Once upon a time...

— Он будет праздновать Рождество с нами! — миссис Уизли стоит в дверях, уперев руки в бока. Никаких вопросов, никаких возражений. А за ее спиной мрачной тенью маячит…

— Ээээ… Мам? Можно тебя на минуточку? — голос Рона звучит неестественно высоко.

— Конечно, милый, — Рон выходит в коридор, тянет за рукав миссис Уизли, которая оглядывается и тепло улыбается: — Чувствуй себя как дома, Северус.

И закрывает дверь. А я сижу и не понимаю, почему это Снейп с нами будет праздновать. Вчера еще миссис Уизли разговаривала с ним через камин, просила перечного для Джинни, которая немного приболела. И еще вчера она тихо говорила мистеру Уизли, что Снейп все такая же язва. А сегодня — приходит и говорит, что он с нами праздновать будет.

Снейп стоит у окна, барабанит своими длинными пальцами по подоконнику, праздно рассматривает рождественские украшения: блестящие снежинки, парящие под потолком, гирлянды, которыми вся кухня увешана так, что, кажется, живого места не осталось, омелу, свисающую то тут, то там с потолка. Из коридора слышатся всхлипы миссис Уизли: «Он был совсем один! Такой несчастный! Одинокий! Подумай, Рон, тебе бы понравилось встречать Рождество одному?» Я понимаю, что Рон сейчас ответит. Сейчас так ответит! Выпаливаю громко, ненатурально, чтобы заглушить голоса за дверью:

— Ээээ, профессор, как вы?

О, прекрасно. Чудовищная нелепость. Чувствую, как краска заливает мое лицо. Я, если честно, вообще легко краснею. «Профессор, как вы?» Ужасно глупо.

За стеной вдруг слышится робкий голос подключившегося мистера Уизли: «Молли, да никто не спорит, просто ты пойми, пойми: Рождество — это такой праздник, когда…» Они, что не могут говорить тише?

— Может, вы чаю хотите? — как же я ненавижу светские беседы! Ненавижу. И Снейп, кажется, тоже. Смотрит на меня, подняв бровь, перебирает в пальцах щепотку волшебного снега с подоконника. Меня этот снег всегда удивлял: холодный, блестящий, точь-в-точь натуральный снег, а не тает. Лежит пушистыми горками по всему дому и не тает. Я понимаю, конечно, обыкновенное волшебство, но… Я как-то уволок этого снега к себе в комнату — ночью, чтобы никто не видел, мне просто интересно было. Я его, рассматривал, рассматривал, даже на вкус попробовал. Ну такой же вкус, как у обычного снега. Я рассматривал, а потом мне вдруг почему-то интересно стало, что будет, если снега этого в камин бросить. Бросил горсть — и обмер: снежинки искрились, взвивались густыми серебряными блестками в пламени и пропадали. Если бы когда-нибудь мне было нужно объяснить, что такое волшебство, я бы показал это.

«Мама, ты не можешь, ты же понимаешь…» — возгласы Рона за дверью прерывает громкое «Шшшш!», и я про себя искренне благодарю миссис Уизли.

— Хочу, — Снейп смотрит в упор.

— Ээээ, простите?

— Чаю, мистер Поттер, будьте так добры.

— Ааа. Чаю. Да. Хорошо. Сейчас, — касаюсь палочкой чайника. — Он сейчас закипит, через минуту. Миссис Уизли знает заклинание, чтобы чайник моментально вскипал, а я не знаю. Все хотел у нее спросить…

Суечусь. Я всегда суечусь при Снейпе. Кроме тех моментов, когда я на него зол. Но в последний раз я злился на него еще тогда, после битвы. После того как на праздновании победы он вдруг меня обнял. Мы тогда просто разговаривали. Я рассказывал ему о битве, о том, как Драко отдал мне свою палочку, чтобы я прикончил, наконец, Волдеморта, о том, что пролежал в св. Мунго два месяца, о том, что, если приглядеться, видно, что я все еще немного хромаю… Я, честное слово, никогда бы не стал ему ничего подобного рассказывать. Не знаю, это, наверное, все эйфория. Ну, мы же победили… Эйфория и немножечко виски. Или, может, я стал все это ему рассказывать потому, что мы с ним были одни, надо же о чем-то говорить. Мы стояли на улице у входа в пышный зал, который Министерство магии арендовало для празднества. Через открытую дверь доносились отголоски праздника: смех, музыка, звяканье бокалов, а на земле высвечивался вытянутый желтый прямоугольник. И в воздухе пахло июлем. Или я, может быть, стал рассказывать потому, что была ночь, и я не видел его лица, и от этого было легче, потому что его презрительных гримас я бы не выдержал, это точно. А может, потому что он спросил тихо: «Как ты, Гарри?» Может, поэтому я и стал рассказывать. А еще, конечно, эйфория. Эйфория и немножечко виски. Так вот, я рассказывал про Мунго, про все это, а он вдруг обнял меня. У меня тогда, кажется, дыхание остановилось на чуть-чуть и сердце зашлось. Я его оттолкнул, конечно. Потом, когда он поцеловал меня в висок, я его оттолкнул.

