Смешны чужие страхи

Косая Аллея гудит, забита людьми — пройти невозможно. Приходится толкаться, пихаться и ругаться с прохожими. Тедди активно расталкивает маленькими локтями коленки взрослых волшебников, держит широкую ладонь крестного, стараясь не выпустить, и смотрит вверх на головы прохожих на фоне ярко-синего летнего неба.

— Дайте пройти, — ворчит Гарри.

— Да, пройти, дайте! — подхватывает Тедди, проскальзывая мимо двух тучных старушек в блестящих мантиях.

Они останавливаются, ждут, пока хозяйка "Волшебного зверинца", поставив посреди улицы волшебный купол, поймает сбежавшую безумную однокрылую сову, а потом продолжают свой путь.

— Дайте пройти, — просит Гарри, когда какой-то умник, загородив волшебным автомобилем улицу, раздает автографы, сидя на капоте.

— Автограф? — спрашивает их волшебник.

— Пройти! — отзывается Тедди.

Дальше становится посвободнее и уже не надо никого толкать. Но вскоре крестный сам останавливается, сильнее сжимает ладошку Тедди.

— Чего стоим? Кого ждем? — интересуется Тедди, поглядывая вперед, на белое здание.

— А может ну его, Тед? — Гарри смотрит вниз. — Вернемся домой..

— Ага, конечно, — Тедди решительно тащит его вперед. — Зря, что ли, через всю Аллею пробирались?

— Тед, ну, зачем нам? — Гарри снова тормозит, переминается с ноги на ногу. Смотрит вниз.

— Джинни же просила, — объясняет ему Тед, как маленькому. — А раз Джинни просила..

— Да знаю я, — сердится Гарри.

Чего он такой сердитый сегодня? Тедди пожимает плечами и, выждав немного, продолжает тащить крестного вперед.

— Нет! Не пойду! — Гарри вырывает руку, отходит на несколько шагов. — Хочешь — сам иди, я ни ногой туда.

Тедди заливисто смеется, хватает Гарри за руку и пытается сдвинуть с места. Но Гарри Поттер не поддается. Он опасливо косится на стоящее перед ними белое здание и изредка поглядывает вниз.

— Я боюсь, Тед, — совсем тихо признается Гарри.

— Да чего там страшного? Гоблины? — смеется Тедди. — Так ты не бойся, я ходил туда с Джинни перед Рождеством, ничего они не страшные.

— Боюсь, мне не будут там рады, — поясняет Гарри Поттер, делая шаг назад и стараясь не смотреть на мраморные ступени.

Последний раз он был тут шесть лет назад и, вспоминая все обстоятельства и последствия того визита, честно говоря, не намерен появляться здесь еще столько же.

Гарри Поттер до жути боится переступать порог волшебного банка.

Я думаю, что Хранителем должен стать ты, Хвост.

Питер шел по утопающему в грязи Лондону, черпая дырявым ботинком воду из луж, бессмысленным взглядом скользил по лицам прохожих и вздрагивал от громких звуков. Осень — холодная, плаксивая, с вечными простудами его и друзей, с сотнями выпитых чашек чая на собраниях Ордена и десятками круциатусов от Лорда, — угнетала его. Осень мучила дождями во время сражений и дежурств, от которых невозможно было отказаться, падающими листьями цвета Ступефая, грязью, подскользнуться в которой не составляло труда. Бессонные ночи и постоянные превращения в крысу и обратно, невозможное количество трансгрессий и пустых пузырьков из-под успокаивающего зелья — осень, только начавшаяся, уже измотала его.

Питер остановился в небольшом скверике, огляделся по сторонам. Сохатый уже ждет его, Лили ждет. Друзья — слово это отдало глухой болью в груди, задрожали пальцы. Стало не по себе. Хвост присел на скамейку, успокаиваясь. Трансгрессировать в таком состоянии опасно, а Сохатому без разницы — подождет.

Питер, прошедший по Лондону сорок минут дабы ненадолго отложить встречу с друзьями, не хотел признаваться себе, что боится этой встречи. Боится того, что произойдет этим вечером. Тайна. Хранитель. Доверие.

Одно дело сливать информацию, другое — предавать друзей. Даже будучи на стороне Лорда уже несколько месяцев, Питер по-прежнему старался оградить друзей от беды. Как мог. Поставить щит, изменить чуть-чуть полет луча, подставить под него кого другого — лишь бы с друзьями все было в порядке. Ведь они всё, что было у него когда-либо. Всё для него. Возможно ли их предать, предать по-настоящему, отправив на смерть, предать гадко, подло, воспользовавшись их безграничным доверием? Подумать только — они доверяли ему, Хвосту, посредственному ученику, балласту в их Мародерской компании, что тянул вниз. Всегда. Они верили ему и вот сегодня — через минуту, две или пятнадцать, — отдадут свои жизни ему на сохранение.

