День Победы

— Герм?

— Что?

— Ты… уверена, что не хочешь в Нору?

Рон медлит с уходом: стоит на пороге, спрашивает уже третий раз одно и то же и с тихой надеждой вглядывается в глаза Гермионы. Она сегодня много молчит и мнется, и парню кажется, что все-таки есть еще шанс ее уговорить. Но в действительности шанса нет. Ни единого. Гермиона точно знает, что продаст душу, лишь бы не ехать в Нору. Только сказать об этом не может: ей стыдно за свои чувства. Она не должна так, это не хорошо. Уизли всегда были к ней добры и делились с ней всем, с риском для собственных жизней. А она их видеть не желает, да еще и в такой день, как сегодня. Девушку душит сознание ее черной неблагодарности, но выдавить из себя хоть крохи тепла по отношению к Рону и его семье не получается. Никак. Все слишком изменилось в последние два года.

— Рон, я обязательно приеду к вам. Обещаю. Не сегодня, но на днях я обязательно приеду.

— Но ведь сегодня праздник…

Бедный Рон. Он не заслужил этого. Она несправедлива, она жестока, она, черт побери, отвратительна самой себе за такое к нему отношение, но… Сердцу не прикажешь. Если там пусто, то, как ни бейся головой о стену, – ничем не поможешь. А в сердце Гермионы пусто. Уже год там просто оглушительно пусто. — Рон…

— Знаю, прости, не бери в голову. Просто я подумал... Это же наш день. Наша победа. Мы ее своими руками выдрали, все вместе...

— Но я же не бросаю вас, ну? Я гуляла с вами весь день, и мы были все вместе, как раньше. Просто сейчас… Сейчас я устала. Мне нужно всего лишь чуть-чуть отдохнуть. Ну, простишь меня?

— Что за глупости? Конечно. Это ты прости меня. Отдыхай, хорошо?

— Хорошо. – Гермиона кое-как улыбается.

— И обещай, что скоро приедешь.

Тишина.

— Обещаешь?

— Обещаю. – Мерлин, как тяжело иногда выдавить из себя одно-единственное слово…

Рон делает шаг навстречу Гермионе и крепко обнимает ее на прощание. Объятия Рона сильные, теплые и настолько душевные, что Грейнджер хочется взвыть от досады. Ну, зачем в них нет ни намека на ложь? От такой кристальной искренности стынет кровь, ведь Гермионе нечем, нечем на нее ответить!

— Доброй ночи, Рон.

— Доброй ночи.

Рон целует Миону в лоб и почти по-отечески проводит ладонью по ее кудрявой голове. На несколько секунд Гермиона позволяет Рональду удержать себя, но после выскальзывает из его рук и тянется к дверному замку.

— Пока.

— Пока.

Дверь за Уизли закрывается, и Гермиона, тяжело вздохнув, идет к окну в гостиной. У них с Роном есть небольшая традиция: она всегда следит за ним из окна, провожая в дорогу. В ее доме они не пользуются ни каминами, ни портключами, и, конечно, отсюда нельзя аппарировать. Поэтому только так – совсем обыкновенно, по-маггловски, с помахиваниями рукой и воздушными поцелуями. Среди уличной толпы взгляд быстро находит знакомую до зубовного скрежета рыжую шевелюру, губы привычно складываются в улыбку, рука поднимается вверх и машинально машет. По большому счету Гермиона даже толком не видит, что делает Рон в ответ, но ей и не надо видеть – все и так понятно. Подождав пару минут, девушка отходит от окна и идет на кухню. Открывает шкаф, достает бокал и бутылку Огденского, вытаскивает пробку, наливает ровно на один глоток и залпом выпивает. Сегодня ведь праздник. Вторая годовщина Победы.

* * *

Прекрасным майским днем два года назад они вдруг осознали, что смогли. Волдеморт мертв. В этот миг жизнь показалась волшебнее, чем когда-либо. В целом мире нельзя было найти никого роднее и ближе, чем они тогда – четверо влюбленных, безмерно счастливых детей: Гарри с Джинни и она с Роном. А еще Флер и Билл, старина Джордж и, конечно, Молли с Артуром – их общие, одни на всех родители. Они встречали победу одной большой семьей, и это было прекрасно, непередаваемо прекрасно. Но у Гермионы, в отличие от Гарри, еще оставались ее собственные мама и папа. Ни один любящий ребенок добровольно не откажется от родителей, поэтому Грейнджер отложила все: очевидную помолвку с Рональдом, остатки учебы, участие в разборах завалов войны – и рванула в Австралию.

По ее изначальной идее Миона должна была задержаться в Мельбурне всего на две недели, максимум на три, пока к родителям будет возвращаться память, и пока она не убедится, что их можно спокойно, без риска отправлять домой. План был хорош, но все пошло не так. Две-три недели превратились в одиннадцать месяцев. И обстоятельства тут были ни при чем: Гермиона выбрала все сама. Рон тогда, помнится, через весь земной шар прислал ей громовещатель и почти полчаса надрывался насчет их помолвки, свадьбы и семьи: «А как же наши дети?! Мы же так хотели! Мальчик и девочка, помнишь?! Хьюго и Рози. Мы ведь, ты ведь… Как ты могла?!» А Гермиона смотрела перед собой пустым взглядом и почти не слышала, что именно летело из громовещателя. В ее мыслях были только раскаты океанских волн и красивый мужчина, похожий на морского бога.

