Реквием по снарри

Один.

Поначалу это было страшно. Смотреть в его глаза. Черные, колючие, безразличные, злые, яростные, снисходительные… черные. Черные. Черные. Как и его душа. Я так думал. На распределении, день, когда Судьба в очередной раз рассмеялась мне в лицо, я взглянул на него, в него… вот тогда-то я и понял, что, еще толком не начав жить, я обречен. Что счет пошел на дни.

За повседневным шумом, за разговорами с друзьями, за спорами с врагами я не слышал размеренного отсчета, мерного тиканья Часов. Но стоило мне зайти в класс Зельеварения, как они оглушали меня. Удар за ударом, они напоминали мне о темном и тревожном будущем. Взгляд за взглядом, он говорил мне о конце.

В его глазах я видел обреченность.

Всех нас.

Два.

Это становилось интересным. Смотреть в его глаза. В них так темно, что ничего не увидеть? Неправда. Если внимательно присмотреться, то можно заметить тени. Нечеткие, смутные силуэты эмоций. Изредка, один раз на миллион, можно поймать за край плаща ускользающую тень даже не эмоции, а чувства. Это стало нашей игрой. Он прятался от меня, а я ловил в черных глазах отблески его души. Ему не нравилось, он злился, баллы летели с быстротой испуганных птиц, отработки превратились в обыденное времяпрепровождение. Он совсем не хотел играть.

Однажды я оглянулся и не увидел пути назад. Я заблудился (я заигрался?). Я заблудился в его глазах как в лабиринте. Тени окружали меня, они были велики и страшны. Бесформенные гиганты проходили мимо. Молчаливо, медленно, их почти не было видно. Я метался в лабиринте его глаз, но выхода не было. Я был пойман как кролик в силки.

Вокруг была тьма.

И Судьба смеялась мне в лицо.

Три.

Проснувшись на рассвете, аккурат перед экзаменом по Предсказаниям, я понял, что влюбился. Мне восхищало в нем все. Голос, походка, жесты, характер, разлет мантии, взмах палочки, даже движение черпака в котле, если это делает он. Тьма его глаз больше не ассоциировалась с опасностью и обреченностью, тени больше не пугали меня. Медленно протягивая руку, я хотел коснуться их. Но они словно дикие звери вздрагивали и растворялись в безразличии черных глаз. Любимый голос сочился ядом, разъедая кожу до костей. Но… влюбленные слепы. Я не обращал внимания ни на яд, ни на все усиливающийся бой Часов, ни на безумный смех Судьбы, ни на петляющую тропку, что уводила меня все дальше и дальше и дальше.

После урока одна из его теней схватила меня за руку и потащила за собой.

Мои игры закончились.

Начались его.

Четыре.

Когда это перестало быть влюбленностью и превратилось в нечто большее? Оставив бессмысленные попытки выбраться из тьмы его глаз, больше не пытаясь найти оправдание его поступкам, отринув все свои страхи, я отдавал под мерный бой Часов и безумный, истеричный смех Судьбы всего себя. Это было прекрасно. Я и не подозревал, что способен на такое чувство.

Боже мой! Любить! Наслаждаться его присутствием, наслаждаться тем, что дышу с ним одним воздухом, наслаждаться мыслями о нем! Быть просто рядом... На свете не бывает так хорошо.

Когда это перестало быть влюбленностью и превратилось в нечто большее?

Когда мне стало все равно, что моим чувствам нет ответа?

Пять.

Такое бывает. В какой-то момент чувствуешь, что начинаешь захлебываться.

Хотелось касаться его постоянно. Видеть его. Везде. Все время. Он орал на меня за то, что я ношу его рубашки. Сижу в его кресле. Без конца трогаю его инструменты для работы (если успеть, то можно почувствовать, что ручка ножа еще теплая от его прикосновений). Запахи зелий сводили меня с ума. Наблюдать за тем как он переворачивает страницы — это было почище самого сильного афродозиака.

Мне стало его не хватать. Его всегда было слишком мало. Я старался выжать из него все, что мог. Я брал и брал, но мне хотелось больше.

Мне становилось страшно без него.

Но с ним было еще страшнее.

Шесть.

Часы отсчитывали дни, оглушая нас обоих. Он тоже переживал. Да, я научился правильно смотреть, и теперь он не мог скрыть от меня своих чувств. Смерть вместе с Волдемортом могла быть логическим завершением моего фарса, в котором он принимал участие. Но я не умер. От вечного забытья смерти меня отвлек смех. Смех набатом бил по ушам, Судьба корявым пальцем тыкала мне в лицо, подкидывая воспоминания черных глаз, заставляя цепляться за них, вынуждая меня жить.

