Я распахиваю настежь двери, и поток свежего воздуха вмиг заполняет веранду, смешиваясь с сизым дымком, который обиженно и лениво начинает выползать из дома, растворяясь в темноте рождественской ночи.
Мягко падает снег. Я стою на пороге, позволяя морозу кусать раскрасневшиеся щёки, и прислушиваюсь, а есть ли у снега музыка? Точно знаю, что своя мелодия у ветра, у воды, у огня в камине, у золотого снитча, желающего подразнить тебя. Я улыбаюсь, потому что вспоминаю, что даже у дыхания двух самых дорогих для меня людей она тоже есть. Но вот сегодня наш маленький Анхель заявил, что есть мелодия и у кружащегося снега, только не все могут её услышать. Я изумился и переспросил: «Не все? Но почему?» А он, гордо подняв голову и посмотрев на меня своими чёрными лукавыми глазками, ответил, что у взрослых всегда проблемы и им некогда послушать тишину. Я прислушиваюсь и вглядываюсь в каждую снежинку. Подмечаю маленькую искрящуюся звёздочку высоко-высоко над головой и прослеживаю её прихотливую дорожку, теряющуюся в паутинках, свитых её сестричками на замёрзшей траве.
Внезапный порыв ветра, и под моими ногами в весёлом хороводе уже кружат разноцветные ленты серпантина и конфетти, которые словно бабочки выпорхнули из холла. Можно было бы шепнуть всего лишь несколько заклинаний и быстро навести там порядок, но я не хочу. Пусть сын улыбается, прыгает, смеётся, хлопает в ладошки, тянет меня за руку к ароматному дереву и, поглаживая подушечками пальцев иголки, лепечет: «Потрогай! Они ведь пушистые, правда?» А сам, уколовшись, быстро отдёргивает руку, пряча её за спину, но виду не подаёт. Притворяется и терпит. Ну и хитрюга же он.
Это первое в жизни Анхеля Рождество в Шотландии. Такое, как полагается, – с ёлкой, игрушками, снегом и лёгким морозом. Я смотрю на ёлку и сам радуюсь как ребёнок, что уж говорить о пятилетнем мальчишке, которому так много рассказывали про наши традиции тогда, когда за неимением лучшего приходилось наряжать пальму фигурками, вырезанными из кусочков тропических фруктов. От взорванных хлопушек комнату окутывает густой белёсый туман. Я не знаю, сколько их было – сотни или тысячи? Мы не считали. Мы купили их в Зонко столько, чтобы вдоволь попроказничать. Анхель старательно потрудился и умудрился создать умопомрачительный беспорядок. У него уже есть своя волшебная палочка, но только пользоваться ею Северус разрешает лишь тогда, когда сам дома.
Но сегодня – день особенный. Малышу очень-очень захотелось рассечь воздух и взмахнуть, и я разрешил. Конечно, риск остаться без ёлочных украшений и декораций, которые в порыве вдохновения наколдовал Северус, был велик. Но кто сказал, что гриффиндорцы чтят правила, ммм? К тому же я привык, что сначала влетает мне, а потом уже ему, если, конечно, не удаётся договориться. Я смотрю на Анхеля, чьи глаза от радости и удовольствия сами по себе начинают напоминать ёлочные шары — такие же круглые и сверкающие. Несколько неумелых движений, какие-то невообразимые зигзаги в воздухе, и на полу не остаётся ни одного свободного сантиметра. Повсюду рассыпаются лопнувшие воздушные шарики, осколки игрушек, которые не успевают разместиться на ёлке, и конфетти. Всё-таки палочку приходится отобрать. И тогда, чтобы как-то успокоить малыша, в ход пускается одна из тех коробок с боеприпасами, что были припрятаны для завтрашнего развлечения втроём. Глаза Анхеля мигом просыхают, и по комнате во все стороны разлетаются сюрпризы из хлопушек. Хлопки, грохот, дымовая завеса, а он смотрит и заливается звонким смехом, от которого из глаз уже текут слёзки. Северус и Анхель ещё те специалисты: верёвки они из меня вьют длинные, качественные – взгляд у них одинаково обезоруживающий.
