Сиквел без имени

1. Куррент мьюзик: Мельница — "Тарантелла"

1.

Личное проклятие Альбуса Северуса Поттера.

Собственно, по-другому и язык бы не повернулся назвать этого полудурка — Лоренцо Забини.

Ябедливый, пакостливый, избалованный до полного охренения своим очень небедным папашей и явно мнивший себя королем всея Хогвартса, не иначе. Шатавшийся везде со свитой (двое лбов в качестве охраны и хорошенькая дурочка в качестве сопровождающей), прилизанная башка, на наманикюренной лапе — фамильный перстень — еще бы сигару в уголке рта, и точно был бы скучающий мафиози. Наглый, манерный до тошноты и очень злоязыкий. И Мерлин бы с ним, но главное — то, что, собственно, и стало проклятием, — начавший прицельно цепляться к Алу едва ли не с первых дней в школе.

Трудно убежать, почти невозможно победить в драке ("охранники" просто задавят массой) и абсолютно невозможно нажаловаться родителям, потому что жаловаться — стыдно. Нет, конечно, подраться случалось, и спасибо, втроем с братьями можно было составить какую-то конкуренцию слизеринской мафии, но что говорить в ответ на очередную пакость, оброненную будто бы вскользь и потому — в разы сильнее обидную…

С третьего курса Ала, когда пришла учиться и Лили, началось вовсе сущее мученье: мелкая попала на Слизерин. Мелкая почти влюбилась в Забини: постоянно трещала, что за замечательный мальчик этот Ларри, такой веселый, такой шутник, всегда угощает конфетами и такой красивый, будто игрушка! А Альбус, злючка, еще и ссорится с Ларри! А Ларри вчера опять рассказывал про их виллу в Неаполе, вот бы было здорово, если бы когда-то он пригласил в гости! Говорит, там круглый год цветы и теплое море…

Лоренцо заметил оказанное внимание, и оно ему льстило. Хотя от недостатка внимания он никогда не страдал явно, а вот случай отменно побесить Ала представлялся отличный.

— Моя маленькая подружка рассказывает о тебе удивительные вещи, Поттер!

— Какая, к Мерлину, "маленькая подружка", ей всего одиннадцать! Ты…

— Говорят, ты до самой школы приходил спать в родительскую постель, а? А каково это, когда родители — это два мужика?

Ал бросался в драку, но, как правило, все жестко пресекалось "охраной", в то время как Забини брал на себя труд поймать Ала за подбородок и покивать:

— Мерлин, ну как же невежливо! Надо сдерживаться!

Пару раз получив по губам лбом оппонента, Забини сделался осмотрительнее, но прыти не поубавил. Цеплялся к Алу, Ал бросался в драку, получал сам и по мере сил выдавал сдачи, и общей расстановки сил это почти не меняло. У гриффиндорцев в ходу был главный закон "наших бьют!" — но Забини и не нарывался при больших скоплениях народа. А вот из-за угла устроить пакость мог запросто.

На четвертом курсе, в аккурат перед экзаменами и, наверно, впервые за все время, они один на один сцепились врукопашную, будто двое магглов. Колотили и пинали друг друга, и царапались, будто два мартовских кота — а растаскивать их пришлось, словно бешеных собак. Альбус плевался кровью, Забини — скулил, размазывая сопли, за что был назван девчонкой и в итоге попытался снова кинуться в драку, теперь уже первым…

Забиневский папаша умудрился притащиться на вызов в школу с телохранителями — было ясно, кого копирует его паршивое исчадье. Странно, что не притащилась мамаша, и Ал мстительно подумал, что наверняка она у подобного выродка — крашеная искусственная блондинка в тоннах золота на ушах и шее, и такая дурочка, что ее стыдно даже показать людям. Или же, кроме прочего, ей абсолютно чхать на собственного сопляка — и результат такого воспитания вполне очевиден. Собственные родители на таком фоне смотрелись куда благороднее — и отец в его аврорском мундире, и па, неизменно, как это… элегантный, вот. На таком фоне забиневский папаша выглядел словно уличная торговка пирожками посреди элитной кондитерской — Ал вполуха, вежливо кивая, внимал директрисе, украдкой показав Лоренцо средний палец…

Директриса разорялась не слишком долго, очевидно, намекая, что основной воспитательный момент будет за родителями, родители же, покинув кабинет, почти синхронно кивнув отпрыскам: "Еще поговорим!" — начали неторопливую беседу о чем-то своем.

Отец догнал Альбуса почти у входа в факультетскую башню:

— Ну, и что такое у вас всю дорогу творится?

— Он первый начинает. Я только сдачи или если сильно достанет.

— Пора перерасти уж. Взрослые ведь уже вроде бы.

— Ага. Местами взрослые. И именно что вроде бы. Я ведь правда не начинаю первым, а эта мразь только и делает, что цепляется…

— Что сразу мразь-то?

Альбус дергает плечом:

— Ну, не мразь, так просто придурок. Задолбал, честно…

— Да я верю, верю…

Ал с отцом очень похожи. Возможно, именно поэтому он так хорошо улавливает настоящие беспокоинки в родительском голосе, и потому в лишний раз кивает:

— Все хорошо, справимся! Все равно ж семестр заканчивается…

2.

Ал и Скорпи оба очень похожи на отца — наверно, в первую очередь из-за глаз. Джейми — очень похож на па и немного на дедушку Джеймса, которого никто никогда не видел кроме как на портрете. А Лили-Нарцисса, названная в честь бабушек, всегда была слишком своя собственная, чтоб быть похожей еще на кого-то.

Это кошачье "сама по себе" было прописано древесными ветками и асфальтом по вечно ободранным локтям и коленкам, листьями — по белесым волосам, пятнами смолы, краски и зелий по рукам с обкусанными ногтями и по костюмам и мантиям — ей с самого детского возраста совсем до сарая было, что именно трепать по закоулкам, фламандские кружева или братовы обноски — и сквозило в каждом предупреждающем шипении:

— Не смей называть меня Клумбой! Я — Линси, понятно?

— Линси — Пимси — Бимси, ты что — домовуха?

— Я — Линси! А вы сейчас оба получите, зарсанцы!

Лет в двенадцать ее неудержимо потянуло в рост, она то огрызалась на всех, стесняясь собственной долговязой нескладности, то будто пыталась ухватиться за исчезающую детскость и сопротивляться вырастанию, принимаясь дурачиться, как маленькая. Но как в той басне про ставшую человеком кошку — природной склонности ничем не утаишь, и на любую попытку Ала предостеречь следовало неизменное шипение:

— Спасибо, разберусь сама!

Опаснее явного врага — враг затаившийся, и трудно было предполагать, что Забини не попытается устроить под занавес семестра какой-то подляк. Одно дело — успокоить отца и другое — зная Забини, успокоиться самому.

Но пакость оказывается гораздо глобальнее и выходящей за пределы. По крайней мере, задумана она гораздо глобальнее, чем просто испортить остаток учебного года. Лили вламывается в гриффиндорскую гостиную, едва не сшибая пропустивших ее пятикурсников, треплет Скорпи, виснет на Джейми, и голосит совсем не со слизеринским достоинством:

— Неаааааполь!

— Сдуреееееела… — в такт подвывает Скорпи.

— Сам такой. Мне Ларри сказал, что его отец послал нашим приглашение на две недели на их виллу, представляете? Море, солнце, развалины всякие, фрукты, яхта…

— Идиотка, — печально констатирует Альбус. — Ты правда не догадываешься, зачем тебя этот дон приглашает?

Этот год был не самым легким, честно. В чем-то был виноват Забини с его бесконечными докапываниями, а в чем-то — Скорпиус и, кто бы мог подумать, лучший друг — Роуз. Это не было похоже на ссору или охлаждение отношений, но многие вещи Альбус не то чувствовал, не то просто знал — и теперь будто всей кожей, еще острее, чем сами друзья, ощущал все взгляды, которыми те обмениваются, и дыхание, которое синхронно сбивается у обоих, он чувствовал, что общая тайна этих двоих бродила совсем рядом — и это было почти больно. Почти материально: не будет, как раньше. Иногда хотелось схватить этих двоих за шиворот и встряхнуть, стукнув лбами: не смейте, придурки! Не смейте, а вдруг, если что-то не сложится, то останемся каждый поотдельности, и это-то уже навсегда! Это был тяжелый год, и неудивительно, что пару раз Альбус срывался даже на Скорпиуса, и разок на драку с Забини нарывался сам, чтоб нечаянно не перессориться со своими, чаще и, наверно, немного злее, чем раньше, подшучивал над сокурсниками — один, без брата и Роуз… Это разгоняло тоску, но совсем не прогоняло — тяжелый, мутный и беспокойный год…

— Лили, ты вправду думаешь, отец не просечет…

Лили наматывает круги, будто напившийся валерьянки книззл, и останавливаться не собирается:

— Вечно тебе всякая хренотень на ровном месте мерещится! Мистер Забини нам на всю семью приглашения прислал, а ты дерьмом давишься — попробуй только тронуть Ларри!

— Не поеду я никуда.

Вот тут Лили притормаживает:

— И слава Мерлину. Если честно, приглашение на тебя было исключительно жестом вежливости, Ларри даже просил, чтоб не звали, но дядя Блейз сказал, что хамство — это привилегия гриффиндорцев…

После тяжелого семестра наступало не самое легкое лето. Альбус в конечном итоге чувствует себя дураком, обведенным вокруг пальца, когда дома ни словом не обмолвливается родителям о своем вроде-бы-отказе от поездки, но решение испакостить гаденышу отдых и обломать все планы по обхаживанию дурочки — Клумбочки (вымахала, дылда, а ума-то совсем еще нет!), перевешивает.

И шестого июля вся семья — па, Джейми, Скорпи, Альбус, Лили, и даже отец, которым-то чудом выбивший у аврората две недели отпуска (наверняка совами завалят и каждый вечер будут дергать по камину — это и в хрустальный шар не гляди, потому что сценарий известен), портключом отправляются в Вилла-Забини. Что там говорила Лили? — море, солнце, развалины? Смотрите, как бы там не стало на еще одну развалину больше…

3.

Если бы Альбус был хоть малость склонен поэтизировать окружающую обстановку, то он бы сказал, что Вилла-Забини была чудесна и ослепительна. Даже Малфой-Менор, безупречно ухоженный, блекнул перед такой яркостью, которая встретила здесь, в пригороде Неаполя — жаркое солнце и руки садовников, строителей и архитекторов сотворили настоящий шедевр. Все, что могло цвести — цвело и благоухало, все, что было отстроено — манило сладкой тенью, небо было таким ярким, каким никогда не бывало летом дома, а спокойное море лежало, словно гладко обточенная бирюза, в каменных ладонях берега… Но пока что в душе Альбуса расцветало исключительно недоумение — как можно обитать в таком раю и быть при этом такой дрянью, как Лоренцо? Впрочем, сам Лоренцо нарисовывался, слава Мерлину, всего полраза, чтоб поприветствовать гостей и исчезнуть с глаз, при взрослых и без охраны растеряв почти весь свой гонор, и это было хорошо… это было просто прекрасно!

Было прекрасно абсолютно все — огромная комната на двоих со Скорпи, действительно огромная, с окном в полстены, с огромным балконом — а оттуда видно сад, Неаполь и море до самого горизонта, и внезапно обнаружившиеся здесь такие абсолютно маггловские удобства, как телевизор и ноутбук.

Мир расцветал яркими красками просто на глазах: обед был вкусным, Забини, кажется, просто на все махнул рукой, шушукаясь с Лили (оба явно еле сдерживали смех), а после обеда Альбус вместе с братьями сбежал на пляж. Пляж тут, на Вилла-Забини, был свой собственный, зачарованный от посторонних и всего метрах в ста от дома…

Скорпи и Джеймс наплавались довольно быстро: сначала Скорпиус вспомнил о каком-то срочном-важном-неотложном деле и убежал, чтоб всласть потрепаться с Роуз — не по камину, так по скайпу, потом — Джеймс. Джейми долго крутился, взял обещание не лезть в воду в одиночку, и только тогда утопал вверх по каменным ступенькам прочь отсюда: библиотека дома Забини не давала ему покоя одним фактом своего существования, а зная старшего брата, можно предположить, что ту половину книг, что не перечитает за две недели здесь, Джейми непременно выпросит на почитать домой…

Море, солнце, пляж, с двух сторон укрытый скалами, ветерок… Хорошооо!

Альбус честно почти сдержал обещание не соваться в воду одному. Но просто бездумно валяться на солнышке быстро стало скучно, да и жарко — надо было уйти в тень, предварительно слегка поплескавшись, ну, хоть до пояса в воду зайти… А кой смысл в том, что просто брызгаться? — конечно, надо поплавать туда — сюда по мелководью или почти мелководью, чтоб размяться… А когда Ал выбрел на берег, то увидел, как по почти отвесной скале сюда быстро спускается человек.

Поначалу Ал подумал, что это — Забини и все-таки свою порцию пакостей придется получить… Но Забини точно не стал бы ползать тут бешеной ящерицей. Забини точно не носил вылинявших маек в сочетании с рваными джинсами и шлепанцами на босу ногу — нынче утром он красовался перед гостями в нестерпимо-белом летнем костюме, с наглаженными даже на бриджах стрелками, похожий на человека не больше, чем манекен в витрине модного магазина. У Забини точно не было такого бешеного нимба белобрысых кудряшек — то есть, может, и был, но слишком глубоко погребенный под слоем средства для волос. Не было таких вытаращенных в испуге глаз — ну точно провинившийся домовик!.. Забини и не Забини одновременно — неловко спрыгнул на песок и быстро затараторил что-то на своем итальянском ял-ля-ля, размахивая руками.

— Ни хрена не понимаю! — честно и грустно подытожил Альбус.

— Английский? — переспросил парнишка. И продолжил уже гораздо понятнее, правда, жестикулируя и оглушая ничуть не меньше:

— Пожалуйста — пожалуйста — пожалуйста, не говорите никому, что видели меня здесь! Вас ведь не спросят, а мне наверняка попадет! О диаволо, я знаю, что не должен был здесь быть и не должен был убегать в город, я чувствовал, что что-то наверняка случится, но обычно тут в этот час никого нет, хозяева отдыхают после обеда или заняты…

— Ты вообще кто?

Оборванный парнишка с лицом Лоренцо Забини прикрыл словесный поток:

— Киприано. Я — Киприано Забини.

Было забавно видеть лицо Лоренцо, украшенное такой живой мимикой: казалось, этот просто гримасничал, как дошкольник перед зеркалом.

— Тогда понятно, почему похожи.

— Ну, мы же одна ма фия… мы же родственники, — шустрость оборванца малость поубавилась. — А вы, наверно, кто-то из гостей. Вы учитесь с Лоренцо, да? А мы с ним очень — очень похожие, правда ведь?

— Не совсем. Так, пересекаемся иногда, — Альбус решил в лишний раз не распространяться об истинном положении дел. Ну, пересекаемся — и пересекаемся, а что пересекаемся с целью начистить морды — не суть важно… — Хорош уже таращиться, не скажу я, что ты сбегал!

— Спасибо! — бодро прочирикал парнишка. — Ну, я пойду?

— А ты что, тоже здесь живешь?

— Ну, да. Живу, помогаю…

— Никто не говорил, что…

Будто кто-то со всей мощи повернул невидимый рубильник, приглушив у Киприано всю шустрость разом:

— Я думал, о родстве со сквибами распространяться не принято.

4.

Вилла — Забини была великолепна, ослепительна и прекрасна.

Ужин накрыли на летней террасе, и оттуда тоже было видно сад, море и Неаполь, и все в огнях — светился город, светили сигнальные огни на море, светили садовые фонари, красиво обрисовывая то необычно подстриженные кусты, то похожие на пену в ванной охапки соцветий, золотя вино в тонких бокалах ("Местное, со своих виноградников, и совсем слабое — не крепче сливочного пива, так что даже детям…")

Виновато местное вино или просто день был слишком длинным, но Альбус был раздражен и почти зол, и потому — исчезает из-за стола пораньше, неловко соврав насчет усталости. Он говорит, что, наверно, хочет выпить что-нибудь от головы и лечь спать, виновато пожимает плечами в ответ на сокрушенное па: "Все-таки перележал на солнце!" — и уходит. Вот только сна нет ни в одном глазу.

— Даже детям, мля… — шипит Альбус. — Даже детям… а не всяким сквибам — сквибам, очевидно, положено жрать на кухне вместе с эльфами…

Вместо комнаты, перепутав коридор, Альбус попадает на галерею, и тут, не иначе, сама накаркав, сталкивается с Киприано — Киприано вприпрыжку несется навстречу.

— А я вас видел! — обрадовано сообщает он. — Ты — Альбус Поттер! Сын героя Третьей Магической! А что ты не остался кушать десерт? Матушка Бернардетта такие пироженки приготовила, уммм! Я стащил, вкусная, ой! А она как рассердится, даже по рукам стукнула, ой-е, до сих пор чешутся! Ты что, совсем-совсем усталый и спать? Еще же рано!

— А ты что весь такой… вырядился? Не сваришься там, в этой хламиде?

Одет этот еще-один-Забини был совсем не так неряшливо, как утром, а в белую короткую мантию с глухим воротом и на голове была белая же пиратская косынка. Странновато, и довольно жарко для такого теплого вечера.

— Так в кухне же! — будто совсем глупому, отвечает тот. — Матушка Бернардетта ой, как ругается, даже если на порог в уличном появиться! А сейчас уже там все дела все равно закончились, я мокрый весь, будто мышь, пока пусто, можно будет поплавать в море… Пойдешь купаться?

Альбус все еще злится на старшего Забини и оттого — решительно кивает:

— Пойдем! Черт с ними, с пироженками.

— Хочешь, — Киприано снова смешно таращится, но теперь уже не с испугом, а со смехом, — я и для тебя могу стащить! Матушка Бернардетта, правда, если увидит, то шкуру спустит, но…

— Она — главный повар?

— Она — просто главная! У нее весь дом по струнке ходит, даже хозяева, ну, кроме, конечно, хозяйки… ой, то есть Бьянки!

— Эта Бьянка — жена мистера Забини? — удивился Альбус. — Так почему тогда…

Киприано смеется. Долго, дрыгаясь руками и ногами и мотая головой, с которой таки слетает белая косынка — волосы под ней мокрые и слипшиеся от пота — так, что Альбус начинает смеяться в ответ…

— О дио, ты насмешил! Это — его мама! Только бабушка ругается, если ее называют не по имени, всегда представляется просто Бьянка…

— Он — твой отец. А Лоренцо — брат.

— Ну, да. Близнец. Я же говорю, похожие, хоть разыгрывай кого-нибудь! А бабушка здесь не слишком часто живет, у нее во Флоренции свой дом и до академии пешком каждый день ходит, а не камином.

Чаще всего виденная Альбусом чужая бабушка — это бабушка Роуз и Хьюго: бабушка Молли постоянно вяжет или шьет, или печет что-то вкусное, но, как известно, бабушки бывают разные…

— Она там зелья преподает! К ней, чтоб попасть учиться, знаешь, какой конкурс! Даже своих не берет — без "превосходно" у нее даже абитуриентам делать нечего… Лоренцо вот не взяла, а то бы он из школы перевелся бы туда с пятого курса…

"И слава Мерлину, если перевелся бы! — с досадой подумал Альбус. — Невелика радость лишних два года с этим манерным прыщом цапаться! Хотя теперь понятно, почему Слагхорн к нему вечно подлизывается."

— Жаль…

— Это потому, что вы с ним вечно деретесь! — торжествующе заявил Киприано. — Дуэлинг вплоть до биться морд! И мы пришли!

Здесь, на юге, вечер наступал как-то совсем внезапно, темнело одним моментом, и у Альбуса мелькала мысль — не навернуться бы по дороге на ступеньках. Но здесь — светили из бухты корабли и одинокий садовый фонарь — с края лестницы — не так уж и темно, Забини шагал рядом, светя белесой макушкой и своей кухонной робой — идти было гораздо уютнее, чем в одиночку. И тепло, исходящее от камней, тоже было приятным, скрипели малоизвестные насекомые (сверчки, цикады?), слышно было гудки от пристаней, и даже голоса с веранды — оживившийся с местного вина па на пару с мистером Забини вспоминал что-то веселое со своих школьных времен…

— Блин, я же плавок не взял! — Альбус сообразил уже у края воды.

— Ну и что, — беспечно отозвался Киприано, — я тоже! А вернусь — припашут еще к чему-нибудь… Не дергайся, здесь никаких тварей не водится и девки не ходят!

И скачет бестолковым гиппогрифом — вода ночью в море теплая, как парное молоко…

5.

Удивительное дело, когда они возвращаются назад, то Альбусу кажется, что прошло уже едва ли не полночи и что сейчас, наверно, придется что-то придумывать, чтоб за этот загул не влетело и Киприано, но оказалось, у него даже есть время, чтоб заползти под одеяло (Мерлин с ним, с душем, уж лучше с утра) и притвориться давным-давно спящим.

— Свалился, — констатирует Скорпи и вползает за ноутбук. Правда, микрофон не включает, стучит по клавишам. А Альбус валяется, закрыв глаза и вспоминая ночное море.

Море было теплым — не просто теплым, а будто вода в ванне, и эта вода не позволяла нормально нырнуть, все выталкивала на поверхность, а Киприано принялся брызгаться — полный рот едкой соли, вроде той адской смеси, которой в детстве заставляли полоскать простуженное горло…

— Я всю жизнь здесь, — поделился Забини, — я, наверно, плавать умею, сколько себя помню, как рыба! Альбус, а ты где научился? У вас ведь холодно и дождик все время!

— Не все, и не так уж холодно. У дедушки в Меноре было небольшое озеро — мы там летом купались. И возле дома озеро было, мы туда тоже в жару лезли. И возле школы — тоже озеро…

Про то, как после одного из позднемайских заплывов первокурсников Альбуса и Скорпиуса выловил ошалевший от ужаса гриффиндорский староста и пообещал в следующий раз лучше прибить собственноручно (а наябедничал кто? — все тот же Лоренцо!), он скромно промолчал. Вместо этого — предложил:

— Зови меня просто Ал — что тянешь каждый раз…

…"как Лоренцо".

— Аль, — повторяет Киприано, будто пробуя. Потом — снова улыбка, и протяг руки: — Кипри!

Рука у Киприано, против ожиданий, совсем не жесткая, как бывает от постоянной домашней работы, если ее всю делать без магии — а, да, он же работает в кухне… Но крепкая — рукопожатие получается совсем настоящим. А потом — дергает на себя, и они рушатся в воду, снова брызгаются — борются — дурачатся.

Пожалуй, трудно понять, когда борьба перестает быть борьбой и заканчиваются шутки, когда они уже просто лежат в прибое, почему-то не отцепляясь, а только прижимаясь крепче, скользя друг по другу руками и ногами, и ища губы друг друга губами, горькими от морской соли, и когда вдруг и внезапно наступает день…

— Во дерьмо! — бормочет Ал, щурясь на пробивающееся сквозь занавески солнце. Дерьмо — не дерьмо, а вот с проблемой, вставшей в полный рост по стойке смирно, придется разбираться — чем быстрее, тем лучше. Вовремя ж успел проснуться — не хватало еще оставить здесь следы своих подростковых переживаний: Очищающее заклятие Очищающим, но совсем неизвестно, как обстоят дела с колдовством на каникулах здесь. У них со Скорпиусом уже есть в этом году пара предупреждений, одно — за то, что на Рождественские каникулы заморозили озеро возле дома, чтоб покататься на коньках, одно — когда заставили заткнуться в супермаркете скандальную тетеньку, начавшую орать на непомерно шустрого внука, разбившего дорогую и уже оплаченную посудину прямо на кассе… а тарелку, Мерлин с ней, быстренько склеили:

— Ну вы что кричите, он же просто уронил, все цело…

В ванной много времени тратить не приходится — молодой организм он на то и молодой, а вот уже после, просто стоя под душем, Ал чувствует потребность побиться головой в стену: меньше суток здесь, а снится такая хрень! То ли климат виноват, то ли на Вилла-Забини какие-нибудь идиотские чары… Нет, чтоб девчонки снились — такое сколько угодно раз бывало, и Ал знал, что наверняка Скорпи снятся такие же, и Джеймсу, и в глубине души вечно перемешивались гордость и стыд за свое взросление; к тому же, родители тоже не только за тем заглушку на своей комнате ставили, чтоб всласть поругаться… Но родители — это родители, девчонки — это девчонки, а стыдный сон с веселым и пройдошистым парнишкой с лицом школьного личного проклятия — это совсем другое дело. И дело это Альбусу совсем не нравится.

Скорпи еще дрыхнет, зато Лили уже долбится в комнату:

— Сколько можно валяться?! Вы сюда что — спать приехали?

Ждать за дверью она тоже не собирается, влетает в комнату, осматривается:

— Что, протрындел полночи? Ща, поиграем в пожарку…

И начинает тянуть и щекотать Скорпи за босую ногу — Скорпиус в ответ начинает дрыгаться, вопя почти матом, а Лили только ржет:

— Напор мощный, шланг дергается!

И переключается:

— Ох ты ж, Ал, смотри — тебе домовики пирожных со вчера отжалели! А я, честно, думала, закончились!

Альбус вспыхивает до корней волос — на прикроватной тумбочке, на кружевной фарфоровой тарелке, будто три пышных экзотических цветка, красуются хваленые пироженки матушки Бернардетты.

6.

Завтрак снова на веранде (даже странно, тут столовая существует ли?), и отец, и па наравне со Скорпиусом, Альбусом и Лили светят свежим красным загаром, один Джеймс на этом фоне выделяется почти местной смуглостью — шкура дубовая, как у тех же Забини. Лоренцо Забини, с утра кислый и недобрый, кривится в подобии улыбки, и тянет что-то на тему "Напекло голову, детке!". Альбус отвечает привычным жестом, думая, что все-таки видел во сне Кипри, а не это прилизанное угребище. Даже смешно — и Альбус весело фыркает в тарелку с каким-то местным салатом с морепродуктами ("Мляяя, он еще и захрюкал!" — манерно тянет Забини).

А потом — поездка по Неаполю, мостовые, дворцы, храмы, ослепительное солнце на ослепительном небе, и пышные сады — здесь каждый клочок возделан и ухожен, и вязь старинной латыни на плитах гробниц, эхо хорала под высоким сводчатым потолком…

Обучение изящным искусствам благополучно прошло мимо Ала и Скорпи по причине их удивительной бесталанности (дед, если бывал не в настроении, то непременно отмечал, мол, в отца пошли, не иначе), и теперь Альбус жалел, что никогда не был художником — непременно нарисовал бы старинные камни и тот розовый сад за кованой оградой… А потом приходит мысль, что в саду нарисовал бы человека: как откинув грубый капюшон с настоящей шапки золотых кудрей и прижмурив нестерпимую, как небо Италии, синеву, он тянется к цветам — не то просто уткнуться лицом в благоухающие лепестки, не то вовсе с дурашливым поцелуем… Лицу становится жарко, хотя по спине бегут мурашки, и Альбус понимает, что его явно занесло не туда. От слова "совсем". И он снова прислушивается к разглагольствованиям мистера Забини, с видом заправского экскурсовода повествовавшего о том, кто из магов (или, иногда, в виде исключения, очевидно, магглов) трудился над тем или иным шедевром архитектуры, как все оно осаждали или как отстраивали заново. Лили щелкает своим новеньким фотоаппаратом, и Альбус вместе со Скорпи и Джейми, и отцом, и па машет в кадр руками или корчит рожи, Лили ругается, смеется, сгоняет в кадр всех и вручает фотоаппарат сквибу-шоферу:

— Делаем улыбки на слово "Спииирт!"

Вчерашняя порция солнца ничему ее не учит, потому что сестрица носится в летнем костюме — Ал хмуро отмечает, что костюм — практически такой же, как надет на Лоренцо. "Красивая пара", мля.

Умотавшись, и перекусив только слегка — слегка, на вилле все расползаются до вечера отдыхать в тени дома и сада. Скорпи снова оккупировал ноут, перетащил к себе на кровать, но Роуз в невидимой сети не нашел, расстроился, настрочил длинное письмо и в итоге срубился едва ли не лицом на клавиатуре. Альбус вытащил ноут, тоже сочинил письмо для Роуз (получилось, правда, гораздо меньше — зато еще и наябедничал, как Скорпи вовсю перемигивался с местными девчонками, и похвастался, как лазил на башню и едва не свалился), а потом стало скучно.

На пляже было пусто, было тоже ненамного веселее, зато уже по дороге обратно:

— Аль!

— И тебе здрасте. Пусто как-то тут у вас…

— Так жара ведь! Все или спят, или заняты, но так, чтоб в тени.

— А ты — тоже в тени или купался?

— Счас, купался, у меня ж еще и дела были! Матушка Бернардетта мало, что сама на рынке продукты покупает, она ж еще и тащит на себе половину…

— А другую половину — на тебе?

— Есть немного, — Кипри радостно оскаливается, — а еще я торговаться умею так, что даже ей не снилось! И я вот только счас сбежать и смог! Думал, окунусь и в порт сваляюсь, пока вечером не понадоблюсь: если не буду на месте — ввалят…

— Тебе не попало вчера за пирожные? — вежливо осведомился Альбус.

— Неа! — Кипри замотал своими выгоревшими кудельками, будто отряхивающаяся лошадь. — Я матушке сказал, что тебе десерта не досталось, так она, знаешь, ой, так расстроилась, она ведь и тряпкой побить может, если за дело, но никогда — чтоб кто-то голодным остался! Как раз было что-то еще в кухне, и домовика послала, чтоб дверями не шумели кто-то из прислуги… повезло, потому что твоя сестра так на пироженки налегала! О дио, как в ней, такой маленькой и худенькой, может столько сладостей поместиться!

— Ты не видел, как она дома коробками конфеты гребет… а твой брат к ней клеится!

Яркие глаза Забини делаютя как две монетки:

— Она, конечно, красивая, но она же еще маленькая! И не нравится она ему… в смысле, как девушка!

— А какая разница, нравится или нет?

Кипри насупливается:

— Лоренцо — не такой!

— А ты знаешь.

— Знаю. Морду набить он может, ну, зелье блевотное подлить или какое другое — может, порчу навести тоже... Но друзья — это не проклятия, чтоб ими разбрасываться.

За углом раздаются шаги, и Киприано, сдавленно охнув, исчезает за живой изгородью, дернув за собой и Альбуса. Мимо хрустят по гравию шаги и мимо по дорожке шествует дама — минимум в центнер весом. Дама бормочет что-то на своем, через слово припоминая "пикколо дьябло" — сдавленное "Хи-хи!" под ухом у Ала подтверждает, что спохватились именно Забини.

— Ну, что, день экскурсий продолжается? — спрашивает Кипри, когда дама исчезает за поворотом.

И вторая половина дня в итоге до отказа набита приключениями.

На пирсе они прыгают по чужим лодкам, а потом убегают от сторожа. Сторож догоняет мало, но матерится так, что заслушаешься, и Киприано, как экскурсовод-трудоголик, старательно переводит наиболее цветистые обороты, в итоге бежать тоже как следует не получается, потому что бежать и ржать до пены изо рта одновременно — это очень трудно! Они покупают жареную рыбу и едят, сидя не за столиком в кафе, а на парапете, нещадно пачкаясь и болтая ногами, потом — шатаются, смотрят на корабли, а потом — вместе со стаей местных маггловских подростков играют в футбол (Альбус в маггловском спорте не спец, но отставать совсем не хочется), а потом у него в кармане пиликает мобильник.

— Ну, и где ты шатаешься? — ласково спрашивает отец.

И до дома получается еще одна пробежка. Как не странно, совсем недолгая. А что Киприано на подходах к дому исчезает, оно и понятно — влетит еще, причем и не словесно…

7.

Вечер почти полностью копирует предыдущий, все те же фонари, местное вино, вкусная еда и разговоры на веранде. Ал снова не досиживает до конца вечера, на этот раз ему действительно тяжело и душно. А плавать с Кипри в ночном море долго не получается, потому что после всех дневных пробегушек все мышцы ломит, а после ночных игр разума шарахаться тут, кроме как глазами в землю, нет ни малейшего желания. И буквально обжигает, когда Кипри в шутку шлепает его по спине:

— Что кислый, за ужином перебрал или что?

Жжет и потом, только уже и все тело, Ал долго смывает с себя морскую соль и надеется хоть немного остудить покрасневшую кожу под холодным душем — кажется, надо было перед полуденными брожениями намазаться кремом от солнца, но хорошая мысля — она всегда опосля... А ночью — то жарко, то холодно, и в голове — всякая муть…

Все, кроме Лили, утром едут на виноградники в компании мистера Забини. Лили — отправляется в компании Забини-младшего по магазинам, и Альбус украдкой грозит ему кулаком. Угроза выходит слабая, потому что сам Ал только это сделать и в состоянии — он никуда не едет. Он валяется дохлым книззлом кверху обгорелой спиной и уныло тянет противопростудное зелье — чтоб умудриться одновременно и застудиться, и обгореть, надо быть исключительно везучим!

Издевательское солнце рисует квадраты и прямоугольники на гладком полу.

Кипри, появившегося в комнате бодрым до омерзения минут через десять после того, как дом опустел, хочется проклясть. Киприано весело скачет по дорогому паркету босыми ногами, невероятным образом умудряясь ничего не опрокинуть с большого подноса.

— Это тебе! Пить! От жара и простуды лучше всяких зелий! — на стол опускается кувшин, в котором плавают в воде неопознанные тела цитрусовых. — Это, — на стол приземляется накрытая салфеткой корзинка. Из корзинки, и это чуется даже заложенным носом, умопомрачительно несет свежей выпечкой, — чтоб перекусить до обеда. Вдруг проголодаешься! А это, — последней сгружается склянка из синего стекла, — для всяких ожогов — из запасов Бьянки! Бабушка сама варит такое!

Жизнь понемногу начинает светить своими красками — действуют зелья или кисло-сладкий напиток, но на лбу проступает испарина, нос снова дышит и голова перестает быть такой тяжелой. Кипри сидит на стуле возле кровати и рассказывает очередную байку про то, как Бернардетта нынче что-то не поделила с горничной.

Мазь от ожогов пахнет мятой и не просто холодит, а даже на ощупь кажется ледяной — пальцы покалывает. А руки перестают напоминать ошпаренные.

— Давай намажу, — перехватывает Кипри, — ты же больной, тебе лежать полагается! Зато к обеду только так поскачешь!

После не слишком приятной ночи голова у Ала соображает еще очень неважно, иначе у него хватило бы ума и скорости отказаться от такой помощи. А прежде, чем успевает возразить, Киприано плюхается рядом и забирает банку из рук:

— А то не дотянешься!

Спокойствия, как следствия от зелий и недосыпа, Алу хватает всего на полминуты. Потому что это даже не сон, руки у Кири удивительно мягкие и гладкие, и они такие… ласковые! Гладят, размазывая по воспаленной коже мятный холод, то совсем невесомо, то почти разминают… что?

— Больно? — тут же переспрашивает Забини. Неужели вот непременно надо было спрашивать таким шепотом, наклонившись к уху — так, чтоб Ал чувствовал идущее от него, Кипри, тепло — горячая волна прокатывается от макушки до пяток, и всех мыслей — как бы еще ерзнуть по покрывалу так, чтоб этот… Забини не заметил?

— Да так, — да, так, охрип еще с ночи, язык не слушается и не поворачивается от простуды и недосыпа, не иначе…

— Смотри, Бернардетта прислала! Будешь?

Кроме выпечки, в корзине снова оказались пирожные.

— Свежие такие! Ешь скорее!

"Пикколо дьябло" — вспоминает Альбус слова домоправительницы. Маленький дьявол. Киприано сидит теперь на полу у изголовья и протягивает Альбусу крошечное сладкое великолепие — ром, шоколад, фисташки! — на своей ладони. И, судя по широко распахнувшимся глазам, не ждет, что Ал поймает лакомство губами. А может, и ждет. Ал неторопливо слизывает шоколадный крем с девчачьи — гладких пальцев Кипри.

Этот Кипри явно на что-то напрашивается.

8.

Отец звонит три раза, еще два — па, каждый раз с вопросами про самочувствие, и Альбус каждый раз торопливо отвечает, что все просто прекрасно. И каждый раз думает, что родители вот-вот догадаются, как именно прекрасно он это время проводит. Кипри, пикколо дьябло, смеется в это время у плеча, зажимая себе рот ладонью.

Пока что это больше все-таки похоже на игру, вроде той, что затевалась, когда надо было забираться в окно по карнизу или на спор "без рук" пробежать по ветке большой липы у озера. Гудящая в ушах кровь и лихорадочная дрожь, и такое же хождение по краю, шагнешь чуть быстрее или чуть вбок — и будешь лететь вниз целую вечность, пока не разобьешься.

