Дети войны

Гермиона Грейнджер очень не любила утро. Да, особенно вот такое типично лондонское утро: серый непроглядный туман, сквозь который едва видно улицу, и неуютный прохладный ветерок, от которого по коже бегут мурашки и перехватывает дыхание. А ведь сегодня было именно такое утро. И это называется весна? На календаре, между прочим, уже второе мая, но солнце отнюдь не спешило радовать горожан своим теплом.

Гермиона зябко поежилась. Она стояла на балконе своей квартиры в спальном районе Лондона и, щурясь, разглядывала прохожих. Несмотря на столь ранний час (еще и шести не было) их было достаточно, и почти у всех было просто мученическое выражение лица. Еще бы. Никому не хочется в такую погоду тащиться на работу. Но среди серой толпы унылого офисного планктона иногда попадались люди, со стороны выглядящие более чем странно: одеты в длинные зеленые и лиловые плащи (или мантии?), на головах остроконечные шляпы и котелки, а на лицах — выражение неописуемой радости и явного предвкушения чего-то. Кареглазая девушка, взиравшая на них с высоты третьего этажа, хмыкнула. Радуются люди. И как они еще после вчерашнего так рано передвигаться могут…

Еще в начале девяносто девятого года было решено праздновать День Победы над Темным Лордом и окончание Второй Магической войны в два дня. Первого мая традиционно в министерстве магии устраивался вечер памяти, посвященный колдунам и ведьмам, павшим в борьбе против сил зла. Этот самый вечер памяти на деле оказался самой обыкновенной пьянкой. Когда заканчивались длинные пафосные речи о “небывалой утрате”, “благородных сердцах” и “героических поступках”, отовсюду в огромном зале появлялись бутылки с огневиски, а затем люди пускались в воспоминания об ушедших, щедро разбавляя свои слова обжигающей горло жидкостью. Грейнджер была на таком вечере всего один раз. И то до конца не досидела, уж слишком тяжело ей было там находиться. Да что там находиться, ей дышать там было тяжело.

А вот второе мая можно было уже назвать настоящим праздничным днем. Каждый уголок магической Британии в этот день был украшен разнообразными лентами, огоньками и цветами, конечно же. Люди под вечер снова собирались в министерстве для торжественного ужина, танцев и традиционного перечисления списка заслуг отдельно взятых людей, сражавшихся за освобождение Британии от захвата Волдеморта. Заслуги Гарри Поттера и Гермионы Грейнджер были первыми в этом списке. Когда Гермиону вызвали на сцену после Гарри и неожиданно вручили орден Мерлина первой степени и звание Героини войны, да еще и заставили “толкать речь”, она совершенно растерялась. “Я не могу… большая честь, но… я… нет, пожалуйста”, — лепетала она тогда. Ее голос, усиленный заклинанием, слышали все, и каждый, абсолютно каждый присутствующий маг, по-видимому, считал своим долгом сидеть и пялиться на нее, улыбаясь ее якобы скромности. Так думали они, даже не подозревая о том, что она действительно не хотела принимать ни звание, ни орден. В глубине души тяжесть вины за погибшего за нее юношу не давала ей осознать собственную значимость и роль в отгремевшей войне. Особо невыносимым в тот вечер было видеть семью Уизли. Особенно Молли. И Джинни, которая вообще ничуть не скрывала того, что считает Гермиону виноватой в смерти брата. Помнится, тогда Грейнджер впервые подумала о том, какой неприятной Джинни может быть. Их пятилетней школьной дружбы словно бы и не бывало.

Сегодня снова второе мая. Только уже две тысячи второго года. Подумать только, со Дня Победы прошло целых четыре года. Что за это время успела сделать Гермиона? Похоронить лучшего друга, пережить страшную депрессию, несмотря на категоричное заявление, данное когда-то Руфусу Скримджеру, устроиться работать в Отдел обеспечения магического правопорядка и… все. На этом ее достижения заканчивались.