Моя рука не поднимается, чтобы в считанные секунды убрать то, на что мальчишка потратил несколько часов. Честнее было бы сказать, что и второй мальчишка – то есть я – тоже приложил к созданию художественного беспорядка не меньше усилий. М-да! Кому из нас первому влетит? Чем дольше я оглядываюсь вокруг, тем больше понимаю, что Северусу не придётся по вкусу наша маленькая импровизация. В прошлый новый год нам досталось обоим. Тогда пол устилали ангелы, солнышки и полумесяцы, вырезанные из бананов, ананасов и апельсинов. Северус не заметил под ногами оранжевой звёздочки из папайи, неосторожно наступил на неё и упал. Да он и не мог заметить, потому что захотел удивить ребёнка подарками. Он нёс перед собой большие яркие коробки и конечно ничего не видел.
Но ведь сегодня Рождество!
Часы бьют полночь. Я обхватываю себя за плечи и начинаю переступать с ноги на ногу. Вот уже и зябко, но за шарфом или пальто идти лень. Я хотел бы встретить его у дверей: повиснуть на шее, обнять, поцеловать, а потом шепнуть на ушко то, от чего он каждый раз заливается краской, а через считанные мгновенья мы, не сговариваясь, уже накладываем заглушающие чары, чтобы не разбудить ребёнка.
А снег всё падает, и я замечаю, как от тёплого дыхания прямо перед носом растворяются причудливые кристаллики. Любопытно, а они успели допеть свою песню, прежде чем стали капельками дождя? «Может быть» - слышу в ответ и чувствую, как тают снежинки на моём лице, скатываясь по векам, ресницам, щекам.
Я провожу языком по губам, слизывая капли, и ловлю себя на мысли, что очень хочу пить. Пить с его губ, которые вот уже как больше десяти лет для меня по-прежнему неиссякаемый источник желанного сладкого яда.
Я стою на пороге, вслушиваясь в тишину гор и замёрзшего озера, а потом оборачиваюсь и сквозь стеклянные двери всматриваюсь в холл – не прибежал ли наш сорванец. Сквозь запотевшие очки ничего не видно. Протираю их о джинсы и надеваю вновь. Нет, похоже, тихо. Обычно Анхель спит крепко. Однако бывает и так, что когда он несколько дней не видит Северуса, начинает сильно по нему скучать, и мои сказки не помогают.
Мороз хоть и не сильный, но уже успел пробрать до костей. Не хочу уходить, хочу дождаться. Он должен скоро появиться. Он обещал. В конце концов, пусть Филч со своей кошкой в Рождественскую ночь патрулирует коридоры и гоняет учеников. Пусть прочие деканы озаботятся порядком в гостиных своих факультетов. А Северуса — директора Хогвартса – ждут в другом стратегически важном объекте. Он сам не раз говорил, что я и Анхель по части проделок в состоянии переплюнуть всех гриффиндорцев вместе взятых.
Вот уже и половина первого. Нехотя касаюсь дверных ручек и уже собираюсь переступить порог, как за спиной раздаётся хлопок аппарации. С надеждой поворачиваюсь и вижу, как Северус изумлённо рассматривает свои ботинки и мои тапки, вокруг которых обвились мишура и ленты серпантина. Ветер треплет причудливые разноцветные змейки, которые уже раскрутились и норовят расползтись в разные стороны. Северус улыбается и носком ботинка хочет поймать за хвостик хотя бы одну. Его попытка увенчалась успехом, и серебристая лента становится пленницей. Она подрагивает и просится на свободу, но с каждой секундой её воля слабеет. Падающие снежинки придавливают её и лишают возможности сопротивляться. Я с умилением наблюдаю за маленьким представлением. Рядом со мной – мастер импровизаций. Северус приподнимает ногу, и я вижу, что его жертва сдалась окончательно.
