Луна Лавгуд любит всех. Луне Лавгуд нравится все. Но чуть больше, чем все остальное, ей нравится солнце, подсолнухи и лето. А чуть меньше, чем все остальное, ей нравится сырость, подвалы и холод.
Драко Малфой не любит ничего, а особенно подсолнухи, спускаться в подвал и друзей Гарри Поттера. И когда в подземелья его поместья попадает Луна Лавгуд, Драко Малфой недовольно хмурится, но исполняет требование отца отнести пленнице обед и пальто. А на следующий день относит обед без напоминания.
Луна Лавгуд сидит на нижних ступеньках лестницы, ведущей из подвала, потому что там светлее и не так страшно.
Драко Малфой спускается к ней и ходит по подвалу взад-вперед, пока она ест.
Дни идут — а он ходит. Дни идут — а она сидит.
* * *
...Драко очень хорошо помнил тот день, когда Полоумная Лавгуд прибыла в Малфой-мэнор. Хотя, пожалуй, прибыла — это слишком громкое слово для обозначения появления на плече Яксли в полубессознательном от нескольких аппараций подряд состоянии. Как бы то ни было, так она и появилась в родовом поместье Малфоев — в последний день пасхальных каникул, через час после того, как села в Хогвартс-экспресс, направляясь в школу.
Сам Драко, с разрешения директора Снейпа, в Хогвартс не отправился — планировалось несколько нападений на какие-то маггловские районы, и Малфой-младший должен был принять участие в "полевых работах", как называла ожидаемые развлечения Беллатриса. Итак, он торчал прямо в Большом зале, с отцом и теткой, когда Яксли, Грейбек и еще пара Пожирателей Ближнего круга ввалились с девчонкой Лавгуд, которую Драко помнил по ее безумному подбору одежды и дружбе с Поттером и его грязнокровно-нищей составляющей.
Мелькнувший было вопрос о том, почему здесь Лавгуд, был разрешен почти сразу — Драко отлично знал, что отец Лавгуд выпускает собственный журнал, в котором печатает сведения, опровергающие официальную версию "Ежедневного пророка". Наверняка похищение дочери имело прямое отношение к профессиональной деятельности мистера Лавгуда. В общем-то, забегая вперед, Драко оказался прав, но в тот момент это была лишь удачная догадка.
Съежившись в своем кресле в темном углу, он равнодушно наблюдал за пришедшими и ему не было никакого дела до чужой беды — своей хватало.
Лавгуд ожидаемо поместили к остальным пленникам, и Драко пришлось позже в тот же день нести ей обед по распоряжению отца, когда старика Олливандера увели на допрос. Девчонка сидела на нижней ступени широкой деревянной лестницы из подвала — по-видимому, ее привлекло это место тем, что там было чуть светлее, да и сидеть на деревянных ступенях определенно было предпочтительнее, чем на каменном полу. Малфой молча опустил перед ней поднос с обедом — Люциус не был склонен к немотивированной жестокости и не стал морить пленницу голодом, к тому же ее благополучие было чрезвычайно важно для успеха всего предприятия, так что хозяин мэнора просто приказал эльфам сервировать поднос теми же блюдами, что подавались к обеду, и Драко было доверено снести его вниз. Наверняка Люциус рассчитывал, что появление знакомого лица приободрит Лавгуд, но он явно недооценил, насколько его сын замкнулся в своем собственном аду. Так что Драко просто поставил поднос перед Лавгуд и ушел. Когда он вечером принес ей ужин — кормежка пленницы стала его обязанностью — то с равнодушием констатировал, что обед остался нетронутым. Когда Драко известил об этом отца, тот недовольно чуть нахмурил идеально очерченные светлые брови и велел сыну следить за тем, чтобы Лавгуд хорошо питалась.
Это привело к тому, что теперь Малфой-младший не покидал подземелье до тех пор, пока Лавгуд не съедала свою порцию — а иногда это затягивалось на полчаса, а то и больше.
Так что в какой-то момент Драко с удивлением понял, что обязанность дважды в день — завтрак Лавгуд не полагался — кормить пленницу нисколько не тяготит его, а даже становится приятным контрастом к типичным пожирательским развлечениям. С Лавгуд было приятно и помолчать, если уж на то пошло. Можно было не контролировать выражение лица, можно было не изображать энтузиазм... Впрочем, к 1998 году Малфой-младший перестал даже изображать энтузиазм, не то что чувствовать его. И Лавгуд, со своими огромными голубыми глазами, затуманенными мыслями, далекими от происходящего с ней — с ними, тихая и спокойная, была идеальным собеседником.
И вот теперь Драко спускался в подвал, левитируя перед собой поднос, с которым уже сроднился за несколько этих проклятых дней, где были аккуратно расставлены тарелочки севрского фарфора — этим же фарфором был сервирован стол и за сегодняшним обедом в столовом зале Малфой-мэнора — с рыбой, слоеным пирогом и салатом. Тут же балансировал зачарованный на сохранение тепла чайник и шоколадные лягушки. Лягушек положила к обеду пленницы лично леди Малфой, с легким вздохом провожающая взглядом сына, после обеда привычно направляющегося с подносом к дверям в подвал.
Малфой-младший прислонился левой рукой к темному камню, выступающему из стены прямо рядом с входом. Дверь распахнулась — поместье признало хозяина.
Драко ступил на лестницу и дверь за ним тут же захлопнулась. Он спустился в полутьме вниз и опустил поднос на нижнюю ступень лестницы.
— Люмос, — прошептал он, и на конце его волшебной палочки появился огонек. — Сегодня карп, Лавгуд. Ты любишь карпов?
...Прошло уже несколько дней как она сюда попала. А казалось, время остановилось.
Неважно, как она попала сюда. Зачем она здесь. Для чего. Неважно. Неважно. Неважно.
Выкинуть все из памяти так просто — для того, чтобы воскрешать в ней то, что так дорого.
Луна обвела взглядом мрачный и сырой потолок подземелья. Изредка казалось, что по нему кто-то пробегает. А может, и правда пробегает, Луна не знала: было слишком темно, чтобы понять точно.
Но чтобы о чем-то подумать — за неимением другого явления для наблюдения и изучения в этой тьме — она размышляла, что, может, это бегают нарглы, утаскивая из верхних этажей мэнора вещи, и складирут их в одном им известном помещении. Или вспоминала, какие существа любят такие темные места для своего обитания, и представляла, как им тут живется и где примерно могут быть их норки. Сложно думать о хорошем в такой обстановке — будучи пленницей, не зная причины, по которой она здесь, не зная, что с ее отцом, что с друзьями из ОД, оставшимся в Хогвартсе без нее. Не зная, как идет война, не имея никаких новостей о том, поймали ли Гарри и Рона с Гермионой или нет. Хотя, наверно, об этом-то тут ей бы стало известно почти сразу. Было очень странно и жутко находится там же, где и самый темный и легендарный маг, убийца, захватчик, поработитель — Волан-де-Морт. О котором с самого рождения слышала, постепенное восхождение которого косвенно, как и весь магический мир, наблюдала — и вот теперь оказаться там же, где и он. Для какой цели, почему, зачем? Луна не считала себя сколько-нибудь важной персоной для такого внимания, которое к ней проявили — остановили Хогвартс-экспресс, сняли ее оттуда и уволокли. Одну ее. Зачем? Для чего было создавать столько проблем?
Очень сложно было думать о хорошем, тяготясь неизвестностью в резиденции Темного Лорда, в сыром и мрачном подземелье. Очень. Но Луна Лавгуд думала, уж поверьте, думала о хорошем. Она просто закрывала глаза и представляла все хорошее, как реальное, так и не реальное, как прошлое, так и настоящее. Отца, о котором думала и надеялась, что у него все хорошо; погибшую еще в ее детстве да еще и на глазах мать, но не с тоской, что больше не увидит, а с теплом, радостью и...надеждой.
Надеяться и верить — это Луна очень хорошо умела, нет, не надеяться, а именно верить, всегда и до конца. Просто верила, просто знала, просто чувствовала, что так все грустно закончиться не может, это было бы совсем нелепо, а Луна не верит в нелепости. (Хотя многие бы сказали обратное). Воспоминания спасали на какое-то время, но чувство безысходности становилось сильнее, и верить во что-то хорошее уже казалось бессмысленным. И улыбаться и говорить что-то веселое становилось тяжелее, слишком было тут холодно, слишком темно, слишком тревожная атмосфера, очень много этих слишком. Но она все равно улыбалась — и улыбалась совершенно искренне, ей только было жаль, что только этим и можно здесь помочь, хоть как-то развеселить мистера Олливандера...
Его пытали — и пытали жестоко, и Луна холодела каждый раз, когда старика забирали на очередной допрос. Что у него хотели выведать, девочка не спрашивала, а сам мистер Олливандер молчал, видно, не хотел, чтобы и она была как-то причастна ко всему этому и, возможно, у нее бы было больше шансов выйти отсюда когда-нибудь, чем у него. Но это были только ее предположения. Она не понимала, зачем он здесь, а он не понимал, зачем она, что же такого важного в ней было, что не пожалели времени и сил ее найти, схватить и доставить сюда. Выглядел мастер волшебных палочек очень жалко: очень слабым и очень дряхлым. Луна всегда ненавязчиво садилась рядышком, когда ему было особенно плохо, не давая себе воли просто сочувственно молчать с комком в горле от жалости или заплакать от тоски и безнадежности, а со всем своим энтузиазмом, на время и сама забывая, где она и что с ней, принималась рассказывать всякие истории. Про животных, про магических и не магических, про чудесных и не очень, про существующих и не очень, а на ее взгляд — очень существующих. Пересказывала сказки, которые любила с детства, всякие невероятные истории, рассказывала об их с отцом экспедиции и кого и что они там видели, рассуждала, на что похоже застарелое пятно на каменной стене напротив — на старушку в чепце или же это просто старое пятно, не заслуживающее внимания. И так почти без перерыва — говорила и говорила. И улыбалась. Искренне, светло, что, казалось, становилось не так мрачно, благодаря ее светлым речам, в которых не было месту горю и тоске; свету длинных, хоть уже и порядочно спутанных и тусклых волос; свету ее голубых глаз, сверкавших воодушевлением воспоминаний. Казалось, что она вся светится, когда говорит, так вдохновенно говорит, вспоминает и снова говорит, даже встает и показывает что-то, немного размахивая руками, что ей казалось просто на словах невозможным передать. Но как только она замечала, что старый мастер забывался беспокойным, но все же сном, моментально как-то вся потухала. Раз не кому и ни к чему сейчас светить, ее силенок просто не хватало на себя. Поэтому, тихонько встав, она переходила на лесенку, где было хоть немного света больше. И прислонившись к сырой стене, закрыв глаза, задумывалась о своем, старалась это сделать. Задуматься так, чтобы не думать об отце, о том, что с ним, а вдруг это все происходит, потому что они печатали в Придире правду. И она так этому потакала, радовалась, что они с отцом так помогают Гарри, держат в курсе реальных событий волшебников, которым не нужна ложь подвластного Пожирателям и их режиму Пророка. Да нет, ерунда, они, наверно, и по другому могли это остановить, а может, и остановили... Зажмурившись и помотав головой Луна отгоняла, заслоняла эти мысли. Представляла, что тот неяркий свет, что вот сейчас хоть на чуть-чуть в глазах отражается, вовсе не свеча, не факел, ничего такого, а это солнце сквозь листву. А вода, нередко падающая с потолка, вовсе не вода, а дождь, с листвы упавший. И так день ото дня и день за днем. Так было грустно ей, хоть и старалась видеть свет и радоваться хоть чему-то. Но сил ее душевных было уже мало. Переживала за отца, друзей и ничего тут не могла поделать. Отгоняла мысли, но они снова возвращались, потому что не на что было больше обратить внимание, нечем было заняться, нечем отвлечься.
И отдавая все свои силы на радость и надежду, не получая ничего извне, тихонько гасла эта вся ее дурацкая надежда. Но вида не показывала девушка ни разу. Такой талант — дарить тепло, когда не получаешь ничего в замен. Луна старалась: ради Олливандера, ради себя, чтобы хоть как-то сохранить здесь рассудок. Но неожиданно и у Луны появилась некая отрада, некий свет, потому что это была жизнь. Это было настоящее. Это было на самом деле, это была реальность, не воспоминания и не мечты. Это был человек. Это был — Драко Малфой. Так странно, но это была правда.
Когда Драко зашел в первый день и молча поставил поднос с едой и ушел, Луна и не обратила внимания толком, кто это и зачем, и равнодушно посмотрела на принесенную им еду, оставленную на ступеньке.
Чувство голода очень легко забывается, когда мысли совсем о другом. О других. Когда ищешь надежду каждый миг и, кажется, что стоит только отвлечься — и последние ее горстки просочатся сквозь пальцы и исчезнут, оставив в душе эту страшную пустоту. Страшнее пустоты нет ничего. Наверное, ее лучше всего олицетворяют дементоры — эти стражи тьмы, эти существа, не оставляющие ничего, только страх, только безнадежность, только пустоту.
У Драко Малфоя здесь был его дом, родной дом, где творилось такое страшное, и видно было, что и его это совсем не радует. В школе Луна мало на него обращала внимания — заносчивый и грубый, несправедливый, мог и задразнить ее, увидев, как она, проходя мимо, машет руками, отгоняя мозгошмыгов. Ничего интересного. Просто парень, которому нечем заняться, и на которого совсем не стоит обижаться. Не может же он, в конце концов, не понять, когда станет старше, что ведет себя глупо, а никак не благородно-аристократически. Вот и все, что Луна о нем знала и хотела знать. И ах да, он же состоял в Инспекционной дружине, которая с таким печальным исходом в итоге гонялась за Отрядом Дамблдора и, используя свою власть, которая была выше власти старост, притесняла всех, кого могла. А Амбридж, считая, что для достижения целей все средства хороши, все им спускала. Ну вот и все, что Луна знала. Что Драко был ловцом в команде Слизерина — это она и вовсе запамятовала, а может, и вовсе не знала, присутствуя на матчах очень отрешенно и следя только за своими друзьями и желая им победы, когда она для них так важна.
И вот теперь каждый день, по два раза в сутки, этот самый Драко Малфой, о котором Луна почти ничего не знала, да и не хотела знать (а зачем, когда можно прочитать о морщерогих кизляках и думать об этом весь день, а вокруг столько студентов, которым до нее нет в общем-то дела, а насмешки — это не то внимание, которое ей было важно, это было никакое внимание), спускался к ней в подвал с подносом.
А есть просто не хотелось. Сама мысль о еде внушала отвращение. После проигнорированной в первый раз еды, Драко пришел снова и мрачно остался в подземелье, похоже и не собираясь уходить, пока она хоть чего-нибудь не съест. И пришлось начать есть, уже из жалости к нему, что вот приходится находиться тут, когда можно провести время в тепле, например, в своей комнате, занимаясь чем-то более интересным, чем смотреть на девчонку, вздумавшую морить себя голодом. А она не думала морить. И не упрямилась. Ей просто не хотелось. Но чего не сделаешь ради благородной цели, ради того, чтобы избавить Драко от унылого времяпрепровождения с ней тут. Это было даже вроде какого-то испытания — съесть все и даже гордиться, хоть как-то и немного дурно становилось. Так Лавгуд Луна развлекалась и попутно не замечала, как переставала грустить или грустила уже чуть меньше. Может, все дело было и в вовремя восполненном пробеле в питании, а может, просто в присутствии такого же школьника, как и она. Это присутствие уже не давало чувствовать себя так одиноко. Он учился в той же школе, в родном им Хогварте, знал тех же учителей, тех же людей. Он жил почти целый год там же и тем же, чем и она. Конечно, их жизнь в Хогвартсе была разной, но они были рядом.
Луна видела, что Драко приходится даже хуже, чем ей. Он был дома. Но дома у него не было. Он был не пленником со своей семьей в собственном доме, но и не хозяином. Просто никем. И все могло изменится в единочастье. Мало ли, что пришло бы в очередной раз Лорду на ум, мало ли, чем ему бы не угодил кто-то из Малфоев — и все. Конец твоего мира. Конец прошлому, и нету больше настоящего, и не будет будущего. Никогда. Какое страшное слово, наверное, оно идет наравне с Пустотой.
И так день за днем, не зная, что будет завтра, не видя надежды и не видя выхода. Только ждать. И только наблюдать, как в дому, где ты проводил время еще ребенком, ходят Пожиратели, Лорд, проводятся пытки, ведется разгульный и отвратительный образ жизни этой своры прихвостней, любящих только убивать и грабить, за душой у которых ничего нету. Было, наверное, когда-то — и не стало. Они сами сделали свой выбор. А ты не можешь ничего сделать. Не можешь ничего изменить. Только наблюдать и только ждать. Но не верить, что это когда нибудь кончится. Кажется, что это будет длиться вечно, и ничем, ничем хорошим не закончится. И Луна все это видела, все это чувствовала, хоть и не знала почти ничего. И поэтому покладисто и старательно пыталась съесть все, что приносил ей Малфой. Старалась и изредка тихо улыбаться, но пока молчала, ей казалось, что Драко на данный момент не перенесет ее речей о чем-либо, и, хмыкнув, с раздражением наложит на нее Силенцио для верности. Представив это все, ей становилось веселее еще хоть чуть-чуть. Поэтому, стараясь болтать чуть поменьше, Луна старательно выполняла свою единственную обязанность здесь — съесть эту несчастную еду. Может, она была очень вкусной, Луну явно не кормили тем же, чем и домовиков, например, а обедами и ужинами самих обитателей мэнора. Но что обед домовиков, что высококулинарные изыски — Луне было все равно, к еде, особенно сейчас, она испытывала равнодушие. Надо было съесть — вот и все что она думала. А вкуса еда для нее сейчас не имела.
И вот новый день и новый приход гостя, как это ни странно звучит в отношении хозяина всего этого поместья Драко Малфоя. Спустившись по лестнице и поставив поднос, доверху забитый всякой едой, от вида которой Луна мысленно вздохнула, понимая, что и за час с трудом с этим управится, Драко зажег волшебную палочку и поинтересовался:
— Сегодня карп, Лавгуд. Ты любишь карпов?
— Мм, каарпы? — тихо протянула Луна с легким оттенком задумчивости и интереса, — я даже и не знаю как ответить на твой вопрос, Драко. Здравствуй, кстати. Это так здорово с твоей стороны — все-таки приходить и болтать тут со мной иногда... Так вот карпы. Тут у меня есть две версии, — девушка смущенно улыбнулась, — либо я карпов ела, но не знала о том, что карп это именно карп, ведь очень сложно понять, что это — карп или не карп, когда он уже не карп...
Луна замолчала и через время добавила:
— Либо вариант второй: я карпов просто никогда не ела. Так что на твой вопрос, люблю ли я карпов, с учетом того, что я не уверена, что их пробовала, ответить не могу, Драко. Но знаешь, мне кажется, что люблю. Ведь это карп...
Лавгуд еще разулыбалась и, вспомнив, что хотела болтать поменьше, с тоской принялась за еду. Питание два раза в день это слишком для хрупкой Лавгуд, хорошо, что еще завтрака нет, подумалось ей. Откуда взяться голоду, когда даже не устаешь, а просто сидишь или бродишь неподалеку, пока опасаясь пройти дальше в темноту подземелий. Со вздохом отложив вилку хоть на время и подперев голову руками, Луна задумчиво посмотрела на бледного и без каких либо эмоций на лице парня и задала ему вопрос, чтобы хоть как-то отвлечь внимание от своего бездействия и вообще хоть как-то, может, расшевелить Драко, который явно был тоже в каком-то своем далеком мире, в своих мыслях и в своих переживаниях. Ну а если не ответит — не беда, вздохнет и продолжит трапезу, только выдержит ли сам Малфой в молчании часа два, пока Лавгуд управится со всем, что он притащил, это тоже тот еще вопрос.
— А ты любишь карпов?
...— Мне все равно, — равнодушно и хрипло пробормотал Малфой, едва улеглось легкое удивление, вызванное пространным монологом Лавгуд. Откашлялся — весной он частенько простужался, а сейчас и вообще бросил заботиться о здоровье, носясь с егерями и Флинтом по лесам и мокрым улицам лондонских трущоб.
Полоумная Лавгуд — что с нее взять, — мелькнуло в голове. Однако, и в этом тоже было какое-то особенное, порочное очарование, следовало признаться самому себе в том, что Малфой-младший с тщательно скрываемым удовольствием променяет сейчас общество любого из тех, кто сейчас там, наверху, на беседы о карпах, шмыгомозгах и прочих излюбленных когтевранкой животных... Да о чем угодно, лишь бы не слышать фанатичных речей Беллатрисы, тяжелых вздохов матери, постоянно стремящейся оказаться рядом с Драко, не видеть сломленного Азкабаном отца, добровольно отдавшего палочку этой красноглазой ящерице...
Так что, если подумать — в подвалах сейчас много уютнее, чем наверху, в гостиной. Жаль только, что холодно и сыро. А так — уютнее, это точно. Драко переступил с ноги на ногу, с неудовольствием разглядывая бледное осунувшееся лицо Луны, и понимая, что выглядит не лучше.
— Ты не простынешь?— это его голос — точно, его хриплый баритон. Это он спрашивает чокнутую поттеровскую подружку о здоровье.
Не то чтобы Драко интересовало здоровье Лавгуд — ну, по крайней мере, в таком-то точно признаваться нельзя. Но ведь она должна быть здорова — и если от него требуется следить, чтобы она ела, то можно проследить, что ей тепло. Хуже не будет. Да и лишние заботы о пленнице в случае болезни его не вдохновляли. Или вдохновляли?
Спросил — и сам поморщился, таким нелепым прозвучал его вопрос. Конечно, простынет. Уже простыла, поди.
Покосился на пальто Лавгуд, отвратительно-влажной кучкой сложенное в углу неподалеку от лестницы. Пальто захватил из поезда Грейбек. Не иначе, инстинкт защиты детеныша сработал, мрачно ухмыльнулся Драко и тут же одернул себя: какой еще защиты, это же Грейбек. Да у него все жизненные приоритеты в область убийства направлены — и сознательные, и бессознательные.
Лавгуд еда медленно, ну очень медленно, будто через силу, будто он ей помои принес. Хотя, вроде, должна понимать — не будет есть, совсем замерзнет, весна-то вон какая, не слишком теплая. Или так казалось самому Драко, промерзшему до костей. Как бы то ни было, она ела медленно, а он не торопил — такой ритуал у них сформировался сам собой. Она ест, временами откладывая ложку, задумываясь над мировоззренческими вопросами, а он стоит рядом, тоже не торопясь подниматься наверх.
Вечером опять очередной рейд — ну сколько уже этих предателей крови, Драко никогда и не представлял себе, что столько чистокровных семейств выступали против Темного Лорда... А что самое забавное — основные противники и не были уничтожены. Тед Тонкс только и попался, проклятый грязнокровка. Беллатриса рвала и метала от ярости, желая прикончить сестру и племянницу, связавшуюся с оборотнем Люпиным — занудным и потрепанныи профессором по ЗОТИ, оказавшимся даже не-человеком... Изысканные оскорбления Лорда и несмешные намеки на возможных щенков в роду Блэков растравили душу мадам Лестрандж, и так уже весьма впечатленную Азкабаном. Только что за обедом выслушав очередную порцию стенаний и уверений тетки в том, что она не успокоится, пока не уничтожит опозоривших семью, теперь Драко ожидал угнетающую ночь беготни по лужам с истерикой Беллатрисы в завершение и малодушно представил, как было бы здорово — прогулять. Как прогуливал трансфигурацию и историю магии, утром приходя в больничное крыло и, картинно прикладывая руку ко лбу, жаловался Помфри на плохое самочувствие... Да он бы с большим удовольствием поторчал в подвалах — тихо, спокойно и, как уже выяснилось, уютнее.
Да и сама личность пленницы... Несколько раз за прошедшие дни Малфой-младший вспоминал о Лавгуд, сидящей в этом подвале. Думал, чем она там занимается, не холодно ли, кто ее будет кормить, когда он уедет в Хогвартс, и о подобной чепухе.
Мерлин великий, иной раз до абсурда доходило, как пару ночей назад: у него Метка горит — Лорд требует немедленного отчета по операции, до конца антитрансгрессионного купола, накинутого вояками сопротивления, — еще метров триста, а дыхания уже нет, в груди колет и обжигает, он бежит из последних сил от горящего вдали маггловского административного здания или дома каких-то упрямых магов, между вспышками красных и оранжевых — явно не дружественных — заклятий, краем глаза замечая падающих с обоих сторон соратников, маска немилосердно давит на подбородок и кончик аристократически-тонкого носа, и все так мерзко, что хочется сдохнуть прямо сейчас, палочка уже давно забыта — просто кусок дерева в руке, и Драко, никогда не отличающийся боевым задором, бежит — от смерти к жизни, а только и думает, что так и не спросил Лавгуд, не мерзнет ли она ночами в подвалах...
Такие вот девиации. Занявшись после такого первого случая, напугавшего его до дрожи в коленях, анализом собственного душевного состояния — но так, слегка, чтобы, не дай Слизерин, не столкнуться с собственной депрессией нос к носу, потеряв способность игнорировать ее симптомы, — Малфой склонился к мысли, что такова его реакция на необходимость заботиться о ком-то. Почему-то его психика зафиксировалась на Лавгуд и приняла ее как объект опеки. Вот он теперь и ходит к ней, заботится, думает, простыла ли она, поела ли она...
Он — Драко Малфой — к Лунатичке Лавгуд. Уму непостижимо.
Впервые за несколько дней Драко опускается на ступеньку рядом с Луной, не обращая внимание на грязь и пыль, мгновенно уродующие тонкую дорогую шерсть брюк, вытягивает ноги, одергивает жилет и трансфигурирует немного кособокую — чертова МакКошка — чашку из отколотого куска камня под ногами. Молча и совершенно невозмутимо разливает чай — в обе чашки, впихивает чашку с подноса прямо в руки Лавгуд, обхватывает тонкими бледными ладонями моментально нагревшиеся бока своей чашки-уродца и едва сдерживается, чтобы не вдохнуть с удовольствием аромат бергамота...
— Пей чай, согреешься, — чуть устало и также равнодушно — чего ему стоит это равнодушие? — проговаривает Драко и делает первый глоток.
...— Мне все равно, — безэмоциональным и хриплым голосом ответил Драко на вопрос о карпах. И это слегка опечалило Луну. Похоже карпы — это не то, что может заинтересовать Драко Малфоя в такой обстановке. Позволив себе незаметный вздох, Луна промолчала и расстроенно задумалась. Все равно... Это так грустно, когда все равно. Все равно — это даже хуже ненавижу, и уж тем более — люблю... Равнодушие — это очень плохой признак: когда приходит равнодушие ко всему, значит и жизнь не в радость. Луна спохватилась: а ведь ей тоже все равно, что ей приносят на обед. Ей все ра-вно. Мысленно испугавшись, Луна поняла, что этот плохой признак и на ней отпечатался, а значит, если логически следовать ее предыдущим размышлениям — "жизнь не в радость". Это же ужасно! Хотя чему здесь радоваться, какая тут жизнь, не видя ни света, ни тьмы, сплошной полумрак подземелий, где никогда не бывает совсем светло, как, например, на солнце, или совсем темно, как, например, ночью, когда лежишь у себя в постели, а небо покрыто тучами и нет ни света звезд, ни света луны...
Интересно, а как там сейчас папа? Сможет ли он приготовить сам что-то толковое на ужин? Не забывает ли он о еде вообще?— в который уже раз подумалось Луне по ассоциации с домом, со своей комнатой, которую с недавних пор украшают написанные ею портреты друзей. Лучших друзей. Из ОД, из Хогвартса. Самых лучших и самых настоящих друзей, которые никогда не бросят и никогда не предадут — Гарри, Джинни, Невилл, Рон, Гермиона... Как же она по ним скучает, как волнуется, что с ними. Гарри, Гермиона и Рон сейчас неизвестно где, и за ними ведется самая настоящая охота, и остается только верить в их обычное чудесное-чудесатое везение, умение всегда и отовсюду вылезать. Да пусть морщерогих кизляков не существует, главное, чтобы они выжили, выбрались и выполнили эту свою миссию, которая, очевидно. А Джинни и Невилл... Так много страшного происходило в Хогвартсе, так много такого, во что не хочется верить, пока не увидишь своими глазами... Тут Луна встрепенулась и одними ей известными путями вернулась к началу своих размышлений. А ведь ей не все равно! Вот она о папе и о друзьях не думает равнодушно, потому что так нельзя. Нельзя о них — и равнодушно!
И вот то, что мистер Олливандер — хоть и плох, а еще жив — это тоже радость, и это тоже не все равно. А значит — жизнь в радость! Могло быть хуже, могло... И еще... Она вскинула взгляд на Малфоя. И то, что он сюда приходит, ей тоже не все равно. Так видно, что ему очень скверно на душе, так хочется помочь, но не можешь. И поэтому каждый раз, когда Драко своим медленным, аристократическим, но и каким-то вялым, без энтузиазма шагом уходит наверх, Луне не хочется, чтобы он туда шел. Потому что там одни вульгарные Пожиратели, Лорд (как будто этого мало), и кто знает, в чем принуждают участвовать, что его, юного Пожирателя, заставляют делать, за какие идеалы бороться, в которых он не видит смысла, но видит смысл в том, чтобы его семья жила. Да вот еще и говорит таким не очень здоровым голосом. Луна поерзала на своем месте от досады. Вот был бы тут лирный корень! Что, как не он, так помогает укрепить иммунитет, а еще если при болезни добавить листы малины обыкновенной-улучшенной Лавгудами — все сразу проходит. Но лирного корня не было... Как, впрочем, и малины, что обыкновенной, что улучшенной...
А Драко Малфою явно бы пригодилось и то, и другое, ведь вид у него был совсем не цветущий, как хорошо бы выглядеть молодому человеку весной, хотя для чего тут цвести, война — ей все равно, как ты выглядишь. Ну вот опять это все равно...
Луна поникла. Когда плохое вокруг происходит, можно, конечно, отвлечься, думать о хорошем, веселом, смешном, надеяться, верить и все такое. Но рано или поздно снова приходит момент, когда отвлекаешься от того, что отвлекало, оглядываешься по сторонам — и вот она, здравствуй, неприкрытая реальность, беспощадная и чаще — безысходная. Переборов дрожь от всех этих мыслей, заставлявших мелькать перед глазами страшные картины с погибшими близкими и прочими ужасами войны, Лавгуд села поровнее и подняла голову, как бы говоря — а я не сдаюсь. Что ж, все паршиво. Очень паршиво. И пора это признать. Но признать — не значит сдаться. И поэтому пока остается только наблюдать и зависеть от того, какие нити судьбы приведут к тебе твое будущее и каким оно окажется, каким оно покажется тебе — по нраву или не очень. А вот когда судьба на горизонте прояснится, тогда и действовать пора. Ну а пока, ну что же, доесть вот карпа на обед иль ужин и, смелости набравшись, с Драко поговорить.
Выплыв из всех этих жизнеутверждающих мыслей, Лавгуд снова устремила прямой взгляд на Драко. О чем он думает? Что его сейчас тревожит? Ведь явно, как сюда приходит всегда думает о чем-то. Вроде здесь, а вроде и нет, как, впрочем, и она. И неожиданно из ее лунистых рассуждений-размышлений о мыслях Драко Малфоя ее вывел сам мистер Малфой-младший и спросил:
— Ты не простынешь? — с несколько недовольным выражением лица всматриваясь в нее, и так сказал, как будто он сам не заметил, что решил что-то сказать, а когда сказал, то уже было поздно — Луна-то услышала! И хорошо, что услышала, ведь так приятно, когда о тебе заботятся, особенно хозяева поместья, это очень вежливо с их стороны, по мнению Луны. Наверняка именно мама Драко — Нарцисса — заботится о ее питании, кто, как не любящая мать, может положить столько еды на одного человека... Да и представить Темного Лорда с половником в руке и фартучке на перевязке с петушками, раздающего щедрой властелинской рукой еду всем верным слугам и пленникам, а потом, похвалив домовиков, чинно усаживающегося в кресло у камина хрустя свежей газетой просмотреть новости... э-э, было несколько абсурдно, но и весело, поэтому Луна разулыбалась сверх всякой меры и радостно отвечала на поставленный ей вопрос.
— О, нет, я не простыла. Спасибо, Драко, я вполне здорова, тем более такое питание, — покосившись на почти полный поднос, Лавгуд снова радостно вскинулась. — Это очень приятно, что ты спрашиваешь. Надеюсь, ты тоже не простынешь. Хотя, — Луна немного помрачнела. — Голос твой не очень хорошо звучит, — и тихо, почти шепотом добавила, — Эх, были бы тут наши листья малины обыкновенной-усовершенствованной...
И про себя просияла! О, Драко же может их вызвать их дома Лавгудов с помощью Акцио! Но эта идея тут же была отвергнута в виду безумия такого предприятия — выходит такой Драко с волшебной палочкой в руке на середину поместья Малфой-мэнора и призывает какие-то листья... Даже у Луны при всей оригинальности ее мышления эта затея вызвала некие сомнения. Во-первых, это не понравится самому Драко: заниматься такой абсурдной чушью вне зависимости от ее целей, и во-вторых, навряд ли его поймут Пожиратели...
И вот пока Луну понесло в эти дали, именующиеся фантазией, не несущей под собой реальной основы, она и не заметила сначала, как Драко подошел и опустился рядом на ступеньку. Переведя на него удивленный взгляд, Луна наблюдала, как он трансфигурирует из куска камня чашку с косым боком и молча наливает себе и ей чай. Приняв неожиданно оказавшуюся в ее руках чашку, Луна тихо улыбнулась, глядя на блики света в ее чае. Драко же с чашкой в руках выглядел, так... по-домашнему. Она бы ему это ни за что не сказала, но это было так, потому что стало спокойно и уютно, как, бывает, себя чувствуешь, когда сидишь рядом с другом или дома. Хотя это-то место домом нельзя назвать, да и Драко другом тоже... Да какая разница? Луна здесь и Драко здесь, а значит — есть на это какие-то причины, и можно поговорить, и подружиться даже. Конечно, Гарри и, в особенности, Рон не пришли бы в восторг от таких мыслей, но им, наверное, было что делить с Драко Малфоем, это у них еще с первого курса вражда, а Луне-то делить совсем нечего,.. ну кроме чая, но его-то как раз делить приятно.
