Знаешь, а время летит. Вот, едва ли не вчера я хотел отомстить Лорду за родителей, хотел защитить своих друзей, хотел вернуться и обнимать Джинни, пока миссис Уизли, наконец, не скажет, что о такой партии для своей дочери и мечтать не могла… Только вчера ведь это было? Конечно же нет.
И, конечно же, я знаю, что это было уже двадцать с лишним лет назад, но ощущения до сих пор не притупились.
Я ведь стремился тогда выиграть, меня так волновал сам путь, что я никогда не задумывался о цели. О настоящей цели. Конечно же, у меня были близкие люди – Рон, Гермиона, Джинни, все семейство Уизли, даже Перси! – но была ли у меня когда-нибудь цель, ради которой эта война должна была быть завершена? Именно завершена. И, опять же, нет. Не было.
Ты, конечно же, скажешь, что я неблагодарный мальчишка, который не стоит и мизинца этой победы. И это я знаю. Я не смог бы ничего сделать без своих друзей, без Ордена, без Дамблдора, без тебя, знаю, что не смог бы. И именно поэтому мне стыдно сейчас все это писать. Именно поэтому я стыжусь собственных слов. Люди страдали, пока мы бегали от Лорда по всей Англии, люди умирали, их пытали, а мы тогда вполне неплохо обустроились, если не считать юношеского максимализма.
Ты так же прекрасно знаешь, во сколько мне обошлась эта победа. И, наверное, это и стало причиной того, что ты все-таки сумел впустить меня в свою жизнь после войны.
Я боялся, Северус. Я шел на смерть к Лорду, я видел смерть близких, но это не позволяло мне отпустить самоконтроль, столь успешно, пусть и незаметно у тебя перенятый. А здесь я боялся. Я боялся не тебя, не образа, который ты отчаянно вбивал мне на протяжении всех шести лет, что ты пытался учить меня зельеварению, я боялся того, что ты, зная то, что стало мне известно, не дашь мне возможности приблизиться к тебе. Будешь отгораживаться стенами, запрешься в подземельях, уедешь на необитаемый остров… Что угодно, черт побери, я боялся!
Стоит ли говорить, что ты с точностью в сто двадцать процентов оправдал мои ожидания? Наверное, нет. Я знал, что будет трудно, правда, не думал, что настолько.
* * *
Основной проблемой было то, что ты считался без вести пропавшим. На самом деле было две версии, но вариант твоей смерти меня не устраивал категорически. Во-первых, мы так и не нашли труп, во-вторых, я знал тебя достаточно хорошо, чтобы с уверенностью сказать – зельевар такого уровня без безоара в кармане к Темным волшебникам в гости не ходит. Особенно в разгар войны. Сколько бы ты не называл меня идиотом, я им не был никогда, уж прости.
Поскольку для меня оставался единственный вариант – искать, ничего лучшего все равно придумать было нельзя, — то и искать отправился я один. Люди вокруг в один миг оказались очень уставшими после войны. Настолько уставшими, что даже найти настоящего Героя войны не удосужились, поставив Орден Мерлина первой степени в Зале славы в Хогвартсе. И как бы я не убеждал аврорат в дальнейшем – тебя все равно считали «Героем, совершившим отважный подвиг во имя «Всеобщего блага»». Если ты читал книгу Скиттер про Дамблдора, то без труда поймешь, почему я пишу эту фразу в кавычках. «Всеобщее благо», как же. Они сочли твои многолетние подвиги достойными Ордена, после чего благополучно забыли. Достойная похвала.
Я не считаю, что ты когда-либо был достоин высших похвал и прочего, но одно, просмотрев твои воспоминания, я знал наверняка: ты был достоин любви. Ты был достоин того, чтобы тебя любили, но ты настолько прочно захлопнул эту дверцу однажды, что никому уже было её не открыть.