А он предаст.

Ведь больше, чем встреча с друзьями, которые хотят сделать его Хранителем и в любой момент могут понять, на кого он работает, Хвост боится только своего бессилия. Боится быть на стороне слабых.

Иногда всего пары мгновений достаточно для того, чтобы понять — все, конец. Панси поняла. Сразу же.

Только что ликовавшая от всего двух слов, появившихся в сознании мгновенно, резко, неожиданно, слов, дарящих бешенную эйфорию, тихих, — по сравнению с голосом ВолдеМорта, — но желающих вырваться наружу, Панси почувствовала, как колотится ее сердце. Бьется. Ужасно.

Поттер здесь!

Ей казалось, что Уизли сейчас заавадит ее. Не церемонясь. Панси смотрела на них всех, — вскочивших, отчаянных, глупых, — но видела только взгляд гриффиндорки. Взгляд, обещавший смерть. Мгновенную, с капелькой боли до.

Несколько секунд, не сложившихся наверное и в минуту, а глупость содеянного яснее ясного. Проиграют или выиграют — ее либо не будет уже в живых, либо ей просто не жить.

Паркинсон снова поймала взгляд Уизли. Цепкий, неприятный. Ледяной. И стало холодно — настолько, что ей показалось будто пальцы окоченели. Будто если Уизли кинет в неё сейчас каким бы то ни было проклятием, то Панси даже палочку сжать не успеет.

Хватайте его!

Скрывая растерянность, она следила, как встают на защиту Поттера остальные, поднимая вверх палочки. Мир, окружавший ее, лежавший у ног, полный насмешек — ее и друзей — над грязнокровками, вдруг резко переменился. И стало понятно, что они — глупцы с другой стороны баррикады — способны ответить. Способны, взмахнув палочкой, ответить за все эти насмешки, за все круциатусы и унижения, за друзей и незнакомых. Ответить на равных, а не размалеванными стенами.

Нет, она, Панси, ни в коем случае не заберет своих слов обратно, нет, ни за что не раскается в содеянном — будет стоять, ледяными пальцами пытаясь нащупать палочку в широком кармане, презрением отвечать на убийственный взгляд Уизли. Будет дышать — ровно, размеренно, не выдавая тревоги. Поправлять волосы, усмехаться — будет.

Только пропадет уверенность, — уже пропала, — в том, что мир, где, благодаря деньгам и чистой крови, она держалась прочно и крепко, все такой же. Она увидит решимость на лице Поттера, отчаянную решимость. Победить, что ли?

И даже если он проиграет — мир не будет прежним. Уже — другой. Мир страшный, нестабильный, разваливающийся. Раз уж нежелательное лицо появилось в Хогвартсе, раз уж грядет битва, к которой, очевидно, все они готовы, то даже не имеет значения ее исход — все уже не то, мир уже другой. Ненадежный.

И Панси, только благодаря невероятной выдержке не сбежавшая от этого стада глупцов, спокойно вздохнет, услышав голос нелюбимой профессорши.

Вы первая покинете этот зал..

Паркинсон, ликуя, отправится к выходу. Подальше от Поттера и его Уизли, подальше от всех них, безрассудных, безнадежных, отчаянных, перевернувших ее идеальный мир. Куда-нибудь туда, где страх быть убитой за несколько сказанных слов не так ощутим.

— Ты не боишься, что нас поймают? — спрашивает Колин.

Невилл смотрит грозно, почти с презрением. Добрый неуклюжий Невилл не умеет так смотреть. Чуть-чуть снисходительно — может, да и то, если обращаешься к нему с вопросом по Травологии... Но чтобы так? А может и не Невилл это вовсе?

— Невилл, а если нас поймают? Ну, Кэрроу?

Не отвечает, проверяет, все ли взял. Ищет палочку на смятой кровати. Вытаскивает что-то из-под подушки. Как будто ему все равно — поймают, не поймают. А может действительно все равно?

— А Снейп если? Он же жуткий...