Проговорив благодарность и посмотрев на чашку, обхваченную такими по-настоящему аристократическими пальцами — длинными, тонкими и бледными, Луна правдиво сказала, кивнув на чашку:
— Не очень вышло, ты не находишь?
Ну кто, как не друзья, должны говорить правду и то, что думают! Конечно, Драко и сам не мог не заметить изъяны в своей работе, но надо же сказать свое мнение, ведь доверие и откровенность делает дружбу дружбой. Да и Луна всегда отличалась излишней правдивостью и прямотой, считая, что если что-то не сказать сейчас, то потом может оказаться, что либо смысла в сказанном не будет, либо будет слишком поздно... Поэтому Луна часто и неожиданно говорила, что думает, не считаясь с мнением окружающих. А вот стоило ли начинать радушное знакомство с критики — это, конечно, вопрос. Луна так же над этим задумалась и поэтому добавила:
— Но, наверно, и не могло получиться лучше, ведь эти камни столь древние и их защищают столь разнообразные защитные чары, что не удивительно... Да и не такой уж и заметный изъян...
Продолжая тему несчастной чашки и не зная, о чем бы еще спросить, Луна невидящим взором рассматривала ту самую стену, которую, по ее словам, и защищают эти все мощнейшие чары. Чего только не видели эти стены, подумалось ей... О! Обрадованно повернувшись к Драко, мирно пившему свой чай Луна спросила:
— А что здесь было раньше? До темниц? А если всегда темницы, то кто здесь сидел и за что? И почему здесь? И почему здесь так сыро, ведь здесь же невозможно долго находиться, — протараторив все эти вопросы как на духу, Луна, довольная что нашла интересную тему для разговора, впилась взглядом в Малфоя в ожидании ответа. — Хотя про сыро — это понятно, это я к тому, что не лучшее место для содержания пленников... Или же это и было целью? Заморить и заморозить? Это будет так здорово, если ты знаешь ответы, Драко! Это так интересно! Ты же живешь здесь и, наверняка, все и про все знаешь!
И Луна успокоенно замолкла, ожидая интересной истории или же опешившего взгляда "Лавгуд, ты к кому вообще обращаешься?" Ну или еще чего, не важно. Главное то, что она нашла, о чем поговорить с Драко Малфоем! А вот захочет ли он говорить с Полоумной Лавгуд — это другая сторона вопроса.
...В ответ на его слова о простуде Лавгул понесла что-то о листьях какой-то малины усовершенствованной, а потом неожиданно обнаружила сидящего рядом Драко и так удивленно расширила глаза, что Малфой едва сдержал смешок — так забавно она выглядела, внимательно изучая чашку. Ну и конечно, Лавгуд нашла изъян — хотя Драко и немного надеялся, что Лунатичка попросту не обратит внимания на кособокость. По его мнению, человека, который носит в ушах редис, просто не должны занимать такие мелочи. Он медленно потягивал чай из этой неудавшейся посудины и чувствовал, как под негромкий голос Лавгуд, рассуждающий о причинах его неудачи, его щеки покрываются поистине чудовищным румянцем. Конечно, никакого румянца стыда и злости не было и в помине на бледной, почти прозрачной малфоевской коже, но ощущение его не оставляло.
— Трансфигурация требует у меня серьезных усилий и редко получается без сосредоточения, — небрежно пояснил Малфой вдруг, будто желая оправдаться перед неожиданной собеседницей. Это открытие сразу же привело его еще в более худшее настроение.
— Я же не твой идеальный Потти, который если и спотыкается, так только о кучи галеонов. И мне, знаешь ли, в отличие от Уизела, не нужно создавать посуду из того, что под руку подвернется.
Это прозвучало именно так, как он и хотел, чтобы это прозвучало — зло, насмешливо и презрительно. Однако Лавгуд, видимо, и самой надоела тема малфоевской неудачи — из всей этой ненавистной Драко компании только она могла бы так быстро забыть о несчастной кособокой посудине: Уизел и Уизлетта просто надорвались бы, состязаясь в остроумии, а Грейнджер уже наверняка чертила бы на лестнице основный формулы трансфигурирования неодушевленных объектов с поправками Гэмпа под свое занудное бормотание. Лавгуд же вдруг заинтересовалась происхождением собственной тюрьмы и теперь с энтузиазмом и ожиданием заглядывала в глаза Малфою. Тот, решив, что ядовитая стрела его сарказма пропала втуне, смерил Лавгуд внимательным взглядом и слегка вздохнул. Лунатичка даже не собиралась поднимать брошенную перчатку, не замечая вызова. Она была полностью поглощена собственными фантазиями, в которых мир был чрезвычайно приятным местом, Драко Малфою можно было указывать на его недостатки, заключение в сырой чахоточный и мрачный подвал представлялось чудесным приключением, а с Грейбеком, наверно, было интересно пообщаться на ботанические и биологические темы. Причем это состояние собеседницы вызвало у Драко воспоминания о Крэббе и Гойле — они тоже не реагировали на его язвительные замечания, не обижаясь и не возмущаясь. Но если там Драко был уверен в том, что однокурсники просто не могут постигнуть смысла и глубины его сарказма, то здесь его посетила смутная мысль о том, что Лавгуд не замечает сарказма вовсе не от недостатка ума. Складывалось впечатление, что все негативные моменты жизни в восприятии чокнутой Лавгуд мгновенно меняют заряд и становятся поводом для ликования, ну или, по крайней мере, для сдержанной радости. Столкнувшись с таким непробиваемым позитивом, Малфой собрал остатки своего хладнокровия, стараясь не показывать, насколько позавидовал когтевранке.
Вот бы и ему научиться из всего извлекать не пользу, а радость. И если для этого нужно сойти с ума — что ж, так тому и быть. Здравомыслие — небольшая плата за то, чтобы получить хотя бы призрачную надежду на счастье, от которого, в свете последних пары лет, Драко уже успел отказаться ввиду нелепости этих ожиданий. Стать как Лунатичка Лавгуд — вечно с этой задумчивой полуулыбкой, в собственных мечтах, все видеть исключительно в розомом свете... Как жаль, что наследник Малфоев не может заложить палочку за ухо и направиться ловить козлорогих морщеков, или о ком там девчонка постоянно болтала в школе...
При мысли о том, что он только что искренне позавидовал Полоумной Лавгуд, Драко криво усмехнулся. Ну ладно еще Поттер — всеобщий золотой мальчик, которому баллы начисляют даже за нарушение правил, но Лунатичка Лавгуд...
Хотя какая же она Лунатичка, — снова безрадостно ухмыльнулся он — нервы ни к черту, маска хладнокровия и самоуверенности постепенно сползает, обнажая безумный страх и маленького мальчика, готового забиться в любой тихий угол, — какая же она Лунатичка, она...
— Оптимистичка Лавгуд, — пробормотал он вслух и хрипло и коротко рассмеялся, расплескав чай прямо на себя и Лавгуд. — Оптимистичка Лавгуд... Ты хочешь узнать историю мэнора? Истрию этих темниц? Эти катакомбы были здесь всегда — еще до того, как здесь построили дом. Когда мой предок Робер Малфой в 1307 году бежал из Франции, спасаясь от мести Филиппа Четвертого Красивого, он выбрал эти места за то, что почти вся земля под владениями пронизана сетью древних ходов и подвалов — это остатки от крепости магов, прибывших в Англию вместе с викингами и оставшимися здесь. Честно говоря, на сегодняшний день остались лишь самые приблизительные карты темниц. Мой двоюродный дед — Ксавьер Малфой — целью своей жизни положил исследовать эти подвалы и составить законченный план, но однажды он спустился как обычно в катакомбы, а вот выйти уже не смог. Домовики нашли его через несколько дней в совершенно неисследованной части подземелий без сознания, а когда привели в чувства уже наверху — оказалось, что он сошел с ума. Медики зафиксировали лишь воздействие очень серьезного темномагического проклятий, но никто не смог ему помочь до конца его дней. А после него пока никто не сделал попытки продолжить его дело. конечно, заклятия постоянно совершенствуются — накладываются все новые и новые, но в основе — совсем иная, неизвестная магия. Раньше — примерно века до семнадцатого, в подземелья отправляли Малфоев, нарушивших родовой кодекс... Ну, или просто наследников имени и семейного состояния их младшие братья или сыновья. Естественно, никто не возвращался... Теперь тебе так же интересно?
Драко резко закончил рассказ, всматриваясь в бледное лицо собеседницы. Конечно, он хотел напугать девушку, но все, рассказанное им, и вправду было частью истории Малфой-мэнора. Поэтому Драко без лишней драматизации выложил несколько самых таинственных фактов о подземельях, рассчитывая уничтожить огонек энтузиазма в глазах Лавгуд. По крайней мере, после того, как он рассказал Панси несколько "историй с привидениями" в один из ее приездов в мэнор, больше в подвалы, бывшие ранее любимым местом мисс Паркинсон для рискованного флирта с Драко, они не спускались. Чему Малфой-младший даже немного радовался.
А вот теперь все изменилось. И подвалы — даже со всеми своими чудовищами и старой, по-настоящему старой магией, — казались не самым плохим местом в мэноре.
— Снейп считает, что ходить вглубь подземелий можно только с Патронусом. Там что-то действует на человека вроде дементора... Только никто же не умеет вызывать Патронуса, кроме Поттера и его лохматой заучки...
Малфой пожал плечами, показывая, что самому ему слова Северуса Снейпа кажутся весьма сомнительными, достал палочку и высушил заклинанием пятна пролитого чая на одежде своей и пленницы. Затем, едва поколебавшись, вычистил и высушил пальто Лавгуд, и заклинанием левитации перенес его на лестницу. Теперь хотя бы какое-то время у нее будет сухая и теплая одежда.
А потом Драко сделает это снова.
...Не обратив никакого внимания на сказанное Драко о трансфигруации, будучи увлеченной темой более актуальной и захватывающей, почти немигающим взглядом Луна сначала ожидала историю, а затем с неослабевающим восторгом выслушала повествование Драко. И скольких сил ей стоило не перебивать восклицаниями неторопливую речь Драко Малфоя. И только когда он вроде сказал все, что хотел, Луна села ровнее, убрав голову с рук, куда положила ее, вслушиваясь в историю, и начала закидывать парня своими размышлениями на тему.
— О, очень интересно, Драко! Очень! Спасибо тебе громадное, ты потрясающий рассказчик и история потрясающая! Только, наверно, я не буду ходить одна по подземельям очень далеко, — с нескрываемой радостью в блестящих от увлекательного рассказа глазах и улыбкой заговорила она. — Хотя, раз ты говоришь с Патронусом можно...
И довольно вскинувшись Луна сказала:
— А я умею вызывать Патронуса! Это значит, что когда мне будет особенно неуютно и одиноко, я смогу отправиться на поиски чего-либо в этих подземельях. О-о, — радостно протянула Луна, — это будет даже интереснее, чем когда мы с папой были в экспедиции и увидели признаки существования морщерогих кизляков. В научной общественности, конечно, нам не поверили, назвав эти факты надуманными и лишенными логической и доказуемой основы, но мы-то с папой знаем правду!
Резко замолчав на секунду, Лавгуд продолжила с нескрываемым восторгом:
— А это даже интереснее, теперь мне есть, чем заняться полезным! Такие древние подземелья, такие магические тайны, такие страшные истории! Это восхитительно! — Луна задумалась, — вот, может, мы сможем карту ходов и всего подземелья составить...
Незаметно приплетая Драко к своей авантюре, уже включив его в список лучших друзей и совершенно забыв, что они за все шесть лет знакомства не обменялись и половиной слов из сказанного за один сегодняшний вечер. Луна замечталась, с восторгом глядя в пространство, уже мысленно видя, как они с Драко, вместо того, чтобы мерзнуть на лесенке, пробираются сквозь тьму, освещаемую светом надежды и тепла — Патронусами...
— А ты, значит, не умеешь вызывать Патронуса? — И Лавгуд уже совершенно не интересовало, что Малфой еще и не в курсе, какой план составила у себя в голове Луна по изучению древних подземелий начала 13 века...
Совершенно не заметив ни того что ее в начале рассказа сначала облили чаем, потом высушили, даже не глядя на чистящие и высушающие манипуляции Драко с ее отсыревшим и совершенно непригодным для использования с целью согревания пальто, Лавгуд сосредоточенно раздумывала над полученной информацией.
Это потом, когда Драко в очередной раз уйдет наверх с подносом, Луна заметит сухое пальто и с безграничной благодарностью к доброму другу (и участнику ее авантюры, как она будет искренне рассчитывать) закутается в него.
И вспомнит о своем новом прозвище, о котором она в приступе восторга не сразу упомянула... Оптимистичка Лавгуд, ну до чего приятно, так ее еще никто не называл...
...Малфой закатил глаза — Лавгуд вся в этом: ты говоришь ей, что в этих подземельях умирали маги, а она тут же собирается организовать исследовательскую экспедицию...
И вроде даже уже записала его в сопровождающие. Как Поттер с ней вообще мог общаться? Или они там все такие — сумасшедшие и бесстрашные? Что он знал о ней? Она дружила с Поттером, залезла в кабинет Снейпа вместе с Лонгботтомом и отвязной Уизлеттой, постоянно дерзила Кэрроу, через день получая отработки... И не боялась. А еще была отличной волшебницей.
— Не умею, — не скрывая удивления, произнес он. — Зачем бы мне... Это ваш Поттер постоянно на дементоров нарывается.
И тут же скривил губы в некрасивой ухмылке:
— И давно ты владеешь беспалочковой магией, Лавгуд? Или рассчитывала, что я буду колдовать для тебя?
Драко перевел взгляд на палочку, которую рассеянно перекатывал в пальцах, и хмыкнул. Ему хотелось уметь вызывать Патронуса — еще с того момента, когда он увидел, как это делает Поттер. Но в тех кнгах, которые он нашел в библиотеке мэнора, почти не была упоминаний о Патронусах — он узнал лишь то, что это заклинание изобрел Дамблдор в Первую войну волшебников. Конечно, среди Пожирателей не было тех, кто умел вызывать Патронуса — просто не было необходимости защищаться от дементоров, которые всегда были весьма лояльны к Темному Лорду и его соратникам, но тщеславие не давало Драко покоя.
Он взглянул на Луну, которая мечтательно разглядывала уходящий в темноту коридор подземелья, и ему стало не по себе: Лавгуд выглядела... нездешней. Ему показалось вдруг, что все это неправильно — то, что Лавгуд сидит здесь, в темноте и сырости, не зная, что происходит в мире, не зная, что там с ее родителями. А особенно неправильным было то, что она улыбается ему — ему, дракл раздери, Драко Малфою, дразнившему ее в детстве, посылавшему Гойла и Крэбба таскать ее вещи, ему, ее тюремщику, в конце концов. Улыбается и раздумывает над экскурсией по подземельям, будто приглашает его на развлекательную прогулку.
А еще и умеет вызывать Патронуса — то, о чем Драко мечтал несколько лет.
Он боялся поднять глаза на девушку — что ж, Драко Малфой действительно боялся. Представив, как бы обрадовалась сейчас Грейнджер, на третьем курсе обвинившая его в трусости, он поднял голову, готовясь насмешками встретить отказ — в том, что будет отказ, не было сомнений: подруга Поттера наверняка не захочет помогать слизеринцу, личному врагу Золотого Мальчика.
Драко сжал зубы, молча продумывая, чем бы задеть Лавгуд побольнее, и скрестил руки на груди, убрав палочку в карман пиджака. Привалился к стене, изучая сидящую напротив девушку. Она еще не успела переодеться в форму, когда на поезд напали Пожиратели, поэтому была не в мантии, а в каком-то невнятном платье со смешным карманом на животе и теплых цветных колготах, скорее подходящих маленькому ребенку, чем семнадцатилетней ведьме. Волосы растрепались и спутались еще сильнее, чем всегда — все же надо бы намекнуть матери, что пленнице необходима нормальная ванна, а не пятнадцатиминутные водные процедуры под присмотром сопящего Грейбека. Однако даже в таком непрезентабельном виде Лавгуд цепляла — от нее будто исходило какое-то сияние — от огромных глаз, обрамленных пушистыми золотистыми как и волосы ресницами, тонкой, почти прозрачной от холода и темноты подвала кожи, от острых ключиц, виднеющихся в детском вырезе воротника.
А особенно — от выражения ее лица.
Драко завороженно уставился в лицо Лавгуд, боясь пошевельнуться и почти забыв обо всем окружающем. Луна смотрела тепло и открыто, она будто обнимала, улыбалась взглядом, от чего становилось тепло и уютно — даже на холодных деревянных ступенях в мрачном подвалею Внутренний свет будто переливался из нее через взгляд, окутывая окружающих в тепло и негу.
Никогда еще на Драко так никто не смотрел — ни мать, ни девушки, никто. Он привык видеть во взглядах восторг, обожание, уважение, страх — но не любовь, распространяющуюся на него, как на часть мира — прекрасного, удивительного мира.
Да она красавица, — отстраненно подумал Малфой, не в состоянии прервать зрительный контакт, удивляясь самому себе. — Понятно, почему Лонгботтом ходит за ней как привязанный, наверняка надяясь, что больше никто не взглянет повнимательнее на Лунатичку... Понятно, почему Блейз не отрывает от нее взгляд в Большом зале... Да Дафна не пожалела бы половину своего состояния, чтобы выглядеть также без косметических чар и ухищрений портных... Интересно, она так же смотрела на Кэрроу, когда получала порцию Пыточного? А фирменное Круцио тетушки Беллы?
...— Мм, действительно затруднение, — ничуть не смутилась и, немного виновато улыбаясь, ответила Луна. — И как я могла забыть! Ну ничего! Вот научим тебя вызывать Патронуса и все будет отлично! Правда, дементоров у нас действительно нет, чтобы на них нарываться, как досадно...
Луну Лавгуд совершенно не удивила просьба Малфоя, она бы скорее удивилась, если бы он не попросил научить вызывать Патронуса. Ведь это же Патронус! И теперь она задумалась, как бы учиться вызывать Патронуса без дементоров. Конечно, это совсем не обязательное условие, но так было бы эффектнее и надежнее. Даже и не думая, что в нынешней обстановке ни ей, ни Драко совершенно не нужны деменоры, чтобы почувствовать себя безысходно, безнадежно и без веры в лучшее, Луна почему-то никак не представляла урока по Патронусу без деменора или, на худой конец, боггарта, хотя и не поймешь, в кого он превратится, увидев их...
И Луну совершенно не удивило и не расстроило отсутствие энтузиазма в голосе Драко, а также и самого желания участвовать в исследовательской деятельности по составлению карт катакомб его родового гнезда. Теперь мисс Лавгуд загорелась новой идеей — обучение заклинанию Патронуса. Это же Высшая магия, которую не проходят в школе, так было интересно научится самой, а теперь вот научить и Драко. Так приятно делится с друзьями своими умениями. Но это и так волнительно, ведь Луна никогда никого не учила, к ней даже не обращались с вопросами робкие первокурсники, всегда и все путающие и не знающие. А тут надо еще и семикурсника учить! Драко уже заведомо больше ее знает, отучившись на шестом курсе, хотя в том году, наверное, ему было не совсем до учебы, а ей, как очевидно, сейчас тоже. Как-то просто возможности нет..
Уже собираясь высказать свои размышления Луна обратила взор на Драко и только заметила, что он на нее смотрит. Не просто, а как-то внимательно. Смутившись и не начав говорить, Луна снова принялась собирать свои мысли, которые имели свойство разбегаться и путаться при малейшей возможности. Неужели опять проделки мозгошмыгов? Ну никуда от них не деться! Тихо смотря на парня, так по-малфоевски привалившегося к мрачной стене и так потрясающе с ней гармонирующего, Луна думала, что, когда ее так разглядывают, становится удивительно: ей было непривычно увидеть на себе не насмешливый, а какой-то другой взгляд. Даже друзья, с ней разговаривая, не уставали шутить, что вовсе не обидно, а даже наоборот — весело. Хотя другие взгляды можно просто и не заметить, вечно витая в облаках. Но кроме удивления, Луна почувствовала и радость. Когда так смотрят, значит, человек уже старается увидеть не то, что лежит на поверхности, а еще что-то, что, как говорит папа, всегда ведет к пути нового познания магии — к открытию неведомого в ведомом и наоборот... Запутавшись в собственных мыслях на этот счет, девушка пришла к выводу, что на такого неподвижного и спокойного Драко Малфоя, не спешащего ответить очередной витиеватой и не всегда доброй фразой или шуткой, тоже можно залюбоваться. Не часто обращая на кого-то внимательный взгляд, засмотревшись на любопытное явление или же уйдя в свои мысли полностью, все же Луна очень любила разглядывать людей время от времени — таких разных и таких одинаковых. Только грустно было видеть, когда девушки искажают лица недобрыми взглядами, ухмылками, оговаривая кого-то, сплетничая. Да и парней не красило выражение злобы на лице. Особенно это было видно при очередных стычках Гриффиндор-Слизерин: и та, и другая сторона сразу теряли себя и все хорошее в себе, бросаясь в низкие споры, стараясь задеть другого сильнее. А вот так как сейчас, например, когда юноша с Слизерина сидит спокойно, хоть и видно, что только дай повод и он найдет, что сказать, найдет моментально, чем задеть побольнее самую дорогую сердцу точку... Но просто защищаясь, живя так... На это тоже совсем не стоило обижаться. Ведь очевидно, что люди не всегда то, что кажется на первый взгляд, иногда им просто нужно определенно себя вести, находясь в определенных условиях и окружении.
Стряхнув с себя размышления на вечную тему: "Люди не те, какими хотят казаться или кажутся", Лавгуд, склонив голову набок и смотря вверх на темный уходящий в никуда потолок, снова задумалась. Почему-то, когда так сидишь, мысли приходят и обдумываются гораздо лучше. Но сейчас не очень помогло — наглядного пособия в виде дементора взять было негде, да и подумав, Луна все-таки пришла к выводу, что это к лучшему. И по многим причинам. Хотя отнесясь к своей новой задаче со всем максимализмом, размышляла, что было бы отличнее с дементором все же... Более наглядно. Поэтому робея, боясь своей неудачи в первом преподавательском опыте, Луна сказала Драко:
— Да, научу. Я очень постараюсь, — и улыбнувшись, добавила. — Когда начнем?
И не важно, что она вроде как пленница, а Драко вроде как должен следить, чтобы она не убежала.
...По-видимому, Лавгуд тоже нашла то, что он так на нее уставился, странным — потому что как-то смутилась, поймав его испытующий взгляд. Она молчала так долго, что Драко уже начал терять терпение. Он уже пожалел о своей неосторожной просьбе, и теперь мерз в ожидании отказа. Настроения язвить не было никакого — надсмехаться над Лавгуд вообще не было весело: она не злилась, как Уизли, не пикировалась с ним, как Грейнджер. Она вообще будто не понимала колкостей и насмешек — улыбалась как обычно и говорила что-нибудь из своего репертуара. Никакого удовольствия для Малфоя. Но, к его удивлению, промолчав какое-то бесконечное количество времени, как показалось Драко, она робко согласилась.
И улыбнулась так, что Драко не удержался и чуть улыбнулся ей в ответ. Тут же замаскировав улыбку под усмешку, Драко холодно произнес, стараясь исправить собственную оплошность — ему до сих пор было не по себе от того, что он — Драко Малфой — просил о чем-либо Лавгуд:
— Лавгуд, мне вот просто интересно... У вас там в компании святого Поттера все такие? Может, мне просто надо было попросить его еще на первом курсе упасть с метлы? И он бы с удовольствием выполнил мою просьбу?
И Малфой с пренебрежением глянул на задумчивую блондинку, но тут же чисто по слизерински поспешил не упустить своей возможной выгоды:
— Сейчас и начнем. Или ты думаешь, что у меня нет занятий интереснее, чем торчать здесь — с тобой?
Сказал, и тут же прикусил язык: занятие было. И куда интереснее, это точно. Экстремальный рейд в маггловскую деревушку за предателями крови вместе с бойцами Ближнего круга и оборотнями маячил на повестке дня, тревожа тонкую душевную организацию Малфоя-младшего и рисуя подвалы самым желанным и приятным местом в мэноре. Поэтому Драко попробовал еще раз:
— Начинай, я не намерен ждать вечность, — наигранно бодро и настороженно произнес он, вынимая палочку и крепко перехватывая ее в руке. — Лавгуд, а тебя-то кто учил?
Малфой-младший поерзал на ступеньке, искоса посматривая на когтевранку, и рассеянно потер кисть правой — рабочей — руки левой. Забытая чашка уже давно стояла у его ноги и теперь он, неаккуратно повернувшись на месте, задел неудачную посудину. Чашка разбилась и тут же вернулась в свой первоначальный вид — кусок каменного блока, из которых был сложен фундамент мэнора. Пнув камень в сторону темного коридора вглубь подземелий, Драко вновь принял невозмутимый вид, позволив тени легкого ожидания отразиться на лице.
Он имел некоторые догадки относительно того, когда Лавгул научилась этим чарам вызова Патронуса — чтобы там не говорила Эджкомб на очной ставке с Грейнджер, члены Отряда Дамблдора в Выручай-комнате не только учебники читали. Они наверняка тренировались в боевой магии и учились вызывать Патронуса — дементоры уже успели произвести на надежду магического сообщества неизгладимое впечатление. И теперь Драко собирался кое-что поиметь со шрамоголового...
И провести побольше времени рядом с Оптимистичкой.
...Холодный голос слизеринца Малфоя не мог обмануть Лавгуд, потому что она видела и чувствовала своим лавгудским чутьем, что сейчас это скорее напускное. Хотя чего, спрашивается, перед ней напускать?
— О, ну я знаю Гарри, если бы он действительно понял, что тебе это очень необходимо, Драко, то упал бы.. Ведь так приятно помогать друзьям, всего лишь тем, что приугасишь свои пожелания в пользу друга, которому это так необходимо.
И внимательно посмотрев на Малфоя, Луна задумчиво продолжила:
— Но для этого надо быть дружелюбнее обоим...
Не став углубляться в раздумья по поводу реальности в этой реальности дружбы Поттера и Малфоя, считая, что это, в общем-то, не ее дело, да и не зная всех перипетий их давней вражды, Луна согласно кивнула, соглашаясь, что прямо сейчас начать изучать чары Патронуса вполне неплохо.
— Ладно, — покорно сказала она и медленно встала отряхиваясь от песка или что там запыляло лесенку, где они сидели, не глядя на Драко, увлеченно раздумывая над чем-то своим. — Это очень приятно, что из всех твоих интересных занятий ты выбрал сырой неуютный подвал и общение с полоумной Лавгуд... Это прямо очень приятно! Спасибо!
Как всегда, сказав, что думает, искреннейшие заулыбавшись, понимая, как ей бы было здесь тоскливо без Драко, который так любезно к ней относится, с взглядом, выражающим наивеликую благодарность, уставилась на него, не зная, как и начать так сразу свою речь о Патронусах. Пронаблюдав, как Малфой достал волшебную палочку наизготовку, обрадовалась вопросу, значит, еще можно подумать и ответить уже наверно теряющему терпению Малфою.
— О, меня учил Гарри, — не стала вдаваться в подробности Луна, вдруг вспомнив те непередаваемые ощущения, когда удается вызвать Патронуса в первый раз, и задумавшись, как бы это передать.
Внезапная гибель трансфигурированной чашки не прошла незамеченной, вернув Луну на землю подземелий. Вздрогнув, Луна вскинула взгляд и замерла на секунду, ожидая что же дальше, что за неприятность случилась, какое заклинание попало в стену, или кто хлопнул дверью, спускаясь сюда.. Да, когда-то воображение Лавгуд работало больше на позитив, рисуя всевозможные мирные, радостные картины, которые несли в себе успокоение и надежду, теперь же, побывав в битвах и наблюдая их со стороны, воображение несло в себе и настороженность. Но это так, на секунду. В следующую Луна уже спокойно наблюдала за несколько нервными действиями Драко. Не став заводить разговор, до чего же это приятно иногда — что-нибудь пнуть, чтобы успокоиться, хотя и безнадежно вспоминая, когда сама так делала, Луна посмотрела наверх и, как-то неопределенно и легко взмахнув левой рукой, начала:.
— Патронус, да, — помолчала. — Это отражение сути волшебника, отражение всех его надежд и радостей. И тем сложнее его вызвать перед дементором, который это все забирает... Нет, — поправилась Луна. — Не забирает, заставляет забывать.
Посмотрела на Драко.
— Вот поэтому его сложно вызывать. И поэтому нужно даже в самый ужасный момент твоей жизни, когда тебе нужна помощь твоего защитника Патронуса, а по сути, себя самого, отыскать все самое светлое, все самое радостное, бывшее в твоей жизни. То, что дает надежду, то, что затмевает мысли о том, что все кончено, что жизнь прошла и не заметил, а вот порог и вот ступень, шагнешь — и смерть. То, что заставляет улыбаться в минуты отчаяния, не видя ничего хорошего ни впереди, ни позади, но помня что-то, что обязательно есть у каждого — чем не делятся, потому что это практически невозможно — воспоминания и чувства, которые дороги, которые сложно будет просто понять другому.
Помолчав еще, задумавшись, продолжила говорить, как-то совсем тихо:
— Просто когда кажется, что уже нет ничего, ради чего стоит жить, когда надо смириться с тем, с чем не можешь, надо помнить, что есть еще явления и люди, думая о которых понимаешь, что одно их существование — прошлое или настоящее, уже дает верить, что есть, ради чего жить.
Перестав выражать мысли вслух, пытаясь объяснить, как вызывать Патронуса, которые, наверно, никак не интересны Драко, ожидающему обучения, а не дурацких запутанных речей Лавгуд, решила добавить фактов:
— Так вот, Патронус — это чистая энергия, которая поможет против безнадежности. Сильный Патронус может прогнать дементора и даже не одного, все зависит от силы волшебника. И тут не магические способности имеются ввиду, это душевные силы мага или волшебницы. И поэтому так сложно все это вызвать в себе, когда вокруг один мрак и безнадежность. Но это я уже говорила.
Снова помолчав, уже всерьез задумываясь, что ее заколдуют за излишнюю болтовню не по делу, и она не успеет дорассказать сути, Луна продолжила:
— Да, — кивнула сама себе, вспоминая, что что-то еще важное нужно сказать. — Телесный Патронус — это не то, что нетелесный. Вызвать серебристый туман тоже сложно, но проку от него почти не будет, он слишком слаб, чтобы защитить, а силы забирает. А телесный Патронус у каждого волшебника свой — в форме какого-то зверя, и вот он-то защитит по-настоящему. И вот такого-то и надо научится вызывать!
Улыбаясь, Луна сделала шаг назад, освобождая пространство для того, чтобы Малфой-младший приступил к пробованию своих сил.
— Заклинание Экспекто Патронум. Вспомни самое радостное в своей жизни, что заставляет светло улыбаться, заставляет жить и понимать, что счастье было, а значит, есть. Сосредоточься на нем, откинь все другое и просто и легко произнеси заклинание. Как будто, если ты его произнесешь, все тепло того, о чем думаешь, станет реальным... А иногда можно подумать не о том, что было, а о том, чего хотелось бы. Что-то вроде мечты, реальности которой так не хватает в жизни.
Устав столько говорить и немного переживая, понятно ли хоть что-то объяснила или совсем нет, Луна тихо вздохнула и с замиранием стала ждать, что получится у Драко. И честно призналась себе, что, как не верит в лучшее, Патронуса сейчас ей вряд ли удалось бы вызвать, что, конечно, не стоит сообщать Малфою.
...Когда Лавгуд принялась уверять его, что Поттер свалился бы с метлы по его просьбе, Драко вытаращил глаза и призвал на помощь всю свою малфоевскую выдержку, чтобы не расхохотаться прямо в лицо такой нелепой и наивной Лавгуд. Подумать только — упал бы, чтобы помочь другу... Малфой покачал головой, решая, открыть ли Лавгуд тайну о том, что их с Поттером друзьями назвать нельзя, но справился с собой, к тому же девчонка вставала уже с вполне целеустремленным — для Лавгуд, конечно, — видом. И поблагодарила, что он выбрал из всех вариантов своего времяпрепровождения посиделки с ней.
Ну вот опять — сарказм проходит мимо Оптимистички, не раня ее, не обижая, не задевая. Зачем стараться-то. Драко покрутил палочку между пальцев, выражая свое нетерпение, и закатил глаза. Интересно, а она вообще в курсе, что такое сарказм? — подумал Мальчик-Который-Умеет-Обижать-Словами. Малфой встряхнул головой, пригладил волосы, пропуская тонкие пряди сквозь пальцы, и принялся разглядывать вставшую перед ним когтевранку. Почему-то только с такого ракурса он смог заметить, что у нее стройные и весьма красивые ноги — ну просто книззлам на смех, разглядывать ноги сумасшедшей пленницы...
То, что Лавгуд говорила — а она говорила много — навело его на мысль, что с патронусом его ждет неудача. Услышав про счастливые воспоминания, про веру в лучшее, Драко сразу понял, что не видать ему Патронуса как глупости Грейнджер. То есть, возможно, кому-то так и повезет, но не ему, только не ему.
Однако как-то нелепо было говорить Лавгуд, что ему нечего вспомнить. Ведь у них всех — сиротки-Поттера, нищеброда Уизли, старой девы Грейнджер, ненормальной Лавгуд (хотя это его удивило в последнюю очередь), да даже, наверно, у половины гриффов — получалось, а у него, который потратил большую часть шести лет своей жизни на то, чтобы доказать всем, как он счастлив, ведь невозможно даже представить, что наследник чистокровного рода Малфоев может быть несчастлив, может и не выйти. Просто потому что ему нечего вспомнить.