Его звали Ян. Он был заметно старше Гермионы, одинок и невыносимо прекрасен. Высокий, сильный, статный, с ослепительной улыбкой, выгоревшими добела волосами и глазами в цвет океана. В нем все было глубоким и поверхностным одновременно: он был умен и беспечен, предан и непредсказуем, талантлив и безразличен к успеху. Но, что самое главное, Ян был волшебником – собственно, именно поэтому они с Мионой и познакомились: рыбак рыбака видит издалека, как говорится в старой пословице. Конечно, Ян не учился чародейству ни в школе, ни в университете, его знания были стихийны, но в них была та дикая естественность, которой так отчаянно не хватало самой Гермионе, зазубрившей магию по книгам. Когда Ян стоял на берегу, смотрел вдаль и слушал ветер, он, казалось, видел и слышал само время. Впрочем, было у этого человека еще кое-что, что восхищало и манило Грейнджер несравнимо больше всего прочего. Этим кое-чем были минуты, когда в волнах океана бронзовая от загара кожа Яна вдруг становилась нежно-серой, и по блестящим гребням Гермиону на своей спине уносил уже не человек, а огромный дельфин. А потом, где-нибудь в далеком пустынном заливе прямо под ладонями девушки вновь проступали сильные мужские плечи…

Ян захватил ее совершенно – так же стихийно, мощно и без остатка, как делал почти все в своей жизни. То, что она нагромоздила в своей душе за прежние годы, он снес буквально под основание, а после, среди этих руин, показал ей то, чего никто никогда в ней не видел. Ян оказался первым и единственным, кто смог научить гриффиндорскую умницу слышать саму себя, любить свое тело, не смущаться желаний, жить текущим днем и радоваться простым мелочам. Впрочем, он же научил ее оглушительному одиночеству. Эти двое всегда оставались каждый сам по себе, и причина тому была, разумеется, только в Яне: он просто не пускал Гермиону дальше некой условной, но весьма ощутимой границы. Он был свободен, и это его устраивало. Миона мечтала поделиться с ним миллионами мыслей, историй и чувств – но Яну это было не обязательно. Он обходился почти без слов, общался взглядами, прикосновениями, прогулками, танцами... Все было прекрасно и упоительно, но не давало ни единого шанса на будущее. Этот мужчина не обещал Гермионе ровным счетом ничего. Никаких перспектив и планов. Да и значила ли она для него хоть что-то? Грейнджер понятия не имела.

И все же эти замки из песка были в сотни раз лучше холодной серой Англии, разрушенной войной, в тысячи раз лучше учебы и в миллионы раз лучше Рональда Уизли. Поэтому, когда Ян пропал в первый раз, Гермиона захлебывалась тоской и обидой, но даже близко не думала о возвращении домой. Она любила – а любовь не бросают. Любовь душат, топчут, травят, но не бросают, поэтому ни о каком Лондоне и речи быть не могло. Впрочем, неправда: речь о Лондоне все же была, только не в том ключе: Гермиона всего лишь старалась держаться в курсе местных событий. А просвещал ее на этот счет… Северус Снейп.

Все началось как раз в тот день, когда Ян впервые не пришел на встречу. Встревоженная Гермиона оббежала три пляжа и два грота, но так и не нашла того, кого искала. Зато поранила ногу об острые камни, а после по неосторожности наступила на австралийского крильмара. Местная разновидность этих морских червей менее ядовита, чем их северные сородичи, однако Гермионе все равно пришлось оставить поиски и срочно аппарировать домой. Она, разумеется, сварила себе более-менее подходящее противоядие, но сомнения еще оставались. Сначала девушка подумала написать профессору Слагхорну, но после некоторых размышлений само собой сложилось письмо кое-кому более талантливому, чем старый Гораций.

Профессор Снейп ответил быстро и четко, прописал два рецепта и заставил Гермиону три недели кряду ежедневно рапортовать о своем состоянии. Писать сухие отчеты о самочувствии оказалось логично, но почему-то совершенно невыносимо. Поэтому в очередном письме Гермиона вдруг спросила Снейпа о Лондоне, Хогвартсе, Министерстве, новых порядках, старых знакомых и всем, о чем только не стыдно было спросить. И Снейп снова ответил. А потом еще и еще. Три недели давно прошли, а переписка продолжалась, становясь все длиннее и как-то душевнее. Конечно, официальный тон никуда не делся, но вскоре они с профессором уже обсуждали характеры и судьбы, причины, следствия, ошибки, итоги. Дружба получилась внезапная и весьма странная, но настолько спасительно нужная, что Гермиона через день благодарила за нее всех известных ей святых.

История, как известно, имеет свойство повторяться, и через месяц на пороге Гермионы вновь оказался Ян. В жизнь вернулись все краски, запахи и звуки, однако вместе с ними на задворках сознания прочно поселилась мысль, что счастье будет, мягко говоря, недолгим. Ну и что ж с того? Умирать – так с музыкой. Отдать своей страсти все, что удастся успеть, а после... Гермиона даже думать боялась, что после. И, в общем-то, не думала. Просто каждые три-четыре дня бралась за перо, чтобы написать еще одно письмо на Туманный Альбион. Чудеса, возможно, и происходят, но не в таких случаях, и Ян, как и предполагалось, вскоре исчез снова. На этот раз Гермиона его уже не искала. Просто лежала дома и смотрела в потолок. Досада больно сдавливала легкие, однако на столе частенько оказывался новый английский конверт, и это помогало жить дальше.