Хотя, если уж совсем честно, я не хотел его отталкивать. Он… Я давно еще заметил, что стал странно на него реагировать. Он когда в комнату заходил, ну то есть, как заходил, проскальзывал неслышно на собрания Ордена: только что не было его, как вдруг — вот он, стоит в самой тени и смотрит. Так вот, он когда заходил, у меня сердце ухало в пятки, руки начинали трястись, в животе разом взмахивали крылышками сотни бабочек, и непременно, непременно я творил при нем глупости. Я думал, что, возможно, он считает меня самым тупым человеком на свете. А потом он меня обнял. И я вдруг испугался. И оттолкнул. Разозлился.

— Зачем вы… — говорю, — Зачем?

А сам дышу тяжело и краснею. Я вообще часто краснею. Надеюсь, он не заметил тогда, в темноте. А он если и заметил, то промолчал. Сделал шаг ко мне, и я назад на шаг отошел. Попал прямо в освещенный, ярко-желтый прямоугольник двери, а там смех, музыка… Я ушел тогда. Ну, если уж совсем по-честному, убежал.

Вот тогда я злился на него последний раз. Больше не злился, хоть он и выводил меня порядочно. Язвил, гадости говорил, но у меня к его гадостям постепенно иммунитет выработался, я понял, он это все не со зла. Он мне гадость скажет, а я молчу.

Я вот и сейчас молчу, а за дверью все семейство Уизли орет в полный голос друг на друга. И из чайника пар уже давно валит влажными завитками, и снежинки в нем, как тогда в огне, вьются серебряными блестками. А я молчу. Судорожно вспоминаю заклинание для заваривания чая. Как же?.. Как же?.. Черт, никогда не был силен в бытовых заклинаниях. Миссис Уизли точно знает. У нее чай такой получается! Волшебный!

Снейп говорит вдруг:

— Я пойду, Поттер, не стоит.

— Вы... Профессор, ведь Рождество, — краснею, ну и черт с ним, — и вы чай не попили… Пожалуйста. Я, знаете, все не могу вспомнить заклинание, которое заваривает. Вы если знаете… Хотя зачем заклинание? Я так заварю, он, конечно, не такой волшебный получится… Вы будете неволшебный?

Медлит, потом кивает и садится за стол. А я несусь искать чертову заварку. Я всегда при нем суечусь. Заварка, конечно же, оказывается на самой верхней полке, и я, пока достаю ее, сбиваю кучу всего на пол. Но это ничего, думаю. Это поправимо. Достаю заварку, кидаю пару щепоток в чайник и плотно закрываю крышку.

— Должен настояться, — говорю зачем-то. Я всегда при нем глупости говорю.

Сидим, молчим. Слушаем, как за дверью рыдает миссис Уизли, а все семейство ее успокаивает. «Вы никогда меня не поддерживаете! Почему? Мы же семья!» И хор голосов в ответ: «Да что ты, мама!» — «Ну не надо, милая!» — «Мам, ну ты только не плачь».

Если честно, я боюсь на него смотреть, они ведь о нем сейчас там спорят. Каково это, если весь дом из-за тебя перессорился? Но он молодец, не ушел все-таки. А когда они придут, мы сделаем вид, будто ничего не слышали. Я, конечно, терпеть этого не могу, но ничего. Скажем, чай пили и ничего не слышали.

По кухне поплыл терпкий аромат. Это чай заварился. Наливаю в маленькие белые чашки. Мне они никогда не нравились, но миссис Уизли говорит, что они ужасно дорогие, и будет жалко, если никто не будет ими пользоваться.

— Сахар?

Головой качает, обхватил чашку своими пальцами так, что она и не видна почти. И в окно смотрит, а над чашками — его и моей — волшебный снег еле видно серебряными блестками кружится. Это от тепла.

Я только чай отхлебнул, миссис Уизли заходит. Глаза красные, но улыбается.

— Гарри, милый — говорит, — покажи профессору Снейпу его комнату.

А я не понял: где в Норе у Снейпа комната?

Снейп головой качает:

— Нет, Молли, я не останусь.

— Северус, — аж ногой притопнула, — без разговоров! На Рождество ты останешься с нами! Гарри, проводи профессора в комнату Рона!

— А…

— Там его никто не побеспокоит, а вы переберетесь в комнату близнецов.

— А…

— Они будут ночевать у Ли Джордана.

— А…

— Там у них вечеринка. Ну что с них взять? Молодежь!

Она так сказала, как будто я не молодежь. Даже чуточку обидно стало.

— Пойдемте, — говорю, — профессор.

Идем в комнату Рона. Она на самом чердаке. И я радуюсь, что мы так долго идем. Проходим мимо комнаты Джинни, я слышу, как Рон говорит что-то про сального урода. Надеюсь, Снейп не услышал, потому, что это Рон наверняка про него. Рон его не любит. И я пять тысяч раз объяснял ему, что Снейп — герой, что если бы не он… И пять тысяч раз слышал в ответ одно и то же: «Жаль, Нагайна недостаралась». Рон это не со зла. Я его знаю. Просто когда долго-долго всем внушаешь одно, а потом вдруг это оказывается неправильным, приходится все равно врать, говорить, что это правильно. Потому что сам виноват, сам всем объяснял. А я все равно твержу Рону, что Снейп изменился.