Я был у Малфоев, я спрашивал Люциуса, Драко, Нарциссу, мне важно было узнать хоть что-то о тебе. Сначала это были весьма общие сведения, но однажды, Малфой-старший тогда принял на грудь уже вторую рюмку отменного виски, мною принесенного, начал рассказывать подробности вашей общей юности. Не сказать, что это было так важно для меня, но среди этих данных могло бы обнаружиться какое-нибудь тайное место, а это уже было бы неплохой зацепкой: мы не раз обыскивали дом в Паучьем Тупике, и ни к чему это не привело.
Малфой рассказал слишком много. Мне, наверное, следует выделить это «слишком» особенным пером, потому что он поведал мне такое, о чем я не только знать не хотел, я даже не думал об этом.
Когда ты был на шестом курсе, Люциус славился среди Слизеринских принцев главным ловеласом (он даже приосанился, когда рассказывал мне это, вид в целом был жалкий, но сам факт уже о многом говорит), и никто не мог перед ним устоять. А он не мог устоять только перед одной своей страстью – виски. Его отец тогда разводился с матерью, а потому избалованный подросток, как мог, естественно, заглушал боль алкоголем. И, в общем-то, все бы закончилось весьма плачевно, не объявись тогда две персоны: Нарцисса и ты. Отец, почуявший в своем разводе угрозу репутации семьи, решил быстро женить единственного наследника (тебе доподлинно известна вся эта история, а потому я не буду вдаваться в подробности), поэтому Нарцисса Блэк и предстала перед ним в канун Рождества в роскошном белом платье. А ты был у него всегда. Просто был и все. С тех пор, как Джеймс, Сириус и Ремус вышвырнули вас с Лили из своего купе, Малфой и выловил тебя, шатающимся в одиночестве – Лили позвала какая-то стайка девочек из Рейвенкло. Он не стал рассказывать, что случилось там (видимо, на этом месте он уже чуть протрезвел, поэтому я поторопился подлить ему ещё в бокал), но после ты уже никогда от него не отходил, чувствуя себя под покровительством чистокровного волшебника. Я понимаю твою тягу, я точно так же тянулся к Дамблдору, к Сириусу, к тебе – хотя последнее всегда было неосознанно. И это было по-своему правильно, ровно до тех пор, пока в стельку пьяный Люциус, учинив жестокую расправу над бутылкой дорогущего виски из запасов своего многоуважаемого papa, не начал приставать к тебе прямо в общей спальне. Это было на зимних каникулах – все разъехались, ты итак всегда оставался, а Люциус не захотел возвращаться в дом, где мать с отцом переругиваются так, что блюдца без их помощи бьются. Я тогда ещё подумал, что мне категорически повезло с Дурслями – тетя Петунья, может, не любила дядю Вернона, но это была идеальная семья во всех отношениях (кроме отношения ко мне, но кому какая разница?).
Люциус описал все скомкано, спутано – он уже был изрядно пьян, но мне было достаточно, чтобы понять, что ты в восторге от подобного первого раза далеко не был. Хотя сам Малфой уверял меня, что он был мягок, насколько мог себя контролировать (его состояние на тот момент показало мне, что контролировать себя он не умеет в таких случаях совершенно).
Думаю, ты понимаешь, какое же было для меня открытие, когда Люциус поведал мне, что после ты даже сам приходил к нему и просил «сделать так ещё раз». Не знаю почему, но слово «секс» он не упомянул в отношении тебя ни разу. Любил, оно и к лучшему, наверное. Но вот любил ли ты? Это для меня до сих пор вопрос.
Распрощавшись с домовыми эльфами Малфой-мейнора (Люциуса уже отлевитировали на кровать, и за его состояние следующим утром мне было уже стыдно), я поспешил отправиться к единственному человеку, который, более чем другие, смог бы сказать мне, что же на самом деле тебе приходилось делать. Не в общих чертах, скажем так. Я отправился в кабинет директора, где, среди прочих, меня интересовал лишь один портрет – Дамблдора.