В следующий раз Ян появился рядом с Гермионой на Бриггитов День. Увлек ее куда-то в лес, подальше от маггловских глаз, одел ей красивый яркий венок из цветов и притащил к компании веселящихся волшебников. Гермиону быстро признали за свою – и разгуляй во главе с Яном пошел на всю катушку. Праздник тогда вышел просто бесподобным: они ели и пили что-то невероятно вкусное, танцевали, голосили песни, играли в прятки в лесу и баловались, как дети. Но после Гермиона поняла, что в Австралии ей ловить категорически нечего. Ее мечта с треском провалилась. Тема приезда домой постепенно начала проскальзывать в их переписке с профессором Снейпом, а во второй половине апреля Гермиона объявила, что возвращается. Снейп принял известие спокойно и ровно. Сказал, что одобряет такое решение, и уточнил дату. Выбор даты, впрочем, был очевиден: первое мая. Сразу после Вальпургиевой ночи и за день до годовщины Победы.

Миона не знала, кто сдал Яну известие о том, что она возвращается, но в ночь шабаша Великая Австралийская Любовь Гермионы Грейнджер буквально влетела на порог ее дома. Часто и тяжело дыша, будто он пробежал пару десятков километров, мужчина глядел на Гермиону глазами пятилетнего ребенка и еле выдавил одно-единственное слово:

— Почему?

— Какая разница?

— Я хочу знать…

— Все просто: что у меня здесь? Ничего. Что у меня там? Все. Вот и весь фокус.

Они замолчали на какое-то время, а потом он вдруг сказал:

— Ты… Ты умница. Ты невероятная умница, и раз ты так решила, не мне тебя судить. Уверен, ты знаешь, что делаешь. Только… Почему ты мне не сказала?

— А я должна была?

— Не знаю...

— Так или иначе, теперь ты в курсе.

Ян снова замолк. А Гермиона стояла, смотрела на него и крутила в руках цепочку, на которой висел медальон-портключ. Родителей Грейнджер отправила в Англию самолетом еще два дня назад, но сама предпочла более быстрый магический вариант. Хотелось напоследок встретить праздник здесь, и вот, что вышло. Это же было просто смешно! И больно так, будто в грудную клетку загнали с десяток игл. Что этот человек забыл на крыльце ее дома? Чего хотел? А, главное, какая ему, черт подери, разница?

— Ты еще вернешься?

— Сказать по правде, я уезжаю не для того, чтобы возвращаться.

— Тогда… Можно мы с тобой прогуляемся немного? Ты же уже собрала вещи?

— Да, я все собрала, — Гермиона не сказала – она выдохнула эту фразу, зная, чего та ей будет стоить, но все-таки не сумела сдержаться. Говорить Яну: «Нет», — Гермиона не умела.

Как бы Грейнджер не глумилась впоследствии над той Вальпургиевой ночью, эта ночь была сказочно прекрасна. Именно так прекрасна, как пишут в книжках. Бархатное черное небо над головой, мирный ласковый океан у ног, легкий ветер и они двое. Вместе. Кто-то полагал, что Ян не любит слов? Так вот, Ян говорил четыре часа кряду – Гермиона успевала лишь вставлять редкие междометия. Говорил о судьбе и одиночестве, о семье и близких, о любви, о времени, об ошибках… Постоянно обнимал Гермиону за плечи, отдал ей свой свитер, чтобы вдруг не замерзла, целовал через каждые десять шагов, носил на руках... А еще он пел ей, и если своими песнями он хоть что-то пытался до нее донести, то ей лучше не думать, что именно.

Когда на горизонте показалась первая светлая полоска, Гермиона попросила проводить ее обратно к дому. Ян помрачнел, но выполнил просьбу без лишних слов. Уже у дома они обнялись, последний раз заглянули друг другу в глаза и… просто разошлись. Гермиона поднялась по ступенькам и закрыла дверь, а Ян остался. Через минуту или две раздался хлопок аппарации, и Грейнджер обессилено сползла вниз по дверному косяку. Все было кончено. Такой опустошенности она не чувствовала, наверное, никогда.

Впрочем, в то утро Мионе удалось поспать, а днем яркий солнечный свет пролил на все несколько другие краски. В назначенный час она спокойно и уверенно взяла в левую руку свой багаж, а правой сжала висевший на шее медальон. Знакомый рывок – и через несколько мгновений Гермиона не совсем удачно, но все же без травм и потерь приземлилась рядом со своим английским домом.

Войти в родные комнаты оказалось большим испытанием: щемящая ностальгия в помеси с удушающей пустотой – не самые легкие чувства. Но все было правильно, и это успокаивало. Гермиона распаковала вещи и написала записку Снейпу, сообщая о своем возвращении. Снейп, как всегда, ответил быстро и четко. Советовал ей хорошо отдохнуть после столь далекого перемещения и писал, что завтра в Хогвартсе ее ждут, но лучше не создавать массовой истерии и появиться тихо.

«Завтра годовщина Победы. Завтра все встанет на свои места», — думала Гермиона и беззвучно стонала, вспоминая Австралию, океан и Яна. «Нет, завтра все обязательно будет хорошо, все встанет на свои места. Завтра. Завтра».