Колин замолкает под взглядом товарища. А что, Снейп и правда жуткий! Поймает — им не жить. Что это Невилл на него так смотрит? Не верит? Да кому же как ни ему знать, каким отвратительным бывает профессор?! Колин точно не уверен, конечно, но если у их курса не получается что-либо, то Снейп всегда упоминает Невилла. Сказали тебе, что ты хуже Лонгботтома — все, смеяться над тобой как минимум неделю будут. Вряд ли самому Невиллу удается избежать насмешек Снейпа. Вряд ли... А нынче одними насмешками не отделаешься.

— Хорошо, если МакГо...

Колин кусает костяшки пальцев — да понял, молчу. И нечего так смотреть! Нечего. Что он, не видел фирменный взгляд Снейпа, что ли? Да видел, видел! Вот и у Невилла сейчас такой же. Отвратительный, злобный. Фу, мерзость. Невилл, тебе не идет, — думает Колин.

— А может не надо ночью? Днем проще затеряться в толпе...

Кровать Невилл уже застелил — теперь стоит у двери, поправляя рукава рубашки. Оглядывается на Колина, тихо и вкрадчиво спрашивает:

— А что с толпой будет, ты подумал?

Колин пожимает плечами — да что с ней будет, с толпой-то? Не будут ведь всех допрашивать, не до того же. И тут же ахает — да раздадут им всем по Круциатусу прямо на месте, ну, черт! А если сами они сбегут, то достанется невинным. Нет, в толпе теряться — дело гиблое. Это Колин теперь понимает. Но ночь...

— Я не заставляю тебя идти со мной, Криви, — продолжает Невилл. — Хочешь в кроватке спать — иди, дерзай.

— Не...

Колин не верит. Не тот человек сейчас перед ним. Не тот. Решительный, грубый. Невилл не мог так сказать. Раньше — точно не мог. Не мог таким быть. Где, где добрый Невилл? Где тот, над кем смеялись на факультете все — от перваков до старших? Верните нашего растяпу Лонгботтома, верните!

Невилл открывает дверь, выходит на лестницу, оборачивается:

— Гриффиндорцы ничего не боятся, Криви. Боишься — иди спать.

И уходит. Вниз. Аккуратно ступая по лестнице, оставляя нерешительного Колина в чужой спальне.

Роза Уизли умоляет Шляпу отправить ее на Хаффлпафф. Долго, нудно, почти со слезами на глазах.

— На что тебе сдался этот Хаффлпафф, девочка? — шепотом в голове спрашивает Шляпа.

— П-по-жа-лус-та, — всхлипывает Роза.

Через несколько секунд она уже сидит за Хаффлпаффским столом в предвкушении предстоящего ужина.

Роза Уизли не заговаривает с мальчишками, что сидят рядом и пытаются растормошить новую однокурсницу.

— Отвалите, придурки, — говорит она им. Роза Уизли не дружит с мальчиками.

Не тянет вверх руку, даже если вдруг знает ответ на вопрос профессора. Обычно, правда, просто не знает...

— Профессор, вы знаете, я не готова, — без тени раскаяния заявляет Роза, опираясь на парту. И несчастные желтые топазы пропадают из Хаффлпаффских часов.

Роза Уизли не проводит вечера в библиотеке, не перечитывает от корки до корки старинные фолианты. Мадам Пинс, наверное, и не знает, как девочка выглядит.

Роза Уизли не любит загадки, не любит копаться в поисках истины. Окружающий мир ее и так устраивает.

— Смотри, эй, Роза, смотри, что там? — спрашивает кузен, но Роза даже не смотрит. Оно ей не надо.

Роза Уизли выпрямляет палочкой волосы, стоя каждое утро перед зеркалом по полчаса.

— Ну же, давай, чтоб не заметно было, — ворчит, а однажды даже чуть ли не подпаливает непослушную копну волос.

Роза Уизли взрывает котлы на каждом занятии в подземельях.

— Я что-то опять перепутала, — извиняется она перед всем факультетом.

Роза Уизли летает на метле лучше всех в школе. Наверное, только из-за начищенного кубка, что сияет в гостиной только благодаря ей, Роза Уизли ещё жива.

Она нарушает школьные правила только тогда, когда ей лень. Розе нечем заняться — прощайте, факультетские баллы.

Роза Уизли пинает домовых эльфов всякий раз, когда о них вспоминает. Может быть, когда вырастет, Роза Уизли даже лишит их всех прав, отменив тем самым всем известный "Билль о правах разумных волшебных существ", созданный Гермионой Грейнджер десяток лет назад.

Честно говоря, Роза Уизли готова даже Темным Лордом заделаться, лишь бы никому не взбрело в голову сравнивать ее с Гермионой Грейнджер.

Ведь больше всего Роза Уизли боится быть похожей на мать.