Ну правда, он совсем другой стал. Я даже, честно, пару раз видел, как он улыбается. И глаза у него теплые становятся. Никогда не забуду, как я еще во время войны решил вдруг поизучать зелья. Просто Снейп мне как-то раз сказал, что я и приличного перечного сварить не смогу. А я заявил, что смогу хоть сейчас. Но ни черта я бы не смог, конечно. Если бы Снейп мне наколдовал прямо тогда котел и всякие ингредиенты, я бы опозорился так, как никогда в жизни не позорился. Ну и решил я на досуге посмотреть, как это самое перечное готовится. Глупо, знаю, мы проходили его еще на первом курсе, но я ни черта не помнил, вот честное слово. Сижу после собрания Ордена, читаю учебник, тут Снейп зашел, то есть прокрался, как всегда, неслышно.

— Повторяете, — говорит, — мистер Поттер?

Я вздрогнул — ну, тут каждый вздрогнет, когда голос такой неожиданно в самое ухо. Вздрогнул я и книжку захлопнул. Чувствую, краснею. А он ушел. Ушел и даже ничего гадкого не сказал, а перед тем как закрыть дверь, он обернулся. И я увидел: он улыбается. Совсем чуть-чуть. Никогда не забуду. И глаза тогда у него были теплые-теплые. Такие, что у меня сердце замерло и бабочки разом взмахнули своими крылышками в животе. Фред с Джорджем весь вечер надо мной издевались, говорили, что я пришибленный хожу. Никак, Снейп пришиб. И ржали, конечно. Они всегда ржут.

А вот мы и пришли. Бардак страшный, кровать не заправлена. С многочисленных плакатов, развешенных на стенах, улыбаются «Пушки Педдл», любимая квиддичная команда Рона. И по всей комнате разбросаны шарфы, футболки и шляпы с их символикой дикого ярко-оранжевого цвета.

Снейп прямо к окну подошел. Стоит, себя руками обхватил, будто замерз. А я не знаю, что в таких случаях принято говорить. «Я пошел»? Или что? Для приличия, думаю, еще побуду. Заправил немного кровать, а то вообще стыдно. А Снейп так и не обернулся. Вот всегда мне было интересно: как он так прямо стоит? Неудобно же! Мне как-то Дурсли в детстве сказали, что если спину горбить, вырастешь горбуном. Так я проходил день с прямой-прямой спиной — все тело потом неделю болело. Как Снейп все время так прямо стоит?

— Я пойду?

— Идите.

Я почему-то не ухожу, наоборот, иду к окну, встаю с ним рядом… Красиво. Конечно, не так, как волшебный снег в пламени. Но все равно красиво. В желтом свете фонаря густыми хлопьями падают снежинки, засыпают все вокруг, и кажется, будто на землю положили большой белый ковер. Я видел однажды такой ковер в Министерстве. Мне он показался очень странным, но теперь я, кажется, знаю: департамент погодных условий просто набрасывает этот ковер на землю, когда нужен снег.

— Профессор?

— Ммм?

— Я… Мне жаль.

— О чем вы?

— О том… Тогда… Я не хотел.

Снейп молчит. Мне кажется, он понял, хоть я и чушь такую несу. Я, конечно, всегда при нем чушь несу, но сегодня что-то бью рекорды.

— Профессор?

— Ммм?

— Я тут думал… — замолкаю, а он хмыкает. — То есть я хочу сказать… Я думал о вас. То есть не о вас. Хотя и о вас тоже…

Кровь приливает к лицу. Я надеюсь, что он не заметил. А если заметил, надеюсь, что он ничего не скажет. А если скажет, то я умру. Вот прямо здесь. «Поттер, вы что, покраснели?» — бух! Это я упал замертво.

Хотя, я, наверное, все-таки должен сказать. Потому что не решусь в другое время. А сегодня я уже столько глупостей наговорил, что не страшно.

— Профессор, я хотел сказать, — вздыхаю. — Я много хотел сказать.

— Я вас слушаю, мистер Поттер.

— Я хотел сказать, — опять вздыхаю. Кажется, так ничего не получится. Выпаливаю скороговоркой: — Если бы вы еще раз, вот сейчас, к примеру, захотели бы… Я имею в виду, как тогда. Ели бы вы меня обняли, я бы… — сердце подскакивает куда-то к горлу и загнанно бьется, мешая говорить.

— Вы бы что, мистер Поттер?

А я все еще не могу ничего сказать. Сердце колотится быстро-быстро. Шепчу:

— Вы называли меня Гарри…

Он повторяет как-то тихо и осторожно:

— Гарри, — будто пробует: если он меня сейчас один разочек назовет по имени, дом не обрушится?

А снежинки за окном ужасно красивые. И спроси меня сейчас, что красивее — волшебный снег или обычный, настоящий, — я уже не знаю что отвечу. Раньше бы, минуты две назад, сказал уверенно, что волшебный, а сейчас…

— Я хотел сказать, что если бы… Словом… Я бы, знаете, не оттолкнул вас.