Драко глубоко вздохнул и поднялся на ноги, заботливо отряхивая плотную ткань брюк, затем неторопливо провел свободной левой ладонью по палочке и посмотрел на Лавгуд.
— Значит, самое радостное вспомнить и проговорить заклинание? — ничего не выражающим голосом уточнил он, не ожидая ответа.
Повернулся в сторону подвалов, чтобы не отвлекаться на Лавгуд с ее ногами, бледными щеками, добрыми глазами и прочим, и сосредоточился. Например, рождество... Рождество ведь счастливое воспоминание?
1985 год — Драко пять. Он просыпается и бросается к своим подаркам, обернутым яркой хрустящей бумагой. Он знает, что ему подарили игрушечную метлу, и с радостью поглядывает на целующихся на софе родителей. Это счастье? Патронус не появляется, хотя палочка выпускает короткую струю серебристого дыма.
1991 — Драко одиннадцать. Его сажают за взрослый стол, рядом с некрасивой темноволосой девочки, дочери мистера и миссис Паркинсон. Драко знает, что ему нужно поддерживать разговор, и копирует отца, искоса следя за тем, как тот ухаживает за дамой по правую руку. Драко любезно улыбается девочке с трудным именем, разговаривает с ней, предлагает то или иное блюдо. С того самого момента девочка влюблена в него — до сих пор. Патронус не появляется.
1995 — Драко пятнадцать. За столом никто не разговаривает. Родители не смотрят друг на друга. Отец пьян, а мать тоскливо и жадно смотрит на Рабастана Лестрейнджа. Беллатриса много говорит о Лорде, не вышедшем из покоев Люциуса, которые занял. Вся столовая провоняла мокрой псиной — Грейбек жрет неаккуратно, роняя изо рта пищу. Панси все каникулы дуется на него за поцелуй с Дафной — Драко и сам не понял, как это случилось. Дафна обижена на непоследовавшее и тоже не разговаривает с ним. Счастья нет и подавно. Палочка даже не излучает привычной теплоты, а горло перехватывает, когда он произносит заклинание.
1996 — Драко шестнадцать. Мать не спускается к обеду, и он впервые в своей жизни пробует скотч из отцовской коллекции. Отец тоже пьян — они молча сидят у камина, и устойчивая тишина неприятна и неуютна. Панси отказывается приехать на каникулы в мэнор — ее не пускают родители. Отец сообщает о расторгнутой помолвке. Драко просыпается утром в постели с незнакомой взрослой пожирательницей. Он взмахивает палочкой, пытаясь отогнать воспоминания о том рождестве.
1997 — Рождества не было.
Малфой опускает палочку, пытаясь совладать с собой, но против воли глаза наполняются слезами и он едва не падает на грязный пол подвала, лишь усилием воли удерживая себя на ногах. Он старательно отворачивается от Лавгуд, чтобы она не увидела его состояние, и опирается плечом о стену чуть дальше — в нескольких шагах от лестницы и девушки. Ему так плохо, что он не может даже пробормотать несколько слов, не может выпрямиться и повернуться к Лавгуд, деланно смеясь и называя ее отвратительным учителем. Уткнувшись лбом в каменную сырую стену, Малфой стоит в полутьме подвала, бессильно опустив руки вдоль тела и еле удерживая палочку.
...Луна с постепенно гаснущей легкой полуулыбкой смотрела на новые и новые попытки Драко вызвать Патронуса. Не получалось. Ни телесного, ни уже дымчатого, никакого. Холод и страх с дрожью проник в Лавгуд, как будто она чувствовала, как будто видела, о чем думает, вспоминает Драко Малфой.
Чувство вины, ужасной вины обрушилось на Луну. Нельзя же так... Если бы она поменьше наговорила о том, какое счастливейшее воспоминание нужно для Патронуса, у Драко бы получилось... Ведь она прекрасно знала, прекрасно понимала, что здесь вот, в этом подземелье, сложно вспомнить что-то хорошее, тем более, когда тебе говорят о том, что это должна быть чуть ли не вспышка света в твоей жизни... Ну а кто может легко этим похвастать? Она виновата, она.
Встряхнув головой, все еще надеясь, что Драко вспомнит... Ну не может же быть, что ничего, совсем ничего, никакого тепла не было в его жизни. У него же есть родители, друзья, девушки... Кто, как не все эти люди, дарят лучшие минуты в жизни? И пусть Луна мало знала о Драко ранее, все же знала, что невозможно прожить без всего этого. Ну как же без тепла?
Лавгуд обхватила себя руками, надеясь так согреться, удержать надежду, что не все еще потеряно, не дать чувству вины съесть ее заживо...
Но когда Драко Малфой в пятый раз не произнес заклинание, все ее надежды рухнули. И не давая рухнуть и себе, безвольно опустив руки, беспомощно смотрела как Драко пошатнулся, устоял и, отвернувшись, не желая ее видеть, такую ужасную учительницу, причинившую боль, а не научившую заклинанию света, медленно прислонился к стене. А если бы все преподаватели до такого доводили своих учеников, чтобы было? Луна не знала, что делать. Она совершенно растерялась. Она никогда не попадала в ситуацию, где человеку было так плохо, да и к тому же виной этому она сама, она одна. Драко совсем не виноват в том, что думал о плохом, а не о хорошем. Не так начала говорить, не так... Закончив с самоистязанием Луна сделала один шаг вперед. Но что делать? Малфои ненавидят, когда их жалеют, даже Луна это чувствовала. Когда так плохо, разве хочется, чтобы рядом была ненормальная? Сделала еще один.
Драко стоял лицом к стене, прижимаясь к этой стене, к ее прохладе, видимо надеясь, что она заберет его боль. Какую — Луна не знала, но чувствовала, что она ужасная, задевшая, наверное, самое дорогое в его душе. Только страшная боль могла позволить наследнику древнего аристократического рода Драко Малфою потерять самоконтроль на глазах у кого-то. Да и не у кого-то, а у Луны Лавгуд. А Луна не стена, она может забрать боль, она живая, теплая, виноватая. Ну как теплая, замерзшая, конечно, но все же человек, а не бездушная стена. Еще два шага. Ну, что сделать, что сказать, чтобы не ранить Драко еще сильнее, чтобы он снова усмехнулся, назвал ее Лунатичкой и больше так не делал? Ведь так страшно...
Луна робела, ей нечего было сказать, потому что она мало знала Драко, чтобы с ходу решить, что его может привести в чувство быстро и безболезненно; ей нечего было сделать, потому что ее лавгудовская фантазия отказала ей. Весь мир рухнул.
Думала ли Луна, что Драко станет так не радостно от поглотивших его воспоминаний в темном и холодном подземелье? От заклинания Патронуса...
Никогда в этом подвале не было так звеняще тихо. Пугающее, давящее молчание, когда беда рядом, настоящая разворачивающаяся беда, а у тебя нет слов. Луна никогда бы не осмелилась сейчас спросить Драко о том, что он увидел. Никогда. Потому что это причинило бы новые страдания. Только если он сам захочет рассказать.
Так что тогда делать? Звенящая тишина в ушах и еще два быстрых и последних шага.
— Драако, — тихим шепотом протянула Луна, уже боясь нарушать эту ужасную тишину и подойдя близко-близко к Малфою, даже порозовев от волнения, опасаясь снова наделать ошибок словами ли, действиями... И своими совсем ледяными самыми кончиками пальцев чуть ощутимо коснулась внешней стороны его не менее холодной ладони ближней к ней безвольно повисшей руки с волшебной палочкой.
— Извини, — совсем тихо, едва ли слышно, отводя глаза, сказала она то единственное, что сейчас могла. Может, он разозлится на нее за это и забудет про свои горести, заавадит ее и ему станет легче... Луне не жалко. Малфои не терпят, когда их жалеют, Малфои не терпят, когда нарушают их личные границы, но Луна не могла безучастно стоять в стороне. Прикоснуться, забрать боль, которую невольно причинила. Хотя бы попытаться. Холодная ладонь на другой холодной ладони, испуганные голубые глаза Луны, в ужасе от того, что умудрилась натворить всего лишь словами, и разъедающее чувство вины.
Умолящий взгляд Лавгуд и попытка участливо заглянуть в блестящие от возможных слез глаза Драко Малфоя.
И темный мрак подземелья вокруг, поглотившей все, оставив только их, освещенных слабым тусклым светом, идущим откуда-то сверху лестницы. Холодного юношу, только что вспомнившего то, что никогда бы не хотевшего вспоминать подряд, и глупую девчонку, виновато ожидающую, то ли прощения, то ли Авады за то, что беспрепятственно нарушила минут за десять серебряную грань спокойствия Принца Слизерина.
Холод и постепенно согревающаяся ладонь... По одиночке холодно. Вместе тепло.
Маленькая ладошка Луны обхватила уже посмелее ту же узкую ладонь с длинными и тонкими пальцами. Прижаться, прикоснутся, забрать боль, которую невольно причинила. Заставить забыть.
Луне стало так бесконечно грустно за Драко, да и заодно за весь магический мир в общем, который довел его до такого, что, опустив глаза, она уже сама была готова зайтись рыданиями, если это молчание, эти повисшие тягостные воспоминания не развеются как дым и серым облаком не улетят отсюда навсегда. Надежда. Так мало надежды сейчас. Судорожный вздох.
...В подвале так тихо, что Драко на минуту кажется, что он один. Совсем один. Но в тишине подвала тихие медленные шаги слышны очень хорошо, особенно если горло перехватило и даже звук твоего собственного дыхания не мешает тебе слушать.
Холодная каменная стена похожа на отца — такая же холодная, такая же непоколебимая, так же поддерживающая его невезучего отпрыска, но такая же изъеденная сыростью, постепенно истончающаяся, как и Люциус, запертый без палочки в собственном доме. Драко страдает с чувством, с толком — с прошлого года он чувствует себя профессионалом в области страданий. Затаив дыхание, он прижимается к стене лбом, будто надеется, что холод избавит его от неприятных мыслей, неприятных воспоминаний, от чувства, что что-то не правильно, что где-то он сделал неправильный выбор и теперь расплачивается за это. Надеясь, что холод заморозит его сомнения, Малфой отвлекается от того, тчобы слушать тишину, и пропускает два быстрых шага к себе.
— Драако. Извини.
А потом он чувствует легкое прикосновение холодных пальцев к своей кисти. Он не шевелится, никак не показывая, что чувствует ее, что не один в подвале, но постепенно начинает вдыхать и выдыхать, перестает вжиматься лбом в стену, чуть расслабляется, отчего по всему телу пробегает дрожь. От осторожного прикосновения становится тепло — сначала только в том месте, где ее пальцы касаются его бледной кожи, а потом все дальше и выше. Тепло с тыльной стороны ладони распространяется дальше, по руке, по левой руке, предплечье которой заклеймено Знаком Мрака. И тут ладошка Лавгуд уверенно и даже немного нахально обхватывает ладонь Драко, который не двигается, даже не поворачивается в ответ на это неожиданное... Что? Утешение? Поддержку? Помощь? Жалость?
Мысли об этом противны, как вязкая мокрая серая шерсть, через которую Драко будто продирается, видя вдалеке не то свет, не то отблески ловушки. Ему не нужно. Ничто не нужно. А уж тем более ничего из того, что может предложить ему Лавгуд, нелепая дружелюбная Лавгуд, не понимающая, что происходит.
Его выбор сделан за него, пусть так, но выбор сделан. И он не может послать все к дракловой матери из-за минутной слабости. У него есть долг, напоминание о котором выжжено на коже в нескольких сантиметрах от того места, где его руки касается согревающаяся ладонь Лавгуд.
Ему становится противно от самого себя. Отвращение накатывает волнами, и он барахтается в этих мутных всплесках, не в силах перебороть самого себя. Как и всегда. Как и всегда, он не в силах. Не может. Не сделал. Подвел. Не справился. Не знал. Не сумел. Не смог.
Что получилось у него, в самом-то деле? Кого он смог обойти или победить? Где он стал победителем — он, надменный, уверенный в себе? Кого он вообще смог обмануть этой маской победителя? Лавгуд жалеет его, будто это он пленник и его пытают из чистого удовольствия. Да потому что он жалок. Достоин этой жалости. Драко тошнит от отвращения к самому себе. Пожалуй, теперь его боггарт выглядит именно так — он сам, жалкий, бессильный, едва не рыдающий от жалости к самому себе. Все это отвратительно. Он бы убил Лавгуд как свидетельницу, но не может. Да разве он вообще что-то может? И нельзя ли обвинить в своей слабости кого-нибудь другого?
... Громкий шум у лестницы отвлекает его. Драко поднимает голову и прислушивается. Судя по всему, ищут его. Неожиданно мягко он высвобождает руку из теплой ладони Лавгуд и не оглядываясь идет к лестнице. Ему нужно сказать ей так много, что придется прийти позже, когда непонятное волнение наверху закончится. Теперь Малфой знает, зачем он ходил в подвалы и сидел с когтевранкой. И хочет, чтобы она тоже знала.
Он поднимается по лестнице и выходит из подвала, забывая поднос, подстегиваемый тем, что его зовут несколько голосов — Грейбека, матери, тетки. Драко приглаживает волосы, прячет палочку в карман пиджака, привычно опускает углы рта в презрительной гримасе и входит к гостиную, откуда доносятся голоса родителей.
Одного взгляда на середину комнаты достаточно, чтобы узнать пленников. В цепких хватках команды Грейбека застыли Поттер, Уизли и грязнокровка.
...Шум у лестницы. Все также молчащий, нереагирующий Драко (никакой Авады, никакого "Отвали, Лавгуд!", никакого презрительного взгляда и, уж тем более, никакой беседы о собственных чувствах сейчас) отвлекается от собственных размышлений, поднимает голову на этот шум. А Луна не смотрит на шум, она смотрит на него. Что он опять себе надумывает? Так и чувствуется вязкое чувство вины, даже заставившее забыть про свои мелкие ошибки в сравнении с этим. Все забыть.
Ну что? Ну что происходит? Как помочь? Как убедить, что все не так. Лавгуд не знала, в чем именно сейчас обвиняет себя юноша по имени Драко Малфой, но она знала — если он как-то поступает, значит, так и надо. Если его поставили в какие-то условия, значит, так и надо. Значит. это и есть самое верное. Почему она так думала? Она всегда верила людям и доверяла их решениям. Поэтому никогда не обижалась, если эти решения идут в обиду ей. Каждое действие, каждое слово — нити в сплетении судьбы, как бы мы не хотели думать иначе. И тем страшнее сделать неверный шаг и сказать неверное слово, ведь ни то, ни другое уже не вернуть назад. И поэтому ей хотелось объяснить ему это. Что надо просто жить, пережить, и в итоге — все будет хорошо. Сложно в это верить, будучи пленницей в подземелье, но возможно. Для Луны Лавгуд нет ничего невозможного, если она во что-то верит, в кого-то верит...
Но ей не дают снова попробовать свои силы в красноречии, которым она явно не наделена. Как и даром убеждения. Все не так. Все не так получается всегда. Не так понимают, не хотят понимать, не хотят слышать, видеть.
И вот и сейчас. Драко просто уходит. Его зовут и он уходит. А Лавгуд остается. Опять одна. Все приходят, уходят, снова приходят, но всегда — в конце — она остается одна. Какая интересная закономерность. Каждый одинок, всегда одинок, даже среди людей. Одинок перед лицом смерти, опасности, угрожающий жизни, в своих ведомых только тебе переживаниях, но счастлив только вместе. Вместе с любимым человеком, другом, родителем, природой — как олицетворением всего прекрасного, но жестокого и непредсказуемого мира. А вот сейчас Луна постоянно остается одна. И ни где-то. В подземелье. Сыром и мрачном. Как символично. Не допустить такого в душе. Никогда.
Теперь настала очередь Луны искать поддержки у холодной стены. Ее не оттолкнули, не зыркнули злобно, не бросили оскорбления или лаского слова. Хуже. Ей ничего не сказали. Проводив взглядом парня, как во сне удаляющегося к выходу из подземелья, Луна опрокинулась спиной на стену и подняла глаза вверх, уже не досматривая, как Драко поднимется по лестнице. Сколько раз она уже изучала этот потолок, эту тьму, выискивая в ней... Она не знала, что в ней выискивала. Что в ней можно найти?
Ни слова. Ни слова. И Луне так страшно...
Лучше бы он убил ее, право...
Кто-то может спросить, что же в этом страшного? Когда ничего не сказано, чего бояться? В том то и дело — всего... Это хуже ненависти. Хуже тепла. Потому что молчание — это другое... Это значит — полностью отдаться во власть того, что мы называем воображением. А воображение бывает жестоко, несправедливо, неправо. Нам не дано узнать, что думают и чувствуют другие люди. Слова, прикосновения, взгляды — это единственное что нам дано для передачи — мыслей, чувств... И далеко не всегда они бывают верно поняты. Там промолчал, там сказал то, что не хотел, но зачем-то сказал. Там не понял, там понял. Ух, как все запутано.
И Луна опять вздыхает, не отрывая глаз от потолка подземелий, все так же застыв, прижавшись спиной к стене, высоко запрокинув голову. Уже не чувствует себя одна. Нет, с ней ее воспоминания, мысли о тех людях, событиях, что дороги. И снова тепло, пусть спине и так холодно от влажной, сырой, пронизывающей дрожью стены. Но и отходить от нее не хочется. Так приятно иногда почувствовать внешний холод, чтобы побороть его внутренним теплом. И иногда получается. А если нет... Всегда можно отойти от стены, от того, что дарит этот холод. Но всегда вернешься. Потому что без этого нет жизни — без преодоления собственных мыслей и чувств посредством самотерзаний и самозамораживаний. И все равно. Рано или поздно все опять вернется на круги своя. Найдутся те, кто придут, придут неожиданно и, если не отвлекут, то развеят в бесконечном пространстве все твои сомнения снова и снова. Но ты не жалеешь, что прошла их, эти сомнения. Ведь пока они были с тобой, ты многое поняла, многое сделала, хоть это и не видно остальным. И осталось самое важное — не забыть. Не забыть всего того, что поняла.
И Луна еще не знает, что не долго ей еще быть одной и наслаждаться этим чувством, быть одной, но не одинокой. И не знает того, что не останется сегодня привычно в этом подземелье, где уже почти смирилась и одновременно не смирилась провести всю свою жизнь. Не пойдет привычно во тьму, чтобы лечь и заснуть, видя сны о солнце и небе. И окажется маленькая и такая совсем бледная после всех этих дней в подземелье Луна сразу из подземелий не где-то, а в прекрасном месте, овеваемом ветрами, шумом моря, запахом песка, воды... Так страшно иногда покидать то, о чем знаешь, что покинешь...и хочешь покинуть. Знаешь — что это не то, это временное, твоя настоящая жизнь в другом месте и все равно... Жалко и грустно, даже если было плохо, покидать то, к чему привык, где уже все знакомо. И в тоже время понимать, что так надо, и ждешь, и покидаешь, снова и снова, переступая пороги разных жизней.
И будет и новое горе и новые встречи. И девушка из подземелий еще не знала, что не будет теперь встречи одной, как раз которую Луна сейчас и ждет с замиранием сердца, потому что привыкла ждать, будет или не будет — не будет. Встречи с Драко Малфоем. То есть будет, когда-нибудь, где-нибудь... Но уже не такой, не на тех условиях: смешных и забавных пленница-тюремщик. Не в этом подземелье. И Луне не придется снова с ужасом смотреть на еду, которую надо съесть... Все будет так по-другому. И интересно, получится ли тогда у Драко Малфоя вызывать Патронуса? Будет ли он счастлив тогда, при их следующей встрече? Нет, именно не мимолетной, не бросили взгляды и побежали, потому что, когда начнется битва за Хогвартс, а они тогда, наверняка, случайно увидятся, будет всем не до того... А именно хорошей такой встрече, настоящей. Которая глаза в глаза и рядом. Поговорить, рассказать, посмеяться, а может, и просто помолчать. Верить, что такая встреча будет, Луна конечно же верит.
Ведь все в жизни, что и оказывается самым важным и нужным — происходит неожиданно. Не поддающимся предугадыванию воображением. Люди всегда умеют преподносить сюрпризы.
И сейчас сюрприз, пусть и никем не запланированный, преподнесли ей ее трое друзей — Гарри, Рон, Гермиона. Они появились в Малфой-мэноре. И они спасут ее... Олливандера. Всех их. Дорогой ценой погибшего домовика... И в то же время важной, необходимой. Цепочки событий, хитросплетение судеб, судьбы. Не попади трио сюда, кто знает, чтобы было, как бы все обернулось... А ведь это было последнее, чего они сами хотели. Оказаться в резиденции Темного Лорда. Оказались. Выбрались. Как всегда. Победили.
Так странно наблюдать за тем, как события нежелательные оборачиваются тем, что и есть жизнь, ее правильным исходом. Правильным для всех, хоть где-то и будет горе, горе вечное, но... Это жизнь. А она всегда знает что делает.
Луна еще раз вздохнула, наконец, хоть и вынуждено, отвлеклась от созерцания потолка и резко повернула голову к лестнице, на которой снова раздался уже куда более громкий шум. Голоса, громкие, разные голоса, звуки борьбы. Оказывается, все это уже слышалось давно, а Луна только сейчас заметила. И вовремя. В подземелье ввалились, были закинуты... Гарри Поттер и друг его Рональд Уизли. А Гермионы Грейнджер не было...
И завертелось. И Луна сделала шаг от стены, отошла от нее, вышла от мрака, закрывающего ее там, на свет, на жизнь. Где надо срочно принимать решения и думать. Закончилось ее безмятежное времяпрепровождение во тьме, мраке, сырости и одновременно тепла подземелья Малфой-мэнора. И никогда еще не было такой возможности обдумать так многое...
И одно она уже знала точно. Она будет скучать. Но это все потом-потом, за которое мы не можем заглянуть так сразу, при первом желании. А сейчас...
Будет ли эта встреча с Драко Малфоем, который остается здесь один Луна чувствует себя ужасной предательницей, когда оставляет его здесь, так и не попытавшись помочь, рассказать все, что думает. А думает она, к сожалению, слишком много. Но он бы первый заавадил ее, узнав, что она осталась здесь с намерением терзать ему мозги дальше... Да и сама Луна понимает — затворничество в подземелье закончилась, начинается другая жизнь, вне его давящих стен, хотя и казалось пару минут назад, что это навечно, ведь не было надежды, что ее выпустят. А вот оно как...
И все равно Луна чувствует и правильное и неправильное в последний миг перед тем, как эльф-домовик Добби перенесет ее из Малфой-мэнора вместе с Олливандером в коттедж Ракушка на его солнечный и песчаный пляж... Неправильное — Драко остается здесь, остается наедине со всеми теми мыслями, которые Луна не смогла, не успела помочь забыть и понять иначе. Правильное — ей все же не следует оставаться здесь.
А может, написать ему письмо? Может, это его повеселит?
03.11.2011 И я буду рядом в этом метре жизни
Эпистолярная. Часть 1.
"Где-то, где есть только я и ты, где-то, где есть только те слова, что мы адресовали друг другу..." (с)Greybeck
«Побудь со мной в этом метре жизни.» (с) Bellatrix
Малфой умеет писать письма. Он точно знает, в каких выражениях благодарить пожилую бельгийскую тетушку, в каких — заигрывать с молоденькой французской кузиной. Как выражать соболезнования, а как — поздравлять со счастливым событием. Но вот чего он не знает — так это то, как писать странной Луне Лавгуд. Однако пишет и ему нравится.
Луна Лавгуд разбирается со сложным словом "эпистолярный" и готова день просидеть над пергаментом, сочиняя ответ Малфою. Она пишет письма совсем не так, как тетушка Мелифлуа или кузина Шантель. Она пишет совсем по-другому. И Драко это нравится больше всего.
* * *
6 сентября 1998
Аппарировав к границе купола, Малфои прошли через высокие темные ворота, приветливо распахнувшиеся перед владельцами. Драко шел чуть впереди, пиная носками туфель обкатанную гальку центральной аллеи, а Нарцисса, улыбающаяся и чуть раскрасневшаяся от радости, прижимаясь плечом к руке мужа и заглядывая ему в глаза, не торопилась, будто желая насладиться погожим осенним вечером. Люциус, разумеется, тоже не спешил, поддерживая жену на ее трехдюймовых ради выхода в общество каблуках.
Первое слушание в Визенгамоте только что завершилось. И Малфои, по словам Скитер, отделались легким испугом. Если не считать нескольких приличных штрафов и благотворительных пожертвований во все возможные фонды, расплодившиеся как грибы псоле дождя. Однако Люциус не оказался снова в Азкабане, с Драко были сняты все обвинения, и единственным минусом был запрет для всей семьи покидать Англию на неизвестное пока время.
Драко немного жалел — он с удовольствием уехал бы на материк, чтобы не видеть, как люди тычут в него пальцем, чтобы не слышать за спиной отвратительный шепот, но, как он уже понял, то, чего он хочет, никогда не сбывается... В конце концов, они действительно отделались легким испугом благодаря показаниям золотого Трио и, что весьма интересно, Луны Лавгуд, которая едва ли не три месяца провела в подвалах мэнора.
— Драко, — окликнул его отец. — Я хотел бы, чтобы ты написал письмо мисс Лавгуд. Выразил нашу общую признательность. Ее рассказ оказался как нельзя кстати сегодня. Я рад, что она сохранила такое... гм... лестное мнение о пребывании здесь.
— Да, отец.
В своей комнате Драко аккуратно снял пиджак, опустился за стол и достал чистый пергамент — ему хотелось поскорее закончить с этим.
"Здравствуй, Лавгуд. Не знаю, зачем вообще тебе пишу... Прими благодарность от нашей семьи и от меня лично.
Не думал, что те месяцы пребывания у нас в подвале запомнятся тебе в таких светлых красках
Я рад осознавать, что время, проведенное в подвале, стало для тебя предметом приятных воспоминаний, хотя, Мерлин помилуй, только за одно это тебя стоило бы упечь в Мунго
Я рад, что у тебя все хорошо.
Зря ты рассказала в суде о магии подвалов: теперь здесь будет непротолкнуться от умников из Отдела Тайн. Однако мы все равно тебе благодарны. Малфои у тебя в долгу, так что если ты захочешь организовать экспедицию в поисках шестикрылых хроноворотиков, мы с радостью примем материальное участие и я не хотел бы задерживать его. Моя семья приносит глубочайшие извинения за действия против тебя и твоего отца. Обстоятельства вынуждали нас действовать таким образом, и я рад, что ты все совершенно правильно поняла и свидетельствовала в нашу пользу.
Если бы я знал, что до этого дойдет, то был бы куда приветливее со всеми вами.
Если бы я знал, что до этого дойдет, то разговаривал бы с тобой больше.
Если бы я знал, что кончится все победой Поттера, то помог бы тебе бежать и убежал сам.
Если бы я знал, что все так закончится, я бы вступил в ваш несчастный клуб неудачников, или как вы его называли?Отряд Дамблдора?
Я знал, что все закончится благополучно.
Конечно, довольно мило с твоей стороны было рассказать всем о том, что я слаб в трансфигурации. И в Чарах — дракклов Патронус у меня не получился, но что с того? Твое счастье, что сейчас есть новости поважнее, чем обсуждать неудачи наследника Малфоев в трансфигурации — у нас хватило и других неудач. В общем, я пишу тебе, чтобы поблагодарить. Это было с твоей стороны очень хорошо странно неожиданно благородно кстати.
Хотелось бы знать, почему ты сегодня была такой бледной. Продолжаешь сидеть в подвале?
Ты вообще чем питаешться? Ты отощала хуже Грейнджер.
Как твои дела?
Я, собственно, и не надеюсь, что ты вообще умеешь писать, так что не буду ожидать ответа. Можешь считать мое письмо проявлением обыкновенной благодарности вежливости.
Maman просила передать, что ты и твой отец всегда желанные гости в Имении, если вы, конечно, рискнете посетить бывшую резиденцию Лорда
Был рад увидеть тебя живой и здоровой. Почему ты вообще осталась в Хогвартсе в мае, ты же несовершеннолетняя. Неужели ты совсем не боишься смерти?
Мне жаль, что все так вышло.
С уважением, Д.М."
Письмо получилось корявым — он писал то, что взбредет в голову, вычеркивая и исправляя тут же, но получилось. Драко запечатал конверт, привязал к лапке принесенной эльфом совы и распахнул окно. Сумерки мягко наползали на Уилтшир, пряча высокие падубы и сирень во мраке. Сова устремилась ввысь и вскоре пропала из вида.
Малфой-младший закрыл окно и забрался на диван с "Кодексом семейства Малфой" в руках. Когда относивший совиную клетку домовик вернулся, чтобы разжечь камин и пригласить Молодого Хозяина на ужин, Драко уже спал.
* * *
Никто не знает, что будет завтра, никто не знает, что будет послезавтра и тем более никто не знает, что будет сегодня...
Луна Лавгуд точно не знала что будет сегодня. А она и не гадала. Удивительная девочка — умеющая не гадать о будущем, а жить в нем, в этом миге между прошлым и будущим. Жить, существовать, творить, верить. Не гадать... Невозможно? Все гадают... Ладно, и Луна Лавгуд гадала. И все же нет. Она верила — верила в будущее. В каждый его прекрасный миг, в каждую новую секунду. Верила... И счастливо вздыхала, подняв голову, и смотря на изморось дождя на крае уличного и похоже маггловского фонаря. Это такое волшебство — быть.
6 сентября 1988...
Луна Лавгуд сидела в комнате, ни чем не освещенной, кроме света уличного фонаря, подперев голову рукой и задумчиво рассматривая капли дождя на стекле.
Письмо... Луна подскочила к окну в котором появилась взъерошенная сова. Кто бы ей мог написать? Зачем? Почему сегодня?
Мы гадаем, предполагаем, а выходит-то все — по-иному, не так как мы ждем. И не то что мы ждем.
Утро. Зал суда. И там страшно. Страшнее, чем в подземелье. Почему? Луне тоже было интересно. И в то же время и совсем не страшно... Поэтому безмятежно посматривая на все происходящее сегодня в зале суда, до своего выступления, на слушании посвященном семье Драко Малфоя, Луна Лавгуд улыбалась и грустила. Грустила и улыбалась. Потому что видела друзей, не видела друзей. Одни были, других не было. Одни могли быть, но их не было, других не было вообще... Точнее были. Но где-то... Где-то...
Луна встряхнула головой, привычно возвращая своим мыслям более ясный ход мыслей. Не стоит думать о непостижимом здесь и сейчас, когда решается судьба настоящего. Настоящих. Людей. Семьи.
А семья — это самое важное. Луна кивнула себе. Вот и Гарри это понимает. Который тоже, несмотря ни на что, пришел. В чьем сердце было понимание, что он может и должен помочь тем, кто уже ничего не мог изменить тогда, и не мог изменить сейчас — попав под безжалостную букву закона.
И Луна пришла. Не могла не придти. А вот отец не пришел... Его все считали предателем... Конечно, ни Гарри, ни Гермиона, ни Рон, ни слова не сказали о том что произошло в тот день у нее дома... От которого тогда почти ничего не осталось... Лишиться дома не страшно. Лишиться покоя, очень страшно. Когда нету покоя в семье, у тебя нет и дома. А когда у тебя нету дома... Нет, толком и тебя. Так думала и сейчас Луна сидя в маггловсом номере маггловской гостиницы Лондона. Почему? Потому что она знала, что отцу лучше ее сегодня не видеть. Потому что он знал, как она относится к его поступку, не меняя своего отношения нисколько все равно... Он предал ее друзей, ради нее... Тут сложно что сказать и что решить. Это больно всем. И это понятно всем, что страшно немного...
И Луна сидела в этом зале Визенгамота, под его старинными сводами, где ощущалась безнадежность и... надежда? Луна прислушалась... Прислушаться к тому, что не издает звуков сложно. Но для Луны возможно. Надежда. Всегда, у каждого, надежда.
И вот чужой дом, причем не дом волшебников, не Дырявый котел или что-то подобное из магических гостиниц Лондона, а простая гостиница, для простых людей. Тут было все так любопытно. А Луне было очень радостно, когда любопытно. Поэтому здесь и остановилась, где ее никто не знает, она никого не знает и никакого волшебства, кроме волшебства обычного. Магия она вокруг нас, внутри нас и не обязательно ее творить, чтобы это чувствовать, видеть...
И вот в руках девчушки не побоявшейся забрести в дальний район улиц Лондона и остановиться в обычном номере, чему впрочем совсем не помешало появление совы, было письмо. Совсем обычной обычной совы появление, кстати. И не обычной. И все же не о сове речь, которая кинув взгляд, почему-то напомнившей Луне профессора МакГонаггал, улетела обратно в моросящий косой дождь. Главное не это. Совсем.
Итак... Письмо!
Письмо-Письмо-Письмо!
Луна с замиранием сердца держала в руках обычный-необычный конверт. Пергамент, чернила, вот и вся его составляющая. Прекрасная составляющая! Поднеся к лицу, все еще не решаясь перевернуть и посмотреть отправителя, Луна вдохнула этот запах хрустящего пергамента, и сделав круг вокруг своей оси, села обратно на стул, который стоял около старого массивного дубового стола, напротив окна.
Уилтшир. Драко Малфой. Прочитала несколько раз Луна имя автора строк в конверте. Совершенно не удивилась, не порадовалась, почти никаких внешних эмоций, прямо противоположное поведение недавнему восторгу... Очень логично и очень лунатично. Луна светло улыбнулась, ей казалось, что это правильно. Что письмо пришло. Он не могла предугадать. Не могла, даже подумать, что ей сегодня придет письмо. Да еще и от Драко, в чьем доме она так любезно провела некоторое время... О чем и шла речь сегодня утром...