— Что я пропустил? – вкрадчиво спрашивает он и начинает очень медленно снимать перчатки, картинно обнажая миллиметр за миллиметром длинные кисти. Мне хватает одного взгляда, чтобы понять его настроение. Похоже, придётся держать ответ за наши проделки. Этот номер с перчатками мне хорошо знаком. Северус знает, как наказать меня, не произнося ни слова. Я терплю. Он держит руки перед собой и не позволяет мне сократить дистанцию, а взгляд такой цепкий, что сразу становится жарко.
Я не могу подобрать слов. Вместо этого молча смотрю на него и чувствую, как мои губы трогает улыбка, а он непримирим. Северус отстраняет меня и решительно заходит в дом, а потом замирает на месте. Моя душа уходит в пятки: в воздухе ещё витает дымок от наших с Анхелем пиротехнических экзерсисов. На пол предпочитаю не смотреть. И о чём только я думал полчаса назад?
Северус какое-то время стоит ко мне спиной, внимательно осматривая комнату, и мне кажется, что он как будто что-то прикидывает. Вот он достаёт волшебную палочку, делает взмах, и я понимаю, что наложены какие-то чары. Движения руки разглядеть не удаётся и угадать, что было за заклинание невозможно. Замечаю лишь то, что всё осталось на своих местах. Я продолжаю молчать и не двигаюсь. Мне тревожно и любопытно одновременно. Наконец он отточенным движением сбрасывает с себя припорошенную парадную мантию, и я прослеживаю траекторию её полёта. Она падает в кресло, а уже через секунду в соседнее кресло падаем мы оба. Северус решительно прижимает меня к себе и начинает громко смеяться.
— Ангелиус? – спрашивает он, вытирая катящуюся по щеке слезу.
Меня отпускает, и я охотно киваю в ответ.
— Двадцать семь коробок с хлопушками? — лёгкий укус в шею.
Двадцать восемь, — отвечаю про себя, сильнее прижимаясь к Северусу.
— Попытка левитации ёлочных шаров из четырёх коробок сразу? — опаляющее дыхание в ухо.
Из трёх, — припоминаю я и располагаюсь удобнее.
– Тысяча двести метров серпантина? – его рука уже под рубашкой на моей груди.
Угадал! – чувствую, что начинаю задыхаться.
– И волшебная палочка, которой я запретил пользоваться? – его ладонь медленно скользит вниз, и я чувствую, как в штанах становится тесно.
— Да! Да! Да! – пытаюсь произнести я вслух, но его губы не позволяют сделать этого.
Хлопок, и мы уже в спальне. Я каждой клеточкой тела ощущаю себя рождественской декорацией. Я извиваюсь как серпантин, электризуюсь как мишура, взрываюсь как хлопушки и разбиваюсь на тысячи осколков, а потом – в руках умелого волшебника — склеиваюсь вновь как самая любимая игрушка.
