж себя некуда больше деть...

4.

Малфуа помнил, что случиться может что и с кем угодно: и маги, и магглы ходят под одним небом, но шаг на порог дался ему почти с трудом, и он с жадностью и ужасом вглядывался в лица идущих ему навстречу людей, потому что могло показаться, только от них зависело, будет ли следующий шаг шагом мага с черной дырой в груди вместо сердца.

— Матье? — из все еще обожженного крепкой настойкой горла вместо приличествующей речи вырвался только невнятный сип. А что Малфуа ответили, он уже и не слушал: оскалились все, будто по команде, и будто по команде же начали вразнобой голосить поздравления. И да, на старом фамильном гобелене, доставшемся Раулю вместе с домом и с большой неохотой уговорившемся на то, чтоб обозначить нового пришлого хозяина, расцвел новый лист, гораздо более яркий, чем прочие.

Раулю было почти все равно, что там бормочут про то, что дом окончательно признал хозяина именно хозяином, и он почти бежал на заплетающихся ногах, чтоб в дверях едва не сшибить ту самую ведьму с ворохом испачканных в крови тряпок в руках. Желудок вместе с травяным спиртом испуганно взбрыкнул, заставив шевалье остановиться, зажать руками рот и начать лихорадочно оглядываться в поисках места, пригодного для расставания с выпитым.

— Алан, чертов ты пьяница, и этого напоить успел, — беззлобно отмахнулась ведьма. В свете дня стало ясно, что это не такая уж старуха, а точнее — ведьма, даже не достигшая средних лет, просто излишне сутулая и с тяжелым крупным носом.

— Матье?..

— Спит. Устал сильно. Живой и даже ни в каких местах не резанный, и сто лет еще жить будет. А вашему доктору только бы резать да штопать: такие что не так — все откочерыжить норовят!

— Вы… Вот, возьмите!

У Рауля не нашлось в карманах домашнего платья золотых галеонов, и он протянул ведьме Хелене то, что смог там найти, — заказанный в Лондоне перстень с сапфиром, который так и не успел подарить Блэку. О чем ведьма, сама того не зная, ему и напомнила:

— Ты б ему лучше: за труды, как говорится…

— Ему и за все у меня другое есть. Бери!

Другое кольцо выглядело гораздо скромнее — хотя изумруд в нем и был чуть крупнее того сапфира, оправа была слегка потемневшей от времени и обшарпанной, а камень, с тех самых пор, когда один из прадедушек увлекся алхимией, был слегка оцарапан. Но именно его украшал и герб, поддерживаемый за края крошечными оскаленными драконами, и именно по его краю шла латинская вязь девиза.

— Лучше бы деньгами, чес-сло, — пожала плечами ведьма, но перстень взяла: — Дорогой да красивый, а продать будет жалко… На дитя посмотреть желаете?

Рауль сабо представлял, на что может быть похож свежий человеческий младенец: все его представление о них сводилась к виденным картинам с мадоннами, а памятуя об осенних танцах Матье, он бы не удивился, обнаружив в колыбельке сереброволосого и с вертикальными зрачками эльфенка, но уж никак не мог вообразить, что увидит самую настоящую человеческую личинку. Маленькую, красную, лысую и к тому же…

— Почему он — азиат? — все на всякий случай придуманные комплименты ушли и растворились, так и не будучи сказанными.

Ведьма смеялась долго, и целитель Лавгуд смеялся, а потом крючконосая Хелена собрала свои склянки и ушла, напоследок спросив:

— Я не поняла, что магичку-то не позвали, как полагается, чтоб из ваших?..

— Вы…

— Да не ведьма я, сквиб поганый!

1.

Больше века минуло с тех пор, когда Клод-Мари Эшель получил дворянство, став Клодом де Малфуа. Брат короля (по мере надобности пользовавшийся и его кошельком, и талантом к зельям), пожаловавший Клоду дворянскую грамоту, позволил себе невинную шутку с его фамилией: говорят, предок был весьма и весьма задиристого и тяжелого нрава. На что Клод ответил, что раз величествам угодно, так Злюкой и увековечится — и украсил свой герб буквой "М", поддерживаемой двумя злобными оскаленными тварями. С герба на дверцах кареты и над воротами драконы перекочевали и на столовое серебро, которому надлежало стать фамильным, и на бесконечные платки-салфетки-скатерти, и на кольцо, которое он потом подарил свежеиспеченной супруге. Некрасивая и не первой юности, но происходившая из благородной семьи (разве что обедневшей так, что можно сказать — обнищавшей), она тем не менее сделалась достойной спутницей, подарив ему и наследников, и нужный вес в обществе, и сумев так достойно воспитать всех, включая мужа, что никто не посмел бы сказать, что пьеса о мещанине во дворянстве была придумана именно про Клода.

А кольцо так и осталось в семье, и Рауль по молодости лет не раз пытался придумать, каким будет тот день, когда он сам решится надеть его на чью-то чужую руку. А теперь он отчего-то так решительно не знал, что сказать Матье, что поблагодарил и Мерлина, и маггловского единого бога, что Блэк спал, когда он решился шагнуть в те комнаты. Если быть совсем честным, Малфуа больше всего боялся, что увидит в его глазах отголоски тех страшных часов, а услышанный голос будет сорванным от недавнего крика. И пусть, что сон был навеян зельями — этот был именно сон, а не забытье и угасание, и в закатном свете от пробившегося солнца спящий юный Блэк был все так же, как и прежде, ослепительно прекрасен. А рука Матье была удивительно теплой — тяжелое украшение оказалось до странного уместным на этой безупречно красивой руке. Хотя, возможно, оно было уместным именно на Матье.

Да и весь Блэк был как-то очень уместен здесь: рядом за столом или на прогулке, за маленьким соседним столиком в кабинете с его бесконечными свитками и стопками рассортированных бумаг, бесстыже нахальный в общей кровати — любая мысль о полагающихся отдельных спальнях на этом фоне была почти кощунственной! — уместный. Свой. Как говорили у магглов — "у ложа и у очага"; и Рауль не ведал, сколько просидел здесь, держа своего Матье за руку и без слов за что-то благодаря не то Мерлина, не то — того старичка с облаков, которому молились магглы...

Никто не тревожил их. Рауль уже отослал знахарке денег, отсыпал и Лавгуду, и даже той целительнице из Мунго, что прибыла, когда все уже благополучно закончилось; а слуги, что не эльфы, были все сплошь пьяны, кроме двух в спешном порядке отысканных кормилиц: наследник Малфуа не должен нуждаться ни в чем.

Наследник, будто прочитав мысли главы Рода, немедленно отозвался из-за стены криком, да таким, что у Малфуа зазвенело в ушах (хотя, возможно, это зазвенел еще и пошедший трещиной белый светильник в форме цветка — магия Менора постепенно успокаивалась, но то тут трещала мебель, то там искрили шторы или скатерти)... Няньки кинулись вразнобой кланяться хозяину поместья, всячески восхваляя красу младенца. Увы, на второй взгляд наследник оказался еще более непривлекательным, чем на первый: косоглазый, опухший и больше похожий на большеротую красную лягушку, чем на человека. Если на то пошло дело, то художники не иначе сильно льстили мадоннам. Хотя ошибку нянек можно было назвать простительной: у обоих слегка плыл взгляд от отводящих чар — найти кормилицу-ведьму было задачей гораздо более трудной, чем найти в ближних деревнях несколько маггловских, а никто в отсутствие Рауля и не подумал озаботиться этим вопросом заранее...

Это нельзя было назвать брезгливостью, но и никакого подъема в душе Малфуа не ощутил. Скорее, он чувствовал одно сплошное разочарование: маленький, некрасивый и крикливый ребенок не вызвал ровно никаких чувств.

— Майрон!

Голос у Матье и вправду был будто бы севшим — как и думал Рауль, и потому шевалье едва ли не сбежал, отчего-то испугавшись встретиться с Блэком лицом к лицу.

2.

Чары "От чужого неведомого" были придуманы как раз на такой случай. Слабенькие и безвредные, они не то чтоб совсем не позволяли магглам рассмотреть что-то, принадлежащее исключительно к магическому миру, но подменяли на более привычную картинку. Портреты не двигались, вместо фестрала или единорога маггл видел обычную лошадь, домовиков, если они случайно попадались на глаза, считал кем-то вроде карликов... Очевидно, специально для обитающих теперь в доме кормилиц те чары превращали Матье в существо женского пола, а с собственными его превращениями справлялась магия.

Рауль счел, что слишком большая огласка не нужна, но и медлить не следует. Новый листок на древе требовал имени, и пусть его, листка, обладатель был редкостно невзрачен, он не проявлял никаких признаков сквибства — и это очень радовало; было б совсем негоже, чтоб магически одаренный младенец был назван ублюдком — тем более в его жилах текла самая чистая и благородная кровь. Малфуа рассчитывал совместить свадьбу и имянаречение, обставив скромное торжество тем не менее с большим изяществом. В конце концов, никто не запретил бы организовать торжественный прием и немного позднее. Дом в очередной бессчетный раз отполировывался и чистился, у столичных портных были заказаны парадные мантии и костюмы из самых лучших, тонких и красивых тканей. Заказаны были и новые ткани на драпировки, новые светильники-гнезда для пульсаров, выполненные из венецианского стекла, — словом, дел у шевалье в тот день было немало, и нянькам пришлось его едва ли не ловить.

Обе кормилицы были почти что в ужасе и тараторили, перебивая друг друга. Смысл сводился к тому, что, кажется, молодая леди совсем обезумела: мало, что уже поднялась с кровати — мыслимое ли дело! — так еще и вздумала окончательно сгубить собственную красоту, сама кормя ребенка. "Кажется, отводящие чары слегка сбились!" — решил Рауль, но наведать Матье все же отправился — подниматься столь рано действительно было абсолютно неприемлемо. И то, что восстанавливающих зелий со вчера в Блэке плескалось, кажется, больше, чем собственной крови, поводом для такого резвого подъема не было.

Он, конечно, обновил чары обеим крестьянкам, напоминая себе поторопиться с поиском кормилицы-ведьмы (шевалье слыл просвещенным магом и не был сторонником всяческих глупых суеверий, но предпочитал не рисковать с тем, чтоб с молоком наследник не впитал излишней маггловости и не растратил собственное волшебство)... И каково было изумление, когда оказалось, что Матье не просто так взял маленького на руки — шевелящийся сверток жадно и торопливо чавкал, присосавшись к плоской груди.

На всякий случай Рауль даже шепнул формулу от наведенного морока, но только отчетливее смог рассмотреть каждый блик на мебели, витражных стеклах окон и начищенной латуни ручек, каждую складку в ворохе белья и сползшей с одного плеча тонкой рубашке с распущенным кружевным воротом. Небрежно стянутые в извечный хвост упрямые локоны все так же выбивались непослушными отдельными завитками, и Матье все так же небрежно откидывал их с лица, пусть и чересчур бледного в свете дня, но все такого же совершенного. И было впору снова, как летом, начинать ревновать при виде улыбки, обращенной к этому... существу, — и слышать у Матье те интонации, которых почти никогда не удостаивался сам — гораздо чаще их дожидалась домашняя живность.

— Майрон, мой любимый, мой цветок...

А потом поднял лицо — и показалось, что солнце сразу ушло за тучи — столько холода было в его взгляде, а блеклые губы, только что нежно целовавшие сморщенный красный кулак, скривились:

— Не подходи!

— Это я, — на всякий случай предупредил Рауль.

— Не подходи! — отозвался на это Блэк, перехватывая сонно скрипнувшего младенца — не то будто бы всерьез собираясь защищаться, не то — просто поджав ноги и пытаясь отодвинуться.

— Тихо, мой Матье, тихо...

— А еще он не ест, — вполголоса нажаловалась прислуживающая домовуха. — Ни бульон, ни рагу...

— И не будет, — отмахнулся Рауль, — он сам по себе никогда не ел ни птицу, ни мяса. Я распоряжусь, чтоб и не предлагали. Только уж, мой Матье, постарайся хотя бы пить молоко...

Рауль и на заметил, что сам и говорить, и двигаться стал, будто приближаясь к дикому зверю.

— Это удивительно, хотя на редкость логично: если уж магия смогла позаботиться о том, чтоб он был выношен, то почему бы не позаботиться и о пище на первое время... Как ты его зовешь — Майрон?

Матье не ответил, прижавшись спиной к высокому изголовью и только следя за Малфуа тревожным оленьим взглядом.

— Отличное имя, я и сам бы не назвал лучше...

Едва живой, Матье не вызывал в душе ничего, кроме нежности и почти раскаянья, так что подсмотренная кормежка почти не вызывала отвращения. Теперь же, вблизи, рассмотрев, будто заново, худые ключицы, и тонкую жилку на шее, и темный торчащий сосок с — о, ужас! — повисшей на нем молочной каплей, Рауль понял, что даже теперь готов при первой же возможности предаться с Блэком сладкому греху... И чем раньше — тем лучше. Шевалье даже пришлось выдохнуть, чтоб отдышаться от окатившего волною жара, а руку к Матье протянуть только с тем, чтоб поправить на нем рубашку:

— Не простудись, мой хороший...

От его руки Матье молча шарахнулся.

3.

Прошлой весной Раулю совсем не потребовалось времени, чтоб расположить Матье к себе, и совсем немного потребовалось, чтоб затащить в кровать: достаточно было вести себя с ним чуть ласковее, чем он привык получать от остальных, и забрать из дома вспыльчивого и тяжелого на руку отца. Теперь, кажется, его предстояло приручать заново и гораздо труднее, потому что, проведя бок о бок почти год, нелегко удивить или изойтись на хитрости.

Хотя, может, это было и к лучшему — привыкнуть к уже знакомому гораздо проще, и не требовалось много времени, чтоб вызнать привычки Блэка. Фрукты и сладости в подарок приносились коробками, несколько ящиков с ранними розами из зимнего сада умостились на солнечном подоконнике, в спешном порядке шилось множество рубашек и шапочек для Майрона — чтоб Матье вдруг не счел ребенка обделенным вниманием... На всякий случай Рауль оставил обеих кормилиц, чтоб наследник никогда не голодал; и на всякий случай пригрозил болтливым бабам, чтоб поумерили свою трепливость, забыв и само слово "бастард", и про то, что надо бы, по уму, отправить ребенка в деревню, больше не болтать — у Малфуа появилось сильное подозрение, что отчасти и их сплетни стали виной холодности Матье...

А все шло как-то впустую. И не было так печально то, что из всех подарков только фрукты и детская одежда впрок оказались, и да, розы в комнате распустились едва не на второй день, а присланные конфеты, украшения и мантии лежали даже не распакованными, словно гора бесполезной дребедени. Плохим было то, что Матье почти перестал разговаривать, будто на глазах снова превращаясь в безумного Мэтта годичной давности, с его прозрачным взглядом и привычкой уворачиваться от любых прикосновений, словно от плети. Почти перестал — потому что Блэк мог по часу ворковать над своим потомком, с прочими людьми же предпочитая почти не общаться, кажется, иногда переставая осмысливать происходящее. А самым плохим было, что на Рауля он реагировал вполне себе бурно, но исключительно шарахаясь к стенам.

За две недели это едва ли не стало у шевалье привычкой — приходить и говорить, говорить, в конце концов даже не решаясь сократить расстояние между ними. Рауля наверняка бы засмеял любой, кто узнал бы о подобном раскладе, ибо хозяин, едва осмеливающийся появляться в комнатах у любовника-сквиба, не претендуя на что-то, кроме чуть более благосклонного взора, — это поистине достойно эпоса.

Кроме тоски по прежнему Матье, Рауля начинал охватывать страх, не будет ли Майрон де Малфуа таким же безумным: целители в один голос твердили, что младенец абсолютно здоров, а сквиб-Хелена, которую Рауль пригласил совсем уж от отчаянья, вовсе подняла на смех. Не приходилось сомневаться только в одном: мальчишка, несомненно, был магом. И Древо несло его лист на удивление ярким, гораздо ярче Рауля, — у сквибов листки обычно были бледными и темными, и колокольчики, для красоты развешенные Матье по резному краю колыбели, сами по себе принимались вдруг звенеть без всяких чар со стороны взрослых… Да, несомненно, это был волшебник, гораздо более сильный, чем в его возрасте был сам Малфуа, и следовало позаботиться, чтоб наследник получил надлежащее обучение. Помнится, история знала множество некрасивых людей, добившихся и славы, и успеха, и шевалье уже предвкушал, что непременно пригласит для сына лучших учителей, а когда придет возраст, то, наверно, отправит и в ту школу, где на факультете с мудрой змеею на гербе обучались отпрыски самых благородных фамилий…

И да, следовало устранить могущие возникнуть тогда разговоры именно сейчас, и пусть скромно, но поскорее: вопрос с женитьбой слишком уж затянулся.

4.

Обряд имянаречения не слишком много общего имел с маггловскими крестинами, разве что провести его и те, и другие старались поскорее. Рауль сразу смирился с тем именем, которое придумал Блэк, потому что "Майрон" — и в самом деле звучало приятно, да и никто не запретил бы дать вторым изысканное и приготовленное заранее "Аврелий"; вот когда бы наперекор всем чаяньям родилась дочь, тут еще можно было б поспорить, чтоб назвать ее Мадлен в честь покойной маменьки... Малфуа даже засмеялся в ответ подобным мыслям: задуматься про еще одного младенца, когда этот еще официально безымянный и не представлен публике... Ночью Менор слегка потряхивало, а по стенам и лестницам то там, то там бежали разноцветные сполохи: одаренный маленький маг не стал дожидаться какого-то знакового возраста, чтоб показать всему миру свою истинную сущность.

В качестве крестного было решено пригласить Артура Принца, роль же крестной после некоторых размышлений Рауль отдал, как одной из ближайших родственниц, Плеяде Блэк. Старого же Блэка и звать не пришлось — Арнеб Блэк был готов едва ли не штурмовать Малфуа-Менор, и удержать от каких-то совсем некрасивых поползновений его смогли только две вещи. То, что листок Майрона на древе Блэков обозначился как побочный — как обозначались бы принадлежащие к другим фамилиям дети от дочерей, — и Непреложный обет, что на время пребывания в Меноре не будет никаких попыток уговорами, властью ли Рода заставить вернуться домой Матье и не будет предъявления претензий на Дитя Магии. Старик долго возмущался, долго сетовал, что Род угасает, но обет все же принес.

Девица Блэк, к слову, тоже была в претензии. Еще более некрасивая, чем летом, она не преминула поделиться своим отчаяньем, что только в последние два месяца магов десять просили у отца ее руки — в надежде, что если брата облагодетельствовало Даром, то и сестре перепадет сколько-то:

— А я не хочу замуж, я не хочу умереть как Грэнда!

— Так ведь я и не зову! — оставалось неучтиво ответить Раулю, мысленно прибавив, что пусть уж тогда поупирается еще лет пять, а потом смело отравляется за какого-нибудь вдовца с оравой собственных сопливых ребятишек, который и не вздумает помышлять еще об одном.

Рауль был недоволен: лучше бы маленькая негодница повнимательнее смотрела за собственным пьяницей-отцом, а не совала нос куда не просят, и чтоб при виде Рауля, а не младшей сестры Блэк начинал заново обтаивать и улыбаться. Уж лучше б не лезла сюсюкать над Майроном, повторяя, какой же тот красивый — просто маленький ангел, лучше б не трещала всякий вздор, искренне сожалея, что Матье теперь снова не может колдовать — а то можно было бы с осени попросить принять его в школу, где самой Плеяде предстоит еще доучиваться (если — о великое счастье! — замужество еще не состоится) целых два года... Как же больно было слышать прозвучавшее в ответ не односложное "Уйди!", а неизмеримо ласковое:

— Мне тоже ужасно жаль, Лея, — наверно, это было бы очень интересно и весело...

Очевидно, в доме Рауля ему было скучно и грустно, не иначе.

Впрочем, надо отдать мадемуазель Блэк должное, навряд ли Матье кому-то еще отдал бы Майрона в руки так надолго. Он ведь практически не выпускал младенца из рук, отгоняя нянек, пытавшихся убедить его поспать и отдохнуть, теперь же едва не вприпрыжку чистоплотный Матье умчался мыться и переодеваться. Это вообще было кстати, потому что запах в комнате стоял уже не слишком приятный. Скажем так, весьма специфический.

Старик Блэк, лишенный возможности поступать исключительно по своему усмотрению. Он все-таки успел приложиться к десятилетнему коньяку, одолжил немного денег и потому — был весел, радостен и проникновенно рассказывал немногочисленным собравшимся, что вовсе не против такого развития событий — и что поделать, нынешняя молодежь не признает никаких приличий и грешит направо и налево — ах, на то она и молодежь...

Возможно, это было слегка и нечестно, чтоб не уговаривать Матье самому и не добиться ровно ничего, кроме истерик и нервных потрясений. Торжественный прием можно и перенести пока что, пожертвовав надлежащей помпезностью в пользу душевного покоя Блэка, да и разговорам нужно было дать улечься...

Все прошло без сучка и задоринки: древний латинский речитатив прочитанных клятв, сладкий запах сожженных в камине пучков летних трав, чтоб очистить место и прогнать темные силы, подозрительно тихий Майрон (к тихим смешкам оконфузивший крестного лужей на парадной мантии), проспавший практически всю церемонию, а на несколько секунд оказавшись на руках у родного отца — вдруг молча и широко распахнув глаза... Азиатской раскосости как и не бывало, и цвет их оказался удивительно синим — несомненное наследие Блэка.

Когда Блэк — пока-еще-Блэк — появился в зале, освеженный и одетый во все новое, глаза его полыхали все тем же синим, но впервые за все время, что Рауль его знал, это было пламя гнева. Слушать он, конечно, не стал — Раулю пришлось окружить их сферой "воздушного стекла", чтоб хоть как-то до Матье достучаться. Несомненно, любовник был очень даже вменяем, но ровно настолько, чтоб бросить на пол фамильное кольцо:

— Ты даже уйти не хочешь мне позволить! Зачем привязал к себе Майрона, если сначала позволил его убить?

Было ли то оставшимся волшебством Блэка, или дом так постарался, но половина пульсаров вдруг резво потухла, а выбившиеся из хвоста волосы начали потрескивать крошечными молниями.

— Мой отец меня убивал, а ты — позволил убить Майрона, зачем же теперь ты принял его в Род?! Чтоб точно так же потом продать его за какой-то долг?

"Он знал. Он все время знал..."

— Матье, я не желаю никому зла.

— Тогда, пожалуйста, отпусти нас.

— Матье, послушай... — Рауль лихорадочно искал какой-то аргумент, чтоб Матье больше не задумывался бы об уходе и других столь же неприятных вещах. Аргументов не находилось. — Матье, я и вправду не желал зла, по крайней мере, точно чего-то нарочно! Куда ты пойдешь — обратно к отцу?

Упоминание об отце оказалось веским доводом: молодой Блэк сник, растеряв добрую половину своего задора.

— Послушай, если хочешь уйти, то что вы будете есть и где жить? Не думаю, что коновал встретит всех с распростертыми объятиями!

За стенкой купола что-то беззвучно проахала Плеяда. Это навело на мысль:

— Послушай, я мог бы оплатить твою учебу в университете — с образованием тебя примут где угодно, и у тебя тогда будут деньги на еду и жилье! Ты бы учился хоть у тех же магглов!

"А у меня — еще сколько-то выгадано времени, чтоб придумать еще что-нибудь..."

— Вы бы жили пока что здесь, ты бы мог заниматься с учителями... я могу поклясться, что не задержу, когда наступит время...

— Клянись, — великодушно и холодно дозволил Блэк. — Непреложный обет меня очень даже бы устроил.

1.

Как же мало было приглашенных в доме Малфуа, и как же быстро разнеслась весть о несостоявшейся свадьбе!

О Малфуа вообще очень много говорили с памятного рождественского бала. Слухи эти приукрашивались на разный лад: одни утверждали, что ее, свадьбы, и не планировалось, ибо Дитя Магии как нельзя кстати подходит к уложению о Достойных Рода, а вот про Блэка такого не скажешь, другие твердили, что не удалось сторговаться со старым Блэком насчет приданого, третьи — что сам Мэтью получил гораздо более выгодное предложение и потому — внезапно пошел на попятную... В любом случае версию о том, что свадьбу просто отложили, потому что Блэк пожелал сначала закончить образование, чем заниматься исключительно делами рода, никто и не рассматривал. И уж тем более никто не мог знать о том, как в глухую пустоту "воздушного стекла" прозвучало вслед уходящему Матье:

— Я не желаю и никогда не желал зла ни тебе, ни ему — я сказал тогда, не подумав, я слишком испугался, что потеряю тебя. Я слишком люблю тебя, мой Матье...

Маркиз был в свое время невероятно мудр, твердя Раулю: "Ничего всерьез!" Он честно ведь предупреждал, что там, где заканчивается изящная игра и начинаются настоящие чувства, — чувства начинаются самые разные и не всегда приносящие радость. Скорее уж — отменно ее выпивающие... В старых книгах рассказывалось, как мечтавшие о бессмертии маги темными чарами рвали на куски собственную душу, чтоб частями сохранить ее на земле, но сами с нецелой душой, с темным пятном внутри — уже не жили, а существовали, постепенно обезумевая, ибо ничто не могло уже их радовать и унять их тоску... Вот и Рауль к этому безумию ныне приложился.

Матье периодически мелькал перед глазами — и оттого тоска становилась еще невыносимее, как если бы вместо человека здесь был только его движущийся портрет: ни поговорить, ни обнять. Ладно, поговорить, но с достаточного расстояния, а грустно становилось от отсутствия близости. И не только в спальне — тоскливо было без тепла рядом, без вечного цветочного аромата — как будто Матье имел привычку пользоваться духами! — без прямодушных, иногда — безумно забавных и наивных, но чаще — просто безумно честных слов...