О суде вспоминать не хотелось. Слишком все это было... Неправильно. Неправильно так судить людей... Но не об этом речь. Письмо!
Вскрыв конверт Луна пробежала глазами по строчкам, так и не зажигая никакого света. Она, кстати, так и не поняла, где тут можно найти свечи... Уроки маггловедения в этом году были не слишком продуктивными...
Потом пробежала еще раз. Запомнила. Вдохновилась. Улыбнулась и наколдовав теплый и одновременно холодно-синий огонек, зависший низко над столом, порылась в сумке и добыв там перья и слега мятый пергамент, принялась писать, практически не отрываясь. ( Постоянные взгляды в окнов потолокв стену в поисках улетающей мысли не в счет)
Так для Луны Лавгуд началась эта переписка. Точнее она и не думала, что это будет переписка. Но надеялась. И поэтому писала старательно, и старательно вычитывала строчки письма, как видимые, так и зачеркнутые. И ломала голову — стоит на это реагировать, или если Драко зачеркнул, то лучше не надо?
Что он имел в виду? И решила что тактичнее будет не реагировать, но принять к сведению.
А еще Луна решила быть краткой. Почему? Так хотелось получить ответ, так хотелось и подбодрить, а слишком много информации от Лунатички... Луна понимала, что это пока излишне... Ведь ему может совсем нет времени писать письма. А так хотелось помочь, отправив хоть пару строк. Но подразумевающие ответ.
Итак, Луна приняла к сведению зачеркнутое (что смогла точно разобрать, хотя было явно видно, что зачеркивалось не совсем-совсем, а все же ничего) и принялась писать в неярком свете улицы и магического огонька.
"Здравствуй, Драко!
Я так рада, что ты написал!
А как твои дела?
Магия подвалов... Знаешь, я думаю у них ничего не получиться там выведать. Это же магия подвалов...
О, совершенно не стоит быть у меня в долгу! С тобой, Драко, было очень приятно сидеть в подвале. Я узнала много нового о твоем доме и мне было не так грустно и страшно. А теперь я могу признаться, что было немного грустно и страшно.
И я переживала, что ты остался там... (Луна старательно пытаясь быть краткой, все больше понимала, как это сложно. Но с усердием достойной когтевранки постигала эту науку краткости... Поэтому сказав только одно единственное, что не смогла удержать, перескочила к следующему пункту видимой части письма.)
Я очень рада, что пригодилась сейчас. Что то, сказала помогло вам... И совсем не стоит за это благодарить.
Ты тоже знал? Знал... И все кончилось благополучно! А знаешь, я иногда теряла веру... Это ужасно. Но теперь знаю, почему она возвращалась. Потому что приходил ты. А ты же знал...
И очень рада, что тебе понравилось, как я рассказала о твоих успехах в трансфигурации и Патронусе. Он у тебя обязательно получиться! А ты еще пробовал?
Наверно, немного не вежливо нарушить твои надежды... Но писать я умею. И даже довольно давно... ( Лавгуд задумалась, припоминая, насколько же давно и не думая видеть тонкого намека — "Не пиши мне, Лавгуд!" или того лучше сомнения в ее умении выводить буквы по пергаменту... Или еще каких...)
И я с радостью приеду в гости. Раз вы приглашаете. Я даже соскучилась немного... И кажется потеряла свой гребешок где-то там... У меня был в кармане. А теперь нету. Наверное, твои нарглы утащили. Передавай им привет. Они, кстати очень веселые в подземелье. Не знаю почему, правда. Наверное, им там хорошо. Да.
Луна.
Если ты ответишь, я буду рада."
Луна заснет за столом, положив голову на руку, думая передохнуть после написания письма, перед подписанием конверта... И отправит письмо только утром. Или днем. Когда доберется до места, где будет сова, пожелавшая отнести ее письмо в Малфой-мэнор, Драко Малфою.
* * *
30 сентября 1998
Получив ответ, Драко несколько раз перечитал его, а потом с яростью смял и бросил на пол, выходя из комнаты. В каждой строчке, написанной Луной, он чуял презрение и жалость победителей к побежденным, что заставляло его сжимать зубы до боли в челюсти и беситься в тишине фамильного особняка.
Конечно, уже через пару часов, когда Драко, налетавший практически полсотни миль в парке, вернулся в комнату, пергаментного комка уже не было — эльфы хорошо знали свои обязанности. Однако каждое слово отпечаталось в сознании Малфоя-младшего и всплывало время от времени, доводя его до бешенства.
Конечно, он не собирался отвечать.
Конечно, он не собирался завязывать переписку с Лунатичкой, что бы там не произошло в подвале в тот последний день...
Конечно, он и не думал вспоминать, как Лавгуд мягко обхватила его руку своей, отогревая и сочувствуя тому, чего, наверно, и понять-то не могла.
Конечно.
Однако стоило ему отвлечься от каких-то мелких бытовых дел — оказалось, что когда каникулы рискуют стать бесконечными, становится ужасно скучно — как он тут же вспоминал Лавгуд и ее письмо.
И когда в парке мэнора облетели последние зеленые листья, а он пренебрег Согревающими чарами и теплой мантией, летая, и заболел, Рубикон был перейден. 30 сентября...
"Здравствуй, Лавгуд. Не могу сказать, что был рад твоему письму. Моя сова вернулась потрепанной, будто летала в Болгарию... Ты же не уехала в Болгарию, Лавгуд?
О подвалах... Я с ужасом жду, что однажды в моем доме появится Грейнджер — ей наверняка интересно все, что связано с родовой магией. Слышал, что она работает как раз в Отделе Тайн. Удивлен. Я был уверен, что она спит и видит, как бы поскорее выскочить замуж за Уизела и наполнить мир подобием волшебников. Мне больно из-за того, что Уизли размножаются как кролики. Бедный Поттер. Его героизм однажды его погубит.
А тебя погубит... Я даже не могу выбрать — слишком много вариантов. Что, скажи на милость, ты имела в виду под фразой, что со мной было приятно сидеть в подвалах? Лавгуд, я НЕ сидел в подземелье. Поскольку суды уже прошли, напомню, что это ты сидела в подвале. А я был твоим тюремщиком. Разница в том, что ты не могла выйти наружу, ты была в плену, а я — нет. Понимаешь? Я был свободен. А ты нет. И нечего было переживать. Я был в своем доме. Со своими родителями. В любой момент я мог уехать в школу. Не смей думать о том, что мне было плохо.
Я больше не собираюсь вызывать Патронус. Да и вообще, я буду сдавать ТРИТОНы в Дурмстранге в ноябре, чтобы получить диплом, и МакГоннагал согласилась и даже написала неплохую рекомендацию. Многие слизеринцы предпочли это возвращению в Хогвартс. От мысли о том, что там теперь заправляет Гриффиндор, мне становится тошно. Никогда не отдам своего сына в Хогвартс. Все, что угодно, но только не этот красно-золотой рассадник. Паркинсоны уехали во Францию и Панси поступила на седьмой курс Шармбатона, Забини, кажется, вернулись в Италию. Только Нотт и Гойл остались в Англии. Им тоже запрещено покидать Англию. Зачем я тебе все это написал? Не знаю.
Я просто счастлив, что ты умеешь писать. Но поверь, доказательств достаточно. Еще одно доказательство просто добьет меня при моей простуде. Как, вероятно, и твой приезд в гости.
Неужели тебе так понравились подвалы? Может быть, мне пригласить и Поттера с компанией? Например, на рождественских каникулах, да? Мелкая Уизли вообще ни разу не была в доме нормальных волшебников.
Или ты соскучилась по моим родственникам? Хотя нет, конечно, ты соскучилась по нарглам.
Лавгуд, это выдуманные существа. Их не бывает. Просто не существует.
А гребешок я нашел. Давно. Хотел отдать в Министерстве, но забыл. Посылаю с совой. Не хотелось бы, чтобы Малфоев обвиняли еще и в воровстве.
Д.М.
Не знаю, зачем я тебе написал."
* * *
«Здравствуй, Драко. (Пятно кляксы, от надолго зависшего пера)
Как твои дела? Ты болеешь и это уже плохо… Но все же, как? И что не рад моему письму тоже немножко грустно.
Я могу не писать. Если тебя это повеселит. Если заставит почувствовать лучше. Но знаешь. Я лучше напишу.»
Строчки начатого письма два дня назад. Оставленное на столе в комнате по причине отчаяния. Но о котором не забывалось ни на минуту. А слова меж тем не шли… А когда их нужно сказать так много, а главное таких верных. Кто знал что писать письма бывает так трудно? Когда тебе есть, что сказать, а ты не можешь.
Луна была дома. В своем восстановленном чарами доме, вместе с отцом. Вокруг бардак новых-старых вещей, в голове бардак мыслей, все так же новых-старых, в душе чувств новых-непонятных-старых, и смятение всего этого одновременно.
Луне разрешили приехать в Хогвартс попозже на некоторое время, по ее же просьбе. И ей не отказали. А нужно было решить дела с домом, и просто, и самое главное — не оставлять отца так сразу, так надолго, так безысходно, только кажется еще совсем недавно, обретшего свою дочь — живую и невредимую. Из подвалов, из чужих домов на берегу моря, из полуразрушенного Хогвартса, куда опять едет эта странная девочка, как и многие другие, хотя могли этого не делать… После всего что случилось. Но война закончилась — все идет своим чередом, какой бы он не казался теперь нелепым, этот черед, ученики отправляются в школу — начинать обучение, заканчивать его… Хотя начинать может и не едут. Хогвартс почти разрушен… Но летом его подправили. И добровольцы и Министрерства и еще кто-то… А Луна едет завтра, с опозданием на месяц. Первый раз трансгрессирует. К границе Хогсмида. Сама. И это страшновато немного.
Седьмой курс… Или шестой? Но седьмой. Так звучит. По-взрослому… Последний. Но и шестой подтянуть надо. Так шестой или седьмой? Луна, если честно не знала толком, ее не интересовали подобные мелочи. Главное едет учится, а чему и как разберется. Почти же и не было учебы толком в том году. Война. Другому учились. А полгода и так почти в подземельях провела… Ну, не полгода. Поменьше, конечно, но и так долго, что тянет на полгода. На целую другую жизнь — в другом месте, с другими людьми. Луна никогда не забудет этой середины зимы и весны в подземельях Малфой-мэнора. И снова подземелья. Почему-то именно про них сложно не забыть. А все потому что на столе лежит письмо от человека, который продолжает сидеть в этих подземельях. Хоть и говорит обратное. И она наверное продолжает.
Луна вздохнула тихонько, и уютнее свернулась в старом рыжевато-желтом, как грива у льва кресле в пустой гостиной. Пустой не только по отсутствию присутствия людей в этой комнате. Не было тех бесконечных и привычных завалов вещей, пергаментов, книг. Все это как-то растворилось. С домом им с отцом помогли из самого Министерства. Важные люди. Такие все... серьезные, занятые, хмурые.
И он изменился. Был уже не тот дом. Только стены, только крыша. А сам дом, он изменился. Уже нельзя было заглянуть вон в тот комод и найти вот эту синюю пуговицу, которую положила туда пять лет назад и всегда знала — заглянешь, и она будет там. Всего этого не было. И это было не страшно, не важно. Это было по-другому.
2 октября 1998.
Новый лист пергамента.
«Драко, здравствуй.
Я так рада, что ты написал. Уже почти не ждала. Нет, неправда — я ждала все-таки, при это не ожидая, ожидая. И поэтому еще больше рада. Ведь ты вполне мог мне не писать. Но написал. Спасибо. Я была очень рада прочитать твое письмо. Очень. Ведь мне тоже бывает грустно, а получать письма — уже не грустить. Отвечать на письма — развеивать свою боль в бесконечности, даже и не делясь с ней до конца.
Как твои дела? Ты болеешь. И это то уже плохо… Но все же, как? Ведь ты обязательно поправишься.
Ты болеешь… И наверное, поэтому ты совсем не обрадовался моему письму… Ведь получать письма… Это же... Верно? Или нет?
Ты болеешь. И так ужасно, что мое письмо все только усугубило… Я постараюсь писать меньше, чтобы, как ты забавно выразился: «доказательств» того, что я умею писать было меньше…
Но я не могу не ответить.
Я могу вообще не писать… Хочешь? Мне не трудно… (Строчки поблекли, не желая писать жирно то, что не совсем правда. Совсем не правда. Луна не могла не писать. Даже, когда ее одолели все грусти мира, она то и дело, постоянно, ежесекундно помнила о оставленном на столе письму и письму. Начатом и присланном. И о гребешке, который лежал там же. И который сегодня утром перекочевал в карман к Лавгуд. Ну, вдруг захочется причесаться, а ничего подходящего для этой цели нету? Только поэтому. Какие еще могут быть причины пребывания в кармане любимого гребешка?)
Но я все-таки отвечу. Если тебе совсем не захочется отвечать — ты всегда можешь бросить письмо в камин, даже не распечатывая… А если захочешь. И прочтешь. То можно и не отвечать.
Все просто.
Я могу не писать. Если тебя это повеселит. Если заставит почувствовать лучше. Но знаешь. Я лучше напишу.
А хочешь я пришлю тебе пустой лист пергамента? И это вдруг тебя это повеселит! Скажешь — «Лавгуд и писать теперь разучилась!» Или — «Вот, как, даже письмо с пустым пергаментом перепутала…» Хотя это скорее грустно вышло. У меня не получается так смешно как у тебя, меня подбадривать. Но ведь, если ты счастлив, что я умею писать, может ты так же возрадуешься, и даже больше, что я умею и не писать? Ну, вдруг. Я так хочу тебя порадовать, что пишу всякие глупости.
Или нарисовать.
Что ты любишь? Что тебе нарисовать?
А если ничего не хочешь. Можешь дальше не читать. Но я все же напишу. И даже не буду краткой. Если ты не будешь читать — мне все равно будет приятно, потому что мне нравится тебе писать. А если прочтешь. Я буду стараться, чтобы тебе понравилось, чтобы поддержало. (Конечно тебе не нужна моя помощь. Это я так. На всякий случай. Просто говорю глупости.)
И я не в Болгарии, кстати. Мне очень жаль, что твоя сова вернулась такая потрепанная, как будто летала в Болгарию… Драко, а почему ты выбрал именно Болгарию местом моего возможного пребывания? Или там очень плохо совам, которых дискриминируют по совиному или еще какому признаку?
Я бы хотела на самом деле побывать в Болгарии. А ты?
Ох, ты, наверное, конечно, был, прости. Ведь как там можно не побывать… И как там?
Наверное холодно. И ветер. И совы.(Немножко нелепо закончила Луна спич о Болгарии и ярко увиденных, страждущим там совам, как ей представилось — бури, ветер и прочее совотрепящее. И это тоже было нелепо. Но представилось)
А на счет совы, которая все же не из Болгарии к тебе вернулась. Жалко ее, прости.
Это все дождь Лондона. Дожди Лондона — это не дожди не Лондона... Но наверное в Болгарии хуже.
Тебе сейчас нельзя покидать Англию. И это прекрасно. Значит ты не окажешься в Болгарии! Этому можно порадоваться. В Англии хорошо. Ты любишь Англию? А Лондон? А какое место больше всего и почему? А дождь в Лондоне?
Драко, а ты любишь осень? Когда листья кружатся, кружатся, когда дождь, когда небо такое. Когда деревья — это уже не деревья. Ты понимаешь о чем я? Любишь такую осень?
Когда промокаешь и не болеешь. Когда мерзнешь под пронизывающим ветром, а потом в тепло?
Любишь?
Это хорошо все что ты мне рассказал про своих друзей, Драко, и как они поживают. Хорошо, что у них вроде все хорошо. Насколько может быть хорошо. Что они продолжают жить. Не смотря ни на что. А многим сейчас тяжело. Но это очень тяжело находится вдали от них, наверное. Непривычно. И тяжело. Мне очень. Но вот я, например, завтра еду в Хогвартс и увижусь со многими. Правда я еще не знаю с кем точно. Кто-то вернется, кто-то нет. Кого-то уже нет… Драко, я слышала твой друг погиб 2 мая в Хогвартсе? Крэбб. Винсент Крэбб. Ты можешь ничего не отвечать. Но я хочу тебе сказать. Я не знаю что хочу тебе сказать. Но я рядом и помогу, если что. Потому что я понимаю тебя. И об этом лучше не молчать. Лучше говорить. Так легче. В любом случае — тяжело терять. Друга, родных, даже просто знакомых. Потому что это все переворачивает — они были, они есть. Их нету. Навсегда. Но они — те кто ушел, нас все равно не оставляют. Я хочу так думать не оглядываясь ни на кого и ни на что. И арка, виденная мною в Министерстве и то что я видела, то что слышала и чувствовала, дает мне эту надежду, основанную на чем-то. Потому что я не знаю как жить в мире, где была моя мама, мои друзья и все те кого я знала, а теперь нет. И не будет никогда. Куда это все делось? Во что тогда верить?
Это значит все зря, что мы живем. А это не так. Я это чувствую. Хочу чувствовать…
Но возможно я ошибаюсь. И мы просто живем. И это тоже ничего.
И поэтому мне очень жаль, что не увижу тебя в Хогвартсе. Но раз ты говоришь, что в Дурмстранге тебе будет лучше, я тебе верю, значит так для тебя и будет лучше. Я счастлива, когда у тебя все хорошо. А это же хорошо, верно? Все счастливы.
Но я все равно хотела бы тебя увидеть. Поэтому жаль, что не приедешь. И удачи на экзаменах! Тритоны — это серьезно… Хотя, знаешь, экспедиция на крайний Север куда серьезнее. И расскажешь как в Дурмстранге? Какие у них там порядки. Какой Большой зал. Какие люди… Когда туда поедешь? Скоро же совсем. Ноябрь. Напиши мне. Очень интересно.
А еще будет грустно в Хогвартсе. Грустно ходить по местам которых нет. Знаешь такие места, Драко?
Это места которые были, а теперь их нет.
И я буду грустить. Возможно даже сильно расстроюсь. Не увидев любимого уголка, или что у славного вепря с такой милой бородавкой на носу, больше носа нету… Это страшно даже.
Но дело и не в этих статуях и уголках. Ты понимаешь о чем я, Драко? Думаю, да. Мне кажется тебе и поэтому тоже не хочется ехать.
А Гермиона обязательно выйдет замуж. И почему ты считаешь это плохо? Дети это хорошо… Гермиона умная и славная. Думаю ей и твои подвалы понравятся и тебе не будет от этого ужасно, как говоришь. Почему это плохо? Родовая магия это так интересно. Мне нравилось то, что ты рассказал. Думаю и Гермионе не меньше. Тем более, что она поймет куда больше чем я, ведь она такая умная!
А Патронус… Очень жаль, что ты не хочешь его больше вызывать. Но почему так? Это же так прекрасно… Тебе обязательно надо попробовать. Только найти учителя получше.(Луна осеклась на это месте)
У тебя же ведь, наверное, очень красивый Патронус, Драко. Все Патронусы красивые. А когда Патронус друга, он куда красивее, верно? Поэтому надо обязательно попробовать. В любом случае. Даже если не получится. А потом получится. Все равно получится. Я это просто знаю.
Не так давно, может неделю назад. Было пасмурно. Сидела у стены дома в сентябре, наблюдала за небом. Темно-серое небо. И бежало оно, бежало, открывая просветы света время от времени, знаешь так бывает? Дул ветер такой, пронизывающий. Холодный немного. Как ты бываешь… Но мне от этого не холодно.
И так вот. И пролетела по этому небу, по этому ветру птица какая-то большая, я не знаю точно как она называется, но из благородных я думаю… И я подумала о тебе. Вот как увидела, сразу и подумала.
Мне кажется твой Патронус мог бы быть птицей… Как возможный вариант. А ты как считаешь? Какой у тебя мог бы быть Патронус? А еще бывает Патронус бывает похож на того кого любишь. Но я не знаю так ли это… И не всегда тот, кого любишь должен быть совсем-совсем похож на тебя, в этом и прелесть. Или нет? А ты кого-нибудь любишь, Драко? О, я совсем не любопытничаю. Просто мне интересно твое мнение про одинаковых Патронусов… Только это, да. Я совсем не любопытничаю. И ты как всегда можешь не отвечать. Я разрешаю. Но мне любопытно. Потому что всегда интересно, что думают друзья.
А может тебе прислать лист с дерева? На случай, если ты не захочешь читать письмо, а лист порадует. Они же такие красивые. Они и летом красивые, они совершенные, а осенью… Они по-другому совершенные. И поэтому не могут не радовать. У меня красивый клен растет перед окном. Очень красивый. И иногда листья падают мне в окно прямо на стол. Это так приятно, как будто сама осень делает мне подарки. И лист осины. Вот сейчас на столе. И я не знаю откуда, вроде не растет близко осины… Так странно. И так приятно! Надо тебе его прислать.
Ох, надо было тебя спросить об этом в начале письма. А так и не знаю, что делать. Присылать или нет. Вдруг тебе не понравится. А я хочу чтобы понравилось. Но лист засохнет немного, а нужен ли тебе мусор… Я не… Боюсь тебе не очень понравится мусор.
А Гарри, кстати не погубит его героизм, я считаю. Он только всех спасет. Ну, это уже на закономерности… Тебе так не кажется, Драко?
И почему ты не хочешь отправлять своего сына в Хогвартс? Мне, кажется, все не так плохо как ты считаешь, ему наоборот там будет лучше. Он будет дома. Как мы все. Хогвартс — это наш дом. Ты так не считаешь? А Дурмстранг… Это все-такие чужое место. Где вырастешь другим немного. С другими людьми. А может ты и прав. Да. Наверное ты прав. То что не есть домом для нас, по какой-то причине, не может стать полноценным домом наших детей. Но я бы отправила своих детей в Хогвартс. Мне, кажется, ты не прав, что там заправляет Гриффиндор. В чем-то может прав, а в этом не очень. Я так не думаю. Это им не удастся даже.
А почему ты считаешь, что у тебя будет сын? И я опять же не любопытничаю. Ты можешь совсем не отвечать. Я разрешаю. Просто не слушай и не читай мои глупости. Я наверное совсем не умею писать письма. И поэтому пишу все что в голову приходит. А туда не всегда верное приходит.
А что погубит меня? Мне так стало интересно, Драко, ты не представляешь. Я как-то пыталась составить такой список, мне почему-то захотелось. Ты можешь мне написать все предполагаемые тобой варианты и почему? Это очень интересно. Я буду благодарна.
Ты сидел со мной в подвале, Драко. И ты тоже не мог уйти. Не из подвала, нет. А я могла. Меня ничто не держало. Хотя нет, держало все-таки. Но я ушла. Прости. Но опять же. Это я так. Мое мнение. Оно ничего не значит. Ты же помнишь кто я? Полоумная Лавгуд. А значит я могу говорить иногда больше других. И можно меня не слушать.
И тебе не было плохо, конечно. Я вовсе так не думаю. И вовсе не жалею тебя. Но ты был не очень счастлив, правда же... Разве может кто-то быть по-настоящему счастлив, когда война… Наверное может… Не так. Не мы.
Я не приеду в гости, раз ты этого не хочешь. Это немножко грустно, но я понимаю. А по родственникам может и соскучилась. Не очень с ним знакома просто, поэтому не уверенна…
А нарглам и так хорошо. По ним не надо скучать. Они ни по кому не скучают, только по себе. Очень ветреные существа эти нарглы, имей ввиду, Драко. К ним нельзя привязываться. Только подумаешь подружился — а они раз — и украдут твои носки… Но они добрые. И они существуют. Просто им, наверное, не нравятся твои носки и у тебя не было возможности узнать их поближе. А может у тебя домовики стойко от них защищают…
Вот поэтому и не знаешь о них. Все просто, да.
И что значит дом нормальных волшебников? Я не очень поняла и мне интересно, что входит в твое понятие этого понятия.
Я могу рассказать свое. Это когда — везде волшебство, волшебство и семья. Когда тебя любят. Где спокойно. Где хорошо. Куда хочется возвращаться. Но это же не только дом волшебников?..
И спасибо тебе за гребешок, Драко! Это мой любимый. Я очень рада, что ты его нашел. И прислал мне. Почему в воровстве, Драко? Я такого никогда не скажу. Ты мог его и себе оставить, я была бы только рада. Хочешь я тебе пришлю его обратно?
(Уже давно ночь, а Луна все пишет, редактирует, правит, дополняет. И немного дрожит, когда отправляет на рассвете ближе. И от утреннего холода, от которого всегда немного бросает в мелкую дрожь. И от чего-то еще. Может потому что она слишком много написала и теперь боится не получить никакого ответа? А ей все-таки очень хочется получить его. Потому что она любопытствует все-таки. И ей хочется знать как у Драко дела. Что он просто есть где-то. Потому что если кого-то нету — это значит мира нету. И поэтому важно найти какое-то подтверждение присутствия. И мира и человека. Даже может в немножко заклятом на молчание или на не написании письме.
Или что-то не то написала, хотя так этого боялась и старалась написать то? Слишком много правды? Слишком много лезла в душу. А Малфои этого не любят... Никто не любит. «Он убьет меня. Точно убьет. Но я все равно отправлю. Потому что мне нечего терять.»)
Может ты написал, чтобы поговорить со мной? Луна." И все-таки вложенный кленовый и осиновый лист.
И еще гребешок.
* * *
Письмо Лавгуд пришло как нельзя кстати — если можно сказать такое об этом сумбурном, чересчур личном, совершенно безумном и дурацком, как по прочтению решил Драко, письме.
Ему было скучно, простуда не отступала, превратившись в пневмонию, и он уже совсем было пожалел о своей внезапной переписке, поняв и приняв тот факт, что Лавгуд осознала его сарказм и его намеки не писать ему больше, и решила вдруг удовлетворить его капризы, когда сова принесла ему пухлый конверт, из которого вывалились огромный свиток, исписаный знакомым уже почерком Лавгуд, какие-то листья, начинающие заворачиваться на краях, и злополучный гребешок.
Драко ошеломленно уставился на все это присланное, разлетевшееся по молочно-белому одеялу, а потом протянул руку и осторожно поднял кленовый лист, рассматривая его на просвет.
Эльф, появившийся с новой порцией лечебных зелий, убрал непрочитанное письмо в конверт, повинуясь приказу, и спрятал все в ящик стола. Драко отвернулся и уснул, уничтожив листья Инсендио, а гребешок пристроив на соседнюю подушку — не придумав, что с ним делать.
25 октября.
Прошло три недели. Он поправился и спустился на завтрак в столовую. Напряжение, висевшее между родителями, не выливалось в открытые форму до тех пор, пока Люциус, допивая кофе, не обратился к наследнику с вопросом, что тот думает о мисс Джиневре Уизли. Драко поднял непонимающие глаза от тоста, который крошил без аппетита, но тут резкий скрежет с явным неудовольствием отодвигаемого стула Нарциссы привлек внимание обоих Малфоев-мужчин.
— Я хотела бы поговорить с тобой, дорогой, немедленно и наедине, — в голосе миссис Малфой слышалась сталь. Люциус прищурил глаза, но согласно кивнул и встал из-за стола. Драко поднялся автоматически, когда мать встала, и снова осел на свое место, когда родители вышли.
Когда через несколько минут из библиотеки донеслись громкие крики обоих родителей, забывших о Заклятьи Заглушения из-за редкой практики в нем, Драко поморщился и пошел к себе.
— Люциус! Мальчик должен сам решить, что ему нужно!... Ты еще грязнокровку ему в постель подложи!...
— Породниться с победителями — самое умное, что мы можем сделать. А Уизли хотя бы чистокровная!...
— Он достаточно сделал по твоей указке! Я больше не позволю тебе портить ему жизнь!...
Самое время, прочитать письмо Лавгуд — если день выдался совершенно абсурдным, его уже ничто не испортит, — думает Драко, поднимаясь в комнату и бросаясь к столу...
"Здравствуй, Лавгуд. Твое безумие прогрессирует, ты знаешь об этом? И, кажется, оно заразно и передается через пергамент. Иначе я ничем не могу объяснить то, что пишу тебе — снова. Хотя и могу не писать. Ничего не понимаю уже, Лавгуд. Проклятый Поттер, проклятая война.
Я не грущу. Просто сейчас твое письмо очень кстати. Я мало с кем веду переписку сейчас. Как-то не до того всем, кроме тебя. А впрочем, что же тут удивительного, да?
Я уже поправился, спасибо за беспокойство, Лавгуд, хотя, видимо, размягчение мозга я заработал. Мне только что показалось, что отец хочет... Нет, это слишком абсурдное предположение даже чтобы поделиться им с тобой, Лавгуд. Доказательства, что ты умеешь писать... Лавгуд, ну нельзя же воспринимать все так буквально. Впрочем, это точно у меня с головой что-то не так, раз я вообще начинаю объяснять тебе какие-то очевидные вещи. Это же ты — девочка, у которой были самые нелепые украшения в школе.
(Тут-то бы и самое время написать, что Драко хочет прекратить эту переписку, но он почему-то смотрит за окно, где желтеет парк, прикусывает перо как в детстве, а через минуту убористые буквы вноыь покрывают пергамент.)
Мерлин, Лавгуд. Я устрашен! Прошу, никогда больше не пытайся пародировать мое чувство юмора. То, что у тебя выходит — это похуже люпинского боггарта. Вообще-то, получив от тебя пустой пергамент я бы не сильно удивился и вряд ли как-то отметил это вслух. Ты преувеличиваешь степень моего одиночества: я еще не говорю сам с собой. И мне действительно не нужна твоя помощь. И чтобы ты меня радовала, мне тоже не нужно. К тому же, у тебя это совсем-совсем не получается.
Болгария... Да дело в том, что я много летаю последнее время. Учу эти проклятые ТРИТОНы и летаю, чтобы развееться. Пытаюсь разучить Финт Вронского, вот и пришла в голову эта Болгария... Да зачем я тебе это рассказываю. Вспоминая твои комментарии квиддича, ты не отличишь Финт Вронского от хагридовского зада. Дракклы знают, что ко мне прицепилась эта Болгария. И я там никогда не был. Там холодно, как считает мама. И скучно, как считает отец. Так что ничем не могу помочь тебе в твоем интересе. Попробуй обратиться к Грейнджер. Если верить Пророку, у нее имеется болгарский дружок — Крам.
Осень я ненавижу. Равно как и зиму. И весну. Особенно в этой отвратительной стране. Лавгуд, сколько я себя помню, каждое лето до шестого курса мы ездили во Францию. Вот Францию я люблю. И Бельгию тоже. Там красиво и почти нет магглорожденных волшебников. Впрочем, это ты вряд ли оценишь, ты же дружишь с Грейнджер. Почему, Лавгуд? Хотя обсуждать Грейнджер с тобой не интересно, другое дело — дружбу.
Разве дружба должна быть такой? Да и вообще, разве дружба существует?
Конечно, нет. Бывает только взаимовыгодное сотрудничество, Лавгуд. Жаль, что сотрудничество с Малфоями никому теперь не выгодно. Панси мне не писала с июля и я тоже не буду писать ей. Да это и понятно. Было бы куда странее, если бы мы продолжали переписываться. Кажется, Блетчли уже давно живут во Франции и никогда не были сторонниками режима Того-Кого-Нельзя-Называть. Думаю, вскоре объявят о помолвке.
А вот Гойл пишет письма постоянно. Только не отправляет их. Он пишет Крэббу. Может быть, и я когда нибудь напишу. Когда окончательно сойду с ума от общения с тобой, Лавгуд.
Нет, думаю, рассказывать тебе про Дурмстранг я не буду. Это просто школа. Такая же, как и Хогвартс. Ничего интересного. Мне вообще будет не до переписки с тобой (Мерлин, я уже говорю о переписке!), когда я буду там.
Понятия не имею, какой у меня Патронус. И нет желания узнавать это. Единственное, чего я хочу — это сдать ТРИТОНы, не завалив Трансфигурацию. И никакого Хогвартса. Я и так провел в нем слишком много времени. И это не имеет никакого отношения к воспоминаниям, Лавгуд. Камни — это просто камни. Безвкусное архитеркурное сооружение — вот что такое Хогвартс. Дом — это совсем другое. Видимо, ты тоже не имеешь понятия о том, что такое нормальный дом.
Дом — это то, что ты готов никогда не покидать. То, что готов защищать ценою собственной жизни.
Вот пишу тебе это и понимаю, что у меня нет дома. Как-то нелепо прозвучало это, правда? Если бы я мог, я уехал бы во Францию хоть сегодня. И никогда бы не вернулся. Паркинсон не пишет мне с июля, но, кажется, я писал тебе об этом? Нет сил и желания перечитывать. Меня совершенно не волнует, почему она мне не пишет. Я ей не пишу тоже.
У меня будет сын, разумеется. Малфоям нужен наследник. И у Малфоев всегда рождается наследник. Что-то вроде древней родовой магии. Как и то, что рождается один ребенок. Земля и собственность не должны делиться, поэтому нескольких наследников быть не должно. У всех чистокровных семейств с древней историей те же правила. Майорат должен передаваться от отца к сыну без изменений. То есть, я могу присоединить к владениям Малфоев еще и земли своей жены, но майорат неотчуждаем и является ядром состояния рода. Странно, что мне приходится тебе это объяснять, ты же из чистокровного семейства. Впрочем, кажется, вы предатели крови, так что, наверно, ты не имеешь об этом ни малейшего понятия, как и Уизли. Хотя Уизли точно не о чем беспокоится. Они могут плодить сколь угодно детей, ведь делить все равно нечего.
Тебя погубит, Лавгуд, твоя дурацкая наивность. Зачем ты пишешь мне? Зачем ты выступила на суде? Зачем сказала, что не счиатешь, будто мы хотели по-настоящему навредить тебе? Что бы ты не говорила, но ты сидела в подземельи. И не могла выходить. Ты позабыла тетку Беллатрису? Это так раздражает меня, Лавгуд. Наверно, если бы Белла дожила до суда, ты бы оправдывала и ее. Ты должна была быть в Гриффиндоре, Лавгуд, вместе с Героем Британии и ее территориальных вод. И раз мы все равно обсуждаем это, за что ты просишь прощения? Почему не хотела сбежать? Если это то, о чем я подумал, то ты все же действительно чокнутая. Мне не нужна была твоя помощь, как не нужна и сейчас.
