We found love in a hopeless place

Я наливаю себе очередную порцию огневиски и залпом осушаю стакан. Мысли уже путаются, но темнота внутри меня и не думает отпускать. А ведь еще совсем недавно огневиски приносило временное облегчение. Может, стоило бы попробовать что-нибудь посильнее? Те же наркотики?

Мысль о запрещенных препаратах вновь ворошит мою память, и я в сотый раз спрашиваю себя: а было ли это на самом деле? Я никогда не называю всех причин, которые помогли мне сохранить рассудок. Потому что у меня нет уверенности, что это были не галлюцинации.

Темнота обнимает меня за плечи, и я, перестав сопротивляться, отдаюсь ей во власть. И вспоминаю…

* * *

…Сырые стены, хмурое небо в маленьком квадратике окна, крики заключенных разрывают густую давящую тишину.

Азкабан.

Камеры строгого режима.

Безнадежное место.

За мной с лязгом захлопывается дверь клетки. Я уверен, что это навсегда, и сама мысль об этом сводит с ума. Но я НЕ ВИНОВЕН. Я останусь в здравом уме всем на зло. Будьте вы прокляты!

… В скором времени меня начинают посещать кошмары. Я теряю чувство реальности и уже не знаю, где сон, а где явь. В моей голове бьется одна-единственная ясная мысль: «НЕ ВИНОВЕН», и я хватаюсь за нее, словно утопающий за соломинку. НЕ ВИНОВЕН, Клянусь, не виновен.

Кому клянусь?

…Однажды стена туч над Азкабаном расступается, и над этим проклятым местом всходит солнце. Я ложусь на пол и смотрю на него сквозь прутья решетки. Перед глазами пляшут желтые огни. Я протягиваю руку, и она становится черной тенью на сияющем диске. Меня охватывает зловещее предчувствие, и на мгновение кажется, что я почти мертв. А потом, словно полузабытое тепло и поддержку, я ощущаю чье-то присутствие: всплеск радости и испуга. Резко сажусь.

Я один. Никого рядом нет.

… Я нахожу способ хоть немного отгородиться от влияния моих бестелесных стражей. Превращаюсь в пса. Заползаю под лавку, на которой сплю, и вижу радужные сны. И слышу запах моря.

Сколько я здесь? Неделю. Месяц. Год.

Сколько еще выдержу? Уверен, даже Бог не знает.

… Иногда меня захлестывает волна бессильной ярости. Я швыряю пустую жестяную миску о стену, я кричу до хрипоты и метаюсь по темной сырой камере.

… Но чаще в апатии лежу на ледяном полу.

* * *

Государственная реабилитационная клиника Hope – самое безнадежное место на земле. Здесь вечно хмурое небо и серое море. Из окна своей палаты я вижу крепость Азкабан, возвышающуюся на острове. В те дни, когда сквозь плотную пелену облаков льется прозрачный свет, я могу рассмотреть черные точки, кружащие над Азкабаном. Я знаю, это не птицы. Это дементоры.

Странно, что наша клиника находится рядом с волшебной тюрьмой. Будто это преступление: быть наркоманом, не имея богатых родителей. Я знаю, лечение золотой молодежи проходит совсем в другой обстановке, куда более приятной. Но и причин скатиться по наклонной у них значительно меньше.

Однажды утром я с удивлением просыпаюсь от поцелуя солнечных лучей. Подхожу к окну и распахиваю его настежь. Ветер игриво взъерошивает мои волосы. Солнце целует меня. Над Азкабаном не вьются демоны, а я вновь чувствую себя живой. Я даже могу дышать полной грудью.

– Я люблю тебя, жизнь!!! – кричу я во всю силу легких, и у меня вдруг возникает ощущение, будто я докричалась куда-то далеко, до того, кто отчаянно нуждается в моем присутствии.

Я вздрагиваю и отшатываюсь от окна. Неужто ко мне вернулся дар астральной проекции? Я потеряла его, когда смыслом моей жизни стала доза…

У меня вновь возникает желание рисовать. Я бросаюсь к своему мольберту, который уже два года ждет возвращения моего вдохновения.

Маринистический пейзаж. Нездешний: скалы, золотой песок, сумасшедшее солнце. Океан, наверное, пахнет солью и свободой.

И пес. Черный, огромный, похожий на медведя.

– Почему у собаки человеческая тень? – спрашивает Мэри Уайт. Я вижу синюю сеточку вен на ее висках и шее. Из-под жиденьких волос выглядывают большие уши. Она говорит, что раньше была толстой, но в это невозможно поверить: я могу взглядом пересчитать позвонки на ее спине.

– Наверное, это анимаг.