Поговорить удавалось только на расстоянии. И это не было даже "свиданием по-испански", потому что на удивление разумные речи Блэка были исключительно по делу и исключительно равнодушными. Рауль сдержал свое обещание, пригласив репетиторов, чтоб те натаскали Матье к поступлению, и мог осведомляться об успехах у них; учителя в один голос хвалили подопечного и все дружно досадовали, что из-за тяжкой болезни юноша столько упустил поистине золотого времени, и в один же голос обещали, что, чтоб нагнать, уйдет не больше года. Это было плохо — хотелось иметь в запасе побольше времени. Плохо было то, что Матье, будто нарочно, руководствовался в своем выборе удаленностью от Уилтшира. Более того — вовсе от Британии: Матье выбрал для себя Геттингенский университет. И плохо, что Блэк будто бы вполовину утратил к учебе всякий интерес, не спеша, как прежде, похвастаться успехами или поделиться неудачей. Блэк будто бы единым мигом догнал свой прописанный в метриках возраст, сбросив маску безумного ребенка. Или, наоборот, аккуратно и по размеру нацепил серьезную маску.

Матье все так же не уставал сюсюкать над замотанным в тряпки младенцем, беспрерывно бормоча ласковые глупости и нацеловывая кукольно маленькие ручки и ножки. Или принимаясь напевать на непонятном наречии: было б немудрено предположить, что это остатки какого-то древнего местного диалекта, но иногда Раулю казалось, что здесь слышатся отголоски песен, звучавших у зеленого костра не-людей с пустоши... Блэк все так же бестолково радовался письмам от Плеяды, кидаясь читать их вслух по возрасту еще абсолютно несмышленому Майрону — а тот слушал, будто в самом деле разумный. Матье все так же, как в прошлом году, в саду начинал разговаривать с кустами и деревьями, радуясь каждому новому пробившемуся по весне побегу, — правда, времени на сад у него оставалось совсем не так много, как в прошлом году.

Когда потеплело настолько, что на землю можно было без опаски сесть даже без пледа, Матье снова стал выбираться в сад вместе со всеми книжками, устраивая Майрона рядом на теплом одеяле в большой плетеной корзинке. Чтоб иногда можно было без опаски отойти побегать по траве босыми ногами, но совсем быстро добежать по первому зову... И только чувство того, что происходящее — подсмотрено и почти украдено, было острее каждый раз, когда Малфуа будто бы случайно натыкался на эту парочку в разных уголках парка. Ребенок ел почти постоянно в то время, когда не спал, и тогда Рауль с радостью нырнул бы в ближайший фонтан, чтоб слегка остыть. Ничего не могло быть чересчур привлекательного или, если отбросить пол Матье, необычного в гостеприимно распахнутой рубашке и сочащемся каплями молоке, но впору было завалить негодного Блэка прямо тут, на траве, чтоб заставить вспомнить все прошлые весну и лето, чтоб любить его жарко и до полного изнеможения и получать ту же любовь в ответ...

2.

Малфуа почти со страхом ожидал Бельтайна.

Когда живущие в холмах не-люди очнутся от своего сна и снова станут вольны бродить по земле, как и когда вздумается, а главное — в холм к ним сможет беспрепятственно попасть почти кто вздумается. Шевалье лично укреплял на воротах и ограде охранные чары, превращая Менор и прилегающий к нему парк в подобие крепости, но от души сомневаясь, что это остановит своенравных фейри, буде придет им желание явиться за своим приемышем. Окна позванивали стеклами от густоты запирающих заклятий, Рауль даже не пожалел собственной крови на рунические лигатуры: жертвенные порезы не полагалось зачаровывать, и они, пока не затягивались сами окончательно, изрядно портили красивые холеные руки. Хорошо еще, что всем знакомым Рауль показывался на глаза исключительно в перчатках...

Майрон тоже внушал опасения. За два месяца, которые он пока прожил на свете, Малфуа довелось рассмотреть его вблизи считанные разы, и те — спящим и из рук нянек. Было дело, однажды шевалье наблюдал, как наследник рода тянулся из своей корзинки к расцветающей розе — точнее, заставил розу наклониться, чтоб дотронуться до венчика рукой. По всему, полагалось, что все знакомство продолжится до первого шипа и закончится громким ревом, но уж никак — что Майрон будет касаться ее осторожно, будто гладя. Пальцы на руках у него, кстати, вполне себе распрямились и не были такими безобразно красными, да и цвет лица стал гораздо более привычно-человеческим. Гораздо больше опасений внушали глаза с их все такой же яркой синью и слишком осмысленные для маленького личика... А потом раздалось глухое рычание — и Рауля сшиб с ног до этого смирно лежавший на траве волкодав Матье, едва не в лицо демонстрируя свирепо оскаленную пасть.

А еще опасения внушал Арнеб Блэк: старик вел себя по мере сил пристойно в Меноре, но оказавшись дома, развернул активную кампанию за то, чтоб вернуть себе внука:

— Я поклялся что? Что пока в Меноре, ни словом не упомяну, ну так я и у себя!

Действительно, появляясь в Меноре не реже в две недели раза, Блэк был и трезв, и тих, и ласков, и даже не скупился привезти в подарок какие-то игрушки, и даже, было дело, Матье перепала маленькая коробка леденцов из ячменного сахара. К счастью, Арнеба Матье тоже не думал подпускать слишком близко. И к счастью, Рауль разбирался в подарках не в пример лучше, заказав в Германии для Майрона фарфоровых кукол и солдатиков и почти неотличимую от настоящей, просто очень маленькую, лошадь-качалку, а у гоблинов — заказал вычурное кольцо с сапфиром для любовника.

Блэк любил проводить свое время на воздухе — Рауль распорядился выстроить беседку у пруда, а из Италии все-таки были привезены белые павлины.

Как не существовало бы универсальной микстуры от всех болезней, не было средства от всех нелепых обид Матье, но состав этого лекарства был понятным: сколько-то детских подарков, сколько-нибудь книг (а заодно и чтоб отвлечь от учебы, если честно), и все — замешано на времени. На дементоровой уйме времени и терпения: первое — утекало, словно вода сквозь пальцы, а второго — просто почти не хватало. И вся надежда была, что обещанного года сроку хватит, чтоб Матье перестал кочевряжиться, а Раулю терпения хватит на то, чтоб не налить в чужой стакан амортенции. Соблазн был действительно сильным, таким, что Рауль, вечно твердивший, что выше подобных вещей, а тот, кто не способен добиться хоть какой-то благосклонности без приворотных зелий, ее и не стоит, во время поездки в Лондон не удержался от покупки. Фиал с розоватым на просвет содержимым так и остался стоять среди прочих зелий в шкафу, нестерпимо благоухая молоком, лавандой, шоколадом и пролитыми чернилами.

Нерушимый обет о том, что как только Матье пожелает, то тотчас же будет отпущен на волю, был принесен вместо свадебной клятвы, но кто сказал, что Рауль в свой черед клятву не попытается обойти? Отчего бы не сделать так, чтоб Матье не пожелал уходить? Ни вообще, ни в чертов паршивый Геттинген — нравы у студентов простые, а житье слишком веселое, чтоб Блэку захотелось вернуться...

Старик Блэк слал Матье письма. Снова и снова уговаривал вернуться, очевидно, не оставляя мысль пристроить сына с богатой выгодой для себя или же, хотя бы в надежде на еще одного магического младенца (если этого, который есть, отсудить не удастся) — словно приобретая суку или кобылу в расчете на породистый приплод. Охранные чары, которые помогал наводить Матье, упорно продолжали пропускать всю эту корреспонденцию, будто чуя родную кровь и учитывая пожелания второго своего автора.

3.

А на Бельтайн Матье все-таки ушел.

Множество ритуалов, сопутствующих празднику, отняли у Малфуа львиную долю времени и внимания, и уже в сумерках, напоенных ароматным дымом от праздничных костров, остатками солнечного тепла, полных веселых голосов и писка пробудившихся мошек (маленькие кровопийцы с трудом поддавались любым отгоняющим чарам!), няньки — обе стрезву не слишком веселые — наябедничали, что Матье вздумалось прогуляться, но минули и пять минут, и десять — и полчаса — и никого!

Утешало как раз то, что от Майрона он в принципе не отлучался далеко и надолго, и то, что Майрон был на удивление спокоен. Общеизвестно, что у детей-магов существует мощнейшая связь с родителями, и до тех пор, покуда с возрастом не забьется все выучкой, подменяясь манерами и сводом назубок заученных заклятий, они способны чувствовать малейшую опасность или тревогу... Майрон же был спокоен и весел: он улыбался, сам с собой болтая на своем эльфийском языке, и слюнявил тряпичного зайца, которого ему недавно притащила Хелена.

— Маленький ангел! — подхалимски закивали няньки.

Ни Купидона, ни маггловского ангела Майрон не напоминал, но и не был уже таким красным и жалобно хрупким, как в феврале, — он был вполне приятного розового цвета и приятно округлым. Более того — с очаровательными ямкам на щеках, а светлый пух на голове загустел до состояния мягких кудряшек удивительного светлого цвета, как был у Малфуа и каким немало гордилась когда-то покойная маменька: не соломенная желтизна, а благородный серебристый оттенок, гордо именуемый платиной.

Огромный пес все так же караулил колыбель и щерил свои огромные клыки, однако, больше не пытаясь броситься. Рауль усмехнулся: кто бы подумал, что сам, подобно своему сквибу, начнет пытаться приручать всякую лохматую живность — пусть и по большей части, чтоб приручить сквиба... А Майрон — переливчато засмеялся в ответ.

Матье вернулся спустя полтора часа, неведомым образом неслышно просочившись сквозь ограду, веселый и оживленный, как в самые лучшие дни. От него пахло дымом и летними цветами, в волосах запутался зеленый лист, и сами волосы, бывшие чуть ниже плеч, отросли так же сильно, как осенью. Майрон к тому времени успел вдосталь угоститься молоком из рожка, рыгнуть на отцовские кюлоты и камзол, ткнуть пальцем в глаз псу, обмочить юбки нянькам, снова поесть и, наконец, заснуть сном усталого праведника, совершенно очаровав Малфуа. Шевалье уже успел себе намечтать, что надо заказать еще с пару десятков костюмчиков стального, изумрудного, голубого и синего цветов, которые должны будут небывало подойти к цвету волос и глаз Майрона, а потом еще надо будет непременно купить для него пони, а с отправкой в школу можно будет вовсе повременить — учителя ведь могут приходить домой...

— Я вернулся, мой хороший, — не то прошелестел, не то прозвенел голос Матье, чтоб вернуть шевалье из заоблачных далей в собственный странный мир, где у Блэка были по пояс локоны, а лицо еще хранило следы нечеловеческой красоты.

— Быстро же ты.

— Меня довезли обратно.

— Ну, надеюсь, ты хорошо повеселился.

Матье пожал плечами — слишком благостный и разнеженный, чтоб как-то сторониться, он впервые подпустил Рауля так близко, что можно было почувствовать окутывавший его сладкий запах теплой ночи и стихийную магию, вольно и вольготно струившуюся по нему, не угасая и не рассеиваясь... Как иначе было бы объяснить то, что дубовый лист будто бы сам стек по волосам и по рукаву, обратившись в замершую в ладони Матье филигранную безделушку?

— Они все-таки всучили мне свой подарок для Майрониэл!

— Покажи!

Сам не свой — так можно было сказать про Блэка: с февраля Рауль ни разу не видел его таким почти как прежде ласковым. А что в глазах Матье все еще жило пламя костров, разведенных не-людьми, оттого делая их чуть сильнее безумными, — все пустое. В любом случае посещение холма явно пошло ему на пользу: иначе не удостоиться так доверчиво протянутой ладони с вычурной фибулой, а Рауля даже не фибула заинтересовала, сколько длинные пальцы с полустертыми следами чернил — ровно так, чтоб перецеловать каждый.

А потом — сойти с ума от долгожданного тепла, от широко распахнувшихся глаз и распахнувшихся навстречу губ, таких сладких и желанных.

— Как же я ждал тебя... как же скучал... как же я люблю тебя...

4.

Блэк играл в собственные непонятные игры, смысл которых, кажется, теперь сводился к тому, чтоб подразнить и не подпустить. Хотя, возможно, он просто давал понять, что окончательное прощение еще придется заслужить, а может — просто еще и хорошо помнил о пережитой боли, и то, что подобная "молния" два раза в одно дерево не ударит, служило слабым утешением. Рауль уже дал себе зарок не спешить сам и не торопить Матье, чтоб не нарушить восстановленный мир, но подобная медлительность дорого ему стоила. Сдерживать себя было трудно, а такого количества ярких снов Рауль не пересмотрел еще в бытность школяром, впервые возжелавшим чужого тела. С того вечера Матье больше не позволял себе ничего дальше почти что братских поцелуев, и то все время пытался увернуться. Правда, злиться, шипеть и фыркать в ответ на попытку подойти к Майрону больше не пытался — значит, снова начал доверять...

Наследник Малфуа очаровывал с каждым днем все сильнее, и это побуждало отца к таким выкрутасам, что все соседи не могли прийти в себя от смеха над его чудачествами. Казалось, Рауль в какой-тот мере заразился ими от Блэка, разве что на свой лад. Точные уже сейчас копии модных взрослых костюмов просто без числа, игрушки, которые привозились отовсюду, — все, до чего младенцу предстояло еще расти и расти, чтоб хоть как-то оценить, — все это было еще простительной прихотью богатого француза. Но то, что надменный Малфуа не думал отослать потомка расти в деревню под надзором нянек, и то, что периодически его самого можно было видеть, вдохновенно и своеручно нянчащего крикливый сверток, с абсолютно бездумным видом сюсюкающего при этом всякий бред — было уже смешно. Хотя, надо признать, безумно умилительно, особенно учитывая, что мальчишка был всего-то бастардом. Пусть и признанным семьей и Древом... "Дитя Магии своей собственной магией так заставляет!" — единогласно было решено всеми окружающими. Фенелла Флинт, по крайней мере, считала именно так, хотя и сама наследника Флинтов куда-то отправлять не думала:

— Так мне гораздо спокойней за Патрициуса!

В округе, действительно, было не совсем спокойно, и даже Матье, все так же Фенеллу отчего-то не терпевший (пусть и не высказывавший ей этого в лицо), был согласен. Холодная и снежная зима выгнала из окрестных лесов и рощ сильно расплодившихся в последнее время волков. Голод заставил зверей потерять всякий страх перед людьми: трех недель не проходило, чтоб они не увели какую-то скотину у крестьян, а в феврале нашли загрызенным мужчину из соседнего поселка, а потом — так же загрызенных до полной неузнаваемости двух местных гулящих девиц... Магглам это не нравилось: они несколько раз устраивали службы у себя в церквях, чтоб их единый бог уберег от хищников, а потом в отчаяньи (не иначе как оставшись без своих шлюх) чуть не подожгли дом Хелены, потому что наверняка ведьма навела на окрестности оборотней. Вслед за магглами беспокоились и маги: во-первых, округа становилась для них небезопасной, и отводящие взгляд чары не могли провести вооруженную вилами и цепами толпу, а во-вторых, как не парадоксально это звучало, но "оборотень", впервые прозвучавшее именно у магглов, у магов нашло свое подтверждение: судя по всем признакам, здесь и вправду могла объявиться безумная тварь...

Рауль о происходящем слушал вскользь и вполуха: его волновали гораздо более близкие вещи. О расстроившейся свадьбе к тому времени пронюхали все окрестные маменьки и тетушки, и Рауль ощутил на себе в полной мере, что значит, когда открыт второй сезон охоты. Воспитание не позволяло отказаться от всех обрушившихся на него приглашений и не приглашать в ответ, равно как не позволяло вести себя грубо и негалантно, чтоб малость ослабить напор всех этих Гортензий-Виол-Алисий, крутивших перед лицом сверх моды открытыми прелестями и несущих всякую откровенную чушь в качестве светской беседы. Нет сомнений, женщине, рассчитывающей на удачное замужество, ум следует прятать как можно дальше, но не настолько же далеко, чтоб самой потом его не смочь найти... Это было довольно забавно — было бы, если бы не было так раздражающе утомительно.

1.

Может, Матье и считался безумным, но Малфуа уже давно был с таким утверждением категорически не согласен. Да, Блэк был достаточно невежественен, но исключительно от недостатка образования, который при любой возможности усиленно восполнял, будучи очень усердным по природе, вдобавок — не стеснялся ни своего невежества, пытаясь как-то его замаскировать за красивыми фразами, ни своих истинных чувств и эмоций, подчас абсолютно нелестных для адресатов... Рауль же отлично видел, как неизменно разумно Блэк всегда поступает. Может, конечно, все так же закрытая пока дверь спальни и так и не оставленные мысли о Геттингене не были такими для шевалье приятными, но и тут можно было найти рациональное зерно. Ведь Матье наконец-то дорвался до учения и не собирался упускать возможность в силу своего сквибства изучить хотя бы маггловские науки, а Рауль теперь с гораздо большим усердием, чем год назад, старался доказать свою любовь не только в общей постели. До нее вообще было еще шагать и шагать, судя по всему, но отступать и идти искать новый объект для своих похождений шевалье почти не жаждал. Особенно в дневное время.

В любом случае, разумность (а иногда даже и чрезмерная, ибо сколько же можно!) Матье сомнению не подлежала. По крайней мере, до его исчезновения в Бельтайн — это точно, но и тогда можно было разве что пожурить Блэка за неосторожность — и не более того. Но с того памятного вечера отлучки случались еще несколько раз, несмотря на просьбу собою не рисковать. Каково же было злое удивление Рауля, когда среди бела дня он обнаружил Матье прощающимся у ворот с незнакомым всадником.

— Он меня часто довозит, после того как довозил с пустошей, — простодушно сообщил Блэк. — В Бельтайн.

А вот тогда начинало казаться, что прошедший год Блэка все же ничему не научил. Потому что когда прощаются просто приятели или знакомые, то рукопожатие или невинный братский поцелуй возможны, но попытки подольше удержать чужую руку в своей, обнять за талию или плечи, погладить по волосам явно были излишними. Слишком уж личными — возможно, полезь чудак целоваться, это не выглядело бы таким явным притязанием на чужую территорию, да и Матье сообразил бы быстрее, что от него понадобилось...

А понадобилось — это точно, потому что с февраля, едва перестав походить на молодую траву, такую же слабую и бледно-зеленую, Матье расцвел еще ярче, чем когда был на сносях. Стройный почти как и раньше — и это подчеркивали пошитые почти в обтяжку кюлоты и камзолы, в светлом загаре и нежном румянце от долгого пребывания на воздухе — ему никогда не требовалось никаких красок для лица, с безупречно правильными чертами лица, Матье был великолепен. Со временем его красота становилась более зрелой, и при всем фарфоровом изяществе никто не смог бы упрекнуть Блэка в излишней женственности и мягкости — Блэк был слишком хорош, чтоб не привлечь ничьего внимания.

На всякий случай и с великим злорадством Рауль поставил на подходах к воротам несколько крайне неприятных, хоть и не сильно опасных магических ловушек, но их пришлось вскоре снять. Потому что в одну влип сам Матье, едва не переломав себе ноги, в чарах сети запутался здоровенный и очень злой дикий кабан, а по уши в гиппогрифьем навозе оказалась карета мадам Флинт. Фенелле Флинт вообще периодически вблизи шевалье везло на разные неприятности, будто кто нарочно их двоих проклял...

На попытку расспросить, что это за гость повадился приезжать в чужие владения, и попытку раскрыть глаза Блэку на то, за чем именно, тот только разводил руками:

— Он же не просится в ворота! И катает меня! И говорит со мной про все, и говорит, что тоже хотел бы поехать учиться в маггловский университет в Геттингене, потому что это было бы замечательно — не ехать одному...

Будь на месте Блэка кто-то из французских любовников Рауля, можно б было заподозрить, что тот пытается вызвать ревность, желая дорогого подарка или чтоб шевалье придумал какое-то новое развлечение, и тогда все легко можно б было расставить по местам. И это-то и ставило в тупик, потому что, безотказный и тихий, Матье был абсолютно равнодушен к дареным украшениям, предоставляя им валяться на столе в том же порядке, в каком и были, сделав исключение разве что для фамильного кольца, да и то сколько раз пытался вернуть, а шелкам и бархату предпочитал все более простые и немаркие вещи, будто боясь задать лишней работы прачкам. И потому — Раулю отчаянно приходилось придумывать что-то, чтоб Блэк не чувствовал себя обделенным вниманием.

2.

Проводить досуг рядом в кабинете, как до рождения Майрона, оказалось не так уж плохо, если не обращать внимания на то, что такой досуг был довольно однообразным, так что, скорее, был просто скрашиваньем рутины. Правда, младший Малфуа упорно не желал слишком часто и надолго оставаться с няньками, и потому — возился или спал здесь же в своей колыбельке-корзинке. Правда, очаровательного Матье, в самом деле сосредоточенно листавшего книги и свитки, хотелось иногда опрокинуть прямо на стол, разлив чернила, особенно когда тот, задумавшись над какой-то очередной строчкой, начинал задумчиво посасывать кончик пера своими яркими влажными губами.

Один раз так чуть не случилось, когда Блэк пристроился рядом, прося объяснить содержание страницы учебника. Теплый, податливый, еще более шелковый под шелком рубашки, Матье и ахнуть не успел, как оказался усажен на край стола, а шевалье проворно воевал с застежками на камзоле — они целовались, пока хватало дыхания, и Рауль бесконечно шептал разные глупости, не слишком цветистые, но от чистого сердца и довольно непристойные. Жаркая кровь шумела в ушах, и Малфуа пропустил тот момент, когда ласковые руки перестали обнимать его и начали отталкивать, а лицо Блэка жалко наморщилось:

— Пожалуйста, пожалуйста, господин Рауль, пожалуйста, не надо...

Наверно, из всех способов добиться желаемого Рауль кроме амортенции не признавал только силу — потому что она была уделом только тех, кому брать больше было решительно нечем, и с трудом, но все же он оторвался от желанного тела: дементоров мальчишка, похоже, собирался заплакать.

— Я не тороплю тебя, мой Матье, не надо меня бояться...

Произошедшее было исключительно неприятным, и Рауль долго пытался понять, в какой момент все пошло не так, что Блэк, отвечавший ему с не меньшим пылом, чего-то испугался. До такой степени, что от попытки помочь одеться — и то пытался увернуться с бесконечным "Пожалуйста, не надо!".

— Я люблю тебя, мой Матье, — шептал шевалье в аккуратное розовое ухо с чуть более острым, чем было бы положено обычному человеку, верхним краем: после весеннего побега наутро все черты эльфов снова уступили у него место обычным, человеческим, а эта — так и осталась.

Руки баюкали Матье, как того же младенца, а в разуме теплилось — не сорваться бы со своего же собственного поводка, и неизвестно, на сколько хватит сил... Хотя, возможно, все так и было изначально, потому что кто станет обращать внимание на уши какого-то лохматого сквиба...

Арнеб Блэк, чтоб ему в посмертии потом не проикалось, снова и снова настоятельно уговаривал сына вернуться в свой дом, и слава Мерлину, что Матье хватало разума не соглашаться на подобное. Старик подумывал об очередной женитьбе, между делом спуская будущее наследство в карты, подумывал, как бы с большей выгодой и меньшими затратами пристроить дочь (девчонка периодически заявлялась поплакаться брату на нелегкую долю девушки на выданье), но мыслей о внуке тоже не отставлял — и периодически намекал на то, что за родную кровь готов даже судиться...

Наверно, из-за опасений, что старый Блэк и молодой пересекутся, Рауль все же оставил безумную мысль выводить в свет Матье, как если б тот был законным супругом, — а ведь ему, наверно, было б весело: он ведь любил и музыку, и танцы, и выезды — хотя бы наблюдать издали...

Охоту Матье не любил и не переносил, но с удовольствием после столь долгого перерыва скакал верхом. Скрепя сердце, Малфуа дозволил Матье сколько угодно кататься по парку, взяв слово, что тот не будет уезжать из Менора в одиночестве — и не на следующий ли день негодник вновь оказался за оградой!

— Но ведь я и вправду не один! — не остался Матье в долгу. — Мы катались вместе, и только до речки.

— До речки его... До кустов соседних как-нибудь! — злился шевалье уже не в шутку. — Ты что, Матье, совсем не понимаешь?

Что именно надо понимать, Рауль вслух не произнес, но как можно было не заметить таких простых вещей! Что этот нежданный соперник под любым предлогом, поправляя что-то на его Матье или амуницию на лошади, старался прикоснуться к Блэку самым наглым образом, бесцеремонно лапая то за ловко обтянутое кюлотами колено, то гладя по щеке — словом, как Рауль когда-то, соблазняя своего сквиба, делал сам. А Матье, простая душа, так и не смог извлечь должного урока:

— Мне так весело с ним! Будто с Леей: я иногда просыпаюсь утром и уже думаю, что день будет хорошим-хорошим, потому что сегодня снова увижу Квотруса!

3.

Рауль никогда не смог бы предположить, что много найдется кавалеров, способных и желающих с ним соперничать, и уж вовсе не мог представить себе, что соперником ему окажется сопляк Нотт! Тот самый, который помог отойти в лучший мир старшему братцу и который после памятного суда на какое-то время будто исчез.

Убить бы его, конечно, навряд бы убили и не изгнали бы, потому что, как ни крути, он оставался наследником Рода, а вот услать подальше на год-другой могли запросто, чтоб забылась некрасивая история. И вот — пожалуйста! Сыт-здоров-весел и внезапно — с претензиями на Матье! Всей змеиной семейке Ноттов, включая тех, кто давно спит в семейном склепе, стараниями Малфуа явно икалось нынче не переставая. В отместку за какие-то свои обиды или еще за что-то, кроме прочего Нотты попытались спеться с отцом Матье, попросив младшего Блэка уже для нынешнего наследника и предложив такую виру, что стало ясно, на какое благое дело будут пущены деньги Рауля. Плеяда Блэк случайно проговорилась об этом, будучи в гостях, — девчонка по приказу отца каждый день теперь наряженная, будто на праздник, кажется, совсем поглупела от страха перед предстоящим замужеством. Со стороны Ноттов подобное было все-таки неудивительно: семейка очень даже рассчитывала на Дитя Магии, чтоб подлатать нанесенный вырождением, а теперь еще и братоубийством, ущерб...

Это-то Рауль попытался донести до Матье, в красках расписав, что в том доме с ним церемониться не станут, упоив не самым безвредным зельем, чтоб получить сильного мага, а то, чем именно для Матье все закончится, никого не интересует. Сквибов там всегда ценили дешевле собаки. Блэк же взъелся, заявив, что, по крайней мере, собственных детей там ценят больше и никто даже спьяну не брякнет повитухе, что черт с ним, с младенцем, и спасайте любовника. Малфуа присоветовал спросить у Квотруса, отчего же умер его старший брат Кирвиниус — Блэк спросил, не тот ли это Кирвиниус, которого Рауль смертельно ранил на дуэли... И хотя потом Рауль смеялся, поймав Матье в охапку, говоря, что ссора вышла совсем семейная и что если Блэку возжелалось законного брака, то фамильное кольцо все так же у него и рука, сердце и кошелек все так же предложены без всяких обжалований:

— Я тебя очень люблю, мой Матье!