Конечно, на следующий день на место ничего не встало. Все стало только хуже. Мерлин, каким пафосным вышло ее возвращение! Да, Грейнджер знала, что сама немало постаралась: можно было вернуться в обычный серый будний день – она же выбрала годовщину Победы. И все-таки Гермиона никак не ожидала такого. Она всего лишь тихо прошмыгнула в угол Большого зала, пока никто не видел, но это появление безнадежно испортили внезапным приглашением на сцену за тем самым Орденом Мерлина, который она не получила в прошлом году, потому что уже уехала в Австралию. Дикие взгляды, открытые рты, гром аплодисментов, вопли восторга… Гермиона хотела прорваться к Снейпу, но в тот день у нее ничего не вышло. Счастливые Гарри, Рон, Джинни, Невилл, Луна, Джордж, Молли и Артур обступили ее таким плотным кольцом, что выскочить за его пределы оказалось совершенно невозможно. Впрочем, она была безумно рада видеть их всех. Очень-очень рада.

Ночевала Гермиона в Норе, вместе со всеми. Они почти до утра сидели все в одной гостиной, кто в креслах, а кто прямо на полу, и то смеялись, то плакали, то молчали. Молли периодически приносила им разные вкусности, Артур разливал Огденское. Все ели и все пили – даже те, кто никогда не жаловал виски. То, что они отмечали, сливочным пивом не празднуют. Удивительно, но, спустя всего лишь год, жизнь страны уже вновь казалась вполне благополучной. Правда, сидевшие в гостиной Норы люди слишком хорошо знали цену такому благополучию. За мирное небо над головой они заплатили кровью, болью и смертью близких.

В тот вечер Гермиона долго и пристально смотрела на Гарри. Вроде бы все было, как раньше: та же шевелюра, та же улыбка, тот же смех, но вот глаза… Взгляд Гарри был просто непомерно тяжелым: пронзительным, уставшим до смерти – такого не должно быть у мальчишки его лет, но кто что мог теперь с этим поделать? Ее собственный взгляд, вероятно, был не сильно лучше – просто ей не оценить себя со стороны. Гермионе вдруг стало больно за всех них, детей, покалеченных войной, за эту понятную, но отвратительную несправедливость. Однако в этот самый момент Миона заметила, как Гарри обернулся, и его глаза резко переменились: посветлели, словно ожили, и стали теплыми, добрыми… Гермиона обернулась следом за Гарри и увидела Джинни. Что ж, это многое объясняло.

Видимо, в тот момент она вздохнула слишком тяжело. Потому что рядом вдруг опустился Рон и обнял ее за плечи. «Рон, глупый, зачем ты это делаешь? В мою душу бесполезно стучаться, особенно тебе. Там глухо и пусто, совсем пусто», — думала Гермиона, но, конечно, так ничего и не сказала вслух. А Рон все обнимал ее, словно пытался или защитить, или отогреть. Уснула она, кажется, у него на коленях. И все было бы хорошо, если бы не одно «но»: в одну реку не входят дважды.

Четвертого мая Гермиона вновь приехала в Хогвартс. Сначала долго бродила по коридорам, вспоминая, сравнивая и слушая, а потом… пошла в подземелья. Навестить эти места было неловко и чуть страшно, но, собственно, ради этой встречи она и приехала.

— Мисс Грейнджер? Чем обязан? – Снейп сидел за своим столом и что-то писал. Увидев Гермиону, он даже не подумал встать или оторваться от бумаг дольше, чем на две секунды.

— Здравствуйте, профессор. Рада вас видеть.

«Рада вас видеть». То, как при этом вопросительно изогнулась бровь, и скривились губы Снейпа, было настолько дьявольски знакомым, что Гермиона не смогла сдержать усмешку.

— Не думал, что когда-нибудь скажу это, — изрек после некоторой паузы профессор, — но я тоже рад вас видеть. Присаживайтесь.

— Нет, спасибо. Я просто хотела… Вот. – И Гермиона протянула Снейпу небольшую коробку, которую до сих пор держала в руках.

— Что это?

— Это вам.

— Я уже понял, что это мне. Что это?

— Профессор, вы неисправимы. – Гермиона улыбнулась и открыла коробку. – Это для вашей лаборатории. Мельбурн ведь совсем недалеко от Тасмании, а там, как Вы знаете, совершенно уникальная магическая природа. Я подумала, Вам может кое-что пригодиться.

Снейп внимательно изучил содержимое бокса, после чего поднял серьезный взгляд на Гермиону:

— Мисс Грейнджер, вашему подарку цены нет – вы в курсе этого?

— Вероятно, не совсем. Но я рада, что вам нравится.

— Как я могу вас отблагодарить?

— Не стоит. Напротив, это моя благодарность вам.

Снейп вновь изогнул брови в своей привычной манере и молча уставился на Грейнджер.

— Спасибо, что помогли мне.

Профессор в ответ лишь коротко усмехнулся. Вероятно, это было действительно смешно. Год назад Северус чуть не скончался на полу Визжащей хижины, спасая шкуры золотой троицы, но никто из них как-то не распинался тогда в благодарностях. Нет, Снейпу это было не нужно. Просто на таком фоне теперешний подарок Гермионы смотрелся... странно.

— Я почти ничего не сделал, мисс Грейнджер. Вы спасли себя сами.

— Я имела в виду не только рецепты. Спасибо, что писали все это время. Для меня это много значит.

Снейп не ответил ни слова.

