Петуния моет посуду. Мыльная вода крапинами-бусинами разбивается на острия мелких брызг об алюминиевую пропасть раковины. Влага въедается в кожу хлюпающими каплями, Петуния вспоминает слюнявые следы от поцелуев Роберта на своей шее. Она ощущает их кляксами жидкой смолы.
Когда Петуния возвращается домой после свидания — от неё несет дешевым пивом.
Петуния вздрагивает от этого запаха. Он врывается в уютную блеклость благоухающей кухни, в оконный квадрат выталкивает растекающийся аромат медовых оладий. Петуния сжимает тарелку — белую, с ободком синей краски — елозит чавкающей тряпкой по краям, будто бы чертит циркулем по волокнистой бумаге. Ополаскивает её под столбом тёплой воды, ставит на полку.
Вытирает руки сухим полотенцем, прислоняется лбом к прямоугольному кафелю. Геометрически ровные плитки холодят кожу, а под ней — в сплетениях серого вещества — раскаленная лава монотонно стекает вниз.
Вытекает сквозь трещины нормальности бытия и сама Петуния.
Ей восемнадцать.
Она убирается в доме, собирает невидимые пылинки мокрой тряпкой, готовит ужин. Потом поднимается к себе, дёргает створку шкафа, кривится от ноющего, сверлящего скрипа. Садится у окна и выводит почти идентичные мазки на крепких остриях ногтей.
Она рисует непонятными рваными линиями, читает книги о суициде, меняет мальчиков. Слушает музыку, от которой в висках щемит, уши ноют, мысли путаются. Петуния не красавица, а если сравнивать с Лили — и вовсе уродина. Она умеет молчать и вовремя уходить, она никому не надоедает.
На туманно-сыром горизонте Петунии выпускной класс, престижный колледж и никаких перспектив.
Петунье похуй, кем она будет работать и где жить. А год назад этот вопрос был вопросом её жизни. А два года назад ни у кого во всём мире не было более кристально-огранённых планов.
А Лили появляется прошлым летом.
Ну, то есть Лили есть всегда, но появляется именно в те прибитые пылью, жужжащие пчёлами, изнуряющие заоблачной температурой дни.
Каждый из мальчиков Петунии рано или поздно предлагает ей заняться сексом. Сразу после она бросает его.
Петунье восемнадцать, и она не спит ни с кем, кроме Лили. Но Лили — девушка, поэтому не считается. Хотя выпустить Лили из виду — задача, выполнимая трудно.
Петуния сходит с ума из-за Лили, только из-за неё.
Лили шестнадцать. Она ведёт дневник, дружит не пойми с кем, теряется в осколочной азбуке пыльных волшебных талмудов.
У Лили удивительные волосы.
«Они как солнечные лучи, — думает Петуния, и добавляет совсем уж бессмысленную фразу, — и тоже отбиваются прямолинейно, согласно законам физики».
Петуния — сгусток нелепости, алогичности, абсурдности; разведенная в воде акварель — блеклая, выцветшая. Петуния — это ничегоособенного, сливающийся с оформлением фон.
Практичная, рациональная, клеточно-четкая Петуния — плевать, что цветочное имя, — считает Лили дождевой чертой, струящейся по зелени лиственного очертания.
Лили трудно описывать одним словом, но если оно даже и существует, то, несомненно, из области ванильных, коричных шершавостей — тёплых, ласкающих, паутинно-невесомых.
* * *
Петунье семнадцать, а лето подходит к концу. Радость захлёстывает её шелковыми лентами, рассекающими воздух свистящим сочетанием звуков, мыслей, лимонадных шипений.
Петуния ненавидит Лили, и этим летом та появляется дома редко: июнь — две недели, июль — три дня, август — восемнадцать дней.
Она мельтешит в площадях домов своих бесчисленных школьных друзей. Петуния же распоряжается собственным домом. Родители работают, она убирается до слепящей белизны кафеля, отсутствия пыльных песчинок, легкого привкуса моющих средств на языке.
Петуния нормальная, в отсутствие Лили ей даже не нужно в этом себя убеждать.
У неё выверенные до изгиба улыбки друзья, отксеренная без единой ошибки школьная программа, совершенно правильные желания: стерильные, сверкающие, молочно-острые.