Мои носки в порядке. Не могу поверить, что написал эту фразу.
И еще. Я никого не люблю, Лавгуд. Это глупость — вся эта розовая водица. Оставь ее таким как Браун или Дамблдор. Старый маразматик совсем выжил из ума к концу жизни.
Д. М.
Не присылай мне больше мусор. У моего эльфа случился припадок, когда он нашел листву на моей кровати. И оставь у себя свой проклятый гребень — это твоя вещь и он мне не нужен. Я чувствую себя совершенно глупо, когда вынужден послать его тебе второй раз.
И не приезжай в гости. Дело не в том, чего я хочу или не хочу, но кто-то же должен возвращать тебя из эмпирий? Во-первых, мы совершенно не готовы сейчас принимать гостей, а во-вторых, у нас и так слишком часты эти самые незванные гости.
Чуть не забыл. Скажи мне, Лавгуд, а наш Мальчик-Который-Снова-Выжил собирается обручаться со своей рыжей? Или Пророк в очередной раз раздул из мухи слона? "
Малфой ставит жирную точку в вопросительном знаке, небрежно проводит над пергаментом палочкой, шепча Высущивающее заклинание и не перечитывая сворачивает пергамент в трубочку. Запечатывает письмо личной печатью — он уже совершеннолетний, молодой сэр Малфой — и привязывает к лапе принесенной эльфом совы. Когда сова улетает, он выкручивает эльфу ухо и велит дословно передать отцу, что ни на ком по фамилии Уизли он не женится.
Люциус врывается в комнату сына ровно через три минуты после отправки гонца и между Малфоями происходит неприятный разговор, по итогам которого Драко получает отсрочку в полгода и возможность выбрать самому чистокровную жену. Мир восстановлен.
* * *
И не важно. Совсем не важно. Луна сидела в факультетской гостиной прямо с ногами в старом-престаром, потёртом, синем, замшевом кресле, в самом дальнем затененном углу, и невидящим взором смотрела поверх суетящихся и живущих сокурсников. Более невидящим чем всегда. Более… Намного более. Кто-то мог бы сказать что Лавгуд сейчас здесь не сидела, она почти исчезла, ее не было, ее не замечали. А кто замечал смотрел несколько минут, думал, что на Лавгуд заклятие оцепенения, не особо этому удивлялся и шел дальше по своим делам.
Очень важно. Придя к какому-то решению, или обдумав какие-то мысли, Лавгуд неожиданно вскочила, напугала первокурсника уютно сидящего рядом с ней и выронившего книгу по которой делал домашнее задание. А Лавгуд Луна тем временем забежала к себе в спальню, схватила какой-то конверт и умчалась с ним в свое тайное место, оставив на прикроватной тумбочке только какой-то гребешок.
Ну, может и не в одной ей известное место, но там обычно никого не было. За библиотекой был такой славный ход. А за ходом, такое славное низкое окошко, перед которым всегда можно придвинуть старый стул и положив руки на подоконник сидеть и смотреть на озеро, на лес, на небо. На все. А можно и домашнее задание делать. Но это скучно. А вот почитать это отлично. Так приятно оторваться от книги и с улыбкой, или грустно, или задумчиво посмотреть в это зарешетчатое окошечко, не известно зачем в этом никуда не ведущем, а идущем кругом, вокруг библиотеки ходом. Или просто посидеть, когда грустно, прямо на подоконнике перед окошком, достаточно широком, чтобы удобно уместилась маленькая Луна.
А можно и письмо написать. Да, именно здесь, где никого нету и никто не отвлечет. Письмо Драко Малфою. Думала ли Луна, что будет писать письма кому-нибудь кроме отца и редко-редко тетушке из Франции? А что Драко Малфою и того не думала. Ему хотелось отвечать. Ему нельзя было не отвечать. Даже если было тяжело. Впервые столкнувшись с тем, что не всегда словами выразишь то, что действительно думаешь, хочешь сказать. Но Луна попробует. Уже попробовала и не очень похоже получилось. Она будет еще больше старться. Даже если ничего не выйдет.
28 октября 1998; около 18:00 вечера.
«Милый Драко. Я так рада получить твое письмо. Я приветствую тебя, хоть ты может и не будешь этому так рад.
Я очень рада, что ты поправился.
И я больше не буду доказывать, что умею писать, я просто буду писать тебе.
Твои слова, что я не могу тебя радовать, что у меня это совсем-совсем не получается, очень меня расстроили. Мне стало очень грустно.
Но ты, конечно, совершенно прав, переписка со мной, наверное, тебе не очень интересна и ты отвечаешь из вежливости… И все же, даже, если я тебя не радую, немножко можешь отвлечься и написать, может это принесет какую-то пользу. Я буду тебе писать, пока ты этого хочешь. Пока отвечаешь, и находишь что отвечать, раз тем более пока больше не ведешь ни с кем переписку. И это же так волшебно — протянуть слова из разных миров, городов, мест. Нам всегда будет что сказать друг другу. Я же странная Лавгуд — мне вообще можно говорить что угодно, ты понимаешь? Ничто не сочту странным, плохим или неправильным. Так что ты можешь спокойно поделится тем, что хочет твой отец.
И до тебя есть всем дело, просто… иногда сложно написать, но не сомневайся, до тебя есть всем дело. И даже не только мне. А почему ты считаешь, что это не удивительно, что мне есть дело?
И я рада что ты не грустишь, и что тебе не нужна моя помощь. Ты очень сильный человек, Драко, я знаю, что тебе не нужна помощь.
И не думаю, что у тебя размягчение мозга. Я знаю его признаки. Ты бы прислал письмо с мольбой о том, что если я тебе не пришлю кушистых клобкопухов ты покончишь с собой… Или…что если Земля не перестанет вертеться вокруг Солнца, а не наоборот, ты тоже покончишь собой. Или просто, в более мягкой стадии — скажешь, что женишься на мне завтра же, потому что у моего отца была замечательная редакция «Придиры» и ты всегда мечтал быть его Главным редактором…
Ну, то есть ты понимаешь. Всякие абсурдные вещи, которые никогда тебе не придут в голову, вот что значит размягчение мозга, что будет означать, что мозгошмыги добрались до тебя. Вместе со шмыгомозгами и нарглами (кстати я очень рада, что твои носки в порядке, даже завидую немного, мои все уже пойти стащили, но не об этом речь…), так что с тобой все в полном порядке!
И спасибо, что помнишь какие у меня были украшения в школе, это приятный комплимент и неожиданный. Мне редко делают комплименты.
Я не буду больше пародировать твое чувство юмора. (Тут Луна позволила себе первый раз улыбнутся, до этого сидя с очень серьезным выражением лица, которое, наверняка, повеселило бы Драко куда больше ее письма.) У тебя оно очень хорошее, у меня совсем не получается, я буду стараться по-своему шутить. Вдруг получится.
Болгария… А давай там побываем вместе? Не думаю что там слишком скучно и слишком холодно. Совам может не очень хорошо, а нам будет неплохо.
Квиддич. Да, ты как всегда совершенно прав, Драко. Я ужасно в нем разбираюсь, но это не означает, что мне не нравится. Я хожу на каждый матч и смотрю с интересом, на Чемпионате мира тоже была с отцом, так радостно было, просто не всегда внимательно смотрю… А что такое Финт Вронского знаю даже немножко. И поэтому удачи тебе с ним.
Это здорово, что ты летаешь. Это красиво и приятно. И мысли по-другому идут, о чем ты думаешь, когда летаешь?
А как продвигаются твои ТРИТОНы? Я тебе желаю большой удачи и знаний! Ты такой умный, ты все сдашь хорошо. Я просто в это верю, потому что знаю.
Почему ты не любишь Англию? Она прекрасна. Но думаю тебе не нужно это объяснять, просто по какой-то причине так сказал. И что не любишь ни одно из времени года, кроме лета тоже… Я тебе на этот счет не верю и поэтому не буду ничего говорить в переубеждение, потому что опять же знаю — ты любишь эти времена и эту Англию. Просто мне так кажется.
А вот что можешь любить Францию больше — это поверю. Там очень красиво и очень хорошо. Но по-другому. Там я была. И скучала по дому.
Дома… Ты прав, когда говоришь, что дом — это просто груда камней. Что дом — это то откуда не хочется уходить и за что умрешь. Тогда у меня есть два дома — Дом и Хогвартс. Но вот… Тебе не кажется, что для нас дома, это опять же не груда камней или дерева, а люди, которые его населяют? Семья. Ведь так глупо умирать ради груды камней, когда все кого любишь в другом месте…
Я действительно дружу с Гермионой Грейнджер и не вижу в этом ничего достойного осуждения. Даже наоборот. Она настоящий друг, она умница, неужели ты этого не замечал? Ради нее можно умереть. И совсем не важно какой она крови. Она волшебница. Самая настоящая. И была бы ей, даже если бы не умела произнести ни одного заклинания. Но я совсем с тобой не спорю. Просто ты ее не знаешь так хорошо как я, вот и говоришь не очень добро о ней, и о магглорожденных тоже. Они просто люди. Может даже счастливее нас.
Так счастливо стало, что ты хочешь со мной говорить и что-то обсуждать и даже думаешь о чем, спасибо. Дружба. Дружба может быть любой. И да, дружба это сотрудничество. Но в ней есть любовь. Это значит, что когда ты знаешь, что у человека ничего нету, он никто, а ты все равно его любишь. Или наоборот — у него есть все, ему нет дела до тебя, а ты все равно любишь этого человека. Но это сложно. Я не умею любить тех, кому совсем нет до меня дела. Я их забываю и теряюсь… Это плохо, наверное. Но чувствуя, что ты нужен именно для взаимовыгодного сотрудничества, а не ради любви и простого быть рядом, тяжело быть тем другом настоящим, не получая этого желания в ответ. А надо бы стараться, все-таки. Ведь можно ошибиться, что о тебе думает человек. На самом деле я не очень знаю, что такое дружба, Драко. У меня было мало друзей, потому что жила одна с отцом и нам этого хватало. Наверное. А потом появилось столько сразу людей, которых я полюбила, наверное, это и есть дружба. Даже если нам не до того, не до друг друга, мы все равно помним все. И живем благодаря этому.
Я вот хочу сотрудничать с Малфоями, что ни вкладывай в это понятие. Я могу вкладывать свое, а ты свое, главное не это. Будем сотрудничать?
Не важно, что вы не пишете друг другу. Ты же помнишь о ней. А она о тебе. Это и есть дружба. Даже, если понимаешь, или не можешь больше дальше общаться как раньше, и не общаешься, помнишь. Все помнишь. И ценишь. Ведь у всех нас были друзья в детстве с которыми мы немножко играли, совсем немножко общались, даже может не помним их имен. Но помним. И это тоже дружба. Тоже любовь. И это не розовая водица как говоришь. Розовая водица — это марганцовка. А любовь… Она может и проходит. Та, пока с человеком тепло, пока ты хочешь его радовать и иди за ним, это она. И разная бывает. Бывает и любовь к деньгам. Но это грустная любовь. Она не вечна. Ее не возьмешь никуда. Ей не согреешься. В один прекрасный день она убьет. И оставит только привязанность. Зависимость. В плохом смысле слова. А в хорошем — это Любовь. Когда думаешь хорошо, прощаешь, живешь.
И об этом не очень умею рассуждать, и ты можешь разнести мои суждения в пух и прах и нарглам отдать, мне интересно, все что ты думаешь. Потому что я чувствую правду в твоих словах. Настоящее.
...Гойла мне очень жалко. Может мне написать ему? Может ему нужна моя помощь? Тебе мы решили она не нужна, мы просто пишем в радость друг другу всякие слова и предложения, а вдруг ему нужна именно помощь. Мне кажется есть ему что сказать. А со мной ты никогда не сойдешь с ума, Драко. Мы все уже давно сошли с ума… Ведь это мир такой! Никогда не знаешь, что верно, что ложно, а это ли не первый признак сумасшествия?
Расскажи мне про Дурмстранг. Это интересно.
И ты не завалишь Трансфигурацию, ты такой молодец. И Патронус… Очень жаль, конечно, что ты не хочешь его пробовать вызывать. Но если вдруг, когда-нибудь. Скажи мне.
Грустно, что у тебя нету дома. Очень грустно. Но это придет, он будет, это я тоже знаю. Не будет иначе. Ты будешь счастлив.
И Панси напишет тебе. Когда-нибудь. Вы по-любому связаны. Ведь, как я говорила выше — это дружба, это любовь и именно одновременно. Когда и далеко, и даже не очень часто думаешь, а все равно думаешь — это не сотрешь так просто.
А вот почему ты ей не пишешь? Напиши. Хотя бы пару строк. И станет так легче. Просто пара слов. И вам обоим будет легче. И чувство счастья будет. Ведь когда есть хоть какая-то недосказанность в полном неведении и необщении, это так тяжело всем. Как грозовая туча, не желающая пройти. Так пусть пройдет дождь. Будет больно. Но потом небо просветлеет и на душе будет так же, как на воздухе после грозы.
Спасибо, что рассказал про наследника, хотя это и немножко смутило меня. Потому что не поняла. Неужели никакой девочки или двух мальчиков, или и тех и других? Совсем-совсем?
А делить лучше не дома, а любовь… А ее никогда не измеришь и не сделаешь недвижимым имуществом. Но я все же поняла. Один ребенок, сын. И все ему.
Может у меня все так же, просто не было возможности узнать. Всегда хотела брата или сестру… Может я и не очень правильная чистокровная раз хотела.
Но одна. Значит может и тут родовая магия действует. Немного жестокая родовая магия.
А у Уизли хороший дом. Я была, мне очень понравилось. У них там счастье. А почему ты их так не любишь?
Меня погубит наивность? Очень возможно, Драко, очень возможно. Но я все равно умру. Так почему же не думать о людях хорошее и любить их когда чувствуешь это? Доверять. И пусть тебя обманут, ты будешь знать, что верил, что хорошо было, а значит правильно. Но прошло. И это грустно. Но это лучше, чем не доверять никому. Это тяжело. И ни к чему не ведет. Закрывает все. А мы все равно умрем. Но будем вместе пока живы, это же хорошо, вот поэтому нужно доверие. Что бы идти рядом, а уже на пороге узнать, чего стоила ваша вера. И будете ли вы вместе и далее. (Луна загрустила, задумалась и снова улыбнулась.)
Я пишу тебе потому что мне нравится. И не думай, что пишу жалея. Пишу, потому что нравится слушать, что ты думаешь, нравится рассуждать на эти темы, пусть нелепо и слабо, а все же. Потому что ты хороший человек. Потому что я понимаю тебя, даже когда себя понимаю меньше. Потому что тебе пишешь то, что не доверишь другим. Я тебе доверяю. Поэтому пишу.
Вы не хотели навредить мне. Неужели ты хотел навредить мне? Я не верю в это. Поэтому и сказала что думала на суде. Правду сказала, а вот Беллатриса… Ее я помню. Она тоже не хотела навредить мне. Ей было все равно. Она просто шла по какой-то своей дороге, и ей не суть важно было кто и как встанет на этом пути. У нее была своя любовь. Видеть страдания. А речь шла не о ней. О вас. О твоей семье, Драко. Вы были вместе и должны были остаться вместе, я так чувствовала и так чувствую, поэтому выступила, поэтому так уважаю тебя еще больше.
И я не была бы в Гриффиндоре. Я бы всегда хотела быть на Рейвенкло, как моя мама.
Я прошу прощения за то, что тебе может и не нужна была моя помощь в подземельях. Поверь, я тоже это понимаю. Но это не значит, что я должна чувствовать себя хорошо оставив тебя одного там. Никто не должен быть один, я это точно знаю. Когда ты один — ты потерян, никому не надо быть одному. Без того человека с которым обсудишь все, даже не рассказывая много.
Я не буду присылать тебе больше листву. Тем более она скоро кончится. А снег точно не пришлешь. Если только заклясть его… Спасибо за гребень, жаль он тебе не понравился. И он совершенно не проклят, как ты решил, будь уверен, он очень даже хороший и расчесывает хорошо и гладко. И совсем не важно что мой. Вполне себе волшебный гребень. Совсем никто не проклинал, я это точно знаю. Не чувствуй себя глупо. Это я виновата. Думала, может тебе понравится, ведь приятно взять какую-то вещь, зная что она прибыла откуда-то издалека, вместе с рядом слов на пергаменте. Я бы хотела подарить его тебе и знать, что у тебя.
Не приеду в гости. И никогда незванной. Это невежливо и нехорошо и вообще не тактично.
Пусть у тебя все будет хорошо. Очень плохо, когда дома те незваные гости, которым не рад. И вообще, когда там кто-то лишний.
И да. Если я тебя правильно поняла — Гарри Поттер, который действительно выжил, обручился на днях с милой и вполне себе рыжей Джинни Уизли. Я так счастлива за них. Меня пригласили на свадьбу. Это так приятно. Я уже была на свадьбе Невилла и Ханны. Они были такие красивые и счастливые, как будто и не было никакой войны.
Сейчас свадьбы грустные. Но это все равно счастье. Как и всегда, когда жизнь идет.
Надеюсь, у тебя все будет хорошо. Не болей, Драко. Летай. Сдай Трансфигурцию на отлично (и ты ее сдашь!) Расскажи мне про Дурмстранг. Про себя. Про все. Просто пиши мне.
И возвращай меня из эмпирий, мне это очень нравится и интересно.
Твоя сумасшедшая Луна.
P.S. И у тебя очень красивый почерк, Драко. Твое письмо красиво не только по прочтению, на него и на каждое слово просто так смотреть и улыбаться, мне это очень нравится."
За полночь. Луна не заметила как прошло время. Как зашло солнце. То есть заметила, ведь она постоянно смотрела в окно, но как-то удивилась увидев ночь, поставив последнюю точку. Теперь придется добираться тихо-тихо… Интересно что будет, если ее схватит Филч? Совсем не важно. И Луна еще некоторое время вычитывала письмо выкидывая из него опечатки и подправляя слова по правильней.
Это письмо она написала страннее, чем другие. Ей так показалось. Но она надеялась, что Драко немного понравится. Что он снова прокомментирует смешно все что она написала, она заулыбается и напишет еще куда более хорошее письмо. То есть, конечно, не смешно... А как-то, как это когда тебя комментируют так, вроде даже и критикуют, а ты улыбаешься наоборот? Написать. Ему. Чтобы понравилось, а не раздражало, чтобы помогло хоть и говорит иначе. И потому что скучает. Ей необходимо получать весточку, чтобы знать, что все в порядке. Ей необходимо отвечать на письмо, чтобы жить дальше. Это важно. Луна это точно поняла.
* * *
Малфой дружелюбно улыбается и даже смеется. Впрочем, над его шутками тоже смеются, похлопывают его по плечам, смешно коверкают имя... Дурмстранговцы, с которыми он жил этот месяц, не были против него предубеждены — и это было приятно. Пожалуй, он бы не выдержал косых взглядов и шепотков. Нет, конечно, было и то и другое, но в целом к нему нормально тут относились.
Он сегодня закончил сдавать свои экзамены и те, с кем он более-менее общался, устроили ему сюрприз — принесли целых три бутылки какого-то местного варианта виски. Ну, так казалось Малфою сначала — после первой бутылки он уже понял, это этот продукт куда страшнее Огденского или коньяка, который держал в доме Люциус.
Вообще, наверно, было весело. Малфой рассказывает в третий раз несмешной анекдот про аврора и Пожирателя, и спальня мальчиков сотрясается от громкого хохота. Затем слово берет высоченный румын и предлагает тост за Драко... Множество рук тянется к Малфою, множество стаканов бьются о его... Хор поздравлений...
Драко чокается со всеми, выкрикивает "Prozit!", как его научили, выпивает и разбивает стакан на счастье — тоже традиция. Тут же Репаро и Акцио — емкость возвращается в руки.
Парни, с которыми он живет — на год-два старше. Тоже выпускники, но Дурмстранг заканчивают в 19-20. Однако Драко достаточно комфортно — можно сказать, что неплохо. Так неплохо, что он почти забывает, что внутри у него — тонкое и безумно хрупкое стекло, которое может разбиться от одного-единственного слова, жеста... Такое хрупкое, что он боится поворачиваться. Боится резкого шума. Дружеского толчка.
Стаканы вновь наполнены и Малфой пьет вместе со всеми. Сегодня он сдал последний экзамен. Завтра рано утром — домой, в Англию. В Малфой-мэнор. Где расстроенная Нарцисса и обозленный на весь мир Люциус.
Где совсем пусто и слышны только голоса ссорящихся родителей.
Поэтому Драко раз за разом выпивает противное маслянистое пойло, отдающее сливами, и надеется, что завтра ему будет не жаль покидать Дурмстранг.
На столе — пергамент, на котором пара строк.
Малфой знает, что когда все уснут, он напишет Лавгуд: ее письмо в его учебнике Трансфигурации, с которым он практически не расставался, опасаясь за результат экзамена.
Наконец ребята успокаиваются и расходятся. Даже Войцек, который слывет главным заводилой, укладывается спать. Малфой закутывается в одеяло — в замке постоянно холодно — и садится за стол, пристраивая рядом бутылку с остатками выпивки. В голове притяно шумит, и ответ Лавгуд пишется сам собой.
25 ноября 1998
Здравствуй, Лавгуд.
Я сдал ЗОТИ, Историю Магии, Чары, Зелья, Древние Руны и Нумерологию на П. Кажется, комиссия, принимающая у меня экзамены, поставила бы мне высший балл, даже если бы я не справился и с боггартом или не сумел бы наколдовать Репаро. Видимо, Малфоев боятся. Проклятая Трансфигурация тоже поддалась мне — хотя еж подозрительно мурлыкал. Я хочу сказать, что все мои ТРИТОНы — на Превосходно! Выпей за меня, Лавгуд, потому что я выпил за себя основательно.
Мерлин, Лавгуд... Отвечать из вежливости... Merci, je suis flatté*... А, наверно, ты не говоришь по французски. Словом, мне очень льстит твое представление о моем воспитании, но даже я не мог бы столько времени быть с тобой вежливым. Я вообще не слишком вежлив. Особенно с тобой. Помнишь меня? Такой высокий симпатичный блондин с зеленым галстуком? Обзывал тебя Лунатичкой, украл на четвертом курсе твою сумку с учебниками и раскидал их на квиддичном поле и пугал в подземельях? Это я. А не тот, что ты себе напридумывала. Фестрала лысого я буду с тобой вежлив — мне это просто не нужно...
И я... Я веду с тобой переписку вовсе не потому, что больше никто мне не пишет. Просто я сам больше не хочу никому писать. У тебя не верные сведения.
И мне нечего тебе сказать — я твержу тебе об этом постоянно.
Мой отец хотел женить меня на Уизлетте. Ты можешь себе это представить? Рыжая леди Малфой? Кажется, Азкабан не пошел ему на пользу. Тетушка Белла немедленно пустила бы в него Аваду...
Я иногда так скучаю по ней... По Беллатрикс, а не по Аваде. Мне кажется, она была бы лучшей теткой в мире, если бы была рядом со мной в детстве. Мне жаль, что я познакомился с ней при таких обстоятельствах. Ну, я имею в виду, с уже прилично чокнувшейся... Мама приглашает к нам постоянно миссис Тонкс, а я просто не могу ее видеть — она удивительно похожа на Беллатрикс, но совсем другая. Это так странно и неприятно.
Интересно, все заключенные Азкабана сходят с ума? Полагаю, мне стоит еще раз поблагодарить тебя и послать с совой благодарность Поттеру — я не хотел бы распрощаться с рассудком в Азкабане. Надеюсь, когда я завтра проснусь, это желание меня покинет
Что-то я расписался...
Тебе просто до всего есть дело. Даже до меня. До моей семьи. До нарглов каких-то. Чтобы было тебе не быть такой любопытной на шестом курсе?
Не обращай внимания, я просто немного не в себе. Мы отмечали сдачу мной экзаменов, а Паркинсоны сегодня прислали приглашение на помолвку Пэнс и Майлза Блетчли.
Это так приятно. Я буквально умилился. Я был уверен, что моя невеста не вспомнит обо мне до рождения внука. Это был сарказм, Лавгуд.
Так что писать ей уже незачем — если только послать с совой благовидный отказ. Зловредная предательница забыла, видимо, что мы не можем выехать из Англии — Дурмстранг исключение. Даже в Болгарию с тобой я не могу отправиться. Не то, чтобы я хотел, конечно.
Гойл в Мунго, я не говорил? У него что-то с психикой. Пока ему не передают даже мои письма. Это очень печально. Я хотел бы, чтобы он знал, как я сожалею обо всем.
Лавгуд, я не писал, что если бы не твои мозгошмыги, ты была бы очень ничего? Ты нравилась Нотту на шестом курсе, помнишь, когда ты пошла с Поттером на рождественскую вечеринку в Слизнорту? Тед чуть было не подошел к тебе. И можешь это тоже считать комплиментом. Хотя это не комплимент. Неужели ты не знаешь, что такое настоящий комплимент?
Комплимент — это если бы я написал, что твои волосы как серебряные нити, а глаза — как прозрачные родники подо льдом. Что ты улыбаешься как...
Я не помню, как ты улыбаешься. Совсем. Хотя точно знаю, что ты улыбалась.
Помню только, как ты пила чай в подвале. И как показывала движения палочкой для вызова Патронуса. Я там вообще ни о чем не думал. И ни о чем я не думаю, когда летаю. Для того и летаю — чтобы не думать. Здесь, в Дурмстранге, не летал, но мне было, чем заняться, и так.
Да и не хочу я ничего с тобой обсуждать. Просто ты зачем-то ответила на то мое первое письмо, и я почему-то стал отвечать тебе, даже про эту дружбу. Ты совершенно, абсолютно, гриффиндорски глупа, что только подтверждает мою теорию о Гриффиндоре. Вот скажи мне, героические герои проводят с тобой время? Навещают тебя в Хогвартсе? Готов побиться об заклад, что нет. Люди — эгоисты, Лавгуд.
И если кто-то когда-то был уверен, что он на вершине мира и окружен друзьями, через минуту — он один и внизу. Мы, слизеринцы, очень хорошо это понимаем. Я — Драко Малфой — это чувствую.
Конечно, будем сотрудничать, Лавгуд. Чокнутая Лавгуд, единственная, кто хочет сотрудничать с Малфоями — это так смешно. Можно умереть со смеху. Так показательно.
Кажется, я заавадил бы тебя, если бы был рядом. Или ударил. И плевать мне, что девушек не бьют, поняла? Ударил и заавадил бы. А потом с чистой совестью сел бы в Азкабан.
Забудь это. Я написал невесть что. Вовсе не хочу я делать что-то такое.
Лучше расскажу про традиции чистокровных. Кто-то же должен. Можно, конечно, завести нескольких детей. Но зачем? Представляешь, какие проблемы начнутся с наследством? Сейчас младшие сыновья не уходят в монашеские ордена, не отказываются от своих прав, а тоже требуют свой кусок майората — ну куда это годится. Наследник должен быть один. Мои родители провели какой-то ритуал для этого — ну, чтобы мама больше не беременела. Это не жестокость. Это нормально. Правильно.
Какая же ты глупая, Лавгуд. Такая, что мне даже хочется объяснить тебе все это.
Чтобы тебя больше не обманывали. Или ты сама не обманывалась. Я вот, например, больше не хочу, чтобы меня обманывали. Меня достаточно обманывали. Я верил всему, что мне говорили, и больше не буду. Никогда. Надо было жениться на мерзкой Уизли. А еще лучше — на Грейнджер.
Не читай последние предложения. Их вообще не было. Обливиэйт!..
Я не люблю Уизли, потому что они нищие. Предатели крови. Да, именно так — нищие рыжие предатели крови и неудачники. Хотя — какая ирония — последнее теперь можно говорить и про Малфоев.
А мне хорошо одному. Мне вообще никто не нужен. Все врут. Врут и стремятся меня использовать.
Наверное, ты единственная, кто не может быть уличен в том, что что-то хочет от меня.
Или хочешь? Отвечай, Лавгуд.
Моргана, я, кажется, попросил тебя ответить?
По мне плачет Мунго, Лавгуд. Соседняя палата с Гойлом — это так иронично. Мама сможет встречаться там с миссис Гойл.
Пришли мне пушистых клобкопухов или я покончу с собой — завтра же, как вернусь в Малфой-мэнор.
Д.М.
P.S. И я не хочу быть редактором твоего дурацкого журнала. И жениться на тебе тоже не хочу, благодарю покорно. Если Паркинсон бросила меня, это не значит, что...
Ничего это не значит.
О Мерлин, это вообще ничего не значит.
Я даже не хотел жениться на Паркинсон. Кстати, за тобой же таскался Лонгботтом? Как случилось, что он променял тебя на эту пуффендуйку? Ты, конечно, странная, но она же с Пуффендуя... Бррр.
И расскажи мне о своей матери, Лавгуд.
P.P.S. Лучше бы это письмо до тебя не дошло.
Драко сворачивает пергамент и подходит к окну. Сова проворно подлетает к открывающемуся окну — сова не его, а школьная. Малфой протягивает ей на ладони печенье и морщится, когда сова захватывает кожу вместе с лакомством. Когда птица сыта, он привязывает письмо к ее лапе.
— Хогвартс, Шотландия. Луна Лавгуд, — негромко говорит он. А потом садится на подоконник и встречает рассвет, допивая бутылку.
* Благодарю, я польщен (фр.)
* * *
И Луна поняла, что она пропала. Пропала совсем. Больше пропала, чем когда полюбила рисовать, чем когда начала читать книги о магических существах и животных. Пропала совсем и полностью. Всеми своими мыслями, существом.
С какого момента это началось? С какого момента необходимость думать о Драко Малфое стала такой невыносимой? Невыносимо приятной?
Луна никогда не влюблялась, даже не представляла какого это — полюбить. То есть нет. Она влюблялась… В друзей, в падающий лист, кружащийся синхронно с хлопьями снега… В солнце. Ветер. Она их любила. Но она в них не нуждалась. Она не хотела быть рядом всегда. Не хотела нести свет одному только ветру. Или одному только другу. Всем да, но другой, не такой, не всегда…
Не понимала, с любопытством слушала, внимала, даже спрашивала что-то. Не понимала все равно. Как это? Когда девчонки говорят, говорят и только о нем, нем, нем… Как это? Луна не знала, не понимала, улыбалась и говорила, думала, что, наверное, с ее сердцем и мыслями, душой, более чем все не в порядке. Но она не страдала. Зачем влюбляться в того, кого потом посылаешь к носкам Мерлина и к более неприличным частям, которые воспитанным девушкам знать и произносить не следует?
Рыдать в подушку? Все наблюдения за соседками по комнате в течении обучения в Хогвартсе красноречиво сказали Луне — это не есть радостно. Это какая-то не такая любовь, как представляется. Не заботливая и не любящая… Она любит папу и знает что это. А это совсем не то. Неужели между девушками и юношами какая-то другая любовь? Но она помнила своих родителей, давно, в детстве, когда все было хорошо, то есть все были вместе, ведь и сейчас хорошо, но по-другому, а они были счастливы тогда втроем. Они любили ее, а она любила их. А больше всего на свете они любили друг друга и быть вместе. Это чувствовалось. И всегда жило в Луне. Она верила в это, потому что видела. Ее всегда любили, она просто не понимала как можно кого-то не любить, ненавидеть, презирать. Но и что можно любить кого-то чуточку больше. Большую чуточку больше. И совсем по-иному… Этого не понимала, не знала, не верила. И сейчас не понимает. Но так интересно же.
Неужели между мужчиной и женщиной какая-то не такая любовь? Не родственная? Не так заканчивающая и с самого начала не туда идущая… А как понять? Она так не хочет, как соседки по комнате. Не хочет терять голову ради того, кого не любит, не полюбит и не будет любить в будущем. Любить — это же не шептаться и хихикать, не ревновать к картине в коридоре, на которую «объект» засмотрелся, не обсуждать с подружками, не желать поцеловать… Или да? А на счет последнего Луна тем более не знала. Но тоже слушала с любопытством. Хм… Что заставляет людей совершать такие поступки и насколько спонтанно? Ну ладно, это слишком сложно пока…
А что же такое любовь, как поняла ее наивная Луна? Нет. Начнем исследование сначала — влюбленность. Когда дыхание перехватывает, когда любишь и понимаешь это так ясно, так четко. И не хочешь думать об этом. Это странно. Плохо. Не плохо. Одновременно. Что за напасть. Но если это свет…
Так вот. Луна всего этого не знала, не подозревала. И вот. Оно обрушилось. Она кое-что поняла. Не будем списывать на влюбленность, на любовь и прочее скучное, банальное и прочее. И все же. Человек. Которого она совсем не знала. Видела мельком пару раз. Слышала пару раз не больше. Стал самым дорогим и важным. Его почерк, важным, нужным, знакомым, родным. Его слова, греют, ты их узнаешь, даже когда они обращены не совсем к тебе, а как-то вскользь. Потому что они его. И ты вспоминаешь что-то из прошлого, видишь то, что оказывается помнила и видела, знала, но не обращала внимания. Вспоминаешь с радостным удивлением узнаешь, что он уже был в твоей жизни, просто не замечала… Или не знала. Так странно. Так вдохновляюще.