Кормежка Ала с рук очень быстро перерастает в обоюдную кормежку, с вылизыванием крема с ладоней — странно, но совсем не противно, скорее уж иногда пробивает на поржать, а вот если слизнуть шоколадную каплю с чужой щеки, обняться, потереться — то еще и приятно. Стыдно и приятно так, что Мерлин с ним, что стыдно. У Кипри мокрые обветренные губы и вкус моря, бисквита с шоколадом и дешевого "Черного Капитана" (видно, из той же пачки, из которой оба курили вчера вечером на пирсе) — наверно, все это вместе и есть вкус Кипри, Кипри такой осторожный, будто украдкой пробует очередной десерт или просто боится испугать Ала. У Кипри частое дыхание, английские слова он мешает с итальянскими, не то пытаясь перевести, не то — просто переставая соображать, когда Альбус перехватывает инициативу:

— Нон коси рапидо, карино… Не так быстро, карино…

У Кипри удивительно легкие ладони, он будто боится чуть сильнее прижать Ала к себе, у него мутные глаза с такими широкими зрачками, что нестерпимо-синяя радужка кажется просто тонким ободком по краю, у него срывающийся на хрип голос:

— Пока мы оба не наделали глупостей, карино… У меня такое чувство, что я тебя… о дио!.. совращаю…

И снова — "взрослые" поцелуи, осторожные исследовательские прогулки руками по территории под чужой рубашкой, безоговорочная капитуляция пуговиц, кожа почти безупречно гладкая, золотая от солнца, чужая рука, рисующая невесомые узоры на груди…

Как не странно, дальше они не зашли — эмоции и так били через край. Они еще валялись на разворошенной кровати Ала, болтая про всякую ерунду, запускали игрушку на ноуте (Альбус еще подумал, что будь на месте Кипри девчонка, дело бы наверняка так не пошло бы, пришлось бы придумывать комплименты позаковыристей, чем "Кипри, какой же ты классный!.."), потом Киприано, хлопнув себя по лбу, исчез, чтоб через пару минут вернуться с новым подносом всяческой еды:

— Обед!

Кажется, Бернардетта пытается честно выполнить задачу, над которой годами безуспешно бьются нянька Зейб, тетя Дервал и бабуля Молли — откормить Поттер — Малфоев до приемлемой кондиции: обеда хватило бы на армейский полк. А все в итоге достается одному Альбусу и частично — Кипри. И немного — покрывалу на кровати, потому что Забини, дурачась, пытается кормить с ложечки ("Лежи, несчастный!"), в итоге Альбус опрокидывает его на кровать:

— Ну, что, поиграем — теперь колдомедиком буду я! На что жалуетесь или сразу разденемся?

Когда во дворе гудит машина — возвращаются Лили и Лоренцо — оба раздосадованы до крайности.

— Он еще ее и за руку держит, паразит! — выносит вердикт Ал, но Кипри в ответ не поддерживает:

— Он еще и все пакеты несет, между прочим! Воспитанный маг всегда подает даме руку.

А полминуты спустя — и вовсе исчезает:

— Меня здесь не было, еду приносил домовик, кровать разнес сам, а синяк на шее уже был…

— Кипри!

— Да пошутил я, ничего нету! И меня нету, а то попадет — ой!

А через минуту в комнату влетает Лили — уставшая, немного пыльная, раздраженная. Альбусу кажется, что ей не потребуется времени, чтоб понять, что происходило в этой комнате, но сестричка плюхается на застеленную кровать Скорпи, вытянув худые ноги, тырит пирожок со стола и только потом делается вежливой:

— Ты как, дохлявый, оклемался? Ларри таскается по магазинам хуже девчонки! Не перекусили бы мороженым — точно бы сдохла, там такая жара!

Побыть одному или с Кипри в тот день больше не удается, сбежать на пляж по темноте — тем более. Уже в сумерках возвращаются с поездки на виноградники мистер Забини, Джеймс, Скорпиус и родители. Очевидно, поездка сопровождалась изрядной дегустацией, и потому все немного навеселе. Радостный мистер Забини попадает в цепкие руки Бернардетты (мистера Забини, если честно, немного жалко), Скорпи и Джейми сидят у близнецов в комнате и наперебой рассказывают Алу и Лили об увиденном (и попробованном), а когда па и отец поднимаются к себе наверх, то на лестнице отчетливо слышен сдерживаемый хохот, спотыкание, веселое "Ах ты ж мля!" и "Малфой, сука пьяная, пусти, мне дышать нечем!"

А сны в ту ночь Альбусу не снятся никакие.

9.

Будто в отместку за такой хороший день, несколько следующих получаются вроде бы тоже неплохими, вот только с Кипри увидеться практически не получается. Так, несколько торопливых поцелуев в коридоре, торопливые обжимушки, после которых Ал ходит будто пьяный, неизменные сладости на тумбочке, к которым успевают приложиться шустрые Скорпиус и Лили, — и полная невозможность чего-то большего.

Они камином путешествуют в Рим и Венецию, где снова — парки, сады, храмы, крепости, развалины, каналы с лодками-гондолами по зеленоватой воде, паста, пицца и прочие приятности жизни, сотни новых фотографий у Лили, кислая рожа Лоренцо — "Как же мне это все приелось!", дурачества в компании братьев — и сквозь это, будто канва, — "Кипри". Кип-ри. Кипри-ано. И взгляд, цепляющийся в толпе за каждую бело-кудрявую макушку.

Внезапно на Вилле с визитом объявляется миссис Забини. Со слов Кипри Альбус знает, что она и Бернардетта — молочные сестры, и ожидает увидеть такую же монументальную даму. Или, памятуя о возрасте дамы, — кого-то похожего на школьную директрису, а маленькая худенькая женщина, выглядящая едва ли не старшей сестрой собственного сына, не похожа ни на ту, ни на другую. Зато Ал теперь знает, на кого именно — на Киприано.

Быстрый взмах рукой, живая мимика:

— Нон — нон, никаких "Миссис Забини" и "Мэм", просто Бьянка!

Чуть раскосые темно-синие глаза, густейшие ресницы, взмах:

— Гарри Поттер, такая честь для нас, о дио! И так замечательно, что всей семьей — Лоренцо почти не с кем общаться в каникулы!

У Лоренцо Забини, кстати, глаза тоже раскосые, а из-за того, что вечно ходит прилизанным назад, выглядят вовсе косыми. Кажется, такие называют "миндалевидные", но при чем тут миндаль — непонятно.

— Драко, видела публикацию, поздравляю! Это ваша младшенькая? О дио, такая красавица, смотреть в десять глаз за ней! А старший — Джемьи… Джеймс? Отличное имя, за мной, помнится ухаживал…

— А что именно ухаживал: его наконец-то застрелили?

— Блейз, типун тебе! Не обращайте внимания, он до сих пор переживает, как бы не наградила его отчимом, инфеличе бамбино…

— Мама!

Мистер Забини краснеет, непонятно только от стыда или от смеха:

— Мама, да ты что, я ведь даже своего щеночка крупа назвал в его честь!

— И постоянно твердил: "Мистер Бонни, морда паскудная, что опять вытворил?" И прекрати называть меня мамой на людях!

Бабушка Кипри исхитряется быть везде и сразу, в доме лихорадочно что-то отмывается и отчищается, двигается мебель — в таком переполохе Альбуса тянут в темноту коридора ласковые руки, и шепот у виска: "Аль!" — и снова исчезновение, только дрожь в ногах, пульс в висках и лихорадочная попытка удержать в памяти смесь тепла, сигарет и ромового крема…

С другой стороны, именно Бьянка устраивает вечернюю вылазку в Неаполь. В тот день что-то празднуют, и Альбус даже вроде бы вникает, что именно, только не запоминает ни дементора. На улицах — шумно, людно, ярко, и все, даже Лоренцо, вроде бы как прислушиваются к словам взрослых, и кивают, объединенные общей целью поскорее удрать и всласть пошататься в гораздо более веселой, Мерлин с ним, что практически полностью маггловской компании. Великолепно. А потом через всю эту пестроту, как тонкая нитка — "Кипри!" — и веселье будто приглушает свои краски.

Альбус и Скорпиус деловито патронят у Джейми почти полную пачку, на жалобное "А мне, придурки?"— щелкают по носу Лили:

— А ты еще маленькая!

Они мчатся туда, ближе к цветным огням, грохоту музыки, к танцующим прямо на улице парам, одергивают Лили, успевшую разжиться пивом:

— Отец голову оторвет!

А потом Альбус как-то теряет "своих"; он просто, сидит, забравшись на высокий парапет, смотрит на людей внизу, тянет пиво из "трофейной" банки, и ничего не ждет от вечера, кроме как еще пары банок, еще скольки-то затяжек, бестолкового мельтешения огней и непрошенной мысли про то, что было б неплохо никуда сегодня не таскаться, а на чужой праздник — тем более.

И не ждет теплых ладоней на глазах, и теплого голоса у плеча:

— Аль! Карино!

10.

Оказалось, безумие за последние дни никуда не ушло от Ала. Оно скорее копилось в темных глубинах души, и теперь, кажется, плотину прорвало.

Он успевает одновременно тысячу вещей — чуть не потерять мобильник, облиться пивом (и облить еще кого-то, но это ерунда), выронить сигарету, поймать Кипри за руки, обнять за шею, зацеловать всего…

— Как ты здесь?

— Как все магглы — автобусом! Он совсем недалеко от дома ездит!

У Кипри все те же джинсы и майка, разве что малость почище, все тот же бестолковый ворох кудрей на голове, все те же смешинки в глазах…

Они бесятся, дурачатся, прыгают в толпе под рев электрогитар, снова оба облиты пивом, смеются и пытаются перекричать окружающие шумы, целуются, снова целуются, в шутку и ради смеха пытаются спеть и обнимаются с местными девчонками, а потом, не сговариваясь, только вдвоем ныряют в проулок.

Странно, ведь это только иллюзия: две высоких кирпичных стены и темнота между ними только создают видимость укромности — в двух шагах уже беснуется веселый народ, но здесь будто бы и вправду тише, потому что можно уловить каждый шепот, каждое дыхание, шелест стаскиваемой рубашки:

— Аааль!

Разгул стихии закончился, и теперь все снова закипает только внутри.

— Кипри!

Кипри все еще пахнет пивом и немного — духами той размалеванной дурочки, с которой обнимался, и потому футболка летит прочь, чтоб остался только "Черный Капитан", остались шоколад и морская соль, трещинки на губах, крепкие надежные руки, мелкий шрам на левом запястье, шаловливый шелковый язык…

— Кипри, я… никогда… я не знаю, как правильно…

Прикосновение пальца к губам:

— Тсс!

Кожей к коже — это уже слишком. Слишком. Слишком жарко, слишком тесно — Кипри возится с пуговками на брюках:

— Тсс, карино мио… как правильно — это потом и не здесь, не в подворотне... чтоб было действительно правильно… Пока что просто пусть будет хорошо…

И действительно, было жарко, стыдно, торопливо, мокро и хорошо. Так хорошо, что Ал съезжает по стенке, и перед глазами его мечатся звезды. Рядом — такой же обмякший Кипри несет что-то ласковое на итальянском и все еще прижимается всем телом, так что хочется просидеть так у стены целую вечность.

Когда мелькание на внутренней стороне век затухает, становится понятно, что разноцветные огни приключились и наяву: на площади фейерверк. Никто туда не торопится, им слишком хорошо, чтоб двигаться хоть куда-то, и потому все действо Альбус и Киприано видят из своего "колодца". Умом Альбус понимает, что нужно потихонечку собираться домой и заранее почти злится, что делит свою комнату со Скорпиусом и шанса остаться наедине с Кипри сегодня ночью точно не предвидится… А потом за из спинами распахивается дверь и визгливый женский голос обрушивает на головы почти-любовников потоки отменной брани, так что уходить, точнее, убегать, все же приходится.

Застегивать одежду друг на друге — это так же волнительно, как и расстегивать — бесконечно что-то поправлять, прикоснуться еще и еще…

— Тссс, карино, мы ведь не хотим наделать глупостей прямо здесь?

Отец опять достает по мобильнику:

— Мы встречаемся через десять минут, ты помнишь?

Альбус помнит. Лучше бы и не вспоминать.

— Провожу тебя, увижу, что добрался до родителей — тогда уеду.

— Кипри, я…

— Тссс! Карино, не разбрасывайся словами, они же не проклятия… какой же ты, карино…

— Кипри, я тебя…

— Тссс, карино, просто молчи…

С родителями они встречаются под навесом летнего кафе. Джеймс уже там, Скорпи появляется немного погодя, самыми последними приходят — опять почти под ручку! — Лили и Лоренцо.

— Погуляли, — качает головой па.

Джеймс беспрерывно икает, Лили ненавязчиво ногою отпихивает подальше выпавшую банку пива, но Альбусу кажется, что все смотрят только на него и все в курсе его с Кипри похождений, а он, дурак, старается, чтоб не догадались…

— Прокуренные все насквозь! — отмахивается па. — Кошмар просто… Все здесь?

Мистер Забини отмахивается:

— Сами в их возрасте такими были! Энсо сейчас подгонит машину и поедем… смывать с себя налет маггловской культуры.

Каким бы сильным не было возбуждение, всех впечатлений слишком много, и Альбус засыпает, едва найдя сил добраться до кровати. Успевает подумать, что дальше будет все только интересней, что очень жаль Кипри, который поедет на автобусе…

А утром отца вызывают в аврорат, и вся семья возвращается в Британию вместе с ним.

2. Куррент мьюзик: Im Se-Hyeon — APNA (OST "Dae Jang Geum").

1. Лето выдается ненормально жарким. Не таким жарким, как в Неаполе, но озеро в парке у дома напоминает южное море и бесплатный городской пляж — столько же народа и так же не слишком чисто, так же бестолково и весело. Пожалуй, только солью, йодом и прелыми водорослями здесь почти не пахнет. И не гудят — как будто совсем близко, сразу за окном — пароходы, будя в душе неясную тоску по странам, где Альбус никогда не побывает…

Вот ведь незадача!

В семье так сложилось, что из всех четверых самым "тонко чувствующим" был Джейми, с его вечными книжками, стихами в тетрадке — если бы не Нил, старший сын тети Дервал, вечно тянувший Джейми за собой — гонять мяч, гонять на мопеде, на концерты ("Опять курил? Тьфу, от тебя и тащит!"), то, скорее всего, Джеймс вырос в абсолютно оторванного от жизни ботаника. Близнецы же, Альбус Северус и Скорпиус Гиперион, росли с репутацией продувных бестий. Если честно, так оно и шло вплоть до недавнего времени: были близнецы Поттер — Малфой ("Кирдык гриффиндорский, обыкновенный"), была Роуз, которая под настроение поколачивала своих подопечных или целовала: "Я так люблю вас, придурки!" Были бесконечные приколы и розыгрыши, про которые взрослые говорили: "Дело Форджей живет и процветает!" Была бабушка Роуз, Молли, которая без лишних церемоний усаживала их за стол вместе с остальными внуками. Были качели из досок на заднем дворе Норы, синяки и ссадины, которые Роуз, ворча, мазала заживляющим, был квиддич… Все было практически то же самое — и все не так.

Роуз все так же грозилась "настучать по пустым головам", когда, развеселившись, ее за руки — за ноги забрасывали в мутноватую воду, но именно Скорпи подавал ей руку при выходе на берег, и именно со Скорпи за руку она шла по парку до дома, Джейми уматывал с утра к Нилу и они по полдня ковырялись в железном хламе в гараже, а потом сматывали играть в футбол, Лили снова по полдня трепалась по камину с подружками или с Забини… Альбус чувствовал себя отчаянно не у дел. Он вообще в это лето слишком много именно чувствовал. Наверно, потому — не в первый раз оставался дома, изнывая от жары, шатался по комнатам без дела, потому что любое дело на половине валилось из рук. Наверно, поэтому — огрызался по любому поводу, а то и без повода, ощущая себя тем самым "трудным подростком", стадию которого вроде бы как давно благополучно миновал. Наорал на домовика, ночью — пустил слезу в подушку…

Ночи переживались тяжелее всего. Духота давила, и никакие чары от нее не спасали, никакие чары не спасали и от распоясавшихся комаров… Скорпи с ноутом валялся на балконе, на расстеленном одеяле, а то бы Ал непременно наорал бы и на Скорпиуса, что достал своим клацаньем, что с Роуз и утром поговорить можно… Спинав подушки на пол, перекрутив простыни, пропитавшиеся липким потом, чтоб как-то спастись от духоты, Ал брел в ванную. Холодный душ — это то, что нужно. Или не совсем холодный, а еще — можно растворить в воде щепотку моющего зелья, того, которое "морская свежесть" — да ни фестрала море не свежестью пахнет! А пахнет именно прелыми водорослями, теплым камнем, йодированной солью, теплом тела рядом, изысканными сладостями, дешевыми сигаретами и немного еще, да… Кипри!

— Кипри… — Ал сползает по стенке ванной, и долго сидит так: нет тепла рядом, только шуршание воды, гладкий кафель, с которого еще надо будет убрать следы своей "помывки".

Кипри. Киприкиприкипри….

Альбус чувствует себя отравленным, но и сделать ничего не может — Кипри никак не желает переходить в разряд летних приключений, о которых приятно вспомнить и легко не вспоминать. Вспомнить — приятно, но тяжело, а забыть — еще тяжелее. Он даже почти готов пристать с расспросами к Лили, и останавливает только то, что как бы Киприано не огреб неприятностей за двоих. Пока останавливает.

Письмо он получает уже в Меноре, когда вместе со Скорпи и Лили гостит у деда с бабушкой.

В Меноре многие вещи подчиняются своему собственному расписанию: например, совиная почта — письма и газеты прилетают рано утром, но все читается только после завтрака. И Альбус весь завтрак вертится, как на иголках, едва не дойдя до того, чтоб погладить конверт, на котором нет обратного адреса… Ему кажется, что от пергамента пахнет "Черным Капитаном".

…" рвал в саду мяту для Бернардетты. Знаешь, у тебя глаза, как эти вот листья, и имя тоже похоже на мятное драже, перекатывается по языку — Аль"…

…"Карино мио, домовики забыли сложить в твой чемодан одну из рубашек, а я украл ее из прачечной. Сплю на ней вместо подушки, вот дурак, правда?.."

…"Может быть, меня возьмут с собой в Британию. В августе."

В августе же пропадает Джеймс.

2.

Это не раз бывало, но Альбус твердо знал, что такое случается только с чужими людьми. Или в кино.

В любом случае, не должно из дедушкиного кабинета нестерпимо нести едкой горечью и мятой от успокаивающего зелья. Эти горечь и мята — запах беды в Меноре, потому что у деда "сердце". Бабушка не должна плакать. И родители не должны сидеть с каменными лицами. А уж кто вовсе в доме был лишний — это пожилой аврор, который будет говорить с Альбусом, Скорпи и Лис так спокойно-спокойно, будто с полными психами.

— Джеймс не говорил, что куда-то собирается съездить один, сам?

— Захотел бы — поехал бы, но он бы обязательно предупредил.

— Он ссорился с кем-нибудь? Дома, в школе? Может, поругался с девушкой?

Как ни странно, в присутствии чужих (по дому и по Менору бродят еще несколько человек, двое в форме и одна женщина, одетая как маггла — эксперты) Лили держится лучше всех, толково и подробно говорит, но после ухода экспертов ее просто срывает с тормозов.

Хорошо, что никто из старших не видит, потому что Лили явно не добавила бы им в копилку хорошего настроения — мелкая ревет. Без обычных своих истерик, с грохотом дверями и прочими тяжелыми предметами… Клумбочка, или как ее еще иногда называл Джеймс, Мокрешка, плачет безутешно и горько, разом растеряв свою взрослость. И совсем не удивительно, что Альбус умывает ее, будто маленькую, а потом еще все трое долго, до самых сумерек, сидят вместе почти в тишине. Кто-то из авроров настоятельно рекомендует, чтоб дети в ближайшее время не покидали Менор, а они в тот день, кажется, практически не покидают комнату. И больше того, уступают Клумбочке кровать, а сами устраивают на полу лежбище из матрасов, совсем как в былые дошкольные и раннешкольные времена.

Говорят, что Джеймс пропал из дома, говорят что-то про возмущение магического фона и следы чего-то…

— Думаешь, это… из-за отца?

— Может быть. Но тогда б уже объявились с какими-нибудь требованиями…

— А если это, ну, мстит кто-то после войны?

— Так она уже закончилась двадцать лет как… смысла уже нету… была бы Роуз — наверняка бы разобралась.

— Наверно. Хотя тут и без нас есть кому. А с Роуз просто было бы лучше…

Клумбочка спит, свесив руку и являя миру из-под одеяла свою детскую надутую физиономию.

— Извините, я вас не потревожу?

Голос доносится с портрета.

— Ты кто?

С мальчишкой на портрете, который едва ли намного старше Ала и Скорпи, можно и не церемониться.

— Я — Процион Блэк, — отвечает тот. — Обычно я редко гуляю по чужим портретам, но сегодня весь дом просто вверх дном был, волей-неволей станешь в курсе всех событий… Ваш брат, Джеймс, — это такой высокий, лохматый, в желтой рубашке и щурится, будто близорукий?

— Где?..

Вместо полноценного вопроса Альбус срывается на маловразумительно е бульканье.

— Знаете, в силу некоторых обстоятельств я вижу некоторые вещи, которые не видят другие люди и не всегда видят и чувствуют другие портреты, — Процион туда-сюда шагает в не своей раме, — и готов поручиться, что вчера днем с ним было все в порядке… Скажем так, насколько только можно быть в этом самом порядке. Я бы посоветовал Нарциссе проверить семейное древо и успокоиться. Да и прочих успокоить…

Этот Процион выглядит старшекурсником, но говорит и рассуждает чересчур по-взрослому.

— Эй, а что сам не ска…

Проциона на портрете больше нет, а через несколько секунд свое привычное место занимает натюрморт с зелеными сливами.

Ни бабушка, ни дед еще не спят; дедушка Люциус, кажется, немного полечился коньяком, потому что бабушка ругается… Но ругается скорее по привычке, равно как и пытается что-то читать, держа книжку кверх ногами.

— Процион Блэк сказал, что с ним все в порядке, чтоб посмотрели на наше Древо и успокоились! — выпаливает Скорпиус с порога и видит, как с лица бабушки сползают все краски.

— Откуда вы… откуда вы знаете про Проциона Блэка? — взвивается бабуля со своего места.

— Он сам так назвался. Пришел, сказал. Что разбудили и что все в порядке.

Древо и в самом деле уверенно несет листок с именем "Джеймс Сириус", и тот листок вянуть не собирается. Алу на радостях хочется сотворить что-то веселое и совсем глупое, например, пройтись колесом. Но с вопросом влезает неугомонный Скорпи:

— А кто он сам? Мы не спросили, не успели…

— Процион — мой младший брат, — отвечает бабушка, — он прожил только десять дней. А потом его портрет продолжал расти уже сам…

3.

Не будь Друэлла Блэк чистокровной ведьмой, и имей она необходимость зарабатывать себе на жизнь, то она смогла бы озолотиться, продавая свои картины. Эпоха портретов уходила все дальше в прошлое, колдографии (а то и вовсе — фу, ужас! — маггловские фото) были с каждым годом все доступнее и, что греха таить, качественнее, они делались быстро, дешево и практически в неограниченных количествах. Портреты становились атрибутами старых магических домов и ветшали и уходили в небытие вместе с их хозяевами…

Страсть к живописи, искусству благородному, для миссис Блэк была простительной, а многочисленные пейзажи и натюрморты щедро раздаривались. С портретами было сложнее: делать портрет без разрешения того, кто изображен на нем, считалось откровенно некрасивым поступком, едва ли не темной магией направленного действия — независимо от того, с какими намереньями этот портрет рисовался. Работать под заказ миссис Блэк не позволяли приличия, а натурщиков под рукой оказывалось не так уж много. Полтора десятка портретов дочерей и мужа, несколько набросков — сёстры, и только один портрет, последний из написанных ею, не нашел своего места в доме.

Процион Блэк, младший из детей, четвертый, долгожданный сын, умер младенцем. Он почти не задержался бы в памяти старших сестер, если б не этот дурацкий портрет.

В отличие от тети Вэл с ее бесконечными истериками, мама безумела тихо. Просто круг ее общения постепенно сузился до одного-единственного портрета, вот уж с кем она могла говорить часами… Даже смеялась, рисовала изображенному там младенцу карусельки и погремушки, пирамидки, плюшевых мишек… А умерший ребенок на проклятом портрете — рос. Рос. Он следовал за матерью по всему дому на другие картины, и их обитатели расступались перед Проционом Блэком почти в ужасе. Цисси было страшно — она даже на всякий случай попросила домовиков убрать из ее комнаты все рамы, и думала — Мерлин, хоть бы скорее в школу, хоть бы куда-нибудь, лишь бы не здесь...

И позднее навряд ли можно было бы сказать, что они подружились, и трудно было объяснить, почему Нарцисса поддалась уговорам Проциона и после смерти мамы забрала его портрет с собой в Малфой-Менор. Зато ссорятся вполне полновесно — Процион начинает говорить странные и неприятные вещи, которые иногда не сбываются, но сбываются — в разы чаще. Когда же доходит дело до того, чтоб убрать назойливого родственника куда подальше, то портрет неведомым образом исчезает сам.

После этого Проциона Нарцисса видит только раз, уже во время Третьей Магической: он уже не обещает всего и разного, только матерится. А потом — пропадает совсем…

— …Он говорил разные странные, часто неприятные вещи, которые имели обыкновение сбываться, а когда дело дошло до того, чтоб перевесить его портрет куда-нибудь подальше, то выяснилось, что он со своего места давно исчез.

— И не появлялся?

— Появлялся. Не в самые приятные моменты и не с самыми хорошими словами, скажем так, но то, что он говорил, сбывалось не всегда. Знаете, говорят, каждая ситуация, которая имеет несколько вариантов развития событий, может в один и тот же момент развиться по-разному…

— И именно так она и развивается: в каждом мире — по-своему. И иногда такое гадство в итоге получается! Другой вопрос, почему я могу иногда туда путешествовать. Возможно, потому что я никогда не был просто картиной и продолжаю расти до сих пор. Привет, Цисси, давно не виделись.

Процион потеснил в одной из рам возмущенного старца в дорогой мантии.

— Все с ним в порядке. По крайней мере, живой-здоровый твой Джейми, правда, вот где он теперь — я почему-то совсем не вижу. Хотя, честно, пытался…

Бабушка снова принимается плакать, но Процион стукает кулаком о край рамы:

— Хватит! Лучше отлови моего племянничка и на сегодня — завтра позови сюда, потолкую с ним не при детях. И если хочет что-то делать — пусть еще раз проведут здесь замеры фона, пока все оно не рассосалось…

Альбус отчетливо осознает, насколько это плохо, но как только первый шок проходит, то на Джеймса с его пропажей он ощутимо злится. Камин заблокирован, за учебниками для них троих (хотя звучит мерзко и жутко — троих, ведь всего год назад покупалось четыре комплекта! И так должно было быть и в этом году!) и прочими необходимыми к учебе вещами в Лондон едет па, а почта вся проверяется.

Кипри откуда-то, наверно, от брата, знает, потому что Альбусу больше не пишет. Ничего, кроме вполне себе безликой записочки, прилетевшей с серой почтовой совой: "В курсе про ваше горе. Очень сочувствую. Не скучай, еще увидимся. К." Это "К" — будто тройной росчерк шпагой: каждый из штрихов наползает друг на друга, и все немного вкось. Записка живет в кармане до самого Хогвартса — Альбусу приятно просто касаться обрывка пергамента, думая, как Киприано касался его же своими красивыми руками, как царапал пером косые, будто идущие на взлет, буквы, и как провожал взглядом сову, щуря глаза, синие, как небо над Неаполем.

4.

Альбус и Скорпиус оба рвутся в Хогвартс с такой силой, что первокурсники им в подметки не годятся. Скорпи — потому что истосковался по Роуз (Альбус тоже истосковался, но у братца страдания совсем уже иного рода), Альбусу же не терпится хотя бы добраться до почты, которую не будут шерстить с таким рвением, как дома. Даже Клумбочка потихоньку оживляется, по крайней мере перестает реветь по любому поводу, и все чаще снова голосит, распускает руки и трескает сладкое, а рядом с ней и родители тоже будто обтаивают.

Никто не пересказывал, о чем с па говорил Процион Блэк, но главное ясно — Джеймс жив. И где бы ни оказался, его оттуда вытащат. Это поднимает в душе новую порцию досады, потому что Кипри был в Лондоне, а Альбус так виртуозно этот прекрасный момент прошляпил.

Первого сентября с ночи заряжает дождик. Последнюю неделю вообще становится внезапно слякотно, и хотя погода для этого времени и места все еще относительно теплая, после тридцатиградусной жары адаптироваться к ней тяжеловато. Клумбочка и Альбус вовсю хлюпают простуженными носами, Скорпи благоухает леденцами от горла (хотя, возможно, леденцами он заодно перебивает запах сигарет, потому что по официальной версии курит только отец) — их всех, и родителей тоже, поливает нещадно, пока от такси бегут до вокзала, и на платформе тоже сыро — очевидно, защищающие от дождей заклятья не обновлялись уже давно. Шумно, людно, беспорядочно, а от Хогвартс–экспресса еще и дымно.

— Алиса, привееет! — Клумбочка шустро уносится вперед, бросив свои вещи. Крестная и крестный машут с другого края платформы, и теперь уже Ал и Скорпи сами включают третью скорость, потому что видят Роуз.

Альбус еще с первого курса сомневается, есть ли такая необходимость отправлять всех в школу именно на этом поезде, и не придумано ли все действо для того, чтоб устраивать "встречу одноклассников" в первую очередь для родителей: все рвутся общаться так, будто телефоны, интернет, каминная связь и совы не существуют вовсе.

— Приееееет, придурки! — радуется Роуз, улыбаясь всеми своими брекетами, и повисает на Альбусе и Скорпиусе.

— Ну, блин, пошла любовь-морковь, — ехидничает мелкий Хью, младший брат Роуз, уворачивается от подзатыльника и чешет дальше по своим собственным делам.

На плечо опускается костлявая длиннопалая рука:

— Пипл, вечером придете праздновать — валяйте со своим антипохмельным, меня отец и так чуть не пропалил сегодня, — Алан Хаггети, тощий хаффлпаффец, выразительно звякает чем-то в сумке.

— Да пропалил, но пожалел, — вмешивается его брат, высокий и похожий на молодого рыжего медведя Нил. — Он сам сказал, что все равно ведь нарежутся, долбодятлы, так пусть уж лучше в тепле и чем-то адекватным, чем всякой самопальной дрянью, от которой еще и не всякий колдомедик откачает. Скорпи, Ал, а что слышно про…

— Может, и слышно, нам кто рассказал еще бы, — пожимает плечами Альбус. — Говорят, что жив, а вот где…

— Ну, это и главное… Папашка ваш и из-под земли достать способен, аврорат ведь не…

— Мееерлин мой, до чего докатился мир! Всякие сквибы шляются, как у себя дома! — этот жеманный голос можно было перепутать с чужим только в самом крайнем случае. А обернувшись, Альбус сталкивается с нестерпимой синевой раскосых глаз и едва давит в себе срывающееся с губ: "Кипри!".

Потому что за спиной у него стоит, конечно, Лоренцо Забини. Как всегда, уже на перроне появившийся в мантии, отглаженный и прилизанный, просто от сырости из безупречной укладки выбилось и встопорщилось штопором несколько прядей, и руки такие же девчачьи…

— Прокол, куколка! — ржет Нил. — Я не сквиб, я — маггл! Алан, давай показывай уже, куда твое бухло — барахло помочь закинуть, пока мать где-то свищет…

Всем становится смешно, а Забини зевает, будто рыба — правда, быстро находится:

— Бухло? А про магглов я ничего не говорил! Я их очень даже уважаю, между прочим!

— Ларри, я так соскучилась! — налетает на Забини Лили.

— Да приходи, жалко, что ли. На, донесешь заодно, и не смей зажать, — пожимает плечами Алан и убегает заниматься насущной проблемой провоза в школу уведенного из домашних запасов алкоголя.

Все весело, наверно, кроме Альбуса, потому что его будто пощечиной обжигает небрежное "всякие сквибы" — злость. Не за себя, за Кипри.

— Ублюдок, — шипит он сквозь зубы.

— Да ладно тебе, — отмахивается Скорпи, — закидонов у него хватает, конечно, но у кого их нет…

Слова все же достигают цели, и, кажется, очень удачно, потому что Забини буквально на глазах каменеет.

— Еще поговорим, — обещает он почти ласково таким голосом, что у какого-нибудь первоклашки кровь бы в жилах застыла.

— Наговоримся, — обещает Альбус в ответ, продемонстрировав средний палец.

Экспресс свистит, броуновское движение народа на платформе становится еще более броуновским, хотя и в разы более шустрым. Дым от паровоза, водяная пыль, голос па: "Смотрите за Лили!", сама Лили, невесть с какого перепугу вдруг сорвавшаяся в рев, Роуз: "Мальчики-девочки, ну пошли же!" — снова свисток, крестная и крестный и тетя Дервал в своей шапке с цветным помпоном — все за окном.

Ночью дождик так барабанит по подоконнику, что Альбус просыпается — его кровать как раз у окна. И только уже проснувшись, он понимает, что барабанит не только дождик: в гриффиндорскую спальню стучится мокрая сердитая сова, к лапе которой привязано письмо.

"В школе почту так проверять не станут, я знаю. Ты уже спишь? Я, наверно, уже тоже. Здесь, в Британии, почти все время дождик. Если бы ты знал, как мне холодно… К."

5.

Утренний забег на завтрак Альбуса в чужих больных головах отдается невнятной злостью. Удивительно, но Ала почти никогда не трогает похмелье. Пожалуй, вчерашний вечер с его сумбуром мог бы подпортить ситуацию, но сейчас в кармане Ала — письмо от Кипри, а в сумке — пергамент с начатым ответом, а в душе, несмотря на мерзкую погоду, на редкость солнечно.

Вчерашняя пьянка в Хаффлпаффе (куда благополучно стеклись старшие курсы прочих факультетов) вышла довольно странной. Возможно, потому что Скорпи и Роуз обнимались в открытую — за них было радостно, но как-то совсем непривычно. Алан вытащил свою скрипку — устроили в гостиной настоящий филиал ирландского паба с его выпивкой и мелодиями, пожалуй, только на танцы народ раскачался уже ближе к одиннадцати, когда декан обещал прийти и лично разогнать загостившихся, заодно впрок наснимав баллов.

Алан был слабоват почти по всем предметам, в конце каждого года еле вытягивая на свои "Выше ожидаемого", зато запросто умудрялся творить свою собственную магию без какого-либо применения волшебства. Тощий, долговязый, с лицом, про которое еще немного — и можно было б сказать "лошадиное", он, тем не менее, был любимцем у всех девчонок и при этом — был уважаемым магом в мужском коллективе. Вокруг него почти всегда собиралась компания — и на это раз тоже…

Кстати, все было вполне пристойно. Кто-то даже брякнул про "ирландские поминки", потому что отмечать начало учебного года — почти кощунство, это вам не выпуск… Вслед за Забини с его охраной и Лили сюда просочилась мелкая Алиса Лонгботтом: уходить отказалась, окопавшись возле корзинки с печеньками, но по крайней мере сидела тихо… Да и напрягал, кажется, именно Забини. Он почти не принимал участия в общем веселье — еще бы, снизошел бы он до местных "кабацких плясок"! — сидел, периодически прикладываясь к своему стакану, дымил — вот и сигара у нашего мафиози нашлась! — и осматривал на окружающих со снисходительностью принца.

Принц — принцем, а на "ублюдка" дергается, как под заклятием.

— Что смотришь?

Альбус ловит себя на том, что минут десять уже пялится на Лоренцо, будто играет в "Найди десять отличий", пытаясь угадать, как сильно этот похож и непохож с Киприано. Коньяк в стакане отливает темным янтарем, томное движение кистью выверено почти до миллиметра:

— Что смотришь? Понравился?

— Ошибаешься, куколка, — оскаливается Ал, довольный своей безнаказанностью на нейтральной территории. — На ублюдков…

— А тебе не кажется, что за такие разговоры можно и схлопотать?