Когда до конца лета остаётся восемнадцать дней, хрустальный след освежителя воздуха, который звенит в воздухе и освежает, разрушает приезд Лили. Родители берут отпуск, Петуния убирается вдвое тщательнее и покидает свою комнату втрое реже.
Когда осень приближается на три дня, Лили без стука толкает дверь в комнату Петуньи пальцами, испачканными в шоколадном торте.
Лили пятнадцать, на её веках золотятся тени, на щеках — красных и без того — проступает яблочно-спелый румянец. За ужином родители раскупоривают бутылку белого полусладкого и разрешают попробовать младшей дочери.
Петуния улавливает тонко-заломленный запах подгнившего винограда, хмурится и царапает ногтями твидовую обивку кресла — она старше на два года, но мать с отцом в один голос твердят, что вино ей пить ещё рано.
Лили не говорит ничего, а на следующее утро Петуния снимает ночную сорочку и замечает отпечатки — шоколадно-чернильные — на сосках, а потом ещё несколько — левее и выше.
Днём Лили смущается, краснеет, отводит глаза. Вечером приходит опять, но стучится. Петуния открывает дверь и оборванно сообщает:
— Вон.
Дёргает металлическую задвижку, решительным движением гасит свет — со щелчком — и ложится спать.
Она сжимается под одеялом и впервые знакомится с расплывчато-эфемерной доныне бессонницей.
Спать с Лили не так уж и плохо, с учётом того, что до предыдущей ночи Петуния знает об отношениях только из глупых подростковых пособий.
Если бы на месте сестры была одноклассница Туньи — блондинка Мэг, проблема решилась бы без вопросов.
Петунья ненавидит Лили, и у неё действительно много на это причин.
Лили разрушает хрустальность её мира из моющих средств, хороших отметок и чертёжно-точных друзей.
Лили — не человек, Лили — аппендикс в их нормальной семье. А аппендикс обычно вырезают.
До сентября остаётся четырнадцать дней, и Петуния целенаправленно открамсывает части Лили из своей жизни — ржавеющими ножницами.
У Петуньи все хорошо.
Лили уезжает, Петуния лишается карманных денег на месяц. Сестра же так хотела с ней попрощаться.
До самого Рождества Петуния кровоточит. Её садовые, с расплывающимися лужицами ржавчины мысли-ножницы о Лили ввинчиваются в плоть, вены, сосуды, душу. По миллиметру, умудряясь щёлкать, выкраивать мешающиеся ошмётки, собирать кровь накрахмаленной хрустящей салфеткой и снова вдавливать.
Тогда Петуния начинает сходить с ума.
Она на дух не переносит Лили, но та никак не избавит лабиринты её извилин от своего общества.
Тогда Петуния открывает для себя острые лезвия, оставляющие росчерки на коже, чёрный лак для ногтей и Bauhaus.
Тогда у отца появляются первые седые волоски, мать впервые покупает настой валерианы в аптеке.
На Рождество Лили приезжает домой, Петуния уезжает к бабушке Марте. Ножницы так и болтаются в изодранной ране, любое движение смертельно.
Петуния не знает, что и как у Лили, и ничуть не страдает от этого. Зимние каникулы подходят к концу, Лили уезжает в свой Хогвартс, Петуния возвращается домой.
Мать снова наведывается в аптеку, в парикмахерской отец просит сделать ему самую короткую стрижку.
Жизнь Петуньи наполнена фильмами ужасов, странными парнями, предложениями заняться сексом. Красной чертой по глади её жизни проходит строчка — Бела Лугоши мёртв.
Петуния тоже мертва — фигурально.
* * *
Лето вываливается Петунье на голову жёлтой ватой из прогнившей подушки.
Петунье восемнадцать, она носит корсеты. Мать привыкла и пьёт валерьянку реже. Бабушки Марты больше нет, а ножницы по-прежнему выпирают из раскуроченной раны. Только вонзаются глубже.
Лили приезжает в середине июня. Петуния про себя отмечает, что Лили изменилась.