Планы на сегодняшний день у Гермионы были небогатые. Провести весь день на работе, а вечером, если повезет, посидеть с Гарри Поттером в “Кабаньей голове” и как следует напиться. О да, это был их своеобразный маленький ритуал. Второго мая провести несколько часов за одним столиком и пить огневиски. А еще разговаривать. Долго. О Роне, Люпине, Тедди, войне, детстве, работе, Джинни. Да о чем угодно. У этих двух друзей никогда не было проблем с темой для задушевной беседы. И даже Малфою в последнее время находилось место в их разговорах.

Кстати, о Малфое. Ему вот тоже несладко пришлось. Может, даже хуже чем Гермионе и остальным. Начать стоит хотя бы с того, что он потерял двух своих друзей: Крэбба и Паркинсон. Ладно, может не совсем друзей, но людей, которые были ему уж точно дороги. Более того, несмотря на то, что Драко в последний момент переметнулся на сторону Гарри, Визенгамот все же посчитал его виновным. “За пособничество Темному Лорду и непосредственное участие в умышленном нападении на школу чародейства и волшебства “Хогвартс” Драко Люциуса Малфоя с учетом некоторых послаблений за раскаяние в содеянном и доказанные судом факты, свидетельствующие в пользу того, что вышеупомянутое лицо оказало некоторую помощь Ордену Феникса и лично Гарри Джеймсу Поттеру, признать подозреваемого частично виновным и приговорить к шести месяцам лишения свободы в тюрьме Азкабан”. Это и был его приговор. Помимо этого, конфискация имущества Малфоев на всей территории Британии не заставила себя долго ждать. Перевод огромной части денежных средств в Фонд помощи пострадавшим на войне — тоже. И наконец, фактором, окончательно добившим тогда еще почти мальчишку, было то, что его отец Люциус Малфой скончался спустя четыре часа после вынесения его собственного приговора. В нем значился пожизненный срок.

Еще три месяца назад Гермиона точно не знала, где находился Малфой после завершения своего срока. Может, в Болгарии, а может, во Франции вместе с матерью, на которую вообще дело заводить не стали. Помнится, тогда Гарри лично уговорил Кингсли не делать этого. Нарцисса была ни при чем.

А в середине февраля Гарри, зайдя по пути из Аврората в отдел к Гермионе, сообщил ей шокирующую новость: Малфой вернулся. И не просто вернулся, но еще и настоял на встрече с Гарри, на которой очень просил выбить для него работу в министерстве. “Неслыханное дело, — подумала тогда Грейнджер. — Малфой и просит у Поттера!” Но на этом сюрпризы не закончились. Когда Гарри почти извиняющим тоном объявил Гермионе, что нашел ей помощника, который давно был ей необходим (одна она не справлялась), Гермиона сразу все поняла и кинула в друга чернильницей. Однако спустя час уговоров Гарри и еще день раздумий все же согласилась. Знала же, что кроме нее никто Малфоя в помощники брать не станет. Пожалела что ли?

Странно, но работалось им вместе относительно нетрудно. Никаких насмешек, оскорблений, проявлений эгоизма и даже его любимой манеры растягивать слова — не было ничего из того, чего ожидала Гермиона от работы с Малфоем. Поначалу она даже не узнала его. Слишком высокий, слишком бледный, слишком худой... Слишком некрасивый. От того лоска, эдакой небрежной красоты, что наблюдались за ним в последние годы Хогвартса, не осталось и следа. Затравленный взгляд, сильно отросшие взлохмаченные волосы, простая черная мантия. Поначалу Гермионе он даже напомнил неоперившегося совенка. Такое вот невероятное сравнение.

Он ни разу не сказал ей дурного слова. Это удивляло. Он то ли опасался увольнения, то ли просто отвык. Он обращался к ней “мисс Грейнджер”, а она называла его “мистер Малфой”. Неформальное общение у них состоялось лишь один раз — девятого апреля, когда за утренней чашкой кофе (очень вкусного кофе, который сварил Малфой) Гермиона, просматривая Ежедневный пророк, наткнулась на статью, сообщающую о смерти Горация Слизнорта. Девушка сразу вспомнила своего бывшего профессора зельеварения, который с уважением относился к ней, ее знаниям и стремлению учиться, при этом не взирая на ее нечистокровное происхождение. Профессор умер от сердечного приступа. Да, от этого и маг не застрахован. Позже ходили слухи, что Слизнорт страдал сердечной недостаточностью.