Все. Я это сказал. Черт, столько позорился! Сердце опять бьется где-то в горле, и очень страшно, вдруг он сейчас не поймет? Я просто… Просто… Я не знаю, но…

Он разворачивается, отходит. И когда мне уже начинает казаться, что он совсем ушел, я вдруг слышу его дыхание так близко. Вдыхаю всей грудью и забываю выдохнуть: он обнимает меня сзади за плечи, и я почему-то думаю, что если вот сейчас шумно выдохну, то это будет как-то неприлично. Выдыхаю медленно-медленно. Он, должно быть, слышит, как бьется мое сердце. Оно стучит так оглушительно, на всю комнату, кажется.

Он обнимает меня крепче, а у меня кружится голова, и колени подгибаются. И мурашки по всему телу. Оказывается, я этого так ждал! Я, кажется, жил все время ради этого момента. И дурак я был страшный тогда, на праздновании победы.

— Простите, — шепчу.

— За что? — дыхание щекочет шею.

— Тогда… Я… Я не хотел.

А он целует меня в висок, как тогда.

Нет. Я ошибся. Я жил ради ЭТОГО момента. Я теперь точно знаю. Если честно, я думал, что упаду, но он меня удержал. Я повернулся и обнял его. Чтобы держаться, не падать, обхватил его за талию и голову к его груди прижал. И его сердце, оно билось так же быстро, как мое. Я ухом прижался и все поверить не мог: он что, тоже боится? Как я? Неужели так же руки дрожат, и бабочки в животе… Поднимаю голову. Его лица почти не видно, а я очень хотел бы посмотреть сейчас, разгладилась ли складка между его бровями…

— Гарри, милый! Где ты, Гарри? — крик миссис Уизли, шаги на лестнице. Нет, ну почему именно сейчас?

Снейп шепчет:

— Иди, — и меня к двери легко подталкивает.

Я иду нехотя, открываю дверь и нос к носу сталкиваюсь с миссис Уизли.

— Гарри, пойдем, все ждут! Северус, — заглядывает в комнату, — пойдем.

Спускаюсь по лестнице и совсем не могу понять: что это было вот сейчас, только что? Там, в темноте все было так естественно…

Захожу в нарядную кухню. Рон выглядит особенно недовольным. Он не любит Снейпа. И я ему уже объяснял по-всякому, а он все равно. Сидит сейчас злой, насупленный. А я думаю, что нельзя так злиться в Рождество.

Ужин был прекрасным. Один из самых прекрасных, что получались у миссис Уизли. Говорят, к хорошему быстро привыкаешь. Это правда. Я уже очень привык к ужинам, к Норе, ко всей этой жизни, а ведь всего несколько месяцев прошло. И я все чаще задумываюсь: что теперь? Мы победили, да. И что теперь? Я не знаю.

Жить в Норе уже неудобно, хоть мистер Уизли и сказал еще тогда, когда я выписывался из св. Мунго, что могу жить в Норе, сколько захочу. Все Уизли удивительно милые люди. Но все равно. Это неудобно. А возвращаться на Гриммо я не хочу. Там темно, сыро и воспоминания. Я не смогу там один. А больше мне идти некуда. И еще я совершенно не знаю, чем заниматься. Когда-то я хотел работать в Аврорате, но сейчас понял, что с меня хватит. Хватит этой войны, смертей, погонь. Я вырос, наверное.

Я все это Снейпу рассказал. Все: про аврорат, про то, что мне некуда идти. Тоже, нашел, кому жаловаться! Но я это не специально: стол большой, и сели мы как-то неправильно. Тесно, и вообще не так надо было садиться. Получилось, что миссис Уизли сидит рядом с мистером Уизли, Рон с Джинни, а я… Да, я со Снейпом. У меня от волнения так руки тряслись, ужас. Я даже умудрился этими самыми своими руками проклятыми поджечь салфетки! Это было еще то представление. Я как-то машинально отставил от себя салфетницу, и смотрю — салфетки от свечи загорелись. Ну, я и вылил на них тыквенного сока. Ужасно неловко, стыдно. Рон страшно хохотал, Джинни хихикала, мистер Уизли просто улыбался, а миссис Уизли посмотрела на меня так укоризненно, есть у нее один взгляд, от которого хочется сквозь землю провалиться. Она посмотрела так, а потом улыбнулась, заклинанием убрала расползающееся по белоснежной скатерти оранжевое пятно от сока и стала со смехом вспоминать, как ее дядя на одно Рождество поджег собственную мантию. А Снейп наклонился ко мне и сказал тихо, что пламя свечей волшебное, его можно погасить элементарным заклинанием, а потом спросил так едко, как только он один умеет, неужели я думал, что в Хогвартсе везде горят настоящие свечи? Я кивнул понуро. Я правда так думал. Все удивлялся, как это Дамблдор пламя свечей пальцами гасит? Снейп помолчал, а потом вдруг спросил совсем другим тоном, что я собираюсь делать дальше. Вот я и рассказал ему зачем-то про Нору, про то, что я понятия не имею, чем заниматься и куда идти теперь. Зря я это все рассказал. Этот вопрос, наверное, был чем-то вроде завязки для светской беседы: когда на вопрос «как дела?» принято отвечать «нормально» и не распространяться о том, какие уж там у тебя действительно дела. А я, дурак, стал все рассказывать. Снейп, кажется, и не слушал вовсе.