Часы бьют трижды. Северус уснул. Его голова у меня на груди, а мне не спится. Не могу, потому что всё ещё никак не осознаю, что мы вместе. Если бы не один человек, в честь которого мы назвали сына, наша самая крупная ссора, что произошла шесть лет назад за день до Рождества, привела бы к расставанию навсегда. Ангелиус – наш кубинский друг — тогда совершил чудо. Чудо в ночь перед Рождеством. Он нашёл способ помирить нас, прислав каждому по песне со смыслом[1]– якобы от меня для Северуса и наоборот — и письму, мастерски подделав почерк каждого. Помню, когда я прочитал и послушал то, что мне предназначалось, я взбесился. Каждое слово, каждая нота рвала на части. Мне с трудом верилось, что человек, который навсегда вышвырнул меня из своей жизни, был способен на нечто подобное. Сказать, что я разозлился, было бы слишком мягко. Я слетел с катушек и помчался к Снейпу, зная, что завтра мне придётся выметаться отсюда ко всем чертям. Но сегодняшний вечер был мой. Я долго долбил в дверь. Открывать мне не собирались. В конце концов я вышиб дверь, оказался внутри и разбитыми в кровь руками вцепился в воротник его рубашки. Ангелиус рассчитал всё безошибочно. Он хорошо изучил наши характеры и понял, что лучший способ заставить нас хотя бы взглянуть друг на друга – это хорошенько разозлить. А там…
Та маггловская песня хранится у меня до сих пор. Я иногда её даже включаю – правда, в отсутствие Северуса. Он ненавидит сентиментальность. Пожалуй, на моей памяти тот случай был единственным, когда его тоже проняло. А сейчас, когда я иногда увлекаюсь и он успевает её услышать, он подходит ко мне сзади, обнимая за плечи, и вкрадчиво шепчет: «Хочешь ещё ребёнка?» Я поворачиваюсь, устремляюсь к его губам и выдыхаю: «Только после тебя!» Он крепко прижимает меня к себе и шепчет в макушку: «Но ведь у тебя уже есть опыт». «Могу с тобой поделиться», — отвечаю я, а сам думаю, что, похоже, Северусу действительно хочется ещё одного малыша.
Половина четвёртого. Я перебираю его шелковистые пряди и как музыку слушаю ровное дыхание. Оно завораживает и успокаивает.
Под утро нас будит настойчивый стук в окно. Вылезать из постели никому не хочется, да и, признаться, мы ничего ни от кого не ждём. Я откидываю край одеяла, выбираюсь из-под сонного Северуса, нацепляю очки и босиком шлёпаю к окну. Замечаю белоснежную сову, которая почти выбилась из сил. Она с трудом цепляется коготками за скользкий подоконник и ей так тяжело удержаться. Я распахиваю окно и впускаю птицу. Вылитая Хедвиг, только маленькая – наверное, ещё совёнок. К её лапке привязан конверт. Освобождаю птицу от ноши, ломаю печать и читаю:
«Дорогие Северус, Гарри и Анхель!
Поздравляю с Рождеством! Надеюсь, у вас всё хорошо. Благодарю за письмо, был искренне тронут…
Читаю, и мои глаза лезут на лоб. Во-первых, мы не посылали ему письма, так собирались сделать это сегодня, а во-вторых…
…Ваш малыш – просто чудо! Нацарапать такие милые строчки. Его испанский очарователен…
Я смотрю на отчаянно зевающего Северуса. Он натягивает на себя одеяло, недоумённо смотрит то на птицу, то на меня, и толком понять не может, отчего это я так разулыбался.
— Прикрой окно, Поттер, и накорми этот пропеллер! – раздаётся сонное ворчание.
Северус прав. Птица проделала огромный путь и сейчас в ожидании достойного вознаграждения отчаянно машет крыльями, летая по всей комнате. Я зову домовика и прошу принести орехов.
Угощаю неугомонного посланца и читаю дальше.
… Гарри! Я помню твою историю с Хедвиг. Не спрашивай, каким образом мне удалось приобрести эту птицу, но смею надеяться, что Анхелю мой рождественский подарок понравится.
Для вас у меня тоже кое-что есть, но это не по почте. Получите лично, как только выберетесь ко мне в гости. Было бы замечательно увидеться в ближайшие дни. Насколько я знаю, у Северуса в Хогвартсе начались каникулы. Так что очень вас жду.
С любовью,
Ангелиус.
P.S. Если надумаете завести второго малыша, с радостью стану крёстным ещё раз.
