Краски и запахи

Аромат его любви

Некоторые люди воспринимают мир на вкус. Или на цвет. Другие — преимущественно на ощупь. Драко Малфой мир воспринимает на запах. Он и сам не знает, почему так вышло. Просто после Выручай-комнаты в нем проснулись некоторые необычные способности — не интересуясь его мнением на этот счет.

Он по-прежнему чувствует те запахи, которые способно уловить обычное человеческое обоняние, и не способен различать те тончайшие нюансы, которые подвластны только обонянию животных. О, нет! Драко фиксирует запахи чувств и состояний, эмоциональных потрясений и ощущений, он ловит ароматы мыслей и определяет запах магии.

В другое время Малфой не преминул бы сделать из своего редкого дара сенсацию. В другое время, до Выручай-комнаты. Но не сейчас. Сейчас ему вполне достаточно того, что он не сошел с ума от обилия обонятельных впечатлений, что обрушились на него наутро после Битвы за Хогвартс. Не сошел с ума и смог разобраться если не в природе своей способности, то хотя бы в том, как можно с ней уживаться и даже использовать на практике.

О том, что он может в прямом смысле слова унюхать выгоду или ощутить запах беды, Малфой предпочитает никому не рассказывать. Он вообще старается поменьше болтать — после Выручай-комнаты. Его умение сродни искусству читать мысли — а кому это понравится, знать, что вы разговариваете с человеком, ощущающим слабый аромат вашей надежды или невыносимый смрад, исходящий от вашей зависти?

В Азкабане Драко чуть не задохнулся. Царивший там коктейль запахов был не слишком изыскан: страх, ненависть, отчаяние, стыд, агрессия, тоска, ужас, безумие. Любой из них противен сам по себе, а уж смешанные все вместе, они составляли такую адскую смесь, от которой Малфой терял сознание по нескольку раз на день. Хвала Мерлину, в Азкабане он просидел недолго.

Теперь Драко избегает больших скоплений народа — слишком сложно сохранять невозмутимое выражение лица, в то время как твой мозг буквально вскипает от обилия поступаемой информации. Если бы он захотел, мог бы написать книгу — о том, например, что аромат уверенной силы, который исходит от нынешнего министра магии Кингсли Шеклболта, похож на запах дорогого коньяка — терпкий, пряный, с огненной горчинкой…

А запах тоски, который источает Джордж Уизли, больше всего похож на запах чердачной пыли, с легким — едва ощутимым — привкусом лаванды…

Страсть Панси Паркинсон, вожделеющей Блейза Забини, сшибает с ног ядерной смесью пачулей, мускуса и горелой бумаги — и не спрашивайте, почему это так, откуда ему знать об этом?..

Сломленная гордость Люциуса пахнет свежеспиленным деревом, кислым щавелем и немного — совсем чуть-чуть — то ли кровью, то ли разогретым металлом...

Книжная мудрость Грейнджер за три ярда разит гвоздикой, анисом и маггловским поп-корном…

А вот от мамы всегда исходит тонкий аромат молока с корицей — так пахнет ее любовь к сыну. Жаль только, сырой запах свежей земли все портит — так пахнет ее страх…

Драко мог бы написать книгу о том, какие запахи источают радость и скука, торжество победителя и отчаяние обреченного на смерть, мгновенная вспышка ярости и давняя застарелая боль — мог бы, но зачем? Вряд ли кто-то, кроме него, сможет поверить в то, что это именно так, а не иначе. В конце концов, мир полон субъективных оценок и индивидуальных истин, а людям, хоть волшебникам, хоть магглам, свойственно ошибаться. Жаль, что он понял это слишком поздно — только после Выручай-комнаты.

Поэтому Малфой никому не рассказывает о своей удивительной способности — то ли проклятии, то ли даре. И, наверное, именно поэтому он избрал себе профессию, в которой можно максимально сконцентрироваться на ароматах, сведя при этом к минимуму контакты с живыми людьми. Ему нравится сознавать, что запах мяты является просто запахом мяты, а не запахом безнадежной влюбленности Грегори Гойла в Дафну Гринграсс. А тошнотворный дух гноя бубонтюбера — не более чем естественный для этого самого гноя запах, а не отвратительное доказательство того, что вдова казненного МакНейра истово ненавидит все семейство Малфоев — оправданное и выжившее.

Драко варит свои зелья, радуясь тому, что резковатый аромат бергамота по-прежнему сохранил для него свою привлекательность, хотя и неразрывно связан теперь с запахом презрения Рона Уизли — того, с которым Рон смотрит на Драко; а Смердящий сок Мимбулус мимблетонии все еще вызывает у него отвращение, потому что на самом деле жутко воняет, а не потому, что именно так пахнут угодничество и подобострастие Долорес Амбридж по отношению ко всем — абсолютно всем — победителям.

Малфой никогда не напишет об этом книгу. Возможно, всего этого на самом деле и нет — и он просто сошел с ума после Выручай-комнаты, и обитает теперь где-то в пространстве чистого незамутненного безумия. И здесь, в малфоевском безумии, у решительности запах кедровых орешков, а у храбрости — полироли для метел. Благородство пахнет недозрелыми апельсинами, а мужество — только что сваренным кофе. У щедрости запах размолотого ячменного зерна, у нежности — горьковатый миндальный аромат, надежность пахнет холодным северным морем, а возбуждение — свежей сосновой хвоей. Если смешать все эти ароматы вместе, получится очень странная смесь — успокаивающая и будоражащая одновременно.

Так пахнет только один человек во всем мире. И когда этот человек обнимает Малфоя, тот всей грудью вдыхает его запах, и каждый раз у него горло перехватывает от острого чувства незаслуженности собственного счастья. А еще от робкой надежды, что однажды — если только Драко постарается изо всех сил и не станет разочарованием для этого человека — он сможет ощутить аромат его любви. Любви, которую Гарри Поттер когда-нибудь почувствует к Драко Малфою…

Гарри Поттер любит дарить драгоценности. Его банковский счет в Гринготсе увеличивается с каждым годом — так почему бы не порадовать родных и близких чем-то по-настоящему ценным?

Гермионе он дарит сердолики и нефриты. Шатенкам к лицу зеленый и оранжевый, и Гарри нравится смотреть, как искренне радуется подруга, примеряя новые серьги или ожерелье. Колец он ей не дарит, нет. Для этого у Гермионы есть Рон.

Рон получает в подарок янтарь. Начавшаяся со случайной безделушки, его коллекция янтарных вещиц требует обновлений, и Гарри с особенным удовольствием разыскивает для друга прозрачные мундштуки, пробки и галстучные булавки. Особенно Рону нравятся янтарики с мушками и комарами внутри.

Бусы из бирюзы — обычный поттеровский подарок для Джинни. Она, конечно, предпочла бы перстенек с бриллиантом, но Гарри упорно дарит ей голубые непрозрачные камешки и делает вид, что не замечает намеков.

Луну он балует молочно-белыми опалами и серебристым лунным камнем, Невилла удивляет рубинами, а Джорджа не устает снабжать перстнями и запонками с аметистами, искренне надеясь, что однажды тот вынырнет-таки из алкогольного тумана, в котором пребывает со дня смерти Фреда.

Миссис Уизли получает в подарок бериллы и яшму, мистер Уизли — всевозможные поделки из оникса, младший Криви, делающий карьеру на журналистском поприще — брелоки с флюоритом, а известные прорицательницы сестры Патил — горный хрусталь и розовые кварцы.

В подарок для Флёр у Гарри всегда приготовлены жемчуг и кораллы, а для Минервы МакГонагалл — гематит и кошачий глаз.

Если бы Снейп был жив, Гарри и ему подарил бы что-нибудь из самоцветов. Неограненный алмаз, например, или кольцо с черной яшмой — гагатом. Но Снейпа нет, и ничем невозможно оправдать долгие стояния перед ювелирными витринами с изделиями «для джентльменов».

Гарри понятия не имеет, почему делает тот или иной выбор. Он приходит в лавку — магическую или маггловскую, все равно — рассматривает сверкающие камешки, отмахивается от советов продавцов, потом уверенно тычет пальцем в витрину, и через пару секунд на его ладони уже лежит камень. Теплый. Живой. Пульсирующий изнутри. Пылающий нестерпимым жаром, или мягко переливающийся цветной волной, мерцающий теплыми искорками или сияющий ровным волшебным светом. Каждый камешек — словно воплощение живой магии Земли.

Камни разговаривают с Гарри на своем языке, и он еще ни разу не ошибся с переводом. Выбранные им камешки обладают удивительными свойствами менять людей — это признают все, кому посчастливилось получить драгоценность из рук Гарри Поттера.

Ему предлагают стать ювелиром — Гарри отказывается, смеясь.

— Вы можете представить меня, сидящим за столом целыми днями и скорченным в три погибели?

— Займитесь стоун-терапией или заряжайте амулеты, — говорят ему. — От желающих купить талисман от Гарри Поттера, отбою не будет. Вы озолотитесь!

— Я и так богат, — возражает Гарри. — И мне нравится работать аврором. Я просто люблю дарить камни, в этом ведь нет ничего плохого, верно?

И он идет покупать малахитовый кубок Хагриду, мраморную шкатулку для мадам Хутч или брелок с авантюрином в презент Дину Томасу. Гарри не устает находить все новые и новые поводы для подарков — и вот уже Джордж выпивает гораздо реже, Гермиона смягчает свой категоричный тон в спорах и заговаривает о браке и детях, а МакГонагалл перестает жаловаться на перепады давления.

Гарри не удивлен. Ему легко выбирать камни для своих друзей — достаточно только спросить у самоцветов о том или ином человеке и внимательно выслушать ответ. Каждый камень сам находит себе владельца, Гарри лишь посредник, и он вполне удовлетворен этой ролью.