Мы еще долго сидели. Миссис Уизли порядком разговорилось после хорошей порции сливового ликера из кладовых мадам Розмерты, и мы выслушали истории про близнецов, чуть не взорвавших Нору, про то, как Рон стал старостой, послушали в сотый раз про свадьбу Билла и Флер. Пока миссис Уизли рассказывала, хохотала, у Рона было такое лицо, будто его сейчас стошнит. А я ничего. Я давно уже научился думать о своем и кивать в такт: «Да, миссис Уизли», «Нет, миссис Уизли». Меня Дурсли научили пропускать мимо ушей всякие глупости. Это единственное, за что я им действительно благодарен. А когда мы слушали про свадьбу Билла и Флер, Снейп вдруг меня за руку под столом взял. Просто накрыл своей ладонью мою, лежащую между нами на диване. Меня словно током ударило. Я немного голову повернул, смотрю, а он так с интересом слушает миссис Уизли, даже немного улыбается, как будто ничего не происходит!

Я с этого момента отключился совсем. Сначала очень боялся, что у меня ладонь вспотеет, и он поймет, что я нервничаю. А потом, ближе к десерту, я осмелел уже настолько, что сплел свои пальцы с его. Мы так и сидели, и я краснел, бледнел, смеялся слишком громко, что-то рассказывал, не помню уже что, лишь бы никто не понял, лишь бы он меня и дальше за руку держал. И он держал, до того момента, как все расходиться стали. Мистер Уизли сбежал первый, потом Джинни стала зевать и тоже ушла. И тут Рон говорит сонно моргая.

— Гарри, ты идешь?

— Иду.

На самом деле я хочу Снейпу что-нибудь сказать, поэтому очень долго копаюсь. Я не решил еще, что хочу сказать. Да и все равно, Рон стоит в дверном проеме, нетерпеливо постукивая ногой.

Поэтому я просто говорю: «Спокойной ночи», прежде чем выйти. А Снейп, кажется, и не слышит даже: он очень внимательно разглядывает чай в своей чашке.

Я поднимаюсь за Роном в комнату близнецов, в которой миссис Уизли уже все для нас устроила.

— Славная у тебя была компания, — Рон стягивает с себя свитер и зашвыривает в шкаф.

— Угу.

— О чем вы там шептались?

— Он мне про волшебное пламя рассказывал, — я отвечаю, а мыслями где-то далеко. Интересно, Снейп так и сидит в кухне?

— Надо же, рассказывал, — Рону не нравится Снейп, вот он и ворчит. Думаю, он еще из-за Гермионы волнуется. Он очень зол, что она уехала на свою стажировку в Испанию. Интересно, как она там? — Знаешь, я немного на взводе. Не ожидал, что Пушки проиграют в рождественском матче…

Ах, Пушки. Я залезаю в холодную постель, Рон садится на свою кровать, что-то рассказывает про матч, жестикулирует, а я думаю о своем. В другое время я бы с удовольствием поспорил с Роном — игра Пушек была совершенно провальной с начала сезона, и как бы Рон ни выгораживал своих любимцев, результат матча был вполне предсказуем. А Рон все говорит, говорит… Про ужасные погодные условия, про то, что ловец играл с травмой лодыжки, про то, что у соперников метлы мощнее, а я думаю о том, что, может быть, Снейп сейчас думает обо мне.

— Гарри! Эй! — Рон, кажется, давно уже меня зовет.

— Я что-то задумался, прости. Просто очень спать хочу.

— Ну ладно. Гашу свет?

— Да. Спокойной ночи. И с Рождеством.

— Спокойной. И тебя.

В темноте поблескивает волшебный снег. Парит под потолком еле видимой дымкой. Рон начинает похрапывать, и это, если честно, раздражает. В Хогвартсе все накладывали на полог заглушающие, а здесь, в Норе, полога нет, и если накладывать заклинание, то на всю комнату. Конечно, есть какая-то хитрость, как-то можно обойтись без полога, но я не знаю, как. Поэтому я раньше все время старался заснуть раньше Рона, а сегодня…

Сегодня я, кажется, совсем не засну.

Пижама липнет к телу, под тяжелым одеялом ужасно жарко. А без него холодно. Мысли сплетаются в хитрые узоры, мешая сон и явь. Верчусь в кровати, пытаясь заснуть. Я уже все перепробовал: считал до ста, старался расслабиться, думал о хорошем, но каким-то образом сознание, причудливо извернувшись, возвращалось к Снейпу. Рон громко храпит, и мне ужасно хочется запустить в него подушкой. Но я сдерживаюсь. Сажусь в кровати, собирая расползшиеся в сторону мысли. Заснуть не получится. И я думаю, что, может быть, Снейп сейчас тоже не спит. И если я схожу тихонечко к нему, ничего страшного не будет. Просто посмотрю, спит он или нет.