Северус настойчиво требует прочитать письмо вслух, а я решаю поступить по-своему: возвращаюсь в постель, отдаю ему послание и располагаюсь рядом, чтобы понаблюдать. Спектакль восхитителен! Судя по срывающимся с языка междометиям и тому, как быстро меняется выражение его лица, он удивлён не меньше меня. Кажется, он несколько раз перечитывает постскриптум, а потом, отбрасывая письмо в сторону, притягивает меня к себе и целует так, как тогда – шесть лет назад. Он дрожит. Он сжимает меня, выдавливая из лёгких весь воздух, и я понимаю, что он вспомнил и ему так же страшно, как и мне при мысли, что наши пути могли разойтись навсегда. Я обнимаю Северуса в ответ и руками, глазами, губами – всей душой говорю, что не представляю себя без него.
Откуда-то доносится шорох. Мы оба поворачиваем головы и видим, что сова нашла укромное местечко, чтобы наконец поспать.
— И как же мы её назовём? – спрашиваю я, кладя голову на плечо Северусу.
— Полагаю, это не наша забота, — слышу в ответ. – Ты внимательно читал письмо? В нём ясно сказано, что это подарок ребёнку. У него безграничная фантазия.
— А если он всё-таки спросит? – продолжаю настаивать. — Что тогда? – я дарю Северусу улыбку и перекидываю ногу через его бедро.
— Неугомонный!
— Неугомонный?! Какое любопытное имя для неё! – произношу я и, не обращая внимания на шлепок по заднице, изо всех сил прижимаю Северуса к себе.
* * *
Я просыпаюсь, открываю глаза и замечаю, что Северус уже поднялся. В комнате его нет. Прислушиваюсь. В доме тихо, значит, Анхель либо спит, либо Северус его уже чем-то занял.
Быстро набрасываю халат, умываюсь и спускаюсь в холл, гадая по дороге, что Северус решил сделать с нашим беспорядком. Мысли мелькают разные. Всё зависит от его настроения. Я допускаю и то, что он мог навести идеальный порядок, и то, что оставил всё как есть – в воспитательных целях. Открываю двери и физически ощущаю повисшее в воздухе напряжение: Анхель держит в руке палочку, а Северус учит его чарам. Щёки у малыша пунцовые – наверное, он уже долго трудится. Я замираю на месте и стараюсь не выдать своего присутствия. Наблюдаю.
Анхель всё-таки ухитряется заметить меня, и золотистая змейка, которую он левитировал на ёлку, падает и разбивается. Он хочет сорваться с места и подбежать ко мне, но Северус решительно хватает его за руку и разворачивает к себе:
— Я пока тебя не отпускал, Ангелиус!
Вижу, как ребёнок морщит носик, но под строгим взглядом отца перечить не решается. Северус берёт его кисть в свою и помогает сделать взмах. «Serpens Reparo!» — слышу слаженный дуэт, и мелкие осколки вновь становятся ёлочной игрушкой. Глаза малыша горят от восторга.
Через некоторое время на дерево возвращаются почти все шары, которые вчера постигла участь змейки, а в довершение ко всему слышится «Evanesco!» и игрушки, что особо пострадали при падении и превратились в стеклянную пыль, исчезают навсегда. Анхель хлопает ресницами и с мольбой смотрит на Северуса, а тот неумолим:
— Магия – не помощник разгильдяям! В следующий раз ты, прежде чем что-то сделать, сначала подумаешь.
Анхель вздыхает.
Я отрываю от них взгляд и только сейчас оглядываюсь по сторонам. Я изумлён: всё-таки Северус вернул на стены и потолок украшения, оставив нетронутыми только ёлочные игрушки.
Подхожу к ним и обнимаю обоих.
* * *
В весёлых развлечениях и прогулках день пролетает незаметно. Когда наступает вечер, мы втроём собираемся отправиться к озеру и Северус разрешает сыну взять с собой сову. Имени птицы мы пока не знаем, и я с нетерпением жду, когда же Анхель сообщит нам. Северус верно предположил, что мальчик захочет придумать его сам.