Матье же продолжил обижаться, а в следующий раз оказался за оградой в компании Квортуса явно назло, и назло же — явно подозревая, что за ними наблюдают, — позволил себя совсем не по-дружески обнять и расцеловать.

Маркиз был прав, говоря, что вместе с любовью неизбежно приходит и боль, и шевалье оказался столь глуп, что рискнул проверить все на собственном опыте, только вот как поступать дальше — это маркиз никогда не рассказывал. Оставалось только глушить свою тоску подручными средствами.

Блэка происходящее раздражало не меньше. Майрон беспокоился и плакал по ночам и, как однажды увидел Малфуа, Матье частенько плакал вместе с ним. Это было даже смешно: любовники тогда в кои-то веки заснули вдвоем, с устроившимся между ними младенцем — Матье обнимал Майрона, а Рауль — Матье.

Маркиз был прав: любовь толкает на такие глупости, которых в здравом уме и твердой памяти и в голову не придет. Кто мог предположить, что, оказавшись наедине, Рауль вместо всего, о чем мечтал столько времени, будет с почти отеческой нежностью вытирать мокрое лицо и невесомо скользить ладонью по беспокойным кудряшкам:

— Ты совсем загнал себя, ты устал, отдохни — не майся... И не бойся, спи — видишь, и Майрон тоже успокоился и спит? Хочешь — вместе съездите в деревню, от уроков своих отдохни неделю хотя бы… А хочешь — поедем в Лондон — там столько интересного!

Про поездку в столицу шевалье сболтнул в числе всякого прочего вздора, но Матье распахнул свою невозможную усталую синь:

— В Лондон?

— Обязательно, мой Матье, я обещаю…

Обещал Рауль не напрасно — всего день спустя тварь наведалась в деревню.

4.

Рауль не любил Лондон — слишком уж тот был неприветливым: холодный, вечно в тумане от реки и в темном дыму от топимых углем и торфом печей в домах и на многочисленных факториях (а от только возрастающего обилия последних — еще и чересчур маггловский). И мирило с ним только то, что Матье поглощал магические и маггловские чудеса с одинаково сильным восторгом. Из магазинов с книгами его вовсе пришлось уводить за руку, а то бы так и остался там жить. Театр Блэка восхитил невероятно — по дороге обратно в гостиницу Рауль без слов и вполголоса, задумавшись, то и дело принимался напевать то, что слышал. А поездка на конную ярмарку оконфузила немало народа: Матье то там, то сям простодушно замечал, что у какой-то лошади — фальшивая грива, а другая — перекрашена в модный цвет, а третья выглядит смирной, как теленок, только потому, что ее щедро напоили маковым настоем...

Лондонские друзья шевалье, которым пришлось представить Матье как своего секретаря и управляющего (мало кто оставался не в курсе пристрастий Малфуа, и эти приличия были шиты белыми нитками, равно как и слова "Он мне просто как родной!" несли в себе неприкрытое предупреждение о том, что с какими-то намереньями к Блэку лучше не приближаться) долго веселились. И в шутку пугали, что непременно переманят управляющего, особенно такого очаровательного... Рауль, что делать, смеялся вместе со всеми, однако этот смех был слегка нарочитым.

Еще поход по чисто маггловской части Лондона закончился покупкой полугодового запаса книг. Не следовало сомневаться, что большую часть Матье проглотит за месяц-другой, читая до упора, а потом — дивно краснея глазами от недосыпа, чем непременно вызовет новые претензии мадемуазель Блэк: ах, Мерлин, бедный братик опять плакал! А в качестве совсем взрослой игрушки, в дополнение к книжкам по маггловским травологии и изучению диких тварей была бережно упакована в солому и коробки медная трубка на подставке, с множеством крутящихся колец снаружи и множеством выпуклых стекол внутри, чтоб без всяких увеличивающих чар мочь рассматривать самые мелкие части растений или насекомых и другой дребедени... Рауль предпочел бы, чтоб Блэк игрался в обществе него и шелестел не страницами, а только полупрозрачным шелком свежих рубашек, более предназначенных быть снятыми, нежели надетыми.

Шевалье думал, что Мерлин их увел в Лондон, не иначе, потому что оборотень объявился совсем рядом с поселком, и на этот раз сомнений, что хозяйничал тут совсем не волк, у совета магов не оставалось. В тот же день, когда Блэк и Малфуа вернулись домой, в Уилтшир прибыл десяток авроров, обязанных прочесать местность вдоль и поперек: на этот раз жертвами оказались старуха и ребенок. Магглам такое тоже не нравилось, и в Уилтшире наряду с магами, служащими закону, разместилась рота маггловских солдат — правда, те искали обычного волка. В смысле, не оборотня, просто, по описаниям, чрезмерно крупную и наглую скотину.

От такого обилия ярких мундиров повсюду становилось не по себе и наводило на мысли о войне. Главы родов чаровали по мере сил границы своих владений, молодые люди заключали пари, поймают оборотня или нет, и подбивали друг друга организовать свою собственную охоту, а дамы на всех вечерах неизменно все разговоры сводили к тому, как страшно стало выйти из дома. Дамы, конечно, немало кокетничали, но некоторые, даже не надеясь на магию (большинство из которой все равно оборотней не брало, да и откуда взяться серьезным боевым навыкам у тех, кто всю жизнь практиковал только бытовые чары), на полном серьезе требовали для себя маггловские пистоли с серебряными пулями. Даже бесстрашная Фенелла обзавелась в эти дни охраной, заявив, что воительница из нее слишком неважная, а вот со свитой можно вполне ощущать себя королевой...

Матье уже очень давно, все же в какой-то мере вняв голосу разума в лице Рауля, не убегал к своим эльфам — все было заботой меньше. Правда, другая головная боль никуда не делась, оказавшись под воротами уже на следующий день после их возвращения из Лондона. Чары позволяли уследить это, да Квотрус Нотт и не думал слишком-то прятаться — кажется, щенку требовался хороший урок. Даже просто трепка, ибо несовершеннолетнего школяра (обучавшегося дома "по слабости здоровья", а точнее — наверняка из-за лени и слабого магического уровня, приправленного поганым и чересчур спесивым нравом), даже на дуэль не вызовешь.

Нотт и не думал прекращать своих поползновений, то норовя поправить на Матье шарф, то прическу, то вовсе беззастенчиво погладить по щеке, пока они с Матье поверх брошенного плаща сидели на траве по ту сторону ограды. Матье взахлеб рассказывал о своем путешествии — они оба смеялись, — а все слишком уж откровенные жесты пресекал с тем же смехом:

— Я бы предпочел, чтоб вы не выходили за рамки дружеской беседы, Квотрус!

Если приглядеться, то можно было заметить сходство между Малфуа и Ноттом: и тот, и другой были высокого роста, оба щеголеваты, оба недурны собой, оба светловолосы (хотя у Квотруса его блонд отсвечивал совершенно неблагородной рыжиной) — но, в отличие от шевалье, Нотт был безудержно и безобразно юн. Слишком — и от вида такой цветущей юности на губах появлялась желчная горечь, потому что сам Рауль уже давно вступил в пору зрелости.

— А если я не хочу быть другом! — Квотрус подпрыгнул на месте. — Если мои родители уже говорили с твоим отцом о вире и он сказал, что даже дал бы свое согласие?

— Что за глупости!

— Это не глупости! Они хотели в наш род Дитя Магии, но мне-то нужен ты! Я честно, я непреложный обет могу принести, я... я сам согласен пить это зелье!

— Не стоит, Квотрус. Да и я не стою таких жертв.

— Но я же люблю!..

— Не говори так! — всполошился Матье. — Мне нельзя такого говорить! Это плохо, это очень плохо! Тэль предупреждала!..

— Бред!

Матье был старше, а Квотрус — выше и сильнее, так что Нотту не стоило труда опрокинуть своего оппонента в траву, явно намереваясь на деле доказать, что не любить Блэка — невозможно. Со стороны это было даже красиво: черное и белое, перемешанное дыхание, буйство молодости во всем его цветении...

— Не намного лучше, чем ведешь себя ты, Матье! Прогулка закончена, домой! А вы, месье Нотт, ступайте-ка домой подобру-поздорову, если не вздумали еще навестить старшего брата — он там небось все посмертие истоптал, ожидая с вами встречи и готовя речь!

1.

Магом или магглом оказалась гроза округи — неизвестно. В любом случае оказалась на редкость сообразительной, внезапно прекратив свой разгул и в ближайшее полнолуние не выдав себя даже воем. Магглы (которые совместными усилиями разогнали не только волков, но и всю безобидную дичь и едва не до смерти отходили местного пьянчугу, вздумавшего от кабака до дому пройтись на четвереньках) — те уже вовсю готовились праздновать победу над грозным хищником. Маги же ощущали себя не слишком уютно, зная хитрость полузверя. Если уж он вырос настолько мощным, что с взрослым человеком или крупным животным расправиться мог только так, то явно привык выживать и в худших условиях.

Рауль с грустью сознавал, что сам таким же манером не живет — выживает. Невесело ему жилось в бытность узником в тюрьме Визенгамота, но еще хуже — в плену у собственной совести.

Защитные чары над Менором почти полностью защищали его от внешних факторов, но и наружу почти ничего не пропускали, и потому-то почти все, что там чаровалось, было скрыто от прочих магов. В тот день, когда мир между ними с Блэком снова сделался донельзя хрупким, таким, что достало б одного дыхания — и рассыпался б на тысячу не подлежащих восстановлению осколков, как стеклянная игрушка о паркет, Рауль будто обезумел.

Есть моменты, которые стыдно и неприятно самому же вспоминать, потому что становишься сам себе отвратителен, и до сих пор совесть Рауля была практически незапятнанной. Маркиз был прав, говоря, что любовь несет с собой не только созидание, но и разрушение, иной раз несоразмеримое. Любовь Елены погубила Трою, а любовь Малфуа до дна разъела его собственную душу. Как разъедают ее непростительные проклятия, как разъело ее прозвучавшее в спину Матье отчаянное до боли:

— Империо!

Шевалье не любил вспоминать тот день, не любил вспоминать прозрачно-равнодушные глаза Блэка, когда приказывал тому мягко, но решительно отказать Нотту от дома. Не любил, ненавидел вспоминать сам себя, когда дома как безумный набросился на своего Блэка, и все случившееся потом — потому что сам себе напоминал животное, а все напоминало смесь изнасилования и некрофилии: более равнодушным любовником могла бы стать разве что каменная статуя.

Были безнадежно правы все те, кто твердил, что Империо — худший товарищ в любовных делах, и безнадежной была тоска, плотно поселившаяся в душе, когда его Матье, его лучший возлюбленный, его нежный мальчик, молча и небрежно стер ладонью сбежавшую слезу, рваной шелковой рубашкой стер кровь со своих ног и ушел к себе, не требуя ласки и не просясь остаться. Идеальный любовник. Идеальная боль в сердце. Империо и вправду предоставляло тело в полную власть проклявшего, но совсем ничего не могло поделать с тем, что тела было слишком мало.

С того памятного вечера Рауль к Блэку больше не прикасался.

Более того, он вечно ловил себя на полусказанном "Фините Инкантем" — и только понимание того, что весь его мир рухнет окончательно, заставляло замолчать. Уйди Матье — и Рауль останется призраком в своем белоснежно-прекрасном Меноре, привязанный к дому, но лишенный желания жить и поддерживать жизнь в нем...

Хотя нет, жизнь бы здесь осталась. Майрон.

Чудесный, румяный, белокурый ребенок, синеглазый и с недетски серьезным взглядом. Майрон Аврелий. Еще одна долька сердца, живущая отдельно от всего остального. Рауль не мог бы точно сказать, когда полюбил приходить к нему не за тем, чтоб осведомиться у нянек, здорово ли дитя и нет ли каких-то срочных или не очень пожеланий для покупок, а чтоб говорить с самим наследником, который не понимал ни слова из всего этого велеречия. Привык брать Майрона на руки, чтоб убедиться, что потомок не исхудал и с каждым днем все крепчает, или чтоб в парке показать какой-то новый цветок, или статую, или павлина, раскинувшего кружевной веер хвоста. Или запускать в танце мелкие цветные пульсары, чтоб быть удостоенным очаровательной четырехзубой улыбки. В такие минуты жизнь была прекрасна!

А ночью — в духоте спальни ворочаться без сна, слыша где-то у границы владений тоскливый не то волчий, не то еще чей похлеще вой и думая, что такая песня — вполне отвечает и его, Малфуа, настроению.

2.

Не зря вроде бы само по себе безвредное Империо было все же непростительным — то есть тем, которое с переменным успехом использовали только или преступившие закон, или его служители. Что-то все равно разладилось в Матье, и особенно заметно это было именно для Рауля. И дело было даже не в мигренях, на которые Блэк стал иногда жаловаться.

Все то время, что Блэк провел в Малфуа-Меноре, над Менором и окрестными деревнями будто бы незримо повисло невесть за что дарованное благословение природы: редкое для Британии яркое и даже жаркое солнце отсюда будто бы и не уходило. Сказочно пышно, словно в Италии или на родине шевалье, цвели не только парк и сад, но сады и огороды в ближних поселках. Арендаторы собрали в прошлом году небывалый урожай: кладовые ломились от запасов, амбары были полны зерна — кроме как в праздники, мельница не останавливалась ни на день! — а в подвалах бродило в бочках крепкое темное пиво и зрело в оплетенных ивой бутылках сладкое фруктовое вино. Скотина хорошо плодилась, и весь ее приплод миновали тяжелые болезни, бесчисленны были стада коров, овец и свиней, в самом захудалом дворе гуляла без счета упитанная домашняя птица... Зная таланты Блэка, можно было догадаться, что там, где не доходили его руки, наверняка доходили руки у его не-людских помощников и покровителей.

Теперь — нет, не случилось чего-то сильно страшного: мор не напал на людей и скот, урожай не погиб, погорев или сгнив на корню, но разом вернулся сюда привычный климат, оказавшийся с непривычки безнадежно промозглым, со всеми причитающимися его скудностью и грязью. Только за счет того, что весна и два месяца лета простояли хорошими, жатва была не хуже, чем у соседей. Парк еще держался, не иначе помня, сколько Блэк с ним возился, но с течением времени безнадежно вял — в свой вроде как отмеренный срок, а то и раньше, — сразу и весь. Вспоминались и слова Арнеба Блэка, что Блэкхолл умирает, и теперь как никогда ясно становилось, почему именно: ту жизнь, что еще там оставалась, поддерживал собой его сын — сквиб, наделенный от щедрот фейри сказочным даром и собственной не похожей на их, привычную, магией... Мальчик-жизнь, мальчик-сердечная-боль, мальчик, который не желал здесь оставаться, и с которым расстаться было выше сил...

Жизнь не уходила из Менора, но замирала, засыпала, становясь будто глуше и тише, и теперь слишком много приходилось прилагать усилий, чтоб увидеть его в истинном свете... Рауль уже и не пытался.

Арнеб Блэк снова грозил судом. Плеяда перед отъездом в школу снова плакалась брату, что ей не дадут доучиться, стараясь успеть выдать замуж еще до совершеннолетия, пока она не имеет никакой своей воли вовсе. Это, кстати, немного всколыхнуло будто бы впавшего в спячку Матье: он пришел к Раулю за советом, словно и раньше, с целым потоком слов и эмоций, и только потом заметив в кабинете Артура Принца. Как так получилось — неизвестно, но немолодой и не слишком привлекательный, особенно из-за неровного шрама на правой щеке, Принц был одним из немногих, при ком Блэк не дичился абсолютно. И потому — только виновато всплеснул руками:

— Вот такая вот грустная ситуация получается! Лея — совсем в панике, а следом за ней — и я. Доброго вечера, господин Принц! Вы соскучились по Майрону?

Этот было почти поводом для мелкой и нестрашной ревности — наследник Малфуа был точно так же радостен при встрече со своим крестным, как и его родитель.

— Майрон очень-очень обрадуется!

— Очаровательный ребенок, — вздохнул Принц, когда Матье умчался прочь с неподобающей возрасту и воспитанию прытью. И при всем возможном очаровании явно не про Майрона. — Даже удивительно, что сестра при всей их похожести такая неприглядная — мать была красавицей, а дочь в отца пошла, будто назло!

Потом они говорили о своих делах, потом — вернулся Матье с Майроном, принаряженном в очередную порцию бархата и кружев (что все равно не спасло новый костюм Принца от знакомства с высушивающими чарами), и с теми же собственными печалями:

— У меня уже голова болит от мыслей, а придумать получилось какой-то совсем бред!..

А потом случилось небывалое: вручив сына Артуру, Матье устроился на подлокотнике кресла Рауля, склонив голову к тому на плечо.

Ничего в том вечере не было особенного, кроме того, что Рауль чувствовал себя изголодавшимся по такой семейной идиллии и как никогда сильно желал, чтоб новый день не наступал вовсе.

А ночь разочаровала — не желая давить на чары и не желая повторения последней их встречи тет-а-тет, он шепнул Матье:

— Если у тебя не найдется к тому препятствий, можешь прийти на ночь ко мне в комнату, мой Матье.

Матье не пришел.

3.

Ближе к Самайну, когда и королевские солдаты покинули Уилтшир, и авроры вернулись на свои места, тварь распоясалась снова и с новыми силами. И за головы пришлось схватиться абсолютно всем: она будто обезумела, вне всяких полнолуний уничтожая скот, а потом и вовсе объявившись при свете дня.

Это-то и послужило поводом появления на пороге ведьмы-сквиба: магглы из поселка на этот раз всерьез обвинили ее в оборотничестве и собрались повесить собственными силами, не дожидаясь судей. Подлая зверюга, которую и разглядеть толком не разглядели, перемахнула к ней во двор. Никто не стал выяснять, что наглое животное просто перепрыгнуло забор по другую сторону:

— Ведьма!

Хелену спасло только то, что по заборам она, как выяснилось, в случае опасности прыгала ничуть не хуже волка. Ну и то, конечно, что дома оказался Алан, щедро нашвырявший по толпе всяких вредительских чар.

Увы, как не повоюешь со шпагой или фамильным мечом в руке один против толпы, вооруженной только камнями и дубинами, так почти бесполезна против нее окажется и волшебная палочка — сами сколько-то полягут, но все равно ж задавят численностью. Рыжий Алан мудро не стал тратить время и силы на долгий бой, улепетнув следом за супругой и в паре с ней аппарировав к самым воротам Менора.

Как бы глубоко ни засыпал Менор, он всем своим существом отозвался, услышав древнюю ритуальную форму просьбы о приюте. Большой дом стоял на пригорке, который был когда-то крепким строением сам по себе; к тому времени древний замок спрятался во времени и в земле, но его подвалы были сплошь из грубо отесанного белого камня, привезенного сюда еще с полтысячи лет назад, и никто не поручился бы сказать, как глубоко они уходят и что за секреты могут хранить. Здесь издавна могли найти приют и защиту те, кто просил их, — и Алан с Хеленой их тоже нашли. Малфуа удивила не реакция дома — удивило то, что эти — по всему судя — полукрестьяне, откуда-то знали нужное слово просьбы, потому что оно было из того, что не рассказывают в школе, что слышат маги в своих семьях и что впитывают раньше, чем учатся грамоте и счету. Впрочем, глава семьи мог быть и вовсе не таким безродным, как казался на первый взгляд...

И другое абсолютно сбивало с толку: как оборотень мог объявиться среди бела дня?! Если судить даже по имеющимся расплывчатым описаниям, на простого волка рассчитывать не приходилось, даже просто на чрезмерно крупного. Это подтверждали и воспоминания ведьмы — зверь был слишком большим, чтоб быть кем-то иным, кроме оборотня, зверь не побоялся оказаться вблизи людского жилья и его обитателей — а ведь волки обычно довольно трусливы! — и в то же время совсем не признавал того, что было предписано ему его природой.

— Полукровка? Или даже новый вид?

— Ты слишком много времени уделяешь энциклопедии магических существ и маггловским справочникам, мой дорогой, и в тебе пропадает исследователь. Откуда ему взяться здесь, а не в какой-нибудь нетронутой глуши?

Кажется, Матье тогда почти обиделся. Потому что тем книжкам и в самом деле явно отдавал предпочтение. В любом случае, он опять был не в духе и снова жаловался на головную боль, так, что даже Майрона почти не брал на руки, только уговаривая быть потише. Совесть Рауля болела не меньше, и, когда в порыве благодарности похожая на старушку Хелена вызвалась сварить для Блэка какой-нибудь декокт от головы, он только благосклонно кивнул на эту попытку шарлатанства. Разок эта уже переплюнула дипломированного медика (пусть и специализировавшегося на неудачливых дуэлянтах), может, и теперь из нее выйдет прок.

Волк, между тем, снова буйствовал по всему Уилтширу, авроры снова появлялись в Малфуа-Меноре, на этот раз — чтоб допросить так и обосновавшихся там беглецов. Рауля даже такой невинный визит не обрадовал:

— Кажется, еще немного — и при виде красных мундиров я буду впадать в бешенство, словно испанский боевой бык!

Фенелла смеялась этой шутке, неизменно делая испуганное лицо:

— Ах, господин Малфуа, спроста ли? Не под вашей ли личиной прячется какой-нибудь жеводанский оборотень?

Раулю, маменька которого как раз получила от отца предложение о замужестве, где-то в то время, когда творились облавы на обезумевшего зверя в Жеводане, пожимал плечами:

— Не знаю, не знаю... Но еще немного таких незваных гостей — и жажда крови проснется самая дикая!

4.

Неизвестно, насколько в том была заслуга Хелены и ее травяных отваров, но Блэка и вправду поотпустило.

Рауль едва снова не сорвался в бессмысленную ревность, заметив, что его Матье проводит в обществе ведьмы все свое свободное время, и от новых глупых дел и мыслей его удержало только то, что это время пошло его Матье только на пользу. Возможно, дело было в том, что смуглая, как уголь, и неприглядная на вид ведьма чем-то напоминала ему любимую сестру, а говорить ведь можно о чем угодно до бесконечности, хоть о тех же цветах или о делах и успехах Майрона...

Впереди было еще много времени для ожидания, пока Майрон самостоятельно пойдет и достаточно окрепнет, но смирный белоснежный пони уже фыркал в конюшне, и были готовы сразу два костюма абсолютно непрактичного нежно-зеленого цвета — чтоб, когда белокурый мальчик, уже сейчас прекрасный даже на самый взыскательный взгляд, будет кататься в лесу или в парке, его и в самом деле можно было бы принять за настоящего эльфа. Но пока же даже сам шевалье не рисковал выезжать в лес в одиночку.

Майрон не боялся лошадей и, когда раз в шутку Рауль поднял его на коня и усадил перед собой, только засмеялся, а когда Снежный Хвост, уловив едва слышный волчий вой и испугавшись, едва не сорвался в галоп, то не испугался и не расплакался. Это можно было списать на неразумность, но для неимоверно гордого Рауля тоже стало доказательством отчаянной храбрости наследника. А волк — что ж, пусть волк попробует сюда сунуться.

Для Малфуа незаметно стало привычкой каждый вечер проверять защиту Менора. Раулю не хотелось рисковать из-за того, что дом теперь почти вечно сонный, и каждый вечер он лично обновлял защищающие чары — от зверя лесного и от незваного гостя. От таких незваных гостей еще хорошо помогали закрытый камин и антиаппарационные чары над парком. Собственно, малопочитаемый визитер в доме мог объявиться всего-то один — Арнеб Блэк, но общаться с ним не хотелось ужасно, ни светски, ни на языке портовых грузчиков, коим сам Блэк как-то не побрезговал даже в присутствии Майрона. За что, собственно, был и отлучен от Менора.

Впрочем, старик уже начинал осознавать, что терять родство — пусть и такое, не освященное узами брака, — не годится, равно как и не годится терять небедного и непритязательного кредитора в лице Малфуа. Так что приглашение в Блэкхолл было не просто сочинено секретарем, а написано им лично. Старик был хитер: отказаться от простого визита не составило б труда, но трудно было б проигнорировать помолвку Плеяды Блэк, куда был приглашен весь местный свет. Оставалось только списать на то, что тесть собирается пойти на мировую, и вздохнуть:

— Бедная девочка — она так боялась этого! Впрочем, неудивительно, ведь стоило ей дождаться совершеннолетия — и под венец ее было б не загнать и под родовыми чарами...

— Напротив, — возразил Матье, радующийся этому письму, словно дорогому подарку, — Лея спасена! Потому что господин Принц обещал ей, что она будет доучиваться, а как только ей исполнится семнадцать — она сразу сможет разорвать эту помолвку! Артур Принц ее пожалел!

Смеяться или плакать — это уже была забота Принца, а Малфуа — долго смеялся: пройдошливость у маленькой Блэк и вправду была неженской, и там, где папенькина воля была непреклонной, а сам старик упорно искал максимальные собственные выгоды, — и тут она находила для себя обходные пути... Было б неудивительно, если б Принц всерьез раздумывал о женитьбе, потому что в свои зрелые годы так и не обзавелся семьей и наследником, но и не было бы ничего удивительного, если бы выяснилось, что ушлая девчонка заставила скрепить обещание Непреложным обетом.

В любом случае радостное событие планировалось на зимние праздники — и времени оставалось вовсе не так много — чтоб обставить свой приезд в Блэкхолл с надлежащей пышностью и чтоб никто (а точнее — старый Блэк) не усомнился, что дружбой и родством с Малфуа разбрасываться не стоит ни в коем случае.

Малфуа даже уговорил Матье на какое-то время отменить часть занятий в обмен на уроки танцев и этикета — что бы молодой Блэк ни возразил бы на это, Рауль все бы принял — совесть, совесть все так же не давала покоя — но тот совсем не возражал. Более того, кинулся благодарить, и тогда шевалье едва дождался момента, когда остался один, чтоб разбить о стену пару ваз и костяшки на правой руке — непростительное своими отголосками и вправду больно ело его изнутри...

1.