Лишь в одном-единственном случае он никак не может сделать выбор. Когда Гарри думает об этом человеке, его сердце начинает отбивать чечетку на ребрах, и гул в висках мешает сосредоточиться. Гарри не может правильно сформулировать вопрос, и камни равнодушно молчат.

Молчат сапфировые запонки, которые он держит в руках пять раз, и всякий раз откладывает обратно. Молчит перстень с изумрудом — хотя Гарри ходит вокруг него чуть ли не месяц, и временами ему кажется, что изумруд вот-вот заговорит с ним, но этого так и не происходит.

Молчат агаты, хризолиты и цитрины, и змеевик молчит тоже, также как и редчайший эйлатский камень. Все это не то, не о том, не для того. Такого у Гарри еще не бывало — но ведь и подобных подарков он еще не делал.

— Вы ищете подарок другу? — спрашивают ювелиры. — Партнеру? Соратнику?

— Нет, — качает он головой. — Нет, нет, нет.

— Выбираете под цвет глаз или волос? — интересуются продавцы. — По знаку Зодиака? В соответствии с профессией, склонностями, темпераментом или — упаси бог — характером заболевания?

— Нет, — удрученно отвечает Поттер. — Нет, нет, нет.

— Тогда просто подумайте о том, что бы вы хотели сказать этому человеку, — советуют ему однажды. — Просто подумайте, может быть, есть что-то такое, что вы давно хотите ему сказать, но никак не решаетесь сделать это на словах.

— Да, — твердо говорит Гарри. — Конечно, есть. Точно.

И спустя несколько минут жаркий темно-красный гранат дает утвердительный ответ на поттеровский вопрос о Драко Малфое. Гарри покупает серебряный медальон на длинной витой цепочке и просит мастера вставить гранат в крышку медальона. Впервые за долгое время он выходит из магазина не просто довольным, а совершенно счастливым. Потому что знает — Малфой правильно переведет его послание с языка камней на человеческий.

Все камни, упоминающиеся в этом тексте, имеют разнообразные магические и целебные свойства, в частности:

нефрит — подталкивает человека к изменению поведения и облегчает роды;

сердолик — охраняет любовь и семейное счастье владельца;

янтарь — защищает от злых чар и недружелюбных духов;

бирюза — приносит счастье и удачу во всем;

белый опал — дарует гармонию с окружающим миром;

лунный камень — уберегает от вредоносного влияния Луны, раскрывает скрытые таланты;

рубин — дарует храбрость и власть;

аметист — приносит успокоение и предохраняет от опьянения;

берилл — охраняет семейный очаг, нормализует отношения между родителями и детьми, излечивает женские болезни;

яшма — помогает в воспитании детей; так же, как и берилл, является «женским камнем»;

оникс — притягивает удачу и укрепляет волю;

флюорит — дарит вдохновение тем, кто занимается творчеством;

горный хрусталь — способствует развитию ясновидения;

розовый кварц — открывает «третий глаз»;

жемчуг — сохраняет красоту и долголетие, усмиряет гордыню;

коралл — способствует гармонии в семейной жизни;

гематит — очищает кровь, нормализует давление;

кошачий глаз — помогает избегать конфликтов, защищает от негативного влияния;

алмаз — символизирует твердость и мужество;

гагат — смягчает разлуку и душевную боль;

малахит — используемая для питья чаша из этого камня помогает понимать язык животных;

мрамор — является одним из самых действенных талисманов для учителей;

авантюрин — обостряет положительные качества человека;

сапфир — символизирует верность, защищает от наговоров и страхов;

изумруд — борется с негативными качествами своего владельца, приносит удачу, способствует созданию крепкого брака;

агат — придает мужество и притягивает успех;

хризолит — считается талисманом молодых людей, ведущих свободный образ жизни;

цитрин — приносит удачу в финансовых делах, оберегает от укусов ядовитых змей и скорпионов;

змеевик — является мощнейшим оберегом от дурного глаза;

эйлатский камень — камень, природные запасы которого полностью исчерпаны;

гранат — преподнесенный в качестве подарка символизирует признание в любви.

Их первый раз

Их первый раз был таким… неловким. Неловким, вот именно — другого слова Гарри подобрать не смог бы, даже если очень захотел. Оба безумно волновались, стеснялись друг друга, боялись сделать что-то не так и пытались замаскировать весь этот гремучий коктейль за колкими шуточками и не слишком удачными остротами. В итоге они едва не подрались!

Сейчас, спустя столько лет, Гарри вспоминал тот день с улыбкой. Мерлин, они оба казались такими придурками, оба. Правда, им было по восемнадцать, и опыта у них не имелось абсолютно никакого, разве что чисто теоретический. Но в этом деле теория и практика — как бы это помягче выразиться — весьма далеки друг от друга, да. Именно так.

Драко тогда казался по-настоящему испуганным. Не просто нервничал или мандражировал — а на самом деле боялся того, что должно было произойти. Откровенно говоря, Гарри тоже изрядно нервничал. Ему с самого начала было ясно, что это будет так: вся ответственность ляжет на его плечи, а Малфой будет только дрожать и злиться, злиться и дрожать, и все его силы уйдут на то, чтобы скрывать эту дрожь, ни на что другое, более существенное, его не хватит. А вот Гарри хватит на все: успокаивать, уговаривать, обнадеживать, объяснять, хотя что он мог тогда объяснить, сам-то ни хрена еще не пробовавший?

Так все и вышло — Малфой дрожал, Поттер успокаивал, Драко злился, Гарри объяснял. Пока, наконец, это не надоело обоим, и они прекратили тратить время на бесполезные слова, и отдались во власть эмоций. Или это сейчас, спустя годы, кажется, что они отдались эмоциям и упоенно окунулись… куда там обычно окунаются в подобных случаях? В какие-нибудь водовороты и омуты? Красиво сплетать слова — в этом Гарри никогда не был особо силен. Зато — как показал их первый раз и многие последующие за ним, он был от природы наделен некоторыми другими способностями…

… — О чем задумался, Поттер? — малфоевский возглас вырывает Гарри из его воспоминаний.

— Ты будешь смеяться, Драко, но я вспоминал о нашем с тобой первом разе, — честно признается Гарри.

Взгляд Малфоя моментально становится мечтательным, но слова по-прежнему насмешливы:

— Так и знал, что к старости ты сделаешься сентиментален. Я, например, вспоминаю об этом не иначе как с содроганием.

— Ну ладно, — позволяет себе усомниться Поттер.

— Именно так! — ухмыляется Драко и тут же подмигивает Гарри. — Но теперь-то совсем другое дело, верно? Спустя столько времени в этом процессе обнаруживается некоторая… приятность, верно?

Гарри не выдерживает и начинает хохотать во все горло.

— Приятность?! Малфой, ты сказал «приятность»?!! Не могу поверить, что среди всех слов на свете ты выбрал именно это.

— Старался изъясняться так, чтобы ты понял меня с первого раза, — пожимает плечами Драко, но в его голосе нет настоящего сарказма, и Гарри не обижается.

— Не будем тянуть времени, Поттер? — спрашивает внезапно Малфой совершенно другим тоном, и у Гарри внутри словно ниточка обрывается, так низко и хрипло говорит сейчас Драко.

— Не будем, — так же низко и хрипло соглашается Поттер. — Найдем себе занятие поинтереснее, чем тянуть время.

Несколько секунд они смотрят в глаза друг другу. Слова становятся не нужными, и весь окружающий мир перестает иметь значение. Есть только двое, и то, что уже столько лет существует между ними. Малфой никогда не отводит взгляда первым, но и Гарри никогда не сдается. В свой первый раз они договорились прикрыть веки одновременно — с закрытыми глазами сделать первый шаг казалось намного легче.

Так же они поступают и теперь. Стоят, ощущая, как безудержным восторгом наполняется душа, как магия покалывает кончики пальцев тысячами иголочек — просто восхитительных иголочек! — как бешеный, жаркий, неукротимый водоворот эмоций увлекает их за собой, как обостряется восприятие, обнажаются все чувства, рушатся стены и взламываются щиты. На всей планете — так, во всяком случае, всегда им казалось — нет больше людей, которые доверяли бы друг другу так же сильно, как они, и так же сильно были открыты один другому.

«Довериться. Поттер, это то же самое, что и обнажиться перед кем-то. А обнажиться — это не только снять с себя всю одежду, понимаешь?» — вспоминает Поттер малфоевские слова, которые он произнес когда-то, в их самый первый раз.

— Понимаю. И я готов сделать это перед тобой, Драко, — ответил тогда он, и за все эти годы никогда не пожалел о сказанном.

Гарри Поттер едва заметно кивает Драко Малфою, оба синхронно закрывают глаза и начинают считать про себя до трех.

На счет «три» их глаза вновь открываются, и ослепительно белый длинношерстный волк слегка склоняет голову, приветствуя своего черного, с подпалинами, собрата.

— Получилось! — звучит в голове Гарри ликующий малфоевский голос.

— Если ты помнишь, Малфой, у нас все получилось с первого раза …— фыркает в ответ черный волк.

Радуга для Поттера

Если бы Драко Малфой был художником, и его попросили бы изобразить их отношения с Поттером в виде какого-нибудь символа, он нарисовал бы весы, ножницы, зеркало, снитч, стакан тыквенного сока, две скрещенные волшебные палочки или гигантского кальмара, высунувшего щупальца из воды. Все, что угодно, годилось бы для того, чтобы донести до зрителя одну простую мысль: отношения Поттер-Малфой — вовсе не то, чем они кажутся с первого взгляда, они намного сложнее и глубже, но эта сложность и глубина касаются только самих Малфоя и Поттера, больше никого.