— Кстати, профессор, почему вы откликнулись тогда? Ведь я никогда не принадлежала к числу тех, чья судьба вас бы заботила.

— Боюсь, что не смогу ответить на ваш вопрос, мисс Грейнджер, ибо сам не знаю причин. Вероятнее всего, просто профессионализм.

Гермиона досадливо поджала губы, опустила взгляд и коротко кивнула. Жаль было слышать такой ответ, но чего она, собственно, ждала?

— Что ж, в любом случае, спасибо, профессор. Не буду вас больше беспокоить, простите. Всего доброго.

И девушка зашагала прочь из кабинета. Она уже почти вышла, когда Снейп вдруг ответил:

— Вы меня не особенно беспокоите, мисс Грейнджер. И против ваших визитов я ничего не имею. Всего хорошего. Спасибо за подарок. – Пауза. – И за письма.

Вот именно эта фраза Снейпа и предопределила весь следующий год Гермионы. До нее Грейнджер была уверена, что будет жить двойной жизнью. После нее поняла, что тройной: физически – рядом с Роном, серцем – все еще с Яном, интеллектуально – в обществе профессора Снейпа. И что любопытно, третий пункт оказался проще первых двух. Так что не прошло и месяца, как изначальная расстановка сил стала меняться: Ян манил все меньше, Рон тяготил все больше, а профессор... Впрочем, формально все сохранялось на прежних местах.

Так они и дожили до дня сегодняшнего.

* * *

Гермиона ставит бокал на стол, глубоко вздыхает, выжидает несколько секунд – и наливает виски вторично. Не самый удачный способ общения с собой, но ни на что иное у нее сегодня уже просто не осталось сил. По-настоящему плохо не тогда, когда приходится душить переживания. Плохо тогда, когда душить нечего. Гермиона вот уже год не живет, а играет на публику, выдавливая из себя отсутствующие эмоции, желания и интересы. Изображает, что ей хорошо с Роном, что хочет замуж и родить детей, что они одна семья с Молли, лучшие друзья с Джинни и так далее. В реальности Грейнджер хочет придумать четвертое непростительное. И ведь прошел только год. А впереди еще убийственные «пока смерть не разлучит вас». На этом месте своих размышлений она берет бокал и, зажмурившись, залпом его опустошает. Вообще-то, виски так не пьют. Но четырем стенам до изысков этикета нет никакого дела, а стены ее сейчас понимают, как никто другой.

Хорошо бы лечь спать, но скоро начнется праздничный фейерверк, и от его грохота полдома будет ходить ходуном. Надо потерпеть. Грейнджер снимает платье, вытаскивает заколку из прически, накидывает халат и садится на ковер в гостиной, прихватив с полки фотоальбом: если уж заниматься самобичеванием, то хотя бы так, чтобы завтра не хотелось продолжить.

С первой же страницы ей хочется закрыть книгу и убрать на дальнюю полку. Потому как ее теперешнее лицо и смешливая мордашка на колдографии – отражения разных людей. Причем, кажется, даже не родных друг другу. Девчонка с колдографии простая, чистая, довольно бледненькая, но милая, еще наивная и в целом очень даже ничего. А она...

Неожиданно раздается стук в стекло. Гермиона поднимает глаза и видит филина. В вечерней темноте память автоматически принимает птицу за Сычика. Внутри разом все съеживается — только не очередное письмо от Рона. Нет, она не хочет, не может читать, что он уже скучает, любит и ждет. Мерлин, пусть он хотя бы раз ее поймет! И лучше бы поскорее… Однако, открыв окно, Гермиона осознает, что круто обозналась. Птица принадлежит отнюдь не Рону. Черный филин на ее подоконнике – посыльный Северуса Снейпа.

Опомнившись, девушка быстро отвязывает письмо от птичьей лапы, разворачивает и жадно впивается взглядом в строчки.

«Мисс Грейнджер,

Я осознаю всю бестактность моего вторжения к вам в такой день и столь поздний час, в связи с чем заранее приношу свои извинения. Однако если бы у вас вдруг появились возможность и желание прямо сейчас обсудить один занятный вопрос – я был бы вам весьма признателен.

Искренне ваш,

Северус Снейп»

У Гермионы сдавливает дыхание, но она этого даже не замечает. Стремглав кинувшись к столу, она хватает перо и царапает прямо на записке профессора всего одно слово, после чего сминает листок, подбегает обратно к окну и вручает бумагу птице. Филин одобрительно ухает и срывается с места, а Гермиона, проводив его взглядом, расплывается в глупой улыбке. Что там она сорок минут назад говорила Рональду насчет усталости? О, да, как же! И ведь сама себе поверила! Только профессору слово: «Жду», — написала, даже не успев подумать, а так она, разумеется, очень устала!

Ну, и что теперь делать? Надеть обратно платье, или Мерлин с ними, с приличиями? Взгляд Грейнджер цепляется за каминную решетку. Интересно, сколько минут у нее в запасе до его появления? Всем подряд Гермиона твердит, что ее домашний камин связан только с Министерством и Хогвартсом, однако это не совсем так. В цепи есть и третье звено – Тупик Прядильщиков. Правда, за весь год профессор был у Гермионы только трижды, а она у него ни разу, но разве это так уж важно? Грейнджер поворачивается к креслу, на которое бросила платье, и решает, что ради приличия стоит… хотя бы повесить вещь в шкаф.