Когда Малфой зашел к ней отдать доделанный вчера вечером отчет, она развернула газету к нему, чтобы он смог прочитать название статьи, и спросила:

— Ты знаешь?

Чуть боязливо вглядываясь в двигающиеся черные буквы, он пробежался глазами по статье, после чего вдохнул и покачал головой.

В то утро они в первый раз поговорили нормально. За бутылочкой коньяка, которую Гермиона держала у себя в шкафу. Сначала почтили память профессора, а потом просто разговаривали. Вспоминали школу, уроки, походы в Хогсмит. Малфой, чуть расслабившийся от коньяка, был очень милым собеседником. Хотя и говорил гораздо больше, чем слушал. Наверное, в последнее время ему просто не с кем было поболтать. Гермиона в какой-то момент даже перестала слушать его, просто смотрела. На его лицо, мимику, жесты. И чем больше она смотрела, тем больше она понимала, что ей очень нравится сидеть вот так с ним рядом. Малфой изменился. Это факт. Она не чувствовала к нему никакой ненависти или презрения, даже жалость ушла куда-то на задний план. Интерес и легкая, почти незаметная симпатия к новому Драко, зарождающаяся в ее душе, слегка обескураживали, но хлопот пока не доставляли.

С тех пор прошел почти месяц. Больше подобных проявлений дружелюбия ни у одного, ни у другого не наблюдалось, так что все вернулось на круги своя. Вчера, проигнорировав конверт с министерской печатью, внутри которого было приглашение на сегодняшний праздник, Гермиона пораньше сбежала из офиса, отпуская заодно и Драко, который, однако, не был этим особо доволен. Казалось, ему действительно нравилось работать. Нравилось быть нужным. Так думалось Гермионе, более того, она признавала, что он действительно был необходим ей. Малфой освобождал ее от такого количества бумажной волокиты, что временами она начинала испытывать благодарность к нему. Гермиона даже подумывала подать прошение на увеличение его заработной платы. К сожалению, сделать это самой у нее не было прав.

Наконец закончив десятиминутное созерцание своей улицы, Грейнджер услышала будильник из своей спальни, заведенный на сорок пять минут шестого. Вернувшись в комнату и выключив его, девушка стала собираться на работу.

* * *

“ … еще одна такая провинность, и Вы будете подвергнуты исключению из школы чародейства и волшебства “Хогвартс” согласно Указу, предусматривающему разумное ограничение волшебства несовершеннолетних (1875 г., параграф С).

Министерство магии”

Отложив перо в сторону и поставив круглую печать в конце письма, Гермиона запечатала конверт и аккуратно вывела адрес дома пятнадцатилетней девочки, использовавшей манящие чары на глазах у маггла. Детки, приехавшие домой на два дня в честь праздников, уже успели натворить дел. Вспомнилось, как Гарри перед вторым курсом пришло такое же письмо. Гермиона улыбнулась. Второй курс... Десять лет назад. Просто с ума сойти…

В кабинет постучались. Гермиона поспешно опустила уголки губ и тихо сказала:

— Войдите... А, мистер Малфой.

Сегодня он какой-то особенно бледный. И худой. Он вообще ест что-нибудь?

— Значит так: письмо наверх в совятню, вот документы, с синими ярлыками — в сектор выявления и конфискации поддельных защитных заклинаний и оберегов, с красными — в группу аннулирования случайного волшебства, ну их, это не наши проблемы, пусть сами разбираются... Так, а с зелеными... Нет, эти пусть пока полежат у нас, пригодятся... Ну и, в принципе, на сегодня вы свободны.

Гермиона подняла глаза на Драко. Тот молча принял документы, несколько секунд потеребил синие ярлычки и, наконец, спросил:

— А это точно все? Больше ничего не нужно сделать? Может…

— Нет, спасибо, это все.

