Яблочное лето

— У-у-убирайся! Проваливай!

Да все он отлично понимает. Но только дальше-то что?

* * *

Орден собрали буквально за час. Слепили, можно сказать, из того, что было. Беглый преступник, бывший Пожиратель, оборотень, причудливый старик, родители семерых детей, ворюга, сквиб, декан Гриффиндора, аврор с паранойей, другие потрепанные прежней войной орденцы. И бутылка отличной медовухи.

Собрали как мародерскую карту из набросков. Как метлу из прутиков ивы или рожицу на блюде из крошек от яблочного пирога.

— Нам нужны сторонники... Аластор?

— Будут.

Недостающие ходы и двери, древко, кусочки яблок для улыбки.

— Нужен штаб... Идеи?

— У меня дом пустует.

Следящие чары, чернильные линии, крепления, специальные заклинания и сахарная пудра.

Все. Готово. Встречайте — Орден.

* * *

Перебрались на Гриммо весьма условно — в количестве две с половиной штуки. Сириус. Клювокрыл. Бутылка медовухи. Дышали пылью, пугали Кикимера, ели плесень с черствого хлеба. Ждали.

Дождались.

Клювокрыла отправлял наверх, сам же встречал гостей, составлял первые планы, затыкал портрет матушки. Предлагал Люпину остаться на ночь.

И вот уже их временно больше — на половинку. Клювокрыл. Сириус. Лунатик. Медовухи не оставалось.

Недолго так жили. Выбивали одеяла, подушки. И дурь из Кикимера. Говорили. Снова о прошлом, тихо в ночи. Пели. О будущем, геройском, светлом. Ждали новых собраний.

Вообще — ждали. Новостей, орденцов, Гарри.

Дождались.

Клювокрыла — поближе к небу, сам шел встречать — Дамблдора со своим Фиделиусом, Нюниуса с кривой усмешкой, Грюма с какой-то девицей и бутылкой с медовухой до краев.

Узнавал в девице черты любимой кузины. Смеялся. Предлагал остаться и разделить медовуху. С грустью провожал Люпина на встречу с луной.

Они не спали в ночи. Клювокрыл. Сириус. Тонкс. Распивали остатки медовухи. Звенели удары фамильных кубков друг о друга. Тихим шепотом слетали с губ незатейливые истории из одинаково недлинных жизней. Их разница в возрасте тонула в вое дементоров. Огонь горел. Теснились тени в углу. И можно было улыбнуться, ожидая. Новостей, Лунатика, Гарри.

* * *

От одного только вида дома тошнило. Накатывали детские воспоминания в виде кошмаров под утро. Головы старых эльфов как будто следили за ним. Мать все орала, перекрикивая их песни под утро.

А Люпин не оставался ночевать — сбегал. Наверное, его тоже тошнило. Может даже сильней. С непривычки. Лунатик — сволочь. Хоть бы раз позвал с собой.

Их оставалось двое. Сириус. Клювокрыл. Медовуху никто не приносил. Орден вообще появлялся только к собраниям. Не оставался после — никто. Кроме Лунатика и Тонкс. Но Лунатик — сволочь, а Тонкс — малолетняя девица.

Сириус становился собакой, прыгал на стены. Пугал Кикимера. Лаял. Ждал. Собраний, медовуху, Гарри. Был заперт здесь, как чернильные точки меж чернильных линий на старой карте. Как яблочная начинка в тесте. Как медовуха в бутылке.

После очередного сбора все уходили, оставались только Люпин и Тонкс. Вытаскивали откуда-то бутылку и домашний пирог. Открывали окна, отскребали грязь с поверхности стола. Садились. Гладили черного пса за ухом. Велели — садись с нами.

Вспоминали молодость. Снова и снова. Слушали байки о профессоре Нюниусе. Кидались подушками, ловили Кикимера. Ходили к Клювокрылу в гости и водили его вниз в столовую.

Втроем хорошо было.

* * *

А потом в доме вдруг не осталось тихого места. Сириус мрачно следил за рыжим выводком Молли Уизли, заполонившим весь его дом. Как тараканы, ну, ей-богу! Шныряли, то и дело чего-то хватали руками, везде нос совали.

Уборку они, понимаете ли, затеяли.

Сириус скучал по уютным вечерам с двумя лучшими на свете людьми, скучал по пирогу от любимой кузины, по медовухе от Розмерты. По тихим песням и беготне за старым эльфом. Скучал по тошнотворной тишине, по торжественно шествующему Клювокрылу в столовой, по приятным воспоминаниям из уст Лунатика.

— Никаких пьянок, Сириус, тут дети!

Сбегал к Клювокрылу, запирался там от рыжих. Дети! Сириус был невольным свидетелем установления прослушки двумя такими "детьми" и махинаций младших, прикрывавших братьев. Дети они, конечно.

Люпин все чаще сбегал. Дела. Орден. Сириус все понимал. От этого легче не становилось. Снова запирался с Клювиком, обещал тому прогулку вниз на кухню и связку дохлых мышей. Царапал стены в образе пса. Скулил. И снова ждал. Пирога, Тонкс, Гарри.