* * *
У портрета не было лимонных долек – это-то меня и спасло, потому что живой ли Дамблдор или его портрет – он одинаково видел меня насквозь, словно облупленного. И, к своему сожалению, я не получил от него ровным счетом ничего. Опять же это были общие сведения, в перерывах между которыми он расспрашивал меня о причинах, и ничего более полезного. Распрощаться с Альбусом мне пришлось много быстрее, чем с Малфоем (но и дешевле – виски, подаренный Люциусу, и без Сыворотки правды-то стоил немало, а уж с ней…).
Когда я вышел на крыльцо родного замка, я внезапно почувствовал себя выпускником, который только вступил во взрослую жизнь. Это было неожиданно и странно, учитывая, что никогда прежде мне просто не давали этого почувствовать. Я просто всегда был взрослым, вот и всего.
Обдуваемый ветром, я простоял так около десяти минут, пока не почувствовал, что замерзаю – на дворе уже стоял ноябрь. Я понял вдруг, шагая быстрым шагом по направлению к Хогсмиду, что потратил на твои поиски уже почти полгода и приличную сумму денег со своего счета в Гринготтсе. И, знаешь, я не пожалел в тот момент. Я знал, что мог бы жениться на Джинни, мог бы оставить версию министерства верной и не пытаться доказать обратное… Я многое мог, но я верил. Глупо? Я сомневаюсь, что ты скажешь «да». Ты так же любил, а я так верил. Я не думал, что когда-нибудь буду так желать тебя видеть.
Миссис Уизли очень долго меня отговаривала, она настаивала, чтобы я даже сходил ко врачу, говорила что-то про «синдром героя», про «желание всех спасать», про бедного мальчика, «который запутался», иными словами – она не верила в твое возвращение. Я не был удивлен, а потому не был разочарован, Молли — приземленная женщина, она желает благополучия детям и близким, а остальное ей неважно. Это, наверное, правильная позиция, но я слишком долго боролся с несправедливостью Лорда, чтобы теперь терпеть её со стороны Министерства.
Джинни сразу все поняла, она даже не плакала, а вот Молли… В любом случае я желанный гость в их семействе.
А на тот момент мне было важно тебя найти. Я даже не знал толком – зачем? Вернее, не так. Когда мы сражались с Лордом, я точно знал, что надо сражаться и побеждать, но не знал, зачем это нужно, и что будет ждать меня в этом таинственном будущем. Сейчас я не мог наслаждаться самим путем, я жаждал достичь цели. И да, я готов был на все для её осуществления. Думаю, ты не посмеешь назвать меня глупцом и теперь, твоя задача была так же туманна, путь – омерзителен, но стимул – он благороден. И этого мне было достаточно, чтобы потратить на твои поиски ещё четырнадцать месяцев. Оно того стоило.
* * *
Я был идиотом. Это идеальный заголовок к моему путешествию в целом. Ты заметил это ещё, когда я был ребенком, и был чертовски прав. Я так надеялся на себя, я так желал избавить тебя от одиночества, что… Да, я был идиотом, ещё когда затеял все это.
Я нашел тебя в случайном кафе, в Кракове. За четырнадцать месяцев, не считая тех трех-четырех, когда я мало чем занимался, я объездил всю Европу, я даже попросил выделить себе порт-ключ до Токио, где около месяца проболтался по улицам, пытаясь заметить черную мантию. Да, я надеялся увидеть среди магглов мантию волшебника. Я все-таки был идиотом.
Я уже почти отчаялся найти тебя, я объездил едва ли не весь мир, я был в Сингапуре и Сиднее, встречал рассветы во Владивостоке и ложился далеко за полночь в Ливерпуле. Я был везде, только вот тебя не было. Пару раз меня даже посещала мысль, чтобы призвать тебя с помощью Акцию, потом, не получив положительного результата, думал о том, что искать тебя сложнее, чем крестражи. И так оно и было до тех пор, пока я не встретил тебя в Кракове.