Малфой сник.

— Ладно... А если я уже сегодня начну месячный отчет? Вдруг потом после праздников завал будет, когда же я...

— Мистер Малфой, вы не хотите уходить?

Серые глаза оторвались от уже слегка потрепанных синих ярлычков и встретились с карими.

— Я... просто хочу поработать? — Это как-то больше походило на вопрос, нежели на утверждение.

Гермиона встала, поправила мантию, обогнула стол и встала рядом с Драко.

— Что-то случилось?

— С чего вы взяли, мэм?

— Я была бы очень благодарна вам, сэр, если бы вы не врали своей не то чтобы глупой начальнице.

Гермиона подошла еще ближе. И сразу же почувствовала разницу в росте. Как-то унизительно было смотреть на него снизу вверх.

— Я вовсе не считаю тебя… вас… глупой или что-то вроде того…

Малфой задышал тяжелее. По коже Гермионы отчего-то побежали мурашки.

— Тогда… почему не отвечаете честно? — прошептала она, не осознавая, что подступает еще на шаг ближе.

Руки Малфоя дрогнули, одновременно с этим он слегка подался вперед... а потом поспешно отступил на шаг. И еще. Развернулся и сел на диван. Руки на коленях, дыхание неровное.

— Мне негде заночевать.

Гермиона удивилась. Как так?

— Почему? У тебя… у вас же дом…

— Еще две недели назад продал, — усмехнулся Драко. — Деньги отправил матери. Ей их сейчас не хватает... Все это время я жил в комнате в “Дырявом котле”, а вчера утром у меня закончились деньги. Меня вышвырнули. Никто не хочет иметь дело с человеком с меткой, если у него еще и даже кната нет... А, нет, кнат еще есть... В общем, сегодня ночью я ночевал на улице.

Сказать, что Грейнджер была в шоке — это ничего не сказать. Хм, Гринтоттс... Еще должно было остаться немного денег. Не могли Малфои совсем обнищать. Это же бред!

Драко словно мысли ее прочитал:

— Счета обнулены. Все, что у меня было, я отправил матери. Маленькое поместье во Франции — все, что у нее есть. И там она в безопасности.

— Но… я читала материалы по делам вашей семьи! “… приказано конфисковать всю недвижимость на территории Соединенного Королевства”... Как же имение в Болгарии?

— Я не могу его продать! — Малфой с мученическим выражением лица посмотрел на Гермиону.

— Да почему?

— Там живут Пенелопа с Карлайлом…

Гермиона нахмурилась. Кто?

— Ровно четыре года назад, когда умер Винсент, он даже не подозревал о том, что был будущим отцом.

— Я не поняла…

— Пенелопа — девушка со Слизерина, которая очень нравилась ему. Она была на год младше, ей было всего шестнадцать, однако его это не останавливало. Они начали встречаться — он писал об этом в письмах... Карлайл родился спустя семь месяцев после его смерти. Родителей Пенелопы и Винсента убили — они были Пожирателями. Молодая мать, еще совсем девочка, осталась без крыши над головой и без кната в кармане. Меня тогда уже освободили… Первое, что я сделал, когда вышел из тюрьмы, это нашел ее… в каком-то грязном маггловском притоне. Вместе с наркоманами и девицами легкого поведения… Я отвез ее в Софию, поселил в своем имении и дал ей две тысячи галлеонов. Поговорил со знакомыми в этой стране, ее устроили на работу. Какая-то низкая должность в болгарском министерстве магии, не помню… Пенелопа чуть ли боготворить меня стала после этого. И знаешь, когда я вспоминаю об этом, то чувствую, что я все еще человек.

Гермиона моргнула. По щеке покатилась слеза. Она даже не думала, не представляла... что Дракой Малфой… может… и вот так…

— Не могу я теперь ничего поделать... Лучше уж жить на улице, чем выселять женщину с ребенком.

Он уронил голову на руки.

Поспешно Гермиона смахнула слезу холодными пальцами.