Если бы Драко Малфой был писателем, и его попросили бы раскрыть их с Поттером отношения в каком-нибудь литературном произведении, он создал бы драматическую пьесу в стихах и пяти актах, детективный триллер с открытым финалом, порнографический роман в трех томах, либретто к пафосной героической опере, романтическую балладу с разветвленным сюжетом или фэнтезийную сагу, персонажи которой скитаются по просторам Вселенной, из последних сил сражаясь с демонами и монстрами — как внешними, так и внутренними. В любом случае, каким бы ни был жанр и стиль созданного Драко произведения, суть его сводилась бы к нескольким простым словам: любому герою нужно место, куда он возвращался бы время от времени, чтобы залечить свои раны и отоспаться, прежде чем снова двинуться в путь навстречу смертельным опасностям.

Если бы Драко Малфой был поваром, и его попросили бы приготовить блюдо, олицетворяющее их с Поттером отношения, он запек бы мясо с розмарином и перцем чилли, зажарил пару бифштексов с кровью, сварил горячий грог, разделал рыбу фугу, замариновал угрей в маринаде, испек фруктовый пирог с сюрпризом или намазал пару тостов апельсиновым джемом. Любое блюдо было бы достаточно красноречивым и в то же время совершенно неподходящим для того, чтобы передать всю вкусовую гамму, все оттенки острой горечи, переходящей в невыносимую сладость, все привкусы, послевкусия и ароматы, все то, что обычно остается скрытым от посторонних глаз и никогда не подается на званых обедах — только на маленьких интимных завтраках.

Если бы Драко Малфой был композитором, и его попросили бы... Он не стал бы долго ломать голову над формой и гармонией, о, нет — он немедленно сел бы к роялю, взял в руки скрипку, настроил гитару, ласково провел ладонью по крутому виолончельному боку, проверил целостность барабанных палочек и дунул в саксофонный мундштук. Но даже если бы он собрал инструменты целого симфонического оркестра, ему не удалось бы извлечь единственно верный звук, тот самый, который заставляет сердца слушателей трепетать и разрываться на части, познавая истину, до этого момента открытую только двоим.

Если бы Драко Малфой был богом-демиургом, и его попросили бы... Впрочем, будучи богом, он имел бы полное право игнорировать любые просьбы — разве что сделать что-либо для собственного удовольствия... Что-то, что могло бы радовать каждый раз так, словно впервые... Что-то, совершенное по своей форме и абсолютно загадочное по содержанию... Что-то, вызывающее на губах улыбку, а на глазах — слезы, что-то, выглядящее таким интимным и в то же время — совершенно доступным и понятным любому, что-то, невероятно далекое и одновременно с этим — кажущееся таким близким...

Да, если бы Малфой был богом — таким несколько необычным богом, всерьез размышляющим над тем, как ему порадовать Поттера — из всех вещей на свете он непременно сотворил бы для него радугу и подвесил ее в тусклом и сером лондонском небе.

— Смотри, Поттер, — сказал бы Малфой-демиург. — Смотри, Поттер, радуга. Она словно мы с тобой, понимаешь? Вернее, наши с тобой отношения.

И Поттер не стал бы тормозить и притворяться тупицей, как обычно. Он посмотрел бы на радугу, одним концом упирающуюся в Лондон Ай, а другим — уходящую куда-то в район улицы Мэлл, и согласно кивнул головой.

— Понимаю, Малфой, что уж тут непонятного? Красный — это наша ненависть, верно? Оранжевый — наша страсть. Желтый — наш оптимизм. Зеленый — наша любовь. Голубой — о, это тоже наша любовь!

Малфой-демиург не сдержал бы улыбку, а Поттер, любующийся радугой, продолжил:

— Синий — это наше партнерство. А фиолетовый... Слушай, я не могу придумать, что такое фиолетовый. Можно, я лучше тебя поцелую?

Да, все это было бы так или примерно так, будь Драко Малфой художником, писателем, поваром, композитором или богом. Все это было бы как-то иначе, будь он архитектором, флористом, скульптором или парфюмером. Но он — всего лишь чиновник в Министерстве, и в его профессии нет ничего творческого, ничего такого, что могло бы стать поводом, средством, языком и материалом, чем-то таким, что можно наполнить потаенным смыслом, перевести в плоскость символов и аллюзий, сделать пронзительным и тонким, насыщенным и густым, подобно краскам, ароматам или мелодиям, значительным и неоднозначным, словно поэтические образы — чем-то, на самом деле достойным Поттера.

Если бы Драко Малфой был кем-то иным, не Драко Малфоем, возможно, однажды, у него хватило бы смелости на то, чтобы сделать что-нибудь, а не ограничиваться пустыми фантазиями, пусть даже эти фантазии окрашены в самые радужные цвета...

Гарри Поттер уже полчаса стоит посреди маггловского супермаркета и пялится в свой список покупок. Желтый лист бумаги в крупную клетку, вырванный из блокнота на пружинах, исписан округлым и неровным почерком, и нет никаких сомнений в том, что почерк принадлежит самому Гарри, но содержание списка вызывает у Поттера большие сомнения. "Пластилин, жевательная резинка, косметическая глина, строительная смесь для заделывания щелей в стенах, сливочное масло, пчелиный воск, супер-клей, грунтовка для холста..." — он что, был пьян, когда писал это? На кой черт ему все это нужно, что он собирается делать с такой уймой липких и клейких веществ?

Покупатели обходят Поттера стороной, менеджер отдела уже три раза поинтересовался, все ли у него в порядке, и в спину ему дышит кто-то, явно читая через плечо: "... смола для депиляции, слоеное тесто, тональный крем, жидкий мед, лак для ногтей, шпаклевка, акриловые краски, цемент, силикон, сургуч..."

— За каким хреном тебе все это надо? — наконец сдавленным голосом интересуется этот "кто-то за спиной", и Поттеру немедленно хочется повернуться и заорать на него:

[MORE=читать дальше]— Потому что у меня дыра в сердце! Вот за каким! У меня дыра в сердце, и через эту дыру из меня вытекает вся радость и весь смысл, и все очарование дней, и вся моя жизнь скоро вытечет через эту дыру! Поэтому я очень хочу ее склеить, замазать, слепить, скрепить хоть чем-нибудь, хотя бы на пару лет, хотя бы на несколько месяцев, хотя бы на два-три дня...

Но, конечно же, он не поворачивается и не орет, потому что дыра в сердце — это только его проблема, разве нет? И Гарри Поттер молча складывает свой желтый листок, засовывает его в карман джинсов, решительным шагом выбирается из отдела и быстрой походкой уверенного в себе человека идет по супермаркету вдоль длинных полок, на которых расставлено и разложено неимоверное количество товаров. Постепенно он замедляет шаг настолько, чтобы читать на ходу надписи на коробках и прислушиваться к объявлениям о распродажах, словно надеясь, что если не в отделе постельного белья, так в парфюмерном, он услышит о скидках на новое чудо-средство, идеально подходящее для склеивания сердечных дыр.

И Гарри совершенно не удивляется, когда между бакалеей и сопутствующими товарами натыкается на Драко Малфоя, одиноко стоящего посреди толпы и с мрачным видом пялящегося в свой список покупок. Малфоевский список составлен на таком же листе, что и у Поттера — и в этом тоже нет ничего удивительного, учитывая, что совсем недавно они предпочитали одинаковые блокноты.

Потоки покупателей огибают Малфоя, кто-то толкает его в бок и задевает локтем, но он по-прежнему стоит неподвижно перед пустой тележкой и держит в руках большой желтый листок. Гарри неслышно подходит сзади и останавливается за спиной Малфоя, едва не касаясь его плеча. Он задерживает дыхание и чуть прищуривает глаза за стеклами очков, когда ему удается разглядеть слова в малфоевском, написанном идеальным каллиграфическим почерком, списке. Каждый пункт пронумерован, и буквы не валятся вбок, но от слов, в которые складываются эти буквы, веет растерянностью и отчаянием — такими же точно, как и от тех, что составляют список Поттера.

"Канцелярские скрепки, цыганская игла, шелковые нитки, степлер, медная проволока, обойные гвозди, одежная молния, пневмомолоток, мулине, шпагат, нейлоновый шнур, рыболовная леска, вязальный крючок, сапожное шило..."

— На хрена тебе все это? — тихо выдыхает Поттер на ухо Малфою — Малфою, который отродясь не держал в руках швейной иглы или молотка.

— Потому что у меня дыра в сердце! — хочет проорать Драко, развернувшись к Поттеру лицом. — Огромная, ужасающая, совершенно безвкусная дыра абсолютно неэстетического вида, и я хочу найти что-нибудь, хоть что-нибудь, чтобы сшить, связать, скрепить, соединить края этой дыры — хотя бы на какое-то время, хотя бы на такое время, чтобы я успел вспомнить, каково это — жить без этой дыры, через которую вытекает по капле вся моя радость, все мое счастье, вся моя жизнь...

Но, разумеется, Малфой воспитан еще лучше, чем Поттер, и он-то уж точно не станет устраивать скандал в общественном месте из-за такой малости, как дыра в сердце — его собственном или в чьем-то еще. Он молча передергивает плечами, тщательно складывает желтый блокнотный лист и уходит, толкая свою пустую тележку, куда-то в район гастрономического отдела.

Гарри Поттер смотрит ему вслед и ощущает, что у него больше не осталось сердца вообще — одна только дырка с рваными обугленными краями. Он оседает на пол прямо там, где стоял, задевая рукой полку с овощными консервами, и жестяные круглые банки с зеленым горошком сыплются вниз, грохоча и весело раскатываясь по кафельному полу. Поттер сидит среди зеленого горошка и пытается набрать в грудь воздуха, но воздух со свистом проходит сквозь дыру и не задерживается в его теле.

Вокруг него собирается толпа, суетятся продавцы и менеджеры, а среди покупателей случайно — словно в плохом кино — оказывается врач.