Вот Драко Малфой, ловец сборной Слизерина — идет по полю со своей командой… Не помнила совсем. Вспомнила. Увидела. Улыбнулась. «Так вот ты какой Драко Малфой…»
А вот Министерство… Там Люциус Малфой. Его отец. И теперь это не просто Пожиратель, который нападал на вас. Не враг. Разве может быть врагом отец, того кого ты теперь с уверенностью считаешь другом (даже если он сам об этом еще не подозревает)? Не может. Такой более строгий, в его глазах нет тепла, которое можно увидеть, потому что в них нет отражения сокровенных мыслей, четко, холодно скрытых за маской, масками. А Драко другой — он не умеет так скрывать. Не хочет может, а может и не может. И не надо. Не всегда умеет. А иногда очень хорошо умеет.
И столько таких кусочков упущенной жизни появляется в памяти, складывается волшебным пазлом, туманными искрами, как волшебный дождь за окном. И хочется кружиться, чувствуя себя легко-легко. Собой. Потому что чувствуешь себя хозяйкой своей же жизни, найдя в ней потерянные (украденные?) кусочки. И той, которая видит, чувствует то, что никогда раньше не чувствовала. А если и чувствовала, то только легкую тень, слабое отражение, не вспышку, не затмение, не привязанность, от которой не плохо, от которой хорошо. Не так — что надо быть рядом и все. Просто знать. Что существует. А с тобой или нет, уже не важно. Так все странно. Луна улыбнулась своему отражению в зеркале. А почему-то, когда знаешь, что тебе есть кому улыбаться так, пускай этого и не видно, не специально совсем, ты становишься красивее, сложно это не заметить… И становишься еще более невесомее, хотя куда Луне быть еще невесомее… Улетит на Луну, к своей тезке и будет там жить, розы растить.
И всего лишь листы пергамента…
6 декабря, воскресенье, 1998.
Луна уютно устроилась в постели, положив папку из папьемаше на колени, чернильницу устроила прямо в гнезде из одеяла, специально выкопанной для нее и принялась писать, прежде повертев в руках перо минут пять, выглядывая в просвете балдахина окно, и падающий оттуда свет. Сегодня было утро воскресенья, Луна почувствовала что приболела, поэтому есть ей не хотелось, видеть кого-то тоже не хотелось, вылезать из теплой и уютной постели тем более не хотелось. Да, и выйдешь, кто заметит неправильный румянец на щеках — отправит, точно отправит и спрашивать не будет в Больничное крыло, а там скверно. Там тоже самое — болеешь. Только не как дома. К тебе пристают с лекарствами и навряд ли разрешат писать письмо. Точно не разрешат. Луна сначала нахмурилась, а потом улыбнулась представив, как мадам Помфри отбирает у нее листы пергамента, а Луна канючит и сует их под подушку, клятвенно обещая не писать, а мирно и послушно пить лекарства. А Луне очень хотелось его написать. Поэтому Больничное отпадало безапелляционно. По прочтении она улыбалась, немного грустила склонив голову на бок, такие письма приятно читать. И так сложно на них отвечать. Даже почти невозможно. И девушке просто нравилось следить за стройным рядом букв, написанных ей. Именно ей. А это было так приятно. Так странно. Такого не бывает… Чудеса случаются в этом мире? Кому как не Луне в это верить. Но что на нее обратит внимание холодный, расчетливый слизеринец, ей было странно. Такого не бывает. Или бывает? В мире сумасшедшей Лавгуд бывает все.
Луна откинула спутанную и еще более закудрявишуюся после сна не расчесанную прядь волос с лица холодными пальцами, и закрыв глаза вздохнула. Погрела ледяные пальцы потерев ладошки друг об друга и улыбнулась, чувствуя одновременно и болезненную слабость и в то же время редкую для себя ясность мысли и очень светлое, очень хорошее настроение. Подобрала к себе ноги поближе, подтянула одеяло до подбородка, согрелась, вытянула все-таки на прохладу дня из под теплого-теплого, перистого-пернистого одеяла руки, и вздохнув тихонько принялась писать. Планшетку на ноги, чернильницу под опасным углом поближе, перо обратно в руку, глаза в пергамент и наверх за поисками мыслей.
И Луна начала писать… И ей уже не важна была суета девчонок в комнате, собиравшихся сегодня на вылазку в Хогсмид, не преминувшие пошептаться о том что же это сумасшедшая Лавгуд не встает сегодня. «Неужели, ранняя пташка проспала? Это почему это еще?» Похихикали и собирались дальше. Платье или юбку, зеленое или красное, блеск или матовая помада, вишневая или клубничная. Все это так важно. А вот Лавгуд нисколечки не важно. Ей и мир не важен. Она же письмо пишет.
«Дорогой, Драко.
Я правда не говорю по французски и это очень жаль. Я бы хотела тебя приветствовать по-другому и по-иному. Но не умею и не знаю, очень жалко… Ты меня научишь немножко?
Ты правда сдал все Тритоны на Превосходно? Это же так замечательно!
А что еж мурлыкал… Ты уверен что сотворил ежа? Может это была разновидность наргла, они так любят молоко, между прочим. Комиссия, вероятно была впечатлена. Очень трудно сотворить наргла, Драко, я тобой горжусь.
Выпить за тебя? О, конечно! Как только я спущусь в Большой зал, то возьму молока и выпью его только за тебя-тебя. И за ежа твоего замечательного.
А потом выпью еще что-нибудь, потому что, ты заслуживаешь, чтобы ради тебя что-то делали хорошее, даже и странное немного.
Раз ты отвечаешь не из вежливости… Это тем более приятно. И что все таки есть что сказать. Потому что да.
Я тебя помню. Высокого и, конечно, симпатичного блондина с зеленым с серым галстуком, именно так. Вот сначала не помнила, а потом подумала и вспомнила. Еще у тебя была метла… Так вот. Тем более мне странно, что тебе есть мне что сказать. Помнишь меня? Я с радостью собирала учебники по полю, хоть потом и было немного грустно, что пошел дождь и моя работа по зельеварению расплылась и безвозвратно исчезла. И Снейп заставил меня чистить котлы все воскресенье… И я кстати пропустила тогда игру Гриффиндор-Слизерин. А в подземельях было очень забавно, что пугал. Я сейчас вспомнила. Было правда страшно. Очень оригинально пугал, еще и вместе с друзьями…
Да, ты не писал, что Гойл в Мунго. Это очень грустно. Я не знала. И могу помочь. У меня там родственница, которая могла бы передать письма. Но пойдет ли это на пользу, я не знаю.
И называй меня Лунатичкой. Мне это почему-то нравится. Ты можешь совсем-совсем не быть со мной вежливой… Потому что у тебя отлично получается быть невежливым. Если бы все были такие невежливые как ты, мир бы был очень вежлив.
Драко, а расскажи мне о своем имени? Оно у тебя такое. Необычное. Звездное. И волшебное… Но думаю ты гораздо больше о нем знаешь.
Я всегда была любопытной… Просто не знала, что надо быть любопытной в твою сторону на твоем шестом курсе…
Мне очень жаль.
И огромное спасибо за твои комплименты. Никогда не знала, что комплименты это так приятно. А почему мозгошмыги делают меня той которая не очень? То есть, если их вовремя отогнать мне будет лучше и я буду ничего?
И я улыбаюсь. Вроде всегда улыбась, жалко что ты не помнишь. И сейчас улыбаюсь, потому что не могу не улыбаться, ведь я пишу тебе, и пусть тебе нечего мне сказать, ты же прочтешь. И может повеселишься немного. А это главное.
А почему Невилл за мной ходил? Мы дружили, не знаю даже, чтобы ему во мне найти. А Ханна прекрасная, она его очень любит, я бы так не смогла, да и вообще. Я обычная, Драко, совсем обычная, хоть и странная. Но твои комплименты, даже заставили почувствовать себя немножко особенной. Наверное в этом смысл комплиментов? Как ты считаешь? И кто такой Нотт? Его не помню точно, а вот так приятно, что он хотел поговорить со мной. Жалко не поговорил. Хорошо дружить.
И да. Я тебя не придумывала. Нет… Я люблю мечтать, но это было бы просто странно,нехорошо — придумывать других людей не такими какие они есть. Хотя… Ты совершенно прав — люди эгоисты. Это грустно. Это ужасно. Но все же. Иногда видишь других людей, веришь им.
Почему ты так упрямо отправляешь меня на Гриффиндор, Драко? Все мои лучшие друзья оттуда, но все же. Я учусь на другом факультете… Тебе не кажется, что стереотипы поведения по принадлежности к факультету не очень жизнеспособны? То есть, это такая лженаука. Это не правда. Мне не кажется, что Основатели Хогвартса так бы сделали. Они сделали. Но все немножко не так…Люди сложнее чем кажутся. И проще. Так все это сложно, Драко, и хоть ты и не хочешь со мной это обсуждать… (Лавгуд поняла, что мысли спутались обратно. Она не знала что написать. И она не знала что тому виной — поднявшаяся температура, ее собственная глупость или то, что просто пора замолчать вовеки веков, не умея сложить ни строчки правильно… Как выразить эпистолярно, то что могла бы выразить просто улыбнувшись, просто промолчав. Молчание бывает куда правильнее слов. Но есть время, когда без слов никуда. И да. Все очень сложно. Луна совсем запуталась. Но она точно знала, что пока Драко Малфой будет отвечать, она найдет в себе силы писать тоже. Даже, если хочется просто сидеть и улыбаться. Можно ли выразить улыбку эпистолярно? Лавгуд попробует. Это же так важно. И пусть слова не всегда найдутся те, а какие-то потеряются и совсем… А может это так и надо тогда?)
Так вот о Гриффиндоре. Конечно мы общаемся… Не так как раньше. Но мы же не можем все время быть вместе с друзьями. Драко. Мне внезапно стало так грустно. Наверное, потому что ты прав. Ты всегда так безупречно прав. Люди все такие одинокие, даже когда вместе.
Ну, вот, какая-то грустная я стала, а это неправильно.
И я не хочу тебя использовать, и я не хочу врать тебе. Совсем-совсем. Это же ужасно, не хочу врать и не люблю, да, кажется, и не очень умею. Мне нравится просто писать тебе, хоть и совсем-совсем не получается.
Поэтому считаю, что заслуживаю, чтобы заавадили. Это было было бы милосердно с твоей стороны… И может на другом свете мне бы больше удалось принести пользы. И может увидела бы маму. Ты такой хороший что о ней спрашиваешь. Это совсем грустная история, и боюсь, если начну ее рассказывать сейчас станет грустно и печально, а я бы хотела рассказать какой светлый и хороший человек моя мама. Не могу об этом писать сейчас, извини, Драко. Даже если ты спрашивал просто из вежливости. Я помню, что ты писал, но вдруг все же из вежливости. Случайно. Кому как не тебе знать, Драко, что такое врожденная вежливость принятая в высших аристократических кругах — это когда само пишется, говорится, и ты уже сам не замечаешь как это происходит. Не то чтобы я была в курсе, но я стараюсь мыслить логически… И опережая тебя, знаю, что мылить логически у меня получается так же, как говорить по-французски и практиковать сарказм… Я так много не знаю и не умею, Драко! Я вот даже и не знала… И хотя считая что сарказм мне не идет, вот французский знать было бы вполне неплохо.
А расскажи мне про свою маму, пожалуйста. И про отца. Про всю твою семью. Она же у тебя большая. Каждый чистокровный должен знать свое генеалогическое древо. Это интересно. Я нашла свою недавно на чердаке, надо же как это все… Спасибо, что разъяснил про родовую магию. Я буду знать. Это все, наверное, правильно. И грустно все равно. Но неужели ты никогда не хотел брата или сестру? А твоя мама — если бы у нее был выбор, хотела бы еще детей? Извини, я спрашиваю что-то совсем личное и совершенно не зная как у вас все в семье… Поэтому при первой возможности приди и заавадь меня. Это будет не жестоко тоже, это правильно очень. Вообще сумасшедшим не место долго в этом мире. От них устаешь. А они сами устают от себя.
И почему твой отец хотел женить тебя на Джинни? Она же выходит за Гарри, я думала это всем известно с самого конца войны. Такие девушки как она обычно не передумывают. Но я считаю, если бы вас свела судьба — это не было бы так плохо как ты пишешь, Джинни она славная и добрая, и в обиду ни себя, ни родных не даст. И Гермиона такая же — сильная и добрая.
А из меня бы вышла ужасная жена, ты совершенно правильно не хочешь на мне жениться. Это же бы точно значило, что мозгошмыги добрались до тебя со всеми происходящими необратимыми последствиями с мозгом… Потому что твоя просьба о клобкопухах скорее вызвана здоровым любопытством и желанием постигать новое и неизведанное. Ведь так?
А редактором Придиры можно и без заключения брака стать, конечно, я была бы рада и папа тоже… Вдруг? Если понадобится работа по душе… Знай — у тебя есть уголок, полный благодарных читателей со всего света. Наш журнал так любят!
P.S. И я не пришлю тебе пушистых клобкопухов. Ты не сможешь с ними общаться правильно. Я сначала закажу тебе из-за границы прекрасный справочник по общению с ними. Да и самих тоже. Поэтому, Драко, повремени, не надо кардинально лишать себя жизни, я пришлю тебе клобкопуха со временем, это будет мой подарок тебе на получение диплома, надеюсь он тебя порадует.
Совсем не нравится мое письмо… Но если твое меня порадовало, может и тебя мое порадует? Поэтому пусть лучше дойдет, а там Мерлин решит, как оно придется или нет.
И Малфои не неудачники, даже не думай об этом. Это не так. Ты же помнишь — все люди одинаковые, эгоисты, вот кому-то повезло больше. Это не зависит от фамилии, количества денег и прочего. И тебя не бросали. Просто оставили. Значит так надо.
Но я буду рядом, мы же будем сотрудничать, хоть как ты и выразился это показательно и мне почудился там сарказм… У меня совсем не получается сарказм. Поэтому могу ошибаться.
Ты там не своди счеты с жизнью, Драко, пожалуйста. Я очень надеюсь, что ты не принял мои слова близко к сердцу и дождешься моего подарка без лишения себя жизни.
И да, конечно же! Совсем забыла. Ты же теперь дипломированный волшебник? Поздравляю тебя очень-очень!!!
Жди подарка!
И я выпью за тебя!
Вот сейчас выпью пока микстуру от кашля, а потом что-нибудь еще, ладно? Это же не суть? Но ты знай, что я старюсь.
Еще я тебе пришлю рисунок клобкопуха, если он получится таким же хорошим как в реальности. А может сначала рисунок, а потом его в во всей реальной красе. Вдруг тебе не захочется зверька и он будет грустить, что никому не нужен… А так посмотришь сначала. Или эта просьба тоже была сарказм? Мне так нравится твой сарказм и реагировать на него не на как сарказм. Ой, а вдруг это тоже сарказм получается? Я не специально, прости…
Луна Луначтичка Лавгуд, пишущая письмо Драко.
А тебе совсем не нравится мое имя? Просто случайно заметила, что ни разу не упомянул и запереживала, что оно кошмарное… Но все в порядке, это мне просто любопытно. Твое мнение.
Жди клобкопуха! Не думай о плохом! Пиши… Если захочешь. А клобкопуха в любом виде все равно получишь неизбежно так и знай."
И пролетели полгода осенней листвой.
Зашло солнце лета, и скоро.
Совсем уже скоро, закружится осенней листвой, только хлопья снега уже.
14.11.2011 Преломленные хлеба
Малфой стоит у оконного проема, повернувшись спиной к нарядно украшенному залу имения Блетчли и рассматривает уродский мраморный фонтан в саду. За его спиной играет музыка и какие-то люди поздравляют бледную и настороженную Панси Паркинсон, которая официально сегодня стала невестой Майлза Блетчли. Бледность и настороженность Персефоны напрямую связана с высоким блондином в черном у окна — с Малфоем, который любезно приехал поздравить обоих друзей со столь знаменательным событием. Каждый раз, когда глаза Паркинсон обегают зал, она возвращает взгляд на его спину и затылок, и в ее глазах появляется и сразу же исчезает затравленное выражение, почти боль.
Малфой отлично чувствует ее взгляд каждый раз, когда она на него смотрит — но не поворачивается. Им не о чем разговаривать. Он поздравил и ее, и ее будущего мужа, преподнес какую-то драгоценную хрень, рассыпался в комплиментах перед миссис Паркинсон, которая едва в обморок не упала, увидев его, и теперь выжидал момента, когда можно будет уйти с приема, чтобы это не выглядело оскорбительным.
Он не знает и не хочет знать, как его отцу удалось совершить невозможное — добыть это разрешение на поездку во Францию, но почему-то это чертовски важно для Люциуса, а Драко прельстила мысль сыграть романтического героя, возможно, последний раз в жизни, и он соглашается воспользоваться приглашением Паркинсонов — но в реальности все оказывается совсем не так притягательно, как в его мыслях. Панси вовсе не спешит заломить руки и пасть перед ним на колени, моля о прощении, Майлз вообще искренне радуется его приезду и Драко стоит большого труда избавиться от навязчивого общества бывшего соигрока. В общем, реальность как всегда подводит, и Малфой уже жалеет, что согласился на визит, но условия разрешения таковы, что он не может и вернуться в Англию раньше оговоренного числа — его счастье, что его не сопровождают два аврора, иначе это выглядело бы окончательно нелепо.
Поэтому он гостит в поместье Блетчли, со скукой участвует в развлечениях молодежи, дальновидно отказывается от полетов на гиппогрифе — из его нелюбви к этим животным кузины Майлза — Флоранс и Клэр — сочинили романтическую историю, не зная правды, — и ждет, когда сможет покинуть Францию. в которой всем наплевать на Малфоев и на то, чем живут чистокровные английские семьи. Франции практически не коснулась война и французские маги хотят забыть обо всем этом "некрасивом инциденте" как можно скорее. А он, Драко Малфой, досадное напоминание.
Он отлично чувствует это, поэтому держится с еще большей холодностью, почти граничащей с грубостью, надменный, самоуверенный, необыкновенно похожий на собственного отца в такие минуты, внутри кипя от ярости и едва справляясь с желанием обнажить почти пропавшую, но все еще угадывающуюся Метку на коже, сунуть предплечье всем под нос и закричать что-то типа "За страну, чистоту крови и магию!" или что там еще любил болтать Долохов, чтобы заставить их вспомнить, чтобы стереть сытые улыбочки с их лиц... Но он сдерживает это самоубийственное желание, потому что что бы не говорили о Малфоях, они не психи. Даже если наполовину в них течет кровь Блэков.
Официальная часть окончена и он, выждав положенные приличиями полчаса, уходит в свою комнату, где садится за стол, чтобы ответить на очередное письмо от Лавгуд.
Поздравляю тебя с прошедшим Рождеством. Хочу предупредить сразу, что уроки французского я давать не собираюсь — поверь, мне найдется, чем заняться и без этого обременительного обещания.
Я не буду комментировать твою догадку о наргле, которого я сотворил из котенка — оставлю это на совести моих экзаменаторов. Как бы то ни было, я дипломированный волшебник. А когда ты вывалишься из своих странных мечтаний и посмотришь на обратный адрес, то увидишь. что я еще и во Франции. Министерство меняет свои решения. мой отец — настоящий волшебник, и я имею честь поздравить будущую миссис Блетчли лично. Не могу сказать, что это обстоятельство делает нас счастливее, но об этом стоило подумать заранее, не так ли?
Мерлин, Лавгуд, ты поражаешь меня — вспомнила, что у меня была метла. Нет, серьезно, я поражен — я не ожидал, что ты сможешь заметить мою метлу. Конечно, это достаточно неожиданно для игрока в квиддич — иметь метлу, но все же. Ты обратила внимание. Да, сарказм. Или ты уже научилась определять сама?
Пожалуй, я воспользуюсь твоим любезным предложением — я имею в виду, передать письмо Гойлу. От одного письма ему же не станет хуже? Может быть, наоборот, ему это поможет. Я не могу понять, почему нельзя его навещать. Я уверен, что если бы он увидел меня, ему бы, ну, стало лучше. Он, понимаешь, иногда нуждается в том, чтобы ему объяснили, что происходит, и я вовсе не уверен, что его мать делает это правильно, а его отец в Азкабане. Так что если сможешь это устроить, напиши мне.
Имя мне выбрала Нарцисса — в ее роду было принято давать детям имена созвездий или ярких звезд. Да впрочем. ты наверняка знаешь об этом больше меня, ведь ты наверняка была в ее доме — на площади Гриммо, так что даже чуть больше меня знаешь о Блэках — о настоящих Блэках. Так вот, Драко — это название созвездия Дракона. Не могу сказать, что меня вдохновляет делить имя с огромной тупой и скользкой тварью, но, как ты понимаешь, меня не спросили. Впрочем, меня могли звать куда тупее — например, Гаррольдом. Или Эдуардом. Или еще как-то.
Я ненавижу, когда смеются над моим именем. Над Малфоями вообще нельзя смеяться. Никогда. Хотя кому я рассказываю.
Ты не отличишь издевательств, даже когда люди будут обкидывать тебя пивными пробками.
Не напоминай мне про комплименты. Я был ужасно пьян. Обычно я куда более изобретателен, когда дело касается подобных словесных конструкций. И да, если бы ты отогнала от себя всех мозгошмыгов, ты была бы ничего. А лучше, если бы ты вообще не упоминала мозгошмыгов — но это мой совет на будущее. Когда будешь беседовать с парнем, который, скажем так, тебе небезразличен, не упоминай всех этих существ, поняла? Лучше хихикай и хлопай ресницами, или что вы там еще делаете. А то даже Лонгботтом не выдержал. Понимаешь, не очень приятно иметь немного чокнутую девушку. Для этого, наверно, самому надо быть немного не в себе. Так что у тебя были шансы с нашим Мальчиком-Выживальчиком.
Мордред и Моргана, я веду уроки сексуального воспитания для Лавгуд. Блейз бы аплодировал мне. Если бы не умер от смеха.
Ты правда не помнишь Нотта? Теодора Нотта? Такого высокого молчаливого парня? Он сидел рядом с Пьюси за столом в Большом Зале — как раз со стороны стола Когтеврана. Не помнишь? Он бегал за Снейпом, когда на первом занятии маггловедения Кэрроу чуть не убила твоего Лонгботтома. Нy что же, я не удивлен. К чему запоминать слизеринца, совершившего разумный поступок, когда можно восхищаться вашим самоубийственным гриффиндорским благородством.
И не спорь со мной. Тебе идет Гриффиндор. Хотя я сейчас неправ. Если бы ты была с Гриффиндора, я не смог бы писать тебе. Ты совсем другая, но и не похожа на когтевранку. Ты просто Лавгуд. Что бы это ни значило.
Ты пишешь, что не хочешь меня использовать. Представь себе, это меня насмешило. Я просто попытался представить, зачем бы я мог сдаться Героине войны. Скажи, Лавгуд, тебе уже вручили орден? Ты горда собой?
Я не хочу говорить про семью, думаю, ты поймешь меня. Что еще неизвестно о моей семье? Что еще не растрепали журналисты? Могу сказать только одно — я никогда не перестану быть частью рода. И если бы у меня был выбор, я бы опять сделал то, что сделал.
Оставь идею с клобкопухом, мне он незачем. И твой журнал тоже. Не думаю, что твоему журнала пойдет на пользу, если его редактором стану я. Я пока не решил, чем буду заниматься, но думаю, что ничем. Вряд ли у меня получится стать самым молодым Министром Магии. Как и вообще — Министром Магии, как считаешь? Ладно, чтобы ты не ломала голову над тем, как написать мне это, скажу сразу — я пошутил. Это был сарказм. Для Министерства я слишком неблагонадежен, для Аврората я слишком неблагонадежен, для Мунго я слишком неблагонадежен, для Хогвартса я слишком... Словом, ты поняла.
Думаю, я вернусь домой и проведу жизнь в своей комнате, размышляя о прошлом. Вполне достойное занятие для последнего Малфоя.
Д.М.
P.S. Прости, что спросил о матери.
Выздоравливай.
У тебя нормальное имя, просто я словом, я не уверен, что нам надо обращаться друг к другу по именам Луна.
Малфой тщательно запечатывает письмо и велит блетчевскому эльфу принести сову, которую можно послать в Шотландию.
Когда сипуха с его письмом улетает, он замечает вдали еще одну сову, явно стремящуюся к его окну. Не закрывая створок, он велит эльфу проваливать, и с вялым интересом думает, кто же решил написать ему, кому вообще известно, что он во Франции...
31 декабря 1998.
Драко Малфою. Туда, где ты сейчас. Сова знает. Надеюсь…
От Луны. Хогвартс. Луны Лавгуд.
«Здравствуй, Драко,
И тебя с прошедшим Рождеством. Я очень-очень рада получить твое письмо. Это почти как в сказке — на Рождество получать письма.
Драко, пусть у тебя все будет хорошо-хорошо! Даже и не знаю, что пожелать. Такого. Очень славного. Это Рождество такое странное. Страннее всех прошлых. Думаю, ты это понимаешь… После всего. И после прошлого Рождества.
Драко, это ничего, что не хочешь немножко поучить меня французскому, я не буду расстраиваться. Нет, я вру, на самом деле расстраиваюсь. Совсем немножко, не волнуйся. Вот и даже тетушка из Франции, у которой я кое-что спросила, видимо обрадовавшись моей заинтересованности таким красивым языком, прислала мне на Рождество толстенный том-словарь… Правда и не знаю как к нему подступиться. Там так много слов. Это такой большой словарь, Драко. Он просто огромный. Старые-престарые пергаментные листы, исписанные многимb поколениями рода Лавгудов по французской линии. (Это я откопала на чердаке свою родословную… Она у меня даже есть! Представляешь?) Так вот. Старые пергаментные листы. И пахнет ужасно. Каким-то древним табаком. Как будто всю жизнь этот словарь пролежал в Кабаньей голове, рядом с коробом, куда кидают окурки уже целое столетие, наверное… А может и дольше. Но мне все равно нравится. И запах уже тоже.
Так и представляю себе этот том, лежащий в завесе дыма… И пахнущий так же — дымом, туманом и древностью. И вот какая я ужасная ученица, если бы ей стала у тебя… Все внешнее про эту книгу меня интересует сейчас больше. Потому что ничего в ней не понимаю. Ужасно. Но вдруг когда-нибудь пойму...
Но так что ты совершенно правильно не взялся меня учить. Это было бы еще куда более ужасно. Ты, наверное, и так уже закатываешь глаза, читая эти строки. Но я не обижусь. Это почему-то приятно. Потому что ты совершенно прав.
Луна молчит и по-французски не говорит. Хотя нет. Вот это слово очень славное: Lune. Из любопытства и посмотрела. Ничего не понимаю, но посмотрела. Луна. Lune. Как Луна на небе. Как мое имя. Я рада, что тебе оно нравится и что называешь его нормальным. Спасибо. И очень славно от тебя его было услышать. Мне понравилось. И звучит сразу как-то по-другому, когда его пишут… Спасибо.
И пишу я тебе au clair de la lune. И я пишу. Потому что люблю писать ночью. И вот это вот — по-французски совершенно не к месту, я знаю. Но звучит. Так. Ну, может, ты поймешь… Или закатишь глаза, а я улыбнусь снова. Потому что почувствую и улыбнусь. Я всегда улыбаюсь, читая твои слова. Потому что светло. Чтобы ты не писал про меня. А вот часто грустно. То, что не про меня пишешь. То, что про мир. И я не хочу, чтобы ты грустил более. Не надо.
А твое имя тогда звучит… Ох, нет. Я не буду своим нехорошим познаванием новых языков лезть в твое имя. Которое прекрасное. И вовсе и не ассоциируется с тем: «Не могу сказать, что меня вдохновляет делить имя с огромной тупой и скользкой тварью», что ты написал. О, я так не считаю. Спасибо что рассказал. Это очень так. И твое имя звездное! Это же прекрасно! Я даже на тебя немножечко раздосадована за «огромную тупую и скользкую тварь». Это же вовсе не так интерпретируется… Ты делишь имя не с драконом страшным и ужасным (которые, кстати очень волшебные и отличные), а с небом, прекрасным и великолепным. Бесконечным, как сама жизнь, и это мир. Представь себе только… Что тебя назвали именем, которое дали созвездию люди тысячи и тысячи лет назад… Они смотрели на небо. Увидели прекрасное. Нужное, важное, что ведет ночью путников и корабли. И назвали. Ты не ощущаешь трепета, Драко Малфой? Теперь сама еще больше ощущаю трепет, даже вот мурашки по коже пошли, по самому-самому настоящему. В твоем имени, Драко, — история. Это прекрасно. И имя и фамилия — они не просто так. Они связаны и даны: с любовью — от матери, и с историей — от отца. А это многое добавляет чудесности, волшебства. И тебя. Твое имя. Оно тебе очень идет. Потому что оно твое. И это вполне логично.
Да, и вот все-таки драконы не так плохи как ты описываешь. Но тебе виднее, конечно… Но ты только подумай! Дракон — волшебный, хитрый, богатый, сильный, еще и огнем умеет… Это здорово. Это сказочно. Но ты не дракон. Ты Драко. И мне все равно нравится. Хотя со звездами куда величественнее и красивее звучит. Звездное имя… Твоя мама просто молодец. Она дала тебе идеальное имя, которое помогает тебе с небес звездной мудростью и светом. И ты тоже становишься как свет. Для тех, кому захочешь его подарить. Свет звезд и ночи.
И нет, нет, не извиняйся за то что спросил меня про маму… Ни в коем случае не извиняйся за такое хорошее, Драко. Наоборот — это очень и очень приятно и дорого мне. Очень-очень. И я полностью тебе доверяю. И могла бы и могу тебе рассказать все. Но это очень грустная история. А я очень длинно рассказываю грустные истории… А и так много болтаю всякой глупости. Но хотя бы не грустной. Не хочу, чтобы ты вдруг грустил из-за меня. Как ты еще терпишь такую Луну? Но спасибо за это терпение. За то, что разговариваешь со мной все равно, хоть и это тоже тебе немножко обременительно, мне кажется. А может и не немножко… Не отвечай. Не хочу знать, на сколько не немножко. Лучше про другое ответь…
Почему ты считаешь, что я не пойму когда в меня будут кидаться пробками? А может это вообще будет какая-то игра?
И смеяться над твоим именем я точно не буду. Непонятно вообще, что может быть смешного в именах тех, кого любишь. И вообще смеяться над людьми нехорошо. Только по-дружески. Такое скорее приятно. Потому что это дружба. А с ней и узнаешь о себе многое. То, чего не замечаешь сама…
И почти научилась определять сама. Это я про сарказм. Но ты так хорошо его шифруешь! Про метлу я прямо смеялась, наивно прочитав и поверив, что ты был удивлен, что я заметила, и серьезно кивнула на слова о том, что для игрока в квиддич необычно иметь метлу… А потом рраз и осенило — а это сарказм! Драко, это так смешно, я просто смеюсь и улыбаюсь над собой. Это и правда так смешно — что я не могу отличить сарказм и шутку от реальности. Ведь правда? Или это ужасно глупо и наивно… Не отвечай на это. Почему я начала просить тебя не отвечать? Отвечай мне пожалуйста. Просто, видимо, я хочу остаться в твоем представлении более хорошей собеседницей, и не знать, что это не так. Это будет очень грустно. Потому что тогда не смогу ничего написать. И я не знаю, что буду делать. А что собеседница грустная, подозреваю и так…
И значит не говорить о мозгошмыгах? О, Драко ты меня не немножко расстроил. Это значит, я всегда буду одна. Потому что я не могу не говорить правду. Если что-то существует, есть, преобладает в мире, как можно об этом молчать… И на это не отвечай, потому что мне страшно. Мне почему-то сегодня очень страшно. И не хочется, чтобы ты думал обо мне хуже. А если и думаешь уже, то чтобы я не знала. Глупо правда? Но мне будет грустно. Нет, говори все что хочешь. Правда. Твое мнение мне очень важно. Но и страшно. Что ты вдруг не ответишь никогда. И понять — что странная Лавгуд снова одна. И я не хочу тебя использовать. Почему это смешно, Драко? Я буду рада пока ты пишешь, пока говоришь со мной. Но не использую. Я просто… А я представляешь не могу выразить — а что же это за «просто». В любом случае, я считаю тебя своим другом. И можешь заавадить мне за это. Я разрешаю. Если тебе не понравится. Но если ничего, то знай — друзей не используют. С ними все разделяют. Разделяй со мной радость и грусть. И я буду счастлива помочь и разделить. Только если ты захочешь… Я не хочу тебя использовать. И не буду. И нужен ты мне не как героине войны и прочее (которой я себя не очень считаю, почему ты меня так назвал? Это сарказм? ), а как тот, кому пишешь и получаешь тепло. И хочешь дарить его в ответ как можно больше. Даже если так получается не очень... И радость. Если получается. Что тебе подарит радость от меня? Нет, только не говори «отсутствие письма»… Это очень страшно. Я сегодня неправильная Лавгуд — я сижу, пишу, грущу и мне страшно. Что это последнее письмо. Или что это вообще последний день жизни… Хотя, может, это не плохо? Все что происходит. Наверное, так надо. Не буду спорить и не буду гадать. Я буду просто ждать.
И возвращаясь к другой теме… Немного смущающей. Но думаю могу с тобой поговорить. С тобой не страшно. Хотя и немножко…
Да, и не буду говорить о мозгошмыгах, а ведь все равно буду одна. Потому что — безумие не пропьешь. Это мой дядя так говорит. И это очень смешно всегда казалось. А вот сейчас поняла. E`clipse de la lune…
Так что правильно Невилл от меня сбежал. Не захотел «иметь немного чокнутую девушку», как ты говоришь. Но мы же общаемся все равно с Невиллом и он всегда очень мил! То есть не сбежал и не сбегал. Как и всегда, был и сейчас есть. Но ты, конечно, имеешь в виду другое "сбежал"…
Блейз точно умрет. Пусть не умирает, пусть лучше аплодирует. Я посмущаюсь, но подумаю над твоими словами. И привыкла, что радую людей тем, что не разбираюсь так во многом. Не понимаю просто. И не знаю, почему, Драко. Прости, если временами куда более глупая, чем нормальные девушки. Я Лавгуд. Это нормально, наверное…
Но я так рада, что я для тебя просто Лавгуд, даже и без принадлежности к факультету. Это снимает с меня какую-то ответственность. Просто Лавгуд, это звучит и мне нравится, Драко. Я твоя просто Лавугд, чтобы это ни значило. Потому что я тоже не знаю.