Я вылезаю из кровати. Осторожно, вздрагивая каждый раз, когда босые ноги касаются холодного пола, добираюсь до лестницы. Я терпеть не могу лестницы. Столько раз я на них падал! И у Дурслей, и в Хогвартсе, и на Площади Гриммо, и здесь, в Норе. Я, если честно, страшно неловкий. Рон все время смеется. И как, говорит, у тебя палочка не выпала, когда ты Лорда авадил? А Гермиона шикает на него. Она считает, что это не повод для шуток. Она вообще слишком серьезна. Сейчас она на стажировке в Испании. Рон дуется, говорит, что уехать на Рождество — это почти что предательство, а Гермиона уверена, что он все поймет. Он поймет, конечно, но пока что дуется. Думаю, они поженятся когда-нибудь. Я даже уверен.

Ступенька под ногой громко, противно скрипит, и что-то екает у меня в груди. Так легко перебудить весь дом! Прислушиваюсь, но дом отзывается тишиной. Поднимаюсь дальше. Я помню, скрипит еще третья сверху ступенька, осторожно через нее переступаю.

Я как-то очень быстро дошел. Стою перед дверью, ладони потеют, сердце оглушительно колотится. Я представляю, как он там спит, и тут я захожу. А вдруг он проснется? Что я тогда скажу? Что сделаю? Потеют ладони, я вытираю их о пижамную куртку. Я, наверное, пойду обратно, не смогу. Переминаюсь с ноги на ногу, потому что в щель под дверью страшно дует, и ноги уже заледенели. Я, наверное, пойду. Я завтра скажу. Сейчас поздно, да он спит уже. А еще вдруг Рон хватится, что меня нет, пойдет искать, а я тут стою под дверью у Снейпа…

И я уже разворачиваюсь, как вдруг слышу, что этажом ниже дверь открывается. Миссис Уизли. Всегда на страже. Это я ступенькой скрипящей ее разбудил!

Перегибаюсь через перила, вижу полу ее халата и ногу в пушистом домашнем тапочке. Она, кажется, сюда поднимается! Меня бросает в жар, сердце отстукивает бешеный ритм, дыхание сбивается… Почему я не взял мантию-невидимку? Что же делать? Вниз спускаться — объяснять, врать… Я выдыхаю и проскальзываю в комнату. Бесшумно закрываю дверь и прижимаюсь к ней ухом. Слышу, как миссис Уизли, скрипнув третьей сверху ступенькой, поднимается, подходит к двери совсем близко. Слышу, как она что-то неразборчиво говорит, немного боюсь: вдруг она услышит стук моего сердца? Зачем-то даже дыхание задерживаю, но сердце все равно стучит слишком громко. А миссис Уизли все топчется. Неужели услышала? Нет. Уходит, что-то ворча. Третья сверху ступенька недовольно скрипит под ее ногой. А я жду, когда она дойдет до своей комнаты, считаю ступеньки и ее шаги. Прижимаюсь ухом к двери. Пока не спешу радоваться. Дошла, кажется. Обошлось. Можно выдохнуть и даже улыбнуться. Вот глупость-то!

Испуг проходит, зато приходит липкое осознание. Я все-таки зашел! Осторожно разворачиваюсь. Подкрадываюсь на цыпочках к его кровати. Мельком смотрю в окно, покрытое по краям хрустальным морозным узором. На улице все так же падает снег. Очень красиво. Перевожу взгляд на Снейпа и замираю. Сердце пропускает удар: он не спит, смотрит на меня. Очень внимательно и сосредоточенно разглядывает. А я в ступоре: что же, он все это видел, получается? Как я сейчас прятался от миссис Уизли, считал ее шаги по ступенькам, ухом к двери прижимался?

Я чувствую, что краснею. Надеюсь, он не заметит в темноте. А если и заметит, то ничего не скажет. Переминаюсь с ноги на ногу: ужасно холодно. Откашливаюсь. Думаю, надо что-то сказать, объяснить, что я здесь не специально, что просто миссис Уизли проснулась, и если бы меня встретила, завалила бы вопросами. Поэтому мне пришлось войти. Пришлось. Слова застревают в горле. Потеют ладони, но, кажется, это будет неприлично, если я сейчас вытру их о пижамные штаны.

А Снейп все меня рассматривает. Окидывает взглядом сверху вниз, останавливается на моих босых ногах. И (я просто не могу поверить!) откидывает край одеяла. Откидывает и этот самый край разглаживает, так осторожно и неуверенно, что я не могу отвести взгляд от его пальцев. На цыпочках подхожу к его кровати, сажусь, обхватив руками колени. Я, если честно, очень боюсь. Если я лягу сейчас, рядом с ним, то это будет… Я не знаю, что это будет. Я очень боюсь. И дрожу. Это я не от страха, конечно, от холода. Я никогда от страха не трясся. Да и нечего мне бояться. Нечего. Вдруг, я чувствую легкое прикосновение. Он просто кладет руку на мою спину между лопаток. И держит так. И я стараюсь не дышать, не двигаться. Чувствую его тепло.

Постепенно согреваюсь. Сижу, вслушиваюсь в ритм его дыхания, и мне всякие глупости в голову лезут. Что будет, если я лягу? Что будет, если я его обниму? Что будет, если он меня поцелует?

Он вдруг убирает руку с моей спины и отворачивается к стене.