Сама плотность атомов, в которую облечён образ Лили, надламывается, меняет структуру. Лили выглядит тусклее, её голос раскатывается по дому без прежнего звона, но с едва слышимой хрипотцой.
«Как у курильщика», — думает Петуния и хмыкает — она наблюдательная.
Дождь сбивает пыльцу с цветов каплями-градинами. Лили цветком назвать можно с натяжкой, но шероховатую крошку смывает с неё чётким упорным потоком.
Она не хохочет, кусок шоколадного торта — своего любимого — только надкусывает, гулять со Снейпом-уродом отказывается.
Петуния сама истекает бурой от крови сукровицей, ей плевать на то, что там чувствует Лили. У ненормальных же и чувства набекрень, наизнанку вывернуты — швами на лицевую сторону.
Петуния избегает Лили, но мысль о том, что сестра курит, тревожит, будоражит её. Этой мыслью она забивает желание поцеловать Лили.
В среду родители уезжают на пикник с друзьями, душную затхлость дома разрывают заунывные стоны Питера Мерфи, Петуния рисует.
Рука сама двигается по девственно чистому прямоугольнику и спустя полчаса перед Петунией лежит эскиз: обнажённая девушка — остро-грубыми чертами изображённая — тощая. Если бы Петуния рисовала гуашью, глаза бы у неё были зелёными, волосы — рыжими.
Петуния цедит ругательство, но рисунок не выбрасывает. Напротив, прячет его в самый нижний ящик комода, в груду никому не нужных подростковых журналов.
Солист заходится особенно проникновенно, и до Петунии доносится приглушённый стук закрывшейся двери. Лили не выдерживает и выходит во двор.
Ртуть в стеклянном столбике зашкаливает, жара пластами липкой плаценты въедается в кожу.
Лили сидит в беседке, подносит ко рту сигарету, зажигает её. Золотистые волоски на руках мокрые от пота.
Мерфи уже нечленораздельно хрипит.
Воздух плавится от испепеляющих солнечных лучей.
Петуния мстительно ухмыляется и на цыпочках выходит из комнаты, крадётся по коридору, бесшумно отворяет дверь, огибает угол дома. Раскаленный асфальт жжёт кожу на босых ступнях, но Петуния ликует — Лили как раз затягивается.
Петуния направляет на Лили указательный палец — солнечные блики пляшут на отполированной черноте ногтя — и приторно выплёвывает слова:
— Малышка Лили, как же тебе не стыдно? Образ наивной девочки трещит по швам, а, сестрёнка? Что же скажут родители?
Лили не в духе. Она выжигает взглядом дыру в потемневшей от солнца траве и отстранённо бросает:
— Они не узнают.
Петуния глумливо закусывает губу:
— Даже и не знаю, что ты должна сделать для того, чтобы я промолчала.
— Ты не скажешь и так, — Лили отвечает автоматически.
— А то что? — вскидывается Тунья.
Мысли Лили занимают Джеймс Поттер и Северус, препирательства с сестрой злят её.
— Заколдую.
— Тебе нельзя колдовать, дура. Или ты думаешь, раз я не из ваших, то ничего не знаю? — Лили не смотрит на Петунию, потому и не видит гримасы отвращения, которая искажает её лицо.
Лили мотает головой, чтобы согнать наваждение, тушит окурок о полакированную столешницу и бездумно выбрасывает его в траву.
— Это не единственный способ, Туни. Пошли, покажу.
Она вскакивает и направляется к дому, не оборачивается.
В комнате Лили Петуния хватается за голову: книги на всех горизонтальных поверхностях, запах каких-то трав оседает в носу навязчивым осязаемым шлейфом.
Лили подходит к шкафу, встаёт на носочки, стаскивает с верхней полки сундук, бережно водружает его на стол и открывает.
Петуния любуется талией Лили и от щелчка вздрагивает.
Подходит ближе и видит несколько десятков колбочек, баночек и пузырьков, наполненных самыми разными жидкостями.
— Это зелья, — Лили улыбается.
— Мне плевать, — Петуния кривится.
— Они могут не меньше заклинаний, — доверительно произносит Лили. — Правда, чудесные?