Состояние Блэков оценивать можно было очень по-разному. С одной стороны, про него ходили легенды, равно как и про то, каким образом было нажито, приумножено и как наследовалось: фамилия говорила сама за себя, темной магией семейка не гнушалась даже в отношении своих. С другой — Арнеб Блэк радовался, как ребенок, любому карточному выигрышу, а проигравши — не стеснялся одалживать у знакомых... Но в том, что помолвка единственной дочери и пока что официально — единственной наследницы обставлена будет с почти что свадебной пышностью, сомневаться не приходилось. В старых семьях поговаривали, что эта мода на роскошь — слишком маггловская, что раньше просто давались обеты в узком кругу родственников, а за приданое не торговались над каждой мелочью, но это скорее было завистью, чем сожалением. Раньше и девицы-то в человеческую жизнь не лезли, а сидели себе по башням тихонько да вышивали...

Из легендарной оранжереи Малфуа были выпрошены несколько корзинок цветов для украшения дома — из тех, что не хранятся под стазисом и быстро портятся под зельями, словом, которых среди зимы и не сыщешь. В несколько выходных Арнеб Блэк даже приглашал в Хогвартс портных, чтоб снять мерки для нового платья, про которое Плеяда в письме брату высказалась однозначно: "Редкая дрянь! А корсет — вовсе орудие пытки, и что только наши дуры ноют, что в школе их носить запрещено..."

Впрочем, соученицы от Плеяды удостоились многих других некрасивых слов, потому что или завидовали предстоящему замужеству ("Нашли чему, курицы!"), или дружно жалели мадемуазель Блэк ("Мистер Принц, конечно, старик, но у него даже все зубы на месте, и с ума еще не съехал — ему же сорок шесть лет, не шестьдесят!"). Что сама помолвка будет всего лишь лазейкой, чтоб успеть получить образование, Лея благоразумно старалась не упоминать в письмах. У нее очень ладилось с зельями и после школы, сразу же разорвав контракт о помолвке, Плеяда намеревалась подписать уже сейчас приготовленный на ее имя контракт об ученичестве: даже стесненная в средствах, она бы не осталась голодная и без крыши над головой. Это в лишний раз заставляло поразиться, какой удивительно неженский ум достался Лее и какой сильной помехой он мог стать ее счастью — даже некрасивое лицо иной девице было бы легче простить...

От некрасивой Плеяды мысли Рауля неизменно возвращались к другому лицу, гораздо более прекрасному. Рауль не переставал удивляться, как дается Матье любая наука — такое впечатление, что чем больше он старался изучить, тем легче все запоминалось, а когда дело доходило до танцев — то вовсе будто попросту вспоминал что-то, запомненное гораздо раньше. Наверняка на полянах у своих эльфов он никогда не сидел без дела, что даже здесь, вдали от холмов на пустоши, Матье поражал своей изысканной, не наигранной и не заученной, как у большинства, грацией. Так двигались леопарды или арабские лошади. Матье учился танцевать.

Решив, что раз уж их связь давно стала секретом Полишинеля, Рауль решил в лишний раз подразнить местное общество, заказав им одинакового покроя и с одинаковым шитьем костюмы: синий — для Блэка, в тон глаз, и черный — для себя, чтоб оттенить чудесный цвет кожи и волос. К слову, волосы на голове у Майрона тоже начинали постепенно темнеть, и в них тоже постепенно проступал благородный серебристый пепел — мальчик с каждым днем все более становился похож на отца...

Для поездки в Блэкхолл предназначалась и четверка породистых лошадей, которых запрягали в карету с гербом Малфуа — совсем немногие семьи могли позволить себе для путешествий подобный выезд. Камин в Меноре на всякий случай все равно был закрыт от Блэкхолла и от Арнеба Блэка в частности — так почему бы не обставить и это со свойственной Малфуа помпезностью?

В очередной раз обругав себя всеми мыслимыми и немыслимыми проклятиями, Рауль без труда уговорил Матье для праздника снять фамильный перстень со шнурка на шее и надеть на руку: в случае каких-либо поползновений со стороны старого Блэка этот был бы защищен.

Матье учился этикету — в старых семьях многое из того, что ему теперь приходилось заучивать, юные маги сами по себе усваивали с самого младенчества. Оставалось уповать только на то, что Блэк, в отличие от попадающих в высшее общество полукровок или магглорожденных, в любой неловкой ситуации не пытался как-то замаскировать свое невежество, а предпочитал вежливо извиниться, со всеми посмеявшись над собой же. За те считанные разы, что он бывал где-то вместе с Малфуа, Матье сделался любимцем дам всех возрастов, и кто-то даже в шутку пенял Арнебу Блэку, что тот предпочел прятать такого очаровательного юношу. О том, что те же дамы называли старика едва ли не святым за то, что не избавился от лишенного магии еще во младенчестве, никто старался не вспоминать.

2.

Помолвка была назначена на зимние каникулы в школе у Плеяды. Старик мог бы попытаться настоять и на женитьбе, но ни Принцу, ни самой юной Блэк не пришлось долго придумывать предлога, чтоб все отсрочить: кроме того, что супруга главы рода не должна была быть недоучившейся до окончания курса наук, само начальство школы не слишком охотно допускало к знаниям замужних юниц. "Дабы не отвлекать от очага семейного!" — утверждал директор, хотя на деле — чтоб все прочие воспитанницы вместе с необходимыми познаниями зелий и высшей трансфигурации не приобрели от них слишком много знаний иного рода. Высокая нравственность и нежная невинность, с его слов, нашли здесь свой оплот. Невинность — невинностью, но просвещение властвовало в школе гораздо сильнее. Со слов сестры Матье, в той же школе была уйма подземных ходов до ближайшей деревни, через которые шустрые нежные юноши отправлялись в поход по окрестным сеновалам, а по дормиториям чистых дев с рук на руки уже не одно поколение гулял список очень скандальных мемуаров одного дальнего родственника Рауля. По сравнению с ними, этими мемуарами, рассказы замужних девиц были не более чем сборником детских сказок...

Двое главных участников предстоящей комедии изрядно веселились над всеми неизбежно поползшими слухами. Абсолютное большинство неуклонно сходилось на том, что Принц совершенно прав и хорошую жену надо воспитать самому, не поручая такую важную миссию даже ее собственным родителям. Приезжавшая навестить Матье с Майроном Плеяда со свойственной ей бесшабашностью заявилась верхом и одна, с радостью избавившись от опеки престарелой тетки:

— Мистер Принц меня провожал! Он вроде бы жених, ему можно... — покачала кольцо на шнурке на своей шее: — Красивое. Когда расторгнем — придется вернуть, фамильное ведь...

Сплетни о звере, объявившемся в Уилтшире, до школы доходили в виде легенд, которые было интересно или страшно слушать, но веры в которые не было ни на грош. Так что, оказавшись едва ли не в эпицентре событий, девица Блэк только отмахнулась от братовых предупреждений, и самого Матье едва не сманила погулять: Малфуа выловил этих путешественников у самых ворот. Шевалье был разозлен и честно собрался отчитать обоих, но в итоге, при виде яркого румянца, от холодного ветра проступившего на лице Матье, залюбовавшись изяществом осанки и желая приобщиться хоть немного к чужому веселью, отправился с ними.

Таких выездов не случалось уже давно — быстрый галоп по тонкому снегу и навстречу ветру, выдувавшему из головы накопившуюся муть и тяжелые мысли. Совсем недалеко от Малфуа-Менора навстречу попался Артур Принц. Шутливо раскланявшись, он сообщил, что прибыл сопроводить Плеяду обратно до дома. Мадемуазель Блэк подобную галантность вполне оценила, моментально всучив почти-нареченному свою норовившую свалиться шляпку и затем поинтересовавшись:

— Как вы смотрите на то, чтоб слегка погоняться до ворот, любезный Артур?

— В вашем обществе — хоть под непростительное, дражайшая Лея!

Следом оба рассмеялись — и, помахав брату перчаткой, девчонка с места подняла лошадь в галоп, помчавшись без дороги.

— Кажется, мне следовало бы скорее сочинить контракт об усыновлении, чем брачный! — развел руками старый Принц, после чего ускакал следом, оставив Рауля и Матье наедине.

— Возвращаемся домой, мой Матье.

Им двоим синхронно расхотелось буйствовать и куда-то мчаться. И даже где-то незримо бродившая по просторам Уилтшира четверолапая опасность не способствовала быстроте поездки — до того хорошо было в тот вечер без спешки возвращаться в Менор! Малфуа и Блэк ехали так близко, что едва-едва касались коленями друг к другу, а чуть потянувшись, можно было достать до руки другого... Рауль так и сделал — правда, руку Матье протянул ему сам:

— Мне кажется, я никогда не видел Лею такой веселой и счастливой!

Рауль отогревал чужие холодные пальцы собственным дыханием и улыбался в ответ на ласковый взгляд из-под девичьи-густых ресниц:

— Когда ты так говоришь, мой Матье, я верю, что именно так все и будет...

Блэк же был серьезен, и с таким же серьезным выражением почти что увернулся от пришедшегося вскользь поцелуя.

Руль не попытался остановить или удержать его:

— Нам надо отдохнуть — завтрашний день будет не самым легким, а для тебя, мой Матье, — почти что экзамен — чему ты научился здесь...

3.

Шевалье слыл тонким ценителем любой, женской ли, мужской ли, красоты еще во Франции, и его мнение о некрасивой барышне Блэк можно было считать вполне пророческим — из некрасивого ребенка она выросла в дурнушку-девушку и, скорее всего, ничто не было способно в дальнейшем превратить ее в красивую женщину. Не было таких чар и зелий, что бы ни присочиняли магглы и маги в своих сказках... Теперь же Рауль со смесью досады и удивления понимал, что ошибся. Нет, даже закованная в корсет и облаченная в свежие шелка, Плеяда мало напоминала нежную нимфу, но поневоле привлекала внимание: тот огонь, который освещал изнутри лицо старшего брата, как никогда раньше чувствовался сейчас и в сестре. Она не была красивее всех прочих подруг, нет — она была интереснее. И что скрывать, немалый рост Плеяды меркнул на фоне роста Принца.

Блэкхолл в тот день был богато украшен, но Малфуа с удовольствием отметил, что, как и прочим, ему далеко по своей изысканности и до непраздничного Менора, а роскошность чужих выездов не сравнится с белоснежными рысаками и посеребренными пряжками на амуниции. Каррингтоны и госпожа Флинт были теми немногими, кто еще мог бы сравниться с Малфуа каретами, и красавица Фенелла была единственной, кто мог по привлекательности сравниться с невестой. Старик Блэк, в своих новых кафтане и камзоле явно ощущавший себя очень неловко, столь же неловко, как его дочь — в бальном облачении, благоухал крепкой смесью из дешевой душистой воды и антипохмельного зелья. Зелье же, скорей всего, было качественным: держался Арнеб Блэк, на свой же манер, безупречно и даже пустил приличествующую слезу, произнеся Принцу причитающиеся слова согласия и когда свои клятвы произносила Плеяда.

Фамильные портреты Блэков — и те не так сильно морщили свои вечно недовольные породистые мины, а это у них считалось крайней степенью вежливости и довольства. Рауль только мельком отметил чету Ноттов — старик наверняка пригласил их в пику шевалье, — те демонстративно Малфуа не замечали, и, слава Мерлину, нынче вроде как были без своего негодящего отпрыска, зато со всеми мало на что годными даже при приданом дочерями. Да старуха Гонт при виде младшего Блэка напустила на себя оскорбленный вид и только пробормотала про золотые прежние времена — а у самой золото на ушах и шее почти сплошь фальшивое…

Впрочем, боевой настрой Арнеба довольно быстро сошел на нет, и, открыв приуроченный к семейному празднику бал в паре с единственной дочерью, Блэк очень быстро сослался на усталость и преклонный возраст и осел возле карточных столов. Плеяда же продолжила веселиться в компании нареченного и брата, и мало кто не был абсолютно внезапно очарован ее живостью. И Лея, и Матье веселились абсолютно искренне и танцевали с удовольствием — они были ангажированы на все танцы еще заранее, Артур Принц рядом с юной невестой сам выглядел будто бы заметно помолодевшим; равнодушных не осталось, и всем хотелось хоть чуть-чуть приобщиться к их празднику.

— Такая счастливая девочка, — вздохнула Фенелла Флинт вполголоса. — И такая блестящая целая жизнь впереди!

Молодая вдова была очаровательна — и так чувствовала общий порыв, что оставалось только улыбнуться в ответ на ее чуть печальную улыбку:

— Не хороните себя раньше времени, Фенелла, — ваша жизнь тоже вся еще впереди, и она будет блестящей ничуть не меньше.

— Любезный Рауль, вы говорите так неосторожно, что я могу решить, не рядом ли с вами!

— Увы, душа моя! Я был бы рад составить ваше счастье, но мое счастье — мой Менор, мой Майрон и мой… — Рауль оглянулся, и совсем уже без прежней интонации закончил почти сквозь зубы: — …Матье!

— Матье!

4.

Ну конечно, разве можно было предположить, что прекрасный день закончится чем-то хорошим! Только-только Матье кружился в паре с одной из дам — даже, кажется, с девицей Гонт, которая в силу уже не юного возраста на балах сидела у стен, никем не замечаемая, — и вот, уже отошел в нишу у окна с младшим Ноттом! Паршивый щенок примчался сюда вместе с родителями и с вполне конкретными собственными целями — и теперь увивался вокруг младшего Блэка, стоило тому чуть отойти от Рауля.

Малфуа был слишком воспитан, чтоб оборвать свой разговор на полуслове и уж тем более — устроить сцену ревности при гостях и в чужом доме, но поспешно завершив беседу, он уже не увидел тех двоих при всем желании. Он бестолково несколько раз пересек зал — казалось, количество гостей за эти минуты выросло в разы, а часть людей — заменилась собственными уродливыми копиями, вроде тех, что подсовывают усталому сознанию самые пакостливые из фейри или собственный лихорадочный бред. И музыканты будто все разом позабыли свои мелодии, и теперь каждый скрипел что-то свое, да так мерзко, что в висок подло и полновесно ударила мигрень.

Пара обнаружилась в полутемном коридоре возле галереи. Классика жанра: Матье, неуклюже изображающий трепетную невинность, и Квотрус, нацеловывавший ему руки слишком уж резво для юного школяра. Сумерки чернильно густели вокруг, впитывая горячий шепот "совратителя", а вот ответа ему дожидаться не пришлось: полдесятка пульсаров разом вспыхнули под потолком и на сцене появился шевалье, разъяренный, словно мавр.

— Месье Нотт! Вы, кажется, чего-то недопоняли во время нашей последней встречи!

— Отнюдь, — оскалился этот щенок, — я все понял даже лучше, чем хотел! И Мэтт еще защищал вас, хотя вы — не лучше, чем вся эта свора, для которых непростительным не-мага — это как комара убить! И даже хуже, потому что притворяетесь другом!

— Квотрус!

Это безмерно нежное "Квотрус!", сказанное самым успокаивающим тоном, было для Рауля неприятнее любых оскорблений, и, поймав за руку Блэка, он прошипел:

— Мы возвращаемся домой! Или...

Блэк выдернул руку, потер передавленное запястье и почти все так же ласково осведомился:

— Или будет что-то покрепче Империуса, чтоб было неповаднее?

Казалось, что пол под ногами Малфуа провалился в тот момент до самых древних подземелий, и откуда-то оттуда, из темных глубин, вырвалось и охватило его нестерпимое подземное пламя. Лицо словно бы ошпарило от смеси ужаса и стыда. И, вероятно, только от этого и от растерянности Рауль прежде, чем сам понял, что случилось, влепил своему Матье хлесткую пощечину.

Следующая пощечина досталась уже Раулю — сопляк Нотт постарался.

— Вы! Вы поступили отвратительно! Я вызываю вас! — на этой фразе, не то в силу возраста, не то от ужаса содеянного, голос Нотта по-подростковому сорвался. — Можете назначать время и оружие сами.

Сказав так, Нотт пошагал в ту сторону, в которую исчез Матье.

Раулю все же пришлось вернуться к прочим гостям и что-то наврать про внезапное недомогание, дабы соблюсти приличия прежде, чем уехать. Он наивно полагал, что найдет Матье в родной карете, но один из пойманных на месте домовиков, беспрерывно кланяясь, сообщил, что юный Блэк решил поехать в Малфуа-Менор верхом, не дожидаясь шевалье.

Это было скверно: в одиночку на сумеречной зимней дороге делать было абсолютно нечего. Это было скверно: если Матье делал что-то вот так молчаливо, значит, чаша его терпения переполнена, а причина поездки в Менор осталась одна — Майрон, и насколько долгой окажется такая поездка — абсолютно неясно. А все вместе — заставило Рауля бросить карету и ехать напрямик, моля Мерлина и Моргану, чтоб паршивец не вздумал свернуть куда-то на свои пустоши и заблудиться там...

1.

Рауль ехал быстро: конечно, старый пони Блэка не был соперником породистому рысаку, но такая одинокая прогулка ни лошади, ни всаднику абсолютно не нравилась, и что за дементор потянул мальчишку двинуться не камином, а своим ходом? Хотя это как раз понятно — Рауль сам лично закрывал каминную связь Менора с Блэкхоллом. Из соображений безопасности, разумеется, а теперь — из тех же соображений костерил собственную идею последними словами. Для Матье слов тоже нашлось немало, но больше прочих досталось самому себе: холодный ветер быстро остудил горячую голову, и мысли остались в ней только самые холодные и нерадостные. Да и щеку до сих пор жгло полученной от Нотта затрещиной — и в каком-то больше присущем домовику, чем человеку, приступе самобичевания думалось, наверно, впервые в жизни, что получена она была абсолютно заслуженно.

Луч поисковых чар тревожно моргал и дергался, не то отвечая на беспокойство Малфуа, не то — из-за того, что возле Блэкхолла было слишком много чужих заграждающих и ловушечных чар, обходившихся хозяевам дешевле приличных ворот. Словно в повторяющемся дурном сне, Рауль ждал, не метнется ли луч в глухую тьму пустошей, по которым можно блуждать до следующего утра.

Следуя дурным ожиданиям своего любовника, Матье отправился самым коротким путем — Малфуа догнал его уже на лесной дороге, и если бы пони не откликнулся в ответ на голос коня шевалье, Рауль промчался бы мимо. Поисковик по ту пору вовсе сошел с ума, свернувшись в беснующийся и гаснущий пульсар: земля Блэков в свое время слишком много впитала в себя самой разнообразной магии и оттого была щедра к чужакам на сомнительные шуточки.

Блэк не то — не так уж торопился, не то — тоже хотел отдышаться и отойти от ссоры, но ехал небыстро, и в его склоненной голове и опустившихся плечах было столько отчаянья, что злиться расхотелось окончательно — хотелось только обнимать, вдыхая тепло и слабый запах летних цветов и бесконечно шепча: "Прости меня, мой хороший..."

Разобиженно выворачивающегося из объятий Блэка удержать было трудно, но еще труднее — отпустить его, оторвавшись от малиновой сладости и проплаканной соли румяного рта. Не иначе как решив, что хозяева собрались немного подраться, пони внезапно вздумал добавить веселья, щипнув за бок заметно нервничающего в такой ситуации рысака. Будь на его месте Снежный Хвост, драка бы и в самом деле приключилась нешуточная, но нежному созданию хватило и такого, чтоб броситься прочь. А Малфуа — в единый миг оказаться на мерзлой земле.

Лежать на земле было холодно и жестко, а с размаху — еще и больно, да и в рукаве предательски хрустнуло, но и Матье снесло с пони будто ветром:

— Господин Рауль!

Шевалье выплюнул попавший в рот грязный снег:

— Ничего страшного, мой Матье, все...

"В порядке" повисло так и не озвученное: Рауль очень осторожно попытался пошевелить пальцами правой руки.

— Все не так уж скверно, мой... хотя паршиво!

Рука оказалась просто ушибленной. Сломанной оказалась прятавшаяся в рукаве волшебная палочка.

— Вот черт! Только и не хватало — застрять на дороге...

Больше всего на свете хотелось одного — подольше задержать теплые руки Блэка на своем колене. Шевалье даже мысленно пообещал, что распорядится насыпать пугливой скотине лишнюю мерку овса — потому как его Матье в мгновение ока оказался рядом, позабыв собственную обиду... Малфуа осторожно поднялся, хромая теперь не хуже Принца. Домовиков из Менора призвать не получилось — не иначе виноваты были те же фамильные сюрпризы Блэков или отсутствие палочки — последнее отдавалось в душе тихо и надоедливо, будто зубная боль.

— Господин Рауль, вы ушиблись?

— Со всеми случается, мой Матье, тебе придется доехать до дома одному...

Мальчишка Блэк только криво усмехнулся:

— Уже скачу. Садитесь на моего коня и не говорите глупостей — Лас смирный и...

Смирный Лас внезапно, ощерившись и заложив уши, шарахнулся в сторону, вырвав повод из хозяйских рук, умчался туда же, куда пятью минутами раньше канула белая кобыла.

— Кажется, теперь придется пешком... Лас же никогда ничего не боялся...

— Возможно, он никогда не видел...

Не размениваясь на то, чтоб спрятаться под сень деревьев, смутно посверкивая рубинами глаз, вольготно и безнаказанно по дороге ступала она. Безобразно огромная и воняющая мокрой псиной. Тварь.

2.

Тварь не была волком. Классический, как на картинке в энциклопедии магических существ, оборотень: крупный, головастый, угольно-черный в густых сумерках, с широкой, как капкан, пастью и совершенно не боящийся людей.

— Матье, — прошипел Рауль, — уходи.

Тварь почти усмехалась: очевидно, ей было не впервой встречать пытающуюся сопротивляться человечину, но ни разу еще не доводилось запустить свои клыки в мага. Боевая магия мало помогала против оборотней, но волшебник мог спастись аппарацией или попытаться сотворить стихийный щит — а лишенный палочки становился практически беззащитен. Малфуа успел прикинуть, на сколько хватит его сил, если надеяться только на шпагу, и на сколько — если добавить стихийные удары: неизвестно, как получится сладить со стихией на земле Блэков. По всему, картина выходила неутешительной:

— Уходи. Я постараюсь ее ранить.

Нападала же тварь по-волчьи: молча.

Щит она просто смела своей тяжелой тушей, но хотя бы запнулась. Раулю оставалось надеяться теперь только на то, что сумеет ранить зверя достаточно сильно, не с тем, чтоб только разозлить, и что у Матье хватит ума не убежать — так хоть влезть на дерево, чтоб дождаться рассвета или вышедших на поиски людей, или что оборотня спугнут проезжие. Хотя раньше утра тут вряд ли кто-то мог появиться...

Маг предполагает, а Мерлин располагает. Ожидать, что все получится именно так, как желал Малфуа, смело можно было в последнюю очередь: сопляк Блэк мало что и не подумал уйти, так еще и вынырнул едва ли не из-под руки, даже с выхваченным из ножен клинком: паршивым и больше предназначенным в качестве детали костюма.

— Да уходи ты отсюда, идиот!

— Сам уходи! — огрызнулся Блэк.

Зверь кружил, мягко ступая огромными лапами.

— К дереву — там можно будет прислониться.

В следующем прыжке тварь снесла шпагу из руки Матье.

"Глупо — сдохнуть так... а еще — некрасиво и больно..."

Понимание, что, возможно, останется здесь, было мгновенным и бескрайне тоскливым. Пока, в бледных сумерках, еще хватало света, но еще полчаса — и наступит темнота, в которой человеку ничего невозможно будет увидеть...

— Я не могу уговорить его уйти, — кажется, Матье расплакался. — Он не слушает...

— Уходи сам. Ухо...

Оборотень унес вторую шпагу в распоротом боку, хромая и воя, но не думая падать. И непонятно, собираясь ли падать вовсе — даже смертельно раненая, тварь еще могла порвать всех в клочки, обезумев и потеряв любую осторожность.

— Там еще...

Совсем близко хрустели кусты — что-то крупное отчаянно рвалось сюда.

Ну конечно — вторая тварь. Это могло объяснить всю небывалую проворность зверя. Их было двое.

— Матье...

— Матье!

Из-за деревьев на пятачок истоптанного снега вылетел Квотрус Нотт.

— Матье, что за?!

В этот момент тварь снова прыгнула.

3.

Нет, Малфуа никогда не сомневался, что Квотрус Нотт — попросту сопливый самоуверенный болван, но, ей-Мерлин, предпочел бы, чтоб мальчишка занимался доказательством этого где-нибудь в другой раз и в другом месте.

Оборотень снес Нотта как волной — и мальчишки исхитрился опрокинуться вместе с конем, не успев или не сообразив выпростать ноги из стремян. Выдернуть этого идиота из-под придавившей его туши шевалье едва успел — а вот клыкастому пытающийся подняться конь влепил копытом, да так ловко, будто нарочно метился. Наверно, именно это и позволило выиграть времени ровно столько, чтоб за шиворот поднять наследника Ноттов:

— Уходите оба! Аппарируйте, к черту!

Нотт затряс головой, неразборчиво булькнув.

— Идиот, палочку давай!

— Нету, — огорченно прошепелявил тот, — я почти сквиб…

Лошади, кстати, тоже больше не было — спасибо волку. Увы, разозленная скотина не пожелала отвлечься на свежую конину — то ли человечина ей казалась просто вкуснее, то ли это уже стало делом принципа. Откуда-то из низины начинал ползти туман, глушащий звуки, а лунный свет отражался в мокрой от крови клыкастой морде, делая ту еще безобразнее. Говорят, для каждого человека амортенция пахнет по-разному, и для Рауля любовь с какого-то времени неизменно пахла розами и нагретой солнцем землей, но и запах отчаянья теперь навсегда был для него запахом сырого холодного, будто могила, зимнего леса. Он выдернул клинок у Нотта ("На дерево хотя бы, оба!") и остался стоять — ожидая, пока зверь снова атакует, и отчетливо понимая, что останется лежать под этими спящими деревьями, обезображенный настолько, что дома его гроб будет стоять уже закрытым.