— Это очень благородно, Драко. Я не… — она запнулась.

— Не ожидала? — Малфой снова поднял голову.

Этот взгляд ее просто убивает.

— Прости.

— Ничего. Заслужил.

— Нет. Не заслужил. Ты ведь помог нам. Тогда. И перед этим… ты не выдал Гарри Беллатрисе Лестрейндж в своем доме, хотя прекрасно знал, что это он.

— Я не спас тебя.

Холодок по коже. И собственные крики четырехлетней давности, эхом отдающиеся в ушах.

А ведь почти забыла.

— Ты не герой, чтобы спасать кого-то.

— Да. Точно. Гарри Поттер — герой. Рональд Уизли — герой. И Гермиона Грейнджер — героиня.

— Прекрати.

— Это правда.

Молчание.

— Рон погиб из-за меня, — Надломленный шепот. — Он толкнул меня, приняв заклятье на себя. Прямо на грудь. Я даже не знаю, кто это был. Кто убил... Я тогда просто рядом с ним на колени упала... Думала, меня на части разорвет. Это было… так…

Она отвернулась. Она даже вчера не плакала, смогла удержаться. А сегодня... Да еще и в такой ситуации…

— Какая же… я… героиня после этого…

Рука на ее плече. Через мантию и платье она не чувствует, холодная она или (а вдруг?) теплая, ей просто нравится ощущение этой тяжести. Оно успокаивает.

— Не плачь.

От его слов хочется плакать еще больше. Просто зарыдать в голос.

— Можно я обниму тебя?

Надежда. Так тихо. Ей, наверное, показалось. Но на всякий случай она кивает, смаргивая слезы, и напрягается в ожидании.

Медленно. Рука, неуверенная и чуть дрожащая, спустилась с плеча, погладив по руке, и остановилась на талии. И вторая. Мягко. С другой стороны. Драко подошел вплотную. Гермиона почувствовала спиной его грудь. Даже и не спиной, а плечами. Уж слишком высок он был. Он теплый. Приятно. Его руки обхватывают крепче, прижимая к себе. Теперь уже тело к телу. Ни дюйма между ними.

Что это? Ей так хорошо. Так тепло. И неважно кем он был и кто он сейчас. Ей тепло. Гермиона чувствует острый подбородок на ее макушке, а потом — теплую щеку у виска и губы возле уха. Дыхание.

Приятно. Щекотно.

Гермиона вдруг с удивлением осознала, что больше не плачет.

Девушка затрепетала. Она почувствовала горячие губы на своей шее. Целуют.

Целуют? Ох…

Колени едва не подкосились, когда Малфой провел губами от ключицы до уха. Может быть на свете что-то приятнее этого? Гермиона повернула голову навстречу губам Драко. Еще немного и…

Громкий стук вырвал Драко и Гермиону из обволакивающего их обоих наслаждения. Вздрогнув, они отскочили друг от друга.

Источником шума оказалась ручка двери, ударившаяся о стену — так сильно распахнули дверь. Гарри Поттер, с утра прибывавший в отвратительнейшем настроении, сейчас ошеломленно уставился на Грейнджер и Малфоя.

— О, Гарри! — Так, прочистить горло. — Ты уже тут.

— Я помешал?

— Как обычно.

— Заткнись, Малфой. Я смотрю, ты хорошо пристроился на новой работе.

— Вообще, да. Мне тут неплохо.

— Ага, я заметил.

Гермиона, знающая друга столько лет, вдруг увидела: Гарри не злится. Он… смеется? Искорки в зеленых глазах говорили о том, как забавляет его эта ситуация. Девушка расслабилась.

— Так, Гермиона, ну мы идем или как? — спросил Гарри, переводя взгляд с Малфоя на нее.

— Куда? — непонимающе спросила девушка.

— В “Кабанью голову”, конечно. О, только не говори, что ты забыла!

— Нет, я просто…

— Что “просто”? Ты готова? Если да, то пошли!

Грейнджер оглянулась на Малфоя. Уйти... Но она не хочет. В его глазах была немая мольба.