Ответить Петуния не успевает — Лили невесть как оказывается совсем рядом и целует её в губы. От Лили пахнет цветами, сигаретами и молоком. Петуния растекается. Лили языком чертит тонкую линию на её нижней губе.
Петуния вскидывает руки вперёд и с силой толкает Лили. Та не успевает удержаться и приземляется на твёрдый дощатый пол.
Петуния, не оборачиваясь, выбегает из комнаты. Мерфи бормочет что-то себе под нос.
Губы горчат, будто бы это Петуния курила.
* * *
Петуния плачет весь вечер.
Наутро родители с Лили едут в цветочный магазин — малышка ведь обожает живые цветы. Петуния сморкается в бумажный платочек, провожает взглядом отъезжающую машину и ухмыляется.
Виски ломит.
В комнате Лили за ночь ничего не изменяется. Петуния подходит к шкафу. Она высокая, поэтому достаёт сундук, не поднимаясь на цыпочки.
Тот самый щелчок — и снова палитра зелий на любой вкус.
Петуния вытаскивает длинную колбочку с небесно-голубой жидкостью и аккуратно разжимает пальцы.
Звон бьющегося стекла заставляет её глаза вспыхнуть. Петуния одну за другой роняет бутылочки, наблюдает за выплескивающимися зельями, хохочет и топчет осколки ногами.
Звук подъехавшей машины приводит её в чувство. Петуния загнанным зайцем несётся в свою комнату, запирает дверь и вжимается в угол между кроватью и креслом.
Сердце стучит, а Петуния думает, что её лишат карманных денег и не отпустят на свидание с Беном.
Пластинка Bauhaus заканчивается, и в доме становится неестественно тихо. Спустя десять минут раздаётся удивлённый возглас Лили.
— Что случилось, доченька? — заботливо кричит из кухни мама.
Петуния сжимает пальцы на худощавых голенях.
— Сундук со шкафа упал. Наверное, неаккуратно поставила, — как можно беззаботнее отвечает Лили.
Вместо облегченного вздоха из груди Петунии снова вырываются рыдания.
* * *
Петуния не выходит из своей комнаты второй день. Только ночью, чтобы никто не услышал.
Родители работают — им не до неё.
Лили периодически топчется у двери, стучит, но Тунья только делает музыку громче или накрывает подушкой голову.
Теперь ей страшно. Петунье кажется, что Лили злится на неё. Петуния боится, что Лили её заколдует. Петуния снова рисует обнажённых девушек, подкрашивает ногти и слушает Bauhaus.
Петуния ненавидит больницы.
Два чёртовых дня её мучают кошмары: старые, заброшенные лечебницы, ободранные тёмные коридоры и она, Петуния, бежит по ним, убегает от кого-то, а в вене жжёт забытый катетер. Петуния просыпается в холодном поту и долго вглядывается в черноту — боится увидеть палату со скрипящей кроватью по центру и одиноко склонившейся в углу капельницей.
Петуния продолжает сходить с ума.
Граница безумия настолько близко, что Петуния забывает, по какую сторону черты она: в реальном мире заунывной музыки и суицидальных мыслей или в полуразвалившейся психиатрической лечебнице, с капельницей в центральной вене.
На третий день Петуния не выдерживает.
Только родители уходят на работу, она тут же отправляется к Лили.
Под глазами у Туньи круги — сине-чёрные — голова вот-вот лопнет, мысли — слипшиеся макаронины, подёрнутые плесенью. Страх отходит на задний план. Петунье хочется умереть.
Лили обнаруживается у себя в комнате: сидит над тетрадью, макает уродливое вылезшее перо в чернильницу и елозит что-то по клеточной глади.
Это вдруг придаёт Петунье сил.
— Это ты насылаешь на меня грёбаные кошмары, ненормальная? — кричит она и горло отдаёт глухой болью.
Лили стремительно оборачивается, смотрит на Петунию и широко распахивает глаза.
— Что с тобой, Туни? — восклицает она и подходит ближе.
Сестра напоминает ей хогвартских привидений.
— Ты, ты, это ты, мерзавка, во всём виновата. Из-за тебя я схожу с ума! Ты испоганила мне жизнь, ты! — Петуния захлебывается криком.