Ну точно, вот уж нашлось больное место так нашлось. Но развиться диалогу не дает Клумбочка, веселая и навеселе, румяная, напрыгавшаяся под какой-то очередной рил в компании одного из "охранников":

— Ларри, не обращай на него внимания! Альбус вообще в последнее время сам не свой, не то влюбился, не то… И надо Алису вернуть на место, пока совсем не вырубилась.

Что и говорить, дипломатические навыки у Лили все же кое-какие наличествовали, вот только применялись пока что не слишком во благо Альбуса.

Неприятный и неоконченный разговор остался где-то в необозримом далеко, потому что в настоящем — было утро ("Ал, садюга, не скачи ты так: топаешь, как слон!.."), было письмо от Кипри в кармане и был недописаннй ответ… Джеймс — найдется, аврорат — это вам не…

— Смотри, куда прешь, Поттер! Или с похмелья дорогу не разбираешь?

Нда. Не Кипри, однозначно. По крайней мере, заклинания подножки от него ожидать не пришлось бы — и надо же так глупо попасться на такую ерундовую подначку! С высоты своего непомерного роста Альбус рушится с грохотом мусорного контейнера: мантия выше головы, сумка открыта и содержимое разлетелось по коридору — все учебники, пергаменты, перья, маггловские ручки и блокнот, упаковка жвачек, взрывчатые леденцы… А в половину уже исписанный пергамент подкатывается прямиком к ногам Забини.

— Кхм, а это что у нас такое? Летнее эссе?

— Не трогай!

А вот мощный стихийный удар, когда Лоренцо с его подпевалами и весь рискнувший сунуться поближе народ снесло к стенам, стал неожиданностью для самого Альбуса: лет с семи не случалось таких лихих выбросов.

— Полудурок, — истеричной девкой взвизгивает Забини, — спросить нельзя!

Тронуть Ала никто не решается, но утро ненавязчиво так запакощено по самое не балуйся, просто гадство. Уже за то, что Забини визжит и матерится голосом Кипри, его хочется как минимум — прибить о стену еще раз.

6.

…"Здесь холодно, Аль. Всюду топятся камины, а я, кажется, забыл, как выглядит солнце, и готов проситься в Неаполь обратно. По вечерам, чтоб согреться, я заматываюсь в плед по самые уши. Поистине, плед — это самое гениальное изобретение в Британии! Но спать холодно все равно".

Осень пока что шла уж слишком "проливная". На квиддиче водоотталкивающие чары не спасали от дождя, заливающегося в рукава и за шиворот, а из-за паршивой видимости Альбус пропустил четыре мяча подряд. Простуженные носы и стойкий аромат Бодроперцового зелья — типичная картина даже для гриффиндорской гостиной, Лили же приходит сюда с заявлением:

— Я — погреться! У нас вообще народ через одного простуженный. Алиса рассказывала, как на зельях кааак чихнула соплей прямо в котел — так рвануло!..

Алиса Лонгботтом и сюда следует за Лили верным хвостом — кажется, сестрица переняла у своего паршивого друга привычку обзаводиться свитой. Что у Алисы снова рванул котел — это не удивительно: наверно, и без случайно попавшего туда постороннего ингредиента там было уже намешано дай Мерлин…

Что щеголеватые "змеи" сплошь простуженные — это тоже не удивительно, если тот же Забини шатается по всей слякоти в каких-то даже на вид склизких и холодных шелковых мантиях.

…"Опять сцепился с твоим братцем — шел с квиддича, в раздевалке народ душевую оккупировал — не протолкнешься, а этот как черт из коробки навстречу: "Он не только хрюкает, но и в грязи валяется…" Ну, я и его отвалял маленько"…

…"Аль, что значит — "отвалял"? У меня всякие нехорошие подозрения в душе, карино!"

"Кипри, хорош паниковать, мы просто подрались! А брат твой — просто придурок!"

Возможно, от Забини есть и какая-то польза, потому что его лицо, мелькающее перед глазами Ала, не позволяет Кипри превратиться в обычную охапку летних переживаний и несколько пергаментов с письмами. Потому что неизвестно, сколько может длиться такой "роман в письмах", а имея перед глазами пример из Скорпи и Роуз и зная, что жизнь продолжается, держаться за него не так легко. Не говоря уже про то, что организм требует внимания и ласки, и если б не квиддичные тренировки и гора уроков, то неизвестно, как нелегко пришлось бы с собой справляться.

В один из выходных Альбус даже идет в Хогсмид с Ниной Барквел, и все идет, что называется, как по маслу ("Как по смазке!" — ржет в таких случаях Лили, ибо поганый язык — это ее второе "я"): Нина совсем не против прогулки, Нине нравятся и сладости в кафе, и обнимушки на лавочке, и то, как обнаглевший Альбус гладит ее по коленке, забираясь все выше, и как он просачивается руками под свитер...

А вот Альбус давит в себе нарастающую панику, потому что практически никакого отклика от себя так и не дожидается. В итоге до финал свидание так и не доходит, а вечером, списывая у Барквел эссе по высшей трансфигурации ("Совсем ведь забыл, а сдавать уже завтра! Нина, прости!"), Альбус ощущает себя просто дерьмом.

— Знаешь, я тебя очень хорошо понимаю, — Нина гладит Альбуса по голове, — я знаю, что мальчикам тоже иногда нужно… ну, решиться на что-то и что тоже чего-то может быть страшно, но нам действительно некуда спешить!

Спешить действительно некуда, потому что все, стоп, приплыли, приехали, поезд идет в депо, конечная станция! — Ала не волнует эта девчонка. От слова "совсем". Даже тщательно завитые светлые кудряшки Нины кажутся вполне симпатичными, потому что похожи на хаер Забини.

— Знаешь, я тебя хорошо понимаю, — шепчет Скорпи в темноте спальни, — но если совсем увяз, то какого вислого Мерлина ты не попросишь Роуз, чтоб она тебя по "вышке" погоняла? Потому что, извини, но играть в такие игрушки в обмен на сделанные эссе — это подло.

Скорпи, как всегда, категоричен до крайности. И прозорлив иногда, особенно когда не просят.

— Не твое собачье дело! — огрызается Ал. И всю следующую неделю общается с братом исключительно через Роуз.

Роуз такое очень не нравится, она то ревет, то рвется надавать затрещин, и в конечном итоге Альбус и Скорпиус мирятся. Хотя это примирение оставляет не слишком приятный осадок.

…"Знаешь, я тебя понимаю. И если тебе хочется найти кого-то поближе, ты просто скажи, чтоб я прекратил. Наверно, так будет и правильно, потому что то, что есть, добром не кончится".

"Кипри Забини, НИ ХРЕНА ТЫ НЕ ПОНИМАЕШЬ! И только попробуй "прекратить". Ты ведь по-прежнему в Лондоне? В Самайн я еду домой".

7.

Насчет Самайна Альбус, конечно, погорячился. Потому что в этом году поездка домой была буквально вилками по водке писана. Во-первых, они со Скорпи и Роуз в последние два года оставались праздновать в школе, во-вторых, дома Альбуса просто могли не очень ждать, потому что там все-таки было не до веселья. Но Лили собирается домой, честно все мотивировав: "По магазинам заодно нормально прошвырнусь, в Хогсмиде как-то с этим делом глуховато!", и Альбус со спокойной совестью собирается вместе с ней. Заодно — подмигивает Роуз:

— Вам тут мешать пока не буду!

— Трепло! — вспыхивает Скорпи.

— Спасибо, Альбус, магическая Британия вас не забудет! — Роуз увесисто хлопает Ала по плечу, а потом обнимает: — Ты не обижаешься?

— Я… — врать не хочется. — Я переживаю скорее уж… и за вас…

— Ничего так, при живом мне тут бардак устраивать?

— Роззи, если он тебя обидит…

— То я сама его, блин, так обижу! Ал, слышишь… девчонку-то как зовут?

Тут теперь уже очередь Альбуса краснеть, пока эти двое жизнерадостно ржут:

— Да хрен с тобой, не говори — а то вдруг че не обломится!

— Наоборот, обломится!

— И не срастется!

Альбус только отмахивается, а в душе теплится надежда, что если что не срастется у этих, то остаться друзьями получится… хотя за Роуз Скорпи в морду тогда все же получит.

Утром последнего дня октября Альбус и Лили открытым директорским камином камином отбывают домой: забирает их отец. Все-таки родство с героем Третьей Магической может добавлять в жизнь приятностей. Может. Хотя бы чисто теоретически. А на практике — вечно какая-то лажа; но сегодня — не приходится терять время на то, чтоб добраться до камина в Хогсмиде — и то прекрасно.

Альбус почти физически ощущает, как Кипри делается все ближе буквально с каждым ударом сердца.

Дома за столом он сидит, как на иголках, в ванной пытается привести себя в вид — и только тут обнаруживает, что на свитере остались следы пирога с вишней, а на правой щеке выползло три красных пятна (правда, потом оказывается, что это тоже была вишня). Автобус до Лондона тащится слишком медленно, и Лили тоже явно торопится, выстукивает пальцами по оконному стеклу — впору хлопнуть ее по руке, чтоб прекратила! — а в итоге Ал прибегает на место встречи на целых полчаса раньше.

И все эти полчаса мается, скуривает целых три сигареты, метается, сначала думая притащить какой-нибудь букет, потом вспоминает, что Кипри — это все-таки Кипри, и возвращается с полдороги, мерзнет ногами, потому что влезает ботинком в единственную в округе лужу — и проклинает собственные никудышные нервы.

И все равно Кипри появляется внезапно, не будь он сквибом, можно было б подумать, что аппарировал рядом с Альбусом, чтоб обнять за плечи со спины и спросить что-то на напевном своем.

А потом — обнять уже по-настоящему и целовать — почти по-настоящему, невесомо и ласково, как будто не было этих осенних месяцев и плохих летних дней:

— Аль, карино мио…

Киприано все тот же, разве что выглядит немного бледнее, будто непрерывными дождями смыло лишний загар с лица, и на таком фоне глаза — еще ярче, и рот — похож по цвету на ягоды из пирога, такой же яркий и сладкий…

— Опять пирожные лопал, — смеется Альбус, покрепче, чтоб не упустить, вцепившись в Кипри, и тот смеется в ответ.

— Ну что, пойдем?

— Пойдем.

В книжках и кино, которое любят смотреть бабушки Цисса и Меда, в финале главные герои частенько уходят вдвоем в закат, и всем становится ясно, что будет у них все обязательно лучше некуда. Ал и Кипри же уходят в сторону старого города, до побеления костяшек вцепившись в руки друг друга, уверенные, что все будет гораздо лучше, чем в этой кинобредятине. А до финала еще вовсе как до Китая без портключа.

8.

И оба они пропадают.

Они шатаются по городу, зевая по сторонам и наступая в лужи, пинают листья в парке и крошат булку для каких-то птиц, доезжают до колеса обозрения — какое на фиг свидание без того, чтоб тискаться, любуясь с высоты на город! — и используют любую арку, любую подворотню, чтоб добраться друг до друга. Да и просто практически не отлепляются.

Это похоже на выкатившееся летнее солнце посреди хмурого позднеосеннего дня: сладкий крем, "Черный Капитан" и теплый, просто раскаленный под своими яркой курткой и махровым свитером, Кипри. Шустрый язык, беззащитная шея под толщей теплого шарфа:

— Ты что, болеешь?

— Нет, просто мерзну, карино. В Британии здесь… дааа, и здесь…

Светлые кудряшки, которые так приятно пропускать между пальцев, запах южных пряностей, вроде того, что бывает в кладовке с ингредиентами для зелий, немного — пота, немного — парфюма, который, похоже, тоже "морская свежесть", а в целом — это Кипри, абсолютно неповторимый…

Они отогреваются в какой-то кафешке, в четыре руки хватаясь за каждую из своих чашек с кофе, кормят друг друга с рук, дурачатся, рисуют на запотевшем окне свои инициалы — у Кипри все такие же безумно аккуратные и красивые руки с овальными зеркальцами розовых ногтей и узкими точеными запястьями. Такие руки из всех парней были разве что у Алана, который каждый день часа по два пилит на своей скрипке, но Алан — это Алан, свой и больше всего похожий на ворона-подростка, а Кипри — это Кипри. Тоже свой, но свой только для Альбуса. Совсем особенно свой, потому что только его, весь, до самых мелких черточек…

— Совсем охренели педики, еще и здесь лизаться начали…

Синхронно показанное "Фак!" было ответом, но из кафе все-таки рано или поздно пришлось выгрестись на холодную улицу.

Там ужа загорались фонари, а после искусственного света сумерки казались особенно густыми.

Они снова идут, по асфальту или палой листве, и только когда останавливаются — из-за каменной ограды им на дорогу с криком "Бууу!" выскакивает замотанный в простыню дошкольник (ах да, Самайн же!) — Альбус понимает, что этот их поход был не таким бесцельным, как раньше, — Киприано конкретно куда-то шел.

— Извини, кажется, в такой день не принято приходить сюда, просто… ты, если хочешь, постой тут, ладно?

— Размечтался! — шипит Ал на него. — Не такое уж "не принято", дядя Сев тоже в Самайн несколько раз…

Что дядя Сев раз после такого похода домой буквально приполз, и как сильно после этого пополнилась у всех коллекция отечественного и ирландского мата под копирайтом тети Дервал, Альбус продолжать не стал. Кажется, он уже знал, куда и почему они пришли.

Здесь не было ни имени, ни даты, только облезлый и потемневший мраморный ангел, в сумерках жутковато и до безобразия похожий на Кипри, и короткая фраза на латыни, в которой Ал никогда особо силен не был. Кажется, что-то вроде "Рождение и смерть идут рядом".

— Ты… — сколько пишут и говорят про какой-то "комок в горле", но на этот раз действительно приходится вздохнуть-выдохнуть, будто целиком попытался проглотить мелкое яблоко. — Ты ее совсем не помнишь?

— Не… — Кипри мотает своими кудряшками. — Что я тогда помнить мог-то? Говорят, что сердце было плохое, что детей совсем-совсем нельзя было… я прихожу сюда, когда живем в Лондоне.

Некстати начинает завывать телефон — приходится отойти:

— Нет, не загулял. Да, все со мной в порядке. Живой, здоровый, трезвый! Как получится — так и вернусь, на "Ночном Рыцаре" доеду на крайняк! Ага, пока…

Кипри все еще стоит возле ангела, кутаясь в свою яркую куртку, будто зябнет. Трется стылым носом о щеку Альбуса:

— Холодно…

А Альбус снова целует, снова убеждает их обоих, что все вокруг не сон и не выдумка, и шепчет кому-то невидимому: "Не отдам".

Возвращаются к воротам, под яркие фонари, уже почти по темноте.

— Пройдемся — и ко мне? — спрашивет Кипри. — Дома все равно никого, отец в отъезде, и…

Это феерическое зрелище — Кипри краснеет, словно третьекурсница. Он смотрит то в землю, то быстро пробегает взглядом по Алу: раскосая миндалевидная синева из-под отросшей челки, густейшие ресницы, прикушенная нижняя губа — так, что остается только целовать его снова и снова.

— Я знаю, что у тебя день рожденья завтра, я просто…

— Предлагаешь разворошить подарок авансом? Знаешь…

От смущения Альбус собирается наговорить много всякой чуши на тему …"если кто-то из нас не готов или не уверен, то…" — но вместо этого — просто преодолевает те полшага, что их разделяют.

9.

В доме действительно никого нет.

Кажется, даже домовики здесь повымерли, и Альбус ежится от мысли, каково Кипри целыми днями одному.

— Да нет же, — кажется, этот читает мысли Ала, — днем я все равно учусь, или дела всякие, это вечером иногда депра накатывает… Аккуратно, здесь ступенька!

— У меня бы не депрессия накатила, а паранойя, — честно ответил Альбус, потянувшись покрепче прижать Кипри к себе и в итоге рухнув через порог вместе с ним.

Они валялись на полу, целовались, смеялись едва не до истерики, будто стряхивая с себя промозглость улицы и сумрак большого холодного дома. А потом — молчали, про такие вот минуты говорят еще "ангел пролетел" или "аврор родился", и дементор его знает, сколько тут авроров успевает пролететь, потому что оба понимают, что следующий шаг — это не только шаг в убогую комнату.

— Кипри, я…

— Не знаешь, как правильно?

Это хорошо, что Кипри не стал зажигать свет, потому что Альбус не знает, куда деться от проклятого, до нервной дрожи, смущения.

— Нет, я читал, но я никогда и ни с кем… ну, то есть, только с тобой… я читал, что первый раз лучше, когда кто-то опытный…

Их обоих переклинивает на шепот, будто боятся кого-то разбудить.

— Тссс, Аль. Я тоже, карино. Будем учиться вместе.

Навряд ли Альбуса можно было назвать отличником и навряд ли отличником был Кипри, но в этот раз оба учатся быстро и с удовольствием. Да с таким, что мир вертится перед глазами Альбуса на бешеной скорости и рассыпается на сотни паззлов: частое дыхание, неровность шрамов на запястье, золотая смуглость голых плеч, гортанный выдох "О дио!", солоноватый привкус пота, влажные светлые кудряшки — на висках и там, "Аль, карино!", а потом, кажется, — потеря сознания на несколько секунд.

Потом он еще тормошит Кипри:

— Ты в порядке? — но Кипри вяло и со смехом отмахивается:

— Тебе теперь придется на мне жениться, карино… раз украл иноченца миа… Да что мне сделается, там зелье с основой из заживляющего… сам… украл! Не уходи пока… с тобой тепло…

С Кипри действительно тепло, а ощущать это тепло всей кожей — еще лучше, теперешние поцелуи, медленные и тягучие, — сладкие, словно патока, у Кипри крохотная, бедно обставленная комната, но свежее белье в мягкой кровати пахнет южными травами, от которых немного кружится голова и свербит в носу… свербит… звонит!

Альбус подскакивает, будто Левикорпусом поднятый: телефон где-то в кармане брюк просто надрывается, брюки — приходится еще найти в свалке одежды на полу. На это раз звонит па. Сквозь помехи (в защищенных магией домах берет плохо и сильно фонит) все равно слышно, что голос у него усталый, просто смертельно:

— Альбус Северус, у тебя совесть есть? Всему, знаешь, есть предел, и ты его почти исчерпал. Во сколько будешь дома?

На улице уже вовсе поливает и темно, как ночью… собственно, девять вечера — это уже почти ночь, пробежка под дождем до дороги сродни акробатическому этюду — прыгать через лужи в обнимку задача та еще, а Кипри провожает его до автобуса. "Ночной рыцарь" добирается до дома не больше получаса, и все это время Альбус просиживает у окна, практически не шевелясь.

Ему хорошо, хорошо до сладко подгибающихся ног и прилипающего к гортани языка, ему больно вспоминать красную куртку в свете автобусных фар — каково Кипри-то будет возвращаться домой одному? — и абсолютно ясно, что у себя дома ждет изрядный нагоняй. Последнее даже смешно: вроде как и не совсем мелкий, мужчиной стал — а трепка в исполнении родителей не внушает оптимизма все равно.

Но трепки не получается: отец час назад ушел на смену в аврорат, остальные родственники и знакомые тоже уже разошлись, в кухне уже громоздится посуда, отмытая до зеркальности ловкими руками домовиков. Теплый свет от фонарей, сделанных из тыкв, запахи пирога и сожженных в камине летних трав — тоже теплые, и снова подступает к сердцу мысль о том, каково Кипри у себя, в непраздничной пустоте и промозглости, и не лучше бы было что-нибудь наврать родителям и остаться до утра.

Па с Лили о чем-то разговаривают у нее в комнате на повышенных тонах. Точнее, на повышенных тонах звучит сестра:

— Ты что, совсем не в курсе, что соваться в чужие пакеты — не принято и просто некрасиво?! Я хочу, чтоб меня здесь тоже хоть немного уважали!

— Да случайно я! — па звучит глуше, ниже и тише, но все равно общих нот получается слишком много, родство-то не пропьешь. — Дервал опять ключи просра… потеряла, а ты все сумки в прихожей так и кинула! На них же не написано!

— Все равно — подло.

— Подло, Лили — это если бы я тихомолком навешал на тебя следящих и сигнальных чар. Или если бы Веритассериумом перед этим разговором угостил. Или если бы вздумал применить Легиллеменцию — я, знаешь, не хуже дяди Сева могу… И уж в любом случае не стал бы заводить разговор.

— Блин, и что такого? Подумаешь, шмотья накупила…

— Я тебя слишком хорошо знаю: где ты, а где все эти девчоночьи выверты. До сих пор помню, как ты воевала с директрисой на тему брюк… Просто ведь у вас сейчас слишком легко завязываются так называемые отношения, но тебе же всего четырнадцать, и я бы совсем не хотел, чтоб кто-то…

— Если б они завязывались так легко, там были бы как минимум кружевные лифчики, — невесело фыркает Лили. — Все и правда в порядке, па. А спрашивать прямо в лоб про контрацептивные зелья — это, извини, обидно…

Альбус перекусывает на кухне (Нянька Зейб суетится, будто вокруг маленького, пытаясь подложить кусок пирога побольше и тарелку с чем-то праздничным), не зажигая света, проскальзывает к себе — и только за тем, чтоб смачно растянуться, в который раз за этот длинный день обо что-то запнувшись. Спотыкается, шепотом матерится, нащупывает выключатель — и ахает. В комнате лежат несколько не слишком больших коробок, сладко пахнущих дорогим магазином и с одинаковым логотипом "Yamaha" на всех крышках.

Пробежка по лестнице: кабинет, он же библиотека, он же, как обзывает тетя Дервал, серверная — на первом этаже, а когда отец на дежурстве, то па сидит за компом и своими бумажками допоздна. Замирает на пороге — па поворачивается, в его очках светятся квадратики отражений монитора:

— Что, книззл гулящий, нашатался?

— Па, вы… спасибо!

— Если что, это вам со Скорпи на двоих. Хорошо погуляли-то хоть?

— Очень. Знаешь, мы…

— Ох ты ж блин! По ходу, нынешняя лекция была и не по адресу!

Очки у па смешно сползают на кончик носа:

— Педагогическое фиаско мое, ты-то насчет зелий в курсе?

Щеки не просто горят, а полыхают адским пламенем:

— Ну, да…

Па гладит его по макушке — привычно так, и оттого заметно, что Ал уже почти до него дорос.

— Шестнадцать, подумать только…

— Па, а про Джейми что-нибудь слышно?

— Слышно — не слышно, но кое-какие подвижки есть. Усмеяться можно — даже не по аврорской части, по моей…

— А отец как?

— Да ну его, Поттер он Поттер и есть, загрузился работой выше головы и спасибо, что с бухл… с выпивкой у него строго… Так, наверно, ему и легче. На фоне общей хреновости, конечно.

Дождь все еще поливает, барабанит по карнизу не хуже, чем будут Ал и Скорпи стучать в свою новую ударную установку уже завтра вечером, Ал засыпает в их общей комнате — в голове сумбур из коротких мыслей про такой длинный день. Немного не дает покоя то, что Лили вздумала принарядиться: значит, дела с Лоренцо набирают нешуточный оборот. Зато па разговаривал с ним сегодня практически на равных, и жаль отправленную по такой сырости сову, зато Кипри, наверно, уже получил дурацкое (но ничего новее и заковыристее Альбус просто не мог придумать): "Я тебя очень-очень люблю", что, кажется, начинается новая эпоха, в которой Ал уже взрослый и в которой полученный опыт надо бы повторить пару сотен тысяч раз…

Утром Ал с Лили возвращаются в Хогвартс.

10.

Такая уж планида, что большинство подарков близнецам в день рождения попадают если не общие (общие — это обычно те, которые слишком дорогие), то почти всегда одинаковые. Идентичные. И хорошо, что есть люди, которые все-таки помнят, что близнецы — это те же два разных человека.

Алан пилит "С днем рожденья тебя!", остальные — орут дружным хором голодных книззлов, Роуз — вручает целую кучу свертков:

— От меня новые перчатки на квиддич, потому что ты старые зубами затягиваешь, мама, кажется, опять шарф связала, папа — сертификат на ихний магазин выдал, бабушка с клубникой пирожки прислала, но их почти все Скорпи уже сожрал, куда в дурака лезет… а это… блин, Фредди и Хью опять свои засранские леденцы подсунули! Пипл, кто-нибудь из коробки уже брал? И не берите, а то до сортира натурально не добежите!..

Скорпи вручает будильник — часы в форме гробика (чуткое руководство Лили и ее искрометный юмор ощущаются и здесь):

— Теперь твои дни сочтены уж точно!

— Что уж сразу не подарочный набор для харакири?

Еще — флешка, подушка-смайлик, несколько простеньких оберегов, фляжка с гербом и инициалами, книжки и книжная закладка из бисера, свитер…

— Странно, вроде бабушка на Рождество только вяжет… и вообще, она же пирожки присыла… Скорпи, хватит жрать!

— Это что, рождественский базар для бедных, или свою комнату дозасрал — пора и тут развернуться? — мимо, естественно, весь такой величественный в своих шелках, проплывает Забини.

— Иди ты, — Альбус сегодня слишком благодушен, чтоб срываться, — куда греб, у… упырь слизеровский!

От свитера невыносимо сладко пахнет травами и "Черным Капитаном", вместо же открытки с поздравлениями — пергамент и короткое "Пусть будет тепло".

— Так-с… Хм… надушенный? Альбус, что мы еще о тебе не знаем?

— Сладкая мята, кипарис, вишня… апельсин, корица, базилик… — перечисляет компоненты Роуз. — Так у кого ты вчера гостил?

Роззи и Скорпи дурачатся, виснут на плечах, светят в лицо Люмосом, изображая игру в доброго и злого авроров:

— Альбус Северус Поттер, где вы находились вчера начиная с одиннадцати часов дня и до хрен знает скольки вечером?

Они все так же хохочут, тормошат и пихаются, не затыкаясь ни на минуту, но при этом — держатся за руки, практически не отпуская друг друга: у Альбуса ныне, очевидно, глаз наметан на такие вещи. Так что, когда уже заканичиваются и уроки, и поздравления, и коньяк в обеих дедушкиных фляжках (наверняка присланных контрабандой от бабушки), Ал все-таки не удержался.

— У вас с Роуз… ну… тоже что-то…

— Ааа! — Скорпи, тот еще жаворонок, совсем было успевший вырубиться, радостно лупит своего брата-близнеца подушкой. — Раз про "тоже" завякал, значит, хорошо скатался!

— Мля, охренели совсем! — ругается сосед. — Завтра с ранья "вышка" первой парой, а они лаяться начали… — потом шарит по тумбочке и бредет курить в сортир на окошко.

— Ну, если честно, я говорил Роззи, что спешить некуда… ну, что ей не стоит торопиться и что я ее понимаю… а она настучала мне по башке, чтоб не выеживался и разворачивал подарок… а вообще было мокро, охрененно и просто башню снесло! Прикинь, я даже вырубился в обморок натуральным образом!

— Я тоже, — сообщает Альбус. — И тоже охрененно… и вообще вырубился, пока па не позвонил… Насчет Роуз — я про в морду дать не шутил.

Скорпи снова от души прикладывает брата подушкой:

— Я что — дурак? Это же наша Роуз! И слышь, я от тебя все не добьюсь, зовут-то как твою?

— Неважно.

— А что эта "неважно" в Лондоне делала?

— Живет там.

— Я не понял, маггла, что ли?

— Сквиб.

— А зовут?

-Не скажу, Скорп, — тут у человека могут быть неприятности.

— Ну… — Скорпи приувял, — как-то все оно невесело выходит. Куда вам мотаться… и нам с Роззи теперь каждый раз прятаться, как партизанам по Запретному лесу, блин, народ шатается везде — хоть в Хогсмиде хату снимай…

— Скорпи! — голосит Ал. — Ты — гений!

— Ты охренел конкретно! — над головой проносится ботинок. — Мужики, поспать дайте!

— Мантия у тебя? Ну, невидимка!

— Ты куда? — офигевает Скорпи. Но мантию достает: — Не попадайся!

— В совятню! Если дело выгорит, Скорп, — скидываемся поровну!

Сова с письмом для Кипри уносится в темную даль. Идея Скорпи гениальная, осталось просто чуть довести ее до ума: нужна не квартира, а комната, там, где точно не засекут знакомые и где есть камин, подключенный к сети — чтоб у Кипри была возможность смотаться туда — обратно… Кажется, эти выходные предстоят долгими-долгими. А потом будет еще много-много долгих и хороших…

3. Куррент мьюзик: Немного нервно — Над Ирландией шел снег.

1.

На поиск комнаты приходится убить целых два похода в Хогсмид, а искомое в итоге, как обычно, обнаруживается совершенно случайно. Более того, тот трактир находит Роуз.

Погода над ними будто издевается всю неделю — в учебные дни холодное, но яркое солнце то и дело заглядывает в окна классов, а в субботу с самого утра небо затягивает тучами. А на подходах к Хогсмиду начинает сыпать очередным бесконечным дождем.

У этого заведения на окраине поселка нет вывески, точнее, есть, но настолько облезлая, что ее принимают за криво прибитую доску — Роуз, Скорпиус и Альбус просто ныряют под навес, чтоб переждать очередную порцию ледяного полива, а потом обнаруживают за неплотно прикрытой дверью — слабо освещенное помещение с несколькими столами. Там нет народа, зато тепло и сухо — это пока главное.

— Пива закажем, — радуется Скорпиус незамутненной младенческой радостью, — сливочного горячего…

— Иди ты… — отмахивается Роуз. — Вот глинтвейна дернуть по такой мерзости — самое оно…

Тоска по глинтвейну вполне объяснима: согреться изнутри как следует было бы в самый раз, а школьникам в местных заведениях подобное не продают. Только вот хозяйка, материализовавшаяся за спиной Роуз, похоже, совсем не в курсе:

— Один глинтвейн, одно пиво. А этот что заказывать будет?

— Комнату, — наглеет Альбус. — Можно маленькую, но с кроватью.

— Щаз, — криво ухмыляется тетка, — еще и нумера вам… Пить что будешь — тыквенный сок?

— Лучше глинтвейн.

Здесь довольно неприбрано (как будто чистящих чар вовсе не существует в природе!), но глинтвейн — точно лучше, чем все, пробованное раньше: в меру сладкий, в меру пряный, прошибающий жаром от глотки и до пяток в один момент.

— А если надо комнатку, малыш, — ведьма, наклонившись, жесткой рукой вдруг гладит Альбуса по щеке, — то в школьных мантиях сюда не заявляйтесь. Школа — это школа, а мне неприятностей не надо… другое дело, если просто прохожие зашли — передохнуть попросились… я и документов спрашивать бы не стала…

У ведьмы слишком открытое, но застиранное платье, фартук в пятнах, а из-под косынки выбивается яркая рыжая прядь.

— А камин к сети подключен?

— Камин-то подключен, вот только Летучий Порох весь вышел… — намекает трактирщица. — Поможешь, хорошенький?

С глинтвейна или от слов хохочущей тетки — вот уж ведьма ведьмой! — Альбус сидит весь красный, будто горячее вино с пряностями бежит теперь по жилам и вплотную подступает к коже. И в сердце плещется долгожданное: "Вот оно! Нашли!"

Еще с незапамятных дошкольных времен не находило на Ала такое лютое пожелание навешать пинков и братцу, и Роззи, и виной тому — простая человеческая зависть. Потому что Кипри по уши в учебе, да и не исчезнешь из дома посреди недели, а эти до выходных успевают уже смотаться под мантией — невидимкой "обновить" помещение. Крошечная комната с косым потолком — это потому что мансарда под крышей, правда, с раковиной и душем за неплотно прикрывающейся дверью (вода там идет из крана только чуть-чуть теплая) и с балконом и идущей от балкона во двор лестницей — очень удобно на всякий случай! — вот и весь рай, но этого уже много…

— Я оставила там плед, — сообщает Роуз, — вздумаете кто покурить — не прожгите, лучше валите на балкон… — а Альбус воспринимает это уже почти как издевку, потому что уже не верится и существование в ритме "одной рукой пишу письмо, а другой о тебе думаю" уже достало — хоть оборотнем взвой…

В ночь с пятницы на субботу он почти не спит, думая о предстоящей встрече с Кипри, вертится так, что со всех сторон слышен недовольный соседский мат, спинывает одеяло и валится с кровати сам, бесконечно прокручивая в голове мысль про "а вдруг не получится!". А в итоге — безнадежно просыпает и утро, и завтрак.

До Хогсмида Альбус несется со скоростью бешеного блаждера, изругав по пути Скорпи на чем свет стоит — не разбудил, а еще брат называется! — и молит всех богов, чтоб Кипри не только благополучно добрался, но и еще не ушел, а на подходах к крыльцу ноги просто подкашиваются. Нерешительность накатывает, но — спиной к двери сидит человек в красной маггловской куртке — словно яркая южная птица на фоне общей серости или — Альбус сам удивляется такой куртуазности своего воображения — неведомый пышный цветок с клумб Вилла-Забини, принесенный сюда, и даже сердце неприятно екает от такой беззащитной цветистости, обреченной в этом холоде…

А человек оборачивается — и тут только остается, что снова бежать, опрокидывая на скаку скамейку, чтоб поскорее вцепиться в это свое — с ворохом этих вечных кудряшек, яркими от натопленного тепла губами, торопливым шепотом: "Карино мио! О дио, пришел…" — и с торопливым нырком в объятия с запахом все тех же сигарет и сладостей.

— Как бы я не пришел, я бы сбежал, но пришел бы… я бы сдох — инферналом бы приполз…

И прижаться еще крепче. И целоваться до звона в ушах, гладиться до тесноты в брюках, чтоб лестницу еле-еле успеть преодолеть и даже не добраться до кровати, потому что всего этого уже слишком много.

— Аль, я по тебе…

— Тссс, Кипри. Я тоже.

2.

Дни то еле ползут, то летят с неудержимостью выпущенного непростительного проклятия.

Будни смешиваются в один серый размазанный ком, потому что теперь Альбус живет в основном в выходные, а время от выходных до выходных — так, пережидает. Квиддич, конечно, помогает этому пережиданию очень здорово, хотя в голове где-то краем постоянно вертится: а было бы здорово протащить на матч Кипри, но не будет ли ему это обидно, или просто порадуется за Ала… Перед глазами тут же нарисовалась картинка с квиддичной душевой после матча, когда весь Гриффиндор уже свалит отмечать, а Альбус Поттер, доблестный непревзойденный вратарь, и его… его Кипри будут праздновать победу только вдвоем... А потом перед глазами на своей метле нарисовался Скорпи, помахивающий битой и очень злой:

— Не спать у колец!

И, кажется, вовсю собирающийся вправить мозги брату с помощью этой биты.

Еще здорово помогала этому "пережиданию" Роуз, сунувшая нос в эссе Альбуса по высшей трансфигурации и потом натыкавшая в этот пергамент носом Альбуса. И даже грозившаяся не отдать ключ от квартиры… Приходя на пятый курс, Альбус и Скорпиус, не мудрствуя подолгу, взяли себе идентичный список предметов по принципу "что проще" и "с чем поможет Роуз". И пока что налажали только с уходом за магическими животными, потому что с этого года вместо Хагрида преподавать пришел старший брат папы Роуз. Хромоногий, с густой проседью в волосах и жутковатыми шрамами от ожогов на руках и лице, он стал воплощением детских кошмаров младших курсов и учебных кошмаров старших: суровый профессор Уизли кроме практических устраивал еще и чисто теоретические занятия и драл с учеников по три фестраловых шкуры. Так что стараниями учителей и Роуз неделя оказалась загружена по самую макушку.

И все равно неделя тянулась-тянулась-тянулась… Потому что письмо от Кипри буквально прожигало карман: "…Скорее бы уже выходные, чтоб снова встретиться. Будем заниматься любовью, пить чай, а в темноте гулять пойдем"… Даже на Забини становилось как-то пофиг, благо Клумбочка, слава Мерлину и профессору Уизли, получила неделю отработок у последнего, и ей явно не было дела до красивых причесок и новых шмоток — может, Лоренцо от нее и отстанет…

Еще добавляла веселья Нина. Улыбчивая, умная, чистенькая и вовсю намекающая на поход в Хогсмид в выходные. Барквел ненавязчиво за Альбусом ухаживала: то садилась рядом за столом, то делилась новым пером на лекции, постоянно что-то переспрашивала — именно у Альбуса! — и вечно улыбалась своей ровной подкрашенной улыбкой. С одной стороны, и повода начинать прятаться еще на давала, с другой — в очередной раз врать, чтоб избежать прогулки вдвоем, не хотелось.