Тонкс приходила. Больше не казалась ему девицей. Передавала приветы от мамы, оставалась на ужин. Роняла все и везде. Все чаще и чаще. Просила не сердиться на Молли, понять. Помочь.

Сируис кивал. Всегда — кивал. Да, да, обязательно, только останься, выпей со мной. Только не уходи, как Лунатик. Только сволочью не будь, ладно?

Не уходила. Оставалась выпить. Чаще — чаю. Вредно, говорила, много пить. А Сириус отвечал ей, что дома сидеть тоже вредно. Говорил — пойдем, погуляем. Она открывала для него дверь и выходила на верхнюю ступеньку крыльца. Говорила — на, дыши. И Сириус стоял позади нее, чертовой девицы, дышал. Летом, пылью и ее волосами.

* * *

Уборка продвигалась. Молли все чаще ловила его, вручала тряпку, велела не отлынивать.

— Сделай хоть что-нибудь полезное, Сириус Блэк.

И Сириус делал. Исчезал на весь день из виду, прятался ото всех у Клювика. Если находил принесенную кем-нибудь и еще не открытую бутылку — брал с собой. На сохранение. Шуршал соломой, глядел в потолок. Ждал. Вечера, собрания, Тонкс.

По вечерам приходил Нюниус. Не видеть его не удавалось. Иногда приходилось даже сидеть рядом. Обрезал бы кто-нибудь Дамблдору бороду, чтоб неповадно было старых врагов мирить!

Собрания утомляли. Все вокруг докладывали — о своих действиях, слухах, обстановке в Министерстве и у Лорда. Выдвигали предложения, озвучивали идеи. Что мог делать он? Выдвигать никому не нравящиеся идеи, со Снейпом цапаться. Вот и все. Дамблдор велел не рисковать. Не высовываться. Сиди смирно, Сириус, песик ты наш ручной. Тьфу ты!

На собраниях смотрел в потолок. Постоянно. Не отрываясь. На потолке висела люстра, в хрустале которой отражался розовый цвет. Яркий, теплый. Цвет этого лета.

Сириус думал, что сходит с ума.

* * *

Он касался ее плеча, говорил — пойдем, покажу твою маму. Из просмотренного от корки до корки альбома вытаскивал фотографию. Единственную, пожалуй, во всем доме. Тыкал грязным пальцем в прелестную девочку лет семи — вот, смотри. Тонкс улыбалась.

В соседней комнате бил копытом о стену Клювик. Скучал. Бесился. Заперт был, бедный. Сириус так и не сдержал обещания: Молли в бешенстве махала угрожающе кулаком, шипела:

— Никаких гиппогрифов в столовой, Сириус!

Вручал Тонкс фотографию, говорил — оставь себе. Звал к Клювокрылу в гости. И Тонкс охотно следовала за ним. Подходила к уже знакомому гиппогрифу, гладила, шептала что-то. И Клювик послушно затихал, вытягивался на соломе и молча смотрел в окно.

А Сириус, только услышав от Тонкс "забудь", переставал даже думать о надоедливой Молли. Да пусть говорит, что хочет, лишь бы жить не мешала.

Жить, наслаждаясь теми немногими часами от падения подставки для зонтов внизу до тихонечко прикрытой в третьем часу ночи двери.

* * *

Лето отчаянно ускользало из рук, переваливало за половину, виляло черным хвостом в зеркале. А Сириус все также бросался на стены. Скулил под дверью. Сгорал. Медленно, больно. Просыпался в ночи от яркой зеленой вспышки в бою, где мелькали розовые волосы. Говорил себе — успокойся, всего лишь сон. А на следующий день места не находил, бродил привидением. Срывался на эльфе, старом, больном. Пинал Кикимера лишь бы кого-нибудь пнуть. Лишь бы кто-нибудь почувствовал, как больно ему, Сириусу. Часы били семь, восемь, девять. Собрание кончалось — Тонкс не было. Где? Что с ней?

Приходила во втором часу ночи, вымотанная, растрепанная. Падала в кресло, шептала — наливай. Рассказывала об успешно проведенной операции и безвозвратно утерянной в ее ходе мантии. О Грюме, его паранойе и проблемах с матерью.

— Она против моей профессии, — почти что плакала.

Сириус терялся. Разводил руки, отворачивался к камину.

— Если тебя это утешит, мои родители всегда были против того, что я делал.

Качала головой, топила себя в приятной наливке, принесенной позавчера кем-то и забытой в гостиной:

— Ты был гриффиндорцем и позорил семью. А я всего лишь занимаюсь любимым делом.

Махала рукой — ладно, забудь. Это всего лишь пережить надо. Сириус точно знал — переживет. Андромеда когда-то сбежала из дома из-за любви — поймет.

Наверху бил копытом Клювик. Требовал мышей, прогулки вниз, воли. Прибегала Молли, в чуть приоткрытую дверь бросала:

— Артур пришел с дежурства, не спал уже сутки. Заткни своего этого… друга, Сириус.