— Что с ним, док? — деловито интересуется коротышка в клетчатой фланелевой рубахе навыпуск. — Передозировка или приступ астмы?

— Ни то ни другое, — сосредоточенно качает головой врач, пытаясь нащупать пульс на поттеровском запястье. — Похоже, у этого парня дыра в сердце. Огромная такая дырища, и она все увеличивается и увеличивается в размерах. Боюсь, что медицина тут бессильна...

— Эй, док! — орут с другого конца зала. — Тут еще одному парню стало плохо! Упал прямо возле прилавка с сосисками!

Опять поднимается суета, кто-то вызывает "скорую", врач бежит в гастрономический отдел — но Поттера все это уже не интересует. Так же, как и Малфоя. Полупрозрачные и невесомые, они неспешно поднимаются под потолок и оттуда взирают на все происходящее внизу со снисходительным удивлением только что умерших людей.

— Конечно, — ворчит Малфой, — мы не могли придумать ничего умнее, чем умереть в супермаркете. Мерлин, это просто отвратительно!

И он закатывает глаза совсем так, как делал это при жизни.

— Ну, — примирительно замечает Поттер, — мне всегда нравились сосиски с горошком.

— Плебейская маггловская еда! — фыркает Малфой.

— Это говорит человек, который живет со мной среди магглов , — замечает Поттер.

— Я ушел от тебя два дня назад! — возражает Малфой.

— После того как мы прожили вместе два года.

— После того как мы совершили самую большую глупость в нашей жизни!

— После того как мы не смогли жить вместе в мире волшебников.

— После того как ты свихнулся и объявил всем о нас с тобой!

— После того как ты признался мне в любви.

— После того как ты разорвал помолвку с Уизлеттой.

— После того как ты отказался от наследства.

— После того как...

— Погоди-ка, Малфой! — говорит вдруг Гарри, и Драко мгновенно замолкает. — Что это мы сейчас делаем?

— Спорим, как обычно, — пожимает плечами Малфой и вдруг растерянно оглядывается по сторонам. — Мы... мы что?

— Мы умерли, — пытается улыбнуться Гарри. — Я и ты. В маггловском супермаркете, каждый со своей дырой в груди. Я так и не успел ее ничем склеить.

— А я свою пытался заштопать, но не смог подобрать ничего подходящего.

— Может быть, мы искали не в том отделе? — догадывается Поттер.

— Очень может быть, — соглашается Малфой. — Думаю, нам стоит попробовать поискать где-нибудь еще.

— Но сначала ты ко мне вернешься.

— Сначала нам обоим неплохо было бы вернуться хотя бы к самим себе.

Поттер тянется к Малфою, и на короткое мгновение их бесплотные губы соприкасаются — это похоже на дуновение ветерка, пахнущего мятными пастилками. А потом их немедленно отбрасывает друг от друга, засасывает каждого в свою воронку, и следующее, что они осознают — горячая боль в груди, словно по сердцу кто-то проехался раскаленным утюгом, то ли заглаживая шов, то ли накрепко спаивая края дыры.

— Ни хрена себе! — захлебывается кашлем Поттер, пытаясь подняться с пола, но все время натыкаясь ладонями на банки с горошком.

— Уберите от меня руки, вашу мать! — возмущенно сипит Малфой, отталкивая от себя всех, кто хочет ему помочь.

Оба поднимаются на ноги почти синхронно, и не обращая ни на кого внимания, бредут, бегут, ползут, спотыкаясь, навстречу друг другу. Поттер подхватывает Малфоя где-то в районе полок с рисом и кускусом, и не позволяет ему в очередной раз свалиться на пол. Впрочем, и сам он еще очень нетвердо стоит на ногах, и малфоевская рука, поддерживающая его, приходится как нельзя более кстати.

Они целуются так, как будто конец света уже наступил, и вокруг них падают метеориты и обломки небоскребов, и асфальт плавится под ногами, а на месте Трафальгарской площади зияет огромная воронка, и через считанные секунды они оба тоже окажутся под землей.

— Ты такой придурок, Гарри, — смеется Малфой прямо в губы Поттеру. — Даже в магазин нормально сходить не можешь!

— Ну, я все равно не умею правильно составлять список покупок, — улыбается Поттер прямо в губы Малфою.

Они выходят из магазина в обнимку, провожаемые одобрительными и насмешливыми возгласами. Коротышка в клетчатой рубахе находит на полу два смятых желтых листка и поднимает оба — сам не зная зачем.

"Дикий рис, лосось, помидоры черри, французский хлеб, оливковое масло..." — значится в одном, и коротышка догадывается, что этот список принадлежал светловолосому парню.

"Томатный сок, замороженная пицца, бананы, молочный шоколад, бургеры..." — написано на другом листке, очевидно, заполненном рукой темноволосого, в нелепых круглых очках.

— Не стоит совать свой нос в чужие дела, — качает головой врач, молниеносным движением руки выхватывая из толстых пальцев растерянного коротышки оба листка. — И в чужие списки покупок тоже.

Врач идет по проходу стремительным шагом, и полы его длинного плаща развеваются при ходьбе — он потерял кучу времени, занимаясь этими придурками, тогда как сегодня его ждут еще несколько подобных придурков в разных концах света — и ко всем он обязан успеть, Мордред их раздери!

Коротышка догоняет врача и почти бежит с ним вровень.

— Док, а что все-таки было с этими пе... — он осекается под гневным взглядом дока и немного смущенно продолжает. — Ну, то есть, я хотел сказать, с этими парнями?

— Я, кажется, на чистом английском языке произнес: дыра в сердце. У одного и у второго, — отрывисто бросает врач, ни на секунду не замедляя шага.

— А теперь что, срослись дыры? — задыхаясь на бегу, любопытствует коротышка.

Врач несется к выходу, почти не касаясь пола, но вдруг резко останавливается и склоняется над непрошеным собеседником с высоты своего немаленького роста. У врача темные глаза и черные блестящие волосы, собранные в хвост — не самая типичная прическа для медика.

— Запомните, любезнейший, — говорит док, оскалившись хищно и — коротышка готов поклясться — не совсем по-человечески. — Дыра в сердце тем и отличается от дыры в какой-либо иной части тела, что однажды появившись, она никогда более исчезнуть не может. Но — при благоприятном стечении обстоятельств она может затянуться и просуществовать в таком состоянии довольно долгое время.

— Долгое — это сколько, док?

— Долгое — это длиной в человеческую жизнь, — вздыхает врач. — Плюс минус вечность...

На стоянке возле супермаркета небольшая толпа зевак любуется впечатляющим шоу: Гарри Поттер целует Драко Малфоя, впечатывая его в капот своего черного внедорожника, припаркованного рядом с пижонским малфоевским поршем красного цвета. Руки Поттера где-то под одеждой Малфоя, из которой сам Малфой, кажется, готов выпрыгнуть в любую минуту. Вездесущие японские туристы сверкают улыбками и вспышками фотоаппаратов.

— Всегда любили привлекать к себе внимание, засранцы, — со смешанным чувством, похожим одновременно на тоскливую нежность и удовлетовенное отвращение, бормочет длинноволосый врач, прежде чем отступить в тень и раствориться в ней, но не бесследно — на асфальте остается лежать длинное черное перо. Возможно, оно выпало у врача из кармана, или он стряхнул его со своего рукава — гадать об этом некому, потому что ни пера, ни исчезновения доктора никто не замечает: Поттеру и Малфою наконец-то удается отлипнуть друг от друга, и теперь они усаживаются в машину, тяжело дыша и ошалело улыбаясь. Японцы вежливо им аплодируют. Шины поттеровского внедорожника чуть скользят по асфальту, мокрому после недавнего дождя, и растирают в клочки длинное черное перо — похожее на птичье, но только похожее...

— У тебя есть только одно желание, – говорит нефритовый джинн Малфою, и тот взрывается от досады и негодования.

— Как это – только одно?! Я проделал путь в несколько тысяч миль, я исходил всю пустыню вдоль и поперек, я неделями жил в палатке, у меня песок на зубах скрипит и из ушей сыплется, а ты говоришь, что у меня есть только одно желание?!

— Песок из ушей сыплется? – невозмутимо переспрашивает джинн, окутываясь дымом. – Значит ли это, что твое желание будет: помыться?

— Нет! – испуганно кричит Малфой. – То есть да! То есть, да, но потом. Короче, помыться – это то, что я в состоянии и сам осуществить, без твоей помощи.

— Как знаешь! – обиженно фыркает джинн, раздувая ноздри, из которых вылетают искры. – Сам так сам.

Джинн делает такое движение, как будто собирается залезть обратно в лампу, и Малфой испуганно тянет медный сосуд странной формы к себе.

— Я просто должен сосредоточиться, – объясняет он джинну. – Раз уж у меня желание всего одно. И, кстати, почему? Все легенды рассказывают о трех!

— Легенды, – джинн прищуривает глаза и до неприличия растягивает гласные. – Ты бы еще о детских сказках вспомнил! Ладно, думай. Я подожду.

Джинн делает вид, что имеет представление о значении понятия «деликатность», и отворачивается. Малфой давит в себе порыв ущипнуть себя в десятый раз, чтобы убедиться в реальности происходящего, и пытается сосредоточиться. У него есть только один шанс, и он не собирается упустить его из рук, словно дурацкий снитч в школьные годы.

Нефритовый джинн поистине всемогущ, и это вовсе не детские сказки. На один краткий миг он подчиняется человеку, который вызвал его из лампы, и сейчас этот человек Драко Малфой, а значит, и Драко Малфой в данный момент всемогущ тоже. Он может повернуть время вспять и переиграть события прошлого, может уничтожить Волдеморта еще в утробе матери и полностью изменить судьбу собственного рода, может стать властелином мира и перекроить его под себя. Все, что нужно Малфою, чтобы на сей раз вожделенный снитч влетел в его ладони – только лишь правильная формулировка.