Непонятно, насколько неправильным можно было считать это, но не привлекали совсем — ни аккуратные коленки, ни обтянутая форменным свитером грудь (Роуз как-то рассказала, что все девчонки, чтоб одежина сидела в облипку на стратегически важных местах, таскают свитера на размер меньше, — было смешно… а у Барквел свитер явно меньше эдак размера на два…), ни красивый рот. Потому что где-то был Кипри: неправильный, жесткий, с угловатыми коленками и острыми шершавыми локтями, потрескавшимися губами, которые были будто кровь без всякой краски, худой, жилистый, шумный и не всегда аккуратный, но безумно заводивший с полувзгляда и полудвижения. Иногда даже впору пожалеть, что Хогсмид не находится в какой-нибудь пустыне и нельзя спрятать Кипри под чадру — потому что никто не должен разглядывать его, если он такой… провокационный!

Эти бесконечные пестрые куртки — шарфы — свитера, будто компенсация окружающей унылости, эти его маггловские джинсы, вроде бы балахонистые в области штанин, но на заднице облегающие просто неприлично — впору написать на полоске смуглой кожи, мелькающей над ремнем "Принадлежит Альбусу Поттеру!". И Альбус уж постарается, выпишет — губами, зубами: "Мое!" Уж лучше бы Киприано Забини тоже носил мантии!

В субботу с утра Роуз отдает ключи, снова предупреждает, чтоб не курили в комнате, и вздыхает:

— Опять врать, где ты пропадаешь до воскресенья… может, познакомишь хоть со своей таинственной незнакомкой?

— Когда –нибудь — обязательно! Когда придумаю…

Идея притащить Кипри на квиддичный матч не кажется уж такой плохой.

Их комната все такая же тесная, но в отличие от той же "комнаты сквиба" в шикарном доме Забини, безликой и убогой, эта с самого первого взгляда выглядит жилой. По стенкам — вперемешку постеры квиддичных команд и маггловских рок-групп, мягкие плед и коврик — постаралась Роуз, а на подоконнике поселяются крупные морские раковины ("Я их сам нашел этим летом, уже когда вы уехали домой, карино…") и кривобокая древняя ваза из синего стекла. Здесь больше не пахнет затхлостью и размокшим деревом, потому что как следует протоплено и прогрето чарами.

Здесь нужно скидывать у порога обувь и шататься в одних носках, здесь можно таки привести в исполнение гениальный план Кипри на выходные, чтоб поздно вечером валяться в кровати и смотреть на ноуте кино, облокотившись друг на друга, — усмеяться, "совместный быт"!

За ночь огонь в крохотной печке — голландке сто раз успевает потухнуть, и только крайняя необходимость заставляет Ала выползти из-под груды одеяла и пледа. А вернувшись, получает сонную улыбку Кипри и его удивленное:

— Аль, тут ведь печка остыть успела? И в окно дует? А мне не холодно, понимаешь, карино?

3.

Куцый хвост ноября, кажется, еще только мотнул перед носом — а вот и декабрь переваливает за середину.

В синей финикийской вазе (подумать только, древность древняя! — Альбус вовсе сначала счел, что это самодеятельность квартирной хозяйки!) в воде стоит елочная ветка. Для полноценной елки тут все равно места не найдется, да и "живут" здесь от силы два или три раза в неделю. Но мысль о том, что расстаться с этим убежищем придется на все каникулы, все-таки не самая приятная.

— Будем гулять по городу, карино, — утешает Кипри, — прятаться не придется…

На ветке слишком мало места, и поэтому часть елочных шариков, будто разноцветные снитчи, левитирует под потолком.

— Зато дома так вот не появишься...

— У нас можно, отец все равно будет праздновать в Штатах.

Здесь даже можно почитать учебник. Иногда. А то Роуз совсем заклюет.

— Скорпи и Роуз, конечно, труднее: Роззи на праздники к бабушке едет, а там везде толпа, все пропалят, как не прячься… А вообще у наших как помешательство пошло: Алан домой не хочет, у него предки что-то мутят. Смотался на выходные, так вернулся бешеный, потому что ходят по дому с картонными лыбами, а сами, оказывается, документы на развод собирают… Клумба тоже чудит — хотя ее, наверно, брат твой подбивает, чтоб не ехала…

— Нафига?

— А ты угадай! Она ж иногда такая дуреха, что страшно…

— Знаешь, дорогой, — голос у Киприано меняется, и лицо становится злым, до безобразия похожим на лицо Лоренцо, — он, может, и бьет тебе по морде иногда, но чтоб к Лили лезть — это никакой подлости не хватит!

— А с чего это она тогда остаться надумала, начумила тут…

— Ларри в школе не будет. Между прочим.

Альбус обнимает поникшего Кипри и пытается нашептать на ухо что-то ласковое, сцеловывая неприятное выражение прочь с лица:

— Я ж не знал… знаешь, родители после того, что с Джеймсом случилось, кажется, до сих пор не отошли, хотя он и живой, и отыщется обязательно… А если что с Лили — я сам себе не прощу...

Кипри прижимается крепче и тепло шепчет куда-то в висок:

— Я понимаю…

Кипри и действительно понимает Ала буквально без слов. Где-то и когда-то от Роуз Альбус слышал, что у сквибов сильнее, чем у магглов и магов, развита интуиция — в качестве компенсации за отсутствие магии. Роуз даже приводила примеры, как кто-то из них нередко становился богатым за счет игры или… правда, Альбус тогда ее не очень-то слушал, кто же знал…

А Клумба, кстати, действительно мутит. Она не находит ничего умнее, кроме как на предпоследней лекции устроить спор с профессором Уизли. И не просто спор, а перейти в истерику, — так что профессор без лишних слов выкидывает ее из аудитории. Кто их, девчонок, разберет, все они могут вдруг ни с того ни с сего сорваться, и Лили-Нарцисса — не исключение, но только Клумба могла в дверях извернуться кошкой и рявкнуть на профессора:

— Хромой урод!

Класс застыл, но профессор только спокойно припечатал вслед:

— Отработка. Две недели.

Эта отработка практически означала лишение каникул, и зачем Лили так подводить саму себя — непонятно. Правда, не иначе как после каминного разговора с отцом, в последний учебный день профессор Уизли заявляет:

— Отправляйтесь домой, барышня. Дайте отдохнуть от вас хоть самую малость!

Лили, кстати, толком не объясняет, с чего ее повело, только ругается, и домой в итоге собирается такая сумрачная, как будто ее ждут не каникулы, а те же отработки сплошняком. Скорпиус тоже не слишком радужно настроен, потому что почти гарантированные две недели воздержания ему светят, но не греют абсолютно, да и Роуз по этому поводу не слишком веселится. Один Альбус на этом фоне почти сияет незамутненным счастьем предвкушения.

Когда Роззи манит его в коридор следом за собой, где-то в желудке неприятно екает: кажется, подруга детства собралась напоследок воззвать к совести и напомнить, что пятый курс — очень ответственный, а кое-кто еле натянул приличный табель.

А Роуз без лишних слов выкладывает из кармана плоскую склянку — и вот тогда Альбус уже не сияет, а цветет.

— Убиралась в квартире перед отъездом, а вы, очевидно, забыли в ванной. Гель с апельсиновым запахом, с заживляющим бальзамом и обезболивающим в качестве активной фазы… Ал, ну и долго вы, мальчики, собирались прятаться?

— Извини… — выдавливает из себя Альбус.

— И надо было врать про сквиба, который прячется от чужих глаз, Альбус Северус.

— Я не врал. У него действительно неприятности могут быть, если хоть что просочится…

— Ладно, фиг с тобой… не раскидывайте больше. А я, дурочка, еще удивлялась, что у девушки твоей за духи странные, не слишком-то и девчачьи… и что вечно носки валяются…

Роззи смеется во все свои брекеты:

— Не разбратывайтесь больше! А то вдруг внезапно что! Разок, было дело, мы со Скорпи забыли… так в итоге и пришлось вместо этого дела делать гербологию!

— Она еще и прикалывается, — тоскливо протянул выбредший следом Скорпиус. — Она ведь еще и в каникулы непременно меня дрючить будет, вот в хрустальный шар не гляди — будет… Ну, и кто тебя так лихо… к рукам прибрал?

Альбус выдыхает. А потом бормчет почти скороговоркой:

— Брат Лоренцо Забини. Киприано. Еще когда мы отдыхали в Италии летом.

4.

Наверно, оно и к лучшему, что к этому разговору не приходилось готовиться, потому что с большой вероятностью он бы тогда не состоялся. Это просто здорово, что родители Альбуса — именно его родители, потому что развитие событий в противном случае оказалось бы, возможно, совсем не сахарным. И замечательно — что Скорпиус и Роуз относятся к этому заявлению так, как полагается настоящим друзьям: с радостным пофигизмом.

— Охренеть, — выдает Скорпи, — так ты еще летом! Шустрый же ты, мелкий, быстрей меня! Переплюнул!

— Киприано Забини… я где-то слышала, кажется… — пожимает плечами Роуз. — Так ты говоришь, сквиб?

— Сквиб. Про него стараются не упоминать в его доме — и чтоб не показывался на глаза кому-либо знакомым…

— Как младший брат прадедушки Абраксаса? Ну, который жил взаперти и повесился?

-Он был не сквиб, он был идиот.

— Богат же на скелеты ваш семейный шкафчик, Скорпи…

— Я не хочу неприятностей для Кипри. Я не хочу, чтоб его это коснулось… Поэтому не знает никто. И не будет знать, понятно?

— Что-то знакомое… — пожимает Роуз плечами. — Не дергайся, никто вас выдавать не собирается. Лили-то тоже не в курсе?

— Чтоб разболтала Лоренцо?

— Напрасно ты так на нее, Ал, пожалел бы. Она и так сама не своя в последнее время.

"Сама не своя" — точное определение для настроя Лили. Потому что сумрачная и насупленная она просто чересчур и разрывается по отношению к окружающим между двумя вещами: грубить и плакать. Эта нервозность к концу поездки передается и Скорпи, и Альбусу, и Роуз. На перроне же Роуз вовсе пробивает на слезы, Скорпи жалеет ее, но па, явившийся встретить, торопит…

Они едут домой не сразу — сначала, по традиции — сидеть в кафе и прогуляться в центре, но вместо веселья в этом году получается черт-те что. Потому что нет Джейми, потому что отец почему-то не смог отпроситься на сегодня с работы — впервые, наверно, за все время! — потому что Лили едва не начинает по старой памяти визжать на братьев, когда они все же пытаются поднять безнадежно кислое настроение. Так что возвращение домой — это уже счастье, потому что можно расползтись по своим улиточьим домикам и выдохнуть.

Самое интересное — отец оказывается дома, просто спит у себя в комнате — не иначе после суток. Другой вопрос, почему даже не спустился встретить.

— Чую, веселенькие нам будут каникулы, — подводит итог Скорпи, первым делом ринувшийся в скайп. — Прям вот не тем местом чую, затевается что-то…

Альбус рассеянно кивает и строчит письмо для Кипри. Собственно, виделись чуть больше суток назад, и новостей никаких, кроме того, что доехали благополучно, а Лили бесится, у него больше нет, но в итоге набирается вполне себе свиток.

С кухни тянет всевозможной домашней вкуснятиной, а из гостиной — хвоей: родители никогда не наряжали елку без них, но ощущение надвигающейся грозы перебивает все на фиг, и даже общий сбор за столом не так радует. Родители тоже слишком нервничают, их улыбки кажутся Альбусу застывшими, будто маски из картона. Скорпи проливает сок на штаны, матерится — но никто не одергивает его. Разговор застывает на паузе.

— Лили, Скорпиус, Альбус. Нам надо вам кое-что сказать.

Лили звонко отшвыривает тарелку и чересчур спокойным голосом изрекает:

— Короче, вы решили на хрен развестись, да?

У нее жалко, будто у дошкольницы, сморщивается лицо и дрожат руки.

— Мокрешка, да ты что! — ахает па.

— Мы с па ждем еще одного ребенка, — брякает отец. — Мы думали сказать в праздник, но…

— Устроили, мля, праздник, — Лили все же пробивает на сырость, но, похоже, тут же и отпускает. — От родных детей шифруются, вам что — меня было мало? И эти люди мне еще про разные зелья затирать будут, мляяяя…

Па треплет Клумбочку по бестолковой рыжей голове, трусит за плечи, поднимает, будто маленькую, а та отмахивается:

— С ума сошел, тебе же нельзя!

— А я тут и не при чем, — самодовольство в голосе па не знает пределов. — Мне — можно!

— И вообще, — а вот веселье у отца выходит слегка наигранным, и за ним неумело прячется дикое смущение, — кто уже пожрал — давайте валите на чердак за игрушками: дерево вас ждет!

5.

Идеальных дней никогда не бывает.

В доме, как и раньше, тоскливо было проходить мимо двери в комнату Джейми, зная, что там, возможно, никогда не будет гореть свет по вечерам, не будет гудеть ноут, не будет вечной свалки книжек и пергаментов, потому что старший брат может и не вернуться.

Не то кашель, не то бульканье в ванной с утра пораньше, потом — па ругается на отца гулким шепотом и звенит склянками с бесконечными зельями.

— Говорят, только первые три месяца так хреново…

— А потом, мля, привыкаешь!

Па вообще выглядит уставшим, будто к праздникам успел вымотаться до состояния выжатого лимона — у него почти не пропадает уже вертикальная морщинка меж бровями. И темнота под глазами — тоже.

Мокрешка опять вечером ревела в подушку и думала, что ее никто не слышит…

И все же — это замечательные каникулы.

Потому что есть огромный Лондон, по которому можно гулять просто бесконечно и в любую погоду, потому что с Кипри, и снова эти бесконечные дворы — кафе — подворотни — парки — сигареты — горячий шоколад со сливками наверху, бесконечная круговерть, сырые ноги, красная куртка, теплые ладони, сладкие мокрые губы, общая кровать в доме Забини… Есть Кипри.

Жаль, не получилось отметить вместе, зато рано поутру свой рождественский подарок Альбус доставил лично. Начал говорить поздравление, но сбился, был утащен на кровать, зацелован и заласкан до такой степени, что почти расплавился, но Кипри с такой перспективой мириться не собирался:

— Ты что, совсем обленился, карино? Шевелись давай. И меня шевели!

Пришлось послушаться, и "расшевелились" оба в итоге так, что орали на весь дом, а в финале Альбус стихийным ударом треснул стекло в окне.

— Два придурка, — шепчет потом Альбус, когда они просто без сил валяются на кровати. Кипри соглашается; он все крутит в руках подарок, каплю бирюзы на тонкой цепочке. Девчоночье украшение, и чтоб напомнить о днях в Неаполе, подошел бы, наверно, аквамарин — "вода морская", но бирюза как-то гораздо больше похожа на море по цвету — по крайней мере, таким, каким оно бывает у горизонта, потому что вблизи оно прозрачное…

Подарок от Киприано — самый простецкий, теплые перчатки — не квиддичные, обычные, но в этом есть что-то интимное, почти семейное, как будто они знают друг друга не полгода, а лет сто и не размениваются лишний раз на красивый пафос… Правда, дома, когда перчатки видит Лили, то только ахает:

— Снежный дракон! И застежки — обереги от отвода глаз… Где ты взял такую небедную поклонницу?

Лили носится по своим делам и — невиданное дело! — несколько раз в эти каникулы берется за учебник. Очевидно, профессора Уизли ждет очередная битва после этого недолгого отдыха…

Родители же тоже видели подарок, и они не спрашивают, где от темна и до темна шатается Альбус, — все и так понятно. У них — свои собственные каникулы, в которые па в штыки встречает любого, кто думает сунуться к отцу из аврората:

— Подавайте официальный запрос, пусть вам отдельного человека выделят!

Па то смеется, то ругается, но беспокойство маскирует через раз, а листок с адресами целителей, прижившийся на каминной полке, — тоже напоминание, а от бесконечной ласковой виноватости родителей начинает зудеть в глазах.

Пожалуй, только Скорпи среди всего праздника с бесконечными сладостями, гостями, хвойным запахом в доме и прочих радостей выглядит немного неприкаянным: Роуз уехала с дедом и бабушкой на какой-то лыжный курорт. А когда вернулась, то отправилась прямиком в Мунго, потому что вернулась с веселеньким разноцветным гипсопластиком на ноге.

— Мать ругалась, — бесхитростно поведал мелкий Хью, — орали с бабусей друг на друга, бабуля ж там носилась вечно, как горная коза, и дед, как горный баран, а Роззи с ее тушкой, по ходу, вообще ни разу не горная…

Так что, когда Нил зовет в последний день поиграть, то Скорпи почти готов слить это благое дело целиком на Альбуса:

— Ну нафиг, не хочу идти один.

И только обещание сделать для Роззи персональную запись примиряет его с ситуацией: Скорпиус честно отыгрывает свою половину программы.

6.

Когда-то, в незапамятных временах, дом тети Дервал и дяди Сева был коттеджем на две семьи. В одной половине жили они двое плюс Нил, в другой — па, отец и Джейми. Гараж был уже тогда и уже тогда был недействующим, потому что машины ни у кого не было — здесь была свалка всякого барахла, которое уже и не нужно, но и выбросить жалко. Потом родители переехали, а дядя Сев выкупил у хозяйки обе половины дома. Вместе с ними — и сад, и все тот же гараж, но сам он до гаража не добрался. За него это сделали Нил и Джейми.

В плохую погоду здесь играли в прятки, кладоискателей, войну и пиратов, здесь хранили наиболее ценные сокровища, сюда пришла плакать Роззи, когда грузовик сбил ее кошку, а у Алана случился здесь первый поцелуй. Потом, когда авроры, разбойники и джедаи перестали быть такими интересными, большинство старой мебели повыкинули, и теперь тут радостно пофыркивали два железных коня — точнее, даже железных пони, потому что никто в четырнадцать прав на мотоцикл не даст, а вот для скутера права не нужны — и здесь же Нил и Алан соорудили собственный концертный зал.

В последний день каникул здесь собралась целая толпа народа — сидели на проломанных стульях, верстаке, просто досках поверх старых канистр, а кто-то рванул попрыгать и побеситься: более смешанного общества не увидеть и в жизнь.

— Вокал, бубен — Касси Флинт, — радостно сообщил Нил своим хардовым басом, — скрипка — Алан Хаггети, вистл — Нина Барквел, перкуссия — Скорпи Малфой, Ал Поттер, гитара и бэк-вокал — я, Нил Руж Хаггети! Поехали!

Альбус никак не ожидал встретить здесь в прошлом году выпустившуюся Кассиопею, про которую общий вердикт парней со всех факультетов был однозначным: "Красивущая, но ну и выеживается!" — а Нину — тем более. Кажется, у Нила был просто талант окружать себя чужим волшебством, и какая-то собственная магия, потому что бывшая слизеринская староста никогда бы не устроила подобного в Хогвартсе, белозубо усмехнувшись в обычный, маггловский, микрофон:

— Старинная баллада о юном волшебнике, столь чистокровном, что под мантией у него не было даже белья!

Один волшебник как-то раз

Из паба шел домой,

В любимой мантии шагал

Походкой непрямой…

Дурак, камином не пошел,

Домой — не дотянул:

Споткнулся он, упал в траву

И до утра уснул!

Две ведьмы с шабаша летят

Куда-то в тот же час,

Одна остановилась,

Не сводя с парнишки глаз…

Отожгли в тот вечер знатно. И даже то, что очень много было пропето из того, что Джеймс вечно черкал на полях своих пергаментов, а потом переписывал в секретную тетрадь, не расстраивало — скорее, так казалось, что Джейми здесь, рядом, подошел и встал за плечами, радуясь вместе со всеми.

Потом еще была просто музыка, уже в записи, и народ сорвался на потанцевать уже массово. Даже Скорпиус и Лили немного встряхнулись, Альбус же вовсе до полного упадка сил напрыгался в компании Нины. Нина, кажется, совсем не против была и всего остального в каком-нибудь темном углу, но в ответ дождалась только: "Извини!"

Альбус сбежал покурить в присыпанный мокрым снегом сад. Жалко, что Кипри наотрез отказался приходить сегодня, тогда бы не пришлось так отпинываться от Барквел — девчонки, может, и неплохой, но ни разу на Киприано даже не похожей, и не пришлось бы отряхиваться, будто пытаясь стряхнуть с себя следы чужих объятий. Может, если б Альбус был малость попроще, то расценил бы все происходящее как небольшое веселое приключение… В любом случае прятаться хотелось все меньше — кажется, придется искать работу на лето, чтоб подбить Кипри перебраться из родительского дома куда-нибудь поближе, где никто не посмеет попрекнуть его отсутствием магии как поводом относиться к родному человеку будто к домовому эльфу.

Потоптавшись еще по снегу и слегка замерзнув в одном свитере, Альбус возвращается. Народ потихоньку собирается расходиться, точнее — под занавес Нил снова берется за гитару и они с Кассиопеей дуэтом поют что-то медленное и красивое, а все — магглы, маги вперемешку — сгрудились вокруг. Тогда-то впору завыть, потому что без Кипри, с которым можно было бы разделить это тепло руки рядом, этот тесный круг, эти красивые и правильные слова про любовь, — все не то…

7.

В первый же вечер в школе в гостиную Лили заявляется греться настолько благостная, что Скорпи даже просит дыхнуть. От Лили не пахнет ни выпивкой, ни чем похлеще, зато буквально тащит табаком, конюшней и снегом. Это и не удивительно, потому что вместо мантии на ней здоровенная парнячья толстовка.

— Скользко, — сообщает она, — я там сначала убирала загон еще, а потом как ехнусь в это дерьмо! А Чарли соврала, что мантию заклятиями чистить нельзя, что тут только ручная стирка…

— Не, мать, ты головой ехнулась! Какой профессор на фиг "Чарли"!

— Хромой, страшный и старый, — весело перечисляет Клумбочка. — Мой.

И, словно кошка о сумку с валерьянкой, щекой потирается о грубую ткань.

— Что, Забини разочаровал? — подзуживает Ал.

— Ларри — это Ларри, а Чарли — мой!

— Я напишу родителям.

— Не смей! — взвивается Клумба. — Я ничего такого не сделала, а вот если письмо попадет к отцу, то па с тебя шкуру спустит.

— Лили, ты головой-то хоть раз думай, прежде чем что-то затеять, а? То с профессором вздумала связаться, ну, профессор-то не дурак и в Азкабан пока не собирается, а вот если его из школы попрут — куда ему? — вступается Скорпи за дядю Роуз. — Если его из питомника по здоровью вытурили… ты ведь мало что сама в дерьмо норовишь вяпаться, так еще и окружающих…

— Да уж, — соглашается Ал, — любишь ты это дело, Клумба, вечно ты…

Это намек уже на Забини.

Здоровый такой намек. Потому что Забини тоже, видно, малость крышей поехал после каникул, и от этого уже слегка жутковато. Когда Забини подкарауливает и зажимает Ала под лестницей, не то отрабатывая стреноживающие чары, не то — просто чтоб покуражиться.

— Наотдыхался — накувыркался? — интересуется он, подходя слишком вплотную. Альбусу, как правило, было глубоко пофиг на такое понятие, как личное пространство, но теперь просто перекашивало и выносило от его нарушения.

— И прекрасно обошелся без тебя. И обойдусь дальше.

— Говорят, Барквел тебя едва не вылизывала. А может, со мной было бы лучше? — Забини тянет к лицу Ала свою ледяную лапу, ловит за подбородок. — Ты подумай…

Забини провокационно облизывает губы — точно змея, а потом — вовсе вдруг трется о бедро Ала пахом.

— Отгребись, падла! — заорал Альбус в ответ на все двусмысленные — точнее, с совсем определенным смыслом жесты, — руша путы, а заодно — немного руша челюсть оппонента, прежде чем рвануть к гриффиндорской башне со скоростью гоночной метлы.

Это выбивает из колеи почти на всю оставшуюся неделю, а в четверг вечером Альбуса отлавливает Нина. На шее не виснет и только отмахивается на дежурную порцию вежливостей:

— Я сказала, что поговорить надо, — значит, поговорить, не стану я до тебя, пугливого, докапываться… Ал, по-моему, Лили, мягко говоря, не дело делает.

— Что опять?

— Я для практики на курсовую по зельям хотела кое-что у профессора Уизли спросить сегодня, пришла — а там ваша Лилс — типа после отработки зашла руки помыть, а в итоге напросилась еще и вроде как "Объясните мне то и это…". А сама едва не на колени к профессору влезла. Профессор Уизли, правда, не дурак и быстренько отправил ее куда подальше, и сказал, что ее папу первокурсником знал и саму насквозь видит… Но ведь вашу Лили все знают, она упертая как баран, ну, такую свинью профессору подложит и себе тоже…

— Паршивка! — шипит Ал. До того, как пропал Джейми, мало кто имел понятие, сколько проблем может приносить Клумба окружающим людям. — Спасибо тебе, Барквел! Она у меня получит…

— Уже и только Барквел, — усмехается равенкловка, — хотя я почему-то так и думала… Ты смотри, бить девчонок все-таки не принято.

— Бить и дать ремня — вещи разные!

В промозглых подземельях Альбус ориентировался теперь немногим хуже, чем у себя наверху. Присматривая за не в меру шустрой сестрицей или сматываясь от превосходящего противника, учишься быстро. Уговорить же старика на портрете тоже при желании было можно, если не грубить:

— Мне бы повидаться с Лили, Мастер Салазар.

— Ходят здесь… — ворчит старик с портрета. — Один из Поттеров, я полагаю?

— Альбус Северус.

— Выдумать только… Альбус Северус! — звать Лили портрет не собирается. — Ступайте уж, прочистите и вы мозги вашей девице…

И ничтоже сумнящеся, старик впускает Альбуса в "змеиное логово".

В гостиной оказывается… пусто! То есть почти пусто, так, что Албус не сразу понимает, откуда слышны голоса.

— Она еще и воняла! Там же наверняка в карманах что-то сдохло и испортилось, типа мышек из вивария!

— Она... ну, пахла, как и должна пахнуть куртка, вот.

— Мне не нравятся твои игры с профессором Уизли, Лилс! Заканчивай, это может плохо кончиться. И для тебя, и если на себя плевать, то для него тоже, между прочим! — Забини просто заходился обвинениями.

— А мне, — не остается в долгу Лили, — абсолютно не нравятся твои игры с Алом! Что-то не получается у тебя, как ни скажешь, подружиться…

— Мне тоже эти игры не нравятся. И твои, Лили, причем с ними с обоими — и с Чарли, и с Забини! И твои, Забини, ни со мной, ни с Лис!

— Ал, ты отку… чего прицепился вообще! — Клумба теперь набрасывается на Ала. — Не твое дело!

— Лили, — голосом Альбуса можно было резать листовое железо, — к себе марш! А ты — больше не подойдешь к ней близко, понял? И ко мне тоже — от твоего "подружиться" блевать хочется, понял, ублюдок?

— Это ты хорошо запомнил, — кривляется Забини. — Надеюсь, и ты больше меня не побеспокоишь… Спасибо за приятно проведенное время, карино.

От этого "карино" ноги у Альбуса практически примерзают к каменному полу сквозь ковер.

— Я думал, что ты догадаешься гораздо быстрее. Переоценил.

Ледяные корни поднимаются по ногам все выше, потому что Лоренцо Забини говорит с Алом ровным голосом Кипри. И смотрит его невозможными миндалевидными глазищами. И его безупречными руками стягивает со своей шеи цепочку с застывшей на ней морской каплей.

8.

Роуз появляется утром — не иначе для такого разрешили воспользоваться директорским камином. Ал слышит, как она приличия ради стучит в дверь, уже заходя в комнату, как что-то радостно голосит Скорпи и Роззи ему отвечает, но не хочет ни видеть, ни общать кого бы то ни было от слова "совсем". Кровать со скрипом прогибается под двойной тяжестью — Роуз и Скорпи без лишних реверансов плюхаются рядом.

— Ал, я даже не знаю, как сказать…

Скорпи вчера свою порцию откровений не получал, но видел, что брат вломился в башню сам не свой и от всех отгородился пологом кровати, а на вопросы однозначно буркал:

— Иди ты! — так что теперь и Роуз в курсе, что к Алу лучше подходить очень осторожно.

— Скорпи, Заглушку наведи. Ал, — ласковая рука треплет черную макушку, тянет за единственный седой вихор, — нам бы поговорить… Помнишь, я говорила, что имя Киприано Забини мне показалось знакомым? Я сначала думала, что встречала это имя у мамы в документах по ПМССу…

— По чему-чему? — ржет Скорпиус.

— По Психо-Магической Социализации Сквибов, долбодятел! Мамин проект реабилитационного центра… Я все равно, пока с ногой лежала, пересмотрела — не нашла…

— Я уже в курсе, что не было никакого сквиба! — рявкнул Альбус. — И отстань, пожалуйста!

Вчера он думал, что остудил голову, просидев на открытом окне, пока кто-то не прогнал, — и все равно вспылил на друзей…

— Так вот, — невозмутимо продолжает Роуз, — зато я вспомнила, где именно видела это имя. Я летом писала работу по высшим зельям, а мама разрешила покопаться в архивах, которые за давностью лет можно было поднять… Там кроме прочих были записи про синтез и апрбирование "Прегнатостим плюс"… ладно, проехали, короче, зелья, чтоб мальчик мог залететь, как девочка… нет, Скорпи, я не про квиддич. Так вот, там личное дело одного из участников эксперимента — Ал, я думаю, ты должен на это посмотреть.

Кожаная папка пахнула старым пергаментом и затхлостью, но все листки были как новенькие, а с пришпиленной колдокарточки смотрело лицо Лоренцо Забини. Правда, этой карточке лет так семнадцать минимум. И заполненный бланк сообщает, что перед ними — Дэниэл Лоуренс Каррингтон, двадцать два года, магглорожденный. Дальше — куча справок про отсутствие болезней и вредных привычек, еще множество слов, в которых Альбус путается, потом идут записи с датами, неделями и черно-белыми маггловскими снимками малопонятных клякс. Это сначала — малопонятными, но потом — все более похожими на карикатурно нарисованного человека.

Потом идет несколько пустых листков, и — копии. Копия заключения про какие-то недостающие клапаны, копия — подписанное согласие на досрочное оперативное родоразрешение в экстренном порядке, копия свидетельства о смерти Дэниэла. Еще бумажки — про дополнительные комиссии, про повторную серию экспериментов… И как финал — справка о рождении: Лоуренс Натан Киприано Каррингтон, пять по Апгар, девять по магоАпгар, второй родитель — официально неизвестен, оформлено временное опекунство на одного из кураторов проекта, в дальнейшем — постоянное на него же.

— Сказать, кто был куратором, или сами догадаетесь, нет?

— Здесь подписано. Куратором была Бьянка Забини.

— И знаешь, что самое интересное…

— Мне это не интересно, Роуз. Спасибо, но лучше бы ты вернула все на место, а то вдруг мама будет ругаться. Идите все, ладно?

— Ал, хорош валяться, лебедь умиряющий, у нас Зелья же счас, ты ж знаешь, как Лонгботтом опозданцев дрючит!

— Пропущу разок, ниче не сделается.

— Ты что, совсем больной, что ли?

— Я сказал, — Заглушка слетела, а по спальне прошел мощный ветер, — идите все!

Надо отдать должное, Роззи понимает Альбуса быстрее: сама убирается и за руку уволакивает Скорпи.

Альбус внаглую прогуливает уроки, предоставив Скорпи что-то самому врать и выкручиваться. Ни вчерашний вечер, ни эта ночь не поменяли ничего — все тухло, уныло и как будто выключилось что-то внутри. Так иногда машина едет с горки с выключенным мотором. Или инфернал бегает себе, бегает… Снаружи — все прекрасно и все работает, а изнутри — все холодное и мертвое. Не остается ни смысла, ни слов, кроме одного — Кипри. Кип-ри. Кип…

Ал никогда не умел плакать, потому что все больше смеялся, он умел терпеть, когда опрокинул на себя котел с кипящим зельем и когда в сентябре хаффлпаффский загонщик битой врезал ему по руке, он не раскисал, когда пропал Джеймс и было еще ничего про него не известно. И теперь — поздно уж начинать, только вот ледышки, вчера проросшие в ноги, двигались все выше, не иначе с током крови — доходили до рук — и руки делались холодными, доходили до сердца — и царапали по нему острыми краями, так что холодно и больно становилось уже всему и было никак не отогреться…

— Скорпи, да он простужен насквозь! — слышится откуда-то сверху голос Роуз. — Вали за медичкой!

4. Куррент мьюзик: Shura Labay — Три ирландские мелодии.

1.

Сколько Роззи не пинала его потом, припоминая недавнюю простуду, Альбус упорно продолжал шататься без шапки и в тонких кроссовках. Возможно, стремился уравновесить внутреннее состояние внешним. Система выработала свой ресурс и запустила механизм самоуничтожения. По крайней мере, ресурс был точно выработан — не осталось места ни для любви к кому-либо, ни для каких-то братских чувств к поганке Лили, с самого начала покрывавшей весь этот идиотский спектакль с Забини. А может, теперь у него есть отличное объяснение вечно красным глазам и окиданному лицу. Медичка ругается, что докатился и прокурен насквозь, тренер — грозится отстранить от квиддича на месяц-другой, после того как Ал несколько раз квасит морды остальным спортсменам. Последний способ, кстати, очень хороший, чтоб снять накопившуюся нервозность, жаль, никто другой этого не ценит, даже сокомандники. Даже Скорпи, однажды вместо разговоров и увещеваний вмазавший Альбусу в ответ.

Это, кстати, слегка отрезвляет. Чтоб Скорпиуса выбесить до такой степени — это надо стараться и стараться. Так что Альбус даже начинает подавать какие-то признаки жизни. Доползает до библиотеки, потому что с самостоятельными работами завал, который разгрести удается только с помощью Роуз, выбирается в Хогсмид, потому что сколько можно от себя прятаться, он даже извиняется перед равенкловцем, с которым подрался после тренировки, и они даже напиваются вместе.

Правда, с Лили Альбус теперь не разговаривает. Не так, как бывало во время ссор со Скорпи, с которым полаялись — полаялись — и помирились, а не помирились — Роуз втык выдаст. Мокрешка честно пытается сама воззвать к примирению, но получив свое "Отвали!", послушно "отваливает". С Забини, правда, общаться не перестает, и оба шляются по Хогвартсу в виде такой колоритной парочки упырей — бледных, неразговорчивых и готовых покусать.

Уже со слов Роуз Альбус знает, что именно Клумбочка подала Забини идею розыгрыша с близнецами, и даже пару раз — вроде как вместе с Лоренцо — демонстративно уходила гулять с напоенным обороткой (благо запасы семьи Забини всегда были впечатляющими) домовиком… Роуз мирить их тоже не торопится, справедливо полагая, что розыгрыш, во-первых — затянулся, во-вторых — вышел в итоге не таким уж безобидным.

Альбус со скрипом, но вытягивает учебу до приемлемого уровня, до темноты носится на квиддичных тренировках, и это помогает почти спокойно спать ночами, но в целом — плывет по течению. Медленно дрейфует невесть куда. Приходит, хлюпая полными снега ботинками и носом, уходит с сумкой с пергаментами и учебниками, смеется или ругается… Только когда опять снится веселый лохматый Кипри со своими вечными красной курткой, запахом моря и "Черного Капитана" и конфетами в руках, ледышки в сердце снова оживают и поворачиваются на пол-оборота.

Пьянка, отметившая собой середину февраля, становится рубежом. Вроде как уже и месяц миновал после такого громкого расставания с Кип… с Забини. Находясь не сильно в трезвом уме и наблюдая картину тотальной разбивки народа по парам, Альбус решается на отчаянный шаг — пишет письмо на имя Кипри: вдруг все-таки произошла ошибка и Лоренцо просто пронюхал про приключения брата-близнеца и внес в них свою лепту?

Ответ приходит всего-то через полчаса:

"Аль!

Если это действительно попытка примирения, а не бродящий в твоей голове виски, то как попасть в Слизеринскую гостиную, ты помнишь. Было бы здорово, если бы пришел.

К."

Это "К", косое и похожее на тройной росчерк шпагой, потому что все черточки наползают друг на друга — будто шрам-след от прежних, это "Аль", будто легко скатившийся мятный шарик — даже дышать тяжело. А идти куда-то — задача вовсе неподъемная.

Это хорошо, что с антипохмельным у Алана нет проблем…

2.

Разнообразие в природе — вещь несомненная. Февраль, сбесившись, закидывает мокрым снегом, а март — поливает ледяным дождиком. Кажется, в мире осталось всего два времени года — или осень, или зима.

Альбус в который раз простужен после квиддичной тренировки, когда в выходные па забирает всех троих домой; будто в издевку — отправляются туда камином из местной гостиницы.