И хихикать я тоже не умею. Так что точно буду одна. И Орден мне вручили, но он меня не радует. Мне хочется плакать, когда его вижу. Не знаю, чем я должна гордиться. Наоборот. Сделала так мало и ничего, что бы ни сделала. Как и ты говоришь — что сделал бы тоже самое. Мне кажется, в это войне все так. Да и не важно все это. Хочешь, я подарю тебе свой орден? Он красивый и все такое. Просто тяжелый и грустный. Мне кажется, в таком доме, как Малфой-мэнор, он будет выглядеть куда счастливее. А мне будет приятно, что ты его хранишь для меня у себя. Спасибо. Даже представив это, мне уже легче. И даже думая, что он уже не в шкатулке под зеркалом, а у тебя где-то ,можно представлять, что в шкатулке его уже нету… Хотя это не преуменьшает грусти той, что он вызывает… Только чуть-чуть.
Да, я напишу той хорошей женщине, которая работает в Мунго. Она очень хорошо общалась с моей матерью. Она мне не откажет. Письмо передать точно. А вот на счет встречи не знаю, как получится. Но я так напишу, что получится. Я даже могу пойти с тобой. Если не прогонишь.
Сделаем так: я напишу, расскажу какой ты хороший, что я за тебя ручаюсь целиком и полностью, и как Гойлу нужна помощь. А она тогда сама тебе напишет, когда все будет более-менее известно. И вместе решим, пойдем рядом или по-одиночке. Потому что я бы хотела поддержать Гойла тоже, имей ввиду. И тебя.
Помню Нотта. Просто я не была уверена в его имени. Он же мне не представлялся никогда лично… Ты же знаешь. Вот как-то и запамятовала, видимо. Хотя теперь очень хорошо помню. И мне стыдно много. Сложно помнить людей поименно, когда с ними не общаешься близко, но это так не оправдывает. То есть, ты их помнишь, и что молчаливый, и где сидел. Но как-то не ассоциируешь сразу. Спасибо, что напомнил. Извини, что так глупо забыла. Этот Теодор очень хорошо помог. Только почему мой Невилл? Это так странно звучит. У меня есть: мой папа, мой дом, мой конверт для письма (который, впрочем, скоро станет твоим уже сразу, как положу туда письмо), а Невилл такой же мой, как и всех. Он бабушкин. И Ханны. И других тоже. Ведь он за всех боролся. За всех воевал. Он очень хороший. И ты можешь испытывать меня сарказмом, но к Невиллу я не чувствовала ничего, кроме дружеского тепла. Ты же на это намекаешь, да? Или не намекаешь… Но мне почему-то так важно пояснить.
И к Гарри тоже. Если тебе вдруг интересно. Так что шансов у меня не было… Какой бы ты в это слово «шансы» не вкладывал смысл. Но с ним так славно было сходить на вечеринку к Горацию Слизнорту! Так забавно было, а он так мил… Ой. А я тебя там помню. Это немножко грустно, думаю, ты не хочешь об этом говорить. И мне опять грустно, что я не замечала тебя так как надо на твоем шестом курсе. Вдруг бы помогла тебе. Я бы так хотела. Прости меня.
Вывалилась из своих мечтаний, как ты верно подметил, и ведь знал, что так будет, Драко, и наконец-то заметила основательно — ты во Франции. Это здорово и славно. Но раз тебе там не радостно… Ничего. Все будет хорошо. Ты вернешься домой и забудешь. И не надо сидеть в своей комнате. Это не дело для молодого человека с звездным именем Драко и Малфоя. Да ты это и сам, думаю, знаешь. И лучше, чем Лавгуд всякие любопытные. Все будет хорошо, я знаю.
И Министром бы ты был замечательным. Хоть ты и указал тут сарказм, а я серьезно. Хороший министр Драко Малфой. Аристократичный и начитанный. Знающий политику и языки. И магию. Тут согласись — это важно. Так что был бы очень хорошим. Это я тоже знаю. Есть вещи, которые я просто знаю. Вне зависимости от чего-либо, знаю. И все тут. Может, чувствую. А что-то вижу и догадываюсь, предполагаю. И в Хогвартсе тебя бы приняли хорошо. Я знаю. Со временем, конечно, тут надо подождать немножко, конечно… Может, тебя и считают неблагонадежным сейчас, но все меняется. Честь — она никуда не уходит. Ее всегда можно вернуть. Она остается, даже если другие ее больше не видят. Но ты-то знаешь. И я знаю. Так что все будет хорошо. Не сиди в своей комнате. И ты не последний Малфой. Ты найдешь себе хорошую девушку, добрую и понимающую, красивую и умную, аристократичную и хорошую, которая тебя будет любить, и женишься на ней. И это же будет прекрасно. И вас уже будет двое. А потом, может, и трое. Так что, Драко, ты не будешь последним. Это я тоже знаю. И родители твои живы. И они всегда рядом. Потому что это родители… Они могут и не знать об этом, но все равно рядом. Мне хочется так думать всегда.
Конечно, понимаю тебя… Прости, что спросила о твоей семье. Я не очень читаю газеты, но могла бы и понять, догадаться, что это не очень хороший вопрос. Прости. Мне очень грустно, если тебя расстроила. Прости.
А миссис Блетчли давай пожелаем счастья. Ведь это она потеряла тебя, а не ты ее, верно? Все хорошо. Все будет хорошо. Взойдет солнце и над Малфой-мэнором, Драко. Все будет хорошо. Главное что вы все живы. Вся ваша семья. Живы и рядом, а это столь дорого стоит. И я тебе немножко завидую. Да, глупая Лавгуд умеет завидовать. Прости меня, за все. Я очень глупая Лавгуд…»
Луна осторожно поднялась на ноги с пола в спальне, куда опустилась прямо в серебристом платье часов пять назад. И даже не заметила, как время пролетело, как вечер сменила темная ночь, pа чтением, написанием и поглядыванием в окно. Сегодня был немного излишне торжественный праздник в Хогвартсе по случаю Рождества, Нового года, для учеников. Чтобы подбодрить их. Показать, что Хогвартс еще цел, что все его раны если не залечены до конца, но вместе они справятся. Все сделают. И умеют праздновать, даже когда на глазах слезы.
А Луна получила письмо. И никуда уже не ушла. Ей и так было не весело. А тут она просто опустилась по стене возле своей прикроватной тумбочки. Прочитала письмо. И написала на него ответ. Серебристый дождь из звезд за окном ее совсем сегодня не радовал. Луне хотелось плакать, глупо и по поводу. И без повода. Хотя это только кажется — без повода. Если девушке хочется плакать — она сразу так многое в это вплетает на какой-нибудь одной из грустных основ. Это вполне нормально, наверное… Но это же Луна. Ей нельзя грустить. Просто нельзя. Иначе мир остановится, став не тем миром совсем и для нее. Зачем тогда жить? Что тогда в нем видеть ей еще? И Луна, как только встала, шмыгнула носом, собралась с мыслями, приняла душевное равновесие обратно, на смену дрожащему где-то глубоко внутри и щемяще состоянию, и вышла из комнаты. Прогуляться все-таки в Большой зал, поприсутствовать немножко (главное, чтобы речи сегодня не надо было говорить…), а потом в совятню на встречу к восходящему утру — отправить письмо Драко. Драко Малфою. Сарказм которого она почти научилась понимать. Почерк которого она уже не сможет забыть. Она будет очень ждать ответа. Или Авады. Лучше Авада от него чем без ответа...
«С Рождеством еще раз, Драко. Твоя просто Лавгуд.»
__________________________
*при свете луны
*Лунное затмение.
...
После той встречи во Франции с дальними родственниками по линии Лестрейнджей Драко отчетливо понимает, что именно ради этого отец сделал все то возможное и невозможное, чтобы отправить Драко на эту помолвку. Люциусу было наплевать на бывшую невесту сына, зато он сумел использовать эту возможность и встретиться со старыми соратниками, пусть и не лично. Конечно, его бы из Англии не выпустили ни за что, а в отношении Драко Министерство было более лояльным — не то слова Поттера так подействовали, не то дело еще в чем-то. Если этому причиной перлюстрация малфоевской почты, то Драко поклялся себе писать Лавгуд в два раза чаще, однако времени все никак не представлялось.
Из Франции он больше не писал, да и покинул Блетчли-кастл он на третий день нового года, едва успев получить ответ от Лавгуд, да так, не читая, сунуть его в карман пиджака, отправляясь в Каминный центр. В Англии его встречал отец — вот уж действительно, сюрприз так сюрприз, но Драко больше не обольщался. Он прекрасно понимал, чем обязан этой вспышке отцовской любви, и уверенно кивнул настороженному отцу, выходя из международного камина.
Краткая церемония подтверждения его личности, пара сканирующих заклинаний, проверка палочки на запрещенное колдовство, и он вместе с отцом выходит из Министерства, неторопливо шагая по мраморным полам и сохраняя привычный надменный вид. Что там несется им в след, какие оскорбления полушепотом, а то и в голос, их не заботит. Или Драко просто очень хорошо удается равнодушный вид.
Аппарировав к мэнору, Люциус поворачивается к сыну:
— Как Франция?
— Несколько сыровато, зато познакомился с дальней родней, — отвечает Драко, слабо улыбаясь, а потом достает из внутреннего кармана пиджака несколько пергаментов, перевязанных обрывком шнурка. Это документы для Гринготтса. Согласно им в распоряжение Малфоев поступают несколько тайных сейфов Лестрейнджей по указанию наследников.
Люциус одобрительно кивает, забирает бумаги и кладет руку на плечо сыну.
— Отец, это же не правда? То, что они говорят? Ты не собираешься развязать третью войну и сам стать Темным Лордом? — не может не спросить Драко.
— Конечно, нет. — Светлая бровь отца ползет выше в саркастической гримасе. — Более того, это старые долги. Я немало потратил, пока твоя тетка, ее муж и свояк находились в Азкабане, да и после, так что это просто расчет.
— Но Тэсс Сэбир уверена в другом, — недоверчиво говорит Драко, вспоминая высокую и потрясающе красивую блондинку за тридцать, невесту Рабастана Лестрейнджа еще довоенных лет, племянницу Антонина Долохова, которая и собрала вокруг себя родственников Розье, Роули, Мальсибера... Которая считает, что для Англии еще не все потеряно. Которая считает, что снабжает деньгами и ценными артефактами английское Сопротивление, во главе которого стоит Люциус Малфой
— Мадемуазель Сэбир скоро поймет, что все кончено. Никто не может обмануть историю, ни она, ни даже Лорд, — холодно говорит Люциус, а потом разворачивается и идет прочь, к мэнору, где на крыльце уже появилась мать в светлом манто поверх легкого домашнего платья.
Драко остается стоять на пронизывающем зимнем ветру, ежась даже под теплой мантией, а потом задирает голову и смотрит в серое небо, расчерченное черными голыми ветвями платанов.
Поступок отца его не удивляет, но он клянется себе, что больше не даст использовать себя вслепую. Что он должен был знать, что задумал Люциус. Что тот должен был посоветоваться с ним. Потому что это и дело Драко тоже — спасать род от разорения.
Впрочем, теперь банкротство им не угрожает. Гоблины всегда были лояльны к старым клиентам, и не выдали секретные сейфы Министерству при аресте. За определенный процент они пойдут навстречу Люциусу и подтвердят переход сейфов в собственность Малфоев.
Помолвка Паркинсон принесла Малфоям спасение от разорения. И Драко прогоняет усилием воли из памяти последнюю встречу с Панси в библиотеке Блетчли-Кастла в ночь перед возвращением в Англию, и ее теплые губы, и сумбурные слова о чувствах, и просьбы о прощении, и тонкие пальцы, цепляющиеся за пуговицы его рубашки... Au revoir Pansy.
18 января 1999 года
— Да, Нарцисса. Мне очень нравится Астория Гринграсс, — вежливо и равнодушно отвечает Драко на очередной вопрос матери за завтраком.
Нарцисса Малфой кидает на Люциуса многозначительный взгляд поверх фарфоровой чайной чашки и легко улыбается сыну. Завтрак проходит довольно неплохо, по мнению Драко, который после поднимается с яблоком в руке в свою комнату — он все же выполняет свой план по поводу того, что собирается просидеть в комнате всю оставшуюся жизнь, как писал Лавгуд, — и вспоминает, что не прочел ее письмо, занятый сборами домой и прощанием с семейством Блетчли.
Разумеется, эльфы, чистившие костюм, не уничтожили письмо, и уже порядком потрепанный и свернутый пополам конверт лежит прямо на столе Драко, куда он не взглянул за прошедшие две недели. Надкусывая яблоко, Малфой рвет конверт и достает пергамент, исписанный уже таким знакомым почерком Лавгуд. В груди странно теплеет, и он читает письмо, шагая взад-вперед по комнате, где-то хмурясь, где-то фыркая, а где-то и вовсе непонятно самому себе улыбаясь.
Ответ приходит ему на ум почти моментально, и он откладывает яблоко, берясь за зачарованное перо.
Здравствуй, Луна Лавгуд. Раз уж ты упорно называешь меня по имени, думаю, с моей стороны будет просто невежливо писать просто Лавгуд.
Наверно, ты была права. Это Рождество самое странное. Не плохое, нет, у меня есть опыт в совершенно отвратительных рождествах, а это просто странное. Ты знала, что французы на рождество не только поют гимны, но и танцуют под звон колокольчика? Никогда не видел ничего нелепее, однако они казались очень веселыми и довольными. К счастью, я успел сбежать до того, как миссис Блетчли — не Паркинсон, а мать Майлза, — ухватила меня и заставила войти в круг. Хорош я был бы со своим траурным видом посреди этого рождественского безумия. Все эти дурочки, восклицающие "о-ля-ля" по любому поводу, хихикающие и обожающие целоваться... Мерлин, я скучал по Дурмстрангу.
И да, Луна Лавгуд, наплюй на мои советы. Лучше не хихикай. Право, так намного лучше. И лучше болтай про мозгошмыглов, чем хихикай. В этом, по крайней мере, есть безумие, но не глупость.
И зачем тебе французский язык, Лавгуд? Собралась в экспедицию за круассаногрызами? Это такие существа, которые по ночам грызут свежие круассаны в буфете... Слышала о таких? Конечно, нет, потому что я только что выдумал этих круассаногрызов. Ладно, не обращай внимания. Так зачем тебе язык?
И кстати, по словарю много не выучишь. Вообще не выучишь, максимум — это запомнишь пару слов и то в написании. Нужно обязательно разговаривать. С кем ты будешь разговаривать по-французски? Неужели с Поттером? Или с Уизли? у них вроде где-то затесалась француженка, чемпионка из Шармбатона. Она будет тебя учить?
И да, я удивлен, что у тебя есть тетушка во Франции. Дело в том, понимаешь, что мне с детства казалось, что у любого приличного человека должна быть тетушка во Франции — а тут оказывается, что и у тебя... В общем, я удивлен.
Да еще и родословная. Впрочем, что ты удивляешься? Ты же чистокровная, как никак. Сестра моего деда, Ариадна Малфой, была теткой твоей матери, так что мы с тобой в какой-то степени родственники. Хотя после того, как я нашел общих родственников с Поттером, Уизли и Лонгботтомом, меня уже сложно напугать чем-то подобным. Есть свои минусы в древнем роде.
Я понял, что тебе нравится мое имя. Наверно, тебе и Астрономия нравится. Хотя тебе нравится все подряд, а подчас такое, что и не предсказать. Например, сидеть в подвале. Знаешь, сначала, получив то письмо, я подумал, что ты издеваешься. Сейчас я думаю, что ты не умеешь. Просто не сумела бы сформулировать издевку, даже если от этого зависела бы твоя жизнь. Это удивительно. Чем еще ты меня удивишь, Лавгуд?
К слову об имени. Эта традиция — она изрядно мне поднадоела. Хуже того, я уже знаю, как будут звать моего сына... Не то, чтобы в виду последних событий я был так уверен, что род будет продолжен, но мои родители полны решимости сделать для этого все... Наверное, они оба жалеют до смерти, что не могут заделать наследника вместо меня. Не удивлюсь, если отец будет лично отбирать мне жену на предмет пригодности к деторождению и запирать нас в спальне, пока наследник не будет получен...
Ладно, я не хотел грубить и касаться таких вещей. Тебе и думать о таком не нужно, хоть твоя кровь не грязнее крови Гринграсс или Булстроуд. Уж наверное, ты можешь сама выбрать имя ребенку. Хотя я не против того, чтобы моего сына звали Скорпиус. Это сохранит дух Блэков, если ты понимаешь, о чем я. Нарцисса будет счастлива. Она расстраивается, что ее семейства больше нет, и я — последний Блэк, потому что оба ее кузена умерли до того, как осчастливили бабку Вальбургу наследниками. Впрочем, боюсь, я и Малфой последний. Мир будущего будет принадлежать Уизли и Поттерам, они отвоевали это право.
Я рад, что ты делаешь успехи в опознавании сарказма, Лавгуд. Признаться, я считал всю вашу компанию необучаемой. О, за исключением Грейнджер, конечно, но ее сверх-обучаемость тоже мало что имеет со здравым смыслом. Так что ты приятно меня поражаешь. Извини, я не пришлю тебе цветов по этому поводу. Я вообще ненавижу всю эту ерунду с цветами.
И не надо со мной ничего разделять. Все эти глупости вроде "преломи хлеба" и так далее... Мерлин, Лавгуд, я даже писать об этом не буду. Это глупость. Дружбы не существует. Люди просто друг друга используют ко взаимному удовлетворению. Когда оба удовлетворены — тогда и дружба. Ты никогда не замечала, как рушится дружба? Когда один начинает слишком многое требовать от второго, вот как. Когда нарушаются условия сделки.
И между нами не дружба. Сама подумай, чем мы можем быть полезны друг другу? Ты уже все сделала и я тебя поблагодарил. Условия выполнены. Однако если ты хочешь продолжать этот фарс — я не против. Мне просто все равно. Ты иногда смешишь меня, вот и все. Например, когда пытаешься выяснить, как нужно вести себя с парнем.
Ты же об этом хотела спросить, когда писала все эти строки про Лонгботтома и шансы с Поттером?
Кстати, конечно, я пошутил о шансах с Поттером. Достаточно одного взгляда на мелкую Уизли, чтобы понять, что она швырнет Авадой в любую, кто захочет только рядом постоять с Героическим Поттером. Так что не вздумай с ним флиртовать. Мне будет жаль потерять собеседника, который еще не до конца понимает мой сарказм. Мне хочется довести сей скорбный труд до конца.
Ты права, я имел в виду совершенно другое сбежал. И все равно, даже с мозгошмыгами, ты куда интереснее любой хаффлпаффки. Впрочем, не думай лишнего: дело в хаффлпаффках, а не в тебе.
Так, возвращаясь к теме. Просто прекрасно, что ты не умеешь хихикать. Просто стой с одухотворенным видом. Молчи. Улыбайся. Опускай ресницы. Никогда не произноси "О-ля-ля"! Парням нравятся такие загадочные девушки. Не исключено, что если ты сумеешь некотрое время не болтать о шмыгомозгах, то найдется идиот, который...
Впрочем, не таким уж он будет идиотом. Не думай, что я считаю, будто ты можешь понравиться только идиоту. Нотту же ты нравилась. Хотя Нотт тоже порядком... Ладно. Это не важно. Напиши ему, если захочешь, они с матерью в Испании...
О, что я пишу. Драко Малфой, первые шаги на ниве сватовства...
На этом, пожалуй, остановлюсь, пока письмо не превратилось в настоящий бред.
Жду от тебя информацию о волшебнице из Мунго. Письмо Гойлу прилагаю здесь, отдельным пергаментом. Как видишь, оно небольшое, просто несколько строк. Если ты прочтешь, не страшно. Надеюсь, что его можно будет посетить, как ему станет немного лучше, Нарцисса вчера рассказывала, что он опять никого не узнает и у него кошмары.
Д. М.
P.S. И мне совсем не нужен твой орден. Да Люциус умрет от возмущения, вздумай я притащить в дом такую пакость. Нет уж, это для вас, герои, вы и наслаждайтесь. Мне ни к чему эти подачки, Малфои никогда не унижались.
P.P.S. И я опять забыл, что хотел обращаться к тебе по имени. Так что вот — надеюсь, ты хорошо провела каникулы, Луна.
Он пишет быстро, не перечитывая, и сразу же запечатывает письмо в конверт, а потом ставит фамильную печать, наслаждаясь оттиском герба на сливочно-белом конверте. Забытое яблоко с потемневшими местами укусов по-прежнему лежит на краю стола, и когда Драко открывает окно и свистом зовет сову из совятни в башне другого крыла, то угощает большую коричневую птицу кусками яблока, отламывая их руками. А потом очищает пальцы заклинанием и привязывает пергамент к лапе недовольно нахохлившейся птицы, предугадывающей дальний полет.
...Луна шла по мощеному двору Хогвартса, смотря себе под ноги. Зима вступила в свои права по-настоящему, серьезно взявшись за Хогвартские земли. Сегодня был день, когда под ногами рассыпаны бриллианты. На мощеный крупными камнями двор будто высыпали из большого мешка мелкую крошку и развеяли равномерно по ветру... Но Луне не хотелось кружиться. Ей не хотелось улыбаться. Ей не хотелось смотреть на небо, которое ее обманывало своей синевой позднего вечера. Оно обманывало ее сейчас, она не верила ему. Скоро, совсем скоро, она надеялась, это пройдет. Но боялась и знала, что будет уже немножко другой, собой другой, которая пережила что-то очень странное. Когда ничего не можешь поделать со своим состоянием. Когда ты скучаешь по человеку, которого, кажется, не знаешь и, кажется, знаешь всю жизнь... Тебе просто надо знать, что он есть.
28 января 1999 г.
Луна, привычно улыбаясь и подперев голову обеими руками, смотрела, подняв взгляд вверх, на потолок Большого зала. Там сыпал снег. Темно-серые тучи покрывали небо этого утра. Совиная почта прилетела, и Луна улыбнулась и совам, которые на бреющем полете опускались красивыми полукругами к своим хозяевам. Это всегда было так красиво. А потом, потом мягкие пушистые перышки, случайно слетавшие с совушек, можно было найти в воздухе. Подставить ладошку и поймать. Перышки — они такие же прекрасные, чудесные и необыкновенные как... Луна не додумала мысль. Перед ней опустилась большая коричневая сова. Уставшая и глядевшая на нее недобрым взглядом. Всю эту неделю были жестокие метели, наверное, сова по этому не очень счастлива. Ведь ей нужно было лететь так далеко... Уилтшир. Англия. Драко Малфой. Слова, строчки, которые привычны, читай — необходимы, в памяти, но которые каждый новый раз заставляют замирать всем своим существом. Луна сразу узнала светлый конверт, точнее, узнала почерк на конверте, витиеватый, четкий, такой любимый почерк. Она уже не знала, как жить, не видя этот почерк. Она не ожидала увидеть его сегодня. Сегодня совсем не ожидала. Каждый день ждала. А именно сегодня, когда загляделась на небо и, казалось, ушла в другие миры, где знает, что все спокойно, оно пришло... Зимний день. Сегодня такой день, когда ощущаешь тепло в холоде за окнами, за стенами. Когда уютно и светло, и все освещают теплые мерцающие другим теплом свечи в полумраке зимнего дня.
Вечер. Библиотека, где хорошо думать, где хорошо быть. Где хорошо писать, зная что никто не отвлечет. Окно напротив снова темнотой сияет. Тишина. Сегодня еще мало кто ходит в библиотеку. Год только недавно начался, оставляют уроки на выходные, на завтра, на потом... А Луна приходит сюда, приходит полистать красочные бумаги с картонными вкладышами диковинных растений, животных. Почитать что-то, рассеянно наматывая и разматывая один локон на пальцы. А сегодня у Луны было ее маленькое и большое чудо — письмо. От Драко Малфоя.
Чернила простого черного цвета в которых видишь так много, серебристо-белое перо в руке и отсветы свечей на руке и темная тень по другую сторону письма перемещается вслед за нестройными рядами строчек Лавгуд.
"Драко,
Здравствуй.
Мне приятно, что ты зовешь меня теперь и по имени иногда. Не знала, что это так волшебно и приятно, когда тебя зовут по имени... Поэтому буду звать тебя всегда-всегда по имени и дальше. Оно красивое. Да, оно мне очень нравится. А ты можешь меня звать, как тебе больше нравится. Я не посчитаю это невежливым, если зовешь просто Лавгуд. Тем более, счастье уже было — почувствовать, как тебя зовут по имени. Мне большего не надо.
Звон колокольчика... Драко, я не видела, но мне кажется это очень и очень красиво. Танцевать под колокольчики... Это же очень волшебно. Можно закрыть глаза и слушать этот легкий перезвон невесомых колокольчиков. Хотя я согласна, если делать это в кругу и довольно хаотично, волшебство потеряется. Поэтому я рада, что ты успел сбежать и тебе не пришлось участвовать в том, что не радует. Мне хочется, чтобы тебя все радовало. А девушки... Почему это плохо: смеяться, радоваться и любить целоваться? Но хорошо, что ты почему-то скучаешь. В Дурмстранге, видно, было спокойнее. Наверное, когда девушек слишком много, это угнетает. Вот в чем, наверное, дело.
Я буду слушать твои советы. Только у меня все равно не получается их выполнять... Например, сегодня я не задумываясь сказала "о-ля-ля", увидев жабу под своей кроватью. Что это за жаба и что она там делала, я не знаю. Но тут же покраснела, потому что ты советовал не говорить так, а я почему-то сказала. Не думая и не собираясь... Это грустно.
Почему я хочу знать язык? Сейчас попробую ответить. Но сначала скажу, что твои круссаногрызы просто прелесть. Смеялась целый день, вспоминая их. (Вот и еще одно правило-совет "не хихикать" нарушено. Я очень плохая ученица в чем бы то ни было, похоже...) Но круассаногрызы... Они же такие милые... Мне кажется, они очень добрые. Ведь питаясь только круассанами в буфете, нельзя быть злыми. Ты же их не выдумал, правда? Я их вижу как настоящих и верю уже. Скажи, что не выдумал?
Язык... Драко, знать другой язык — это чудесно. Ты чувствуешь в себе новые силы. Ты можешь выразить свои чувства и эмоции дюжиной новых слов. И это только одну эмоцию. А если целый день уметь заместить теми чувствами, которые под другим переводом открывают новые смыслы, дают новые силы. Это чудесно, Драко. Ты разве не чувствуешь этого, когда говоришь на другом, не важно даже каком, языке? Я чувствую, когда ты говоришь мне. А как это почувствовать самой... Флер! Точно. Флер Уизли научит меня. Я попрошу. Но я все же по-прежнему считаю, что ты бы научил лучше. Но спасибо за подсказку с учительницей... Ты все равно меня учишь, даже не подозревая. И словарь. Буду им просто любоваться. Ты совершенно прав. И я на практике осознала, что он мне не поможет. Но он красивый и слова в нем красивые. Все же это лучше, чем ничего не знать... Там можно и перевод посмотреть и гербарий сушить...
Да, тетушка из Франции. Тут есть какой-то сарказм... Или нет? Драко, тут я не поняла есть сарказм, но я все равно улыбаюсь. Она сестра моей бабушки по стороне матери. Они обе очень любят меня опекать... Но все равно приятно. Просто они напоминают... В общем они считают, если постоянно говорить со мной о матери, и при этом говорить и писать одно и тоже, мне станет легче. А это совсем не так. Мне потом очень плохо, Драко. Ты знаешь такое чувство? Когда поговорить с одним человеком о чем-то важном приносит облегчение, а с другим — только боль и неприятное чувство, как будто по твоей душе прошлись. Добрыми намерениями. Которые очень тяжелый след оставляют порой. Как суметь всегда понимать, где заканчиваются эти грани... С тобой всегда хорошо, когда поговоришь. О чем бы то ни было.
Мне приятно, что нас с тобой что-то связывает вот по дальним родственникам. Это значит, мы не чужие друг другу. Я рада, что мы такими стали. Для меня это не фарс. Даже если "фарс" кончится, у меня будет прошлое и то, что уже знаю, а этого уже достаточно, чтобы считать, что твоя жизнь удалась хорошенько.
Я так счастлива. Просто писать, даже не всегда улыбаясь. Драко, может, это и есть дружба. Не нарушать условия сделки. Не требовать от тех, кто тебе дорог, от своих друзей больше, чем они могут сейчас на данный момент и хотят. Это дружба. Это жизнь. Если нам кто-то дорог, мы должны уметь уступать и, более того, хотеть уступать — это же прекрасно. Или не так? Ведь если подумать, то и у жизни нет никакого смысла. Когда она нарушает условия сделки, делающей нас счастливыми, мы ропщем, негодуем, расстраиваемся... Но есть то, что всегда будет с нами. То что ничем не заменить. Даже заклятием Забвения, даже смертью — это наши близкие, их дружба и любовь, забота, их тепло, которые были и есть. И я рада, что смешу тебя. Может, это и есть условия нашей сделки?.. Я все равно помню о тебе и хочу чтобы был счастлив. Без всякой сделки. Ты можешь поверить, что это так? Мне нравится смешить тебя. Не хочу тебя огорчать. И не считай, что это дружба. Мы... Не знаю кто. Доведи свой скорбный труд до конца, Драко... Мне будет очень этого не хватать, если не доведешь. Но все равно не буду считать, что что-то разрушилось. Но буду грустить, правда буду. Очень сильно.
Спасибо, что в конце письма снова назвал меня Луна. Это было очень приятно, Драко. И все-таки хочется считать тебя чем-то больше, чем просто "фарс"... А если нельзя дружба, то как бы тебя считать... Я буду просто помнить о тебе всегда испытывать тепло, улыбаться, или грустить, если у тебя не все хорошо."
Луна отвлекается, задумавшись. И рассеянно проводит пальцами по фамильной печати на конверте. Она красивая. И воск, он теплый, наверное, очень здорово каждый раз видеть, как на теплом воске появляется герб твоего рода.
Полчаса смотреть в окно. Для Луны это просто и, возможно, даже мало. Чтобы подумать обо всем, о чем надо подумать. Чтобы подумать о человеке, который далеко и написал ей это письмо, а ей надо написать в ответ. Что-то, что его порадует. А не заставит грустить, как загрустила вдруг Луна без видимых причин. Может ей просто не хочется чтобы это был просто фарс? Она немножко верит, что это не так... Чувствует.
"Мне нравится, как ты решил назвать своего сына, и что твоя мама Нарцисса будет этим счастлива. Ты такой хороший, что беспокоишься и о том, как будет чувствовать себя твоя мать, и знаешь, чему она порадуется. Это добро. И Астрономия мне нравится, верно. Я лучше не буду писать о своих возможностях выйти замуж и назвать как-то детей... Скажу сразу, дорогой Драко, на ниве сватовства (Это отличный сарказам. Или нет? Ну, если просто шутка, тоже не менее отлично!). Так вот на ниве сватовства, Драко. Я не буду писать Нотту. Тем более он сам, как ты говоришь... Не важно. Не буду. Больше ничего не скажу.
Но все же если говорить о детях... Я бы назвала их так, как понравится мужу. Думаю, весело вместе выбирать имена. Что-нибудь необычное, но и не очень, чтобы самим не забыть. А у тебя все будет хорошо, как иначе. И не надо "получать" наследника. Лучше будет, если вы с женой просто будете любить и он сам как-то придет, не спрашивая. А у тебя будет жена. Ну, как иначе. Не будешь последним Малфоем и Блэком тоже, я чувствую. Все у тебя будет хорошо. И не присылай мне цветы. Они, когда их много и не живые — это грустно очень. Ты можешь мне прислать семена. И я их посажу в горшочек и смогу вырастить и думать о тебе. А летом посажу вокруг садика и буду совсем радостная. Они будут жить, пока не умрут, а значит, пришло их время. Но никто не убил их намеренно. И "преломить хлеб"... Это меня порадовало неожиданно. Ведь мы уже "преломили хлеб". Пили с тобой чай в подземельях. И разделили то, что в одиночку преломить и разделить было бы очень сложно. Мы разделили боль, и лично я тебе очень благодарна. Поэтому мне нравилось там сидеть. Если бы не болеющий мистер Олливандер, которого мучили... Было бы совсем хорошо. И чем я тебя удивлю? Я еще не знаю, милый Драко. Надеюсь тебе понравится, когда удивлю. Это приятно, что считаешь могу удивить, и это радует. Драко, и что такое флиртовать? Слышала, как девушки что-то такое произносили... Но не знаю, как это делается и зачем. Но заранее не буду. Надеюсь, это правило-совет запомнится и не будет перейден. Потому что я никак не хочу расстраивать Джинни.
Прилагаю тебе письмо от Мэри. Это к ней надо обратиться. Здесь она пишет, по каким дням и как удастся тебе посетить Грегори в его палате. Я не смогу пойти с тобой, это будет слишком заметно, так мне сказали... Но тебя одного проведут. Я и Мэри не обещаем, что получится часто, но один раз, когда Гойлу будет лучше, проведут. Я очень переживаю за него. Это очень большое несчастье, что так вышло. Твое не прочла. Оно же для Грегори, пусть он только сам его прочтет. Или ему прочтет Мэри. Ты очень хороший, что заботишься о нем, Драко. Ты мне расскажешь, как все прошло, когда получится сходить, ладно?