В малфоевском воображении рождаются картинки одна соблазнительнее другой. Сила, свобода, власть – все то, чего так недостает в его нынешней реальности, где он навсегда останется представителем проигравшей стороны. Высокий социальный статус, красивая чистокровная жена, достойный наследник, спокойная старость родителей – все то, ради чего он рисковал жизнью и состоянием, разыскивая по свету последнего из оставшихся нефритовых джиннов. Все то, что может подарить ему магия – древнейшая, первозданная магия, воплощенная в странном создании из призрачной плоти и густого дыма, что колышется сейчас перед Малфоем в горячем воздухе Аравийской пустыни.

Джинн поворачивает голову к своему временному владельцу и окидывает его взглядом, в котором чудится понимание пополам с презрением. Малфою кажется, что ни одна из чудесных картинок, возникающих в его голове, не может укрыться от этого взгляда, потому что джинн видит его насквозь, он читает в его мозгах так легко, словно все малфоевские желания написаны огненными буквами у него на лбу. Сила, свобода, статус, власть, спокойствие, честь, состояние, роскошь, карьера, благоразумие, будущее, род...

— Ну и? – роняет джинн, очевидно, потеряв терпение. – Сформулируй уже фразу насчет власти надо всем миром, и разойдемся каждый в свою сторону.

Малфой на секунду прикрывает глаза. Жаркое марево дрожит на внутренней стороне век. Во рту уже не просто сухо, а горько от постоянной жажды, и когда он говорил джинну о песке в ушах, он не преувеличивал. На самом деле ему не нужна власть надо всем миром – что ему сейчас нужно, так это бочка с холодной питьевой водой. Что-то, что по-настоящему утолит его жажду.

— Ок, – решительно и хрипло говорит Малфой, открывая глаза. – Я готов.

— Ты хорошо подумал? – серьезным тоном спрашивает его джинн. – Помнишь, что у тебя есть только одно желание?

— Мне вполне достаточно, – кивает головой Малфой и просит джинна сделать так, чтобы Поттер любил его вечно. Джинн теряет дар речи, предлагает подумать еще и даже высказывает предположение о том, что восточная жара все-таки губительна для европейцев.

— Делай, о чем тебя просят, – сухие и обветренные малфоевские губы раздвигаются в улыбке, и это улыбка человека, который только что загадал свое самое заветное желание…

В один из четвергов — почему-то спустя время точно вспоминалось, что это был четверг — Гарри надоело смотреть на то, как Малфой за соседним столиком вяло ковыряется вилкой в мясном рулете, глядя при этом вовсе не в тарелку, а куда-то сквозь пространство и вечность. Иногда, впрочем, малфоевский взгляд выныривал из этих самых пространства и вечности, и на секунду задерживался на... Гарри не мог определить, на чем именно задерживался взгляд Малфоя — на ключице или плече — потому что Драко сразу же опускал глаза. Но в том, что пялился он именно на его, поттеровские, то ли плечо, то ли ключицу, сомнений не оставалось.

Какое-то время Поттер еще поерзал на неудобном стуле министерского кафетерия, делая вид, что увлеченно жует тушеную баранину и не менее увлеченно слушает болтовню сослуживцев, а потом решительно поднялся и пошел к Малфою, прихватив тарелку с недоеденным ланчем.

Увидев Гарри Поттера, присаживающегося к нему за столик, Драко Малфой непременно поперхнулся бы тем бесформенным месивом, которое еще несколько минут назад было мясным рулетом — если бы только он все-таки вздумал положить это в рот. Рука опустилась сама собой, и вилка с тихим звоном ударилась о край тарелки.

Гарри насладился волной самых разнообразных эмоций, последовательно отразившихся на побледневшем малфоевском лице, и заботливо подвинул к нему стакан с водой.

— Глотни, тебе полегчает.

Драко растерялся настолько, что послушно кивнул и схватился за стакан. Его пальцы слегка подрагивали, но сделав пару глотков, он явно почувствовал себя лучше. Или просто удачно притворился.

— Что-то не так в моем отчете? — почти невозмутимым тоном поинтересовался он, ставя стакан на столик. — Или у аврората есть какое-то особое поручение к нашему отделу?

— Будь я писателем, — начал Поттер, игнорируя вопросы Малфоя, — я назвал бы все это иронией судьбы.

— Что? — растерянно спросил Драко, схватившись за салфетку из дешевого полотна с такой силой, словно она была спасительной соломинкой из маггловской пословицы.

— Говорю, будь я садовником, непременно вывел бы в честь тебя новый сорт гладиолусов. Или нарциссов, — продолжил Поттер. — А если бы я был певцом, конечно, спел бы под твоим окном серенаду.

Драко дернулся, скомкал салфетку, бросил быстрый взгляд по сторонам и наклонился вперед, поближе к Гарри.

— Поттер, ты спятил? — зашептал он. — Ты под действием какого-то заклинания? Или... — тут лицо его вспыхнуло. — Или все это очередная твоя дурацкая шутка, и сейчас здесь окажется весь твой отдел с колдокамерами и воплями: "Розыгрыш, розыгрыш!"?

Гарри помотал головой и продемонстрировал Малфою свои ладони — абсолютно пустые — словно доказательство чистоты намерений.

— Если бы я был мастером по розыгрышам, я бы устроил для тебя нечто грандиозное, — на губах Поттера появилась улыбка, а Малфой побледнел еще сильнее.

— Но ничего страшного, честное слово! — поспешно добавил Поттер.

— Не мог бы ты сказать доступным для других языком, чего ты хочешь, и оставить меня наедине с мясным рулетом? — произнес Драко, изо всех сил стараясь, чтобы это звучало грозно и требовательно. Или, по крайней мере, внятно.

Гарри бросил красноречивый взгляд на малфоевскую тарелку и вцепился обеими руками в свою традиционно растрепанную шевелюру.

— Если бы я мог, Малфой, если бы я только мог изъясняться доступным языком, я бы давно уже это сделал! Я бы... Я бы много чего тебе сказал, но я, блин, не могу.

— Не можешь, не умеешь или не хочешь? — уточнил Драко после некоторой паузы.

Гарри досадливо вздохнул, оставил в покое свои волосы и сказал весьма решительным тоном:— Если бы я был аристократом голубых кровей, с крутым воспитанием и все такое, я, конечно, нашел бы какой-нибудь извращенный способ сделать это так, чтобы ты, Малфой, запомнил на всю жизнь. Я бы, наверное, сыграл тебе на скрипке или вышил твой портрет крестиком на голландском батисте или назвал твоим именем новое поместье, не знаю! Но я тот, кто я есть, и учиться музыке мне уже поздновато, верно?

— Ты действительно свихнулся, — прошептал Драко с абсолютно несчастным выражением лица. — Ты свихнулся где-нибудь на задании, а обвинят во всем меня, конечно, меня. Полминистерства видело, что мы с тобой сидели за одним столиком, и все решат, что я что-то подсыпал в твою тарелку, после чего ты резко захотел играть на скрипке и вышивать крестиком!

— Если бы я был астрономом, я непременно назвал бы в твою честь звезду, — твердо пообещал Поттер Малфою, ни на что не обращая внимания.

Малфой сглотнул, глубоко вздохнул, загнал подступающую истерику куда подальше, и еще ближе придвинулся к Поттеру.

— Ты только не волнуйся, — как можно мягче сказал он. — Мне наплевать, что ты не астроном. Тебе идет аврорская форма.

— Правда? — просиял Поттер.

— Абсолютная, — кивнул головой Драко. — И сейчас мы неторопливо встанем из-за стола, и пойдем с тобой...

Слова "в Святой Мунго" так и остались непроизнесенными Драко Малфоем, потому что Гарри Поттер немедленно перебил его.

— Я прямо сейчас не могу, Малфой, у меня рабочий день до шести. Но вечером сходим с тобой куда хочешь! Куда ты, кстати, хочешь?

И Гарри протянул над столом руку и дотронулся кончиками пальцев до тыльной стороны ладони Малфоя. По ощущениям это было сходно с тем, как если бы через Драко пропустили электрический ток, и судя по выражению лица Поттера, он испытал нечто похожее.

— Ух ты! — криво улыбнулся Гарри. — И это только рука...

Малфой немедленно отдернул руку и отодвинулся назад, но у Поттера всегда была слишком хорошая реакция. Он сжал пальцы на малфоевском запястье, словно молодой крапп — челюсти — и впервые за весь разговор посмотрел на Драко не с уверенным превосходством победителя, а измученным взглядом человека, слишком долго находящегося в неизвестности.

— Не уходи, Малфой, — тихо сказал он. — Я просто больше не могу...

Исключительно из принципа Драко сделал попытку освободиться — Поттер чуть ослабил захват, но на провокацию не поддался.

— Все ты можешь, дракклы тебя раздери! — судорожно вздохнул Драко. — Только как-то не по-человечески...

— Не могу больше смотреть, как ты ходишь мимо, — произнес вдруг Поттер с тоской и разжал пальцы. — Ходишь мимо и тихонько на меня пялишься, когда думаешь, что я не вижу. А я вижу и схожу с ума. Гермиона называет это одержимостью, но мне кажется, это что-то другое, только я не знаю слов. Вот если бы я был...

— Грейнджер? — подхватил Малфой и сам ошалел от собственной смелости. — Тогда ты бы непременно нашел нужные слова, да? А если бы ты был квиддичным игроком, ты посвятил бы мне новый рекорд — поймал бы снитч за полторы секунды от начала матча, верно?