Если честно, то вообще непонятно, с какого перепугу их-то понадобилось дергать из школы посреди семестра, чтоб явиться в дом Тонксов в полном составе. Сюрприз шит белыми нитками: троюродный брат Тедди все-таки собрался сделать официальное предложение Викки Уизли, а имея в активе бабушек Меду и Циссу, спустить это дело на тормозах не удается.

Эти "случайные каникулы" Ал с самого начала окрестил как неудачные: его раздражает необходимость таскаться в парадной мантии и говорить дежурные вежливости малознакомым родственникам, веселье и поздравления сплошь наигранные, а дома по сравнению с зимой на редкость неуютно. Когда вечером все приходят сюда, то почти идеальный порядок в комнате и отглаженное прохладное постельное белье производят впечатление гостиничного номера. Все неуютное, нежилое, а обживаться заново смысла нет никакого, потому что завтра уже уезжать. Отец выглядит на редкость паршиво, будто состарился, широкая, на несколько размеров больше, чем нужно, рубашка только подчеркивает начинающий выпирать живот — и чего он прячется? Еда у него в тарелке какая-то на редкость неаппетитная, а вместо привычных чая или сока в стакане пакость с названием "витаминный коктейль" — от такого, может, ноги и не протянешь, но вид будет точно такой, какой есть. Па — взвинчен после гостей, а поздно вечером они снова ругаются у себя за дверями, явно за последнее время расхолодившись, и потому — не поставив заглушку.

Па что-то брякает про две извилины: одна — шрам от Авады, одна — след от аврорской фуражки, потом — топот по коридору и блюющие звуки из ванной — доругались. Потом — камином приходит мама Роззи, не слишком заморачиваясь на приличия, в домашних шлепках и костюме, и не заморачиваясь же, ругается на обоих, особенно на отца.

Когда все утихает, Ал тихо просачивается на кухню с робкой надеждой дернуть снотворного и до завтрашнего отъезда выпасть из этой реальности. А еще лучше — еще и прихватить снотворного с собой в Хогвартс, чтоб избавиться от безумия итальянских снов, после которых он просыпается или в слезах, или с рукой под пижамными брюками, потому что дурная голова и никак не желающее отвыкнуть от регулярной разрядки тело все же берут реванш… Мелькает мысль, что можно б было с помощью этого снотворного избавиться вообще от всего, и это, наверно, будет похоже на то, как просто заснуть и ничего не чувствовать, но уж ее Альбус гонит метлой поганой — он хорошо помнит, как переживали пропажу Джеймса.

На плечо опускается рука:

— У тебя точно все в порядке, Ал?

— Отличнее быть не может.

Точно, все отлично. Попасться с пузырьком "Ночной Феи" — прекрасней некуда! Кто знал, что па понесет курить на черное крыльцо, а не на балкон?

— Извини, что так скомкано, Альбус, но, может, хочешь о чем-то поговорить?

Говорить Альбусу ни о чем не хочется, хотя разных слов про чужое вранье и собственные ледяные иголки в сердце скопилось порядочно, но от этой теплой ладони лед немного подтаивает — как раз, чтоб смочь выдохнуть и выдать только что пришедшее в голову решение:

— Можно мне будет уйти после пятого курса?

— Куда это ты?

— Куда угодно… в колледж, наверно, а не получится — значит, работать.

— А с чего вдруг, если не секрет? С учебой вроде как без проблем пока, отец вон и не так отжигал…

— Она мне все равно еле дается. А с некоторыми людьми там общаться не хочу от слова "абсолютно". Хватит, наобщались и пошли вон.

— Ал… если захочешь действительно поговорить — обязательно скажи. А с переводом в колледж или еще куда-нибудь — придумаем…

3.

Ничего особенного ночной разговор с па не приносит. Ничего, кроме абсолютно внезапно пришедшего подобия успокоения. Решение — это уже половина дела, а оно у Альбуса есть. На этой волне он возвращается в Хогвартс настроенным почти весело и с той же идеей подкатывает к Роуз, не спросит ли она у отца насчет вакансии в магазинах где-нибудь ближе к июлю. Роззи, конечно, удивилась, но узнать обещала. Правда, прямым текстом намекнув, чтоб для начала все же постарался не завалить СОВ, а потом уже ударялся в панику. И даже притаскивает свои старые конспекты:

— Валяй повторяй по этим, вдруг что в голове да осядет…

И оставшийся день и вечер очень напоминают "старые добрые времена" декабрьской давности, когда была общая комната с общим ключом, и бесконечные "Не знаю, что там лежал за пирог, но я его слопал. Я там под чарами кексы оставил взамен!" и "Народ, хватит носки раскидывать — я без противогаза их убирать не буду!"

Веселый вечер портит Лили. Она все так же таскается в неучебное время в старой толстовке Чарли, разве что отстиранной, и потому благоухавшей уже не так сильно, но делавшей саму Лили, непомерно вытянувшуюся в последнее время, похожей на поганку на тонкой ножке. На двух ножках, если точнее, а поганкой она была и по жизни. Она вламывается в гостиную, бесцеремонно лезет к камину, чтоб греться, и, улучив момент, бросает Альбусу тихое:

— А ты, между прочим, козел бесчувственный!

— Это с чего вдруг? — Альбус даже удивляется этой наглости.

— Ларри в лазарете. По ходу, опять пытался отравиться.

— Опять?

Лили испуганно зажимает себе рот.

— Что за "опять"?

— Вообще-то я не должна была слышать, просто Бьянка, когда ругалась, не думала, что кто-то еще поймет, Ларри же немного занимался со мной итальянским, а слышно было очень хорошо, а она ругалась, чтоб Ларри больше не смел даже заикаться о подобных вещах, что компоненты, которые Ларри заказал, она, слава Борджиа, помнит все до единого, и лучше собственноручно прибьет единственного внука, и даже готова заставить дать Непреложный обет…

— Я скорее поверю, что он французским с тобой занимался. С языком.

— Козел. Я тогда в октябре так перепугалась за него, а тут опять… Я думала, он просто болеет, а теперь в лазарет попал и родителей собираются вызвать…

У этого курса совмещенные занятия у Гриффиндора были с Равенкло — что-то там было с неравномерным количеством учеников по разным факультетам, и в последнее время Ал не раз благодарил за это Мерлина, потому что в лишний раз пересекаться с Забини не хотелось. А на общих лекциях по чарам и "вышке" — да мало ли кто там еще сидит…

— Ал, — бормочет вдруг Клумба на ухо, — ну дойди ты до него, чего тебе стоит, я же не прошу мириться или еще что-нибудь… Ну пожалуйста, дойди…

Альбус наградил сестру легким подзатыльником и хотел ответить что-то в духе "Я уже и так с вашими розыгрышами дошел. До ручки". Но тут, будто нарочно, вспомнилось про всякие "недостаточные" клапаны; Ал, конечно, периодически мог в пылу беседы и пожелать Забини сдохнуть, и еще что-то, но это было, конечно, не всерьез.

— Хрен с ним, — выдохнул он. — Ты от меня все равно не отстанешь ведь. Но если опять прикалываетесь, то лучше сразу колись или прячься. А найду — люлей получишь.

В этом году медичек было двое — мадам Помфри собиралась на пенсию, а новенькая, молодая и сдобная, вроде как этот год еще доучивалась, проходя практику в Хогвартсе и попутно без спешки перенимая все дела. Альбус очень рассчитывал, что дежурит именно молоденькая, потому что бабка могла и турнуть того, кто заявится сюда с визитом в неурочное время. Наверно, первая еще сама не забыла, как была школьницей, потому что время от времени покрывала тех, кто внезапно заболевал недоученной к контрольной темой, или девчонок с их недомоганиями, когда вроде и причины нет, а отлежаться день требуется дозарезу…

Медички были все в сборе, так что пришлось поспешно говорить про простуду — даже врать не пришлось практически. Помфри покивала, поворчала, что некоторые мнят себя настоящими мужчинами, потому что вечно доводят дело чуть не до Мунго, и отправились к шкафам за зельем.

— Мисс Парсел, а можно… можно мне к Забини?

— Вот как? — удивилась она. — Ну, Мерлин с тобой, раз так… отвлеку старушку на попить чая, чтоб не ругалась особо. Вам полчаса-то хватит?

Проскользнуть в палату оказалось делом не таким сложным, но уже здесь, в бледной недотемноте с причудливыми тенями по углам и слабым дежурным светом от ночника в форме маленького солнца, сделалось не по себе.

— Забини! — тихо позвал Альбус. — Спишь, что ли?

И малодушно понадеялся, что "тишина ему будет ответом". Но вместо этого из-за ширмы донеслось шуршание и показалась долговязая фигура в местной серой пижаме:

— Аль, ты?

4.

— Клумба сказала, ты отравился, — Альбус не знает, с чего начинать разговор, и потому брякает первое, что пришло в голову.

— Клум… Лили опять перепаниковала и напутала! — отмахивается Кипри… Лоренцо Забини. — Я приболел немного и сказал, что, может, чем и отравился, а она тут развела панику…

— Все-таки наврала про яд, — подводит итог Альбус, — что ты разок в октябре уже пытался…

— Ничего я в октябре не пытался! — Забини, сидевший на кровати, взвивается гиппогрифом. — Меня тогда бабушка просекла, потому что сдуру заказал все у знакомых… и это совсем не яд был даже!

— Ну-ну…

— Не "ну", если бы было нужно, я бы смог!..

Без своих шикарных шелков и бархата, самым паршивым образом ему не идущих, и без тонн приглаживающего средства на волосах, Забини гораздо больше напоминает прежнего Кипри. И мельтешит точно так же — так, что Ал поневоле тянется малость удержать это жестикулирующее нечто, поймав его руки своими — как раз, чтоб зацепиться памятью за несколько бледных полосок, которые летом так выделялись на фоне загара. И Забини сразу стихает, будто прочитав мысли:

— В десять лет. У отца как раз появилась эта… эта. Собирались жениться. Я даже не против был, она же веселая такая была и конфетами угощала. А сама отцу прямым текстом однажды сказала, что лучше бы меня услать не в Хогвартс, а куда-то в Шармбатон, потому что хотела бы, чтоб у него были родные наследники, которые поедут туда учиться... Прав ты насчет ублюдка ведь…

Забини зябко ежится и забирается под одеяло. Подумав, пододвигается, освобождая край в качестве посадочного места.

— Ну, и психанул тогда… Бабушку жалко, так ей нервы трепанул, и отцу тоже… с этой-то он все равно расстался после такого, и пошел по-быстрому документы на себя переписал все, чтоб было честно...

— У тебя руки ледяные. Кой дементор тебе вздумалось так меня дурить?

Осторожно, но тем не менее, Ал едва не ползком устраивается на чужой территории.

— А что я должен был делать, если у тебя к тому времени на меня только один рефлекс был — бросаться в драку? — Забини ведет речь так, будто говорит о вещах само собой разумеющихся. — А тут Лис как раз и сокрушается, что у вас со Скорпиусом такие волосы разные, а то б были абсолютно похожими и можно б было устраивать всякие розыгрыши… Я же не знал…

— Что я поддамся на эти тупые шутки? Я, знаешь, не шутил, между прочим…

Забини никнет и едва слышно выдает:

— Я, между прочим, тоже, карино мио… никогда.

Из-за темноты не видно его лица.

— Что за дрянь тебе тут напрописывали? У тебя руки просто ледяные.

— А кто их знает, вроде обычных витаминок и тому подобного. Я мерзну почти всегда.

Недоговоренное "теперь" повисает в воздухе.

— Я хотел сказать, что, наверно, уйду после пятого… давай сюда лапы.

Альбус греет руки Забини в своих — красивые, почти девчоночьи руки непутевого родственника Борджиа, то просто растирает, то потом дышит на них, и Забини как раз именно в этот момент тоже становится надо на них подышать. И в тот же момент за ширмой тоненько покашливает медсестра:

— Пора, а то нам сейчас всем влетит!

— Не уходи, — просит Забини.

— Помфри убьет.

— Из школы не уходи.

— Да что мне сделается.

— Мальчики, разбегаемся. Обмен заразой продолжите потом!

— Аль, — Забини ловит его за край мантии, — Аль, карино…

Один короткий поцелуй — слабый и с невеселым привкусом зелий.

-Выпустят — поговорим! — обещает Ал и выметается, потому что старушка Помфри уже шаркает сюда по коридорчику. Как раз времени, чтоб только-только выскользнуть за дверь.

— Что Забини? — спрашивает Помфри у мисс Парсел.

— Спит, — врет та. — Все в порядке.

— Ну и хорошо. Пойдем, поможешь мне кое-что там разобрать, Фиа… Спит — это хорошо… бедный ребенок…

В гостиную Альбус возвращается с полной сумятицей в голове. Почти что мирный разговор с Забини, это его "я бы смог", "бедный ребенок!", брошенное за дверью, холодные руки, которые так и не удалось согреть совсем, "Аль, карино мио!", губы и дыхание рядом, отчасти — снова всколыхнувшаяся злость, отчасти — готовность в любой момент кинуться обратно даже через врачебный кордон. Последнее с каждым шагом прочь все сильнее лидирует.

Лили так и задрыхла, не дождавшись Альбуса — поперек самого ближнего к камину дивана в гостиной Гриффиндора, кутаясь в серое убожество и смешно надув щеки, будто разобиженная мышка, зато Роззи и Скорпи не спят… очень не спят. При виде Альбуса, правда, спешно отлипают друг от друга, очевидно, щадя чувства, и выдыхают хором дружное:

— Ну?

Очевидно, не в курсе похождений Ала только глухой. Ну Мокрешка, трепло… А губы сами расползаются в улыбке:

— Все хорошо… ну… почти… то есть вроде бы… хотя в рыло я еще дам ему… это пока всяких убогих не бью…

5.

Все хорошо оказывается действительно сильно "вроде бы". В понедельник Забини на занятиях не появляется, потому что отправляется в Мунго.

Хоть головой о стенку побейся:

— Ну почему каждый раз вся ерунда именно со мной?!

— Это, — ехидничает Скорпи, ядовитый, как и полагается, — в отместку тебе за то, как я зимой две недели без Роуз на стенку лез…

Но глаза у Скорипиуса тревожные, и, поваляв дурака, он делается серьезным:

— Не дергайся ты так, было бы что-то действительно страшное — тут бы вся школа на ушах стояла сейчас.

Скорпи не хуже Альбуса помнит про клапаны, недостаточность которых может внезапно прийти к слову "декомпенсация". Смысл у сложных слов, в общем-то, один…

"Кипри… или хрен как тебя там, не смей сдохнуть…"

Лили выглядит абсолютно обескураженной и как никогда сильно расстроенной и снова разводит сырость, но исключительно в пределах гриффиндорской башни. Как только за ее спиной закрывается дверь, ведущая в красно-золотую гостиную, Клумба снова становится прежней. Кажется, истинное слизеринство младшей сестры проявляется в полной мере лишь сейчас, когда она неведомыми интригами умудряется держать весь факультет в своих тощих лапках. У "змей" вечно шла какая-то борьба за власть, и теперь, когда исчез Забини, склоки пошли те еще. Пошли бы, если б не Лили, похоже, задавшаяся целью сохранить "империю" до возвращения своего друга. Даже на профессора Уизли она отвлекалась гораздо меньше, к несомненной радости дядюшки Роуз.

По последним сводкам от той же Роззи, профессор был почти готов уйти из Хогвартса. Потому что во время последней отработки Клумба в ответ на то, что играет в нехорошие игры, умудрилась выдать, чтоб профессор не разменивался на мелочи и чтоб она не продолжала нарываться, выдал ей отработку сразу до конца года. Тем более, что ничем нехорошим они все равно не занимаются.

— Мне уже заранее жалко дядю Чарли, — сетует Роуз. — Если Лили уже сейчас пытается под себя Слизерин построить, то что будет дальше, если у нее эта блажь не пройдет?

Время проходит за учебой и прочими делами, только, пожалуй, Альбус все так же эти дни по большей части переживает и бесится на то, что наконец-то соизволило выкатиться солнце — потому что на душе тучи еще остались. Пожалуй, хорошо это только тогда, когда речь заходит о квиддиче, потому что летать по хорошей погоде одно удовольствие, и вся гриффиндорская команда кушает этого удовольствия полной ложкой — потому что финальная игра с "барсуками" ближе с каждым днем. А команда у них, у "барсуков", в этом году сильная, плюс как никогда грязно играющая — осенью Альбусу уже сломали запястье битой, прочих тоже тут не жалели... Еще Ал вспоминает, как мечтал протащить Кипри на квиддичный матч — и радуется, что теперь прятаться не нужно. То есть, конечно, Забини уже видел его летающим за все курсы много раз, но теперь, когда почти помирились…

Картина с квиддичной душевой абсолютно внезапно нарисовалась перед глазами во всей ее пенной красе. А можно еще выпросить у Роззи пароль от ванной старост… хотя нет, туда наверняка ломанется в ее компании Скорпиус… кажется, если теперь встрясок никаких не ждет, то опять надо будет озаботиться съемом комнаты!

В день возвращения Забини у Альбуса все валится из рук, и он как никогда жалеет, что в отличие от Мокрешки, слишком жестко под контролем у Роуз и не может сбежать с уроков, тем более последней парой идет лекция по высшей трансфигурации, а исчезнуть с нее можно только лежа в уютном деревянном ящике — народ и из лазарета иногда ковылял, дабы погрузиться в дивный мир магических формул…

Так что он только успевает дойти до выхода, чтоб увидеть, как Клумба и Кипри… Лоренцо… словом, Забини шагают к Хогвартсу едва ли не за руку. Забини гораздо больше похож на Кипри, наверно, потому что пальто нараспашку выглядит абсолютно маггловским, а кудряшки зачесаны и прилизаны совсем не так тщательно, как обычно. Лили же разом теряет всю обретенную было серьезность, бестолково прыгая по оставшимся с короткого ночного дождика лужам в огромной толстовке и резиновых ботах до колен:

— …а у Гебы такие котятки! Чарли чуть с ума не сошел, когда увидел, как я с ними глажусь, — глаза по тарелке и шепотом: "Не делай резких движений, отходи"… А потом Геба на бок — плюх! — типа, ползите сюда, малышня, питаться будем, а мордасу мне на коленки: теперь меня гладь! У него потом, наверно, на нервной почве говорунчик приключился, сказал, что видит, как я там в загоне у мантикор расположилась, и думает, насмерть меня Геба порвет или нет и что тогда делать, сразу авадиться или еще авроров позвать…

— Эти котятки тебя, Лис, не только обслюнявили, похоже. Как там тебя называют — Клумба? Клумбу нашу тут явно удобрили…

— Хе, — не обижается Лили, — это я еще до конюшни сегодня не дошла, тогда б точно сразу в мойку, не доходя до гостиной пришлось бы. Пойду у Розы пароль стрясу, что ли. Чтоб нашим хмыкалкам лишнего повода не давать. Ал, привет!

— Привет, Мокрель. И ты… ну, привет типа…

6.

Неудивительно, что практически сразу после этой "встречи на Эльбе" Лили вспоминает о каких-то собственных делах и попросту сбегает, оставив Альбуса один на один с Забини.

Они оба мнутся, придумывая, что бы сказать, Кипри шарит по карманам — и будто маггловский фокусник, выуживает оттуда пригоршню лакричных трубочек:

— Хочешь?

Трубочки эти с мятной нугой внутри, а все вместе — нечто эпическое и сильно на любителя, но Альбус ловит его за запястье и собирает конфеты прямо с ладони — в шутку, а потом уже, обалдев от биения пульса под тонкой смуглой кожей и обточенной холености, проходится языком по подушечкам пальцев. Слышит сдавленный писк Забини — в сочетании с широко распахнувшимися глазами и полуоткрытым ртом зрелище получается что надо! — и выпускает. Будто все так и было.

— Вкусно, — совершено честно сообщает Ал. — Может, прогуляемся?

И они честно просто прогуливаются, Забини отмахивается на вопрос про Мунго, что опять все перепаниковали и дело было за простым обследованием, а теперь придется еще и нагонять:

— Я же, в отличие от некоторых, не могу себе позволить быть даже вторым в классе…

— В отличие от некоторых, я не выеживаюсь, чтоб доказать всем невесть что…

Эти игры, бесконечные танцы друг вокруг друга повторяются несколько дней подряд. Пошипеть, покритиковать, слегка пообжиматься и разбежаться, еще не сказаны окончательные слова, знаменующие примирение, а организм вовсю деликатно напоминает: "Хозяин, ты что, сбесился?!" — и заставляет снова почувствовать себя подростком. Видения с квиддичной душевой становятся такими красочными, что если бы не Заглушука, то соседи бы точно отправили Ала ночевать на коврик у камина.

— В воскресенье финал, — сообщает Ал Забини.

Тот только ухмыляется в ответ на повисшее в воздухе немое "Ты придешь?":

— Что ж, стоит посмотреть. Хотя бы ради того, чтоб увидеть, как "барсуки" вас размажут…

Кипри снова невозможно вызывающе яркий, хотя и прячется под бесконечными мантиями и свитерами, в которых выглядит совсем не так ловко, как в летней майке и рваных джинсах. Но манерные речи и жесты в исполнении Забини выглядят совсем не раздражающими, скорее — откровенно похабными. Кажется, он просто устраивает Альбусу проверку на прочность — на сколько еще хватит ему выдержки, чтоб не зажать Забини в ближайшем углу? "После квиддича, — думает Ал, — ты у меня неделю потом не сядешь…"

Пожалуй, на квиддич он рвется с такой силой всецело из-за предвкушения этого финала. Хотя, конечно, просто кружок мимо слизериских трибун, откуда машет руками Лили и Забини посылает царственный кивок (на него можно вполне законно ответить привычным непристойным жестом), — это тоже неплохо.

"Барсуки", как обычно, бешеные, Скорпи успевает словить битой, а у мелкого ловца дымятся от вскользь прошедшего проклятия волосы. Алу тоже не дают заскучать у колец: что ни говори, а противники слишком сильные, только и успевай поворачиваться. И даже виртуозные пляски на метле не всегда спасали от мячей, а гриффиндорская удача не смогла спасти от Энди Финнигана, здоровенного семикурсника, на излете так пнувшего по метле Ала, что кувырок был обеспечен — прямо в столб, а потом, очевидно, плохо соображая ушибленной башкой, по нему же Альбус и съехал вниз.

Кто с метлы не летал — тот в квиддич не играл. Когда перед глазами слегка отмигались синие звездочки, то вокруг уже успел сгрестись разный народ, а Скорпи, с лицом нежного фисташкового оттенка, старательно косился в сторону и мягко удерживал Альбуса:

— Не смотри туда, не смотри…

Альбус все же посмотрел — туда, где заканчивался рукав квиддичной мантии, — и лучше б он этого не делал. И лучше б этого же не делал и Забини, прискакавший на поле бешеным фестралом, потому что Кипри начинает мееедленно оседать на подстриженную травку поля.

Первая мысль, что приходит в голову Альбуса потом, — это: "Ну ни хрена себе отметили победу!" Костерост гоняет под кожей мелкие раскаленные угольки, на башке переливается и булькает внутренностями пакет со льдом… Благо, хотя бы торчащую кость и прочие прелести упрятали под повязку с глаз долой. "В третий раз за этот курс, просто традиция уже…" А третья мысль беспокойно вилась на подкорке все это время: "Кипри!"

— Кип…

Во рту горько и сухо, а Забини будто ровно и ждет этого зова, чтоб появиться рядом со стаканом минералки:

— Ты как?

— Сам, что ли, не видишь? — от запоздалого испуга Альбуса всего передергивает:

— Ты вообще зачем туда поперся?

— Как…

— Что тебя туда понесло вообще, если и так плохо было, а еще и на молотиловку эту полюбовался?!

Кипри нервно прижимает руки к лицу:

— Как их вообще могли выпустить на поле? Это же нельзя так!.. Я думал, что умру, когда увидел, что там у тебя…

— Не смей больше так лезть!

Для убедительности надо было бы слегка встряхнуть Забини, но сил хватает ровно чтоб слегка поймать его за воротник:

— Не смей больше пугать меня так!

Лицо у Кипри вдруг снова наливается бледностью.

— Кип… ты чего?

Забини моргает, морщится.

— Что, опять сердце? Да не молчи…

— Пусти, придурок!

Из бледного Забини делается густо красным, отпинывает Альбуса — по счастью, хотя бы ноги целы! — и кидается за дверь. Судя по звуку, его попросту стошнило.

Альбус ковыляет следом — Забини умывает под холодным краном лицо. Слипшиеся светлые кудряшки надо лбом и темные тени под глазами…

— Ни хрена это не сердце, да? Залетел?

Та половина лица, что видна Альбусу, становится снова красной, и Кипри брякает явно первое, что взбрело в голову:

— Я нечаянно…

7.

— Зелье. Тогда, в октябре?

Забини помотал кудряшками:

— Нет. То есть да, я хотел, но Бьянка меня поймала, и я ничего–ничего не упел… Я честно, я сразу после Самайна хотел рассказать… я просто думал, если ты прогонишь, то хоть что-то хотя бы оста…

— Идиот. Мерлин, что же за идиот…

— Если бы ты тогда меня погнал, я хотя бы смог жить дальше…

— Придурок суицидальный! Я спрашиваю, какого хрена на поле полез? Бладжером по какому-нибудь месту получить хотел?

— Сам идиот! Мне, значит, на твои ошметки шоколадно было любоваться?

Перехватить начинающуюся истерику получается плохо, но Забини затихает и сам:

— Извини, не хотел срываться. Пожалуйста, вернись на место, карино.

— А ты?

— Как-нибудь. Уйди, пожалуйста.

— Щаз. Пошли, сядем, а? Башка чугунная просто…

Кипри — Лоренцо послушно переключается, лезет помогать дойти обратно, и оба в итоге от этого мельтешения чуть не рушатся на полпути. А уже в палате Альбус тянет Забини сесть рядом с собой и здоровой рукой прижимает покрепче:

— Гадские же у тебя розыгрыши все выходят... только, по ходу, в этот раз ты сам себя разыграл. Твои-то все уже в курсе?

— Не… Отец в Японии пока что, Бьянка ему сама потом скажет… Она хочет, чтоб я после этого курса во Флоренцию перевелся. Медички в курсе обе, декан с директрисой — ладно еще мне предполагаемую дату записали на зимние каникулы, а то бы трындец всем настал бы феерический… Хотя "пасти" все равно теперь будут.

— Как — во Флоренцию? — улавливает Аль главное. То есть — в Италию?

— Бабушка сказала, лучше доучусь там…

— Приплыли… — Альбус стукается затылком в подушку, и перед глазам действительно на мгновение начинает плыть. — А ты — что?

— Дио, а что я ей мог сказать? Во-первых, увезет и не спросит, потому что несовершеннолетний, а во-вторых, снова начнет плакать, а у меня все переворачивается, не могу видеть… А про тебя рассказать, так ты — не я, она тебя своими руками проклянет, когда докопается…

— То есть уже даже не "если"… Ну ты, Забини… устроил нам веселую жизнь!

Неизвестно, что там Бьянка, а сам Забини сильно близок к тому, чтоб начать слезопролитие. "Гадские гормоны!"— припоминаются слова па — правда, там было не "гадские", а просто созвучно…

— Тсс, Кипри… разгребемся. Сами наворотили, самим и расхлебывать…

Тепло, идущее от Забини, разбегается по всему телу. Чтоб было удобнее греться, Альбус жертвует ему край одеяла:

— А то снова холодный весь.

И здоровой рукой тянется поверить, везде ли его Кипри такой же замерзший. Лицо — еще горящее после недавних разговоров, щеки и нос — румяные, губы — опухшие и все такие же сладкие, как раньше, кадык и шея — все такие же чувствительные, разве что малость исхудавшие с зимы — и неудивительно, если половину жратвы выблевывать, не так отощаешь…

Возле пояса (брюки у Забини оказываются на резинке) рука замирает:

— Можно… можно я…

— Да там еще и не заметно почти, — гулким шепотом отвечает Кипри, но накрывает его руку своей. И будто все больше обтаивая, начинает отвечать все смелее…

— Мля! — орет нечаянно прижатый за больное Ал и роняет с головы пакет — холодное крошево изо льда через лопнувший шов разлетается по полу.

— Мля, — соглашается Забини. И первый начинает смеяться.

Они веселятся до слез, правда недолго — на звуки истерического ржания сюда мчится мисс Парсел. Мчится, мчится, потом едет на ногах, а потом — едет на широкой пятой точке и собственной белой мантии.

— Мля… Ой, блин!

Ситуация все больше напоминает не слишком умную комедию, когда всех приколов — это кто-то на себя рушит бачок унитаза, но смех теперь уже на три голоса.

— Ясно… — отдышавшись, вздыхает она, взмахом палочки убирая лужу с пола и возвращая пакету первозданный вид. — Ясное с вами дело…

— Мисс Фиона, миленькая, не выдавайте! — бросается к ней Забини. — Тут ведь и так нам ступить в сторону теперь не дадут…

— Дети, — бормочет медсестра, — такие дети… сами уже детей делать начали, а мозгов так еще и нет…

Пакет со свежими ледяшками снова не очень ласково плюхается на макушку Ала.

— Болтать не буду, только давайте и вы меня не подводите, нечего здесь дом свиданий разводить. У вас, может, и любовь-морковь, а для меня — дело практически подсудное…

— Спасибо, мисс Парсел!

— Давай, Забини, шагай к себе, там под дверями твоя "первая леди" извелась вся — она проводит. Витамины свои не забывай.

— Спасибо, мисс Парсел!

— Иди-иди…

И еще несколько слов на латыни, которые Альбус не разбирает.

8.

Забини отстраняют от должности старосты. "По состоянию здоровья!" — так вот обтекаемо формулирует директриса. В действительности же все привилегии у Лорецо Забини сохраняются, хотя разговор с деканом у него явно получается не из легких: профессор Лонгботтом дама была суровая и очень строгих правил.

— Ну и хрен с ним, — если Забини и расстроен прощанием со значком старосты, то совсем чуть-чуть и вида не подает. — Больше свободного времени будет…

Насчет "свободного времени" он, конечно, погорячился, потому что Лоренцо действительно ненавязчиво, но практически постоянно "пасут" преподаватели. Еще, конечно, есть и постоянные маячки сигнальных чар, но Забини сносит их теперь на раз своей шалящей магией.

Это, конечно, упрощает жизнь, но все встречи тет-а-тет становятся короткими и торопливыми, в то время как душа и тело жаждут любви долгой и жаркой. В Хогсмид же выход тоже запрещен, по тому же "состоянию здоровья". С одной стороны — это такое проявление заботы и беспокойства, потому что по дороге до деревни и в самой деревне может случиться все что угодно, с другой — можно взвыть от досады, потому что такого контроля никому в жизни не снилось.

Единственным "приютом" становится в какой-то мере Хаффлафф, куда можно напроситься "в гости" к Алану: Алан то ругается, то ржет, но комнатой делится, благо обитает там один. Это хорошо. Плохо, что пересечься так надолго раз в неделю, и даже не у себя — это все-таки мало и все-таки в гостях. В Хогсмиде было гораздо лучше — с обшарпанным полом, не закрывающейся до конца дверью в ванную, но с возможностью полностью распоряжаться своим временем, а не только пока Алан не устанет общаться с народом и играть в гостиной.

Детей из чистокровных семей всегда обучали искусствам, но среди них, как и среди магов попроще, удивительно редко встречались художники, писатели или музыканты. Алан Хаггети с его вечной скрипкой был приятным исключением; особенно приятным после того, когда однажды, еще первокурсником, оторвавшись от своих вечных гамм, сыграл для старших "Виски в воздухе" — почти с тех пор и повелась традиция с Хаффлпаффскими посиделками. Только сейчас, на пятом курсе, Алан верховодил ими уже сам…

А Альбус все думает, как быть с отъездом Кипри во Флоренцию, но ничего умнее не надумывает, как в каникулы отправиться в дом Забини и открыто поговорить с отцом и бабушкой Кипри, обсудив ситуацию и свои на нее взгляды.

Роуз (естественно, и Скорпи тоже)с самого матча в курсе сложившейся ситуации, Роззи уже высказывает, что с тем диким количеством отмазок, которые она за все годы придумывала для близнецов, ей впору после школы идти на адвоката. И не учиться, а сразу работать, потому что опыт колоссальный. Еще — сокрушается по поводу учебы Ала, потому что уходить после пятого курса, чтоб иметь возможность работать, совсем нехорошо, что оба слишком молоды, чтоб создавать семью… Но в итоге — передает Алу согласие на работу от мистера Уизли, а сама — обещает "что-нибудь придумать", ища "подстраховку".

"Поиск" оказывается совсем недолгим, всего неделю. Как раз, чтоб успеть почти насмерть поругаться с Забини, у которого вместо нервов теперь те же скрипичные струны, оба раза наполучать втык от Лили (опекающей друга с маниакальной заботливостью и только временами теперь переключающей внимание на профессора Уизли и его подопечных), и оба раза помириться, потому что даже просто в отсутствие своего Кипри Альбус ощущает себя фантастически нецелым, будто без руки или будто только что оторвал от себя часть души на хоркрукс.

Они прячутся ото всех, Ал снова и снова согревает мерзнущие руки Кипри, согревает его всего, они иногда даже просто сидят, тесно обнявшись, и держа переплетенные ладони на еще не выступающем животе, и всем существом ощущая чужое биение магии…

Роуз ловит Альбуса сама. Довольная, будто от пуза нажравшийся ворованной рыбы книззл.

— Я никогда бы не подумала о таком моменте, но тут недавно случайно разбирала сборник юридических казусов с начала прошлого века… Просто книжка просто интересная попалась про разные споры, ну, там, крупа нечаянно натравили, или колодец одна соседка другой прокляла, или еще — там разбирали случай спора за наследство в похожем на ваш случае… Короче, я вспомнила, что мне показалось странным в "деле Каррингтона"! На момент начала эксперимента у него были живы родители и младшая сестра, а когда все закончилось, то не было никаких упоминаний про то, что хотя бы один из родственников заявил свое право на опекунство над Лоуренсом — а ведь оно было первоочередным! — равно как и не было никаких прочих бумаг, скажем, об отказе…

— Ты думаешь — что?..

— Что угодно, Ал. Другой вопрос, что в случае попытки оказать какое-то давление на Забини, можно будет вспомнить и про них… а для начала — нехило б их хотя бы разыскать.

9.

Кстати, адрес Каррингтонов находит тоже именно она — через маггловскую адресную службу:

— Раз был магглорожденным, значит, следовало поискать его родителей, прежде всего, у магглов… просто как-то в голову пришло!

Роуз очень смущается своих успехов, а про "просто в голову пришло" — это любимая поговорка. Альбусу даже досадно иногда становится, что все умные мысли так спокойно забредают к ней и игнорируют всех остальных.

Адресов оказывается всего одиннадцать, и все, кроме двух, — с телефонами, так что проблем с поисками в этом направлении быть не должно, и Альбус немного успокаивается. Немного. Потому что на каникулы запланировано, кроме прочего, общение со своими родителями и с отцом и бабушкой Забини.

— Только предупреди, когда соберешься во всем признаться им! — просит Лили.

— Что, хочешь запечатлеть на камеру?

— Не… они просто будут малость прифигевшие, а я тут выйду и спрошу: "А можно мне будет котеночка взять?" Авось, разрешение и подпишут…

— Тебе что вдруг взбрело такое? Они и так не откажутся.

— Увидят — откажутся! А Чарли, задница, рогом уперся, не хочет мне Кусастика отдавать без письменного разрешения, жадно ему, что ли… Его ж в питомник брать отказались: уши не так поставлены и на хвосте острие не той формы…

Это смешно, и помогает в какой-то мере отвлечься от нервов из-за предстоящего разговора. Альбус вообще в последнее время становится едва ли не чересчур издерганным, в то время как Забини, похоже, впадает в ступор. Вокруг Лоренцо само время как будто замедляется, наверно, потому что сам он становится все медлительней. Он теперь может замереть на полуслове, будто прислушиваясь к чему-то, и движется по-кошачьи плавно, и становится таким же ласковым, как кошка, и таким же ненасытным.

Он настаивает на своем участии в поиске родственников и первый предлагает проехаться по адресам, тем более что оба, которые без телефонов, — в одном из пригородов Лондона.

— Буду дышать свежим воздухом! — оскаливается Забини, чрезвычайно напомнив этим своим веселым дурашеством прежнего Кипри.

"Где ты там воздух нашел?" — хочет отмахнуться Альбус, но вместо этого молчит. Ему сильно не хватает совместных прогулок, когда можно было б, действительно, вытаскивать Забни подышать воздухом и целоваться под деревьями — прятаться надоело смертельно.