Она отступает от Лили на шаг. Та смотрит на неё в ужасе. Через несколько минут речь Петунии становится бессвязной, но глаза остаются безумными. Она отходит до тех пор, пока не упирается в стену, сползает по ней и затихает на мгновение. А потом с удвоенной силой начинает рыдать.
Солнечные лучи зеркально отбиваются от оконной поверхности.
Лили садится на корточки перед Петунией и осторожно приглаживает её растрёпанные, всклокоченные волосы. Та не отстраняется, Лили обнимает сестру и целует в висок. Петуния затихает и поднимает на Лили удивительно ясный взгляд. А потом вдруг целует её: ненормально, жадно, дерзко, настойчиво, по гланды, словно в последний раз.
Потом Петуния как-то оказывается без рубашки, Лили без лифчика, но с разведёнными в стороны ногами. Петуния кусает её затвердевший сосок, проводит языком по шее, слизывает влагу со слипшихся волос на затылке. Рыжие пряди мешаются, лезут в рот, щекочут в носу.
Петуния улыбается.
У Петунии на лобке чёрные волоски. От нее исходит пряный запах.
Лили пьянеет от него больше, чем от вина.
Петуния тоже пьяная.
Трезвеют они в смятении простыней на кровати Лили. Кожа красная, разгорячённая. Постельный холод сбивчиво сменяется жаром. Лили водит рукой по волосам Туньи и блаженно улыбается стене напротив. Петуния опускает голову на живот Лили.
Петуния тоже улыбается. Голова у неё не раскалывается. Она тяжело дышит.
Лили думает о том, что они с Туньей могли бы быть лучшими подругами, что Тунья была бы счастлива оказаться волшебницей. Лили жалеет сестру и желает ей самого лучшего. Потому что на самом деле Петуния достойна этого, и волшебные способности — не венец всего.
— Даже маленькие звёзды сияют в темноте, — думает Лили и лишь когда Петуния медленно вскидывает голову, понимает, что сказала это вслух.
Лили в ужасе зажимает рот рукой.
— Извини, это не то, что ты думаешь, — глухо бормочет она.
Идиллия разрушается.
Петуния в мгновение ока срывается с кровати, рваными движениями собирает разбросанную по полу одежду, цедит:
— Как же я тебя ненавижу, дрянь.
И яростно хлопает дверью.
Сил плакать больше нет. Желания слушать Bauhaus — тоже.
* * *
До конца лета Лили сталкивается с Петунией всего дважды. Оба раза она пытается заговорить с ней, объяснить, что хотела сказать на самом деле, попросить прощения.
Всякий раз Петуния сжимает губы в тонкую линию, мгновенно отворачивается и уходит прочь.
По ночам Лили плачет.
Мысли о Северусе и Поттере отходят на второй план.
Петуния ждёт осени и выпускного класса с замиранием сердца. Она искренне радуется, когда Лили уезжает в свою школу для ненормальных. Присутствие сестры мешает ей дышать.
Проходит год.
Петуния по-прежнему не дёргается. Ножницы вогнаны в не уже больше, чем наполовину. Ещё совсем чуть-чуть — и проткнут её насквозь.
Петуния хочет этого.
На Рождество она гостит у друзей, летом подаёт документы в колледж и уезжает на два с половиной месяца в художественную школу.
Петуния мечтает стать художницей. Ненависти к Лили больше нет.
Только острая, пронзительная боль в те дни, когда ножницы продвигаются вперёд, и ноющая, глухая — в остальные.
Отец продолжает седеть, мать регулярно наведывается в аптеку, ногти Туньи покрыты чёрным лаком.
Всё в её жизни остаётся неизменным, только пластинки Bauhaus сменяют друг друга, оставляя после себя горький табачный привкус.
Так проходит девятнадцатое лето Петунии.
* * *
Учителя постоянно жалуются мистеру и миссис Эванс на неподобающий внешний вид их дочери. Но с Петунией нет никакого сладу, поэтому родители давно не обращают внимания на её выходки.
Жизнь Петунии по-прежнему заунывная и хлюпающая, подгнившая. За время учёбы в колледже у неё сменяется четыре парня, но в памяти событием прошлой ночи маячит летний день с Лили. Иногда у Петунии выходит поплакать.