— А если бы я был зельеваром, я изобрел бы новое зелье от какой-нибудь ужасной болезни и назвал бы его в честь тебя! — радостно подхватил Поттер и тут же нахмурился. — Ты издеваешься? Откуда ты это знаешь?

— Если не считать того, что ты уже четверть часа пытаешься мне об этом сказать, — мягко произнес Драко, — есть только одно объяснение этому. И нет, я не издеваюсь.

Теперь пришла очередь Поттера бледнеть и нервно сглатывать. — Я ни хрена не понимаю. Ты не мог бы сказать как-нибудь... понятнее?

Если бы сердце Драко было шерстяным и пушистым, оно разорвалось бы сейчас на тысячи крохотных, пищащих от невыносимого счастья, клубкопухов.

— Я тоже не умею понятнее, — честно признался Малфой. — Я пойду с тобой в шесть часов вечера куда бы ты меня ни позвал, даже если это будет какой-нибудь гриффиндорский гадючник. Только ответь мне сначала на один вопрос, Поттер.

— Да, конечно. Конечно, Малфой, — Гарри подобрался и выпрямился на стуле, лицо у него сделалось серьезным, как перед аврорской присягой, и Драко вдруг подумал, что Поттер ждет сейчас вопроса о чем-то давнем, страшном и стыдном, вроде Сектумсемпры в туалете Плаксы Миртл или носа, сломанного в купе хогвартсовского экспресса.

— Если бы наши с тобой отношения, Поттер, были радугой, — тихо и размеренно произнес Малфой, — что означал бы фиолетовый цвет?

Гарри моргнул пару раз и неуверенно усмехнулся. — Радугой? Ты... шутишь?

— Нисколько, — сказал Малфой очень твердо и очень уверенно, словно это не он бледнел и комкал салфетку несколько минут назад. Если бы сердце Поттера было кофром для квиддичных мячей, оно разлетелось бы сейчас на тысячи золотых, трепещущих от невыносимого счастья, снитчей.

— Ну, красный, это, наверное, наша... гм, ненависть, да? — забормотал Гарри, опять запуская пальцы себе в волосы. — Оранжевый... это... это... страсть, да? Синий... э... желтый... зеленый...

Поттеровские бормотания сделались совсем неслышными, он ушел в себя, и по мере того, как до Гарри доходило значение каждого цвета, его лицо светлело, и поперечная складка над переносицей разглаживалась.

— Я не могу придумать, что такое фиолетовый, — сказал он наконец решительно и отчаянно. — Можно, Малфой, я лучше тебя поцелую?

Если бы Драко Малфой все-таки был демиургом, он не смог бы создать фразы более совершенной, чем эта...

На площади Сен Марко топчутся тысячи туристов и голубей. Малфоя одинаково раздражают и те и другие, поэтому он никак не может взять в толк, почему Поттер торчит здесь с самого утра. Вообще идея провести отпуск в Венеции с каждой минутой кажется ему все более и более банальной и безвкусной – как, собственно, все идеи, автором которых является не он.

В Венецию его притащил Гарри, и Драко еще никогда не чувствовал себя так паршиво. Во-первых, здесь повсюду вода, а он не любит сырость. Во-вторых, здесь дикое количество магглов. И в-третьих, большую часть этих магглов составляют влюбленные парочки, считающие Венецию самым романтическим местом на Земле.

Малфой так не считает. И «влюбленной парочкой» их с Поттером можно назвать с большой натяжкой. И ни в какой романтической чуши они оба никогда не нуждались. И в отношениях состоят уже три года, хотя на самом деле их отношения начались намного раньше – в далеком девяносто первом, в магазине мадам Малкин. Но и тогда в них не было ничего романтического, верно?

— Зачем ты меня сюда притащил, Гарри? – спрашивает Драко напрямую. – Я был в Венеции шесть раз, я насмотрелся на дворец дожей, накатался на гондолах и бросил с моста Риальто никак не меньше десяти галлеонов.

Меня тошнит от местной кухни, мутит от вида плесени и блевать тянет от вечного карнавала. Вид масок, развешанных на каждом углу и выставленных в каждой витрине, наводит на меня тоску – и тебе прекрасно понятно, почему.

А эти толстые наглые дебильные голуби раздражают меня не меньше хагридовых зверюшек, и я решительно не понимаю, ни какого гоблина мы делаем в этом городе, ни за каким боггартом мы торчим на Сан Марко уже третий час!

Поттер не отвечает, стряхивает с ладоней остатки хлебных крошек, щурится на солнце сквозь стекла очков, вздыхает и прикусывает губу. Он выглядит так, как человек, который уже принял важное решение, но никак не может найти в себе силы озвучить его вслух.

Малфоя охватывает паника. Одно из двух: либо Гарри притащил его сюда, чтобы «выгулять» перед тем, как бросить, либо он всерьез вознамерился сделать ему предложение, и считает, что венецианская романтика – самый подходящий для этого антураж. И то и другое одинаково страшно, поэтому Драко берет Поттера за плечи и разворачивает к себе лицом.

— Что? – спрашивает он, даже не стараясь притворяться равнодушным. – Скажи мне сразу, что! И покончим с этим быстро.

Поттер улыбается и кладет свою руку на острую малфоевскую коленку, обтянутую пошлой маггловской джинсой. Это такое мягкое, такое нежное, такое прощальное движение, что у Драко перехватывает дыхание.

— Всё так изменилось, – говорит Гарри, и Малфой чувствует, что его действительно начинает мутить – не от сырости, а от страха. – Мы оба так изменились, разве ты не видишь? Раньше это я был бы тем, кто проявляет нетерпение, хватает партнера за плечи и тревожно спрашивает: Что? Что случилось? Скажи мне это немедленно!

Драко все понимает, прекращает хватать Гарри за плечи, отодвигается от него и сникает. Его коленке моментально становится холодно без поттеровского прикосновения – хотя на улице влажная жара, и солнце палит вовсю.

— Хорошо, – бормочет Драко. – Я не буду тебя спрашивать, не говори, если не хочешь, как скажешь.

— Во-первых, – спокойно отвечает ему Поттер, – прекрати истерить. Во-вторых, ничего не случилось. И в-третьих, я просто подумал, что мы так давно никуда не выбирались вдвоем, почему бы не?

Малфой собирает в кулак жалкие остатки воли, здравомыслия и самообладания, которые всегда покидают его, если дело касается Гарри, и находит в себе силы посмотреть ему в глаза.

— Я не прошу тебя вдаваться в подробности, – говорит он. – Но давай хотя бы раз в жизни не будем делать вид, что мы друг для друга значим меньше, чем мы значим. Я теряю от тебя голову с одиннадцати лет, ты прекрасно это знаешь. Понятия не имею, осталась ли хоть одна эмоция на шкале эмоций, которой я так или иначе к тебе не испытывал. Если ты хочешь все разорвать – просто скажи. Если хочешь что-то изменить – просто объясни, что именно. Но если ты еще хотя бы пять минут просидишь на этой гребаной площади, подкармливая этих гребаных голубей, я сначала задушу тебя голыми руками, а уже потом буду беспокоиться о своем алиби.

Гарри перестает кусать губы и хохочет – как всегда, искренне, открыто, в полный голос, запрокидывая голову назад и так явно наслаждаясь процессом, что Драко действительно хочется – только не задушить – а схватить за темные вихры, подтащить к себе поближе, поцеловать-укусить, чтобы перестал смеяться, чтобы понял, как все серьезно, а потом, потом нагибать эту голову ниже, к своим коленям, и раздвинуть ноги, чтобы ему было удобнее, о, Мерлин, о чем он думает посреди маггловской толпы!

Поттер перестает хохотать и стремительно придвигается к Малфою.

— Ты параноик, знаешь об этом? – горячо шепчет он в губы Драко. – Во-первых, параноик, во-вторых, неврастеник, и в-третьих, сексуально озабоченный. Я ужасно хочу тебя. Задолбался уже сидеть здесь и кормить этих блядских голубей вместо того, чтобы трахать тебя в нашем номере.

— Ничего не понимаю, – честно признается Малфой моментально охрипшим голосом. – Что тебе мешает?

Поттер вздыхает – опять прямо в малфовские губы – и с явным сожалением отодвигается на безопасное расстояние.

— Не будешь злиться, если скажу правду?

— Я убью тебя, если ты мне не скажешь правду немедленно!

Гарри еще какое-то время мнется, и наконец произносит:— Мы на задании. Вернее, я на задании, а ты как бы мое прикрытие. Ну, то есть, не то чтобы прикрытие, просто я подумал, что можно все совместить – и задание и наш отпуск, и подумал, что если скажу тебе сразу, ты страшно разозлишься, вот я и не сказал…

Поттер смотрит на Драко и улыбается самой обезоруживающей изо всех своих улыбок, и Малфою хочется укусить его за нос. Или самого себя за левую руку – потому что навыдумывал себе всякой хрени, а до единственного возможного и правдоподобного объяснения не додумался.

— На задании, Поттер? – переспрашивает он своим обычным тоном, полным ледяного презрения и сарказма – во всяком случае, ему хочется думать, что его голос именно так и звучит.

— И поэтому мы сидим здесь, среди голубиного помета, и таращимся на целующихся магглов? Тебя что, понизили в должности, и ты ничего мне не сказал, чтобы не расстраивать? С каких пор ты занимаешься наружным наблюдением?

— Здесь все не так просто, Малфой, – отвечает Поттер, еще слегка виновато. – Я не могу тебе ничего объяснить, пока дело не закончено, но если ты больше не можешь здесь сидеть, и хочешь сам прокатиться по каналам или пройтись по магазинам, я пойму. Потому что мне надо проторчать здесь еще, – Гарри смотрит на часы и хмурится, – еще не меньше часа.

— Мало того, что ты непроходимый тупица, так ты, видимо, еще и глухой, – ядовито сообщает Драко, придвигаясь к Поттеру вплотную, так, чтобы их бедра соприкасались. – Ты не слышал ни слова из того, что я тебе говорил?