На вокзале снова их встречает только па в гордом одиночестве. Только Альбусу теперь гораздо понятнее, что отец не не соскучился, а просто прячется от чужих нескромных взглядов, и такое понимание от тоже прожитого окончательно путает мысли… Так что и разговор с па начинается скомкано. Это ведь только Роззи умеет говорить долго, красиво и так, что слушатели каются во всех грехах, забывая стряхивать лапшу с ушей.

— Мы с Забини ждем ребенка. Я все еще собираюсь уйти из Хогвартса, чтоб иметь возможность работать. Я хочу, чтоб мы жили вместе, — Альбус выпаливает это на одном дыхании, будто боится, что сил и мужества на второй заход может и не хватить.

Кафе, куда они заходят каждый раз, когда начинаются каникулы, — обычное, маггловское, с открытой террасой и зелеными скатертями на круглых столиках.

— И мне нужно разрешение забрать котенка! — следом сообщает Лили.

— Я хочу на каникулы Роуз пригласить в Менор! Или к ним поехать!

— Так! — па поморгал, потер рукой глаза под очками. — А теперь по очереди. Скорпи — этот вопрос ты будешь решать в первую очередь с папой Роуз, причем сам. Лили — вольер для зверюги сооружай сама. А если этот котеночек вымахает таким же здоровенный и злобным, как его мамаша (про которую мне уже, кстати, писал профессор Уизли), вопрос с питомником будешь решать ты. Тоже сама. Альбус, спасибо за мужество. Выйдем на крыльцо, поговорим?

На крыльце па малость теряет свое привычное спокойствие — по крайней мере, руки, которыми он достает пачку и зажигалку, малость подрагивают. Достает, а потом — прячет.

— Ты… знаешь, ты и Забини… неожиданно, правда! Извини, что я сигареты при тебе…

— Кури, если надо. При мне как раз можно.

Па слегка стучится лбом об один из витых столбиков, что поддерживают крышу над крыльцом.

— Я буду работать, чтоб мы могли жить вместе…

— Фуххх… Извини, Ал, я знал… ну, почти… дерево в Меноре показывает все ветки и листья, так что я думал, ты еще в марте расскажешь, что случилось… но знать что-то от дерева и своими ушами услышать — вещи разные.

— Я сам не знал, — хмуро сообщил Альбус. — Извини, что все тут со своими… сюрпризами.

— Но ты-то круче всех… Хотя на Забини никогда бы не подумал! Или подумал бы в первую очередь… Знаешь, история имеет тенденцию повторяться…

— Это ты про то, как сломал нос отцу?

— Кто тебе такое сказал? Я бы нико…

— Мама Лиса Саммандера. Когда на прошлое Рождество вы все перебрали наливки тети Дервал.

Па все же закуривает. И даже широким жестом предлагает Альбусу:

— Надо — бери… Мерлин, ну и наворотили ж вы дел, детишки…

— Смогли наворотить — значит, справимся.

— Да не отмахивайся ты так! Я ж говорю, учебу вам все равно надо закончить — это в хрустальный шар не гляди… и гнать взашей никто никого не собирается пока что!

10.

Чтоб отпраздновать Бельтайн, вся семья отправляется в Менор — традиции они традиции и есть, но основное веселье уже происходит в доме Поттеров. Дом отчищен и отмыт, как стеклышко, свежий огонь горит в камине, домовики принаряжены в свежие полотенца, а старушка Зейб щеголяет новой цыганской косынкой поверх седой головы. Дом полон голосов, шагов, смеха… Тетя Дервал и дядя Северус помирились, оба они не слишком трезвые и именно они веселятся больше всех. Пользуясь, что младшие Хаггети давно свалили отжигать где-то у себя, тетя Дервал не особо церемонится с речью, на дяде Севу уже сильно все равно… Скорпиус поразительно быстро тоже исчез.

— Умотыльнул в Нору, — завистливо констатирует Лили. — Вот бы и мне…

— Дай профессору Уизли хоть там немного от тебя отдохнуть! То скандалишь и на отработки нарываешься, то мантикору вздумала выпросить — он, наверно, так был бы раз обратно к драконам дернуть!

По сравнению с мартом, родители выглядят гораздо бодрее, будто действительно дымом бельтайнских костров прогнали от себя холодное оцепенение зимы. Нет, па все такой же нервный из-за обрушившихся на него событий, да и в лаборатории вроде как готовится абсолютно грандиозное что-то, отец — все такой же отрешенный, но они оба постоянно держатся за руки под столом, будто школьники, переговариваются вполголоса — и потому смотрятся почти единым целым, а не двумя отдельными людьми. Альбус немного завидует всем им и потихоньку уходит под яблони, потому что праздник без Забини теперь уже совсем не праздник.

Но земля в охраняемом магией саду уже совсем теплая, трава — отросшая на две ладони и мягкая, а спиной к шершавому столетнему стволу дерева очень даже неплохо дремлется. Так неплохо, что Альбус даже видит сон — как откуда-то появляется Кипри, в шелковой праздничной мантии, но полурасстегнутый и с абсолютно не приглаженным ворохом светлых кудряшек. Кипри, шутки ради нарядившийся в мага-Лоренцо.

— Я скучал, карино, так скучал и мерз…

Идет какой-то странный, не отмечнный в календаре час, когда Алу кажется, что он все видит едва не насквозь. Видит, как за деревьями просыпается солнце, и бледный неспелый свет медленно впитывается в туман, а у края сада намокает в измороси брошенная мантия мистера Хаггети, и дымок молодого огня поднимается в чистое небо над трубой. Ал слышит птичьи голоса, слышит падающую с травы росу, а еще сильнее — слышит немного сбившееся дыхание Кипри и его невероятную тоску. Такую, что остается только поймать его в свои объятия, отгоняя от него холод темной половины года. И целовать почти безостановочно, до распухших обветренных губ, и снова повторять, что любит и никогда не бросит…

И только когда дело доходит до застежек, Ал понимает, что сон давно закончился.

— Как ты здесь оказался?

— Как все, камином.

— Нет, я про что — как вырваться удалось?

— Да я особо и не рвался… да я не про то, что ты подумал, дьябло! Дома только Бьянка была, а с ними вообще поодиночке договориться легче — я честно сказал, что хочу к тебе и что, наверно, сбегу, даже если она будет сильно против…

— Бьянка — замечательная.

— Не то слово, Аль. Ну, расплакалась сначала, а потом говорит, что все, что можно натворить, уже натворено, и, сказала, все равно ведь и увидеться и на все остальное время и места найдешь — значит, иди, не мучайся…

— Я и говорю…

Мантия Забини шуршит и потрескивает от защитных, согревающих и маскирующих чар, а у Кипри под ней оказывается только рубашка…

— Пошли в дом лучше, упаси Мерлин, замерзнешь… и тебе точно можно, ничего не будет?

— По-твоему, я тебе соврал? — Кипри срывается на злое шипение.

— Дурак! Я спрашиваю, тебе не навредим ли, что ты так мне резво в штаны лезешь?

— Сам дурак: было б нельзя — не полез бы! Если так и дальше, я, наверно, пойду.

И с чего Альбус взял, что злость лицо Забиин уродует? Скорее, со своими раскосыми глазами и упрямым ярким ртом, он становится феерично и не по-человечески красивым. Только, пожалуй, тоска в этих глазах абсолютно лишняя, и Альбус долго и тщательно сцеловывает. Холодные руки Кипри он согревает у себя под рубашкой, и шепчет какие-то слова извинения (хотя виноватым себя не считает абсолютно, и думает, что копирует па, таким сбесившимся извиняющимся смерчем носившегося возле отца), а потом тянет Кипри:

— Пошли, поржешь над нашей со Скорпи комнатой!

А на повисший в воздухе вопрос поясняет:

— Он сейчас у Роуз и провисит там дай Мерлин до следующего утра… в зависимости от того, как скоро дядя Рон протрезвеет и придет в адекват — у папы Роззи рука больно тяжелая…

Бельтайн вдруг становится очень правильным Бельтайном. По крайней мере, финал у праздника получается на славу.

А потом, уже в полудреме, Альбуса будто подкидывает. И Кипри, до этого тоже блаженно задремывавший, смотрит в его глаза абсолютно неспящими своими:

— Бабочка. Бабочкины крылья. Или рыбка в аквариуме… — удивленно шепчет Забини. — Аль, карино, он шевелится…

Альбус уже знает.

5 Куррент мьюзик: Blackmore's Night — Castles and Dreams.

1.

Поскольку адекватно настроенная Бьянка — это уже залог мира и взаимопонимания, необходимость путешествовать по маггловским домам отпадает. Но Забини этого не объяснить, потому что ему уже самому интересно — посмотреть на эту забывшую про него родню, и Ал соглашается. В конце концов, поездка по городу — это частично и прогулка, а прокатиться на самом что ни на есть маггловском автобусе — довольно приятно, потому что они сидят рядом и кудрявая голова Кипри лежит на его плече.

Автобус привозит их в чистенький район, почти сплошь застроенный очень похожими домами — будто их под Копировальными чарами возводили: дом и гараж отличаются от соседей только по цвету, и то не всегда, а газоны — наличием или отсутствием клумб с цветами.

Так что дом, указанный в распечатке с адресами под нужным им номером, выгодно от всех отличается. Здесь есть деревья — не просто хлипкие декоративные кусты, а самые настоящие, выше дома, липы. И сам дом был будто со старинной гравюры — опрятный, несмотря на возраст, так и ждешь, чтоб на ступеньках появилась старушка в чепце и крахмальном переднике, старичок в сюртуке и с неизменной трубкой…

"Здравствуйте! А мы, наверно, ищем вас!"

"Кто ты? Ты так похож…"

— Здравствуйте! Мы ищем Лоуренса и Грейс Каррингтон…

Неопрятная девица в клетчатой рубашке и с какой-то бледно-голубой пакостью по всему лицу только пожимает плечами:

— А че здесь? Они тут уже лет десять как не живут… такой свинарник оставили после себя и долгов на доме кучу! Предки жили, пока в Штаты не перебрались, а я теперь продаю, тоже уеду…

Старинный домик с картинки рассыпается карточной колодой. Кипри дышит у плеча и говорит:

— Значит, зря скатались. Наверно, совсем не те Каррингтоны…

Настроение у него и так скачет, а теперь, с таким разочарованием, вовсе близко к безграничному унынию:

— Не прет — так не прет…

— Погоди! — останавливает его Ал. — Адресов-то для поездки у нас два, вдруг да что выйдет!

И спрашивает, как проехать отсюда до другого места. Противная девка кривит задумчивую рожу, прежде чем выдать:

— Ну, совсем дотуда отсюда ничего нет… на машине только если.

— Значит, вызовем такси. Ты устал?

— Немного, — шепчет Кипри. — Мы посидим на скамейке, пока машина приедет?

— Мне-то что, — фыркает хозяйка, — сидите…

Машину ждать приходится всего ничего, а за это время как раз выпивается бутылка минералки и съедаются взятые "на всякий случай" круассаны: если Кипри не мутит, то он постоянно хочет есть и метет все, до чего сумеет дотянуться. Иногда в итоге его мутит уже от еды. Так, по крайней мере, говорит Лили, нянчившаяся с Забини почти так же трепетно, как со своими клыкастыми лошадьми и мантикорами. Сюсюкаться и целовать Кипри в нос она все-таки не пыталась.

А вот поездка оказывается неожиданно долгой, машина долго петляет, прежде чем въехать в промышленную зону.

— Ерунда какая-то, наверно, просто выпал адрес склада или завода, акциями которого они владели… Откуда здесь взяться жилым домам?

— А вот есть! — отвечает таксист. — Если машину будет надо, вон тут у супермаркета парковка есть, дальше тут не оставишь. А то какая-нибудь тварь не уведет или не разберет — так краской испохабит…

И неожиданно среди всех "коробок" и ангаров они снова оказываются в жилом районе. Альбус думал, что такие можно встретить сейчас только где-то в Китае или Африке, — и вот, пожалуйста!

— Мне здесь не нравится! — сообщает Забини. — Грязно и пахнет плохо.

Пахнет, действительно, адски — бензиновыми парами, жирной пережаренной едой и близкой помойкой. Разбитый асфальт под ногами — это еще не самое плохое, потому что есть просто лужи и грязь без всякого на него намека. Дома, облезлые многоэтажки вперемешку с врастающими в землю развалюхами, лепятся буквально друг на друга, носятся без присмотра чумазые дети, и куда-то бредут не слишком опрятные взрослые…

— Заблудимся только нафиг. Эй, — Альбус окликает кого-то из детей, — ты нам не подскажешь дорогу?

— Денег дашь? — деловито спрашивает, отпиннув облезлый мячик, мелкая девчонка, у которой в руках пестрый пакет с хлебом. — Я даже проводить могу тогда!

— Доведешь — тогда получишь, — предупреждает Кипри, припомнив свою вольную жизнь в Неаполе. — А соврешь — домой по частям поедешь.

— Половину вперед, — требует настырная малявка, протягивая пыльную пятерню с облупленным красным лаком на ногтях.

— Заметано, — маггловская бумажка перекочевывает в эту цеплючую лапку.

Альбус с Кипри и их случайная проводница идут совсем недалеко. В первом же проулке ("Осторожно идите, тут лужа с помойкой!"), малявка грохает ногой в дверь одноэтажной хибары. Дверь открывается сама — над ней звенят стеклянные "ветерки".

— Питти, за смертью тебя посылать! — из глубин дома ругается женский голос. — Знаешь же, что мне уходить!

— Мам, у нас гости! — верещит малявка в ответ. — Дед наш им за каким-то понадобился…

2.

В этот день Алу и Кипри, определенно, везет на неопрятных неопределенного возраста теток. Мать Питти была именно такой — рыхлой, аляписто накрашенной, без особых примет. Пожалуй, только сладкий запах дешевых духов чересчур ударяет в нос.

— Вам что? Если вы из-за кредита, то рано, я же договаривалась про отсрочку!

Кипри трет лицо — кажется, здесь пахнет слишком сильно и как бы круассаны не полетели обратно.

— Мы ищем Лоуренса и Грейс Кар..

— Мама давно умерла. Папа… счас попробую поднять. А что надо?

— Дэвид Лоуренс Каррингтон приходился вам братом?

— Ну. Только он тоже умер, еще раньше… Так вам что надо-то?

— Я — его сын, — выдыхает Кипри.

— Ублюдок от ублюдка, — кракающий пропитой голос — откуда-то из недр дома выбредает на свет лампочки еще один человек. Замызганный и неопрятный, как и все тут, толстый и с поблескивающей в окружении седоватой поросли лысиной.

— Че, приехал, отыскал, значит? А ничего, гляжу, — дернул за рукав яркой толстовки Забини, — хорошо устроился. Как тебя там?

— Лоуренс.

— Ну-ну, даже так… А мы вот, значит, так и живем. Слушай, у тебя денег нет немножко, а? А то я там должен был кое-кому, а отдать нечем…

Кипри вытаскивает из кармана пару банкнот и старается не морщиться, когда они перекочевывают в не слишком чистые руки деда.

— Ух, хорошо, спасибо, помнить буду… Ты что приехал-то? Познакомиться думал?

— Я совсем не знал про семью отца.

— Ну, значит, щас расскажу…

Дед Лоуренс вытаскивает из кармана початую бутылку и хорошо так к ней прикладывается.

— Да вы что, как неродные, вон, садитесь…

Садиться на диван с облезлым пледом совсем не хочется, по крайней мере, Альбусу, но Кипри надо присесть — значит придется.

— Все счас расскажу…

— Зря вы ему денег дали, у него все долги — у Марисы в баре, что не отнимут — пропьет! — тетка собирается куда-то уматывать, потому что шлепает через "гостиную" в пальто и ботинках. — Лучше б мне дали, чес-сло.

— Мне не жалко! — в руки тетки тоже перекочевывает несколько бумажек. Тетка буквально на глазах добреет:

— Я — Энн, сестра Дэна, знаете, убегаю — сейчас совсем-совсем некогда… Питти! Питти, чайник хотя бы поставь для гостей! И не смей уходить без Мэл!

Давешняя девчонка, Питти, является на смену матери, таща за собой еще одну девочку, лет трех:

— Не шарься в кухне, дурочка! Сиди тут!

Мэл булькает в ответ что-то непонятное, потом растягивает в улыбке мелкозубый рот и шагает навстречу Кипри и Альбусу:

— Дяди!

— Вот ведь дурочка, — повторяет Питти, — ко всем лезет так… ладно если к знакомым, но ведь и к чужим… нарвется ж когда –нибудь…

Они честно притаскивает вроде бы помытые кружки, но от чая Ал и Кипри, не сговариваясь, отказываются.

— Ну и хрен с вами, — честно отвечает девица. — Все равно его не с чем, даже без сахара, че бурду хлебать…

— Вот, значит, разыскал… спасибо… щас дедушка расскажет… Вот че, Лоуренс, бабка твоя из-за твоего папашки и умерла. Когда узнала, что он умер. Я тебе вот че скажу, святая женщина была, и как от нее такие прошмандовки родились! Что Энн, что папаша твой. Он ведь, знаешь, мало что с колдовством баловался, так еще и с парнями спал, как девка, и как девка и помер. Он почти до самой смерти у нас жил — мать с ним носилась как с писаной торбой, его, видать, у магов такое в моде, обрюхатил кто-то, а потом, видать, выкинул. Макаронник какой-то по фамилии, хрен теперь вспомнишь, Завини, что ль… И правильно сделал, наверно, я б тоже такое в доме держать не стал. Только куда выгонишь, приперся… Или с хахелем этим своим разосрался, кто ж его теперь разберет, Грейс, святая душа, его еще и жалела…

Кажется, Кипри всерьез задумывался, чтоб не сблевать.

— …ну а че, потом как совсем ему плохо стало, отправился в ихню больницу, куда деваться. Как она сама туда доперлась — хрен знает, прорвалась, видно, а пришла — Дэнни умер, говорит, ну и сама в уголок прилегла — и через час все, свидетельство выписывали… Там, правда, мне тогда денег дали, бабенка какая-то приезжала, и на похороны отстегнула, и еще, так сказать, за потерю, потом говорит, малец тож не жилец практически, ну, пусть уж она сама им занимается… а мне че, у меня Энн и жена умерла только что, а она денег дала — куда мне еще чужого сопляка на шею… Дом вон пришлось продать даже, чтоб прокормить!

— Не прокормить ни хера, а пропить! — вполголоса поправила откуда-то Питти.

— Мы, наверно, пойдем, — выдавил Забини и побрел на выход, будто в тумане — Ал как раз успел поймать его под локоть, чтоб не падал.

На улице воздух показался просто райски свежим по сравнению с затхлостью хибары. Лоренцо долго, едва не до желчи, рвало возле стены, и он повторял, как же все противно, и что успел что-то подумать не то на бабушку и отца, просто потому что они могли под горячую руку швырнуть проклятием, а потом уже разбираться начать, а оказалось, что родной дедушка, в честь которого его назвали, его практически продал… Альбус вытирает его лицо влажными салфетками (и руки, на всякий, тоже, мало ли какой можно подхватить в этом доме заразы), а вот слов не находит, кроме как совсем глупых: "Все хорошо, все пройдет…"

Так или иначе, слова немного действуют. Так что по дороге к парковке он почти весел, и скорее с удивлением, чем с обидой, заявляет:

— Поворачивай обратно, карино! По ходу, мелкая у меня кошелек вытащила!

3.

Мелкую Питти они отлавливают возле дома — видно, как раз уйти не успела. Ругалась вполголоса и тянула за собой рыжую Мэл, которая при виде знакомых снова заулыбалась во весь рот:

— Дяди пьишли!

— Вот мля!

— А ты что, не ждала так быстро? Тебя что, не учил, что брать без спроса — плохо?

— А че я сразу? Деду дали, чтоб пропил, и матери дали, а у нее хахель выпросит почти все, а мне только на мороженое сунули.

— Так, во-первых, верни-ка бумажник, Питти. А во-вторых…

Питти насупилась, но бумажник Забини из кармана грязной куртки вытащила. Мэл тоже насупила бледные брови, очевидно, поняв, что нынешний шопинг отменяется.

— Да подавись ты. Вообще сам выронил.

— Ага, прямо к тебе. А во-вторых, денег все равно не дам, но если что надо — говори, пойдем…

— Джинсы, кроссовки и куртку, а еще сережки, чтоб настоящие золотые, как у Алии, и телефон с громким плеером, и большую шоколадку, и коктейля с клубникой две порции, а еще картошку с курицей, тени, кофту…

— Ничего не треснет? — интересуется Альбус.

— Ладно, тогда для Мэл еще че-нито новое и тоже шоколадку.

— Сколяку! — подтверждает Мэл.

Еще одно путешествие Кипри одолевает уже с трудом, видно, укачивает его дай Мерлин, но в торговом центре разворачивает крылья со всей дури, одарив мелких кузин новой одеждой и сладостями, будто внезапно вместо Бельтайна наступило Рождество с его сюрпризами и святочными чудесами. И на еду в забегаловке налегает ничуть не хуже мелких, и даже требует что-то завернуть с собой…

— А вы ведь тоже как дядя Дэнни, да?

Видно, что у Питти вопрос давно вертится на языке, но спросить — боязно.

— Как видишь. После экзаменов мы собираемся жить вместе.

Забини постарался ответить как можно спокойнее, но румянец вспыхнул на лице тот еще — это хорошо, что малявка не нашла слова пообиднее; Ал поймал его руку под столом и тихонько пожал.

— Да я не про то, — отмахивается девчонка, — кто у вас с кем, пофиг. Тут вот что. Мне этой весной письмо прислали, что, бла-бла-бла, уважаемая мисс Питвил Каррингтон, вы зачислены в школу волшебства и чародейства Хогварт, список учебников там прилагается… Я думала, прикололся кто, а дед так орать стал… и на меня, и на маму, что ведьму вырастила. А че я… ну, пару раз было дело, когда примагнитила… ну…

— Чужие кошельки. Ясно с тобой. Тебе что, одиннадцать уже?

— Ага, с утра было.

На самом деле ни фига с кузиной Лоренцо, выглядевшей лет на восемь-девять, не ясно, кроме как то, что придется дойти до МакГонагалл, чтоб, может, службу опеки как-то потрясла, потому что необученная ведьма, пробавляющаяся мелкими кражами с помощью невербальной магии, — это не есть хорошо.

— Давай в августе съездим вместе за учебниками. А дедушку, знаешь, не слишком слушай, ты — не ведьма. Ты — волшебница.

— Ага… только я, наверно, это… за Мэл смотреть будет некому, а она ж еще такая дурочка…

— Мы придумаем…

Но пока что придумать чего-то, кроме как в качестве экскурсии по магическому миру отправиться обратно на "Ночном рыцаре", не удается. Зато к развалюхе Каррингтонов они подкатывают буквально к порогу. Мэл, правда, успевает заснуть — приходится тормошить и поднимать, удивительно, как тощая Питти легко ее таскает.

— Погодите минуту! — требует Питти, убегает в дом, а возвращается с толстой здоровенной книгой. — Дедушка велел маме выкинуть, а она спрятала, потому что про брата и бабушку память, но она их и так помнит, а вам, наверно, нужнее.

"Книга" оказывается альбомом со старыми фотографиями. Цветными, не цветными, обычными маггловскими или движущимися.

— Потом вместе посмотрим, — решает Кипри, совсем привычно устраиваясь головой у Альбуса на плече. А Альбус начинает рассказывать то, что слышал со слов отца — как в первый год в Хогвартсе он получил в подарок альбом с карточками собственных родителей, и сколько было еще разных подарков потом, а этот не забыть…

— А я тоже, Аль, — усмехается Забини, — можно сказать, семью по кусочкам собираю. Вон, и карточки отыскались, и родственников целый воз объявился…

Альбус не собирается наглеть, он просто дотаскивает увесистый фолиант почти до порога, огрызнувшись на Кипри: "Не смей!", а потом на ступеньках в саду они долго целуются, устав после такого полного событий и путешествий дня, а кто первый начал кого расстегивать — это уже тайна… Но именно этот момент выбирает мистер Забини, чтоб нарисоваться в дверях.

— Альбус Поттер. Вот оно что. Вот дерьмо!

Мистер Забини не слишком трезв и абсолютно не добр.

— Лоренцо, домой. Ты бы еще пару суток где-нибудь прошатался… а ты — к себе вали. И если я еще хоть раз тебя здесь увижу — откручу ….!

Следом появляется Бьянка и начинает что-то по-итальянски кричать на мистера Забини, тот отвечает.

— Пошли пока, камином домой доберешься… а то они проклятиями швыряться начнут или что похуже… и ладно, если только друг в друга! С ними потом пообщаешься…

Кипри снова целует его, у него совсем теперь исчез вкус "Черного Капитана", а море, кажется, и вовсе всегда чудилось, а к сладостям теперь явственно примешивается оттенок молока. Или это тоже кажется?

— Вернусь. Не скучай без меня.

Подергивает на Кипри рубашку, целует, ловя крошечный магический всплеск:

— Не скучайте!

4.

Поговорить с отцом и бабкой Забини до возвращения в школу Альбус так и не успевает, зато вполне успешно переживает вызов на ковер к деду. Секрет Ала и Кипри в семье уже давно стал секретом Полишинеля, и, зная характер Альбуса, дедушка не слишком рассчитывает получить хоть какой-то отчет. И потому — все планы внука выслушивает очень внимательно, правда, внеся свои жесткие коррективы:

— Школу бросать не вздумай!

И даже припечатывает по столу ладонью — звук получается точно доской о доску.

— Не война, чтоб спешить куда-то. Уже, прости Мерлин, всласть наспешились, а своих у нас не бросают, с тем чтоб пожитки за дверь выкинуть и с гобелена выжечь. А уж Малфой у Уизли на побегушках — вовсе смех, дожил…

Дед сильно сдал с прошлой осени. Почти сплошь седина на общем светлом фоне была не слишком заметной, и держался дедушка Люциус все так же прямо, но на трость, с которой раньше он гулял исключительно красоты ради, теперь опирался по-настоящему, и в движениях появилась скованная медлительность. Альбус пытается объяснить, что не хочет жить из чужого кармана, а от учебы все равно толку мало, если б не Роуз, то наверняка так бы между "слабо" и "удовлетворительно" болтался бы, а впрок идут разве что нумерология и квиддич, но на них далеко не ускачешь, а у той же Роуз папа после школы только бухгалтерские курсы закончил…

— Вот и я говорю, дожили… Летом-то, как знаешь, работай, а там — посмотрим. Хотя лучше — не бросай, Альбус. Мне уже и так Лили заявила, что в ветеринарный колледж пойти надумала…

Деда жалко. Он, как и бабушка, баловал и вечно чем-то одаривал всех четверых, но его любимчиком всегда немного больше других был тихоня и очкарик Джеймс. И Альбус соглашается:

— Ладно, посмотрим. Для этого как минимум СОВ пережить надо. И что еще там осенью. И что там Забини с Флоренцией мутят — тоже непонятно…

Про Флоренцию с Кипри, кстати, дома больше не заговаривают. Обалдевший от новостей мистер Забини все еще не совсем адекватен, а бабуля, в силу темперамента, устраивает ту еще греческую трагедию почти на ровном месте. Впрочем, всласть порыдав, поругавшись с сыном и попричитав над внуком, она раздает ценные указания домовикам и мистеру Забини, достает семейного колдомедика и отбывает в свой Флорентийский Университет вполне довольная жизнью.

— А вот отца жалко, шарахается как привидение, даже в Штаты к своей новой не торопится…

В школе их отношения тоже постепенно сводятся к секрету исключительно от преподов. А в курсе абсолютно всего происходящего — только "свои". Мантии и вся форменная одежда едва не искрятся от маскирующих и защитных чар, но Лили исхитряется увидеть Кипри в одной футболке и авторитетно заявляет:

— Ну тебя и разнесло уже!

"Разносит" Забини в действительности пока не так уж сильно, а может, просто Альбус видит его слишком часто, и потому — не слишком замечает.

— Как будто проглотил снитч! — смеется Кипри. — Маленький и щекочется крылышками. Жаль, что ты пока не можешь слышать, карино…

Альбус соглашается — да, жаль. Забини, если честно, и раньше, как магнит, притягивал к себе восхищенные и любопытные взгляды, теперь же он вовсе светится изнутри, и все внутри Ала закипает от ревности, когда он слышит болтовню девчонок, что такой красивый этот Забини, наверняка вовсю пользуется зельями из фамильных секретов: ни у кого больше нет такой чистой кожи и таких хороших волос…

Если честно, у Ала не было причин слишком дружить с зеркалом, потому что к каждому вечеру на тощей и время от времени украшенной пятнами морде густо пробивалась черная щетина. У Скорпи такая щетина была хотя бы светлой, и потому — не такой заметной, а стоило Альбусу раз — другой забить на Бреющее зелье — и готово дело, настоящий бандит с большой дороги…

И все-таки — и в глубине души Ала поднималось что-то несомненно дурацкое и почти девчачье, заставлявшее при встрече разъезжаться губы в улыбке — Кипри был рядом. И только рядом с Альбусом он и был тем самым Кипри, осторожно выглядывающим из-под маски надменного хозяина Слизерина. Смешливым, придурающим, падким на всякие каверзы и шуточки, сладким и ласковым до замирательной боли где-то слева под ребрами…

— Тссс, карино мио… нет, Аль, я не тебе… слышишь, опять развоевался?

— Это он не развоевался, это он так, здоровается…

Мастер Салазар с портрета на входе в слизеринскую гостиную каждый раз хмыкает и хехекает, видя Ала. Очевидно, как и все, он считает, что именно Альбус в этой паре за даму. Альбусу откровенно пофиг. Было дело, они с Кипри несколько раз менялись ролями, но в конце концов Забини заявил, что предпочитает быть ленивой сволочью, а чрезмерные физические упражнения в его состоянии вредны. Вредны или нет — тот еще вопрос, потому что Кипри влезает наверх, елозит и похабно интересуется:

— Поскачем, лошадка?

Они валяются рядом даже просто так, даже просто листая учебники, потому что Кипри утверждает, что греется об Ала. То, что при этом он частенько щеголяет выпростанными из-под пледа босыми ногами, в расчет не берется, а Альбуса до нервной дрожи умиляют эти тощие аккуратные ступни с розовыми ноготками, такие, что только отогревать в ладонях и целовать...

Сумасшедшая весна идет полным ходом. Живность в Запретном лесу и вольерах возле сторожки Чарли воет и рычит все ночи напролет и щебечет и свистит все дни. На клумбах и просто в траве повылезла всякая пестрая цветочная пакость, которую студенты усердно обрывают на букеты для внезапно почти у всех обнаружившихся пассий… Отец пишет, что дома все хорошо. Роуз снова ночует у Скорпи, Лили опять срывается на всех и потом ревет в подушку, снова поскандалив с профессором Уизли, стопка конспектов, которые надо повторить к экзамену, громоздится на тумбочке, а в качестве пресса на ней пристроены квиддичная бита и пакет с мелкими "шу" с кремом, которые очень любит Кипри…

А через три недели после каникул Лили, с пинка оттолкнув дверь, вламывается в спальню мальчиков, позабыв свое деликатное "Кто голые — прикройтесь!", и орет:

— Джейми вернулся!

5.

Ни в один год еще не бывало такого, чтоб столько раз срываться домой, но директриса, похоже, перебудоражена не хуже подопечных и просто напоминает, чтоб не забыли отработать все предметы за пропущенный день.

И так хорошо, что камин открыт, что можно оказаться дома практически сразу…

А у дверей в комнату Джеймса все останавливаются. Все кажется на секунду какой-то странной и злой шуткой, потому что не верится, что эта комната, стоявшая пустой и будто мертвой весь год, снова стала живая.

Джейми — дома. В своей комнате с балконом, с древними буквами "Джеймс" на двери, с маггловскими футбольными постерами на стенах, совсем прежний, будто все, что перед этим было, было коротким сном…

Джеймс еще больше вытянулся и раздался в плечах за этот неполный год, он загорел и будто бы огрубел и лицом, и исполосованными странными шрамами руками, он еще сильнее оброс и перестал таращиться как недавно лишившийся очков. А может, это у него было утренним явлением, потому что когда все вламываются к нему в комнату, то Джейми еще дрыхнет — приходится поднимать, настучав подушкой и устроив "пожарный шланг" за обе ноги.

Джейми совсем не растерял прежней спокойности, но от привычной домашнести будто отвык, и речь у него стала чуть медленней, чем раньше, — кажется, реабилитация ему необходима со страшной силой.

А дом все больше похож на южный порт, куда собирается множество абсолютно разных людей со всех краев местного мира. Крестная и крестный Джеймса прибегают еще с утра, обнимают — тормошат Джеймса и так же быстро убегают, потому что сегодня не выходной. Дед с бабушкой — те чинно именно прибывают. Прибывают чинно, но оба изрядно на нервах, бабушка вовсе то и дело порывается плакать, так, будто вместо Джейми кто-нибудь им прислал почтой свидетельство о его смерти. Прикатывает на мотоцикле Нил, весь лохматый и огромный, будто рыжий суровый викинг, и в комнате становится тесно от его стремительной поступи. А родители Нила и Алана не являются, и сам Алан тоже — младший Хаггети внезапно получил приглашение на скрипичный конкурс в Австрию. Точнее, он уже позавчера отыграл на законное второе место, но до конца недели так и будет отдыхать за счет организаторов. А "сопровождающие лица", похоже, вовсе отрывались, вспомнив буйную молодость…

Джеймс всем радуется, и, наверно, только Альбус замечает почти неприкрытую тоску старшего брата. И Нил замечает, потому что вечером они припирают Джеймса на пару:

— Рассказывай!

Подробный рассказ о приключениях Джеймса уже есть, но тот и не отпирается. Просто говорит:

— Джинни разбилась.

И столько в этом тоски и беспомощности, что все молчат, потому что слов не остается. Джиневра, младшая сестра папы Роззи, разбилась целую вечность назад, но для Джейми прошло всего несколько дней, и она, Джинни, не была для него какой-то абстрактной лежащей под стазисом в Мунго незнакомой теткой, а всего несколько дней назад ходила, разговаривала, летала…

Наверно, это тоже виновато в том, что по возвращении в Хогвартс Ал в первую очередь кидается разыскивать не друзей, а Кипри. Найти, убедиться, что вот он, живой-целый-невредимый (раздраженно отмахивающийся и фыркающий: "Прекрати лизаться!"), — и только тогда выдохнуть...

Будто сговорившись, ни па, ни мама Роуз, ни сам Джеймс не разглашают подробностей его отправки и возвращения обратно.

— Я обещал, — коротко сообщает Джеймс. Вот так, без всяческих непреложных обетов.

Но из краем слышанных разговоров, из всех недомолвок Ал знает, что речь идет о каком-то закрытом эксперименте с зельями в лаборатории у па, и что дело действительно не слишком-то разглашению подлежащее. И что каким-то боком все это связано с теткой Роуз. И что с этой Джинни не так все просто.

Джеймс не возвращается в Хогвартс, он появляется всего-то раз в неделю, "набегами", намереваясь, очевидно, наверстать пропущенный год с "восьмушками", которых каждый раз наскребалось с десяток человек сильно разношерстной публики — кто-то, ушедший после СОВ, уже в сильно взрослом виде приходил доучиваться, кто-то поступал в университет и провалил, кто-то порядочно пропускал из-за разных болячек… Возможно, и Кипри светил в итоге этот восьмой год "для пропустивших". Джеймс забредал навестить сестру и братьев, но в эти несколько встреч по большей части молчал и на весь замок смотрел с плохо скрываемой тоской.

— Да встречались они с Джиневрой, вот чего, — сообщает Роуз. — Только недолго совсем, а потом поругались: как раз перед матчем, на котором она разбилась. Я ее видела, когда с бабулей ходила навещать, она как на фотках со школы была, так с тех пор не выросла совсем, говорят, стазис, и что в коме они иногда все слышат и чувствуют на самом деле, только там бабушка Молли плакала раз, а она — ничего, ни шевельнулась и даже датчики не сбились ни разу…

С приближением экзаменов Роуз все сильнее докапывалась до близнецов, и если Лоренцо нарисовывался поблизости — тоже попадал под раздачу, и тогда на Роззи было забавно смотреть, как вещает — вещает с очередным призывом собрать мозги в кучку, что практику тоже надо отработать бы еще раз, а потом — замолкает на полуслове, с ладонями к красным щекам:

— Ой, кажется, я не то сказала…

Приближение СОВ в какой-то мере отвлекает, хотя за Джеймса все же тревожно. Эту общую тревожность хорошо выражает Клумба:

— Только б пить не начал, дурак такой…

И понимание, что совсем прежним Джейми брат, наверно, уже не станет никогда…

6.

Но чудеса продолжаются.