Оборотень ждать себя не заставил. Как это было хорошо, что у Рауля даже без палочки получалось ставить неоформленные стихийные щиты — зверь отменно путался в лапах... Это, правда, не помешало ему хотя бы лапами, но несколько раз до шевалье достать — отвратительная вонючая пасть каждый раз щелкала в каких-то дюймах: Рауль старался не думать, что станет, если он останется живым, но покусанным, — вот такого существования он точно б не пожелал никому…

"Все справедливо, — промелькнуло в голове у Малфуа, — есть ребенок, родившийся на этой земле, и должен быть кто-то, кто в эту землю ляжет — чтоб земля запомнила нас…"

Тварь уже тоже явно стала уставать, и снег был утоптан до состояния грязной каши, а Рауль опирался спиной на дубовый ствол: это создавало хотя бы какую-то иллюзию передышки: "Если выберусь из этой передряги, пусть умолкнут все со своими охотничьими похождениями"… Хорошо, что мальчишки не мешались под ногами — так что можно было и поберечь собственную шкуру.

А дальше все пошло кувырком и слишком быстро. Тварь решила, что достаточно наигралась с поздним ужином и тот достаточно ее взбесил, а Малфуа спас только теплый плащ, попавший бестии под клыки. Спас только отчасти, потому что попутно едва не удавил хозяина завязками — и именно в этот момент животное внезапно выпустило край мокрого сукна и всей тушей ринулось в сторону.

Виноват в том, конечно, был Нотт, не могущий толком колдовать ублюдок, но с дерева на землю летели они уже оба: не то Матье пытался его удержать, не то неуклюжий щенок схватился за Блэка сам. Слышно было, как по-мышиному коротко пискнул Матье, как коротко взрыкнул оборотень, а потом — грязные ругательства Квотруса Нотта, прыжки твари по грязи и вой. Щенок и волк умудрились сцепиться. Не иначе безумие распространяло свои флюиды по воздуху, потому как только оно могло заставить Малфуа (мельком убедившись, что Блэк вроде как жив и невредим) повиснуть на мохнатой, сырой спине, сожалея, что шпага здесь гораздо бесполезнее короткого охотничьего ножа.

И все покатилось в темноту сплошным комом.

4.

В памяти Рауля потом не осталось единой картины происходившего: огромный клубок из воющей мохнатой туши, грязно ругающегося Квортуса и самого Малфуа, отчаянно махающего клинком, катался по ходящей ходуном земле. А потом вдруг пришло затишье: зверь умолк и уже почти не рвался, а Квортус уже не матерился, а только кашлял, будто давясь. Левую ногу жгло — не то пропорол вместе с сапогом и штаниной об сломанный куст, не то тварь постаралась своими когтями, не то сам себя так и не заметил.

Никто не знал, сколько сейчас времени, но луна успела спуститься с вышины на самый край деревьев, а туман — немного разойтись, так что темноты не было, и голос Матье прозвучал в образовавшейся тишине неправдоподобно тонко:

— Рауль! Мой Рауль!

— Не подходи, — предупредил Шевалье, — она еще живая. И она, кажется, придавила Нотта, надо оттащить.

Оборотень снова задергался, тяжелый, будто ломовая лошадь или молодой дракон, когда Рауль потянул его за собой. Тут выяснилась такая странность, что лапами он был запутан в каких-то корнях и бурьяне — трава и корни свились вокруг его лап едва ли не корабельными веревками!

— Отойди! — снова предупредил Рауль сунувшегося было Блэка. — Посмотри лучше, что там с Ноттом. Мерлин, что ж темно как…

— Квотрус!

Будто послушавшись, начали светиться ярче и луна, и снег на нетронутых пятачках. В этом бледном, будто мерцание призрака, свете лес казался кое-как намалеванной декорацией, а оскаленная морда — уродливой маской, вроде тех, что привозили путешественники из далекой Азии. Зверь сдыхал: красный огонь в глубине глаз постепенно мерк, гибельная слюна стекала в грязь из полуоткрытой пасти, и черная кровь лила откуда-то из шерсти — пахло теперь тут не просто плохо, а отвратительно.

— Квотрус, очнись!

— Сдохни, собака!

— Рауль, почему он не просыпается?

Когда меж деревьев замелькали факелы и лес заголосил на разные лады: "Господин Малфуа! Мастер Рауль! Хозяин!", шевалье все так же, как сел, и сидел, привалившись спиной к стволу дуба. Согнувшуюся шпагу (теперь уже и не разобрать чью) он все еще сжимал в правой руке, а левой — не отпускал от себя Матье, кутавшего в свой плащ тело младшего Нотта.

По сути, именно Нотт спас их обоих, волей-неволей переключив на себя все внимание зверя, и именно его поломанный клинок добрался до переставшего быть человеческим сердца. А хватились Малфуа именно в Меноре — всех переполошила лошадь, прискакавшая к родным воротам с пустым седлом.

Земля еще казалась теплеющей, и, напитавшись вдосталь, она пыталась поделиться хотя бы отголоском своих сил с Раулем — тот совсем явственно все чувствовал, но ноги совершенно отказывались держать — и людям пришлось его поднимать. Поднимать пришлось и Матье, потому что тот не желал отпускать Квотруса и что-то бесконечно тянул вполголоса на непонятном наречии. Так же, как по вечерам пел Майрону.

18. Глава восемнадцатая: любовь? Se amor non, che dunque?

1.

— Я знал, что так случится, — сказал Матье уже дома. — Тэль говорил и дал даже видеть... Но я думал про тебя, я же не знал тогда, а вы похожие... Тэль говорил, что судьбу нельзя обмануть, но я думал, может, я сумею...

Дома было изведено несметное число ведер горячей воды: Блэк отчаянно тер себя куском жесткой ветоши, пытаясь не то стереть с себя грязь, не то вовсе протереть кожу до дыр. А потом Рауль долго его целовал, неся невнятную чушь, замечая, как перестает быть перекошенным в нервной судороге рот и как уходит из глаз остекленелость.

— Что за Тэль?

— В холме. Тэлю запрещают смотреть, а он глянул и мне разрешил — я думал... я думал, смогу обмануть, я не знал Квотруса, я не видел лицо, я думал — сумею... я... я виноват... кто любит — тот собой и расплатится...

Матье снова начинало трясти, словно он пил не горячее вино с пряностями, а ледяную колодезную воду, и тогда Рауль снова прижимал его к себе, не то успокаивая, не то пытаясь защитить от неведомых бед:

— Прости меня, мой родной...

И снова и снова целовал мокрые глаза и страдальческую складку между бровями, зарываясь ладонью в черные локоны на затылке.

— Я верил, что у меня получилось... меня нельзя любить...

Кто-то из людей остался в лесу караулить тушу зверя, а кого-то отрядили к Блэкам, чтоб сообщить о случившемся отцу и матери Квотруса. Рауль старательно не думал о том, как будет расплачиваться с таким долгом, волей или неволей став соучастником гибели их оставшегося наследника... И Матье уговаривал не думать. Малфуа извинялся невесть по которому разу, сам уже не помня за что, за все подряд: и за чертово Империо, и за собственные нечестность и неспособность рассмотреть попытку уберечь... Шевалье безмерно был удивлен даже не столько тому, что его сквиб смог побороть Империо ("Я не сразу, я потихоньку... Это легко, это только снять не получается и голова потом сильно болит..."), сколько тому, что Блэк, зная это, все еще оставался с ним под одной крышей.

Рауль не верил, не верил, что они живыми выбрались из передряги в лесу, и потому непрестанно касался Матье, и каждый раз сбивался дыханием и речью, чувствуя ответное тепло. А потом оба просто будто бы сошли с ума.

По крайней мере, Рауль — точно обезумел, поняв, что его не отталкивают, что его Матье не пытается исчезнуть, что вот он — в одной расшнурованной рубашке сидит у него на коленях, с истерзанными и оттого — красными, будто кровь, губами, бесстыже потирающийся и льнущий… Сделало ли свое дело вино, или был в том виновен пережитый кошмар, но оба желали забыться — и забылись. Потерялись в лихорадочном жаре темной спальни.

Никто так и не спал в тот остаток ночи. Камин в белой гостиной периодически шипел и фыркал зеленым пламенем, начиная звучать чужим голосом, ближе к утру в окно постучалась огромная черная сова с тяжелым свитком, опечатанным красным воском и печатью Министерства магии… А над всем над этим скрипел своими ставнями и перекрытиями внезапно пробудившийся Менор.

2.

Рауль решил не думать — и не думал. Все плохое было ожидаемо — но и все переживаемо: что свежий шов на ноге (сколько ж галеонов придется отдать за зелье, сводящее такой большой, хоть и аккуратный, рубец!), что предстоящее в Министерстве разбирательство, что та вира, которую могут назначить Нотты. Навряд ли они, уже имея порядочный зуб на Малфуа, теперь попросят для восполнения нанесенного ущерба жениться на одной из их дочерей, и никто не просил Квотруса вмешиваться (хотя где бы сейчас они с Матье были бы без его вмешательства?), но долг жизни за шевалье все же оставался... Все потом. Все завтра. Все утром.

А утром совершенно неожиданным стало другое известие — то, что принесли работники, оставшиеся у туши оборотня. При свете дня тело оборотня (если тот не был напоен закреплявшими ипостась зельями — темными зельями, не только позволявшими сохранить свою звериную сущность кроме как в полнолуние, но и делавшими оборотня раза в два злее) принимало снова человеческие черты — и каково было удивление, когда выяснилось, что под личиной зверя оказался один из телохранителей мадам Флинт! Сова от Фенеллы прилетела уже днем — против обычной аккуратности вдовы, то письмо было написано весьма небрежно, а в паре мест сохранило потеки, подозрительно напоминающие следы от слез, и само было довольно бессвязным.

Под утро Рауль и Матье все же уснули — и уснули внезапно крепко, так что пробуждение было достаточно тяжелым. Хотя, чего уж таить — радостным: радость так удобно устроила на плече Малфуа свою черноволосую голову, что будить мучительно не хотелось, и губы был слаще летней вишни.

— Любимый мой, мой Матье...

Против ожиданий, сил для предстоящего дня все же оказалось достаточно много. Не иначе над этим потрудился еще и Менор, среди зимы вдруг пробудившийся не хуже весеннего сада — стоило прикрыть глаза, чуть сосредоточившись, — и можно было потонуть в калейдоскопе разноцветного сияния. Рауль потянулся за одной из светящихся нитей — и будто старый великан добродушно погладил по голове своей огромной лапой, как несмышленого младенца: "Рано ты еще в семейный склеп собирался!"

Наверно, все это и было достаточным поводом, чтоб идти навстречу красным аврорским мантиям возле главных ворот без малейшего страха. В любом случае те и не подумали объявить об аресте, а всего лишь вручили еще одно уведомление о разбирательстве с указанием даты и приложенным портключом — недаром же адвокат Малфуа старательно прикармливал служителей правосудия, еще когда дуэль со старшим наследником Ноттов не стала делом давно минувших дней. Репутация порядочного и законопослушного мага стоила немало, но и ценилась дорого, как известно.

Безумный день сделался еще более безумным благодаря визиту Плеяды Блэк. Против обыкновения, свежеиспеченная невеста Артура Принца не принялась обвинять шевалье во всех смертных грехах подряд, но подняла крик на горячо любимого брата, всячески порицая его непозволительную беспечность. Сама того не подозревая, Лея надавила на больное, так что Матье только молча соглашался с ее словами, явно семимильными шагами приближаясь к тому, что у магов называют спонтанным выбросом, а у магглов — нервным припадком, и только появление Рауля его смогло успокоить. А саму Блэк — оброненное Принцем (тоже не преминувшим явиться) тихое:

— Полно, Лея! Лучше порадуйся, что все благополучно закончилось!

Старый Принц в шутку поправил растрепавшиеся жесткие завитки мудреной прически:

— Мэтью и так расстроен!

Рука снова скользнула по этим бестолковым завитушкам — точно так же, как локоны Матье скользили меж пальцев шевалье: и этот Принц еще что-то говорил про усыновление!

3.

Избавлению от оборотня радовался весь Уилтшир. Каким образом про убийство страшного зверя прознали магглы — непонятно, но и они вовсю слагали легенды, как заезжий колдун сразил хищника, черным колдовством изрубив в мелкую крошку (ведь своих колдунов и ведьм в Уилтшире отродясь не водилось! Жаль даже, что спалили брошенный дом знахарки — и то наверняка зачинщиков местный лекарь подговорил, чтоб не переманивала к себе и клиентов, и их гроши...). Маги такой склонностью к эпосу не страдали, но и те — всячески превозносили мужество шевалье и юного Квотруса. Нашлось и несколько девиц, заявивших, что были влюблены в отважного мальчика и тот вроде даже отвечал им взаимностью — словом, ореол романтической славы мгновенно окружил и Нотта, и его гибель. Это не помешало им веселиться на большом праздновании в честь избавления от напасти — веселье, наверно, не посетило один-единственный дом — дом Ноттов.

Рауль ни о чем не расспрашивал и не пытался перечить, но он видел, что в оранжерее были срезаны все зимние хризантемы, он не обнаружил в доме Матье и одной из лошадей — на месте в конюшне. Малфуа даже думал попенять Блэку за беспечность, потому что мало ли на что оказались бы с горя способны старуха Нотт и ее супруг, лишившиеся всей верхушки своего семейного древа.

Но вечером Матье вернулся — жив, благополучен и в такой тоске, что Менор над его головой только вздохнул всеми своими сводами. Что оставалось — не бранить за безрассудство, а лишь позавидовать мужеству Блэка, пережившего если не потерю возлюбленного, нт гибель по сути единственного друга, бывшего, к тому же, много моложе него.

Только в тепле Менора Матье постепенно начинал обтаивать, и складка между бровями его начинала разглаживаться, и выражение лица переставало быть таким бесконечно несчастным, а глядя на Майрона, неловко пытающегося идти, он снова начинал улыбаться. Майрон вообще мог очаровать кого угодно, и сам успел стать легендой в этих краях — мало кому его показывали, и это только подстегивало фантазию оставшихся в неведеньи, и потому-то наравне со сказкой про ночное чудовище здесь бытовала сказка про дитя двух отцов, неземной красотой сиявшее и не по возрасту смышленое. Рауль только смеялся над такой историей — да, Майрон был очарователен, но никаких признаков нечеловеческой прелести в нем он, по счастью, не находил. А та прелесть, что была, — дай Мерлин, если вполовину была заслугой благородной крови родителей, по большей же части — заслугой Матье, и нянек, и неустанно трудящихся швей и прачек, благодаря бесчисленным заботам которых дитя никогда не было голодное, грязное или неряшливо одетое. Любимое и желанное дитя всегда краше прочих будет.

Рауль знал множество самых красивых слов и изысканных комплиментов, даже самые черствые дамы находили его самым галантным из кавалеров, но отчаянно не знал тех, которые смогли бы в полной мере выразить сильную, почти болезненную, неприличествующую главе рода нежность, что наполняла его сердце, щедро выплескиваясь через край. И потому — с такой жадностью целовал своего Матье, словно каждый мог оказаться последним, и не выпускал из своих объятий ни на минуту всю ночь до самого утра.

И еще множество таких ночей.

А в один из вечеров, когда Матье неловко краснеет и прячет за спиной руку — Рауль сердился, что негодного мальчишку наверняка покусала злая лошадь, — но при ближнем рассмотрении обнаружил, что фамильный перстень со шнурка на шее перекочевал на палец. Малфуа знал, что разбирательство все еще предстоит и что Нотты не оставят его в покое просто так, но тогда — наверно, впервые за все время — почувствовал себя таким безумно и до неприличия счастливым. Время, в начале зимы еле тянувшееся для него, словно слабый ручей, теперь обретало стремительность горной реки.

4.

Декабрь закончился, не успев оглянуться. Заканчивался и январь, запомнившийся Малфуа бесконечной круговертью из бесчисленных ласк — будто прорвалась обоюдная плотина, и все, что скопилось нерастраченного в последний почти полный год, теперь доставалось им с избытком. Матье, кстати, и прежде был отзывчивым и чутким любовником, теперь же его чувственность обострилась в разы, а нежность была потеснена невесть откуда появившейся шаловливостью. Для него почти обычным стало первым накинуться с поцелуями, используя каждую минуту выпавшего уединения. Блэк теперь запросто мог во время застолья потихоньку выпростать ногу из башмака — чтоб дотянуться до колена Рауля и выше, при этом сохраняя абсолютно невинное выражение лица и даже о чем-то говоря с гостями... Блэк был прекрасен, Блэк был очарователен.

Он никогда не заговаривал о том, как и чем прожил этот год, но гораздо чаще говорил о том, что тревожит или радует в настоящем, и за эту честность приходилось отвечать честностью же. Не то чтоб это стало совсем неожиданностью, но оказалось, что им есть о чем и просто разговаривать, даже когда одна из сторон не сбивалась в очаровательные пошлости, непременно ведущие если не в спальню, то в ближайшую нишу за портьерой. Рауль слушал Блэка и понимал, что постепенно сдает позицию старшего, главного и самого мудрого — Мерлин знает, может, так оно было и правильно. Он все так же оставался главой рода, но все меньше главенствовал — и, кажется, почти не жалел об этом. Пожалуй, не сдал своих позиций Малфуа только в кровати — но такими темпами и им явно оставалось недолго...

Уходила постепенно проклятая виноватость — иногда Раулю казалось, что Блэк не так крепко помнил о чертовом Империусе, как помнил он сам. Малфуа пришлось в лишний раз присмотреться к сквибу Хелене и ее странным травяным отварам, которыми она так лихо убирала последствия непростительных чар. Хелена как-то уж очень неплохо обосновалась в одной из прислужьих комнат Менора, устроив там сразу и свалку ингредиентов, и лабораторию, и, ничтоже сумняшеся, собственное жилище...

Пожалуй, только еще раз напоследок пришлось хлебнуть жгучего, словно удар хлыстом, стыда — когда на осторожный вопрос Матье почти равнодушно пожал плечами:

— Я с ним справляюсь, только у отца он слабее получался. Сам чаровать не могу — и чужие чары не липнут... Круцио у него тоже было слабое, но там всегда можно успеть увернуться, а Аваду он не пробовал...

Свадьба их была на удивление тихой, такой, что блюстители древних традиций могли бы порадоваться — минимум пышности и почти никаких гостей. Еще сильнее они порадовались бы, когда б все скреплялось нерушимыми обетами, а не просто словами, будто у магглов в их церквях, — увы, вариант брака со сквибом блюстители традиций не рассматривали... Но таковых и не было. Старик Блэк, вытерев в рукав парадной мантии пьяные слезы, едва не задремал стоя, дожидаясь окончания церемонии. А Лея лишь выразительно шмыгала носом, рассеянно льня не столько к родителю, сколько к Принцу.

Зато как радостно было видеть то, как ярко — еще ярче, чем прежде, а он и тогда тусклым не был! — зацвел на Семейном Древе лист, принадлежавший Майрону и как рядом с ним бледным контуром обозначился еще один. Менор любил Блэка настолько, что позволил появиться на фамильном гобелене даже пришлому сквибу — потому что отчасти именно благодаря ему Менор ожил.

В Министерство магии оказалось прибывать вполне приятно — если сопровождающими были вовсе не авроры, а Матье — тот в качестве свидетеля — и адвокат — на всякий случай. Не исключено, что обозленные Нотты пожелают потребовать лишнего...

Долг жизни — долгом жизни, вира — вирой, но, очевидно, собственное ненахождение на скамье подсудимых сильно поспособствовало скучности разбирательства. Да, старик Нотт долго распинался по поводу того, что теперь ему придется принимать в семью чужое отродье, чтоб не позволить роду угаснуть, прежде как потребовать компенсации — по счастью, исключительно материальной. И Рауль отделался дешевле, чем призванная в качестве основной ответчицы Фенелла Флинт: как хозяйка оказавшегося оборотнем... Хотя бедная Фенелла Флинт и так выглядела чрезвычайно подавленной, поминутно принимаясь плакать и безостановочно твердя о своей невероятной вине перед Ноттами и собственной непрозорливости. Покойный господин Флинт, помнится, собрал великолепную библиотеку трактатов об оборотнях (говорят, был заядлым охотником, не гнушавшимся никакой дичью, в том числе и двуногой), но хоть часть накопленных знаний применить на практике — увы! — его супруге не пришло и в голову...

Если можно говорить так о деньгах, то все невольные соучастники гибели Квотруса отделались достаточно дешево. Малфуа даже мысленно поздравил старика Нотта, что за счет перспективы стать его наследником всем их дочерям как из рога изобилия посыпались внезапные предложения о замужестве. Пожалуй, кроме Фенеллы, только Матье был искренне расстроен, все еще тоскуя по другу и почти разозлившись на то, что в итоге все вылилось в такую отвратительную торговлю.

1.

Это называлось медовым месяцем, только затянувшимся по непонятной причине. Хотя, для Рауля, причина была вполне ясной: Матье.

Изменилось не так уж и много. В Меноре Матье все так же занимался садом, все так же нес обязанности секретаря, все так же не оставлял Майрона с няньками надолго (хотя наследник рода уже начал проявлять дивную самостоятельность, лично решая, с кем и как поводить свое время) и все так же лечил всю скотину в округе, не брезгуя забредать и в маггловские поселки... Репетиторы все так же приходили к уже-не-Блэку, который все так же продолжал всерьез готовиться к поступлению в университет (только про Геттинген уже не помышлял, сговорившись, что учиться станет в Лондоне, после занятий возвращаясь домой камином).

Малфуа с легким сердцем позволял ему такое своеволие, и даже то, что теперь уже и Матье мог полушутя его одернуть ("Нет, можешь ехать один, а я — не раньше, чем закончу перевод!"), его скорее забавляло. Шевалье, видя, что украшения так и остаются лежать в своих коробках, просто перестал их дарить (и кажется, юный супруг этим был скорее обрадован, чем обижен), зато вдохновенно приносил всевозможные сладости и новую одежду. Еще в прошлую зиму было заметно то, что Матье стал шире в бедрах, но теперь, при ближнем рассмотрении, оказалось, что и в плечах прибавил немало, так что никто не назвал бы его пропорции женственными, — это стало отличным поводом освежить гардероб. Пожалуй, кружев, шитья и рюшей на новых костюмах и рубашках стало в разы меньше, но к новому облику Матье, безусловно, шло, да и вся эта пышность уже начинала постепенно выходить из моды. А главное украшение, так или иначе, красовалось на руке Матье.

Они периодически стали выбираться в Лондон: Малфуа предпочитал лично контролировать свои финансовые дела, заодно обучая супруга их ведению, а потом они оба ехали в маггловскую часть города — гулять в парке или в библиотеку (туда, как правило, тянул Матье), а вечером — отправлялись в театр. Чтоб дать уняться злым языкам, в гости они почти не наведывались, предпочитая проводить время вдвоем. Тем более что старый Блэк снова затянул свою волынку с тем, что Майрон все-таки Блэк по крови и что должен наследовать ему.

Оно и понятно: Плеяду пока что удалось пристроить, но пока там дело дойдет до свадьбы, пока — до наследников... В какие-то неземные чувства (да и вообще в любые, кроме выпить, наесться и быстренько зажать в углу какую-нибудь девку посговорчивей) Блэк все равно не поверил бы и свято был уверен, что раз единожды Малфуа на зелья раскошелился, то сможет раскошелиться и еще, а то, что повторное такое испытание сможет оказаться для Матье последним, — так то ж сквиб... Хотя у ворот Менора старик неизменно сдавал обороты, а если не припоминал в беседе "А вот отсужу!", то наверняка собирался попросить денег. Что-то Арнеб Блэк, конечно, проигрывал, но кроме прочего — у Блэков давно уже намечался упадок в делах.

Они жили все еще по старинке, по распорядку, заведенному едва ли не в домерлиновы времена, когда и крестьяне, и их хозяин кормились исключительно с принадлежащей им земли, но ныне у Блэков почти не осталось пашни, чтоб на ней работали. И совсем почти не осталось лесов и рек, а дичь и рыба в них почти перестали попадаться, потому что слишком много было охотников, и слишком много шло по речкам маггловских судов, распугивавших рыбу. В Блэкхолле давно уже не трепали лен и пеньку, не пряли шерсть и не ткали, в кузнице занимались всякой расхожей мелочью, а что-то кроме подков, скоб, пряжек, подсвечников и лопат было нужно искать не здесь, а то и вовсе — проще и дешевле купить у вездесущих и все больше заполоняющих землю магглов (они не признавали магических денег, но золото в любом из миров оставалось золотом)... И, увы, невозможно было всего приобрести на те деньги, что платили арендаторы, а еще ни один из живущих магов не научился превращать в золото ничто. Кроме, может, алхимика Николя Фламмеля — и то лишь по слухам.

В отличие от прочих чистокровных, Малфуа не чурался вести дел с магглами, не копил денег, но стремился вкладывать их в дело, способное принести еще большую прибыль, не брезгуя ни мануфактурами, ни биржей. "Дитя магглокровки!" — фыркали всякие Гонты или Макнейры. И судорожно подсчитывали собственные гроши...

2.

Если можно было сказать, что Матье похоронил единственного друга (хотя со стороны Квотруса Нотта — скорее поклонника), то и про Рауля можно было сказать то же самое, хотя не смерть и была тому виной. Фенелла, слуга которой стал убийцей, практически перестала появляться в Меноре, очевидно, продолжая чувствовать за собой вину, хотя, как ни странно это звучит, Рауль был готов не единожды рассыпаться в благодарностях. Так или иначе, но именно происшествие в лесу возле Блэкхолла, оставившее о себе не лучшую память, как ничто другое способствовало сближению Матье и Рауля заново.

По сравнению с тем все прочие неприятности казались мелочами. Что разбирательство с Ноттами, что вдруг по которому-то разу взбунтовавшийся Арнеб Блэк, ни с того ни с сего решивший, что именно за счет Малфуа должно быть предотвращено угасание рода: "А вы себе и нового!" На такой выпад Малфуа ожидаемо обиделся и без лишних чар, единым всплеском, выкинул тестя прочь за ворота, предоставив ему на воле беситься, припоминая все грехи шевалье, начиная от так и не подаренной кобылы и заканчивая тем, что празднование этого едва ли не тайного брака было коротким, всего в один день, тихим и без полтысячного ужина и карточных столов.

Арнеб Блэк был не единственным, кто осаждал Малфуа-Менор в эти дни. Незнакомый человек, появившийся перед воротами, немало озадачил, но речь его показалась Малфуа приятней любой музыки, потому что пришелец говорил на родном шевалье языке.