Мы собираемся в холле, и Анхель, стремительно сбегая по ступенькам, восклицает:
— Кайя![2]
Через секунду на его руку приземляется белоснежная птица, а мы с Северусом недоумённо смотрим друг на друга.
— Кайя? – спрашивает он и приседает рядом с малышом, беря его ладошки в свои. – Откуда ты знаешь это слово?
Мои щёки заливаются краской, и Северус не упускает возможности одарить меня своим коронным взглядом, из-за которого я чувствую себя так, будто снова оказался в Хогвартсе на уроке зелий. По правде сказать, мне стыдно. Я не знаю этого слова. Всё моё внимание сосредотачивается на Ангелиусе.
— Оно очень красивое!
— Красивое, не спорю, — соглашается Северус. – И всё же, откуда?
— Я видел у тебя книжку по зельям с картинками. Там была нарисована красивая фея в белом. Сова тоже белая, — Анхель с восторгом смотрит на птицу, которая уже успела вспорхнуть на ёлку. – И я подумал, что это самое лучшее имя! И тебе должно понравиться, потому что оно ал… алхимическое!
Северус смеётся и берёт сына на руки. Мы дружно зовём сову и не спеша идём к озеру. Мягко падает снег. Я смотрю на Анхеля, а он подставляет снежинкам ладошку и тихонько спрашивает:
— А вы слышите, о чём поёт снег?
— Снег поёт?! – изумляется Северус, а я улыбаюсь и жду, что, может быть, сын откроет нам ещё одну тайну, ведь сегодня Рождество! Время чудес!
— Конечно, поёт! – отвечает Анхель, прикладывая ладошку к уху Северуса. – Вот послушай!
Северус несколько секунд молчит, а потом наклоняется, набирает полную пригоршню снега и прикладывает её к моему уху. От неожиданности я вздрагиваю.
— Красивая мелодия, — шепчет Северус сыну, – но слов не разобрать. – Я киваю, соглашаясь с ним.
— Но ведь вы же волшебники, и снег тоже волшебный, значит, вы должны его слышать! – Анхель старательно выводит узоры на заснеженном плече отца.
— И ты тоже волшебник, — мягко отвечает Северус. – Но то, о чём поёт снег, может быть тайной, и не всякому он захочет её открыть.
— А мне он открыл свой секрет! – лукаво улыбаясь, отвечает Анхель.
— Неужели?! – Северус склоняет голову к плечу.
— Признаться, мне тоже интересно, — включаюсь я в разговор.
— Да! – гордо заявляет малыш.
— И о чём же он поёт? – спрашивает Северус.
Анхель некоторое время разглядывает свои рисунки на его плече, а потом мечтательно говорит:
— Снег поёт, что к следующему Рождеству у меня появится братик или сестричка!
Мы с Северусом ошеломлённо молчим, и я чувствую, как к моим щекам приливает кровь.
Анхель поворачивает голову и смотрит на меня.
— Как вы думаете, это — правда? Ведь он меня не обманывает?
Я вижу, как Северус несколько раз открывает и закрывает рот, пытаясь что-то сказать, но, кажется, дар речи покинул его. Две пары чёрных блестящих глаз вопросительно глядят на меня, и мне не остаётся ничего другого, кроме как кивнуть.
— Мне кажется, он говорит тебе правду, — отвечаю я и вижу, как расцветают улыбки на лицах самых дорогих мне людей.
The End
[1] Для Гарри Анхель прислал песню Marc Anthony «My baby you», а для Северуса – его же «Ahora quien». Кому интересно, тот может найти их в сети.
[2] Кайя – то же, что и Белая Дея – в алхимической практике означает стадию Великого делания, когда вещество в реторте становится белым. Аллегорически изображается в виде женской фигуры, одетой в белое, так что не удивительно, что маленький Анхель называет её феей.
Vova