– Ты красиво рисуешь, – одобряет она. – Ты и сама красивая.

Конечно, красивая. У меня крепкое здоровье, наркотики не смогли его испортить. Да и синяки не так бросаются в глаза на смуглой коже. И все равно, красивой меня могут назвать только те, кто не видел меня раньше, «до того как».

* * *

В одну из моих бессонных ночей появляется Она. Красивая. С жесткими непослушными волосами до плеч, осветленными, но темными у корней. Мне всегда нравились мулатки.

– Я сошел с ума, – констатирую я.

Она оглядывается по сторонам и вздыхает:

– Ну и занесло меня…

Я молчу.

Она садится рядом с моей лавкой и внимательно всматривается в мое лицо. У нее удивительные, как море, глаза: изменчивые, то ярко-зеленые, то светло-голубые.

– Кто ты? – спрашивает недоуменно. – Я тебя не знаю.

Я пожимаю плечами. Не хочу разговаривать с галлюцинацией.

– Я живу на берегу, – разбивают тишину ее слова. – И вижу Азкабан из окна.

– На твоем месте я бы переехал, – не выдерживаю я.

– Не могу. Я – наркоманка. Лечусь.

Я смотрю на ее обветренные губы. Не знаю, что сказать. Замечаю синяк на сгибе локтя. Не хочу спрашивать, как она сюда попала.

Досадно. Я так надеялся не сойти с ума.

– Я умею астрально проектироваться, – сама объясняет девушка, отвечая на мой невысказанный вопрос. Вот и еще одно доказательство ее нереальности. Я ведь не спрашивал, но она знает, что я хочу услышать.

А может, я мыслю вслух и не замечаю этого? И она – не плод моего воображения?

— Я не виновен.

Она прищуривает кошачьи глаза цвета морской волны.

– Расскажи об этом.

И я говорю. Впервые меня слушают.

* * *

– В целом, хорошо идет лечение?

– В целом, хорошо.

Разговор не вяжется. Я думаю о своем. Я уже уверена, что проектируюсь во сне, но пока не могу вспомнить куда и зачем. Приходится осваивать дар с нуля: проекцией ведает мое подсознание, и я вновь учусь если не подчинять его, то, по крайней мере, быть в курсе его проделок.

Зачем он пришел? Я – живое напоминание об измене его отца. Его отец – наш отец – был редкой сволочью. А у него болезненное желание иметь семью. Такое бывает с несчастливыми детьми.

Я же хочу быть одна. Чтобы никто не заботился обо мне. И не ждал, что я оправдаю его надежды. Я этого не умею.

– Что тебе привезти? – мягко спрашивает он.

– Цветные мелки и тушь для рисования, – неохотно отвечаю я.

– Ну… Я, пожалуй, пойду.

– Иди.

Он встает. Я смотрю ему вслед и вдруг ощущаю острую необходимость знать одну вещь.

– Кингсли! – окликаю его.

Он оборачивается.

– Скажи, а как называется самая яркая звезда из созвездия Большого Пса?

Он по непонятной причине мрачнеет.

– Сириус.

Я испытываю огромное облегчение и вместе с тем невероятную усталость. «Сириус», – повторяю про себя, и это подобно глотку живительной влаги для истерзанной души.

* * *

Теперь она приходит почти каждую ночь. Мы разговариваем. Она рассказывает о своем даре.

Я смирился. Уже не имеет значения, кто она на самом деле. Главное, она здесь и благодаря нашим встречам я, как ни странно, чувствую себя живым и более … здоровым.

– Ты ужаснешься, когда вспомнишь, где бываешь по ночам? – спрашиваю я.

– Нет, – без колебаний отвечает она. – Я и мое подсознание существуем в полной гармонии. Между нами нет стен. Нет глубоко спрятанных и табуированных желаний. Потому у меня есть этот дар.

– Ты – необычный человек, – говорю я. – Другие люди всегда стыдятся чего-нибудь в себе и прячут это даже от своих глаз.

– В первую очередь от своих, – поправляет она.

– В первую очередь от своих, – послушно повторяю я.

Она долго смотрит на меня, будто старается запомнить как можно четче.

– Каким ты был до Азкабана?

Грустный вопрос. Напоминает о том, что моя жизнь кончилась, хотя я еще дышу.

– Бесшабашным. Любил рисковать. Никого не боялся.

– Катал девушек на мотоцикле? – подмигивает она.

– Да, и это тоже, – улыбаюсь я.

– А меня покатал бы? – кокетливо улыбается она.

Я молча киваю, любуясь ее миловидным личиком с пухлыми щечками, которые придают ее облику детскую наивность.

Почти одновременно мы протягиваем руки и переплетаем пальцы. Что это? Разве такое возможно здесь?