Но как же Гарри? Как же традиция? Друг сбежал с торжественного ужина, сбежал от Джинни, а она прямо вот так возьмет и скажет “нет”?

— Драко, ты про…

Стоп. Идея.

Гениально.

— … прости, но кажется, тебе сегодня все-таки придется остаться в офисе.

Блондин приподнял одну бровь.

— Гарри, и ты тоже сегодня остаешься здесь! И я, мальчики, вместе с вами! — Гермиона подошла к Гарри и забрала у него из рук пакет с позвякивающими бутылками. Он всегда покупал выпивку заранее. — Знаешь, Гарри, ну ее эту “Кабанью голову”! Там грязные стаканы и скверное обслуживание. Давайте возьмем и отпразднуем День Победы прямо здесь, у меня в кабинете! Втроем. Ну как вам?

Молодые люди переглянулись. Каждый их них был не против, но сомневался в мнении другого.

— Гарри?

— Ну… если ты так хочешь…

— Драко?

— А, ладно, все равно меня больше нигде не ждут… Что у вас там?

— Да, Гарри, что? Огневиски? Коньяк?

Гермиона поставила пакет на стол. Достала оттуда сначала бутылку красного вина, а потом еще две — водки.

— Ты шутишь, твою мать… Водка, Гарри?

Спустя десять минут, когда вино было разлито по бокалам, а закуски и фрукты разложены по вазочкам из шкафа Гермионы, Гарри, держа в руке бокал, произнес:

— За Рона.

Всегда. Этот тост был первым.

— За Рона, — тихо повторила Гермиона и поднесла бокал к губам.

* * *

Спустя два часа воздух в кабинете стал спертым и тяжелым. Сильно пахло алкоголем. Было жарко. Гермиона сидела на диване, положив голову на плечо Гарри, который держал в руках пустую рюмку. Драко же сидел в кресле Гермионы, нагло закинув ноги на стол.

Гарри вдруг с силой выбросил руку с рюмкой вперед. Все трое смотрели, как эффектно разбивается о стену стекло и осколками падает на ковер.

— Он спросил: “Будешь крестным отцом?”, а я ему такой: “Кто? Я?” Мне это так… так… ой, извини, Гермиона… напомнило моего отца и Сириуса. Наверное, папа его когда-то тоже вот так просто спросил: “Будешь крестным?” А… а сейчас их всех нет, всех троих! И Тонкс нет, только Тедди, мой любимый крестник, жив и здоров. И уж я позабочусь, чтоб он счастливым вырос, слышите?

Драко и Гермиона синхронно кивнули.

Гарри быстро пьянеет. Это Гермиона усвоила давно. А когда он пьянеет, то начинает вспоминать все то, что пережил, и выплескивать свою боль наружу. И много говорит. Болтает, болтает. А Гермиона плачет. Всегда. Потому что он говорит такие вещи… что душа сжимается в комочек.

Вытерев влажные дорожки со щек, Гермиона поднялась с дивана. Было очень жарко. Черная мантия Драко уже давно валялась на полу возле стола, а синяя аврорская Гарри — рядом с диваном.

Гермиона начала расстегивать застежки мантии, оглядываясь на парней. Гарри не смотрел на нее, только бормотал: “Питер, проклятый Питер, гори в аду, сгинь, да…”

А Драко смотрел. Внимательно. Наблюдал за пальцами. И ее выражением лица.

Наконец справившись с застежками, девушка откинула мантию в сторону и закатала рукава коричневого кашемирового платья, обнажая горячую кожу рук.

Посмотрела на Драко.

Да, ему определенно это нравилось. Все-таки Гермионе было двадцать два года, и она была женщиной. Угловатая девочка с торчащими в разные стороны волосами осталась где-то позади.

— Г-Гермиона! Я за… забыл показать тебе…

Гарри, кряхтя, с трудом встал. Подойдя к своей сумке (из драконьей кожи, кстати) и немного покопавшись там, он извлек наружу знакомый Гермионе предмет.