А может, это именно заслуга Джеймса. Что там говорила Роуз про то, что в коме люди на самом деле все слышат и чувствуют? Права, права была. Потому что проходит всего-то ничего времени с возвращения Джейми — и вот, пожалуйста, очнулась! Словно спящая принцесса из сказки, что дождалась своего принца.

— Бабушка там совсем ошалела, — докладывает подруга, — в Мунго от нее уже скоро прятаться будут, а она там чуть не ночует… А Джинни эту жалко. Что она там, какая нафиг тетка? Тощая, маленькая, не говорит — шипит, и узнает всех через раз… Это представляешь — все состарились вдруг за какой-то сон?! Меня вон вообще маминым именем называет… и хрипит, шепелявит, потому что не разговаривала на самом деле столько времени…

— Зато Джеймс летает на крыльях.

— И знаешь, он перестал бояться летать. Прикинь, упер кататься у отца метлу…

— Что отец-то?

— Ну, а что он скажет? Только рукой махнул — не трави душу, под окном не мельтеши…

— Он… когда? Или, ой, я совсем не то хотела спросить…

— Первое августа. Или тридцать первое июля. Это уж как повезет. Лучший подарок…

— …как известно, в магазине не купить! А тот, который…

— …хотя тут явно не руками…

— Захлопнитесь оба, похабники!

Лоренцо отвоевывает свое право готовиться к экзаменам не дома, хотя эту поблажку ему все учителя очень настойчиво предлагали. Из-за этого они с Альбусом снова ругаются — кто ж знал, что в младшем Поттере пробудится такая вот "безумная наседка"! — но потом все равно уже привычно мирятся. И уже вместе спорят со Скорпи, как долго Джеймс будет наматывать круги возле тети Джиневры, прежде чем хоть что-то у них сдвинется с места…

Ждать приходится недолго — в аккурат в день возвращения братьев и младшей сестры на каникулы Джейми сматывает на ночь. Считается, что он всего-то уехал покататься на мопеде и просто будет домой достаточно поздно, но у Скорпи уже идея устроить старшему поутру свист и аплодисменты на входе. Хотя идея эта явно отдает завистью, и потому он сам долго клацает у себя клавиатурой, виртуально общаясь с Роуз. "У себя" — потому что без всякого уговора Скорпи перетащил свои пожитки в мелкую угловушку, которая использовалась как кладовка для их общих с Алом вещей.

— Вам больше места надо! — решительно сообщает он, намекая на то, что Забини собирается "погостить" у Альбуса неделю перед тем, как Ал выйдет на работу.

Общение с отцом Кипри выходит не самым приятным и легким и немного психоделичным, но Альбус справляется.

Кипри потом ржет, что Ал явился будто деревенский кавалер с предложением руки и сердца, не хватало только нарванного в соседском саду цветочного веника (ну, этого вообще только и не хватало) и бутылки в качестве подношения для будущего тестя (а этого тоже не надо, потому что, лечась от нервов, мистер Забини уже успел употребить, и потому — дышал тоской и коньяком)…

— Послушай сюда, — начинает старший Забини, — я перед Лоренцо был виноват — и потому, что хочет он, так в итоге и выйдет. Но если с твоей стороны, — для убедительности Ала слегка встряхивают за воротник, — он услышит хоть полслова какой-нибудь пакости — домой тебя, сученыша, по частям повезут!

— Уж как-нибудь справимся, — по возможности вежливо шипит Альбус в ответ, решительно убирая со своей шеи руку с тяжелым, будто звено от цепи, фамильным перстнем.

— Малфоевскя кровь, — криво ухмыляется оппонент, — гордый какой… Пить будешь?

А коньяк с виноградников мистера Забини не сравнить даже с дедушкиным, да…

— Ты сюда слушай, Альби. Будь бы моя воля, и духу твоего бы рядом с Лоренцо не было, но только, видно, судьба мстит и всегда по самому слабому месту бьет. Ты уж не подумай, что я к тебе что-то там вроде неприязни питаю — нет, ничего личного. Но разок, было дело, не слишком красиво себя повел с его… кхм… вторым отцом — а теперь боюсь, как бы с Лоренцо с себя кто-то не повел бы так же. Но у того и вступиться-то было бы некому, мать с сестрой малолетней — магглы обе, и папаша — маггловский алкоголик… а за Лоренцо я лично тебя из-под земли достану!

Для наглядности мистер Забини стукает кулаком по резному столику, да так, что коньяк в пузатых бокалах подпрыгивает.

— Я немного в курсе этой истории и не собираюсь ее повторять. А вообще, знаете, меня назвали в честь одного человека, который еще сказал, что иногда надо ради будущего забыть о прошлом, — кажется, коньяк ударил в голову сильнее, чем надо бы, потому что язык развязывается. — А вы сами себя не прощаете — и поэтому все время пытались выкупить свое прощение у Кипри.

— Что?

— Лоуренс Киприано. Киприано. Кип-ри.

Забини — старший смеется до пьяных слез:

— История повторяется!

И соизволяет пояснить:

— Блейз Птоломеус Киприано. Киприано. Кип-ри…

Возвращение домой под контролем Кипри выглядит довольно забавно — словно супружеская пара, где одна половина бережно гонит другую из паба. Транспортировку вещей Кипри благополучно сгрузил на домовиков, а главные сокровища держал при себе неотрывно. На легких летних рубашках и футболках был только "отведи глаз" от посторонних, своим же — и в первую очередь Альбусу — демонстрировалось вполне себе наметившееся аккуратное пузо. И Альбус заавадил бы всякого, кто посмел бы брякнуть, что оно Кипри уродует. Скорее, картина получается на редкость целостной и завершенной: лето, старая футболка с кораблями, пинучий беременный живот, перестановки в комнате, домашний лимонад в кувшине из зеленого стекла…

Сердце снова начинает болеть от наплыва нежности, от бесконечных ласк и от торопливого шепота в бледной темноте.

— У тебя ведь день рожденья скоро, что подарить?

— Еще почти месяц!

— Ну скажи… как раз зарплата будет…

— Да не знаю я… ну, может, придумаю. А вообще — есть идея.

— Ну?

Они сидят, уткнувшись друг в друга, на старой кровати Ала, сомлев то ли от жары, то ли от дневной и ночной усталости, чувствуя себя буквально друг в друга вросшими.

— Ты просто дай мне слово, Аль. Что никогда, ни сейчас, ни потом, не будешь умирать раньше меня.

7.

Дни вмещают в себя несоразмерное количество событий. Круговерть каминов, которыми Ал мотается в магазин, а потом, вместе с Кипри, — в Мунго, в дом Забини и к Роуз, а потом еще и еще…

Неожиданно он получает вполне официальное приглашение от Бьянки Забини в Вилла-Забини в Неаполь. В компании Лоренцо, вестимо. Лоренцо скучает по Италии, это видно, но на вопрос, а не погостил бы тогда на Вилле подольше, чем туда-обратно на выходных смотаться, вульгарно бьет Алу в лицо:

— Значит, уже надоел?

И снова мирятся — точнее, Ал старается тотчас же извиниться, потому что в Мунго вполне доходчиво объяснили, что никаких ссор и прочего шума быть не должно вообще. А потом вместе смеются, что история и вправду повторяется — крохотный отпуск у моря, а потом…

Шум — шумом, а потом вечером они отправляются на концерт "Гараж — Вокала" к Хаггети. Это тоже такая вот сбыча мечт, и потому Ал со своей ударной установкой пребывает просто в ударе, так, что его неистовство передается и остальным, не слишком скучающим и без того.

Тепло, и потому — устраивают концерт под открытым небом, и потому — народу собирается гораздо больше, чем мог бы вместить в себя гараж. Мистер Хаггети ругается, что "вечно вы с какой-то затеей!" — но сам лично наводит Заглушающие чары по контуру сада. А то, что тетя Дервал тащит его потом потанцевать — так она и мертвого поднимет, если прицепится. Тем более что на импровизированной сцене Касси Флинт разошлась не на шутку, уже не просто аккомпанируя себе на бубне, а почти срываясь в танец. Что тетя Роззи, Джиневра — Джинни, бледная и рыжая, вроде бы самая обыкновенная девчонка на первый взгляд, от которой теперь Джейми практически не отлипает (Алан в шутку пиликает марш Мендельсона, получает в ответ два синхронных средних пальца от обоих и только веселится) — Джиневра, кажется, решила оторваться за все годы, которые провела в своем зачарованном сне. Правда, ноги ее слушаются еще неважно — ровно как раз, чтоб Джейми утащил ее на руках целоваться на садовую скамейку…

— Вот ведь ведьмы! — восторгается Кипри, припоминая ту же слизеринку Касси по школе. — Ведьмы настоящие!

Ведьмы они или не ведьмы, но, возможно, редко когда можно было б увидеть их более настоящими, чем теперь, среди цветных огоньков от оставшихся с зимних праздников гирлянд, развешенных между деревьями, в самом сердце вечера в начале июля…

Это лето по сравнению с прошлым было что надо, но жаркие дни все же выдались. С дороги пахло бензином и еще не остывшим асфальтом, пахло подсохшей травой, остриженной с газонов, пахло пылью и откуда-то сильно издалека несло горящей свалкой.

Ал и Кипри сбегают, не дождавшись финала: за ударными остается отдуваться (и выеживаться перед Роуз, а то как же!) Скорпиус, а Забини успел устать от многолюдности.

А еще — походить по теплым и немного душноватым сумеркам вдвоем — это тоже приятно. Это просто здорово — шагать по улицам и через парк, переплетясь пальцами рук, целоваться или молчать — здесь и без магии хватает волшебства для двоих. Лампа на кухонном окне, занавески в желтых подсолнухах, ночные бабочки — Кипри, проживший столько времени на юге, смешно сказать, очень боится этой безобидной летучей шушеры, и Альбус послушно кидается прогонять. А потом есть весь остаток вечера с множеством историй, черничным пирогом и травяным чаем — фирменными от няньки Зейб, со спотыканием в коридоре о кроссовки Лили и кошачьи поводок с ошейником — выгуливала и дрессировала Кусастика в саду, брызготня и смех в ванной и почти бегом — до комнаты, чтоб нырнуть в растрепанную свежесть постельного белья. Голышом, будто в море.

Запах моря, которое уже завтра утром можно будет снова увидеть вживую, смешивается с травяным запахом настойки, которую Кипри размазывает по шрамам — растяжкам — Альбус в который раз накрывает его руки своими. Это целый ритуал, их собственный, а то, что заканчивается, как правило, все попрыгушками в кровати — тоже традиция.

Лили говорит по телефону у себя, а па и отец — у себя, и тоже за разговором, и даже за вполне себе мирным: никто не вспыляет, издерганный донельзя за последние дни или измаявшийся от почти праздного сидения дома. Младенческая кровать, в которой еще дедушка Джеймс слюни пускал, спущена с чердака, и Альбус ловит родителей на том, как то один, то другой, проводят рукой по резному краю с какой-то невероятной лаской — и становится радостно, что скоро, совсем-совсем…

Скорпи резвым гиппогрифом топочет мимо двери: провожал Роуз, не иначе. Это тоже традиция — строгий папа Роуз до сих пор держится за мысль, что Скорпи приходит в их дом только списывать у доченьки заданную на лето высшую трансфигурацию. По себе судит, не иначе…

Джейми шумит в прихожей, уже когда все огни погашены, и только духота, просочившаяся с улицы, мешает заснуть, а Кипри вполголоса ругается, что маленький паршивец опять ворочается. Что-то внизу летит на пол, слышны осторожные шаги, неразборчивый шепот Джейми и приглушенный и низкий смех Джиневры Уизли — кажется, насчет джеймсовых "соблюдения приличий" и "рыцарства" Скорпи малость проспорил, а просто перебрав, люди так не веселятся…

И снова тишина.

Кипри — швыряется, пытаясь устроить поудобнее и ноющую поясницу, и ноги, и шею, используя Ала как многофункциональный валик. Ночь идет беспокойная, ворочливая и душная, а может, из-за предстоящего путешествия Альбусу совсем не спится.

А спозаранку, наверно около пяти, Кипри поднимет отрубившегося было Ала:

— Нельзя так!

— Ага… все хорошо…

— Слушай сюда, Аль! — одеяло стягивается с черной головы сурово и неотвратимо. — Это неправильно!

— Ага… только отдай…

— Мэл и Питти тоже надо взять с собой!

— Ага… Что?

— Мэл и Питти тоже надо взять с собой на море! Потому что для них это будет как настоящий подарок!

— Ну…

— Карино, утро уже! Ну доедь ты, как раз на "Ночном рыцаре" успеешь и туда, и обратно! Аль!

— Сто лет Аль… уже иду…

Альбус ощупью ползет искать брюки. Все правильно. Кому-то требуются ананасы в три часа ночи, кому-то с утра приспичило увидеть своих малознакомых кузин, ага. Спорить с Кипри нельзя и вредно. Но, боги, как же это трудно…

8.

Раннеутренняя поездка ощущается как сплошной поток сюрреализма — бешеный автобус, небо в красных пятнах от еще не проснувшегося солнца, расцветившего облака и пелену наползавшего смога, а Каррингтоны наверняка будут очень не в восторге от раннего гостя, лучше бы Кипри мистера Забини или саму Бьянку для такого благого дела поднял… И запах такой — снова смог, и снова, по ходу, помойка горит…

— …горит!

— А? — Альбус подскакивает и ошалело смотрит на трусившего его за плечо кондуктора.

— Не едем дальше! Тут склад горит! И не один!

Там, где не хватает утреннего света и облаков, вовсю поднимается к небу дым, подсвеченный редким и будто ленивым пламенем. Кажется, с самого начала Альбус знал, что чем-то похожим тут дело и кончится. На секунду ноги и руки размягчаются до состояния переваренных макарон — так, чтоб все бросить и никуда не идти, потом что ни сил, ни желания. А в следующую секунду Ал уже бежит в сторону жилого квартала за супермаркетом, расталкивая собравшихся, несмотря на ранний час, маггловских зевак.

Народу из местных действительно собирается немало: Альбуса толкают, пихают, наступают на ноги, выдают затрещин ("Смотри, куда лезешь, недоумок!"), а сердце ныряет где-то в першащем горле и выше, потому что он уже знает, что увидит.

На подходах к домам Ала перехватывает мужик в форме:

— Ты что, слепой?! Не видишь — оцеплено!

— Там Мэл и Питти!

— Идиот, там полыхает вовсю, склад рухнет того и гляди, вон, там тушат уже…

— Пустите!

Колдовство на каникулах — это может дойти и до комиссии по делам несовершеннолетних волшебников, в зависимости от тяжести ситуации, а дело с колдовством на глазах у магглов — дойдет точно. Альбус думает об этом отстраненно, как о чем-то совершенно его не касающемся, уже вывернувшись из рук пожарного и тенями скользя в сторону дома Каррингтонов, которого совсем почти из-за огня и сумерек не отличить от других лачуг, с палочкой наизготовку.

Мимо бегут люди в формах, тянут шланги и матерятся, летят хлопья пены, а кто-то орет, что вода не доходит, а если все дойдет до склада с петардами, то взлетит на воздух весь район и надо начинать эвакуацию…

Агуаменти едва ли сбивает пламя с развалюх на подступе, зато прямо перед Алом рушится тлеющий столб — только и хватает стихийного удара, чтоб столб скатился по выстроившейся защите мимо, а для удара, чтоб вынести дверь в доме, приходится собираться силами долго, почти минуту. И неизвестно, какой силы вышел бы удар, если б двери не помогли изнутри: изнутри дверь выносит Питти.

У Питти на руках — Мэл, и Питти уже навряд ли соображает, что происходит вокруг. Это удивительно, что Ал, каким-то куском чутья подтолкнутый, дергает девчонок с порога: пламя, получив новую порцию кислорода, ударяет валом, словно из пасти сбесившегося дракона.

— Мама. Дедушка, — дергается Питти. — Там... Мэл… успела…

Мэл перекочевывает в руки Ала, будто огромная тряпичная кукла, у нее так же мотается голова и такое же обмякшее тело.

— Мэл, — трусит ее Ал, — Мэл… черт… Питти, зови ты кого-нибудь, быстро! Мобильник возьми, звони там в списке "Мама Роуз"… Мэл!

У мелкой мокрое пятно на пижамных штанах и страшно блестят из-под ресниц белки глаз.

— Мэл, давай же, просыпайся…

Дыхательные чары не то сбиваются, не то Ал что-то с ними путает. Питти рядом что-то неразборчиво ноет.

— Давай же, Мэл…

Снова сбой, тогда Ал начитает дышать мелкой в рот, как видел в кино и читал в книжках, чтоб заставить ее дышать, и пытается вспомнить, что надо делать, чтоб заставить биться сердце; стихийным выбросом снова и снова руша еще что-то рядом и пытаясь собрать эти крохи, чтоб запустить снова, заставить. А новые и новые всплески из-под рук собираются, и кажется, что свиваются в нить, вроде как на мониторе кардиограмма — …"дернись же, давай, Мэл, дыши, твою ж мать"…

А потом в лицо со всей силы бьет асфальт.

От холодного ветра и тысяч мелких песчинок, поднятых им, леденеют и руки, и лицо.

Холодный рассвет, красный, будто кровь, медленно впитывается в фантастической бездонности небо. На его фоне темный силуэт в мантии выглядит будто вырезанным из черной бумаги и наклеенным. Это такая непроницаемая чернота, что, как ни напрягай глаза, не различить никаких черт. "Скорее всего, это и не человек даже, " — спокойно понимает Ал.

— Что ты здесь забыл?

Этот голос тоже не имеет ничего общего с человеческим. До такой степени, что Ал, наверно, еще немного — и штаны бы обмочил, как давеча мелкая. Скорее всего, именно мысль о мелкой не позволяет совсем испугаться — ровно на столько, чтоб поднять голову:

— Мэл. Кто вы?

Мантия фигуры совсем не колеблется от пронзительного ветра.

— Я? Страж.

9.

Слова звучат совершенно отчетливо, но какая-либо интонация у Стража отсутствует, равно как и сразу ясно — ни одно человеческое горло не воспроизведет этих звуков. И сам человек в мантии — это, скорее всего, просто кусочек тьмы, собранный в фигуру. Не просто темноты, а именно Тьмы, без всякого намека на свет или тени, и это страшно.

— Нет, — не иначе, читает мысли Страж. — Я не Тьма, но часть Тьмы и Страж Пограничья. Зачем пришел?

— За Мэл. Она не должна была, она еще маленькая, и Питвил даже успела ее вытащить.

— Ей было не слишком хорошо там, куда ты просишь ее вернуть.

— Я…

Альбусу стыдно: после приснопамятной каникульной поездки они с Ларри навещали девчонок только раз, всего на полчаса, потому что дедушка потом проснулся и пьяный начал буянить — пришлось уйти, чтоб увести Лоренцо. И за те посланные с эльфами фрукты, которые до половины так и испортились, потому что девчонки не знали, съедобно ли все это...

— Мы постараемся. То есть, наверно, из нас вышли неважные родственники, но мы и правда постараемся…

— Что оставишь взамен?

Вот тогда становится на самом деле страшно — до нервной икоты. Потому что Ал еще до того, как прозвучал вопрос, уже знал ответ. Сказки, слышанные в детстве от няньки, он помнил: отплатить за подобное подобным. За дар — даром, за мертвое — мертвым, за живое — живым… И знает, что в уплату в любом случае сможет оставить только одного человека — себя.

— Необязательно. И не обязательно оставлять кого-то кровного, — спокойно отмечает Страж.

— Нет. Пожалуйста, не говорите так, потому что я могу струсить совсем.

— Ты можешь отказаться. Никто не узнает.

— Нет. То есть я знаю, что могу, но не буду… только можно побыстрее, пожалуйста, ладно?

— Страшно?

— Да.

— Пошли.

Закат над песчаными холмами висит неподвижно — ночь не наступает. А может, здесь всегда так: половина огромного красного солнца, холодный ветер, холодный мелкий песок, проваливающийся под ногами Альбуса и Стража. Впрочем, Страж вполне ожидаемо следов не оставляет.

"Не сдержал я свое слово, Кипри…"

От жалости к себе и от одного воспоминания про Кипри на Ала накатывает. Это тяжело — никогда больше не увидеться… А ноги вязнут в холодном, набивающемся в ботинки крошеве, а Альбус все шагает. Они двигаются по границе — день и ночь разделены очень четко, словно кто-то рисовал ее вручную. Только Страж скользит немножко правее в тень, а Ал — по свету.

А потом холмы заканчиваются так же внезапно, как сам Альбус появляется здесь. И начинается обычная городская окраина. Какие-то заброшенные заводы, захламленные тупики, горы строительного мусора и ржавых железных деталей. На их фоне особенно нелепым выглядит картинно — зеленая полянка с домиком — грибком со светящимися круглыми окошками. По дереву возле домика развешены цветные елочные гирлянды (видеть их — почти не больно, если не вспоминать, как давно-давно в начале каждых зимних каникул дурачился с братьями и украшал так яблони возле дома), и к дому ведет тропка, выложенная разноцветными круглыми камушками. В дом, кстати, идти не нужно — Мэл сидит на скамейке рядом, обнимаясь с огромной, в свой рост, куклой.

Свет сюда не проникает — солнце прячется за домами, но даже в сумерках хорошо видно, что Мэл, наряженная в старинное платье в пол, выглядит гораздо лучше, чем дома.

— Привет!

У нее не только исчезла вечная немытость и темнота под глазами, но и заикание совсем сошло на нет вкупе с шепелявостью.

— Пора домой, Мелинда.

Малышка хмурится:

— Ладно, потом еще приду.

Она деловито машет рукой над головой игрушки — и та становится ростом в две ладони, деловито забрасывает куклу в карман — причем карман на платье появился только что! — и поднимается с лавочки:

— Пойдем. Меня Альби забрать пришел?

— Ага…

Горло перехватывает.

— Только домой ты, наверно, сейчас одна, хорошо? Я тут немного еще побуду, ладно? Скажи Питти, чтоб позвонила по моему телефону, там номер, где подписано "па" — чтоб за вами присмотрели. А Ларри скажи… ну, ничего не говори, просто обними крепко-крепко и не бросай.

Мэл исчезает беззвучно, словно домовик. Домик тотчас же гасит свет, погасают гирлянды, и поляна вся съеживается до размеров коробки из-под холодильника.

— Смелый, — замечает Страж, — это хорошо. Маленький пока.

— Я сказал — остаюсь! — значит, остаюсь. Куда те…

— Домой. Расти. Рано пришел. Рано учиться придется, раньше, чем брату. По границе ходить, по темноте ходить. Самому темнотой не становиться, потому что затягивает она. Драться с тем, что оттуда пролезть может, не позволять по земле ходить. С дневной стороны никого не пускать, тоже много дураков ломятся. Отваживать тех, кто по своей воле.

— Вы что, просто меня отпускаете?

— Просто — никогда. Про тебя уже было сказано. Иди.

Кстати, это был не закат. За время, проведенное за стенами, выкатилось все такое же красное и холодное солнце — такое яркое, что перед глазами шла рябь.

— …льби, ты че, тож дыма наглотался? Я позвонила той тетке, сказала, что мелкая угорела и ты срубился, и адрес, она сказала, что через пять минут прилетит... а ты вообще валяешься — как умер, я чуть сама не ехнулась…

Рядом кашляет и отплевывается Мэл. Она вытирает лицо грязным рукавом, потом оборачивается на Ала:

— Де майчик?

— Какой мальчик, Мелли?

— Пйисол котоый с тобой. Котоый мне куклю дай. Коллин.

10.

Альбус возвращается домой только после полудня, и он все никак не может придумать, как сказать Кипри про деда и тетку. И, наверно, к лучшему, что Кипри встречает его злой и смертельно разобиженный:

— Поздравляю с викендом. Отлично проведем время, не правда ли? Мелких не отпустили — значит, можно и просто пошататься… Кстати, от кого приперся-то, если камином?

— Я не нарочно… — вполголоса мямлит Ал, и в желудке противно екает. — Я совсем не хотел сорвать выходные, честно-честно…

И даже мысленно уже готов получить по морде.

— Ты — идиот. Ты уехал в половине шестого и вернулся в половине третьего. И мобильник не отвечает. И дома — никого. Сунулся к Уизли — старших нет, а Скорпи с Розой — не в курсе, к Хаггети — вообще тишина… А мне даже чары не наколдовать, чтоб в город нормально выбраться… Куда мне было стучать еще — в аврорат или в Мунго? И чем от тебя так воняет, будто ты в мусорнице костер разводил, а потом заливал все спиртом?

— Надо было, наверно, в Мунго — мелкие обе пока там.

— Мляяя…

Кипри стряхивает руками, одергивает свою широкую футболку.

— Вот ведь дерьмо… я как чувствовал… Что с ними?

— Ничего страшного, правда-правда…

Ничего страшного, действительно, нет, просто девчонки внезапно остались сиротами и им некуда идти. Плюс Мэл хорошенько так отравилась дымом, а Питти, кроме ожогов, еще и немного в истерике, да в такой, что треснула между делом пару "алмазных" стекол магическим выбросом. То есть, по сравнению с тем, что могли остаться в доме, это вовсе ерунда…

— А что там-то? Тетя, которая Энни, и дед — они что, куда глядели? То есть я представляю, куда, один — в бутылку, другая — к очередному придурку в штаны, но, блин… Поехали!

— Ты… — в голове вертится "Как сказать?", и пока доверчивается только до одной мало-мальски умной мысли: — Ты прямо так, что ли, собрался?

"Прямо так" — это шорты из обрезанных джинсов, мятая футболка и маггловские домашние шлепанцы — уютная и почти южная домашность, и навряд ли кого-то в Мунго таким напугаешь, но Альбусу мучительно нужно потянуть время, отправив за чем-нибудь Кипри в комнату…

— А сам-то… — бухтит тот, но все же отправляется переодеться. Как раз чтоб повернуться к камину и без особой надежды швырнуть туда Летучего пороха:

— Дом Забини, кабинет Бьянки.

Если честно, Бьянка Забини, красивая и слишком умная, вызывала у Альбуса опасений гораздо больше, чем тяжелый на руку и скорый на расправу отец Кипри, и все общение с ней она же сама свела к минимуму вроде поздороваться и сказать про погоду. Но сейчас мистер Забини снова был в Штатах, а Ал малодушно надеялся свалить миссию о сообщении про родственников хоть на кого-то.

Бьянкино лицо появляется в каминном зеленом пламени спустя полминуты.

— Белло мио, тебя не учили, что ломиться в чужой кабинет… Джеймс, мадонна, идиото, третья полка, мать твою! Что с Лоренцо?

Альбус торопливо отвечает, что с Лоренцо все прекрасно, и все же присутствие Бьянки необходимо почти катастрофически, потому что в такие минуты лучше, чтоб рядом был родной человек… Бьянка сплевывает зеленым огоньком, снова цветисто и благозвучно матерится по-итальянски, но просит посторониться и оказывается в гостиной одновременно со сходящим с лестницы Кипри, так что в Мунго они отправляются вместе.

Мэл дрыхнет, обвешанная тонкой трубочкой с каплями, потрепанная Питти — здесь же и, кажется, тоже спит, мужественно сидя на стуле рядом, но, услышав шаги, выпрямляется, разлепляет глаза и сквозь навеянное зельями оцепенение шепчет:

— Как вы быстро вернулись… Ларри, дедушка и мама там остались… в доме… а я не успела…

Вот так вот, просто, и даже слишком спокойно — правда, после лошадиной порции той воняющей мятой бодяги Питвил, по идее, вовсе без задних ног должна была валяться.

— Что значит — "не успела"?

— Сгорело все. Только в чем были — успели.

От недосыпной нервности у Альбуса легко в ногах, и он остро чувствует все, что творится вокруг, оставаясь невидимым и неслышимым: смертельную, просто вселенскую, усталость мелкой, заледеневшие на миг кончики пальцев Кипри и его испуг и безысходность, испуг, смешанный с яростью — от Бьянки, и от нее же — судорожная волна "Спокойно!" в сторону внука…

— Спокойно, — повторяет он за Бьянкой, только вслух, и ловит руку Кипри своей — чтоб прогнать нахлынувшую безнадежность о живое тепло.

— Да ладно ты, — зябко поеживается Забини, — все в порядке, Аль… Хотя, конечно, жалко…

Кипри гладит по светлой макушке Питти — та, обычно шугавшаяся от всех попыток ее как-то достать, будто постоянно ожидая тычка или затрещины, теперь только крепче прижимается в ответ.

— А ты че стал такой толстый?

Да, светские манеры Питвил еще шлифовать и шлифовать, а по щекам Кипри цветут красные пятна.

— Нет, Питти, я не толстый. Я беременный.

— Ты че, инопланетянин, что ли?

— Нет… а это обязательно?

— Тогда врешь.

— Не вру, просто так вышло… ну, у магов иногда бывает так.

— Да, блин, — Питвил оглядывается на Альбуса, — крупно вы накололись, парни…

И зевает во весь рот:

— А че у Альби с волосами, он весь, что ль, так покраситься пытался?

Волосы и волосы, что на них смотреть. Может, обгорели малость сегодня, со всеми бывает. Но Кипри всполошено охает:

— Карино, у тебя ж седина самая настоящая!

6. Куррент мьюзик: Надежда Князева — По рельсам

1.

Проблема с местом жительства для девчонок решается — со стороны Бьянки.

Еще пока мелкая была в Мунго, Питти только отмахивалась:

— Куда я к вам, нафиг…

— Ты же все равно с осени в Хогвартс.

— Ага, и Мэл на вас бросить, когда у вас свой бебик на подходе. И куда к вам нас кто пустит, если вы сами малолетки почти… Вы уж это, совсем только не бросайте мелкую…

Кипри в ответ шипел, чтоб не дурила, иначе до Хогватс-экспресса лично отволочет за шкирку, а за еще одно слово "бросать" заставит почистить зубы.

Бабушка Забини не вмешивалась в эти препирательства, но на слова Альбуса про то, что, кажется, все же придется снимать квартиру (потому что заваливаться в родительский дом таким многодетным стадом уже неловко), высказывает свое:

— Значит, судьба.

И, будто оправдываясь, поясняет:

— Мы с Джейми все-таки решили пожениться.

"С Джейми?" — недоумевает Альбус, но тут же вспоминает многажды упомянутого Джеймса, с которым бабуля крутила еще с тех времен, когда сам мистер Забини еще только собирался в Хогвартс.

— Скажем так, хочу наделать глупостей под старость. Многие люди в преклонном возрасте делаются сентиментальны, и почему бы нам не попробовать переиграть пошлое хотя бы так…

Наверно, оно и к лучшему.

— …хотя бы так. Тем более, кроме Блейза на других наследников рассчитывать все равно не приходилось бы. Одна из родственниц, лет четыреста назад, слишком уж сдружилась с Темными искусствами, помогая одному из сыновей в борьбе за власть, и слишком увлеклась истреблением остальных родственников — так, что вся ее фамилия уже сама по себе слишком уж быстро ушла в небытие, что законные потомки, что бастарды: по пальцам можно пересчитать. Во Франции — только дАнгулемы, а в Британии лет шестьдесят назад еще оставались Принцы — и где они теперь?

Жизнь продолжается, и лето продолжается. Двадцать пятого июля па буквально выпадает из камина, причем идет он явно не из лаборатории, потому что в обнимку с тетей Дервал и оба абсолютно никакие. Никакущие и в облаке сажи вылетают пред светлые очи только что явившегося с работы из магазина Альбуса.

— Давно мечтала сделать это. Нажраться по случаю с твоим па, а не с отцом, — поясняет миссис Хаггети.

Па вовсе лыка не вяжет, но улыбка у него самая широкая и самая искренняя, словом — откровенно идиотская. Очки он где-то посеял.

— А это вот Шотландия,

А это не Ирландия,

А это вот Шотландия –

Самогонный крааай… — голосят на крыльце под гитару: не иначе Нил с Аланом заявились к братьям в гости.

— Точно — самогонный край, — кивает Ал.

— Альбус, зови и их сюда, такой день…

— Упоротый сегодня день — забегался как собака, — бросает он и потом только понимает:

— Что случилось? Вы откуда, из…

— Из Мунго. То есть из бара, но там мы уже потом были, Альбус, зови народ — будем праздновать!

За маленького братика пьют все. Скорпи еще ворчит в шутку, что на их день варенья никогда подобного загула не случалось, и тетя Дервал в ответ долго городит, что в преклонном возрасте самые простые события переосмысливаются и воспринимаются совсем по-другому ("Дура, какой нафиг, ик, преклонный возраст?! Самый расцвет сил, поняла, маггла?"), а па все так же улыбчиво поясняет:

— Да на ваш день я валялся тряпочкой и жалел, что при первом же знакомстве отца посильнее между ног не пнул — не пришлось бы так мучиться!

Па горд, будто племенной белый павлин, и уже успел, кроме прочего, поругаться с бабушкой, от всего сердца предлагавшей назвать младшего Арагорном.

— Еще б Леголасом обозвала, он ж не собака или лошадь…

В Меноре еще предстоит череда торжеств по поводу Ретта Абраксаса, но этот вечер остается исключительно для семейных посиделок, когда все, кроме Кипри и Лили ("Кусастик если унюхает — отделает как Морганову мать…"), доходят до изрядной кондиции. Так что со всеми поздравлениями в Мунго к отцу отправляются только утром — кажется, такой толпой посетители больше ни к кому не приходят в принципе. И добро бы, если явились посетители и пресса к Герою, главному аврору и вполне себе кандидату на должность следующего Министра Магии (а так оно и будет, скорее всего, потому что па своего не упустит и рано или поздно отца "дожмет") — нет, исключительно родные и близкие пожаловали, но становится шумно и тесно, будто здесь разместился целый цыганский табор. Лили всех фотографирует на свой цифровик с отцом и с мелким — мелкий действительно мелкий, не крупнее котенка, но рулады выдает будто сирена, у него смешной черный вихор на почти лысой макушке и грозно сжатые в кулачки крошечные ладошки.

В августе все-таки получается вместе с Кипри выбраться к морю на целых три дня — на Вилла-Забини. Это до умопомрачения мало, потому что чтоб наплаваться и налазаться вдосталь, не хватит целых каникул, но Альбус теперь слишком хорошо знает, что сразу три выходных — это очень даже много. Кипри вроде бы сердится:

— Весь дом как сбесился вокруг меня на ушах плясать!

Но по Неаполю и по морю он скучал, сразу видно, и Альбусу радостно видеть, как он дурачится и брызгается на мелководье с Мелли и Питти.

— Иногда, — говорит Кипри, — мне кажется, что так было не месяц с чем-то, а целую тысячу лет, будто девчонки — не кузины, а кто-то из наших детей…

Они оба не возвращаются в Хогвартс для нового учебного года, и в последние выходные до дрожи странно ехать за учебниками и мантиями только для Питти. И странно — провожать ее первого сентября — непривычно тихую и приглаженную, и только с опаской косящуюся на Лили, покровительственно обещающую:

— Кто тронет если — зови меня, малявка.

Буйство Лили за лето будто поутихло, она еще сильнее вытянулась, она остриглась и выгорела, а матикор Кусастик частенько разукрашивал ей руки похожими на следы бритвы царапинами.

Удивительно, но Питвил поступает в Гриффиндор. При всем ее отсутствии "высокой морали" и склонности иногда "примагнитить" дома галеон — другой. Последнее, если на то пошло, смущает и ее саму, и остается только оправдываться привычкой тащить все, что плохо лежит.

В один из выходных в доме Забини Мэл устраивает переполох, пропав куда-то. Бабуля рыдает зелеными слезами в пламени каминной сети, и Кипри с Алом отправляются туда на выручку.

— В доме же столько ловушек! — не успокаивается бабушка. — И просто пустых комнат!

А Мелли находится на чердаке — сидит в обветшавшем кресле-качалке и дремлет, уткнувшись в сползшую с головы корону из елочной мишуры.

— А я тут немного играла, — сообщает она, абсолютно не смущаясь того, что кузен опасно близок к тому, чтоб отшлепать ее. — Мы играли вместе с Коллином, он ужжжасно по мне скучал!

— Третий раз за этот месяц, — сокрушается Кипри, — переколдовывает себе платья в принцесс и идет играть с воображаемым принцем… Ей и самой скучно, надо бы намекнуть Бьянке…

Он трет свою ноющую поясницу и морщится:

— Кажется, мне лезть на чердак не следовало… — и спускается: медленно, вперевалку.

— Пошли, чердачная принцесса… Что тебе не играется с твоим Коллином, у тебя же такая комната…

— Я там сосредоточиться не могу, — спокойно и рассудительно объясняет Мелинда, — на чердаке это проще, чтоб попасть к Коллину, не умирая…

У Альбуса сердце пропускает удар. Хорошо, что хоть Кипри не слышит.