По закону мелкой подлости зеленая вспышка в камине все равно застает Гермиону врасплох.

— Добрый вечер, мисс Грейнджер. Прошу еще раз простить за мой визит…

— Здравствуйте, профессор. Не стоит. Я очень рада вас видеть.

Несколько секунд они стоят и молча смотрят друг другу в лицо. Снейп, как всегда, уставший и бледный, но сегодня его глаза светятся. Светятся странным лихорадочным блеском, совершенно Гермионе незнакомым.

— Вы писали, что хотите что-то со мной обсудить…

— Да. Вот, взгляните.

И профессор достает из-за отворотов сюртука несколько листов пергамента. Протянув их Гермионе, продолжает:

— Признаться, я больше не могу биться над этим самостоятельно. Еще один вечер – и я стану пациентом Мунго.

— Что это?

— Мои изыскания последних месяцев.

Гермиона неуверенно берет пергамент и начинает читать. Сначала она просматривает записи бегло, пытаясь просто уловить суть вопроса, но на одном из абзацев останавливается, вчитывается, а после с удивлением поднимает глаза на профессора:

— Не понимаю… Это зелье определенно восстанавливает нарушенные связи между отделами головного мозга, но… Чему оно служит? Неужели это возвращение памяти?!

— Нет. Оно не нейтрализует магию – оно, если хотите, возрождает умершие мозговые клетки. Есть заклятия, не воздействующие на сознание прямо: они лишь вызывают в теле определенные реакции, вполне физические, но от того не менее страшные. Зелье, о котором Вы сейчас читаете, должно повернуть вспять это воздействие.

— Я… все равно не совсем вас понимаю. Что вы имеете в виду? Какие заклятия?

— Круцио, мисс Грейнджер.

Гермиона сначала морщится, а потом замирает и недоверчиво смотрит на Снейпа. Профессор, в свою очередь, понимает, что зря так терзает сегодня этот юный ум, к тому же искупавшийся в паре бокалов огневиски, о чем ему с порога сообщило обоняние, но все равно хочет, чтобы Гермиона начала сейчас хоть немного думать. Ему нужна ее помощь. Очень нужна.

— Хорошо, я поясню. Скажите, к чему приводит применение Круциатуса при достижении критического порога его длительности?

— Это же очевидно, профессор. К…

И в этот момент лицо Гермионы меняется. Она поняла. Снейп тихо усмехается – наконец-то.

– Профессор, это просто невероятно! Это же одно из величайших открытий магической медицины за всю ее историю! Вы гений!

— Не спешите с бронированием мне места на скрижалях истории, мисс Грейнджер. Есть один нюанс, справиться с которым мне пока не удается.

— Какой нюанс?

— Катализатор. Эффект закрепится только при полном завершении процесса восстановления клеток, но до этого момента связи держатся не более четверти часа. Я посвятил экспериментам почти все свое свободное время и перепробовал сотни компонентов, но мне так и не удается задать необходимую скорость реакции.

— А что вы уже пробовали?

— Список на предпоследнем листе. – Снейп выдерживает небольшую паузу и добавляет: — Я не страдаю отсутствием терпения, мисс Грейнджер, но на сей раз мои нервы мне более не союзники.

Гермиона тем временем погружается в изучение формул и технологии зелья. Двадцать минут кряду она лишь тихо шелестит бумагой, нервно покусывая губы. И все эти двадцать минут профессор Снейп ждет, сидя в кресле напротив и всматриваясь в лицо бывшей ученицы, будто пытаясь мысленно помочь ей найти ответы на его вопросы.

Если бы кто-нибудь три-четыре года назад сказал Снейпу, что у него появится некто вроде напарника в лице Гермионы Грейнджер – профессор расхохотался бы чудаку в лицо: они люди разных поколений, разных взглядов и разных миров – ему явно нечего делить с этой особой. Однако судьба Северуса Снейпа частенько плевала на очевидные вещи, и вот вам, пожалуйста, доказательство. Каким-то гениальным образом он и эта девчонка нашли друг в друге нечто, что обоим показалось не просто интересным, но целесообразным и самым правильным. Впрочем, он не мог отрицать, что перед ним несколько не та Грейнджер, которую он знал. Эта девочка сложнее, противоречивее. Прежняя прямолинейность исчезла, словно Гермиона вдруг прозрела и поняла, что мир – это не черное и белое, а мириады оттенков серого. И глаза ей на это открыла отнюдь не война.

— Странно, – наконец, произносит Грейнджер. – Корень мандрагоры, по идее, должен давать достаточный эффект, но этого почему-то не происходит.

— Тоже обратили на это внимание?

— Да, и я категорически не понимаю, в чем дело. Хотя…

— Хотя виновата, скорее всего, печень венгерской хвостороги. Но это уже детали. Этот ингредиент мы не можем изъять…

— Так как он дает мощный кроветворный эффект, согласна.

Гермиона встает с дивана и начинает ходить вдоль него из стороны в сторону, пытаясь заставить мозги работать. Да, пить сегодня все-таки не стоило. Малодушие наказуемо. С другой стороны, кто мог знать, что остаток второй годовщины их победы она проведет вот так?

В какой-то момент размышлений Грейнджер спотыкается о забытый на полу фотоальбом. Снейп, мгновенно среагировав, ловит ее за локоть, но сильно стукнуться коленкой об угол стоящего рядом журнального столика девушка все-таки успевает.