— Гарри…

Это было то самое радио, которое они слушали во время охоты за крестражами. Сразу вспомнился Рон, терпеливо подбирающий пароль к “Поттеровскому дозору”. После войны все пароли решили снять, и теперь настроить радио на нужную волну было проще простого. Пара взмахов палочки — и вот все трое слышат знакомый голос Ли Джордана. Кажется, человек нашел работу по душе…

— … и я знаю, что многие из вас сейчас думают о них, вспоминают и плачут, но, о люди, зачем вы это делаете? — Гермиона присела на краешек дивана, Гарри сел возле нее на пол. Все слушали. — Думаете, они были бы рады увидеть вас в слезах и соплях из-за них? Тогда чего вы еще рыдаете? Не плачьте, война давно выиграна, у вас новая жизнь! Все хорошо! Не плачьте... А сейчас по многочисленным заявкам наших радиослушателей я, Ли Джордан (а для красивых ведьм просто Ли) ставлю замечательную песню “O children”! Слушаем и наслаждаемся. Кавалеры, пригласите своих дам на танец!

Гермиона так сильно любила эту песню и так редко ее слушала. Это была песня о них. О детях войны. Первые звуки начинающейся мелодии заставили ее в наслаждении закрыть глаза. А когда она открыла их, перед ней уже стоял Драко и протягивал руку.

Посмотрев в его серые глаза, она вложила потную ладонь в его.

Pass me that lovely little gun

Малфой притянул ее к себе, нежно, но уже не так осторожно, как до прихода Гарри. Обнимая за талию одной рукой, второй он все еще держал ее за руку.

My dear, my darling one

Глаза в глаза. Жар и трепет. Удовольствие от ощущения его горячей руки на талии.

The cleaners are coming, one by one

Гарри Поттер смотрел на них. И видел. Что-то. Он никогда не был глуп. И даже будучи пьяным, он понимал.

Он видел.

Поэтому тихо, не говоря ни слова, Гарри собрал вещи и ушел, прикрыв за собой дверь.

You don’t even want to let them start

А теперь крепче. И снова тело к телу. Пульс, бьющийся в висках и капельки пота на лбу.

Драко и Гермиона. После стольких лет. Сейчас. Здесь. И вместе.

Танцуют.

Он целует ее глаза, чуть солоноватые от слез, одной рукой сминает мягкую ткань платья. Пальцы другой руки он запустил ей в волосы. Чуть сжал и потянул назад, несильно, чтобы не причинить боль.

Он никогда больше не хотел причинять ей боль.

И когда он сделал это, с ее губ сорвался тихий стон.

Дремавшая долгие годы в Гермионе Грейнджер чувственность, наконец, была разбужена. Ее губы нетерпеливо нашли его. Они мягкие. Мягче, чем она ожидала. Драко отпустил ее волосы и, отвечая на поцелуй, взял в ладони ее лицо. И почувствовал счастье.

Теперь он понял, какое оно. Теплое. И нежное. Чувственное. Его персональное счастье. И он больше его никогда в жизни не отпустит.

Hey, little train! We are all jumping on

Once I was blind but now I see

Песня прекратила звучать. Может, радио снова забарахлило и отключилось, как в старые-добрые времена. А может, просто их танец закончился.

Драко и Гермиона стояли в душном кабинете, в тишине, нарушаемой лишь тяжелым дыханием. Они сжимали друг друга в объятиях, и каждый из них в эту минуту чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Эти двое впервые после войны наконец-то позволили себе почувствовать счастье.

Гермиона — от того, что она больше не чувствовала себя одинокой и никому не нужной, как это было в послевоенные годы. Конечно, у нее были родители, которым она благополучно вернула память, но Гермиона уже была слишком взрослой, чтобы прятаться от всего мира в родительском доме. Еще был лучший друг Гарри, но у него была своя жизнь, девушка, которую он любил и намечающаяся свадьба. Гермиона все это время пыталась хоть где-нибудь да пристроиться, не оставаться на обочине жизни, поэтому она работала, не покладая рук. Но дни и ночи в кабинете никак не скрашивали ее одиночество, а лишь отягощали. Ей нужно было что-то другое, был нужен человек, который бы пил с ней ароматный ежевичный чай по вечерам и дарил подарки на Рождество, гулял бы с ней по весенним лондонским улочкам и приносил завтраки в постель. Ей был нужен мужчина, который заботился о ней и любил ее. И сейчас, когда она чувствовала горячее дыхание Драко Малфоя и его руки, нежно обнимающие ее, она думала о том, что он, возможно, и есть тот мужчина, которого она искала. Который был ей так сильно нужен.