Смерть могла избавить его от меня, а меня — от любви. Перед самой битвой я отчетливо понял, что любовь стала приносить боль. Я не знал раньше, что любить — это так больно. Было ли это пресыщением? И если да, то почему я не уходил? Стоило мне увидеть его, и я начинал задыхаться, моя любовь душила меня.

Любовь превратилась в болезнь.

Смерть была бы логичным выходом из ситуации.

Семь.

Тишина. Часы умолкли. Я никогда не винил его за то, что он не уходит. Хотел бы я, чтобы он ушел? Я не знаю. Разумом я понимал, что это было бы правильно, но вот мое сердце разрывалось от мысли, что я останусь без него. Это было как нарыв, рана с каждым днем убивала меня все больше и больше. Все чаще приходила мысль о том, что надо все прекратить, резким движением выпустить гной и, наконец, вздохнуть свободно.

Я все глубже погружался в мою сквернопахнущую любовь. Она как трясина, засасывала и засасывала. Чем резче я брыкался, тем глубже погружался. Он не собирался мне помогать. А я не мог найти силы, чтобы сделать рывок.

Это было похоже на пир во время чумы.

Я праздновал, чувствуя, как плотно сжимает мое горло зловонное болото.

Восемь.

Мне кажется, я с самого первого дня понимал, что это самообман. Что он не ответит мне. Но сколько я придумал оправданий за это время! Я сын своей матери, и ему неловко… Я слишком юн, и он боится доверить мне свои чувства… У него просто такой характер… Я слишком нетерпелив и требую многого… Он все-таки любит меня, но по-своему, в особой манере…

Мысль о том, что я ему безразличен, я не допускал. Ведь такого не может быть, правда? Иначе, почему он позволял мне жить с ним? Позволял любить его? Из пресловутого чувства долга? Я не верю в эту чушь. Не верю! Он не такой. Будь я ему безразличен, он бы развернулся и ушел.

Он развернулся и ушел.

Почему сейчас?

Девять.

Болело все. Не только душа. Ноги, руки, сердце… я не мог пошевелиться. Лежал на его половине кровати и ждал чего-то. Нет, не того, что он передумает и вернется. Он не из таких. Наверное, я ждал, что все это окажется неправдой, что произойдет нечто такое, что отменит последние события. Время повернется вспять… Он наконец увидит, что я действительно люблю его… Звук хлопающей двери окажется всего лишь моим воображением… все что угодно. Я был согласен даже на то, что я сошел с ума, и у меня начались галлюцинации.

Потом потекли слезы. Я не знал, что умею плакать. Уткнувшись носом в его подушку, я рыдал, и в сознании как в калейдоскопе перемешивались, сменяя друг друга, многочисленные «если бы» и «вдруг» с удаляющимися шагами и щелкнувшим замком.

Потом я бессмысленно смотрел в потолок.

И Судьба смеялась мне в лицо.

Десять.

Честно пытался забыть его, но стоило мне прикоснуться к другому, как я начинал сравнивать. И никак не мог перестать, он преследовал меня, сам того не желая. В каждом из них я искал его. Альберт, Джонатан, Марк, Том, Джек… каждый новый партнер напоминал мне о нем все больше и больше. Это было ужасное время. Я метался в беспамятстве, скатываясь все ниже. Желание забыться стало навязчивой идеей, мной овладевало отчаяние, я как наркоман искал суррогат, способный заменить его.

Впадал в очередной самообман, убеждал себя в искренности чувств, верил в бутафорию. Это было тяжело. Я воевал сам с собой каждый день, каждый час, каждую минуту. Отдергивал себя, когда ловил на мысли, что думаю о нем, шел к другим после мокрых снов с его участием, я больше не носил черное, не вспоминал о зельях, не заходил в его лабораторию, не спал в нашей кровати, не пил столь любимый им черный кофе, не трогал его книг… Любая мелочь могла меня сломать, и я держался как мог.

Выдавливал из себя память о нем, как гной из раны.

Однажды мне это удалось.

Одиннадцать.

И вот, наконец, я научился любить без надрыва. Я создал себе мир без него, и однажды он стал реальным. Я заново научился дышать полной грудью. Болезнь, что когда-то была любовью, прошла. Я уже не пытаюсь забыться в водовороте сомнительных удовольствий. Я уже не вспоминаю о нем с тупой болью в груди. Я уже не живу в нашем доме.

Он стал прошлым. Прошлым, которое теперь я могу отпустить с легким сердцем. Я переболел, пережил, перерос, выстрадал свою свободу и свой покой. Это было страшно и мучительно больно, но я справился.

Теперь у меня есть будущее.

Но чей это смех?

Двенадцать.

— Гарри…