— Дьявол! — Шипит Гермиона, потирая ушибленную ногу, но тут же поднимает взгляд на Снейпа.

— Дьявол! Ну, конечно!

— Что? Мисс Грейнджер, вы, кажется, ударились коленкой, а не головой.

— Вы не понимаете! Клыки тасманийского дьявола! Помните ту коробку, которую я привезла вам из Австралии?

— Разумеется.

— Там есть этот ингредиент! Мощнейший катализатор, не меняющий своих свойств ни при каком составе реагентов!

— Минутку… — Снейп выпускает локоть Гермионы, задумчиво обводит взглядом комнату, после чего начинает, как прежде Грейнджер, ходить по гостиной и полушепотом размышлять вслух: — Три клыка на пятьсот миллилитров зелья… Растереть до порошкообразного состояния… Добавить за пятнадцать минут до окончания третьей фазы… Нет, лучше в середине. После влить слезы феникса, поменяв очередность с волосом единорога, а после все, как уже описано… Мисс Грейнджер!

— Да?

— Вы, кажется, только что вернули сознание десяткам безнадежно больных.

На лице Гермионы появляется такая улыбка, что Снейп непроизвольно чуть ухмыляется в ответ. Гермиона, впрочем, улыбается не столько своему озарению, сколько профессору. Для нее этот человек – такая головокружительная высота знаний и опыта, что страшно подумать. Он никогда не ценил ее в школе, и сама мысль о его признании и благодарности была едва ли не абсурдом. Но здесь, сейчас, он признал! Окончательно признал ее как действительно заслуживающую того, чтобы считаться с ее мнением. Это было такое странное чувство… Пожалуй, лучшее из всех, что она испытала за весь этот год.

Снейп тем временем присаживается на диван. Берет перо с журнального столика Грейнджер, берет свои пергаменты и, подложив под бумагу тот самый альбом, о который так удачно споткнулась Гермиона, записывает их открытие, после чего устало откладывает свитки в сторону и зачем-то перелистывает пару страниц с колдографиями.

— А вы сильно изменились.

— Что? – Гермиона стряхивает с себя морок размышлений и переводит взгляд на альбом в руках профессора: — Ах, вы об этом… Да, пожалуй. И не могу сказать, что стала лучше.

— Это вообще не свойственно людям.

— Возможно. Но это грустно.

— Это жизнь, мисс Грейнджер.

— Нет, профессор. Это то, что с нами делают окружающие.

На этот раз он молчит в ответ. После затянувшейся паузы Снейп неожиданно спрашивает:

— Не хотите ничего рассказать?

— Рассказать о чем?

— О том, что занимает Ваши мысли все это время.

Гермиона моргает, смотрит непонимающе.

— Откуда вы...? А, ну да, конечно. Глупо спрашивать о таких вещах у легиллимента.

— Ошибаетесь, мисс Грейнджер. Мои способности здесь ни при чем, иначе бы я не спрашивал. Если все можно прочесть в вашей голове – к чему тогда вопросы? Это не логично, не находите?

Гермиона усмехается собственной глупости:

— Да, верно. Простите, профессор. И…

— Да?

— Зачем вам это? Зачем вам знать о моей жизни?

— Я не психолог, мисс Грейнджер. Однако мне неприятно видеть, как молодая неглупая девушка высасывает из себя душу.

— Было бы, что высасывать.

Снейп усмехается. Как же она молода. Совсем еще девчонка.

— Итак, кто он?

— Кто – он?

— Тот, кто вытеснил из вашего сердца Рональда Уизли, разумеется.

— Но…

— Мисс Грейнджер, я не слеп и не вчера родился.

Гермиона не произносит в ответ ни звука. Только судорожно сглатывает, сжав руки в кулаки. Снейп молча смотрит на бывшую ученицу и выжидает. Проходит минута, следом другая, но девушка молчит.

— Я так понимаю, ответа мне ждать не стоит?

Снова молчит.

— Что ж, мисс Грейнджер, предлагаю вам оставить эту тему.

Гермиона согласно кивает, проходит полный круг по комнате, садится на диван рядом с профессором и вдруг, уставившись в одну точку, начинает быстро-быстро говорить:

— Я так устала от этого... Я больше не могу, меня выворачивает наизнанку всякий раз, когда я думаю о Роне и его семье. Это невыносимо. Они прекрасные, они замечательные, но я не хочу жить с ними одной жизнью. И никому не могу в этом сознаться, потому что меня сочтут за последнего предателя, за жалкую, гулящую, неблагодарную дрянь. Но как, объясните, как смириться с тем, что меня ждет? Как принять плиту и огород рядом с домом? Я не хочу, я не смогу в этом жить. Конечно, библиотека или лаборатория вряд ли сильно краше, но я люблю их… Знали бы вы, как страшно, когда в голове у будущего супруга не мысли, а меню сегодняшнего обеда пополам с расписанием матчей чемпионата по квиддичу… Да, он любит меня, он нежен и добр, но, видит Мерлин, я не хочу, не хочу обсуждать на кухне за чаем особенности вышивки крестом, к какой сковороде совсем не прилипают блины и сколько перца добавлять в чечевичный суп…

На последней фразе голос Гермионы предательски дрожит, и слезы, которых она месяцами не могла от себя дождаться, подступают к самому горлу. Миона безотчетно поворачивается к Снейпу, утыкается лбом в его плечо и плачет. Оторопевший Снейп сперва сидит неподвижно, прикидывая, какое зелье лучше подойдет для такой ситуации, но потом поднимает руку и обнимает Грейнджер за плечи. Когда он последний раз кого-то утешал? Кажется, в прошлой жизни. Или даже в позапрошлой. Его средние курсы в Хогвартсе вполне сойдут за позапрошлую жизнь: до побед над Волдемортом, до принятия метки, до смерти Лили, до ее свадьбы с Поттером, до рокового «грязнокровка». И ведь какая ирония: на его плече снова плачет магглорожденная.