А Драко — потому что снова обрел способность чувствовать себя живым. Не просто бездушным телом без чувств, эмоций и желаний, а полноценным живым человеком. Таким, каким он был до того, как черная метка коснулась его руки. После выхода из Азкабана Драко чувствовал себя полностью раздавленным. Ему казалось, его сломали. Он даже перестал жалеть себя, лишь тихо удивлялся тому, как он докатился до этого, как стал никем. Драко не раз приходила в голову мысль о суициде. И когда он почти уверял себя в том, что это единственный выход, Драко вспоминал о матери, спавшей в соседней спальне, и это останавливало его. Он любил маму и не хотел для нее этой боли. Спустя время Драко понял, что сгниет от одиночества и безделья в поместье и поэтому отправился из Франции в Англию. Попросить помощи у Гарри Поттера теперь не мешала ни гордость, ни ненависть, все это осталось позади. И вот Драко пытается быть всем нужным, особенно Гермионе Грейнджер, от которой зависело все его будущее. Или он пробьется наверх, вернет собственными силами значимость фамилии Малфой, или неудержимо скатится вниз, став еще хуже, чем тем, кем был до этого. Поэтому он старался, старался изо всех сил, брал на себя столько работы, сколько не сделал за всю свою предыдущую жизнь. И у него получалось. Гермиона одобрила его и, кажется, больше не ненавидела. Почему-то это казалось важным. Чтобы был человек, знающий обо всех его грехах и при этом относящийся к нему ровно. И Гермиона стала этим человеком. Драко порой удивлялся тому, какие мысли приходили ему на ум, когда он думал о ней. Мысли странные, чуть смущающие и запретные. Он думал о том, какой же красивой она стала. Какой женственной, желанной. Он сопоставлял нынешнюю Гермиону и занудную лохматую девчонку из прошлого — и не находил между ними общих черт. Но новая Гермиона нравилась ему куда больше. И порой ночами он не мог уснуть, вспоминая, как они как-то раз случайно столкнулись лбами, а потом тихо засмеялись, или как однажды он застал ее стоящую возле окна и задумчиво вглядывающуюся в наколдованный министерскими работниками дождь. Тогда ее одинокая и какая-то печальная фигурка вызвала у Драко желание подойти и обнять, ничего не говоря, ничего не объясняя. Но он не мог. Потому что знал — оттолкнет. И вышвырнет к чертям с работы. А этого он никак допустить не мог. Но все же Драко Малфой не мог отрицать, что внутри него поселились нежные чувства к Гермионе Грейнджер. И когда он по-настоящему осознал, что любит ее, то почувствовал, что у него все еще есть сердце. Она была нужна ему, вся, целиком и без остатка. И сегодня вечером ему казалось, что, возможно, он тоже нужен ей.

Им предстояло еще так много сказать друг другу, так много сделать, но пока они просто стояли и обнимались, оглушенные своими чувствами. И когда Гермиона, чуть отстранившись, чтобы видеть серые глаза, глядящие на нее с такой нежностью, что колени подгибались, тихо прошептала: “Аппарируем ко мне домой? У меня вкусный чай с ежевикой”, Драко лишь облегченно вздохнул и немедленно кивнул.

Они покинули кабинет, держась за руки. И они пройдут весь свой жизненный путь точно так же. Держась за руки. А если один из них упадет, другой непременно поможет ему подняться.

И все осталось позади. Хогвартс, война, охота за крестражами, Азкабан. Теперь настало время быть счастливыми. Им обоим. И вместе. Драко и Гермионе.