Касательно ордена... При чем тут подачки, милый Драко? Я написала совсем иное: я хочу, чтобы у тебя было что-то мое. Это почему-то важно. Не подачки, не потому что я хвалюсь, а потому что важно, чтобы у тебя что-то было мое. Это объединяет. Я очень глупая Лавгуд? Не пиши больше строк про унижение от меня. Это ранит, потому что я не хотела. И если перечтешь те строки письма, еще раз, посмотри на них другим взглядом... Потому что просто хотела тебя порадовать. Но, в принципе, моему отцу очень нравится этот орден, так что ничего. Хотя ему тоже грустно на него смотреть. Ведь ты знаешь, чем он занимался, пока я сидела у тебя в подвале. Работал против всех. Печатал ложь. Печатал неугодную уже своим, моим друзьям правду... И ему это не все простили. Он предал нас, не предавая, понимаешь? Никто не может обвинить его по-настоящему, но и снять вину совсем, тоже никто не может.. Ему очень тяжело от этого, я знаю. И ничем не могу помочь. Так что мы понимаем Малфоев больше, тем тебе кажется. Только что это поняла особенно сильно. Мы знаем, что такое шепотки недоверия за спиной, что такое недоверие от друзей, что такое неприсланное приглашение от родственников...
Драко... Спасибо. Твое письмо очень славное и надеюсь у тебя тоже все сейчас славно. Надеюсь, у меня есть что-то в письме, что тебя порадует и повеселит. А я хочу научиться до конца понимать твой сарказм. И я бы попробовала сформулировать насмешку, если бы от нее зависела, например, твоя жизнь.
Луна. Или Лавгуд. Это не важно, дорогой Драко Люциус Малфой."
9 февраля 1999
Драко без аппетита ковыряет в тарелке апельсиновое суфле на в конце обеда у Гринграссов, не замечая даже вкуса, под пристальным взглядом миссис Гринграсс. Однако вовсе не ее внимание отбивает у него аппетит. Дело в том, как на него смотрит сидящая напротив младшая дочь Гринграссов, Астория. Пожалуй, если бы ему предложила подобрать сравнение для ее взгляда, он счел бы подходящим вариант с мертвым василиском. Она смотрит на него как на мертвого василиска — одновременно и боясь, и испытывая отвращение. Симпатией там и не пахнет.
Он вздыхает, и на его вздох тут же отвечает Нарцисса, которая начинает жаловаться на разыгравшуюся мигрень и извиняется, что отправится домой сразу же после обеда. Мистер Гринграсс сочувствует, миссис Гринграсс начинает советовать какое-то новое зелье, рецепт которого будто бы обнаружили в дневниках Снейпа, а Астория продолжает всматриваться в Малфоя. Наконец он не выдерживает и поднимает голову, встречаясь взглядом с карими глазами девчонки, которую знал с детства. Астория вспыхивает и тут же отводит глаза.
— Какая жалость, Нарцисса, — говорит Люциус, когда все встают из-за стола и направляются в гостиную, провожать миссис Малфой. — Ведь вы с Драко так хотели посмотреть оранжереи очаровательной Кассандры. Боюсь, мне нужно кое-что обсудить с Дельфиусом и я не смогу составить компанию сыну...
Началось, думает Драко и с тоской смотрит на Асторию.
— Астория с удовольствием покажет Драко оранжереи, — тут же отвечает Кассандра Гринграсс, игнорируя недовольный вид мужа.
Драко подает Астории руку, за которую та хватается так, будто желает убедиться, что у него нет клешней и шупалец, и они выходят через двери террасы в сад и направляются к стеклянному строению оранжереи.
Когда они скрываются с глаз родителей, девушка осторожно выдергивает руку из-под руки Драко и он позволяет ей это сделать, нисколько не удивленный. Только не после ее взглядов за обедом.
— Астория, — спокойно говорит он и даже фыркает, когда она дергается при звуках его голоса. — Ты же понимаешь, что это не просто визит из вежливости?
Астория, Тори, на год младше его и своей сестры Дафны, влюбленная в него в детстве, отводит глаза и едва слышно произносит:
— Да... Ты хочешь жениться на мне...
Драко фыркает громче уже от формулировки. Мерлин подери, да не хочет он на ней жениться. Но спорить с отцом он тоже устал, поэтому они обедают сегодня у Гринграссов и сейчас Астория показывает ему оранжереи, в которых он разбирается хуже, чем в маггловском искусстве, и до которых ему дела меньше, чем до состояния здоровья грейнджерского кота.
Астория же понимает его усмешку по другому. Она сжимает кулаки и произносит уже куда увереннее:
— Этому не бывать, Драко. Никогда я не стану твоей женой. Никогда я не свяжу свою жизнь с убийцей и Пожирателем...
— Я никого не убивал, — устало говорит Драко, когда находит, наконец, что сказать. Кажется, Астория перечитала романтической литературы — столько громких слов вместо одного спокойного "нет". И опять она его не понимает, решая, видимо, что он пытается оправдываться.
— Ох, Драко, не заставляй меня думать о тебе еще хуже. Давай останемся друзьями. Я прошу тебя, положи этому конец... Не заставляй меня, прошу.
Обида черной вязкой волной затапливает Малфоя с головой. Да что эта девчонка вообще о себе возомнила? Что он ночами не спит, думая о том, как затащить ее под венец?
— Дура, — коротко и сквозь зубы цедит он и уходит из оранжереи, хлопая дверью напоследок в порыве глупой злости и совершенно наплевав на то, что неприлично оставлять Асторию одну.
— Ваши цветы очаровательны, но, кажется, мне тоже нездоровится. Прошу извинить меня и открыть камин, — говорит он, появляясь в гостиной, где мистер и миссис Гринграсс в компании Люциуса должны бы наслаждаться беседой о приданом. Судя по их лицам, беседа не состоялась. Люциус поднимается, холодно прощается с Гринграссами, и вместе с Драко они вступают в большой камин в холле. Драко замечает входящую заплаканную Асторию и произносит "Малфой-мэнор".
Люциус в ярости сразу же удаляется к себе, но Драко даже не нужно спрашивать, что произошло, потому что это понятно и так. Дельфиус Гринграсс, еще в прошлом году сетовавший на слишком поспешную для молодого человека помолвку с Паркинсон, более не заинтересован в возможности породниться с Малфоями, и если Драко воспринимает это достаточно стоически, то у Люциуса в буквальном смысле шок.
Драко поднимается в библиотеку, велит эльфу принести чашку кофе и порцию коньяка, а потом садится в кресло у отключенного от сети камина. Денек так себе, настроение откровенно плохое, поэтому он цепляется за малейшую возможность подумать о чем-то позитивном. Так или иначе, но источником позитива становятся мысли о посещении Гойла. Он написал письмо этой Мэри, и та довольно благожелательно к нему отнеслась, за что, вероятно, следовало бы поблагодарить Лавгуд — в последнее время тех, кто к нему благожелательно относился, можно было сосчитать по пальцам одной руки, а Лавгуд возглавляла этот список...
Перечитывая ее письмо, Драко зацепился глазами за кусок текста, где когтевранка рассуждала о цветах и просила прислать семена. Наверное, он бы проигнорировал этот момент, если бы не желание поблагодарить. А еще внезапная мысль о том, что в это отношении Лавгуд похожа на его мать — увлечение Нарциссы Малфой розарием было широко известно.
Драко допивает коньяк, забывая о кофе, и выходит из библиотеки, направляясь к комнатам матери.
— Нарцисса? — осторожно стучит он, хотя и знает, что никакой мигрени нет и в помине, просто мать знала, чем закончится посещение Гринграссов и хотела избежать этого всеми силами.
Ему разрешено войти, и Драко вступает в царство бежа, белого и золотого. Высокий ворс ковра полностью заглушает его шаги. Нарцисса сидит с книгой в руках в кресле у окна, но у Драко возникает чувство, что она не прочла ни строчки с того момента, как села в кресло.
— Ну как?
— Никак.
Им обоим все понятно, и Нарцисса отворачивается, бездумно листая книгу. Когда Драко подходит ближе, он видит, что это старый альбом с колдографиями еще из ее детства на Гриммо. А еще видит следы слез на лице матери в отражении в окне. У Нарциссы свое горе и оно касается не только злоключений семейства Малфой.
— Мам, — зовет Драко и Нарцисса резко оборачивается — он не звал ее так с тринадцати или четырнадцати лет. — Один человек помогает мне добиться посещения Грега. Очень сильно помогает. И вряд ли я смогу отблагодарить ее схожей услугой, учитывая наше положение. Не могла бы ты поделиться со мной саженцами своих голубых роз?
Изумленно вскинутые на секунду светлые брови миссис Малфой его забавляют.
— Ее? Ну конечно, я отберу для тебя цветы, но ты же должен знать, насколько они прихотливы, — с непонятной улыбкой говорит Нарцисса.
— Мне кажется, она справится, — Драко игнорирует неявный вопрос матери о личности помощницы и подходит к ней ближе, опуская руку на плечо.
— Жаль, что с Асторией Гринграсс так вышло, — сочувствующе произносит мать.
— А мне нет, — пожимает плечами сын.
Какое-то время они оба смотрят в окно, на собственные отражения в стекле, на серый гравий центральной аллеи. Затем Нарцисса сбрасывает оцепенение, откладывает альбом, зовет эльфа и отдает ему распоряжение ждать ее в оранжерее через несколько минут и подготовить все необходимое для пересадки голубых роз. Когда она выходит из комнаты, накидывая теплую шаль, на ее губах по-прежнему улыбка, а в глазах — энтузиазм.
Лавгуд. Луна. Меньше энтузиазма, прошу. У меня разыгрывается зубная боль, когда ты в одном абзаце употребляешь больше трех раз слова "волшебно" или "красивое".
Мне понравились твои слова о том, что угнетает, когда девушек много. Впрочем, когда ни одной — тоже угнетает. Хотя и в меньшей степени.
И знаешь, лучше не слушай мои советы. Серьезно, Лавгуд, единственный совет, который я могу тебе дать, это совет не слушать моих советов. Я умею находить неприятности, а вот избегать их не умею, так что подумай еще раз, стоит ли воспринимать всерьез то, что я говорю.
Я часто говорю не совсем то, что должен. И не совсем то, что хочется. Некий гибрид, который мало общего имеет с реальностью. А вот ты, хоть и болтаешь постоянно про всяких несуществующих животных, всегда говоришь то, что хочешь. Наверное, в твоей вселенной все эти штуки и правда существуют. А еще благодарные слизеринцы. По крайней мере, один точно. Я второй раз благодарю тебя, Лавгуд. И второй раз не понимаю мотивов твоих поступков. Гойл точно не самый приятный твой знакомый, хотя вряд ли он сравнится здесь со мной, не он же держал тебя в тюрьме... Знаю-знаю, ты не считаешь, что это была тюрьма, но это БЫЛА тюрьма. И от того, что ты скажешь, суть не изменится. Я знаю, что это была тюрьма. Но возвращаясь к Гойлу. Он умеет быть по-настоящему неприятным малым, но он был со мной с самого детства. Я бы спас и Винса, но не смог. Иногда я думаю, что должен был побежать за Крэббом, свернуть направо, а не налево, и тогда, возможно, он был бы жив, или мы оба были бы мертвы. Впрочем, это уже не для переписки.
Итак, о благодарности. Во-первых, я готов помочь тебе усовершенствовать письменный французский, устным пусть занимается шармбатонка. Ну и вряд ли ты захочешь часто со мной встречаться. Даже мои бывшие однофакультетники шарахаются от меня как от чумного дракона. И это не пустые слова. Сегодня я имел несчастье едва не довести до суицида Асторию Гринграсс, если ты ее помнишь... Хотя почему если. Она же твоя однокурсница. Так вот эти выходные мисс Гринграсс проводила в кругу семьи, с ужасом ожидая моего появления в качестве своего жениха. Merde! Будь я хотя бы в половину так отвратителен, как про меня рассказывают и как она обо мне думает, я был бы новым Темным Лордом. Пожалуй, после смерти займу место Кровавого Барона, раз уж Снейп не заинтересовался. Ужас Подземелий — не худший вариант для меня и даже весьма привлекательный на сегодняшний день. Как ты считаешь, я справлюсь? Пугать младшекурсников у меня вроде всегда получалось, хотя испугать взрослую девчонку удалось впервые.
Я тоже не люблю французских тетушек, но у меня их почти и не осталось. Хотя в свой последний визит во Францию я познакомился с интересной волшебницей. Она мне не тетушка в строгом смысле слова, но могла бы быть женой брата мужа моей родной тетки. Учитывая древность родов моих родителей — практически близкая родственница по сравнению со многими остальными. Она вряд ли будет мне писать, а жаль. Хотя за такую переписку мне бы точно светил Азкабан, и даже Поттер не помог бы...
До чего же тебе хочется повесить на нас ярлык. В смысле, на нас с тобой. Я понимаю, что "мы с тобой" звучит как-то неправильно, но все равно. Просто мы почему-то продолжаем переписываться. Я уже высказался на этот счет — на счет того, почему продолжаю. Ты тоже. Не стоит рассуждать на тему друзей. Ты слишком спешишь, Луна. Ха-ха.
Ладно, Лавгуд, вряд ли ты поймешь эту шутку, а я не имею настроения объяснять ее. Может быть когда-то потом мы вернемся к этому разговору.
И да, я требую объяснений, почему это ты не будешь писать Нотту. Считаешь его слизеринским ублюдком? Презираешь пожирательское отродье? Так я тебе открою страшную тайну, Лавгуд. Нотт ничем не хуже меня. Ничем.Так что подавись своей гордостью победителей...
Так. Я не хотел грубить. Я вообще пишу это письмо, чтобы поблагодарить тебя, Лавгуд. Еще раз за слушание, и за Гойла тоже. Эта роза, которая появилась, когда ты открыла конверт, и пропала через минуту — это голубая роза. Сорт, который вывела Цедрелла Блэк. Любимый сорт моей матери. Цвет даже немного подходит к твоему факультету. В конверте есть пакетик с уменьшенными саженцами этой розы. Верни им нормальный размер Финитой и посади в горшок. Короче, Лавгуд, я сам не разбираюсь в этой ботанике, но надеюсь на твою тягу к новым знаниям и цветам. Это не семена, конечно, но прими эту розу в знак благодарности.
Флиртовать? Я даже не знаю, как тебе объяснить, Лавгуд. Разве в вас, девушках, это знание не встроено на генетическом уровне? Или ты не настоящая девушка? Это шутка.
Это, разумеется, никоим образом не выразит степень моей признательности и благодарности, но хоть что-то, Лавгуд.
Что касается твоего отца, я сочувствую ему, Лавгуд, но, по моему мнению, он вел себя так, как должен был вести себя в этой ситуации. Если бы он рисковал тобой ради Поттера и его шайки, я бы... Ну, словом, я уважаю твоего отца. Возможно, ты не ждешь таких слов от меня, но нет ничего важнее семьи, Лавгуд. Я понял это не так рано, как должен был бы, да и вообще предпочел бы не понимать, но тем не менее, если и существует что-то, в чем я совершенно уверен, так это то, что нет ничего важнее семьи. Подумай, утешило бы твоего отца сознание того, что он сражался за ваше правое дело, если бы ты погибла? Моего отца бы не утешило. То, что я остался в тот день в замке... Отец до сих пор припоминает мне это, а мать моментально грустнеет. Впрочем, я-то вообще был уверен, что мы все умрем. У отца не было палочки, мать свою отдала мне, и они были там, в Лесу...
Не стоит вспоминать, думаю, ты согласишься. Хотел писать только о чем-то хорошем, а получилось то, что получилось. С тобой мне почему-то легко дается говорить о самых разных вещах.
Спасибо тебе еще раз.
Д.М.
А круассаногрызов я все же выдумал.
Малфой вкладывает в конверт пакетик с принесенными эльфом розами, запечатывает конверт и колдует над ним, что-то сосредоточенно бормоча и морща лоб. Светло-голубое сияние окружает конверт на мгновение, и он убирает палочку. Холодный кофе неприятно горчит, но острая обида и разочарование сегодняшнего дня прошли без следа. Наверное, Лавгуд и правда значит для него что-то. Задумываться об этом Драко не хочется, чтобы не сбить хорошее настроение, поэтому он отсылает сову с письмом и идет искать мать, которая ожидаемо задержалась в оранжерее.
14 февраля 1999 г.
Голубая роза на мгновение вечности появляется перед глазами Лавгуд. То, что она чувствует, не передать словами. Она замирает, перестает дышать, думать. Она просто смотрит на невесомые, небесные, хрустально хрупкие лепестки видения, розы с небес... Она не живая. И такая живая, какой не была никакая роза в представлении Луны. Она втягивает воздух, протягивает руку. Выпавший на стол конверт так и лежит с полувыпавшим письмом, где видны стройные строчки знакомого ей человека. Но сегодня Луна их сразу не видит. Она видит синеву с неба. Она видит ручей, в котором отражается весь мир. Она видит...
Бледные, чуть дрожащие пальчики касаются розы и в тоже мгновение она исчезает, растворяется в воздухе небесного своего мира. Луна чувствует себя попавшей в сказку. Она чувствует себя волшебницей. Нет, не той что умеет зажигать Люмос на кончике волшебной палочки. Нет, не той, что мановением палочки может притягивать к себе вещи. И даже не той, которая повернувшись на месте в завихрении своих белых волос, исчезает в одном и появляется в другом месте. А той, у которой из-под руки исчезают и появляются розы. На секунду, всего на секунду, но она это чувствует.
Минутой ранее.
Луна Лавгуд осматривалась смятенно вокруг. Сегодня в Хогвартсе все было так... Луна даже не могла описать как. Все были такие счастливые. Или наоборот, не очень счастливые. Падма Патил рядом с ней целовалась с семикурскником-когтерванцем, вот она уж точно несчастной не выглядела. Луна видела, что многие из пар Хогвартса таким образом сегодня начинают завтрак, и учителя их даже не гоняют. Или не успевают гонять. Валентинов день. Когда все считают, что уж именно в этот-то день надо вспомнить о своем любимойлюбимом и одарять его повышенным вниманием. А так же рассылать валентинки и дарить всякие странные штуки на шеи и руки.
Занявшись своим тыквенным соком, Луна думала о том, что сегодня день какой-то счастливый. Луну, может, и не радовало преобладание красных и розовых тонов в этот день повсюду. Она больше любила небесно-голубой и солнечно-желтый цвет. Но ей нравилось ощущать счастье вокруг. И легкую бесшабашность, свободу, когда все перестают хотя бы на время скрывать свои чувства. Покосилась на Патил. Легкий румянец, и Луна уже снова смотрит на небо, которое в ее представлении не должно быть украшено разноцветными сердечками в виде мишуры. Лучше цветы. Розы, например... Такие, каких не бывает. Такие, которые увидишь только один день из тысячи...
Почта сегодня тоже напоминала что-то хаотичное. Все ждали не валентинок, так подарков от юношей, которые либо заканчивали учебу в другом месте, либо закончили ее ранее. Все чего-то ждали. И дождавшись, выражали свой восторг бурными вскриками. Луна ничего не ждала. Она мирно сидела в задумчивой отрешенности от всего и вся.
Теплой улыбкой приветствовала Луна сову, опустившуюся перед ней на стол. Узрев печенье, сова уделила свой взор ему больше, чем доставке письма белокурой девушке. Накрошив прямо на скатерть одно из печений под неодобрительный взгляд брезгливой соседки слева, Луна отвязывает письмо и, поборов желание прижать к себе и изучать внимательно, открывает.
— Луна, что это?.. — тихо слышен голос Джинни Уизли, откуда-то взявшейся рядом. Луна выбирается из своих видений, из своего чуда... Вокруг нее любопытные и удивленные глаза. Где-то улыбки, где-то может насмешки. Луна уже перестала различать. Пока Луна пребывала в другом мире, остальные пребывали вполне себе здесь. И видели то, что видели. Луна Лавгуд получила письмо. Это неинтересно. Она постоянно их получала от кого-то. Наверное, все отец не может успокоитmся и пишет чуть ли не каждый день. А иногда приходили письма, которые повергали Лавгуд в мечтательно-счастливое состояние на целую неделю. И даже гораздо дольше. Ее голос менялся, она улыбалась и была еще ласковее со всеми, чем обычно. И даже становилась не такой отрешенной от мира. А тут Лавгуд получила не просто письмо... Перед ней раскрылась вызванная чьей-то умелой магией роза. Голубая, небесного цвета роза... И это событие не могло не вызвать отклика и любопытства тех, кто хорошо знал чудаковатую девчонку с Когтервана. Всегда одна, это привычно, это нормально, это их мир. Кто посмел его нарушить? С Лавгуд и так что-то странное творилось последнее время, то она ходила со светлой печалью на лице, то со светлой улыбкой, то мечтательно что-то рисовала на уроке... Нет, это все привычно. Но и как-то по-другому. Она стала чаще искать одиночества. А иногда, наоборот, была среди людей и счастлива и не казалось ненормальной, а казалась вполне себе нормальной девушкой, а главное — счастливой, но немного грустной порой. Луна, которую все знали, постепенно исчезла, так что никто и не заметил. А теперь заметили. Она вся та же. И улыбка и ожерелье из сухой рябины, но что-то в ней изменилось. Бесповоротно.
Луна вздохнула. Глубоко вздохнула, отчаянно. Постепенно краснея. Луне казалось, что здесь становиться невероятно душно. Она совсем не хотела краснеть, но так получалось само собой. Когда Луна видела на столе конверт, от которого она не ожидала ничего такого. Наверное, если бы это произошло в любой другой день, никто бы толком и не заметил. Мало ли у Лавгуд чудачеств и волшебства в конвертах... А именно сегодня. В Валентинов день, все восприняли это так, как не могла воспринять сейчас Луна. Она затрепетала от одной мысли, что он мог так жестоко над ней пошутить. Или... Ведь не мог же он? Ох, или мог? Мысли спутались... Все вокруг считали, что мог. Наверняка это какой-то тайный ухажер Луны... Все ясно. Девочка выросла. Поборов желание спрятать лицо в ладонях, Луна пришла к выводу, что самым лучшим будет схватить письмо и убежать. Но Падма Патил ее опередила. С ужасом видя, как конверт оказывается в ее ухоженных руках с маникюром по случаю праздника, Луна подумала об обмороке. Но ничего не случилось. Мир не рухнул.
Джинни Уизли не зря была отличным и сейчас даже лучшим игроком в квиддичной команде. Быстрым неуловимым движением она выхватила конверт у Падмы из рук, глянула многозначительно на Луну, мол иди за мной, и быстро вышла из зала. Поспешно поднявшись, чуть не забыв сумку, споткнувшись о скатерть, Луна выбежала из зала оставив за спиной возмущенную Падму и подоспевших Парвати с Ромильдой, в голос обсуждающих что это такое было и что мало Джинни утопить и отдать гигантскому кальмару в домработницы. Нет, Луна не боялась, что они все узнают, что она общается с Драко Малфоем. Она боялась, что все узнают, что Драко Малфой общается с ней. А ей совсем-совсем не хотелось его расстраивать своей глупостью. Что не догадалсь открыть письмо в каком-нибудь другом месте. Что все узнают... и он огорчится. Что его Лавгуд куда глупее, чем он, может, подозревал. И совсем-совсем и точно не будет с ней общаться.
Выбежав из дверей Луна в панике оглядывалась, искала взглядом Джинни. Она знала милую Джинни, та не пойдет прикреплять ее письмо к доске объявлений и рассказывать всем направо и налево. Но все равно ей было немного страшновато. И немного смущательно. Вот так, да, видя этот взгляд и улыбку Джинни, которая, прислонившись к стене и улыбаясь, смотрела на Луну Лавгуд.
— Драко Малфой, ну кто бы мог подумать... — протянув Луне явно не прочитанное письмо надписью вверх, Джинни, еще раз улыбнувшись так ужасно понимающе тепло и немного озорно одновременно, встряхнула своими длинными переливающимися солнцем волосами и ушла быстрым шагом по коридору, улыбаясь.
Джинни не стала приставать с вопросами, не стала допытывать и спрашивать. Она все поняла, и у Луны уже не было шансов все исправить. На неделе ее захватывающая и запутанная история про то, как Драко Малфой случайно прислал ей письмо, с гербологическими чарами, а на самом деле оно было вовсе не ей... Она так спасала Драко, не себя. Луна очень переживала, даже и зная добрую и ласковую Джинни. А та, сидя за соседней партой на истории магии, только по-прежнему улыбаясь так понимающе, кивнула, что Луна поняла — ничего у нее не выйдет.
— Да, да, Луна, конечно. Я все поняла. Случайно, конечно. Все поняла. А ты не прослушала, Рагнорок — это гоблин или эльф?..
"Драко...
Спасибо тебе... Даже слов не могу подобрать. Если бы я могла тебе подарить солнце и его вечный свет, то я бы это сделала. Но я не могу. Поэтому говорю просто спасибо."
Луна смущенно смотрела на пергамент прямо перед собой. Она не знала как начать, как продолжить. Она чувствовала тепло и нежность. Уже забылось все смятение того четырнадцатого февраля. Уже забылась и стала привычной немного любопытная, но такая тактичная улыбка Джинни. Уже все забылось. А письмо на которое она никак не могла ответить не забылось.
20 февраля 1999 г.
"Драко... Даже забыла поздороваться. Здравствуй. И все же еще раз. Спасибо. Спасибо за розы. За обе... Это было чудесно, спасибо... А те розы, которые волшебные, живые, я посадила... Спросила у мадам Спраут как получше ухаживать, потому что сама заробела, зная то, что знаю, сажать. А она рассказала и теперь каждое утро и перед сном я вижу эти розы, которые вроде начали приживаться... Я боюсь и жду, когда они зацветут. Спасибо...
Я даже попыталась нарисовать то, что увидела. Но у меня ничего-ничего не получилось... Ты сам можешь посмотреть, я приложила листочек. Это не похоже... Ни разу не похоже. Это было видение. Красочное и тонкое. А у меня просто клякса, но в цвете было так же... Спасибо тебе. Я никогда этого не забуду.
И меньше энтузиазма... Я постараюсь, Драко. Очень-очень. Но ты передай и своей маме большое спасибо... Спасибо тебе. Вам. Ты сделал мне очень дорогой подарок, я это чувствую. И не в смысле денег, конечно. Я уточняю, чтобы у тебя точно не осталось сомнений. Как мне дорого и важно.
И я буду слушать твои советы. Всегда-всегда. И воспринимать всерьез.
Ты говоришь то, что говоришь — это так и должно быть. Это ты, ты такой и это прекрасно. И не ты ищешь неприятности, просто так грустно получилось, что они находят тебя. Так бывает, Драко, ты вовсе не виноват. И всегда буду рядом и помогать, если посчитаешь, что совсем неприятность. Я действительно не поняла что за шутку ты имел в виду про друзей... Объяснишь, когда будет настроение и вернемся к этому вопросу? И мне нравится как звучит "мы с тобой". Очень даже нравится. И никуда не спешу. Не знаю куда, но не спешу. Мир прекрасен, в нем надо жить, не спешить и не медлить, только так.
И даже я не всегда говорю то, что хочется. Очень часто не говорю. Иногда это может обидеть людей. Да, и слишком много правды, особенно которую никто не хочет слушать, вносит диссонанс в этот мир. А и это грустно. Очень. И штуки мои, конечно, существуют. Мы то, во что мы верим. Мы правда начинаем верить в то, что принимаем к себе в сердце. Я приняла тебя. И то, что ты хороший человек. Поэтому мне не нравится, когда ты наговариваешь на себя. Совсем не нравится. Потому что это не так. Не слушай и не смотри на тех, кто считает иначе. Ты же мне веришь?
И почему ты начал усовершенствовать мой письменный французский язык с таких оригинальных слов? Вот все-таки словарь приносит и какую-пользу, кроме сушения там гербария... И почему ты считаешь, что я не захочу с тобой часто видеться? Я с радостью буду с тобой видеться.
И может и была тюрьма... Но я ее такой не считаю. Мы как воспринимаем, тем и является, опять же. А ты не был тюремщиком, хоть и был. И не благодари меня... Я рада, если все получиться или уже получилось с посещением Грегори. Я буду очень счастлива. Ему так сейчас нужна поддержка. Не для переписки? Буду ждать, когда настанет время "не переписки". Тогда я скажу тебе... Да и сейчас скажу. Ты не виноват. В том, что случилось с Крэббом. Не благодари. И за слушание тем более. Я всего лишь сказала правду. Всегда ее говорю. Не умею придумывать. (Хотя ты может скажешь иначе вспомнив "штуки"? А они все же существуют... Хоть может и в своем мире. Где их увидит только тот, кто захочет увидеть.)
И с радостью повторюсь, что буду с тобой видеться, встречаться, даже и если много. Почему часто это плохо... Почему считаешь нет... А те, кто шарахаются... Нехорошие люди. Забудь. Когда угодно. И французскому письменному буду с радостью у тебя учиться. Там дальше и посмотрим, что с устным. Флер с радостью меня подкорректирует и подучит. Я так тебе благодарна.
А дружба... (Ты говорил, не будем говорить, но я все же скажу немножко.) Дружба — это зеркало. Она зеркалит нас. Отражает друг в друге. И так все легче становиться в мире... Это зеркало обменивает душами людей. Это дорого. И когда зеркало мутнеет, все кажется в жизни кончается. Но в это не верю. То, что было — оно есть всегда. Главное не давать разрушать мелочам. И забывать. Может это и сделка, но я люблю ее. И не надо становиться Ужасом Подземелий... О, Драко, я уверенна у тебя отлично получиться, если ты захочешь. Но может не надо?
И что за французская тетушка, которая не тетушка? Почему, ты считаешь, она не будет тебе писать? Мне кажется, она могла бы. Это будет интересная переписка... Она все думает по-другому, она старше. Да и надо даже и с почти родственниками общаться и узнавать! Только я не поняла, почему Азкабан светит... Наверное, мне лучше и не знать. Но ты учти, Драко, мне интересно очень.
Нотт... Драко. Ты меня очень огорчил. Хочешь я напишу ему? Ему грустно? Раз ты хочешь знать, напишу почему так написала. Я не хочу ему писать. Я не знаю зачем. Зачем мне ему писать? Драко, на ниве сватовства... Ты хочешь от меня избавиться? Просто так вышло, что мы с тобой переписываемся... А кто такой Теодор Нотт мне почти неизвестно. И зачем узнавать? Не потому что Пожиратель или еще что-то такое. Просто это тоже самое что мне написать Трейси Дэвис... Ничего... Ты не грубишь... Просто я не так объяснила и сказала.
И я не победитель. Тебя не побеждала, Драко, никого не побеждала. А с тобой мы (и опять мы с тобой...) прошли вместе небольшой отрезок, мы были рядом, на одном. Мы на одной стороне стояли, хоть внешне и казалось на разных. Я так чувствую. Никогда не хочу тебя побеждать. И мы боролись с тем, что приносило зло, с тем кто убивал наших родных, с тем, кто разрушал и губил наши семьи. Больше ни с кем. И не думаю, что за это стоит давать орден. Но как вышло... И то, что ты был с нами в Хогвартсе в тот день многое говорит. Я считаю ты очень храбрый, Драко. И не говори, что у тебя на это присутствие были свои причины и вовсе не для нас и не для защиты Хогвартса. Все равно храбрый. Понимаю как твои родители переживали. И что все мы умрем. Думаю, каждый из нас в какой-то момент начинал так думать. Даже я. Но мы все живы, а значит не просто так. И мне кажется, у тебя очень хорошая мама, Драко. Я это еще в подземельях тюрьме-не тюрьме заметила. Она добрая. И очень любит тебя, но думаю ты и сам хорошо это знаешь. И то, что отдала тебе палочку. То что отпустила, не желая отпускать, но зная, что иначе ты не можешь. Она же вообще всех нас спасла. Ради тебя, Драко. Это тебе и ей надо давать орден. За семью. За вашу любовь. И не говори, что это глупости... Оставь глупой Лавгуд хоть немножко помечтать. Я тоже считаю, что ничего нет важнее семьи. Ничего. Когда нет семьи и ты не существуешь, когда все плохо в семье, хочется раствориться и спрятаться. Потому что чаще всего, ты ничего не можешь сделать... Как мы с тобой... Я просто сидела в подземельях. Ты сделал гораздо больше. То, за что ты теперь хочешь быть Ужасом Подземелий. Но я как никого уважаю тебя. Потому что знаю ради чего. А нет ничего важнее семьи. Не слушай других. Ты всегда делал то, что следовало и мог. А остальное расставила судьба и другие люди.
Спасибо за то, что ты сказал про моего отца. Мне очень важно. И что ты его уважаешь. И что не уважал бы, если он поступил бы иначе. И тогда бы мы и не познакомились... Кажется я теперь смогу лучше ему помочь. Хотя думаю он и сам все понимает. Поэтому не раскаивается и принимает все стоически. Поэтому хочу чтобы и ты понял... Что все судьба. А мы делаем свой выбор в сторону нашего правильно и нашего неправильно. Хоть и не всегда это бывает верно. Ведь правильно и неправильно у каждого свое.
Ну, раз я все-таки девушка и у меня врожденное, я просто подожду, когда проявится... Вечно спрашиваю какие-то глупости, милый Драко, прости.
И я хочу тебя беречь. Просто беречь. Ты этого заслуживаешь. И если простое письмо будет как-то этому способствовать, я буду счастлива.
Говори со мной о разном. Говори о грустном, обо всем. У меня тоже как-то получается говорить с тобой обо всем. И мне становиться очень легче. Спасибо тебе.
Жалко так, про круассаногрызов... Но я буду верить. Все равно буду. Ведь то, что придумано один раз, продолжит жить в вечности..."
Луна запечатала конверт и оглядываясь пошла отправлять письмо.
Так теперь страшно... Не за себя. За Драко. Мало ли, кто что подумает. А они просто... Если не друзья, то кто-то же? А Луне было все равно. Она на самом деле не хотела вешать ярлыков. Без них как-то лучше.
"Пиши мне. Все что угодно пиши. Надеюсь у тебя все хорошо. И еще раз: не становись Ужасом Подземелий... Кто же тогда будет учить меня французскому и сарказму? Я шучу. Пытаюсь. Потому что не хочу, чтобы ты этим самым Ужасом...
Vova