Пришелец представился Раймоном Хагетье и, покончив с дежурными вежливостями, заявил, небрежно качая на ладони похожий на клубок с единственной воткнутой спицей артефакт:

— Ищейка указал мне дорогу к вашим воротам — значит, и Ален должен находиться здесь.

А на недоумение Рауля гость пояснил:

— Сынок мой беспутный, никак выловить не могу…

— А я, дорогой папенька, и не рыба, чтоб меня вылавливать! — гаркнул из-за плеча шевалье муж знахарки-сквиба на том же чистом наречии. — Ни о чем ведь не просил и сейчас не прошу, так что сразу говори, что тебе надо от меня.

Эти так и прижились здесь с осени. Хмурая и сутулая зельеварка сама нашла себе занятие, и не ее ли заботами была приготовлена большая часть используемых в Меноре, да и по всей округе, зелий. А вот муж-маг был малость ленив и больше любил свою фляжку и пригожих служанок, чем как-то помогать по дому, или же просто предпочитал без дела шататься по окрестностям под личиной лохматого рыжего книззла. И картина, когда Хелена откуда-то волокла рыжего зверя за шкирку, будто самого обыкновенного помойного кота, была столь нередкой, что многие считали его обычным фамильяром. Малфуа не выпадало случая обратить на него слишком пристального внимания, и только, наверно, теперь в глаза бросилось то, что речь мага оставалась чересчур правильной, даже если он выпивал сильно лишнего, а осанка и манера двигаться были присущи скорее завсегдатаю дуэльных классов, чем кое-как выученному деревенскому магу.

Перебранка двоих Хагетье через ворота обещалась быть долгой, и Рауль решил не вникать еще и в чужие семейные споры. Один взывал попеременно то к совести, то к разуму другого — и здесь дело, как водится, тоже мотивировалось наследством. Хотя, против ожиданий, свернулось все с появлением на сцене третьего героя, точнее, героини — Хелены, очень быстро. И, поскольку ничто тут, в Меноре, не шло как у нормальных магов, Малфуа не удивился, что странная пара и не подумала покинуть гостеприимные стены. Странным уж было видеть рыжего Хагетье в человеческом образе — когда он не ерошил ярко-медную шерсть, лежа на хозяйских коленях, а во вполне себе двуногом виде ошивался вокруг котла с очередной малопонятной мерзостью. Кажется, рвался помогать и, кажется, безнадежно все испортил, но недоведьма только смеялась, беззлобно браня Алана. Из лужи пролитого зелья среди досок пола пробивался облезлый и мятый розовый куст.

3.

Бурное предчувствие весны было таким ощутимым, что почти давило на сердце.

Воздух был мокрым от постоянного тумана, земля под ногами была мокрой от дождя со снегом, но и люди, и домовики, и домашняя скотина уже чувствовали приближение тепла, и эта сырость ничуть не мешала лесным зверюшкам, осмелевшим после гибели потеснившего было их оборотня, выть и тявкать всеми ночами на самые разные лады.

Майрон болел впервые в жизни. Точнее — просто отращивал себе зубы в дополнение к наличествующим восьми, но отращивал их на редкость тяжко и оттого — бурно. Голос у "эльфенка" оказался удивительно пронзительный (такой, что, чтоб выспаться, Раулю приходилось сбегать в дальнее крыло Менора — заглушающие чары его не брали), а магические вспышки превысили все мыслимые пределы. Дом ходил ходуном от них, прислуга научилась исчезать из поля зрения не хуже эльфов. Матье еще как-то справлялся с бушующим отпрыском — и то несколько раз оказался или с миской каши на голове, или с живой лягушкой за шиворотом. Пес предпочитал охранять маленького хозяина из-за дверей, после того как его, отчаянно воющего, снимали с крыши, а Рауль в спешном порядке укрывал чарами неразбиваемости окна, зеркала и вазы. Эти чары держались немного лучше, чем заглушающие, — и слава Мерлину. Несколько дней выдались такими, что у Матье не оставалось сил выбираться вместе с шевалье в Лондон, а у шевалье — чтоб после ночью заняться чем-то, кроме сна.

Из сонного оцепенения вывела немного встреча в Лондоне с Фенеллой Флинт, упорно избегавшей шевалье после зимних приключений — едва ли не попирая предписанную правилами хорошего тона вежливость. То время, что они не виделись, явно не пошло на пользу Фенелле: она выглядела все такой же прекрасной и безупречной, но красота ее была на редкость нездоровой, белизна кожи делала Фенеллу похожей больше на мраморное изваяние, чем на человека, а блеск глаз был скорее лихорадочным, равно как и румянец.

Несомненно, ей до сих пор было стыдно за свое невольное соучастие в происходившем в Уилтшире, и сердце Рауля больно сжалось от такой безнадежности — неудивительно, что он был любезен с Фенеллой выше всякой меры. Он скучал по живому уму мадам Флинт, да и, что греха таить, она нравилась ему — пусть и чисто с эстетической точки зрения, как нравились бы картина или статуя.

От такого дружелюбия и пристального внимания Фенелла буквально расцвела, еще больше хорошея прямо на глазах и лишь мило краснея в ответ на все его бесчисленные комплименты. Наверно, настала тому пора — расставить все точки и запятые по местам, — и Рауль решительно сказал:

— Кто бы и в чем вас ни обвинял, Фенелла, не смейте винить себя! И я целиком на вашей стороне — вы просто могли не знать о том, каким магнетизмом могут обладать оборотни — это малый запросто мог зачаровать вас и попросить не только работу, но и денег из сундука или украшений из фамильной шкатулки…

— Ужас! — ахала Фенелла, трогательно прижав красивые руки к своему лицу.

Они столкнулись в маггловской части Лондона; за время всех разговоров мадам Флинт уже успела посетовать, что, наверно, совершенно не приспособлена к аппарации и теперь придется путешествовать через полгорода, чтоб из магического квартала отправиться к себе камином, — и шевалье предложил воспользоваться камином в его доме. А в доме общих тем для беседы нашлось еще больше, и окончательно утратившая робость вдова в ответ на каждую шутку смеялась своим серебристым смехом…

4.

Фенелла была очаровательна, Фенелла была прекрасна. Смех ее звучал колокольчиком, и улыбка была так великолепна, будто все невзгоды благополучно обошли ее стороной.

Вира, назначенная за Квотруса Нотта вдове, была немаленькой: Нотты привыкли требовать с размахом, и что было переживаемо для Малфуа, то состоянию Флинтов нанесло ощутимый урон — теперь даже приходилось продавать дом в Лондоне, чтоб как-то покрыть убытки.

Фенелла была прекрасна — наверно, именно поэтому глаза помутились от предательской влаги, и захотелось сказать ей что-то хорошее, чтоб окончательно позволить ей забыть случившееся недоразумение. Так Рауль и сделал:

— Фенелла, дорогая, — он поймал ее красивые руки в свои ладони — да, руки у госпожи Флинт были такие же красивые, как у покойной маменьки, изящные, белые и безвольно покорные, — что бы ни случилось, помните — вашей вины тут нет: оборотень, как писали в книгах, может обладать способностью ненадолго зачаровать жертву, эдаким природным магнетизмом... Вы не могли знать, кто пришел в ваш дом в обличьи человека...

Сама госпожа Флинт, несомненно, тоже обладала собственным магнетизмом. Нежный румянец, темные локоны, томный взгляд из-под ресниц, сладкий аромат каких-то изысканных духов и неровное дыхание — любому бы вскружила голову.

— Вы прекрасны, мой ангел.

Рауль перецеловал каждый изящный пальчик, каждый жемчужно-розовый ноготок, каждую жилку, проступающую под тонкой кожей. Ярко-алый рот тоже требовал поцелуя — и этот поцелуй был дан, как и множество других. Да, она, несомненно, была прекрасна. Она манила — и никто не был бы в силах противиться ее волшебному притяжению. Полвзгляда в темные глаза Фенеллы хватило бы, чтоб любой из мужчин пропал, — и Малфуа пропал.

Ничто не мешало им — исчезли холодные дождь и туман за окнами, утих ветер. И никто не мешал им, и домовики не появлялись, и случайные гости не стучались с внезапным визитом: показалось, что закашлял камин в холле, но это, скорее всего, именно показалось... Наверно, некстати было только чувство какой-то неправильности происходящего. Но яркие губы и круглые плечи Фенеллы просто напрашивались на бесчисленные поцелуи, а тонкие пальчики внезапно ловко расправились с застежками камзола.

— Рауль, боги, как же я вас люблю... — и этого было достаточно, чтоб внезапно вспыхнувшее вожделение затянуло Рауля в свой мутный водоворот.

Пробуждение было тяжким, словно в бреду: голова у Малфуа была точно такая же тяжелая. Уличная хмарь, вплотную приникшая к окнам, наливалась свинцовым серым — точно такой же тоской стремительно наливалась и душа Рауля. Нарочно или нет, госпожа Флинт забыла у окна одну из своих надушенных перчаток, и от одного запаха рот наполнялся едкой горечью — навряд ли она щедро мешала в свой парфюм амортенцию, да и голова такой тяжелой после нее не бывает. Скорее, это было похоже на жестокое похмелье после буйной студенческой пирушки. И по ощущениям, и по пакостному осадку в душе.

Шаг в камин, чтоб несколько секунд спустя оказаться в Меноре, был безумно тяжким. Перед этим Рауль долго собирался мужеством, а до того — извел немыслимое множество ведер воды, силясь отмыть с себя, кажется, не только душно-сладкий чужой запах, но и собственную кожу — так, что теперь все горело и от стыда, и от холодной воды и жесткой ветоши. Кажется, воду можно было подогреть чарами — и Малфуа умышленно не пытался этого сделать, и бесконечно тер лицо и руки, пока те совсем не застыли…

1.

Это происходило уже машинально: каждый раз, ступая в Менор — из камина ли, в ворота ли, — Рауль непременно прикрывал глаза на несколько секунд, чтоб рассмотреть магию дома будто бы изнутри. Не то — здороваясь со стариком, не то — оценивая походя защиту и общее состояние.

Он будто здоровался с домом, в который врастал все сильнее с каждым днем, и иногда Малфуа казалось, что за переплетением разноцветных огней он различает, как в глубине Менора неутомимо бьется его могучее великанье сердце…

И в ту секунду, когда Рауль ступил из камина в зал Малфуа-менора, он уже знал, до какой степени все может быть плохо — хотя бы потому, что почувствовал себя в собственном доме ослепшим и оглохшим. Все цвета переплелись в невнятную муть из серых пятен, и звуки — любые — сделались почти не слышны. От острой собственной ущербности с новой силой заломило в висках.

— Где Матье? — одергивает он первого попавшегося на глаза домовика и почти не удивляется, когда создание, будто за полдня растерявшее весь свой лоск, пищит удрученно:

— Поехал кататься!

"В лондонском доме шумел камин. Я думал, это только показалось…"

— Что было перед этим?

— Мастер Матье проснулся, переодевал мастера Майрона, кормил кашей и молоком мастера Майрона и сам завтракал серым хлебом и курицей, гулял и смотрел лошадей с мастером Майроном, потом снова кормил мастера Майрона — бульоном — и укладывал его спать, но сам спать не стал, а ушел по делам, а когда вернулся, то взял мастера Майрона и поехал… Часа два уже как…

Рауль с отчаяньем понял, что Матье именно сегодня вздумалось самостоятельно навестить лондонский дом — и что следующим пунктом в его путешествии станет развалина-Блэкхолл. И что старый Блэк, безусловно, теперь точно немало попьет крови у Малфуа, прежде чем даже просто подпустит... Что уж говорить о том, что когда приступ благодушия закончится, то Матье живо освежит в памяти свое знакомство с отцовской тростью. Рауль попытался дотянуться своей магией до родового кольца, но долго ответа ждать не пришлось: кольцо находилось в доме.

Это было скверно. Не так скверно, как проступок самого Рауля, продиктованный дурманным парфюмом госпожи Флинт, но и не могло не испугать — раз оставил кольцо, значит, точно не на вечер в гости собрался.

Шевалье мчался в Блэкхолл с невероятным и обреченным отчаяньем, готовый встретить запечатанные двери и полный эффект отсутствия со стороны Матье. И то, что навряд ли в ближайшее время Рауль увидит его и Майрона хотя бы издали. А Блэкхолл оказался… почти пуст.

Нет, дом был скрыт от магглов, и путь к нему, как и прежде, украшал с десяток кружащих дорогу заклинаний, но сами двери оказались кое-как заперты на обычный Коллопортус. И никаких изменений — все так же пыльно, затхло, хозяин все так же пьян и слабо вменяем — будто с позапрошлой осени время здесь остановилось… При мысли о позапрошлой осени сердце обожгло нехорошим холодом. Таким, что Рауль даже глаза зажмурил, лихорадочно шепча: "Нет, нет-нет-нет-нет…" А память услужливо подкинула и другое воспоминание: Матье не ел мяса. И птицу не ел. Никогда. Никогда, кроме…

— Нетнетнет…

— Пить будешь? Ну вот… и пить не с кем, и эта мерзавка сбежала, и все…

2.

Все повторялось. С той разницей, что Малфуа знал, куда нужно ехать, а поисковик все равно не принес никакого результата, размазанной кляксой танцуя на ладони и то замирая, то бросаясь в разные стороны. Утешало то, что до Бельтайна все подземные обитатели крепко спят у себя, и то, что, находясь даже в сильно растрепанных чувствах, Матье все же не забыл тепло одеть наследника и одеться сам — безумный Блэк был очень разумным, а кандидаты в висельники или утопленники не задумываются о таких вещах.

С погодой, между тем, творилось что-то все более странное: ясный вечер сменился непроглядной тьмой и сразу со всех сторон, будто специально ожидая приезда шевалье, сразу после поворота на пустоши пополз ледяной туман. Этот туман был настолько густым, что конь отказывался идти, не видя собственных ног, и даже хлыст не мог принудить его сдвинуться с места — Снежный Хвост только переступал на месте, храпя и роняя ртом пену. Тогда Рауль пошел пешком.

Это было сродни тому, как нырнуть в мутную реку: ничего не видно и почти ничего не слышно, так, что даже собственный голос: "Матье, где ты?" оказался здесь едва слышным. А еще воздух тяжко давил на плечи, переполненный сырой, дикой магией, и это не было чьими-то человеческими чарами. Поисковый огонек, при попытке зажечь заново, вовсе отказался появляться, когда же Рауль попытался зажечь Люмос, то едва осветил пространство на шаг от себя, все дальше съедали темнота и туман.

Туманы здесь были скорее правилом, чем исключением, но в это время года они были теплыми, а этот оказался просто ледяным. Таким же, словно вода в бьющем из-под земли ключе — наверно, потому что сам тоже шел не из низин и оврагов, а поднимался из спящих земных недр.

— Еще не было Бельтайна… еще рано… Матье, ты где?

Туман клубился причудливыми завитками, все плотнея и плотнея вокруг шевалье. Он то глушил голос Малфуа, то разражался совсем странным эхом, которое, похоже, никогда им и не являлось:

— Ходит тут, ходит…

— Зачем ходит?

— Ищет.

— Нечего делать!

— Пускай убирается!

— От людей и их магов всегда один вред!

— Он только портить и умеет!

— Эй, — попытался воззвать Рауль, — я ищу Матье!

В третий раз запнувшись об один и тот же куст, он понял, что ходит по кругу, и потому — остановился, позволяя туману подползать как угодно близко.

— Ищет он, — будто призрачная рука пошевелила волосы на затылке, но когда Малфуа оглянулся, то, естественно, никого и ничего не увидел. Только в причудливости белых фестонов чудились невнятно не то лица, не то морды и лапы неизвестных зверей. — Прочь поди!

— Пожалуйста… с ним был мальчик…

— Кто просит гостеприимства — тот его находит! Кто приходит без спроса — тот прочь пусть уходит!

— Вон! Вон! — во всех сторон завопили призрачные звери, кружась в безумном хороводе. — Прочь отсюда, человеческий маг!

— Кто не стоит дара — тому его и не получить! Уходи отсюда!

— Пожалуйста… мне просто поговорить…

Туман бесновался, будто розгой, хлеща своей магией во все стороны.

А когда все затихло и глаза смогли привыкнуть к окружающей тьме, то совсем близко раздалось короткое кошачье "Мя!", а следом — вполне человеческое:

— Господин де Малфуа, вот вы где!

3.

Хагетье, в кошачьем облике выкатившийся едва не под ноги Рауля, вид имел весьма взъерошенный. Туман разошелся, будто по волшебству, — хотя почему "будто", если это и было самым настоящим волшебством, чистейшей магией! — и в неярком свете растущей луны было видно, что рыжий книззл крайне потрепан, так, словно бежал много миль, а потом еще и дрался с неизвестной нежитью. Будто наяву предстал герой потешной сказки, под личиной кота дурачивший и великих магов, и маггловского короля…

Оказалось, что шевалье почти не отошел от проезжей дороги, там, где попытался повернуть на пустошь, и там, где был вынужден пробираться пешим, в итоге и оказался. Будто ребенок, попавшийся на уловку запутывающих дорогу чар, — с той разницей, что распутывающие заклинания Рауль никогда не забывал и никогда и нигде они не были столь бесполезны, как здесь.

— Господин Рауль! — черты рыжей морды поплыли на несколько мгновений, и перед Малфуа оказался не менее потрепанный Алан. — Господин Рауль, вы совсем замерзнете здесь, нельзя спать на земле!

В редкостном душевном порыве Хагетье попытался всучить Раулю свою флягу, но мутная жидкость с острым спиртовым и хвойным запахом пропала зря. Малфуа почти не выпил, но до половины расплескал на землю: у него отчего-то тряслись и руки, и челюсть. Возможно, именно сейчас он понял, что и вправду смертельно замерз, так, что действительно хоть ложись на землю и засни.

— Матье… вернулся?..

— Эй, сюда! — вместо ответа крикнул Хагетье в сторону дороги.

Свое возвращение домой шевалье почти не запомнил. Он скорее с чужих слов, чем сам, знал, что проблуждал почти ночь и что простужен так, что зелья действуют через раз — даже те, что Хелена готовила на крови. Возможно, потому что вместе с Раулем страдал и Менор, в сиянии которого образовалась незарастающая брешь, через которую в никуда уходили все его силы.

Точно такая брешь ощущалась в душе. Что-то постоянное и непрерывно напоминающее о себе, будто тяжелое увечье, которое не исправить никакими протезами — потому что рука тянулась в поисках родного тепла и ловила только пустоту, потому что подушки все еще хранили цветочный аромат, но не было той головы, что устраивалась бы вечером на плече — так удобно, словно оно всегда было ей предназначено… И среди непрерывного гула посторонних голосов невозможно было отличить тот, один-единственный, сколько ни прислушивайся и сколько ни зови.

— Мэтт, отыщите Мэтта, — в отчаяньи просил Рауль, пока чужие руки подносили к его лицу кубок с очередным мерзким варевом, которое Малфуа глотал, почти не ощущая вкуса.

С чужих же слов, а сильнее того — осознавая все каждой частицей своего тела и каждой крупицей собственной магии, Малфуа знал, что поиски были бесполезны. Что Матье и Майрон будто растаяли в воздухе или впитались в землю.

Последнее, кстати, было самым вероятным, потому что, как рассказывали, среди серой промозглой пустоши, у подножия холма, за одну ночь образовался протаявший и зазеленевший широкий круг.

4.

Не было теперь того, что Малфуа пережилось бы легко. Неизвестно, что было тяжелее — бесконечные чужие сплетни и шепотки за спиной: когда Рауль снова стал посещать свет, он был лишь бледной тенью себя прежнего, больше похожий на пережившего многолетнее заключение узника, чем на блестящего и веселого кавалера. Тем более что шевалье и не пытался соответствовать своему былому облику. Изысканные наряды, кружева и шитье казались теперь пустой горой ярких тряпок, и сам хозяин только в силу въевшихся привычек не дошел до крайней небрежности. Притирания для лица и рук, дорогие декокты для волос — все так и томилось, заключенное в свои хрустальные флаконы и фарфоровые коробочки, не получая никакого применения.

Тяжелее таких выходов в свет оказалось только пребывание дома, где каждая мелочь напоминала о Матье, где, нечаянно найдя поломанную деревянную лошадку Майрона, Рауль почти обезумел снова… Здесь, в Меноре, явно зрел заговор. Это было понятно из того, что Малфуа почти не оставался с тех самых пор один. Это было ясно из приглушенной брани распекавшей кого-то Хелены из-за дверей:

— …и так уже чуть ли не на четверть наливаю маковый отвар! Нельзя, он уже привыкает! Спать должен сам!

Не иначе какая-то договоренность заставляла всю прислугу следить за тем, чтоб держать подальше хозяина от ритуальных ножей, потому что Малфуа в отчаяньи пытался поддержать Менор собой и теперь даже не пытался спрятать порезы на ладонях. И скольких ухищрений стоило удержать Рауля от визита на пустоши: разбуженные в неурочное время обитатели холмов могли оказаться еще злее, чем в прошлый раз…

Невыносимо было сталкиваться со старым Блэком — старик был равнодушен к сыну, но его почти подкосила весть об исчезновении магически одаренного внука. Пожалуй, именно его абсолютно отвратительный вид заставил Рауля одернуть себя и почти прекратить собственное тесное общение с крепкими настойками и сильнодействующими зельями. Общение с Блэком и его пьяные проклятия, хоть и разбередили в лишний раз чувство вины, все же заставили шевалье встряхнуться и взглянуть на себя в зеркало — нет, он не увидел еще одного обрюзгшего и опустившегося старика, но и картина его не обрадовала: мало кому выпадало счастье увидеть собственного призрака еще при жизни. С Плеядой же Блэк Малфуа предпочитал не сталкиваться. Ни одна живая душа, кроме, наверно, Хелены Хагетье, не знала точно, что именно произошло в тот день, когда Матье исчез из дома, но прозорливости девице было не занимать, а лексикон ее был на удивление богат боевыми заклятиями. Это уже заставило бы ограничить общение — но искреннее горе маленькой сестры Матье видеть было еще тяжелее.

Когда весна все же наступила, то она заглянула в Менор будто вполглаза и пошла себе дальше, не найдя здесь своего любимца. Малфуа-Менор, будто вместе с кровью Рауля наглотавшись гулявшего в ней макового отвара, не погиб, но отчаянно засыпал и однажды заснул так крепко, что превратился по сути в обычный дом, пусть и защищенный самыми крепкими чарами.

Рауль проводил рукой по стене, но прикасался всего лишь к покрытому побелкой камню, протягивал ладонь к зеленым изгородям — но изгороди притворялись обычными кустами, не спеша ни ластиться, ни кусаться. Пожалуй, только гобелен цвел на таком тусклом фоне своими особенно яркими листьями: "Мэтью Центаурус Малфуа", "Майрон Аврелиус Малфуа" и еще один лист, нераспустившийся и безымянный. Именно здесь еще пульсировала фамильная магия — и здесь можно было набраться сил, чтоб не уснуть вместе с поместьем, не скатиться в тяжкий бред, и шепнуть в тяжелую переплетенную шерсть:

— Я обещаю…

Что обещал Рауль — он не знал толком и сам. Хотя бы — для начала — не прикасаться к маковому настою.

1.

По мере того как набирал силу новый листок, оцепенение Рауля начинало проходить.

Привыкать к дурману было и вправду опасно — Хелена не шутила. Даже тот настой, который предлагался в качестве снотворного и успокаивающего, мог доставить еще немало неприятных часов тому, кто однажды отказывался его принять… Он, собственно, и доставил — но Малфуа только отмахнулся на предложение знахарки снижать порцию постепенно и потому — отпаивался целым морем других декоктов. Шевалье не слишком пристально изучал в свое время зелья, но помнил, что все они неспособны действительно изменить что-то в настоящем, лишь показывая путаные цветные картинки на внутренней стороне век, подменяющие собой реальность, и исподволь подчиняя и ослабляя тело…

И другой дурман оказался хоть и не таким опасным, но гораздо менее желанным и приятным, и имя тому дурману было Фенелла Флинт. Этот дурман, похоже, вбил невесть что в свою красивую голову, одаривая Рауля вниманием сверх всякой меры. Пока тот сказывался больным, не проходило дня, чтоб почтовая сова не приносила от Фенеллы то фрукты, то конфеты, то какую-то дребедень, вплоть до своеручно изготовленных зелий — зельеварка Хелена только осуждающе хмыкала, глядя на весь этот поток с явным недобрением. И все так же молча приносила сюда истолченный в легкую пыль безоар.

И если честно, старания Хелены практически не были вознаграждены: когда таки Рауль появился в чьем-то доме, то вдова обрушила на него всю нежность, на которую только была способна. И самое ужасное было в том, что, кажется, этот дурман изрядно подчинил себе его тело, едва не превратив Малфуа в беспомощную игрушку. Он даже что-то неловко солгал хозяевам дома, где столкнулся с мадам Флинт, — лишь бы оказаться подальше от безупречной томной красавицы. То ли безоар не действовал, то ли дело было вовсе не в безоаре — все те слова, которые были заготовлены для Фенеллы, мгновенно вылетали из головы, и сама голова дальше в мыслительный процесс практически не включалась. Будь на месте госпожи Флинт волшебница сильно попроще, можно б было заподозрить применение афродизиака, но, превосходно воспитанная, с безупречными манерами и совершенной красотой, с отличием закончившая магическую школу (говорят, в превращениях ей вовсе не было равных), Фенелла навряд ли бы опустилась до такого…

И оттого — оставалось лишь всеми силами избегать этой женщины и ее очарования. Лишь бы не находиться рядом, не остаться с глазу на глаз — и потому часть выездов вовсе была отменена, а в иные Рауль усердно старался затеряться среди прочих гостей. Впрочем, выбирался из дому он больше по привычке, чтоб не одичать, подобно старому Блэку. Признаться, все эти увеселения не приносили ему никакой радости, скорее, порядком осточертели — и, не разделяя общего веселья, Рауль мог замереть на полуслове, глядя куда-то сквозь собеседника.

Никто, кроме, наверно, нескольких домашних, не знал, что именно случилось в ту холодную ночь, но и то, что просочилось из прислужьих и эльфьих сплетен, ненамного отличалось от правды. "Бедный шевалье Малфой, — говорили в гостиных Уилтшира, — он просто сам не свой сделался послетого, как пропал его наследник и… кх… вы знаете, что на самом деле он был женат на этом сквибе Блэка? — и пропал супруг… такая романтичкная история любви, которая закончилась так внезапно и так ужасно! Одно непонятно — куда смотрят

Рауль же ни подтверждал, ни опровергал досужих разговоров — они давно перестали волновать шевалье, но он неустанно лелеял надежу, что те избавят его от каких-либо собственных объяснений с госпожой Флинт.