— Тебе плохо от сырости, воды и карнавальных масок, – послушно кивает Гарри и тут же радостно восклицает. – Но ты можешь пойти в музей! Ты всегда любил музеи, а здесь их полно!

— Во-первых, – шепчет Драко в поттеровское, нагретое на солнце, ухо, – я уже видел здешние музеи. Я здесь в седьмой раз, забыл? Во-вторых, я сейчас так зол, что хотя бы по этой причине не оставлю тебя, пока ты не сможешь уйти отсюда, а в-третьих, в-третьих, Поттер, на сегодня больше никаких площадей и никаких каналов, ясно? Только я, ты и кровать в нашем номере.

Гарри сглатывает и кивает. Драко тянется через него к бумажному пакету с хлебом и возится с ним дольше, чем нужно – ровно столько, чтобы Поттер смутился и стал ерзать на месте.

— Ненавижу голубей, – почему-то шепотом признается Гарри, когда Драко наконец выпрямляется и спокойно усаживается с ним рядом.

— Я тоже, – невозмутимо соглашается с ним Малфой.

Они оба поднимают руки почти синхронно, бросая бесконечные крошки бесконечным полчищам наглых и ко всему привычных голубей на площади Сен Марко…

* * *

Когда война все-таки заканчивается, стоит жаркий июльский полдень. Нет никаких сил — не то чтобы пошевелиться, а вообще ни на что. Даже на то чтобы думать, потому что жара, басовитое жужжание насекомых, и резкий запах крови повсюду — он смешивается со сладковатым ароматом цветов — вызывают только одно непреодолимое желание: лечь и умереть немедленно.

Но по опыту трех лет, проведенных в безумии и неразберихе гражданской войны, Драко Малфой знает — от одного только запаха крови никто не умирает. Он так и говорит Поттеру, который, кажется, все-таки собирается отдать концы прямо здесь — на цветущей шотландской пустоши, где они вдвоем только что разбили последний отряд Упивающихся — и прямо сейчас, в жаркий июльский полдень, в первые минуты после войны.

Бой был коротким и нелепым — да они и на отряд этот наткнулись совершенно случайно, и времени подать знак своим и попросить о помощи уже не было. Им пришлось драться, и драться не на жизнь, а на смерть — в общем, все вышло так, как оно и бывает обычно на войне. Но когда шесть УПСов навсегда улеглись в жесткую и сухую траву, выяснилось, что сил и магии на то, чтобы аппарировать или хотя бы послать Патронуса, нет ни у Поттера, ни у Малфоя. Вот так вот просто — только что были, а теперь взяли и закончились. Все, на что их обоих хватило — это отползти от убитых подальше, упасть в ту же самую траву и начать подыхать.

Впрочем, Малфой, в отличие от вечного стоика Поттера, всегда был истериком и любил комфорт. Ему нравится поттеровская идея умереть на поле боя — того самого боя, который, кажется, навсегда прекратил войну — но ему очень не хочется возиться потом с мертвым телом героя в этот невыносимо жаркий день.

— Ты не смеешь, Поттер! — орет Драко прямо в лицо умирающему, вернее, не орет, а шипит, потому что на крик сил тоже нет. — Ты не смеешь сдохнуть прямо сейчас, Поттер! Только не после того, что... что...

Поттер с немалым трудом поднимает веки и фокусирует мутный взгляд на Малфое.

— После чего? — одними бескровными губами произносит Гарри. — Ты еще скажи "после всего, что между нами было"... — и снова закрывает глаза.

Если бы Малфой сохранил в себе способности плакать или смеяться, он обязательно сделал бы что-то — одно из двух. Но способностей этих он в себе не сохранил, и он может только мелко трястись, давя в себе нарастающую истерику и пытаясь мучительно сообразить — вот все то, что у них с Поттером во время войны "было" — это что? И "было" ли это наяву — вот в чем вопрос...

Поттер тихо-тихо смеется, не раскрывая глаз, и Малфой моментально перестает трястись и понимает внезапно — остро и резко, словно бритвой по руке полоснули — война не кончилась. Их с Поттером война не кончится никогда — они вечно теперь будут по какую-то линию фронта, отделяющую тех, кто воевал, от тех, кто так и остался среди "мирного населения".

Драко наклоняется к Гарри так низко, что ловит губами его слабые вдохи и рваные выдохи, и спрашивает твердо:

— Что ты хочешь, Поттер? Скажи мне, чего ты сейчас хочешь?

Про себя Малфой загадывает, что если Гарри скажет "пить" — тогда он наколдует ему целое ведро воды! — значит, он выживет. А если скажет "ничего" — тогда ему, конечно, придется наизнанку выворачиваться, придумывая способы спасения! — значит, значит он выживет тоже, потому что это было бы слишком несправедливым и безжалостным со стороны Поттера — взять и умереть прямо сейчас, в последний день войны.

— Давай, Гарри, я знаю, что ты можешь, — с лихорадочным отчаянием шепчет Малфой. — Скажи мне, скажи, чего ты хочешь, ну, пожалуйста...

Поттер сглатывает, хотя в горле у него совершенно сухо — Драко знает это по себе — и приоткрывает рот, собираясь что-то произнести. Малфой застывает в ожидании, готовясь понять и принять любое поттеровское желание, каким бы оно ни было.

Несколько секунд Гарри молчит и неровно дышит, вгоняя Драко в совершенно бездонное отчаяние — а потом выдыхает:

— Шоколадный торт... Я хочу большой шоколадный торт...

Поттер замолкает — не потому что сказал все, что мог, а потому что теряет сознание. Малфой некрасиво и бесслёзно плачет над ним — всего лишь пара хриплых рыданий, не больше — и, вытерев сухие глаза дрожащей рукой, шепчет зло и яростно:

— Будет тебе шоколадный торт, Поттер, мать твою, будет!

После чего сгребает бесчувственного Гарри в охапку, сжимает в кулаке обе палочки — свою и поттеровскую — и аппарирует не на пределе даже, а за пределами сил и возможностей. Сам он теряет сознание, лишь убедившись, что о Поттере позаботятся...

* * *

Спустя две недели после окончания войны Гарри Поттера из отдельной палаты магического госпиталя забирает Драко Малфой, покинувший соседнюю палату тремя днями раньше. В спальне дома на Гриммо их ожидают чистые простыни на кровати, бутылка французского вина десятилетней выдержки и огромный — величиной с колесо маггловского велосипеда — торт, щедро облитый шоколадной глазурью. Тортом Драко гордится так, словно пек его собственноручно, и очень обижается, когда Поттер вместо того, чтобы первым делом накинуться на вожделенное лакомство, набрасывается на самого Малфоя. Впрочем, довольно скоро обида его проходит, особенно когда Гарри, слизывая темную глазурь с бледного малфоевского тела, признается, что шоколад удивительно, просто восхитительно вкусен...

Если и есть у Драко Малфоя что-то ценное, что-то, на самом деле неподвластное времени, надежно спрятанное от чужого насмешливого взгляда, что-то, ради чего стоит жить — это безумная мечта, невоплощенная фантазия, тайная и бешеная страсть. Еще есть, конечно, воспоминания, но они не те, не о том, не такие, каких хотелось бы. Каких хочется — нет, хоть разбейся. Желанные — только из разряда "вот если бы". Но "если бы" не случается, не происходит, не врывается внезапным снежным вихрем в бесцветную малфоевскую жизнь, не проливается щедрым дождем на его обезвоженную душу, а время уходит, утекает куда-то за край малиновых облаков или верхушки снежных далеких гор — какая к дракклам разница, куда именно уходит время, если оно все равно работает против Малфоя...

"Не признавайся в любви первым, сын, и тогда ты не узнаешь, что такое быть отвергнутым, — говорил Люциус. — Не показывай свою слабость, и никто не сможет воспользоваться ею. Не открывай своих истинных чувств. Держи эмоции при себе. Не поддавайся зову плоти. Контролируй себя. Контролируй себя. Контролируй себя, тролль тебя подери, ты же Малфой!"

Драко до сих пор иногда просыпается в ужасе, что он вдруг растерял умение себя контролировать, и теперь любой-любой, кто угодно, даже самый распоследний маггл сможет читать по его бледному лицу как по газетной странице. Вот же, вот — черными жирными буковками, мелким кеглем написано, все-все-написано, и кого Малфой любит и кого ненавидит, и кого боится до смерти, и кого точно так же до смерти хочет. Нет, не до смерти — сильнее. Порой он думает, что если бы раз, если бы только один-единственный раз, всего лишь несколько слов, пара прикосновений, немного нежности, чуть-чуть несдержанных ласк, о, Мерлин, если еще и поцелуй! — и он легко сможет умереть. Не то чтобы специально пойдет и заавадится, хотя и эта мысль тоже кажется вполне привлекательной — но умереть после этого сможет легко и без страха. Потому что ведь понятно, что если это и случится, то лишь однажды. А зачем потом жить? Так-то хотя бы надежда есть, идиотская, конечно, но есть. А после и ее не останется.

Утренние хлопоты идут своим чередом, и Малфой немного оттаивает, вернее, затаивается — все в порядке, он по-прежнему держит себя под контролем, никто ничего не узнает, ни о чем не догадается, не заподозрит. Он все-таки научился держать лицо, спину и все остальное, что полагается держать малфоям. Держать себя в руках, руки на виду, желания в узде, а фантазии — в тайниках души. Все его силы уходят на то, чтобы эти тайники так и оставались тайниками, и если бы он мог видеть себя со стороны, он бы стал собой гордиться. Он ужаснулся бы, увидев себя со стороны...