— Крепитесь, мисс Грейнджер. Такие, как вы, должны быть сильными.

— Зачем? – сквозь слезы невнятно бормочет Гермиона.

— Затем, что вы можете. Среди своих вы образец и ориентир, равняться на вас сложно, но не стыдно. Однако если вы сломаетесь, ваше место в роли ориентира займет кто-то другой, возможно, менее достойный, чем вы. И мне, откровенно говоря, не хотелось бы стать тому свидетелем.

Гермиона вытирает слезы и поднимает удивленный взгляд на Снейпа, но оценить искренность профессора не успевает, потому что тот вдруг наклоняется к ней и осторожно целует в лоб. Почти так же, как час назад это сделал Рон, но вместо желания вырваться у Гермионы в ответ появляется дикая потребность поцеловать профессора, и отнюдь не по-дружески. Как там она говорила себе в Австралии? Умирать – так с музыкой?

Нет, оказывается, умирать – так с фейерверком. Гермиона тянется к Снейпу, и в этот самый момент раздается первый оглушительный залп. Что-то, наверное, есть во всей этой отчаянной глупости, ибо профессор сам подается навстречу. Губы Снейпа резче и грубее, чем Гермиона ожидала, но чувство от них остается такое, будто она впервые в жизни глотнула чистую простую воду. Грейнджер привстает, забирается на колени к Снейпу, запускает пальцы ему в волосы... Под все те же грохочущие залпы салюта она стягивает с него мантию, расстегивает сюртук, он тянет на себя пояс ее халата… Бешеный ритм пульса стучит в ушах и в горле, сердце колотится, грозя проломить грудную клетку. Нет, Снейп не бог, каким был для нее Ян, но, святые небеса – он бесподобен!

Когда, обессиленные, они падают на диван, вокруг уже царит тишина: фейерверк в честь их подвига отгремел свое, и даже люди за окном успели разбежаться по домам. Несколько минут профессор и Гермиона лежат, закрыв глаза, после чего Снейп поднимается и садится на край дивана. Девушка, в свою очередь, тоже садится, подбирая под себя ноги.

— Ну, и что дальше? – в конце концов, произносит она.

— Зная вас, мисс Грейнджер…

— Гермиона.

— Зная вас, ничего.

— Почему?

— Потому что безвестный маг из Австралии и Северус Снейп – не одно и то же. На такое безрассудство не способны даже вы. И тот факт, что вы до сих пор невеста господина Уизли – явное тому подтверждение.

Снейп встает и одевается. Гермиона остается сидеть, смотрит на него и молчит. Накинув мантию, мужчина поднимает с пола халат Гермионы, передает его ей и снова садится.

— Не глупите, Гермиона. Я не говорю, что вы обязаны теперь принять фамилию Уизли и получить все то, чего так боитесь. Нет, я, как и вы, резко против того, чтобы вы погребли себя среди кастрюль и тарелок. Но взгляните правде в глаза: со мной у вас также нет будущего.

— Это не вам решать, профессор.

Снейп пожимает плечами.

— Тогда решайте сами. Но, основательно все взвесив, вы придете к тем же выводам, что и я.

Он встает и подходит к камину. Гермиона накидывает халат и поднимается следом.

— Не забудьте, – протягивает ему листы с записями, оставленные Снейпом на журнальном столике.

— Благодарю. Надеюсь, вы примите участие в первом практическом применении этого зелья?

Гермиона непонимающе смотрит на Снейпа.

— Во-первых, ваша заслуга здесь не меньше моей, а у меня нет привычки присваивать плоды чужих трудов. – Снейп выдерживает паузу, видя, как опустели при его словах глаза Гермионы, — А во-вторых, я не намерен отказываться от вашего общества.

— Что?

— Мисс Грейнджер, я сказал ровным счетом то, что я сказал, и не стоит домысливать того, чего я не говорил. Не позволяйте своему отчаянию застилать вам глаза. Это тяжело, но вы должны быть сильной. Можете мне это обещать?

Гермиона молчит в ответ.

— Вы обещаете?

— Обещаю.

Снейп смотрит долгим взглядом, физически ощущая исходящее от нее отчаяние.

— Вы справитесь, Гермиона. Но если будет совсем невмоготу, вы всегда можете рассчитывать на мою помощь.

Развернувшись, Снейп берет в ладонь горсть летучего пороха, входит в камин и, кинув пепел себе под ноги, произносит:

— Тупик Прядильщиков.

Зеленая вспышка охватывает фигуру профессора, и через пару секунд он исчезает.

Грейнджер обессилено опускается на ковер и невидящим взглядом упирается в камин. Все тихо, спокойно, правильно и благополучно. Все так, как и должно быть. Стрелки на часах с тихим звоном пересекают цифру двенадцать, оставив в прошлом этот дикий день и их одно на всех полное поражение.