* * *

– Кто это? – восхищенно спрашивает Мэрри Уайт. – Очень красивый. Только какой-то изможденный.

Портрет черно-белый, только глаза – невозможно синие. Я долго подбирала цвет. Уверена, его глаза именно такие. Уверена, его имя – Сириус.

– Почему ты не рисуешь волшебными красками? – недоумевает Мэрри Уайт. – Чтобы этот красавец двигался.

Я подхожу к окну. Небо мутно-серое.

– Не люблю двойников, – морщусь я. – Все равно человека портретом не заменить, а многие в это верят. Полная безнадежность.

Неожиданно в один короткий миг я вспоминаю, куда проектируюсь по ночам. Азкабан? Ну и занесло меня.

…Дни пролетают быстро. Лекари с удивлением отмечают мой цветущий вид. С удивлением, потому что в здешней атмосфере невозможно оправиться от чего-либо, стать, как говорится, «пышущим здоровьем» человеком.

Но у меня особые причины. И все это безумно и безнадежно. Он сидит в Азкабане и, если бы не мой дар, мы бы никогда не встретились. Но я не считаю, что так было бы лучше для кого-то из нас.

Мы нужны друг другу, чтобы продолжать дышать.

* * *

Со времени нашей первой встречи она очень изменилась. Стала еще красивее. Я начинаю всерьез верить, что она существует, что я вижу ее астральную проекцию, а не галлюцинацию. Эта вера приносит мне облегчение.

– Мой брат – аврор, – однажды признается она. – Кингсли Шеклбот. Слышал о нем?

Я поражен.

– Мы вместе учились в школе авроров.

– Да ладно? С каким стариком я связалась, – усмехаясь, она качает головой.

Я улыбаюсь. Она – настоящая колючка. Даже будь я на свободе, где за мной бегали толпы девчонок, я бы влюбился именно в нее.

– Вы с Шеклботом не похожи.

– Мамы у нас разные, – она кладет голову мне на колени и задумчиво смотрит в потолок.

– О чем думаешь? – я провожу ладонью по жестким волосам.

– Если бы все сложилось по-другому, мы с тобой поехали бы летом к морю, – мечтательно говорит она. – На мотоцикле.

Я согласно киваю. Я уже не раз делал так в одиночку. Конечно, любой нормальный волшебник просто аппарировал бы, но я люблю дорогу, люблю ехать по пустынной трассе.

– Было бы чудесно, – говорю я.

Она мрачнеет.

– Сириус, меня скоро выпишут.

– Ты больше не сможешь появляться? – ровным голосом спрашиваю я, хотя внутри все замирает от ужаса.

– Расстояние будет слишком большим, – она резко садится и прижимает ладони к моему лицу. Ее кошачьи глаза, в которых плещется море, оказываются совсем близко. – Но ты можешь сбежать.

– Что?!

– Худой пес протиснется сквозь эти решетки, – горячо шепчет она. – Обещай попробовать, обещай, пожалуйста, – она страстно покрывает поцелуями мои губы, щеки, веки, шею.

– Обещаю. Я люблю тебя.

– И я люблю тебя.

* * *

…Мы бежим по лабиринту Отдела Тайн. Только бы успеть, Мерлин побери! Адреналин зашкаливает, кровь бурлит в моих жилах. Через мгновение мы ввяжемся в смертельную схватку. А в голове крутится только одна мысль…

Никогда не думал, что я такой трус. Только теперь мне хватает смелости задать Кингсли этот вопрос:

– Кингсли, у тебя есть младшая сестра?

Он бросает на меня рассеянный взгляд.

– Ну да, есть, – неохотно признается.

Я с трудом сдерживаю возглас счастья. Столько времени потратил впустую, дурак.

– Как она? – спрашиваю я.

– Хорошо, – с подозрением отвечает Кингсли. – Зачем спрашиваешь?

– Потом скажу, – улыбаюсь я, и распахиваю дверь навстречу судьбе.

* * *

Я затягиваюсь ядовитым дымом и запрокидываю голову. Кингсли будет больно. Сам виноват. Я не умею оправдывать надежды.

Последний смысл исчез из моей жизни вместе с Его смертью. Я жила мечтой, что скоро все закончится и я приду к нему. Он ведь одержимый. Пока война не закончилась, ему не будет дела до меня. Так я думала. Может, ошибалась?

Теперь я этого уже не узнаю. Я смотрю на картину, на которой мотоцикл увозит нас – его и меня – за горизонт. Она нарисована волшебными красками. Параллельная реальность.

Больше никогда не буду рисовать.

Я затягиваюсь ядовитым дымом…

Этот мир – безнадежное место.