На это Рождество она остаётся дома и снова присутствие Лили выбивает воздух из лёгких. Петуния всё ещё избегает Лили, всё ещё не может простить и понять. И не хочет. Лили старается не встречаться взглядом с сестрой.
Лили светится изнутри и сияет, как новогодняя ёлка. Родители лучатся счастьем. Разумеется, за праздничным ужином все взгляды, кроме одного, обращены к Лили. Она ест торт — шоколадный — и воркует-заливается о том, какой расчудесный и самый лучший Джеймс Поттер, какие отличные у него друзья и как она, Лили, и он, Джеймс, сожалеют, что не получилось встретить Рождество вместе. Лили обещает познакомить их в самом ближайшем времени.
Петуния выпивает рюмку вина, сдержанно желает всем, ни к кому конкретно не обращаясь, счастливого Рождества, и уходит к себе — читать книгу.
Лили замечает, что ногти Петунии по-прежнему окрашены в чёрный. Она вздыхает и возвращается к рассказу о Джеймсе.
За всю ночь Петуния даже не притрагивается к книжке. В нижнем ящике комода у неё припрятана бутылка виски. Она глотает его, как воду. И не пьянеет, потому что пьянеть ей больше нравится от другого. А раз не выходит, лучше уж оставаться трезвой.
Петуния себя ненавидит. Почему — она и сама не знает. Ответ приходит только под утро.
Она ревнует Лили к этому Поттеру.
Петуния всхлипывает и делает большой глоток — становится легче. Петуния думает о самых разных вещах, но решительно избегает мыслей о Лили.
Лили же, перед тем, как пойти спать, встаёт на цыпочки и отворяет форточку. Рождественский ветер бросает ей в лицо горсть тёплого снега. Утром прилетит сова от Джеймса и, чтобы никого не будить, пусть лучше подождёт в тепле.
Все ещё спят, когда Петуния прицельным ударом отправляет под кровать пустую бутылку и отправляется в туалет. Она проходит мимо гостиной и боковым зрением ловит какое-то движение. Поднимает голову и в ужасе застывает: мерзкое чудовище несётся прямо на неё и гадко ухает. Петуния испускает истошный вопль и, не разбирая дороги, бежит вперёд.
На седьмой ступеньке она оступается и кубарем скатывается вниз. Боли нет, только изорван рукав красивого синего платья и что-то тёплое струится по ноге. Чудовище уже рядом, но вдруг по дому разносится резкий оклик Лили:
— Успокойся, Марта.
«Совсем как наша бабушка», — думает Петуния. По ноге у неё течёт кровь.
— Ты в порядке? — спрашивает Лили и хмурится, увидев её колено.
Кровотечение не прекращается, а на кровавое месиво с изодранной кожей Тунья не смотрит. Она и не говорит, только зубы сжимает — боится, что её вырвет.
Лили хмурит брови, а потом взмахивает палочкой, бормочет что-то и Петуния со смесью ужаса и восхищения понимает, что рана на ноге затягивается.
— Моих знаний недостаточно для того, чтобы рана затянулась бесследно, поэтому рубец останется. Но всё же лучше, чем то, что было, — Лили улыбается.
Выпитое ударяет в голову Петунье только сейчас. И ей кажется, что Лили над ней насмехается.
— Как же я тебя ненавижу! — выдыхает она, смеряет сестру презрительным взглядом и уходит.
* * *
После встречи с Лили в жизнь Петунии снова врывается депрессия.
Она по обыкновению запирает за собой дверь, обессилено падает на кровать — и тут её накрывает. Слёзы текут непрекращающимся потоком, Петуния яростно царапает ногтями голые ноги, пока царапины не начинают кровоточить.
Петуния воспроизводит в голове события того летнего дня, виски сжимаются. Петуния вздрагивает. В истерическом порыве она вскакивает, и первое, за что цепляется её взгляд — большое настенное зеркало.
Тунья срывает его со стены и мстительно, будто оно виновато в чём-то, бросает на пол.
Комната наполняется звоном. Ножницы входят по рукоять. Петунье нечем дышать и она опускается на пол. Петуния понимает, что дальше уже ничего не будет, и теперь её реальность — заброшенная психиатрическая лечебница.