Краков – замечательный городок, он оставляет ощущение чего-то настолько же родного, как стены Хогвартса или пирожки Молли Уизли, к тому же именно там мне рассказали про особый способ варки чая – нужно листья каркадэ кинуть в кастрюлю с кипящей водой, потом варить на слабом огне около пятнадцати минут, помешивая листья деревянной ложкой три раза по часовой стрелке и семь – против. По истечении пятнадцати минут нужно было добавить туда половину чайной ложки ванильного сахара и чайную ложку корицы потом помешивать по часовой стрелке каждые пять минут в течение получаса. Потом все это волшебно пахнущее чудо света нужно было накрыть крышкой и обмотать полотенцами, чтобы дать настояться. Через час чай был пригоден к употреблению, но я торопился на свой рейс до Берлина, поэтому испробовать столь изысканный напиток мне так и не довелось.
Думаю, ты понимаешь, что вернулся в Краков я исключительно ради этого чая, однако перелет настолько вымотал, что моей основной задачей было поскорее что-нибудь проглотить в ближайшем кафе и завалиться спать в отеле через дорогу (такая логика мне была непонятно, но позже мне объяснили, что Краков – городок небольшой, а все равно кипит своими традициями, в частности – не строить ресторан или кафе в здании отеля, а строить где-нибудь неподалеку). Эстетство жителей города мне было крайне безразлично, а вот желудок бессовестно о себе напоминал, исполняя заунывные серенады. Я не знаю, почему так случилось, но я сел за единственный свободный столик (дело было вечером), а когда мой случайный сосед отложил газету в сторону, получив свой чай (долгожданный, тот самый красный чай), я так и замер с поднесенной ко рту вилкой. Передо мной сидел мужчина крепкого телосложения, с бледной кожей, на которую, очевидно, загар никак не ложился, в сером джемпере и черных джинсах. Туфли я не разглядел, а пялиться было бы глупо.
— Добрый вечер, мистер Поттер, — в общем и целом я понимал, что ты ничуть не был удивлен, причины этого меня на тот момент занимали мало.
— Добрый, мистер Снейп. Я рад, что с Вами все в порядке.
Мне было обидно, как бывает маленьким детям, которые канючат, умоляя родителей о столь нужной игрушке, а уже на следующий день после её получения бросают в сторону.
Мои слова удивили тебя тогда, но, обыкновенно острый на язык, ты не вымолвил ни слова, позволив мне уйти. Про ужин я, конечно же, забыл.
* * *
Конечно, глупо было надеяться, что ты дашь мне улететь на следующее же утро. Ты без капли стеснения сидел в кресле моего номера, когда я в одном полотенце на бедрах выходил из душа. У меня было лишь одно желание – уехать домой. Я хотел домой, я мечтал оказаться дома, я мечтал приехать в Англию, перевести все деньги в маггловские и переехать жить в Краков. И я упорно паковал вещи, даже зная, что в Гринготтс можно позвонить. Паковал до тех пор, пока ты не обнаружил себя. Брюки были песочного цвета и идеально сливались с обивкой кресла, а волосы, судя по всему, отросли настолько, что ты просто собрал их в высокий хвост.
— Зачем я был вам так нужен, Поттер?
— Это было нечестно, — я упорно складывал вещи в сумку. — Министерство ложно объявило вас мертвым, не пожелав даже искать.
— Но я получил Орден Мерлина первой степени посмертно, разве этого мало?
— Да.
Вдаваться в подробности я не стал. Захочешь – спросишь, не захочешь – нашим легче.
Ты не сделал ни того, ни другого, ты просто поднялся из кресла, плавным движением перехватил мои руки и буквально выдернул из них синюю футболку, после чего заставил сесть. Сердце билось как бешеное, оно таковым и было, если честно, впрочем, волновало это, кажется, только меня одного.
— Поттер, вы тратите почти два года своей личной жизни, чтобы найти без вести пропавшего героя войны. Вы тратите несчетное количество галлеонов, чтобы найти человека, которого ненавидели всю жизнь, который раскрыл ваших родителей Лорду, который изводил вас все время обучения в школе, но не желаете рассказать причины? Вы псих, Поттер.