Тонкс шла наверх за компанию, вызывалась кормить Клювокрыла. Сириус садился у стенки, им же и расцарапанной. Следил, как Тонкс подносит к острому клюву гиппогрифа тушки дохлых мышей, как гладит его по жестким перьям:

— Тише, ну, что ты? Тише, тише.

Толкал поближе к ним миску с водой, привыкал к полумраку. Клювик чуть ли не мурлыкал, Тонкс садилась рядом.

— Полетать бы ему.

Смотрел ей в глаза, соглашался. Да только как незаметно для целого Лондона устроить другу полеты среди звезд? Невозможно. Терпи, Клювокрыл, терпи. Полетаем еще.

Не мог отвести от Тонкс взгляда. Почти ничего не видел — только темно-розовый цвет волос, черные зрачки и лишь едва заметные очертания носа, губ...

Этим летом он окончательно сошел с ума.

Наклонялся немного, касался ее губ, не смея сопротивляться нахлынувшему желанию. А Тонкс отвечала. И был поцелуй. Неловкий. Неумелый. Как первая попытка сварить зелье или поднять перо над партой. Неправильный. Как ночь в полнолуние втроем в спальне. Поцелуй, что подарил ему несколько секунд невероятного счастья.

Сириус касался дрожащей рукой ее шеи, а потом вдруг останавливался, отталкивал ее. Тонкс прятала щеки в ладонях, мотала головой. Так не должно было быть. Сириус понимал. И было больно. Как от ожога на ладони от единственной выкуренной в шестнадцать лет сигареты. И было нечем дышать, как после удара бладжера в грудь. И жить не хотелось, как после встречи с дементором в углу ставшей родной за столько лет камеры.

— Что мы...

— Так же нельзя...

— Мерлин...

* * *

Дни растягивались. Не приходила пораньше Тонкс, не приносила ему пирог. Медовуха горчила, раздражал Лунатик. Сириус искал спокойствия в гостях у Клювокрыла, но находил там лишь примятую солому и избавленный их спинами от слоя пыли кусок стены. Спрятанную под подоконником бутылку выбрасывал в распахнутое окно.

В образе пса удавалось забыться. Ненадолго. Лапы ломило от постоянных прыжков на стены. Молли все чаще кричала на них с Клювокрылом. Одиноких, несчастных, запертых в четырех стенах.

Лето за окном приносило только мучительную тоску по небу, потокам воздуха в лицо и жарким странам. По розовому цвету в хрустальных каплях, тихим вечерам и чертовой девице, что была рядом все это время.

Сириус не находил в себе сил огрызнуться на Снейпа, забывал покормить Клювика. Не ждал никого и ничего. Знал — напрасно.

Собрание — очередное, тягучее, долгое — выдерживал через силу. Не смотрел на люстру — боялся. Розовых искорок в хрустале, огненных, страшных.

Он исчезал после его окончания сразу же. Растворялся среди орденцов. Быстро проскакивал мимо отрубленных эльфийских голов, запирался с Клювокрылом. И сидел, долго-долго сидел в одиночестве. Изучал трещинки на стене, бездумно глядел в покрытый соломой пол. Вспоминал тот недолгий миг настоящего счастья, одергивал себя.

Слишком близкие родственники. Нельзя так. Нель-зя. Андромеда узнает если — убьет. И его, и Тонкс.

А потом она оставалась после собрания. В кресло садилась — как раньше. Наливала кубок до краев, молча, по глотку, отпивала. Тени прятались в углах, огонь горел. Все было также, но — по-другому.

— Ты же понимаешь, что так нельзя, — не смотрела на него. Хмурилась.

— Понимаю.

— Слишком...

— Да, понимаю.

Молчали. Сириус наливал еще — и себе, и ей. Вечер плавно перетекал в ночь, но Тонкс никуда не спешила. Врать, говорила, не умеет. А дома мама, расспросы и... Оставайся, предлагал Сириус. А Тонкс соглашалась.

Он вел ее в одну из комнат на этаже Клювокрыла. Пропускал вперед. В полумрак. Такой же точно, что был тогда, когда они...

Он все понимал. Близкие родственники, нельзя, не положено. Но в темноте, забыв про палочки и свечки, хватаясь руками за нее, чтобы не упасть, можно было обо всем забыть. И он забывал.

* * *

А потом приходило утро. И разъяренная Тонкс выталкивала его прочь, кидала ему в лицо его же рубашку. Плакала, ругалась. Пить, говорила, вредно. И врать — тоже.

— Ты же сказал, что все понимаешь!

— Дора!

— Ты же сказал!

— Я…

— У-у-убирайся! — била его по плечу. — Проваливай.

— Дора...

— Ни-и-икакая я-я тебе-е не-е Дора.

Пощечина.

— Вы-ыметайся. Вон. Слышишь?

И только из-за раннего утра не хлопнувшая дверь.

И Сириус, растерянно смотрящий на выкинутые ему вслед ботинки. Ее ботинки.

~fin~