А я все сижу. В окно виден кусочек неба, с которого падают снежинки. Будто блестки на синей бархатной бумаге. Очень давно на одно Рождество Дядя Вернон подарил Дадли какой-то специальный набор. Там было все: узорчатая бумага, ножницы с желтыми ручками, блестки разные, бусинки. Дадли тогда разорался, вопил, что это все для девчонок, даже выкинул этот набор в окно. А я его подобрал. И совсем не думал тогда, что это для девчонок. Совсем. Мне казалось, что ничего прекрасней темно-синей бархатной бумаги на свете нет. Из этой бумаги я вырезал маску. Видел как-то в одном фильме такую: там был герой на коне и в темно-синей маске. Он всех спасал, и за это все его любили. Так вот я вырезал такую маску, надел ее и сидел, придумывал разные истории о том, что когда-нибудь я всех спасу. И меня непременно кто-нибудь полюбит.

Смотрю на небо и не знаю, что делать. Слушаю его спокойное дыхание, немножко поворачиваю голову, смотрю осторожно из-под ресниц. В темноте белеет его плечо, я вдруг думаю, что Снейп обязательно замерзнет, если его не накрыть получше. Аккуратно, чтобы не дотронуться ненароком кожи, тяну на него одеяло. Я очень осторожен, но все-таки случайно провожу большим пальцем по его плечу. Совершенно случайно. Кожа у него мягкая и чуть прохладная. Он, конечно, замерз. И я замерз, потому, что у меня трясутся руки, а сердце колотится бешено вхолостую, совсем не согревая.

Конечно, он замерз. Осторожно касаюсь подрагивающими пальцами его плеча, чуть помедлив, кладу на плечо всю ладонь. Так же, как он меня согревал. Он, наверное, чувствует, как дрожат мои пальцы. А еще наверняка слышит мое частое дыхание.

Я успокаиваюсь постепенно. Дышу. Очень замерзли ноги. А плечо под моей ладонью совсем согрелось. В голову лезут всякие мысли, от которых сердце пускается в пляс. И вседозволенность кружит голову! И любопытство. И еще что-то…

Крепко зажмурившись, веду ладонью вниз по спине. Не ладонью, так, подушечками дрожащих пальцев, еле касаясь кожи. Меня бросает в жар, я чувствую, как напрягаются его мышцы под моей рукой. И еще вдруг понимаю: что-то не так. Слишком тихо. Я больше не слышу его дыхания. В тишине где-то тикают часы. Секунда, вторая, третья…

Он поворачивается как раз в тот момент, когда я распахиваю глаза. Он смотрит на меня так... Так, что я сдаюсь. Закрываю глаза и сдаюсь. На ощупь ложусь рядом, обнимаю его рукой поверх одеяла, вдыхаю его запах. Дурею от тепла, от близости. Кружится голова. У меня так голова кружилась только однажды, когда Фред и Джордж напоили нас с Роном Огденским по случаю победы. Тогда тоже кружилась голова. Но сейчас мне кажется, что еще чуть-чуть — и я потеряю сознание. Он мягко целует меня куда-то в макушку, и мое сердце останавливается за миг до того, как я, зажмурившись, решаюсь поднять голову, подставляя губы.

Он целует меня осторожно, будто боится напугать, будто боится, что я убегу сейчас. Но я-то знаю, что никуда от него уже не денусь, поэтому, когда он отстраняется, я жду еще чего-то. Так и лежу, зажмурив глаза. И жду. Часы где-то в комнате громко отмеряют секунды, и я загадываю, что посмотрю на него ровно через минуту. Я часто так загадываю. Если, к примеру, нужно рано встать, я загадываю про себя, что ровно через минуту встану. И встаю. Всегда срабатывает, я себя уже приучил. И сейчас я так загадываю. Отсчитываю про себя до шестидесяти и на последней секунде открываю глаза. Его лицо близко-близко, мне сначала даже приходится поморгать, чтобы сфокусировать взгляд. Я когда его рассматриваю, пугаюсь немного, потому что мне вдруг кажется, что он меня сейчас непременно прогонит.

— Не прогоняй меня, — шепчу. — Не прогоняй, — глаза опять зажмуриваю и голову опускаю. Я решил: я никуда от него не уйду, даже если он меня прогонять будет. Я знаю, волшебники верят, что все, случившееся в Рождество — это судьба. Поэтому я где-то в глубине души думаю, что Снейп меня не прогонит. Я же случился с ним на Рождество. Так может я — его судьба?

Снейп вдруг притягивает меня еще ближе к себе.

— Глупый… — шепчет еле слышно, целует мои волосы, лоб, щеки, зажмуренные глаза… — Глупый, — шепчет и целует. А я улыбаюсь. И тоже целую. Это, наверное, страшно нелепо, как мы целуемся. Стукаемся носами, губами. Пока он вдруг не берет мое лицо в свои ладони и целует так смело, так страстно, что я замираю, перестаю дышать и, кажется, расплавляюсь совсем. Потому что это в первый раз, потому что меня никогда так не целовали. Он отстраняется через вечность, а я поворачиваюсь на спину и пялюсь, пялюсь в потолок, под которым парят мерцающие волшебные снежинки. Я, кажется, заново родился сейчас.