— Пусть будет так, сэр. Пусть я буду для вас психом. Но я вас нашел, я убедился, что все с вами в порядке, — мимолетный взгляд на шею, — что ваши потери от войны больше не доставляют вам мучений. Мне этого достаточно, чтобы успокоиться. Именно поэтому я уезжаю домой.
— И куда же вы бежите? Вам есть к кому бежать?
— Мне есть от кого бежать, сэр.
— Вы идиот, Поттер.
— Я знаю, сэр.
Мы долго тогда молчали, ты так сильно сжимал мне запястья, что потом ещё недели две сходили синяки, но это было меньшее из зол. Потому что я понял, зачем я все, перечисленное тобой, делал, почему я мотался по свету эти два года. И тогда я уже точно понял, что я конченный идиот. Но это уже ничуть меня не огорчало. К моему счастью.
* * *
На следующее утро я проснулся не сам. Я привык, что меня будит будильник, но на этот раз его призывы были куда более мягкими, даже нежными, пока до моего сонного сознания не дошло, кто был этим будильником. Потом было хуже – я понял, что это будильник забыл в моей постели. И это заставило меня покраснеть так, что даже взбешенный дядя Вернон обзавидовался бы.
Ты так и не ушел из моего номера вчера. Ты около двух часов допытывался, почему я все это делал. Когда привычные методы убеждения и угрозы перестали действовать, ты уже знал более-менее правдивый ответ, но все ещё был недоволен, вот тогда-то тебя и осенило. Понятия не имею, как, но ты ведь всегда был умным человеком, слишком умным, Северус. Я облажался ещё и в том, что из всего, надетого на мне (а это было одно лишь полотенце), ни одна деталь не снималась слишком долго. Ни одна деталь не позволила бы протрезветь сознанию. Я не пил, ты – тоже, но градус наших действий был очень высок.
Я забыл где-то в самом начале повествования упомянуть, что именно я был инициатором разрыва с Джинни не только по причине того, что не хотел её заставлять страдать, но и потому, что наша с ней личная жизнь дальше почти дружеских поцелуев не зашла. Потому что, потом уже пояснял я себе, она никогда не была интересна мне, как объект любви. Не той, возвышенной, а истинно плотской. Я мог бы её любить, мог бы прожить счастливую совместную жизнь, потерпеть пару раз, чтобы были дети, но это было выше моих сил. Она не была человеком, который меня возбуждал бы настолько, что секс в трамвае или такси не казался бы абсурдом. С ней – казался. И только вчера я понял, что тебя, особенно теперь, особенно такого, я хотел бы всегда и везде. А ещё я вчера выяснил, что ты действительно любовник настолько искусный, что я не пожалел бы и всех денег из своего сейфа, чтобы искать тебя и дальше.
И ты умел завести, умел заставлять наслаждаться каждым касание, будь то невинное или напротив – интимное, а ещё ты умел заставлять кончить так, что до следующего утра можно было без стеснения выключиться. Этим утром я узнал, что ты превосходно умеешь будить. Ни капельки не вру, самым невинным способом (невинным, естественно, только с виду), ты умудрился заставить меня, отчаянно прижимаясь голой спиной к твоей теплой груди, кончить тебя в руку и стонать каждую букву твоего имени, словно бы это приносило ничуть не меньшее удовольствие. И приносило, если уж совсем по-честному.
Потом нам принесли чай, тот самый, красный краковский чай. Совершенно обычный чай, если посудить объективно, а я не судил и вовсе. Просто юношеский максимализм брал свое, и ты лежал, распростертый по кровати уже через пару глотков.
Эпилог
Я был идиотом всю свою сознательную жизнь, но это ни в коей мере не ущемляет меня. Я был счастливым идиотом.
Я жил в двадцати четырех городах, я был влюблен трижды, любил единожды и единожды записал нашу с тобой историю.
За все годы, которые были мне отведены (они, к счастью, ещё не закончились), я приучил себя любить три составляющих своей жизни: краковский красный чай, маггловские сигареты и Северуса Снейпа. Последний мне просто не дал выбора.
Vova