Надеялся Рауль абсолютно напрасно.

2

Фенелла Флинт нагрянула сюда сама. Причем в поводе визита сомневаться не приходилось — верный своему решению, Рауль не ответил на третье письмо подряд. И подоплека была совсем уж явной, иначе бы она явилась со вполне официальным визитом, в карете и с сопровождающей — экономкой или пожилой дальней родственницей — чтоб были соблюдены все приличия. Она оказалась здесь без предупреждения, все так же невероятно прекрасная, как в первые дни их знакомства, и Рауль мимоходом отметил, что при всем несомненном очаровании нет человека менее желанного в садах Малфуа-Менора, чем эта женщина.

Рауль осматривал сильно поникший и поределый с прошлой весны розарий, который под самыми заботливыми руками домовиков-садовников все так же неизбежно хирел, тоскуя по своему юному хозяину. И Рауль тосковал вместе с садом.

А потом Фенелла подошла ближе, улыбнулась — и негодование и обида Рауля схлынули, точно море в отлив, оставив после себя только радость и восторг, только сладость момента, когда вот она, прекраснейшая из живущих, совсем близко — только протянуть руку. Чтоб только бы слушать это ее нежное:

— Так совсем никуда не годится, господин Рауль! Я знаю вас как мага, воспитанного в самых лучших традициях, — но ваше поведение и все слухи о вас кажутся просто немыслимыми!

— Фенелла… — слова на языке у Рауля отчаянно путаются, под ногами от волнения качается земля. — Фенелла, простите! Простите, я не хотел вас обидеть!

Возможно, в этот самый миг земля под ногами Рауля качнулась в самом буквальном смысле — возможно, виноваты в том были вездесущие кроты, изрывшие прежде безупречные лужайки своими многочисленными кочками и норами, или выглянувшее солнце так напекло ему голову — но шевалье потерял равновесие. Тогда же, пытаясь это равновесие сохранить, Малфуа и схватился за куст — и только когда полтора десятка шипов впились в его ладонь, понял, что именно сделал.

Признаться, какими бы тяжкими ни были его переживания, именно в тот момент на его глаза навернулись слезы, а проморгавшись, Рауль ощутил, что вместе со слезами как будто из глаз ушла и соринка, мешавшая рассмотреть окружающий мир целиком.

Это как взгляд в распахнутое окно, бывшее раньше абсолютно непрозрачным из-за осевшей пыли: когда видны стали все травинки до самых мелких соцветий и даже, кажется, вглубь в земле были видны корни, каждая пичуга в зарослях и следы заячьих лап поперек дорожки, каждая родинка на лице и открытых плечах Фенеллы, каждый выбившийся волосок и замявшиеся островки кружев на рукавах… Наваждение длилось всего несколько секунд, и, как только шевалье проморгался, немедленно исчезло, оставив от себя лишь слабое послевкусие недавнего дождя. Дневной жар перестал быть таким удручающим и давящим на виски, и перестало сохнуть горло.

Так что Рауль невольно улыбнулся:

— Простите меня, мадам Флинт, я и вправду вел себя неподобающе по отношению к вам! И я вправду хотел бы заслужить ваше прощение!

Сырой ветер, набежавший с пустошей, пронесся над садом, нежданно свежий — кажется, духи у Фенеллы и впрямь были тяжеловаты, будто белый мускус или маггловский ладан в самом чистом виде.

— И все же, право, вам не следовало приходить сюда, чтоб не скомпрометировать себя. Да и меня тоже — не хотелось бы стать объектом сплетен, и уж тем более — чтоб повторилась та непростительная глупость, которую мы уже совершили… Это был не приворот, но что тогда?

3.

Даже непонятно, отчего все так просто оказалось. Неужели, чтоб держать себя в руках в присутствии Фенеллы, надо было заставить протрезветь себя таким образом? Вероятно, решение было самым что ни на есть действенным, потому что прекрасная госпожа Флинт на глазах теряла свое совершенство. Стало видно, как такое безупречное лицо исказилось отвратительной гримасой, и это теперь показалось отнюдь не милым, а ярко подкрашенный рот на бледном, будто у вампира, лице скривился, словно в судороге. Или даже так оно и было, потому что слова Фенелле Флинт дались с трудом:

— Милый Рауль, я чем-то вас обидела?

Ее нежный голос дрожал от гнева и обиды, а в итоге вопрос прозвучал почти визгливо — так, что Малфуа даже удивился, отчего раньше считал ее речь очаровательной.

— Дражайшая мадам Флинт, неужто вы сами не догадываетесь? Я не отрицаю своей вины... — шевалье склонился, изображая глубокое раскаянье. Не только изображая, конечно, он и вправду ощущал что-то вроде вины, и эта вина с каждой секундой становилась все безграничнее, как и вспыхнувшая в сердце любовь... А потом он посильнее сжал рукой несчастную розовую ветку, и наваждение пропало, будто его и не было. — Я очень виноват перед вами, Фенелла, виноват, что не рассмотрел вовремя ваши чувства, виноват, что, сам того не зная, подал вам надежду на взаимность со своей стороны, я каюсь и прошу прощения, что в Лондоне поддался соблазну...

Розовые шипы, кажется, уже прошили ладонь насквозь.

— Я не знаю, что тогда со мной случилось, правда... У меня есть смутное подозрение, что случился какой-то редкий афродизиак, как вы думаете, мадам? Так или иначе, я извиняюсь за содеянное и обещаю, что подобное не повторится, а наказан я и так уже достаточно. Я представить себе не мог, что сам Матье станет свидетелем моей неверности, а в итоге — потерял и его, и Майрона.

— Матье, — позволила себе усмешку Фенелла, до этого при упоминании афродизиака стремительно растерявшая свою изысканную красивость, — я и не могла предположить, что вы настолько всерьез воспринимаете своего сквиба и так долго будете горевать о его потере. Неужели и вправду говорят, что вы были обручены?

— Чтоб вы знали, мы женаты. Не так долго, как следовало бы, но эту ошибку я всячески старался возместить.

— Я на вас удивляюсь — если честно, я считала вас гораздо более умным магом, а то, что вы способны настолько увлечься, вовсе в голове не укладывается.

— Сам с трудом могу поверить. Кроме одного — это, дорогая Фенелла, называется не увлечением. Увлечение — это когда в Лондоне двое вместо камина внезапно поворачивают в спальню. А Матье — это любовь.

Названное по имени, собственное проклятие Рауля соскочило с языка так легко, будто только того и ждало. Собственный сладкий дар, заставлявший сердце биться чаще даже теперь и смотреть на прекрасную госпожу Флинт без малейшего вожделения, и даже без былой симпатии, когда та не осталась в долгу:

— И вас не смутило даже то, что так называемую любовь мальчишка охотно делил с младшим Ноттом?

— Нотт, может, и был при жизни редкостным змеенышем, — строго предупредил Рауль, — но после смерти я его не трону и никому тронуть не позволю: он и мне, и Матье жизнь спас.

— Вашего дорогого Матье он за ваши же деньги уговаривал своих родителей выкупить у Блэка и самого его обхаживал так, что смотреть было стыдно. А всего этого спасения — что сопляк вместе со своей пассией не вовремя свалился с дерева прямиком в пасть и собою эту пасть умудрился заткнуть!

— Если должно быть стыдно, то в первую очередь — мне, потому что и ухаживать, и защищать должен был в первую очередь я... — а потом Малфуа будто громом ударило: — Откуда вы знаете про дерево?

4.

— Я просто сказала первое, что пришло в голову! — отмахнулась госпожа Флинт. — Мне лучше уйти — я за сегодня услышала уже достаточно!

Очевидно, воздетые к небу руки в ее исполнении должны были выглядеть трагично, но Рауль просто не обратил на то внимания, поймав за них Фенеллу:

— И все же — почему вам пришло в голову именно такое?

— Пустите!

Никакого стихийного удара Рауль не почувствовал — а он с некоторых пор стал даже слишком чувствителен к подобным всплескам, — зато от самого простого удара он пролетел добрые двадцать локтей, протаранив спиной живую изгородь. Как будто бы под внешностью хрупкой женщины был искусно спрятан стальной голем. Или же... Да. Картина теперь складывалась цельная: пришлых оборотней было двое.

То ли снова подзабывшись, то ли решив, что скрываться смысла особого уже нет, Фенелла Флинт пронеслась в дом на бешеной скорости — у спутывающих чар Рауля не хватило быстроты ее достать, а безнадежно крепко спящий дом попустил знакомую, не собираясь чинить препятствий.

— Ну что же ты…

Рауль даже порадовался, что располосовал руку об кусты, когда касался перил и двери, — а губы сами уже сплетали слова в причудливую вязь, малоприменимую еще для кого-то и абсолютно непонятную на слух, веля захлопнуться всем дверям в доме, заставляя окна захлопнуться и сделаться тверже алмаза, а камины — не отзываться летучему пороху. Для верности хозяин даже заставил появиться в руках огненный лепесток. Так что Фенелла оказалась в ловушке.

Или же в ловушке оказался сам шевалье, потому что в каминном зале его ждала вовсе не госпожа Флинт, а огромная и свирепо оскаленная волчица. Рауль предполагал, что простой беседы тут не выйдет, оттого-то в двери он шагнул в полуприседе, скользнул на полусогнутых ногах, будто в дуэльном зале, с волшебной палочкой наизготовку — и тут его ждал сюрприз. Шевалье несказанно повезло, что все происходившее в его жизни в последние два года приучило его выбрасывать щиты не задумываясь — раньше, чем какое-то заклятье успевало сорваться с губ.

— Интересно, значит, один оборотень и один анимаг? Чтоб запутать следы, я понимаю?

— Ничего-ты-не-понима-ешь! — гулко проревела анимаг, поднимаясь на лапы.

— Фенелла, хватит ребячиться, прекратите эту комедию! Вас же никто не обвиняет пока ни в чем, так не усугубляйте ситуацию! Научиться перевоплощаться, только чтоб прикрывать кого-то, — это не слишком разумно… а все выходы из Менора перекрыты для вас и будут такими, даже если что-то случится со мной.

— Я не виновата! — снова рявкнуло существо.

— И примите человеческий облик, пока я не заколдовал, чтоб вы его поменяли — я не желаю разговаривать с непонятно кем!

Облик Фенелла все-таки сменила, но на пользу ей все явно не пошло. Возможно, просто пооблетели зачарованные краски для лица, явив миру уже вовсе не совершенную красавицу, а безобразно худую и будто измученную женщину не первой юности, с нитями ранней седины в волосах, темнотой под глазами и с безнадежно испорченным судорогой лицом.

— Подите вы к черту, милый Рауль, я и вправду ни в чем не виновата — мои собственные родители едва ли не продали меня Артериусу Флинту, и их абсолютно не заботило ни то, что старый ублюдок просто искал себе анимага с нужной ему формой для своих экспериментов, ни то, что он, не сумев сам от нее избавиться, подарил свою заразу мне, прежде чем сдохнуть!

Рауль с почти балетным изяществом уклонился от невербального проклятия.

— Я честно сдерживалась, Рауль, я умею не безуметь, я честно пыталась… я даже уехала из того дома, но его стаю добили не всю, а мне было так трудно справляться…

На последних словах Фенелла окончательно скатилась в невнятный хриплый шепот, и весь вид у нее был безвольно-убитым, и только внимательный глаз заметил бы в ее безнадежной позе пружинистую напряженность в любую секунду готового броситься зверя.

— Не трогайте Патрициуса. Он… чистый. Артериус смог дождаться. Вы как предпочитаете — позвать аврорат или убить меня сами? В таком случае вам придется драться, будьте уверены.

Рауль устало облокотился о дверной косяк:

— Французский дворянин с женщиной сражаться не станет. Постарайтесь на этот раз действительно исчезнуть, Фенелла. И какого только Мерлина вам понадобилось от нашей семьи…

Камин, повинуясь бессловесному приказу, обрадовано зашипел зелеными искрами.

— Все просто, любезный Рауль, вы не поверите. Дьявол б вас побрал, я вас любила.

И с этими словами Фенелла Флинт исчезла в зеленом пламени.

1.

Фенелла Флинт исчезла. Как утверждала та же вездесущая прислуга, оставила наследника на попечение нянек и отбыла в гости к дальним родственникам — Рауль не слишком жаждал знать о продолжении истории, в которой волей-неволей сам принял живейшее участие. Оставалось только надеяться на благоразумность Фенеллы и понимание, что следующего шанса ей может просто не представиться.

Странно это или нет, но Малфуа почти не испытывал подобающей случаю ненависти. Он злился на себя, вовремя не сумевшего рассмотреть природу отношения и чар оборотня, злился, что не смог противиться им, досадовал, что так получилось все в лондонском доме — но вместе с тем у шевалье будто камень с души упал. Оттого, что он оказался не так сильно виноват в собственной измене и оттого, что как бы не сложилась потом судьба Фенеллы, — он по собственной воле не стал там палачом.

Возможно, шевалье почти успокоился — и чтоб окончательно пробудиться, заставил прислугу перетряхнуть весь Менор, отчищая и отмывая от скопившейся грязи — к возвращению Матье — а в таком доме дышалось и вправду легче. В саду неустанно трудились домовики, что-то рыхля и подравнивая — увы, прекрасный парк пока что оставался довольно унылым, и единственный розовый куст цвел пышно, как и подобает. Садовники только пожимали плечами, потому что "Фламандская вуаль", которой по всем правилам полагалось быть белой с нежным золотым оттенком, распускала все новые и новые красные цветы. Рауль догадывался, что дело в том бурном "рукопожатии", которым с кустом обменялся он в тот памятный день, но вслух произносить ничего не стал: вдруг кто решит, что вся местная магия непременно держится на кровавых жертвах...

Рауль твердо знал, что Самайн, когда двери в холмы будут открыты для смертных, он придет с тем, чтоб забрать Матье и Майрона домой. Что у него выйдет все растолковать и мужу (столько времени прошло, но слово так и не прижилось, и к нему предстояло привыкать заново), и его остроухим покровителям суть проблемы. Рауль ласково проводил по вышитым на гобелене лицам, по безымянной почке — он долго отказывался верить глазам, хотя сомнений никаких не оставалось, и не мог понять, чем заслужил это чудо, и вовсе заслужил ли, и заслужит ли потом...

Несмотря на такую уверенность, Рауль старался держаться подальше от Блэков, отношения с которыми если можно было назвать миром, то весьма худым. Старик был вполне заслуженно обижен (хотя и не упускал случая попросить денег или подать совета, как, на месте шевалье, "воспитывал" бы Матье), юная Блэк, кажется, только и ждала случая, чтоб использовать весь обширный арсенал семейных проклятий — ведьма всегда оставалась ведьмой.

Потому с некоторым удивлением он получил приглашение на свадьбу Артура и Леи — только то, что приглашение было написано на одно имя, в лишний раз задело по живому.

Кажется, Арнеб Блэк успел вовсю опробовать свои методы воспитания, отыгравшись на дочери — было удивительно, что мадемуазель Блэк еще не вытворила чего-то из ряда вон выходящего, даже приглашения подписывая собственноручно. Оставалось надеяться, что ее не опередил отец, наложив подавляющие собственную волю чары... И в одиночку подбирать подарки для Артура и Плеяды было тоже совсем не весело.

Все оказалось гораздо лучше, чем Рауль себе предполагал — это было уже само по себе неожиданно. Старик Арнеб был, как водится, трезв Мерлиновой помощью и сильнейшими зельями, но вел себя самым подобающим почтенному магу образом. Артур Принц, одетый внезапно по самой последней моде, будто бы сбросил добрый десяток лет, а еще лет пять ему убавило снадобье, почти выведшее с лица уродливый шрам. Главная героиня же, хоть и имела вид достаточно бледный, не плыла глазами и не страдала несвязанной речью, как обычно бывает под заклятиями или Родовыми чарами. Приглашенный из самого Лондона парикмахер сумел уложить ее тяжелые волосы, обычно похожие на спутанную лошадиную гриву, каскадом роскошных локонов — так что некрасивая Лея Блэк абсолютно преобразилась, и на уста просилось одно: "Колдунья, чаровница!"

2.

Тот вечер, даже на самый придирчивый взгляд шевалье, вышел отличным. Музыканты играли, одни танцы сменялись другими, на столах, может, и не было такого роскошества, какое бытовало в Малфуа-Меноре, — род Принцев славился отнюдь не богатством — но то, что подавалось, — подавалось в изобилии. А фейервек, ставший сюрпризом для гостей, вовсе не уступал виденным во Франции — он оказался подарком и для Леи, беспечно радовавшейся разноцветным искрам в черном небе...

Почти никто, кроме Артура, не видел, как Лея куда-то вдруг потеряла улыбку, устало зажмурила глаза и затянутыми в перчатки покрепче вцепилась перилла балкона. И никто, кроме Рауля, не слышал обеспокоенного шепота:

— Опять плохо? Тошнит или...

— Просто голова кружится.

— Приляжешь? Думаю, тут отлично довеселятся и без нас.

— А десерт?

— Тьфу, Лея, вы сами еще как ребенок! Обморок — это будет отличное завершение для праздника...

— Сбегу сразу после сладкого, даже врать не придется... или, нет, ой... кажется, мне и вправду лучше лечь, а то все качается...

— Тогда прошу, мадам, — персональная доставка...

Артур легко, будто пушинку, подхватил супругу на руки — и встретился взглядом с Малфуа. Раулю оставалось только вздохнуть: слишком уж знакомые симптомы демонстрировала бывшая Блэк.

— Вы слишком громко думаете, месье Малфой, — заметила та с усмешкой. — Нет, я не под чарами, и никто никого не совращал.

На последних словах Артур Принц слегка закашлялся.

— Вы же всегда боялись, мадемуазель Блэк... простите, мадам Принц.

— Вы глупый, Рауль, — печально констатировала Плеяда, — если ничего не поняли даже теперь.

Очевидно, усталость насыщенного дня дала о себе знать, так что Плеяда склонила голову на плечо супруга, прижимаясь к нему с безграничной лаской.

— Знаете, я долго боялась смерти после того, как не стало мамы, но ведь умирают все... а вот прожить всю жизнь без единой родной души рядом оказалось гораздо страшнее...

— Теперь знаю. Такого больше не повторится — а Матье скоро вернется, я обещаю.

— Дай Мерлин — вы взрослые, вы договоритесь… Потому что очень уж страшно смотреть, как его листок с дерева начинает стираться…

3.

Из гостей Рауль вернулся столь рано, насколько позволяли приличия и в совершенном смятении. Сама не зная того, Плеяда Блэк, а ныне — Принц, искусно прошлась по всем болевым точкам, задев все, что только смогла задеть. Оказалось, что Малфуа не только так и не привык к своим потерям, но и вид чужого счастья давался ему с трудом. В том, что странная пара Принцев по-своему счастлива, сомневаться не приходилось — если здесь не было любви, то была точно была привязанность, и оба получили в итоге то, к чему стремились. Как бы сентиментально не звучали слова Плеяды, наличие рядом родной души того стоило.

Кроме того, другие слова девицы обеспокоили не меньше. Самопроизвольное исчезновение с фамильного Древа или просто потускнение листа не сулило ничего хорошего его обладателю — недаром же выжигание с него неугодных родственников иногда становилось не только символической смертью последних. Конечно, Плеяда могла ошибаться — ведь род Блэков теперь не был своим родом для Матье, слава Мерлину, но и радости подобное заявление не внушало.

В свете ночных пульсаров Раулю и вправду показалось, что шелковая вышивка на семейном гобелене начинает постепенно тускнеть — будто выцветает, как старые чернила на пергаменте. Шевалье велел себе идти спать, поняв, что еще немного — и нафантазирует себе, что угодно, а не только то, что могло лишь привидеться Плеяде.

Увы, утром ситуация ничуть не изменилась. Листья с именами Майрона и Матье, и безымянный, только собиравшийся распуститься, — не исчезли, но и видны теперь были как сквозь дымку — свет дня не мог обмануть. И открывшаяся перспектива шевалье весьма пугала. Не исчезнет ли такими темпами вся его ветвь до наступления осени — не то что до Самайна...

В фамильной библиотеке, доставшейся в наследство месте с домом, искать предстояло долго: чары поиска тут не действовали, и сам хозяин точно не представлял, что ему надо. Несколько потрепанных томов семейных хроник, порченные мышами свитки, разрозненные тома научных монографий вперемешку с любовными романами — любовь к печатному и письменному слову не была самой сильной стороной представителей фамилии. Рауль — тоже не слишком возился с этим хранилищем, все-таки предпочитая коллекционированию библиографических редкостей другие занятия. Свои книги Матье с собой не забрал, но те были почти сплошь маггловскими и обитали у него в комнате. Если бы в доме не появилась бы Хагетье с ее страстью к зельям, в поисках новых рецептов постепенно разбиравшая эти завалы, все так бы продолжало чахнуть без должного присмотра.

Ничего не дала и библиотека Блэков. Хозяин Блэкхолла не понимал, зачем шевалье понадобилось что-то в его архивах — правда, не пожадничал, открыл — благо, фамильные чары Рауля пропустили почти ко всему, справедливо сочтя его за дальнего родственника.

С отчаянья Рауль даже попросил разрешения и совета у Принца, но тут тоже оставалось развести руками — ни малейшего намека на происходящее с Древом Малфуа-Менора получить не удалось. А листья и вправду бледнели. Шевалье с тоской думал, что такими темпами останется только убрать с Древа самого себя.

Возвращение было безрадостным — отчаянья ныло в груди и это отчаянье передалось, кажется, всему окружающему: конь то спотыкался, то норовил укусить за колено или сбросить, небо, беспросветно затянутое тучами, периодически начинало опадать на землюю мелким холодным дождем. У вешек на дороге он едва не сшиб в канаву одетого в грязные лохмотья ребенка — если б Снежный Хвост сам не остановился так резко, что чуть не стряхнул хозяина прочь, то, скорее всего, так бы и произошло. У бродяжки из-под мокрой шапки выбивалось несколько светлых прядей, так что Рауль едва удержался, чтоб не крикнуть: "Майрон!" — и только потом понять, что уж точно Майрон не мог так вырасти с зимы.

— Что за дьявол тебя тут носит! — выругался шевалье скорее сам на себя, чем на кого-то еще. Чтоб окончательно прогнать морок, он спешился и вытащил маленького оборванца обратно на дорогу, ощутимо встряхнув. Ребенок абсолютно точно не был Майроном — и невозможно было понять, обрадовало это или разозлило. — Куда тебя понесло в этот чертов дождь?

— Домой иду, — буркнул не такой уж и, как оказалось, бродяга.

— Мог бы и попроситься переждать, если не выгнали.

В воспаленном от недостатка сна мозгу промелькнуло забавное сравнение, что вот однажды так попал к своим эльфам Матье, а язык уже сам собой выдал:

— Далеко ехать-то?

— Туда, — бродяга неопределенно махнул рукой. — Близко, только если ехать — всяко ближе и быстрее.

Ехать и действительно оказалось недалеко, у поворота случайный попутчик попросил остановиться:

— Щас я там напрямик перелезу...

— Ступай-ступай...

Одинокая фигурка среди бурьяновых стеблей показалась особенно жалкой. Рауль даже окликнул подождать и, не глядя, ссыпал в чужие руки все, что выгреб из своих карманов: маггловские деньги или магические, а золото и серебро — они золото с серебром и есть.

4.

Оказалось, промозглая погода существенно помогала сохранять ясность ума, а едва оказавшись в тепле, шевалье понял, что почти готов заснуть на ходу. Точнее, он даже ненадолго заснул — прямо в холле, пока домовик стаскивал с него сапоги.

Этот короткий сон — никто не посмел тревожить хозяина, но он и сам очнулся очень быстро — не принес Раулю ни отдыха, ни свежести. Пробуждение по всем ощущениям напоминало особенно тяжкое похмелье, перед глазами плясали цветные пятна, и на виски давили услышанные за день голоса. Невразумительное ворчание старого Блэка, запах портящихся в слишком сыром для них помещении пергаментов, сокрушенный голос Принца... Даже во сне его не оставляли мысли о грозящей окончательной потере и суматохе последних нескольких дней. Перед глазами бесконечно прокручивались расплывающиеся пятна старых чернил, круговерть каминов, полосы дождя и качающаяся конская грива. Маленький оборванец среди грязи в нем тоже чувствовалось что-то болезнно-неправильное...

До лаборатории Хелены Рауль добрел точно так же пошатываясь, будто пьяный: бодрящее зелье было просто необходимо, а еще, если честно, что-то для освежения дыхания, потому что во рту как лошади ночевали. Недоведьма была, как обычно, занята очередной порцией склянок и котлов с чем-то дурно пахнущим и сильнее, чем обычно, хмурая, потому что рыжий книззл только сверкал глазами из-под лавки, не решаясь даже высовываться. Даже хозяин и покровитель не был удостоен чего-то, кроме как едва ли не кинутого на стол фиала в ответ на просьбу о бодрящем. Хотя, наверно, это гораздо больше соответствовало душевному состоянию шевалье, чем полный осуждения взгляд Плеяды, одни сплошной молчаливый упрек, о котором было стыдно вспомнить.

Бодрящее зелье — оно внесло ясность, но не прибавило оптимизма, и безнадежность сложившейся ситуации навалилась на Рауля с новой силой.

— Его лист постепенно исчезает, — сообщил он, обращаясь в пространство. Рыжий книззл сочувственно фыркнул, впрочем, не рискуя показаться.

— Видела. Решил забыть и бросить? — сварливо осведомилась мадам Хаггетье, кроша в ступке очередную травинку с каким-то особым ожесточением, просто в пыль истирая.

— Никогда! — огрызнулся Рауль.

— А что тогда сидишь? Ждешь, пока исчезнет? Не вернется ведь!

— Почему?

— А так и выйдет — совсем ведь под землю уйдет, и не достучишься.

— Не говори глупостей, куда может деться целый холм!

Хелена оставила ступку, и села на другой край лавки. В позе ее читался неприкрытый трагизм и лишь слегка прикрытое: "Мерлин, мой хозяин — идиот!"