— Я ведь знаю, что умирала на пожаре, — пожимает она плечами, — и что ты пришел за мной, потому что тогда еще не умел по-другому.

— Что значит "тогда еще не умел"?

— Ну… ходить по грани и за грань… Коллин говорит, потому что воин, а не следопыт, а у меня врожденный талант. Хотя, конечно, ругался, что я прихожу, страшно. А потом сказал, что все так один к одному и складывается, и я останусь с вами проводником. Ну, с тобой и Скорпи, когда вырасту. Потом, не сейчас.

— Мне страшно, если честно… как-то ты слишком много всего знаешь.

— Ничего особенного, — пожимает плечами принцесса — Мелинда. — Хочешь, я могу и рассказать, что и как будет потом… мне можно, все равно ж никто не поверит…

— Вы где там, — ругается Кипри этажом ниже, — оба заснули, что ли? Аль, карино, в комнате надо отлевитировать к стене кровать, там пыльно просто жуть, а эльфы совсем обленились…

— Я могу рассказать, мне не жалко…

Смешные косички Мэл топорщатся в разные стороны, а пестрые резинки выглядят трогательно нелепыми на фоне голубой парчи старинного платья.

— Знаешь, Мелли, лучше не надо, — отвечает Альбус. — Тут как говорится: поживем — увидим. Кипри, иду, не вздумай сам ничего там двигать! И пол мыть не смей!

2.

Забавно выходит.

Вместо дома Поттеров как-то потихоньку и внезапно получается так, что это Ал переселился в дом Забини. А что там, если разделяют всего пара шагов сквозь каминную сеть.

Мистер Забини только отмечает, что оно лучше, чтоб наследник Забини воспитывался в родном доме, а не где попало, на что разобиженный на это "где попало" Альбус резонно отмечает, что хотя бы у них в доме никто не светит шрамами на венах, лишь бы доказать это идиотское звание, — и в итоге только чудом избегает мордобития.

Вообще все очень похоже — что там, что там идет дым коромыслом. Отец Кипри появляется здесь не так часто, потому что в основном он в разъездах, зато бабуля, со всем ее сицилийским темпераментом, отрывается вовсю. Домовики носятся как угорелые, Бьянка с "молодым супругом" через раз друг на друга орут, воздух потрескивает от статического электричества и струящейся стихийной магии — и в то же время, все будто замирает, покачиваясь по волнам бесконечной, через край плещущей любви, вечного беспокойства друг за друга, которого почему-то взрослые люди будто стыдятся, и потому — прячут за всякими мелочами, которые любой другой человек принял бы за вспышки дурного характера.

Дома па каждый раз, когда отец принимается качать пресс или отжиматься, нудит, что швы разойдутся, — отец непременно пеняет па, когда тот ныкается с сигаретой на черном крыльце, Джеймс — пожилой бывший военный, неплохо сохранившийся, но в целом — самый заурядный дяденька — припоминает миссис Забини какие-то махинации с контрабандными ингредиентами для зелий, а Бьянка вдохновенно колотит посуду, припоминая, что у него "…через одну там дуры двадцатилетние, конечно, что еще от него ждать…". В доме Поттеров круглосуточно вякает Мелкий — кажется, у всего поколения в этом доме прижилась отличная традиция выживать родителей из кровати — отдельную комнату и колыбельку он почти не признает, а родители уже не сопротивляются, потому что целые нервы и лишний час сна дорогого стоят. В доме Забини шкодит, колдует или под руководством опекунов сражается с азбукой Мэл. Равновесие и гармония. Счастье.

Кипри немного выбивается из этого равновесия. То отстраненный, то непомерно капризный и готовый поминутно удариться в истерику, с начала сентября как-то очень быстро охладевший ко всем перестановкам вокруг и, иногда так кажется, к Альбусу — тоже. По крайней мере, раз-то точно в ответ на попытку обнять шарахнулся, будто от удара, правда, потом на все вопросы только отмахнулся, что все в порядке, и больше из рук вывернуться не пытался. Ночью они все так же на ощупь ищут друг друга, чтоб согреться, а днем Кипри снова становится немного отрешенным, будто все вокруг — одна большая река, а он — сидит на берегу и смотрит, как та бежит мимо… Ал злится, что работа и уроки — попытка заочно выучить хотя бы теорию — сжирают дементорову уйму времени, которое они должны бы были проводить вместе.

— Все хорошо, карино мио, все правда хорошо.

Все и вправду хорошо, но тяжелое предчувствие не оставляет Ала — будто совсем скоро должно случиться что-то, будто воздух уже заранее пропитан надвигающейся грозой. От невнятной тревоги Альбус даже влезает в папку с больничными бумажками Забини, но не находит сильно страшных слов, а находит крупный скандал — Кипри приходит в ярость от подобной наглости и потом обижен еще долго. Ровно столько, чтоб Ал успел как следует известись и проклясть себя всеми известными проклятиями и чтоб милостливое допущение к беседе воспринял как высшее счастье.

Все случилось в Мабон. В Косом переулке.

В выходной день там всегда было много народу, а в праздничный — тем более, и взрослые, и малышня с родителями, и кого только не было…

Настроение у Ала было на редкость непраздничным — перед уходом на работу он успел снова разлаяться с Кипри… ладно, не то чтоб они поссорились, просто на этот раз Забини действительно слегка достал своими капризами. Выеживался, не желая пить свои витамины и утверждая, что они все пропахли несвежей рыбой, требовал то открытого на холодную улицу окна, то йогурта (…"да любого, любого! Нет, с абрикосом не хочу! Фуууу, черника, блевану сейчас! Принеси шоколадный! Я же без ванили просил!"), то размять затекшую спинку, а на попытку обнять-приласкать-успокоить только с шипением отмахнулся. А на попытку спросить, что случилось, швырнул домашней шлепанцей и рявкнул:

— Да пошел ты знаешь куда!

Альбус и пошел. На работу.

В магазине он обычно выполнял роль подсобного рабочего или же подменял кого-то за прилавком, но главной же обязанностью был надзор за периодически присутствующим тут Фредди Уизли, феерическим паршивцем и мальчиком "тридцать три несчастья". Фредди оставался еще целый год до Хогвартса, и мало кто дома мог с ним справиться, даже просто углядеть было трудно, плюс он вечно хвостом таскался за своим отцом, дядей Джорджем, — вот и приходилось смотреть, как бы мелкое рыжее чудище не угостило посетителей слабительными конфетками или не оказалось на складе под предварительно обрушенным на себя стеллажом. Общаться с Фредди было приятно, весело и очень утомительно, пришлось и в самом деле ловить его едва ли не за воротник по дороге к складу, даже пару раз пришлось сбросить звонок от Кипри… Так что дядя Джордж еще до отцовского звонка сказал, что после обеда Ал может быть на весь оставшийся день свободен.

И тут — опять телефон. Родители надумали прогуляться по Косому переулку. Точнее, па запланировано оторвался от своих стекляшек — бумажек ради того, чтоб вытащить отца с Мелким на прогулку, заодно — что называется, "засветиться" перед обществом. Все-таки мысль о министерском кресле для отца очень давно не давала па покоя…

"Семейная встреча" получилась даже больше, чем Альбус ожидал: вместе с родителями здесь оказался Скорпи. Точнее, оказался он тут скорее вместе с Роуз и ее томами по высшей трансфигурации и книжкам к курсовой по зельям, а в итоге — под кучей любопытных взглядов и щелчками нескольких фотокамер.

Родители, как всегда, были великолепны — Ал только и подумал, что он с Кипри, даже если бы Кипри снова влез в свои шелка, не имели бы столь блестящего вида, что шарф, которым па примотал к себе Мелкого, на Але бы смотрелся простым обрывком тряпки, да и сам Ал — увы! — что-то явно не в масть пошел… Скорпи сопел и героически тянул на себе обе сумки с книжками, Роуз пряталась у него за спиной и пеняла вполголоса, что Скорпи — поросенок, и она никогда не пошла бы, если б знала, что тут такое сборище будет, а уж теток, уже вовсю вполголоса судачивших о том, что уж больно рыжая невестка у Малфоев и зубы у нее в железках, вовсе впору заавадить. Мелкий озирался из своего гнезда и тоже комментировал происходящее, но на своем языке. Словом, все было действительно вполне себе хорошо. День, опять же, внезапно выдался вполне себе солнечным — это радовало. Надо было после работы и этих дежурных улыбок для "публики" отправиться в дом Забини и Кипри тоже выгулять — совсем сдурел от сидения дома уже, не иначе…

А потом день начал стремительно портиться. Абсолютно чистое небо внезапно заволокло, а когда кто-то поднял голову, то по переулку волной хлынула паника — в небе кружилась, идя на снижение и полоща кожистыми крыльями, стая из пяти каких — то совсем почти не упомянутых в учебниках крупных тварей.

3.

Об этом потом написали в газетах, но там, естественно, переврали большую часть — на то они газеты и есть. Слово "теракт" прозвучало именно оттуда, а вот все остальное — так, вольное изложение. Про то, как "…Главный Аврор Поттер, как и двадцать с лишним лет назад, бесстрашно встал на защиту магической Британии…" На самом деле надо было всего-то, чтоб до прибытия авроров твари — каждая с подрощенного дракона ростом! — не успели ни разлететься, ни кого-нибудь покалечить, а защищал отец в первую очередь своих. А точнее — просто втолкнул всех в какую-то лавку и запечатал дверь снаружи, для надежности привалившись к ней спиной. Мелкий скандально завякал в своей перевязи, па — сдавленно матерился, ему вторила Роуз, проехавшаяся по полу лавки на заднице, Альбус треснулся лбом о стеллаж с какими-то тряпками, Скорпи собирал по полу книжки…

И только несколько секунд спустя до них дошло, что именно случилось: что отец — нарочно! — остался снаружи.

Па, надо отдать должное, ориентируется первым. Адресно упоминает отца, сгружает Мелкого на руки к Роуз и пытается вышибить дверь. Изнутри дверь выбить не получается; не получается и снаружи, когда одна из тварей с клыкастым клювом от души шарахает по тому месту, где только что стоял отец.

— Уходите все! — командует па. — Если есть камин — камином, или в подсобку, еще куда, чтоб здесь не было! Пока эта гадина стекло не вынесла, быстро!

— Эта гадина, — шамкает материализовавшаяся в лавке старуха-хозяйка, — стекло не вынесет, оно у меня еще с Третьей войны, от ударов и проклятий чарованное.

— Химеры Дальницкого, — бормочет Роуз. — Редкий вид, живет только в горах, в неволе может скрещиваться с японской драконовидной, но практически не приручается, взрослая особь ядовита, повышенная стойкость к физическому воздействию и большинству заклятий…

"Редкий вид" с отвратительным визгом — будто ножиком по сковородке — шарахается шипастой мордой в зачарованное стекло, по которому начинают ползти трещины, совсем как по обычному.

— Уходите камином, живо! Ну, Поттер, турнир вспомнил, сука, счас мы этот редкий вид совсем редким сделаем…

Новый удар па в дверь — ноль эффекта. Ноль эффекта и удар в окно.

— Понастроили! Вот ты ж…

Выбить дверь все еще не получается. Открыть, чтоб затащить отца внутрь — тоже, только видно, как он ускользает, мгновенно уходя от очередных когтистых лап…

"Совсем форму потерял, пока дома сидел", — тоскливо понимает Альбус, и будто в ответ на это одной из химер удается достать отца похожим на тяжелый кнут острым хвостом.

— Роза, уходи, — Скорпи бросает собранные было книжки, — уходите быстро все! Щас я этой драконовидной…

От загустевшего воздуха становится трудно дышать, Ал понимает, что это все — ветер междумирья, только теперь этот ветер просачивается сквозь Скорпиуса, трепля за белобрысые лохмы, и свивается возле его же ног. Воздух, как и брат, вздрагивает от едва сдерживаемой ярости, становясь почти раскаленным — мало кто в лавке успевает ощутить, а вот стекло витрины плавится и ломается под прицельным ударом.

— Ты чего вздумал, засранец?! — успевает рявкнуть па, прежде чем Скорпи, весь будто вытянувшийся и заострившийся, одним полукошачьим–полуптичьим прыжком перемахивает на улицу. Даже едва ли не до пояса отросшая шевелюра взметывается хвостом хищного зверя.

Если химеры так и остаются химерами, то Скорипиус на глазах трансформируется из человека во что-то среднее между человеком и грифоном — и не факт, что кто-нибудь, кроме Альбуса, это видит, потому что в газетах потом про это нет ни полслова. Есть тонны дифирамбов в адрес "отважного шестикурсника — гриффиндорца, пришедшего на помощь к отцу", но совсем не упоминают про то, что это была скорее битва хищников с хищником. Скорпи практически не пользуется заклинаниями, которые химерам все равно не страшны, зато сшибает с ног одну и полосует другую стихийными ударами — тем более, что-то вразумительное из полутрансформированного горла навряд ли бы вышло; и только оторопь первых минут мешает Альбусу метнуться в окно следом сразу же.

Братовой ловкости в нем нет, и, укрываясь за развалом каких-то ящиков, он попросту лупит по химерам, отвлекая от главных противников. Когда одна из тварей таранит его укрытие, а заодно и щитовой магический купол, Ал успевает только подумать, что даже с такой разорванной шеей она наверняка успеет не по разу полоснуть его, и хоть бы не догадались ничего не говорить Кипри, и хоть бы не насмерть — все сразу. Чтоб через миг вывернуться от морды прочь, попасть под лапу:

— Да что ж ты никак не сдохнешь!

Слова вперемешку со злыми досадливыми слезами слетают с языка тягучей черной смолой, и сердце сжимается от по новой накатившего ощущения близости междумирья:

— Сдыхай же!

Тварь послушно зевает и медленно, будто нехотя, укладывается на грязную мостовую, поливая ее своей почти черной и отвратительно воняющей кровью.

И становится очень тихо. Все пять здоровенных химер вповалку, одна — противно скрипит на одной ноте, волоча крыло, раздаются хлопки аппарации — а вот и доблестный аврорат таки приперся после времени! Скорпи, снова совсем обычного старшекурсника, брата, привычного до самой последней черточки, — не то от припозднившегося страха, не то от мерзкого запаха зверюг — выворачивает на обочине в канаву. Недомерок — дошкольник, невесть как оказавшийся на улице, — громко ревет, забившись в какой-то простенок, тоже, видно, от страха, потому что путь прочь перекрывают сразу две здоровенных звериных туши. Когда авроры левитируют их подальше, то отец обнаруживается там же, под лапами одной из них.

— Ядовитые, — вспоминает Альбус. — Они были еще и ядовитые.

Па, наконец добежав, что-то спрашивает, потом что-то кричит на отца, потом — просто кричит, Альбуса знакомым холодом уносит темный ветер, и он уже этого не слышит.

4.

Здесь темно. И тихо.

И потому чей-то очень тщательно сдерживаемый плач кажется слышным на весь мир.

В свете Люмоса Ал увидел… самого себя, только маленького. Так, по крайней мере, показалось на первый взгляд, потому что у Альбуса никогда не было очков в старинной оправе, полинявшей клетчатой рубашки размеров на пять больше, чем нужно, была белая прядь надо лбом и точно не было шрама на лбу. И уж конечно, Альбус не прятался в похожей на ящик каморке среди всякого мебельного хлама на выброс.

— Гарри?

Мальчик прижимает палец к губам:

— Тсс! Услышат — опять будут кричать. Опять, что ненормальный, а раз я тебя вижу — значит, так это и есть.

— Гарри, — Ал постарался говорить как можно спокойнее и ласковей, — пойдем-ка отсюда.

— Нельзя! — глаза за очками сделались круглыми, просто по форме очков. — Уродам место здесь!

— Гарри… все уже прошло…

Дверь заперта снаружи. Запах безнадежности и затхлости — такой густой, что просто давит на плечи.

— Отсюда нельзя уходить.

— Домой, Гарри, домой пойдем…

— Это не дом! — взвивается маленький Гарри. — Я там чужой!

Здесь все та же тишина, но в уши Ала будто вдавливается истеричный взвизг:

— У кошки больше права жить здесь, чем у тебя!

— Гарри, ты давно уже вырос, у тебя свой дом…

— Он не работал! И пьяница, разумеется! — вторит визгу еще один женский голос.

Гарри мотает головой:

— Нельзя отсюда… некуда… я не открою…

Алохоморе дверь не поддается. Впрочем, и неудивительно: здесь многое может срабатывать криво, особенно если сам владелец против.

— Попробуй открыть ты.

— Нееееет! — отчаянно мотает головой мальчик.

— Маггловским выродкам не место в Хогвартсе! — пошелестело с одной стороны.

— …и еще десять баллов с Гриффиндора за пререкания с преподавателем, наша новая знаменитость! — рявкнуло с другой.

— Я не пойду никуда…

Запах холода и змеиной чешуи.

— Ты пришел слишком поздно, ее тело здесь так и останется!

— Потти, буууу! Дементор! Страшно?

— Он вернулся!

Холод, затхлость, кровь — и будто через край бьет отчаянье.

— Сириус был бы с нами…

— Северус, пожалуйста…

— Я ухожу, понятно?!

— Мальчик, который выжил, пришел умереть…

— Фредди нет, почему не меня…

— Вы спите вместе, вы ненормальные оба!

Тоска застилает глаза:

— Курсант Риксон был при исполнении, замещал отсутствующего Поттера…

— Мистер Поттер, мы делаем все возможное, но двадцать восемь недель — это мало…

— Поттер, уйди.

— Уйдите все, зачем только вы приперлись, это — моя комната!

Голоса разные, большинство чужие, но есть и знакомые: голос папы Роуз, голос отца Нила и Алана, голоса Лис и па… Общим было только одно — ничего хорошего. Будто и вправду поблизости пролетел дементор, выпив всю радость и оставив взамен ревущего (закрыв рот обеими руками, чтоб никого не потревожить) мальчишку.

Альбус сам хочет завыть в ответ, прижимая к себе мелкого оборвыша с прощупывающимися выпирающими позвонками, тем более что его слова почти не действуют:

— Все уже прошло, правда, веришь…

Он цепляется за знакомые голоса, будто за торчащие из клубка нитки, чтоб начать тянуть обратно:

— Гарри, с Рождеством!

— Гарри, мы с Герм помирились, веришь? Я сам подошел!

— Я хотел бы, чтоб ты жил у меня…

Запах шоколада, хвои, морской соли и апельсинов — воздух становится сладким и постепенно густеет вокруг них:

— Поттер, ты безнадежен. Всего два года потребовалось, чтоб понять…

— Все с ней будет в порядке, Гарри, пока человек живет — есть надежда…

— Рональд устроил театр абсурда с этим кольцом и... Гарри, я всегда такая дура или просто на радостях?

— Убрали дыхательные чары и зонд обещали убрать!

— Дзяй снитсик!

— Даже надпись на двери менять не придется. Что, добро пожаловать домой?

— Ненавижу тебя, Поттер, чтоб я с тобой еще раз — да только под Империо!

— Папа, я летаю!

— Гарри, ты…

— Гарри, — шепчет Альбус мелкому первое, что приходит ему на ум, — ты — волшебник!

Здесь, в чулане под лестницей, свободного места почти нет, и чтоб дотянуться до двери, достаточно просто вытянуть руку.

— Бу! — смеется лохматый мальчик, легонько толкнув ее указательным пальцем. Ровно с такой силой, чтоб дверь открылась. А за нею неожиданно вместо обычной маггловской квартиры, будто в тумане, медленно проступают контуры чего-то похожего на вокзальную платформу. И все очень быстро исчезает, будто смявшись.

Асфальт у лица — это тоже уже дурная традиция. Очевидно, ободрал, когда падал — всю правую половину лица немилосердно саднит.

— …сколько пальцев на руке?

— Пять. Но вы показываете мне один, и спасибо, что не средний, — отмахивается отец.

— Ал, — тормошит Скорпи, — ну вы с отцом напугали…

— … кое впечатление, что тут даже не Режущим заклятием прошлись, а просто рвали, как зубами и когтями! Они же друг на друга вроде не должны нападать… А одна вовсе на ходу, без всяких повреждений упала — магическое бешенство пусть исключают, не иначе…

5.

Для разбирательства приходится побывать в аврорате.

Само оно недолгое, говорит в основном отец, а на Скорпиуса и Альбуса только шикают, мол, ввязались, горе–герои, там же без вас больше некому было, не иначе, потом местный эскулап таки вкатывает всем навоевавшимся сыворотки против магического бешенства — на всякий случай! — и отпускают домой.

Отбытие домой не слишком веселое: Мелкий проголодался и потому завывает на повышенной громкости, а у отца его добродушное выражение лица выглядит к лицу приклеенным. Это значит, предстоит как минимум выволочка, а вообще — что отец не хуже близнецов разобрал то, что нес тощий прыщавый стажер из аврората и от чего великодушно отмахнулись все остальные. Тот, который первым спохватился, что химер просто как порвал какой-то другой хищник, что одна сдохла на ходу почти невредимой — практически, без причины, и что Главный Аврор в те несколько секунд, пока отволакивали прочь убитых тварей, лежал под тушами такой же мертвый, как те химеры.

— Если честно, я даже спрашивать не буду, что и как это у вас получается, — бодрая улыбка слетает с лица отца вместе с каминной сажей. — И по сути дела, все эти дурацкие пророчества и прочая муть — это те же сказки, и если кто-то верит в них — так и найдет кучу подтверждений… Но если честно — страшно.

— Я не виноват! — отчаянно восклицает Скорпиус. — Я просто разозлился и испугался, я же не на вас! Я не оборотень, я же все помнил и знал, кого нельзя трогать… я больше не буду… Мне, наверно, надо будет уйти из школы, да?

— Ага, и отправиться жить в резервацию на всякий случай. Ну ты и дурак, ребенок! — вспыляет па. — За вас страшно, оболтусов! Вырасти ж еще не успели, а туда же…

Мелкий перекочевывает к няньке и жадно, взахлеб, ест из своей бутылки. Родители долго говорят про то, что свою судьбу человек выбирает сам, а не чужая тетка с хрустальным шаром ее подает готовую, что любая возможность за пределами обычной — это еще и множество желающих использовать эту возможность в своих целях, и что осторожность никогда лишней не бывает, и, несомненно, надо будет искать кого-то, кто сможет научить управляться с открывшимися возможностями так, чтоб не вызвать повышенного интереса окружающих…

А Альбус все думает-думает-думает — о том, как пожелал здоровенной бронебойной твари сдохнуть — и ведь сдохла, как послушалась! Это действительно страшно, так, что даже не хочется возвращаться домой: вдруг разозлит кто-то из домашних! И в школу, и на работу — мало ли где Ал может кому-то пожелать всего самого недоброго?

А страшнее всего — что наверняка этим кем-то рано или поздно окажется Кипри. Хочется уже просто странного, хоть самому спрятаться в чулан и не выбираться оттуда ни под каким предлогом — чтоб в силу новых способностей не нести опасности окружающим, а еще — потому что когда рано или поздно в аврорате разберутся, что к чему, то так просто эта история не пройдет…

Скорпи тоже не слаще, и он высказывает все Роуз, метнувшейся камином туда-обратно до родителей и снова утешавшей–гладящей Скорпиуса… Немного завидно видеть их торопливо шепчущимися у окна, а потом Роуз с громким: "Да хрен тебе, понял!" — вдруг залепляет Скорпи пощечину и громко жалуется Алу:

— Хотел ему морду набить — валяй, действуй! Сукин сын, лапать и в койку тащить — это пожалуйста, а теперь — жениться раздумал!

— Я сам теперь — почти такая же тварь! — в голосе Скорпиуса сквозило неприкрытое отчаянье.

— А у меня дядька — оборотень! И ничего, все живы!

— Он и живет с четвертьвейлой…

— А тебе, мля, вейлу надо? Ал, твой брат — ублюдок!

Роуз и Скорипиус еще долго переругиваются, постепенно сбавляя обороты, и Альбус не рискует попадать под их перекрестный огонь, высовываясь из своего угла — за попытку побить Скорпи Роуз по старой памяти бы Ала наверняка отлупила. И мучительно завидно, потому что как-то у них все просто и решаемо, а Альбус почти физически чувствует на себе отпечаток нездешней тьмы и изо всех сил старается не думать о Кипри с его отчаянными сапфировыми глазищами и двадцати шести непринятых вызовах, которые вечером обнаружил на своем телефоне.

Потом в дом приходит невыразимец. Точнее, даже не в дом, он аппарирует рядом с воротами и оттуда посылает к отцу Патронуса с просьбой о встрече. Па настроен категорично:

— Гони его, на хрен! — но отец в сад выбредает — и все волей-неволей шагают за ним, кроме няньки и Ретта: Роуз небрежно поигрывает пульсаром, а Скорпиус нервно бьет хвостом и на всякий случай отращивает когти.

Но старик только отмахивается:

— Я с неофициальным визитом. Удивительные вещи иногда можно услышать в аврорате, только вот правильно их истолковать…

— Чего вам надо? — шипит Скорпи.

— Мне — да практически ничего. А вот вам, милейшие господа, надо будет в ближайшем обозримом будущем искать если не наставника, то кого-то, кто способен будет научить контролировать себя… и спрячьте клыки — я не собираюсь нападать, а артикуляция у вас просто жуткая.

Родители переглядываются: клыков не видит никто, кроме Альбуса и гостя.

— Раз пришли — значит, что-то все же надо! — фыркает па, не слишком доверяя обещанию не нападать.

— Надо, — соглашается бесцветный старик и на мгновение принимает форму полугриффона, — надо.

Постепенно с возрастом человек перестает меняться, и навскидку невыразимцу могло быть хоть восемьдесят лет, хоть девяносто, но полугриффон выглядит старым просто невероятно — гораздо старше сотни.

— Как видите, надо. Я не оставил наследников, а знать, что все накопленные знания уйдут вместе со мной — совсем неприятно. Была еще надежда на детей брата — я почти не поддерживал связи с остальной семьей, но его сын и внук тоже оказались сквибами, обидно…

— Да какие, к черту, наследники, — злится Скорпи, — это же…

— Это же такой же дар, как твоя магия, а не что-то вроде стыдной болезни! — огрызается старичок в ответ. — Но если тут все против…

— Против! — кивает па. А Альбус уже знает, что дело для него пахнет минимум грядущими неприятностями, но брякает прежде, чем успевает сообразить:

— А я бы попробовал…

— Даже так? — ухмыляется невыразимец. — Некромансер… Ну, пусть по-твоему и будет. Ты ведь, я знаю, Альбус Северус?

— Угу. А вы — кто?

— Можешь звать меня просто Джеральдом. Я — Джеральд Эванс.

6.

День получается невыносимо долгим, но когда он все-таки заканчивается, необходимость отбыть в дом Забини встает перед Альбусом в полный рост. Неотвеченные звонки — это тот еще повод получить втык и в моральном плане, и в физическом в морду схлопотать. Особенно после того, как от нервов па щедрой рукой плеснул всем коньяку из дедушкиных посылок — Ал еще и слегка под хмельком. Несправедливо: сегодня суббота, и Скорпиус с Розой, тоже, очевидно, от нервов, забив на приличия, остаются ночевать в доме Поттеров, а Алу мало что предстоит попасть под раздачу, так еще и завтра с утра с квадратной башкой на работу валить.

Дом Забини в первую секунду оглушает тишиной. Тишиной и полумраком, будто тут совсем никого и нет, будто все хозяева, а не только мистер Забини, — в отъезде или где-то в гостях. А потом в ноздри ударяет густой запах зелий.

Нет, здесь, в доме, есть своя лаборатория, да такая, что впору на экскурсии ходить, и было б скорее удивительно, если б зельями не пахло, но — в лаборатории мощнейшие вытяжные чары, а кислый запах кроветворного и озоновый дезинфицирующего — слишком тревожное сочетание, чтоб появиться здесь просто так.

— Кип… — голос срывается. Домовик, бесшумно появившийся в комнате, видит Ала — и почему-то отводит виноватый взгляд.

Чтоб Альбус так мучительно не знал слов, не случалось еще никогда, и никогда — ни под пастью химеры, ни перед силуэтом Стража–Коллина — ему не было так безысходно страшно и тоскливо. Так, что даже ноги подгибались по дороге к комнате — дошло до того, что попросил домовика проводить его к Лоренцо.

В их с Забини комнате вечно была слегка облагороженная свалка, по всем углам понапихана всевозможная техника, без которой совсем уж не обойтись: бок о бок обитали на широком окне два ноутбука, на стене среди всевозможных стикеров и прочих бумажек приветливо помаргивал индикатором экран, яркое покрывало с "индейским" рисунком на кровати позволяло успешно мимикрировать мобильникам, оберткам от конфет и крекера, на который Кипри в последнее время подсел… Пожалуй, только постельное белье из белого льна как будто бы сохраняло кусочек благородных традиций.

В старых комнатах все иначе: Альбус запоминает каждый завиток резьбы на дубовых панелях, каждый блик на дверных ручках, отчищенных домовиками до золотого блеска, ледяную гладкость деревянных квадратов пола — дорога по этому красивому холодному дому долгая просто невероятно.

Кипри лежит — просто спит! — в одной из этих по-королевски роскошных комнат — белый лен царит и здесь, — и кровать его, наверно, очень подходит к названию "ложе": Забини почти теряется на таких просторах. Редкостное соответствие изысканности окружающего и изысканной красоты хозяина. Давным-давно, прошлой осенью, Альбус злился на окружающую его Кипри убогость и мечтал о всякой глупости для него вроде дорогих мантий и красивых комнат, а теперь готов был пожелать сдохнуть сам себе, причем в тот самый первый момент, когда только в голову пришло тронуть Кипри в первый раз...

— Прости меня...

Девичья изящность рук оказывается на удивление теплой, такой же, будто Альбус сам согрел их, и странно видеть, что одеяло лежит совсем-совсем плоско...

— Прости...

— Ты зачем пришел?

Голос у Кипри оказывается внезапно хриплым, будто простуженным, а рука на секунду вцепляется в

волосы на затылке с небывалой жесткостью, заставляя поднять лицо:

— Зачем пришел?

— Кипри, я...

— Это было необязательно. Ты ведь знал, да?

От белизны чистого льна режет в глазах просто нестерпимо.

— Прости.

— Не стоит. Собрался уходить — скажи прямо. Честное гриффиндорское и все такое...

— С ума сошел, да? Если думаешь, что я тебя оставлю с этим...

— Ми?

— Хозяин Лоренцо, она проснулась, — сообщила домовуха, забредшая сюда не из коридора, а из смежной комнаты. В лапках она бережно, будто хрустальный, тащила розовый кружевной сверток — сверток недовольно пищал, постепенно выражая все больше недовольства, но сразу же замолк, оказавшись на руках у Лоренцо.

— У этого, как ты выразился, — высокомерно процедил Забини, напомнив самого себя годичной давности, — есть имя, между прочим. И если на то пошло, то "это" вполне и проживет без тебя. Китти, машем папе: папа пришел за вещами.

— Ни хрена не за вещами я пришел!

— Ми?

— Не ори при ней!

— Кипри... Кипри, посмотри ты на меня! Тут просто такое было... тут такое...

— И такое, и всякое! Ты ушел и не отвечаешь! А потом — чтоб тебе когда-нибудь так было больно! Бьянка шороха в Мунго навела, только все как-то совсем быстро пошло, и мне даже туда не пришлось дойти, и резать не стали, мля, "сам отлично справляется, жаль только, дотянул время до домашних родов"... Я, значит, дотянул, надо было, наверно, рукой заткнуть и ждать! А ты все не отвечал! — Кипри сбился было, но закончил все равно зло: — Наследник, мля, Поттеров — а вот хрен тебе, а не наследник!

— Постой, — Ал затряс головой, — что за ерунда! Какой, к Тьме, наследник? Я виноват, там в Косом такое творилось — я и не слышал, а потом, пока в аврорате были, он в сумке лежал... А пришел — и везде тишина! И никого! И домовики шуганные — будто покойник в доме!.. Что я должен был подумать?

Кипри устало жмурится:

— Не знал... Знал только я...

— Что с ним? Что...

— То, что это не "он" ни разу, придурок! Че ржешь?!

Альбус будто со стороны видит их всех: поздний вечер, разворошенная кровать, Кипри с его ворохом бешеных кудряшек, перекошенной с одного плеча рубашкой, с пристроенным на руке замотанным в розовое оборочье младенцем, но с угрожающе поднятой палочкой в другой, сам Ал, все еще обшарпанный после дневных событий, сидящий на полу возле кровати — некромансер, ага, угребище, а не некромант! — и смеется-смеется-смеется...

— Забини, ты... ладно, оба идиоты. Ну, ты нас официально представишь?

— Ми?

— Китти, это — вот это не пойми что! — твой папа, Альбус Северус Поттер, Аль — Екатерина-Энн Забини, приятно познакомиться... Да, кстати, что там случилось в Косом? Или лучше мы узнаем завтра из газет?

— Ми?

Кипри поудобнее перехватывает Китти, свободной рукой нашаривая заботливо поданную эльфийкой-няней бутылочку: малыха ест, рыгает, попадая на рубашку Кипри, штаны Альбуса и простыню, снова ест, и так и снова засыпает с соской во рту.

— Хорошенькая, — констатирует Альбус. Нельзя сказать, что девчонка сильно красавица: она вся ярко-розовая, с опухшими мутными глазами-щелочками, но уж точно симпатичнее младенческих фотографий Лили, щеголявшей оттопыренными ушами, бессмысленным прозрачным взором и почти лысой макушкой — куда там до таких красивых черных кудрей! Да, Лили.

Дозвониться получается кроме Лили ("А до этих гавриков ты и не дозвонишься, они с Джинни после квиддича и прочих физических упражнений все равно телефоны поотключали!") только до Роуз — она не сказать что сонная, но на редкость злая — хотя настрой меняется моментально, и она куда-то в сторону голосит:

— Скорпи, ну отвали ты, стукнись лучше ко своим — еще одним Поттером больше!

Это, кстати, наводит на мысль.

Альбус начинает издалека, еще с того самого дня, когда сгорел дом Каррингтонов, и с того, когда Нянька Зейб, приводя в порядок архивы семейной библиотеки Поттеров, натолкнулась на пергамент с предсказанием трехсотлетней давности.

Мелкая спит на руках, Кипри — уютно устраивается у плеча, а Альбус все говорит...

— Напугал, Поттер... Некромант, мало у нас в семье их было.

— А сам — зассал сказать, что девочка, сам себя и накрутил в итоге.

— А кто тут только и пел, что наследник-наследник-наследник… А на меня летом посветили этим маггловским прибором и сказали... Не уйдешь?

— Оба мы идиоты.

В ярком облаке возникают сразу два Патронуса — феникс и дракон, и на два же голоса торопливо выдают поздравления и обещают прибыть завтра с утра (хотя какое это, на фиг, завтра, всего обещанного завтра — это значит сегодня утром). Тот, кто сказал, что Патронусы — не имеют ничего общего с живыми существами и не могут проявлять эмоций, кроме как эмоции хозяев, — наверняка соврал: эти друг с другом неизменно на редкость ласковы.

— Кипри, — сердце у Альбуса екает, и в горле внезапно становится сухо, — я не знаю, как и что полагается говорить, но, может, мы тоже… ну, чтоб всегда вместе и все такое… Только у меня кольца нет.

Кипри пожимает плечами:

— Хорошо, только потом когда-нибудь, ладно? Чтоб слишком много не обещать, пусть пока просто вместе без обещаний?

— Как захочешь ты.

Ал гладит Кипри по руке, прослеживая пальцем выступающие жилки.

— Все — как и когда ты захочешь.

— Отлично, — ухмыляется тот. — Раз так, то мое условие: ты тоже становишься Забини. А остальное — поживем — увидим.

Бьянка и Джеймс с вырубившейся по дороге Мэл появляются полчаса спустя. Оставив Лоренцо под присмотром семейного колдомедика, отправились отмечать — и кажется, перенервничавшая Бьянка теперь малость "переотметила", потому что виснет на своем полковнике, хихикает, будто школьница, а при взгляде в комнату выдает:

— Такое впечатление, что они решили сразу же заделать следующего, конвейером…

Ал хочет ответить, что просто устал, что просто не хотел никуда уходить и что Кипри сам просил остаться и даже пустил в ноги — а тут все равно места столько, что и поперек хоть весь старший курс Гриффиндора уляжется! Но вместо этого только прикладывает палец к губам. Он никогда не был силен в прорицаниях, но, кажется, уже знает, что это их с Лоренцо последняя спокойная ночь на ближайшее время.