— Гарри?

— Ммм?

— Сейчас уже очень поздно, и тебе, наверное, надо…

— Нет, — я говорю тихо и осторожно, потому что он обязательно должен понять то, что я уже давно понял. — Я насовсем пришел и никуда уже не уйду. Уж точно не сейчас.

Он молчит. Проводит кончиками пальцев по моей щеке.

— Тогда иди ко мне, — шепчет. Оказывается, он тоже иногда глупости говорит. Я же у него уже, совсем рядом.

Сердце загнанно бьется, когда он меня обнимает, расстегивает пижамную куртку, выцеловывает замысловатые узоры на моей груди. И с каждым его поцелуем в голове становится все меньше и меньше связных мыслей. А когда он проводит по моему животу языком, где-то на самом краешке сознания остается одна единственная мысль. Она бьется из последних сил, готовая испариться в наслаждении вслед за остальными. «Только не стонать». И так мне кажется, что я слишком громко, слишком быстро дышу, а колотящееся в висках сердце заглушает тиканье часов… И весь дом слышит этот стук моего сердца, а если застонать еще…

А потом… Потом мысли совсем испаряются.

Остаются лишь ощущения. Его губы, его руки, прикосновения, капельки пота… И вязкие, судорожные движения. И сбитое дыхание. И его ладонь, закрывающая мой рот, когда я всхлипываю слишком громко. И еще снег. Волшебный снег, серебрящийся вокруг наших разгоряченных тел.

Утром я так и не мог толком вспомнить, как после всего добрался до своей кровати. Проснулся, сначала не понял, где я. Потом все вспомнил, оделся быстро. Хотел первым делом к Снейпу проскользнуть так, чтобы меня никто не заметил. Но наткнулся на лестнице на Рона, который позвал завтракать. Я сначала хотел отказаться, наврать, что я не голодный, что плохо себя чувствую, не знаю, что еще наврать. Я хотел. Но покорно поплелся в кухню. Потому, что испугался. Я еще тот трус на самом деле, я никому никогда об этом не говорил, но я трус. Подумал, что поем сначала, успокоюсь, придумаю пока, что Снейпу скажу.

На кухне пахнет кофе и сдобой, миссис Уизли щебечет с Джинни, и в воздухе витает особое послепраздничное спокойствие. Рон лениво наливает нам кофе. Он как-то неважно выглядит. Все переживает из-за своих Пушек, наверное.

— Знаешь, а Гермиона так и не написала, — Рон очень тихо говорит, почти шепотом, но миссис Уизли и Джинни все равно слышат и тут же замолкают.

— Напишет еще, Рон, сова, наверное, заблудилась, — я правда так думаю. Гермиона всегда нас поздравляет, ни разу еще не забывала ни о днях рождения, ни о Рождестве.

— Да, — Рон вяло соглашается, отпивает немного кофе. — А где Снейп, ма?

Меня бросает в жар. Действительно, где Снейп?

— Попрощался с нами минут пять назад и ушел. Хотел еще наверх подняться, что-то там забыл, кажется. Сейчас, наверное, уже домой аппарировал.

— Ну и хорошо, — Рон утыкается в чашку. Я понял, это он так ловко разговор в сторону от Гермионы отвел. Вот, миссис Уизли уже говорит Джинни, что Снейп был очень мил.

Неужели он так и уйдет, не попрощавшись? Он не может так просто. Я должен его увидеть. Может, он еще наверху?

— Я... Мне… Мне нужно… — вылезаю из-за стола. — Я забыл… — совершаю неопределенный жест рукой, и, так и не придумав, что мне могло так срочно понадобиться, просто выхожу из кухни.

Несусь по лестнице наверх через ступеньку, распахиваю дверь в комнату Снейпа — никого. Стою на пороге, тяжело дыша. Как же так? Он не мог вот так уехать! А как же я?

Вдруг замечаю над кроватью густое облако волшебного снега. Странно, почему он так замер? Осторожно подхожу. Нас, конечно, учили не дотрагиваться до неизвестных магических предметов, но я все равно протягиваю руку к замершему сгустку. И в тот момент, когда мои пальцы его касаются, снежинки разлетаются и сплетаются в буквы, написанные знакомым еще со школы почерком с сильным наклоном. «Тупик Прядильщиков, 25».

Я стою, смотрю на эти снежинки, и улыбаюсь как дурак. Это ведь чары, которые на меня настроены, значит, он хочет, чтобы я его нашел. И я найду непременно. Я приду к нему и скажу, чтобы не смел больше меня так бросать. А он ответит что-нибудь вроде: «Иди ко мне». И я обниму его тогда и скажу, что это глупость, потому что я уже у него…

Вдруг слышу стук в окно. Подхожу, смотрю — это Сычик скребется, крохотная сова Рона. Впускаю его, согреваю в ладонях, отвязываю письмо от замерзшей лапки. Это от Гермионы, конечно. Вот Рон обрадуется! Мне сейчас хочется, чтобы все вокруг были счастливы, и я несусь вниз по ступенькам в кухню, чтобы в этом доме Рождество стало счастливым еще для кого-то.

Конец