— Господин Малфой, — заговорила она неожиданно тихо, — что вы знаете о фейри и их холмах?

— Я раньше не слишком интересовался легендами. Но теперь я перевернул обе библиотеки, и свою, и в Блэкхолле... Правда, я искал про Древо...

— Значит, послушаете теперь меня. Знаете ли вы, почему магглы или маги редко когда попадают в их холмы? Почему никто пока не смог поймать и удержать тех фейри силой, и почему люди, охочие до чужого золота, ни разу не смогли докопаться до их пещер — хоть бы все перекопали!

— Глубоко? Отпугивающие чары или магия...

— Магия, — согласилась Хелена. — Не наша, чужая. Другая. Все мы — дети этого солнца, они же живут на изнанке мира, и их чары абсолютно непохожи на наши. Перекопают один холм — а их пещера окажется совсем в другом. Через минуту. Или лет через двадцать — там, на изнанке, время течет очень по-разному. Может быть тяжелее камня, может быть легче пуха.

— Но там никто не копа...

— Необязательно, чтоб непременно нашлись сумасшедшие кладоискатели. Может, просто — захотелось, что называется, сменить обстановку. Вот и исчезают, Рауль. Нельзя ждать.

Знахарка подошла к полузадернутому окну.

— Дождь прошел, — вздохнула она. — Луна сегодня какая-то... особенная...

Луна и вправду была особенная. Низкая, желтая и тяжелая, словно полновесный галеон, как один из тех, что несколько часов назад Рауль ссыпал в пригоршни нищего ребенка... В этот момент Рауль понял, что именно показалось ему неправильным. Руки у маленького путешественника были чистыми, и пахло от него не дымом и скотным двором, как от всех замурзанных крестьянских ребятишек, а травяным соком и лавандой.

— Я — идиот. Луна и вправду сегодня особенная, Хелена, — со стороны могло показаться, что Рауль слегка обезумел. — Ждать нельзя.

1.

Сборы были недолгими, и суетилась, по большей части, только знахарка. Она сунула в руки Раулю еще один фиал, на это раз не с бодрящим, от горечи которого Рауль уже успел прокашляться (наверняка чертовка по самопальному рецепту накидала в нормальный декокт всякой ерунды вроде растертых черных зерен, привозимых из колоний), а с чем-то почти приятным.

— Зелье звериного чутья. Обостряет чувства. Нет, много и нельзя, и часто пить нельзя — оно все-таки ядовито... Даже для мага. Да и запрещенное вроде бы...

Хелена же забрала у Малфуа его шпагу:

— С оружием к ним ходить и бесполезно, и обидеться могут. На вот... — пошарив на столе, Хелена закинула в торбу извлеченные из горы веток и листьев ножницы, — сталь все же сталь и есть. Не оружие, но вдруг пригодится...

Еще в торбу полетели фляжка согревающего зелья и плетеный амулет легкого пути. И, верно, на дорогу — наспех нарезанный хлеб с полосками вареного мяса и сыром.

— Ну и все... а как там пойдет — только самому и думать.

— Вот дьявол, мне с самого начала следовало посоветоваться с вами! — Рауль и обернуться не успел, как оказался на пороге. Это было вовремя: печально опустелый Малфуа-Менор отчего-то наполнился какими-то мелкими шорохами и запахами, а свет от пульсаров прибавил яркости так, что глазам становилось больно. На воздухе было все же слегка свежее и гораздо более приятно взгляду: света от луны было не меньше, чем от солнца днем. Вкусно и остро пахла мокрая трава, грязь — тоже пахла по-своему, с тихим шелестом капли срывались с листьев, быстро бежала к своей норе, дробно стуча крошечными лапками, одинокая мышь... Рауль затряс головой: какая грязь, какие мыши?! Зелье Хелены и вправду обострило все чувства, даже слишком.

— Ну... я пошел?

— Идите. Возвращайтесь оттуда все вместе.

Рыжий Алан, перекинувшийся в человека, встал за плечом у своей благоверной.

— На всякий случай — спасибо, и...

Шевалье еще собирался спросить, откуда Хелена могла знать про все, но, пусть и перебитый острой химией ингредиентов (имбирь, мантикорий яд и арника), до него донесся слабый запах южных роз. А некрасивое лицо женщины-сквиба, всего на секунду, но попавшее в яркий лунный луч, явило те же благородно-раскосые глаза и тонкие породистые черты, которые Рауль запомнил еще с давней осени и своего визита к холму.

Кажется, финал сегодняшнего рандеву был почти предопределен.

А в душе не осталось и тени страхов, кроме, наверно, страха все же опоздать.

Было ли в том виновато зелье, но, даже когда на луну набегали редкие облачка, Рауль знал, куда ему ехать — вся земля будто слегка светилась. Когда же он спешился у давних вешек (Малфуа никогда бы толком не ответил, почему так сделал, кроме того, что понял намек про то, что здесь можно напрямик), бурьян окружил его едва ли не до плеч, шурша и благоухая просто одуряюще: здесь, на пустошах, с весны до поздней осени что-то цвело.

Будь на месте Малфуа обычный человек или маг, вряд ли бы он смог отличить ту границу, что разошлась перед ним бесшумней вздоха. И только благодаря звериному чутью Рауль уловил, как изменился за этой границей привычный мир. Изменились голоса у трав и земля ложилась под ноги совсем по-другому, иначе блестели на листьях и чашечках раскрывшихся среди ночи цветов капли воды — потому что несли в себе частички света от чужих изумрудных костров, и сам костры уже были недалеко.

Если раньше можно было определенно сказать только то, что пламя их было магическим, то теперь — теперь было понятно, что оно — живое. В мире магглов и даже магов с трудом можно было найти название для тех лиц и рук, что мелькали здесь, — обычно их называли духами, стараясь не замечать и не связываться, но сейчас Малфуа мог рассмотреть в лицо почти каждого. Шевалье слышал их безмолвные голоса, которые ласково уговаривали остаться любоваться еще и еще, играть с ними, танцевать с ними...

— Ты все-таки пришел.

Дневной знакомый деловито отряхивал босыми ногами воду с травяных верхушек. Брызги слетали, весело хихикая и на лету обращаясь в крошечных светляков.

Прекрасное дитя ныне не удосужилось припрятать острые уши под шапкой и не прятало раскосого взора, глядя смело и весело.

— Я не догадался сразу.

— Ну... пошли?

Тонкая теплая рука уцепилась за руку Малфуа с недетской силой.

— Спасибо, что рассказал про дорогу, — но, может, мне лучше идти одному — а то вдруг тебе влетит?

Маленький фейри лишь звонко хихикнул.

2.

Не оставалось сомнения, что Рауля тут все же ждали: никто б не подумал, что в холмах на пустоши может быть столько обитателей.

Этот было скорее странно, чем страшно, и совсем не похоже на камин или аппарацию: шагнуть сквозь еще одну невидимую черту и оказаться среди странных жилых залов. Не нужно было приглядываться, чтоб понять, что многочисленные колонны больше всего напоминают древесные стволы, что луна и звезды изредка проглядывают сквозь крышу, будто сквозь густые кроны, а пол, где не из отполированного камня, там устелен не коврами, а мхом и травой. Неведомые птицы, спрятавшиеся в темноте, пели так сладко, что хотелось остановиться и слушать их целую вечность. Пульсары здесь не сидели смирно в своих гнездах, а перемещались так, как им вздумается: они окружили Рауля, переговариваясь и пересмеиваясь на своем. И взрослые фейри тоже окружили, не мешая идти, но и из виду не выпуская. В них не чувствовалось ни ноты испуга, ничего, кроме удивления и любопытства, и те, кто был с оружием, изящным и похожим на стебли и листья неведомых растений, на ювелирные игрушки, — и в тех не было ни опасений, ни опасности.

Их было много, не меньше полусотни, и все они были прекрасны, как те же цветы — ярко и не совсем по-человечески. Немыслимых оттенков глаза с вертикальными зрачками, тяжело струящиеся волосы, летящие шелка пестрых мантий, пряно-цветочные запахи, едва ли не обжигающие легкие своей густой смесью.

— Я...

— Опять ты здесь! — притопнул ногой мальчик лет шестнадцати, поразительно похожий на Квотруса Нотта.

— Я — Рауль из Малфуа-Менора, и я пришел за своими мужем и сыном.

— Маленький паршивец Тэль привел тебя!

— Ну и привел! — звонко ответил Тэль. — Я вообще нарочно!

— Вот даже как... — красивая женщина, выступившая из толпы — они все здесь двигались абсолютно бесшумно, будто плыли, и прочие фейри отступали перед ней, словно волны перед носом лодки. — Ну, Рауль из Малфуа-Менора, а что ты скажешь на то, что обидел Мэттиу так, что он и среди зимы к нам постучался?

— А у нас среди зимы гостей не очень-то любят! — хихикнул кто-то.

— Мы ж спросонья злыми можем оказаться!

— Я был зачарован. Я...

Когда-то во время учебы Рауль много слышал о магах, что могут прочитать мысли и воспоминания единым взглядом в глаза. Слышал он, что искусство это обретается не за один год, что при желании опытный чтец может быть почти незаметным для противника, а без должного опыта или чисто по желанию может сделать процесс абсолютно невыносимым, сходным с Круцио... "Оказывется, у фейри так тоже могут"...

Никто, кто говорил про людей-чтецов, правда, не упоминал, что его услышать могут и так. Чтоб самому раствориться, превращаясь в те обрывки, которые остались от его прошлого, и то нырять в их темную глубину, то — птицей взлетать в воздух, то снова перемешивать свою кровь с землей Менора, то оказываясь в этой крови полностью, а изможденная красивая женщина, не боясь испачкаться, будет целовать его, шепча "Мой Рауль!". Рауль снова едва уходил в лесу от волчьих клыков, снова искал своего Матье среди бесчисленных розовых садов, снова Фенелла Флинт шептала ему о своей любви, и ничего не было в ее словах, кроме правды, и не было в душе Рауля никакого отклика, был только страстный звериный дурман...

— Он даже не убил ее, — пренебрежительно расхохотался молодой эльф.

— Что за человеческие слова, Дариэ! — одернула его чтица, и мальчик замолчал, низко поклонившись в ответ. В душе шевалье зашевелились смутные сомнения.

— Поднимайся, Рауль из Малфуа-Менора, пойдем, поговорим.

Только теперь Рауль понял, что сидит на полу, среди цветов и мха.

3.

Смотревшая на шевалье сверху вниз, она оказалась ростом не выше маменьки, а Малфуа — едва доставала до плеча. Вот только колонны-деревья расступались перед ней не хуже, чем жители холма, почтительно оставшиеся на поляне.

— Мы не вмешиваемся в дела людей, Рауль из Малфуа-Менора, и что бы ни сказал тебе Мэттиу — его слова останутся только его словами. Никто не станет удерживать его силой, и он прекрасно осведомлен, что будет в случае отказа...

— Вы их все-таки заберете?

— Великая Мать с тобой, человек! Или сказки про то, как мы крадем самых красивых детей прямо из колыбели, еще гуляют у вас? — почтенная фейри (а сегодня шевалье не могли обмануть ни молодое лицо, ни стройный стан и легкость походки — он только страшился представить ее истинный возраст) легкомысленно хихикнула.

— Я рада, что ты пришел сюда. Они оба очаровательны, но наш холм — даже он потихоньку сходит с ума и того гляди — уйдет с места, не будучи в силах справиться с его тоской... А Тинтаэлю наверняка надоело добывать человеческую еду, не так ли?

— Ничего мне не надоело! — из-за деревьев выбрел Тэль-эльфенок, подслушивавший, топая и сопя на всю округу. — Так было интереснее, и я даже помогал взамен!

— Мясо. Матье такой же, как вы, и обычно мяса не ест, а ему сейчас надо.

— Наша природа при некоторых обстоятельствах слишком уж... человеческая — но мы не можем охотиться, и приходится что-то менять у людей на тело убитого животного...

— Тьфу! — богато прокомментировал Тэль.

— Мы пришли, Рауль из Малфуа-Менора.

Рауль догадался об этом еще раньше, чем было сказано, и догадался даже не по запаху ирисовых корней, молока и роз, от одного которого сердце уже начинало отчаянно болеть. Шевалье узнал дверь, невероятно похожую на ту, что вела в сад с черного крыльца, откуда обычно убегал в свои владения Матье или куда выходил с заключенным в фонарь пульсаром, если Раулю случалось задержаться вне дома. И было бы впору совсем ослабнуть ногами, но пульсар был и здесь — на ступеньках, будто так ему полагалось всегда, — этого было достаточно, чтоб преодолеть последние шаги, распахнуть дверь.

Эльфенок гораздо меньше Тинтаэля (не нужно было времени, чтоб понять: Майрон!) вольготно сидел на полу, сооружая что-то из цветных прозрачных камешков, — прекрасный, словно солнечный день в июне, с ниже плеч волосами цвета полной луны и смеявшийся так, как пели у себя на небесах маггловские ангелы. А рядом, спиной к Раулю, стоял взрослый эльф, волосы которого были чернее ночи и длиною почти до пола.

— Я пришел, — только и смог вымолвить Рауль, задохнувшись от этой красоты и от нежности, затоплявшей его сердце без остатка.

Что бы ни говорила про великую тоску старая фейри, но здесь, по сравнению с невероятным сочетанием простоты и изысканности, Малфуа почувствовал себя на редкость грубым и убогим. Наяву Матье был многажды лучше, чем помнился — хотя и помнился он почти как совершенство. Глаза и губы его стали еще ярче, излишний загар сошел с лица, а фарфоровый румянец сделался как никогда нежным, руки, все так же испачканные землей из сада, были тем не менее безупречны и по форме, и в том, как бережно и с безграничной лаской обнимали они обтянутый синим вышитым шелком тяжелый живот.

— Матье, я...

В горле у шевалье пересохло окончательно, так что ему только и оставалось — смотреть, как его Матье пересекает комнату навстречу к нему, чтоб замереть в полушаге, этих слов тоже не находя. И тогда вместо всех них Рауль — на этот раз сам и по своей воле — распахнул сознание, рассказывая каждый свой день за днем с тех пор, как не стало Матье. Законы магии, привычные для мира людей, здесь властвовали едва ли вполсилы, так почему бы им не перестать действовать совсем, дозволив все и сразу...

— Я же сквиб, — отмахнулся Матье так привычно, будто и часа не прошло, как они расстались. Светляк, походя сдутый им с плеча, превратился на лету в закружившийся штопором лепесток.

— Зачем ты тут?

— За вами. Я почти не был виноват в том, а она просто навела чары... И я принес тебе... вот! — Рауль лихорадочно вытряхнул из сумки тряпку с завернутыми в нее мясом и хлебом.

Фейри-Матье протянул руки к грубому хлебу и прижмурился:

— Великая Мать, как же он пахнет! — улыбка наползала на его лицо помимо воли, и оставалось только улыбаться в ответ. — Как ты мог догадаться...

"Подарю Хелене еще одно кольцо, чтоб ей до самой смерти здравствовалось"...

— Ты и вправду пришел... за нами? Не за Марониэл, за своим наследником, а за нами?

— Не пойдешь — сам останусь. Лягу у порога, и пропади оно все, это наследство.

— А пойдешь — будешь потом стариться и умирать! — сообщил задверный полумрак голосом Тинтаэля.

Рауль и Матье переглянулись — как всегда, когда собирались что-то сказать в один голос — и оба, в один голос, засмеялись. Майрон, явно не ожидавший такого, испуганно что-то пролепетал, а Рауль поднял его с пола на руки почти привычным жестом — легкого, теплого и забавно таращившего свои голубые глаза.

— Я так скучал... в Меноре без вас плохо, но только сейчас я понял насколько...

Матье, кстати, тоже привычно и абсолютно идеально пришелся для объятий.

4.

Когда они шли к выходу, то холм показался редкостно пустым.

— Они... ушли?

— Просто ушли веселиться — сегодня луна такая... И не хотят мешать нам разговаривать.

Малфуа все так же нес на руках сына и все так же не отпускал руку мужа, неслышно ступая по мягкому полу. Зелье Хелены уже начало выветриваться, оставляя после себя неприятное послевкусие и полное ощущение того, что окружающий мир стремительно блекнет: так или иначе, шевалье не услышал Тинтаэля, пока он сам не окликнул:

— Мэттиу, подожди, не уходи! Хочешь еще посмотреть, что будет потом?

Рауль мысленно выругался, но вслух остался предельно вежлив:

— Не думаю, что в этом есть какая-то необходимость. Да и прошлый раз принес не слишком много радости.

— А хочешь — посмотри ты! — переключился Тэль, бесцеремонно схватив Рауля за руку. — Я умею! Вот, смотри!

У него за спиной оказался крохотный фонтан — вроде того, что был привезен для китайского флигеря в Меноре. Только из украшений там был лишь орнамент из листьев по краю и дна не было видно — будто и не было его совсем...

— Здесь есть все, смотри!

Разгладившаяся до состояния зеркала вода потемнела, отражая людские фигуры, множество голосов зазвучали вокруг. Они двигались, меняли очертания, становились все четче. Взрослые, старики, подростки: почти сплошь все со светлыми волосами и породистыми надменными лицами. Кто-то, бился, кто-то творил чары, кто-то — в кожаной шапке — падал с неба на птицекрылой конструкции из дерева и парусины, шепча странное заклятие: "Двигатель отказывает, постараюсь сесть!" Пока, наконец, не появился кто-то, невероятно похожий на Малфуа, только состарившийся, — он, сломанный, безнадежно и безвольно протягивал свою палочку странному магу, что походил на змею больше, чем на человека. Фонтан стал ощутимо подрагивать и расшатываться от обилия этих лиц. Потом был мальчик, бледный, коротко стриженый, с черными тенями под глазами — жалкий, слабый ребенок, красивая белокурая девочка рядом, засмеявшаяся безумным смехом в лицо Раулю, — шевалье не нужно было никаких редких зелий, чтоб почувствовать всю бездну тоски увядания… Мальчик превращался в мужчину, такого же неприглядного, безумная девочка, превратившаяся в безумную женщину, — замерла у его ног неживым ворохом перепачканного красным платья… Смех дробился и крошился, все больше напоминая скрип, и успело мелькнуть еще одно лицо — другой мальчик, смуглый, лохматый, прячущий серые, как у всех Малфуа, глаза за стеклами смешного лорнета, но в боевой стойке и с не по-детски широким уже разворотом плеч…

— Тинтаэль, да что ты делаешь! — фонтан развалился пополам. — Тинтаэль!

Тэль выглядел еще более испуганным, чем все Малфуа вместе взятые, и предупредил старую фейри:

— Мама, я нечаянно!

— Дурноглазый, — вздохнула эльфа. Под взмахом руки чаша фонтана стала срастаться обратно, а потом из возникшей над ней крошечной тучки прошел мелкий дождик, вновь наполняя водой.

— Он нечаянно нас проклял?

— Нет, Великая Мать с тобой, Рауль из Малфуа-Менора, Тинтаэль видит правду... Но только ту ее половину, которая сопряжена с бедами и темными временами, прости. Одно странно...

— Что не видит хорошего?

— Расколотая судьба. Кто-то ее переломит...

"Я даже видел, кто именно: мальчик с лорнетом".

— Не боишься — можно взглянуть еще раз... я, признаться, сама не видала такого в последнюю сотню лет...

Стоит ли говорить, что в трусости Рауля еще никто не мог упрекнуть?

На этот раз вода была светлой и прозрачной и снова явила взору того, кто переломил судьбу, но рядом с ним оказался еще одни человек — совсем младенец, не старше Майрона и похожий на младшего Блэка так, как не был похож и его собственный сын. И трещина, делившая фонтан, исчезла. Промелькнула та безумная девочка, снова живая, ушла и растворилась в тени без следа, рассыпался прахом змеелицый маг, а маг, похожий на Рауля, — оказался среди парка Малфуа-Менора, совсем старый, но окруженный множеством детей, старшие из которых были совсем взрослыми, а младшие — едва ступали своими ногами... Промелькнул на своей птицекрылой конструкции из дерева и ткани юноша в кожаной шапке — он сумел все же выпрямить полет, чертыхался и смеялся...

— Судьба расколотая и заново сросшаяся, — усмехнулась эльфа. — И род, не пропавший и не рассеявшийся, но умножившийся, словно колосья в поле и звезды на небе... Вы, люди, слишком любите все усложнять: то жаждете крови и золота, то совсем наоборот... Вот и бросает, то едва ли не в прислугах у личей, то едва ли не под крылом у богов.

Фонтан с усталым вздохом закрыл над водой свои каменные лепестки.

— Идите уже... люди...

На выходе из холма было гораздо шумнее, чем в самом холме, но все веселье смолкло, стоило Раулю с Матье и Майроном появиться на "пороге".

— Зачем ты уходишь, останься!

— Не надо возвращаться, будь с нами!

— Ты будешь жить не как человек, а вечность!

— Мэттиу, не уходи!

— А если ты снова не сможешь вернуться сюда?

Сердце у шевалье на миг остановилось: до чего легко рука Матье выскользнула из его руки! Он оставил мужу Майрона и пошагал к собравшимся у костра эльфам. Он говорил что-то тихое и напевное, гладил кого-то по волосам, кого-то брал за руки, целовал детей, а вернувшись к Раулю, достал из дорожной сумки ножницы.

— Холодная сталь! — в ужасе пискнул Тинтаэль.

Холодная сталь хищно щелкнула — и длинные волосы Матье легли у его ног, словно оперение невиданной птицы, обернувшейся в...

— Простите, — прошептал Матье на родном языке, — я — человек...

Они ушли не оглядываясь. Ночь за пределами эльфийских владений оказалась не в пример зябкой, и Рауль возблагодарил Мерлина и Хелену, что в седельной сумке у Снежного Хвоста был сложен теплый плащ, как раз чтоб закутать Майрона — а свой плащ он отдал Матье, долго целуя своего благоверного перед тем, как поднять на седло.

Луна уже почти ушла, но дорога была знакомая и почти высохшая — по ней легко было шагать, ведя под уздцы присмиревшего коня.

— Прости меня, — первым нарушил молчание Матье, — по большому счету, извиниться надо было мне. А я теперь еду — и мне страшно возвращаться домой, как представлю... ох!

— Сад скучает — там все вянет без твоих рук... Лея тоже скучает — знаешь, она вышла замуж за Принца...

— А ты?

— А я — нет. Я просто и не живу вовсе. Если бы ты сейчас остался... у меня душа замерла, когда ты отошел от меня у костра!

— Он вообще любит подобные жесты! — со смешком сообщил знакомый голос. — Еще бы "Намариэ" затянул, пафосный ребенок!

Эльфийка выбрела из тумана и пошла рядом:

— Провожу немного, а то вдруг что...

— Я ведь и вправду чуть не остался! — горестно вздохнул Матье.

— А ты что думал? Выбор, который слишком легко дается, — это ж и не выбор вовсе!

— Да нет же! Я как подумал, как буду смотреть на всех, когда вернусь, — мне стыдно становилось... Кому оно нужно, это бессмертие!

Последнее прозвучало очень похоже на Плеяду и особенно горестно, так, что Раулю в ответ ничего не оставалось, кроме как погладить Матье по колену, ласково шепча: "Все прошло, мой Матье!"

— Мне, например, с моим бессмертием очень неплохо! — и фейри тут же перешла на деловой тон: — Постарайтесь не слишком много бывать на солнце в первое время, пока не привыкнете...

— Спасибо за них, — поклонился шевалье.

— Не думай так громко, Рауль из Малфуа-Менора. Мы все-таки уважаем чужую волю и чужое решение. Другой вопрос, что того, что есть в них, ничем не поменять и не вытравить... И в них, и во всех детях их крови — вместе с кровью будет жить у детей Солнца и память о детях Луны. Никто не умрет от тоски по тому миру, но уж постарайся почаще напоминать, чем именно хорош этот. Намариэ!

И с этими словами она шагнула с дороги в туман, развеявшийся под первым утренним ветром.

Утро нагнало тумана на дорогу и на Менор, и все будто плыли по молочной речке. Или по фонтану, в котором можно было видеть будущее, так что Рауль почти не удивился, когда на месте еще только намечавшихся построек оказалась старая деревянная беседка.

— Я не знаю, почему так, откуда в Абраксасе столько надменности! — жаловался очередной Малфуа своему собеседнику. — Братья иногда ревнуют родителей и друзей друг к другу, но столько злости!

— А ты не думал, что он просто боится сейчас привязаться к кому-то слишком сильно? Ему всего тринадцать, и он не так давно потерял мать.

— Твои бы слова да Мерлину в уши, Берен! Хотя Линнеус тоже хорош: то придумал, что Менор — живое существо, которое просто, как правило, спит... То придумывает свой собственный язык, то, что розы... ну, наша знаменитая Кровавая Мэри, так что они и в самом деле не против попить крови. А вчера же вовсе заявил, что собирается научиться летать без магии! Знаю, грешен, я балую сквиба больше, чем старшего брата, хотя ничьей вины за отсутствие магии нет...

— Ты сам ответил на свой вопрос — Абраксасу просто обидно. А что у Линниэля богатая фантазия — разве плохо...

— Это просто ты слишком долго смотрел в чашу, — шепнул Матье. — Всего-навсего наше утро...

И беседка вместе с людьми послушно исчезла.

Проходили мимо и исчезали другие люди — а Рауль шел к ним навстречу, и рядом уверенно ступал своими тонкими ногами конь, с легкостью несший двойную ношу.

— Я не помню, где я оставил кольцо, — горестно признался Матье.

— Найдется. А не найдется — новое подарю.

Белоснежный и величественный, Менор медленно проступал навстречу своим хозяевам, встряхиваясь, чтоб прогнать сонное оцепенение.

— Тогда я должен тоже что-то подарить...

— Ты сам по себе подарок... Дар Магии, подарок фейри — называй, как хочешь. И вот такой я жадный — совсем не желаю им с кем-то делиться.

* * *

В ладонях тает волшебство,

Уходит в мир с последним танцем,

Ты больше не зови его,

Не позволяй ему остаться.

Оно своим цветным крылом

Сегодня многих душ коснется,

Навеет сон, прогонит зло

И детской сказкой обернется.

И вот уже закончен пир,

Луна взошла на темном небе,

Затихло все. Любимый, спи,

Тебе приснится сон волшебный.

(с) Вениамель