Вокруг Петунии осколки — их бессчётное множество. Петуния склоняется и выбирает самый острый из них. Поднимается, зажигает свет, возвращается и снова садится на пол.
На колене отбивается угловатый шрам. Слёзы текут по лицу, а Тунья дрожащими руками касается рубца острием, вдавливает до упора — алые брызги впитываются в её ладонь — и повторяет, четко очерчивает зигзаг шрама. Кровь стекает, пачкает ковёр, растекается по стеклу глухим стуком падающих капель. Боль захлестывает сознание, голова словно прошита каждым из покоящихся на полу осколков.
* * *
Лили заходит в комнату Петунии вечером, чтобы попрощаться, и с надеждой всё-таки извиниться. Дверь она открывает с помощью заклинания.
Петуния, скрючившаяся посреди комнаты, лужа крови и вспоротая заново рана едва ли не заставляют Лили потерять сознание. Петуния спит — так вот нелепо и ужасно мерзко.
Лили решается недолго.
Она любит Джеймса, а с Петунией у них бы всё равно ничего не получилось.
— Обливиэйт, — несколько резких взмахов палочкой.
Потом ещё — чтобы отлевитировать её на кровать. И ещё — чтобы привести комнату в порядок.
Петуния открывает глаза и с недоумением смотрит на Лили.
— Что ты здесь делаешь, ненормальная? — грубо бросает она и пытается встать.
— Уже ухожу, Туни, счастливого Рождества, — горько произносит Лили и уходит.
В тот день Лили возвращается в Хогвартс и Джеймс замечает, что глаза у неё красные и припухшие. Отвечает Лили кратко:
— С сестрой поссорилась.
А спустя полчаса уже мило улыбается Джеймсу.
Петуния должна сиять. Рядом с Лили она тускнеет и блекнет — значит, им просто не нужно пересекаться.
* * *
Ненависть к Лили красными всполохами врывается в жизнь Петунии. Она убирается в доме и находит чёрный лак у себя на полке. Недоумённо пожимает плечами и отправляет его в мусорное ведро. Пластинки Bauhaus кочуют в нижний ящик комода.
Мистеру и миссис Эванс присылают грамоту с благодарностью, потому что их дочь — лучшая ученица колледжа за последние десять лет.
Петуния возвращается к идеалам трёхлетней давности.
Ножниц больше нет.
Эпилог
Лето восемьдесят первого — самое медовое и умиротворённое на памяти Петунии.
Фоном гудит телевизор, Вернон пролистывает свежий номер газеты, в кроватке тихонько сопит Дадли.
Дрели хорошо продаются, Вернон подумывает над тем, чтобы поднять цены на десять процентов. Дадли уже пытается разговаривать и начинает ходить. У Петунии совершенно нормальная жизнь.
Однажды вечером Петуния долго не может уснуть, потому что у неё жутко болит голова. Вернон давно спит, Дадли причмокивает и ворочается в кроватке.
Петуния сидит в кресле на кухне, и внезапно боль становится настолько сильной, что она теряет сознание.
Когда Петуния распахивает глаза, за окном сереет, но ей не до этого. Петуния помнит.
Её память захлёстывают самые разные воспоминания: окурок в пожухлой траве, рыжие волосы у Лили на лобке, бьющиеся пузырьки с зельями, вспоротая кожа, пластинки Bauhaus, рисунки обнажённых девушек — с острыми, резкими чертами, — желание стать художницей и много чего другого.
Петунию тошнит.
А утром сова — то самое чудовище по имени Марта — приносит известие о том, что Лили мертва. И Вернон сам кормит Дадли кашей.
А Петунье ещё тогда не понравился Поттер. Правда, сейчас ей никто не мешает дышать, и она может делать всё, что душе угодно.
Петуния никогда не узнает, что Лили специально не произнесла формулу до конца. А Лили так и не признается себе, что просто не ожидала умереть так рано — магия ведь всесильна.
Но Вернон нуждается в поддержке Петуньи, Дадли учится звать её мамой. И у неё совершенно нормальная жизнь. Поэтому всё, что ей остаётся — это сиять. В темноте.
Vova