Свою недостижимую мечту он именует "болезнью", "манией" и "одержимостью". Но эти названия слишком скупы, холодны и отдают медициной. А медицину Драко не любит. Он любит свою одержимость, лелеет ее и все время придумывает ей новые имена — такие, словно это не постыдная тайна, а возвышенное чувство. Он бы и рад думать иначе, или вообще избавиться от своей мании, хотя бы для того, чтобы почувствовать, что это такое — быть нормальным — но он не может. Точно так же как не может, например, взлететь без помощи магии или убить человека. Все, что он может — это держаться и давать новые имена.

Имена рождаются внезапно, в самые неподходящие моменты — впрочем, что такое подходящий или неподходящий момент для этого? Они падают в холодные малфоевские ладони обжигающими звездами, всплывают изнутри горячей лавой, проступают древними иероглифами на коже, повисают огненными письменами в воздухе, атакуют мозг стаями бешеных докси, являются и на рассвете и среди ночи, и в час ланча и во время ужина, тормошат его, трясут, щиплют, щекочут. Самое сложное — даже не запоминать их все, хотя их много, очень много, просто чертовски много. Самое сложное — не произносить их вслух. Никогда.

Как только новое имя завладевает Малфоем, он немедленно осматривает его со всех сторон, крутит и так и эдак, обнюхивает и даже пробует на вкус, а потом помещает в самые заветные ящички-уголки своей памяти. Скоро, совсем скоро вся его память будет состоять из одних только заветных ящичков, хранящих имена его светлой мечты, его грязной фантазии, его острой одержимости. И тогда боги наконец-то сжалятся над ним, и он свихнется. Может быть, хотя бы сойдя с ума, Драко освободится от гнетущей необходимости держаться? Порой ему кажется, что держится-то он на самом деле за воздух...

"Живительный воздух весеннего леса", "белый песок пустынного пляжа", "перламутровая запонка на лиловом рукаве", "ледяной апельсиновый сок в хрустальном стакане", "свежий ветер, приносящий с океана благую весть", "золотой слиток, плавящийся в огромной печи", "красный кленовый лист, парящий в прозрачном осеннем воздухе", "серебряная струна, туго натянутая на гитарный риф", "рубиновые капли вина на голубом ноздреватом снегу", "оранжевый шар, медленно умирающий в сиреневых небесах"... Это похоже на строчки из маггловской японской поэзии. Изящно, красиво и совершенно безнадежно. Сколько бы витиеватых, горьких, безупречных в своей метафоричности имен не придумывал Малфой для своей мечты, она не становится более реальной. Осуществимой. Похожей на ту, которые воплощаются. Она так и остается "песком", "ветром" или "струной", она висит зыбким маревом, дрожащим мороком, сверкающей пеленой между малфоевским сознанием и остальным миром. И мир обходит Малфоя стороной, не замечая. Или только делая вид?

Конечно, мир наблюдает за ним. Не выпускает его из цепких когтистых лап реальности, не сводит опасно прищуренных драконьих глаз, но в нужный момент всегда прикрывает их чешуйчатыми тысячелетними веками. На мгновение прикрывает, но Малфою много не надо — ему лишь бы нырнуть в свои потаенные глубоководные впадины и положить новое имя-сокровище в пустой ящик. А потом он снова выныривает на поверхность, смахивает с лица соленые капли и улыбается одними уголками губ: Здравствуй, реальность. Я весь к твоим услугам.

На поверхности у Драко полно обязательств, которые надо выполнять; долгов, которые следует выплатить; обстоятельств, с которыми нужно считаться, и критериев, которым необходимо соответствовать — и он выполняет, платит, считается и соответствует. А все, что лежит под этим — не принадлежит никому, кроме него самого, и так будет всегда, всю жизнь, целую вечность, и еще немного.

Малфой сам над собой смеется — мысленно, разумеется — когда новое имя начинает трепыхаться у него в горле, требуя быть названным. Там, откуда приходят имена, нет недостатка в ярких образах и ничто не считается чересчур вычурным, ни "лотосовый лепесток, покрытый капельками жемчужной росы", ни "сверкающий клинок, рассекающий ночную мглу", ни "мраморный столп, подпирающий основы Вселенной". Если бы он в самом деле захотел как-то бороться с этим, он записал бы все имена однажды, просто записал бы их на длинном свитке превосходного пергамента и отдал в печать. Возможно, под псевдонимом. Волшебный мир задохнулся бы от этой ошеломляющей красоты, дрогнул перед лицом разверзнувшейся бездны, смущенно отступил под натиском лавины безжалостных чувств, поразился бы неимоверной их глубине и силе. Если бы только Драко захотел...

Но, разумеется, он хочет не этого. Драко Малфою не нужна громкая слава поэта или печальная известность парня, умирающего от неразделенной любви. Все, что ему нужно — это возможность положить все тысячи тысяч изящных, нежных и завораживающих имен к ногам одного-единственного человека. Просто отдать эти имена их истинному владельцу — и пусть теперь они обжигают, щекочут и тревожат того, кому принадлежат на самом деле.

"Если когда-нибудь, сын, тебя угораздит влюбиться по-настоящему — так, чтобы в глазах темнело и сердце само с собой играло в квиддич за твоими ребрами — делай все что угодно, но не смей говорить об этом ни с кем, а особенно — с тем, кого полюбишь", — говорил Люциус. Драко отлично усвоил отцовский урок. Жаль только, отец не объяснил ему, что если так и не признаться в любви, она становится проклятием и сводит с ума. И все, что остается — это придумывать красивые и бесполезные имена вместо того, чтобы назвать одно-единственное истинное имя, земное и облеченное плотью, с двумя раскатистыми "р" в середине...

Весной 1998 года Гарри Поттер впервые пожимает руку Драко Малфою. Историческое рукопожатие происходит в зале Визенгамота, после окончания слушания по делу Малфоев. У Нарциссы на кончиках ресниц дрожат слезы, Люциус пытается сохранять невозмутимость, вспышки колдокамер слепят глаза, аудитория ревет, и среди всей этой вакханалии Поттер уверенным и широким жестом протягивает руку растерянному Драко. По залу суда проносится единогласное: «Наконец-то!», Нарцисса несмело улыбается, Люциус кивает одобрительно, Минерва МакГонагалл чуть приоткрывает тонкие губы, и Драко медлит ровно секунду, прежде чем начать невозможно медленное движение навстречу смуглой поттеровской руке. Когда пальцы Малфоя и Поттера соприкасаются, вокруг воцаряется густая тишина, в которой тихо колышутся пылинки и вздохи. «Ты этого хотел, да, Малфой?» — спрашивает взгляд Гарри, и Драко опускает голову под этим пытливым взглядом...

Летом 2001 Драко Малфой сталкивается с Гарри Поттером посреди Диагон-аллеи, и не успевает даже поздороваться, как его хватают за руку, прижимают к себе и аппарируют куда-то, как обычно, ни о чем не спросив и не озаботившись конспирацией и соблюдением правил приличия. Прохожие отводят глаза, Флориан Фортескью нехотя отлипает от витрины, Артур Уизли смущенно собирает рассыпанные свертки и раздумывает, стоит ли говорить дочери об увиденном, а в доме на Гриммаулд-плэйс Гарри прижимает Драко к стене и обрывает пуговицы его мантии с таким сосредоточенным видом, что Малфою хочется укусить Поттера за нос. Вместо этого он отводит руку Гарри и под его пристальным потемневшим взглядом неспешно и аккуратно расстегивает уцелевшие пуговицы сам. Его пальцы чуть подрагивают, когда дело доходит до пояса брюк, но он находит в себе силы поднять голову. «Ты ведь этого хотел, да, Поттер?» — ясно читается в малфоевском взгляде, и Поттер предпочитает наброситься на Драко с поцелуями, чтобы только не смотреть ему в глаза...

Осенью 2003 года Драко Малфой расстается с Гарри Поттером, чтобы жениться на Астории Гринграсс. Газеты захлебываются от восторга и возмущения, Джинни уже два года как Томас крупно ссорится с мужем и отчаянно рыдает в ванной, Гермиона год как снова Грейнджер отпаивает друга молоком и виски попеременно и уговаривает его не совершать безрассудных действий. Поттер пьянеет, дает обещания, трезвеет, забирает их назад и безуспешно борется со вспышками стихийной магии. Малфой выбирает букет в тон голубым глазам своей невесты и старается ни о чем не думать. «Это именно то, чего ты хотел, да, Драко?» — пишет ему Гарри наутро после того как объявление о помолвке напечатали во всей магической прессе. Драко испепеляет записку невербальным Инсендио и долго сидит над горсткой пепла с абсолютно пустым взглядом человека, смысл существования которого утерян навсегда...

Зимой 2005 Драко Малфой уезжает из Британии в неизвестном направлении, оставив жену и годовалого сына на попечении своих родителей. Блейз Забини окружает Асторию Малфой трогательной и отнюдь не дружеской заботой, Малфои-старшие воздерживаются от комментариев и не дают интервью, Рон Уизли пользуется своим служебным положением аврора и наводит справки о том, куда именно Драко уехал, и насколько далеко это от тех мест, в которых в последний раз видели Гарри, а портрет Дамблдора пытается втолковать портрету Северуса Снейпа, что каждый имеет право на счастье, даже если это такое неправильное и нестандартное счастье. «Не стоит путать неправильность с идиотизмом», — ворчит портрет Снейпа, но его нарисованные глазах блестят ярче обычного. Малфоя все это не волнует совершенно, а волнует его только один вопрос, который он собирается задать Гарри Поттеру, когда отыщет его. В том, что он непременно его отыщет, даже если на поиски уйдут годы, и ему придется объехать весь земной шар, Драко не сомневается ни минуты. «Это в самом деле то, чего ты хотел, Гарри?» — собирается спросить у Поттера Малфой, после того как любым способом вымолит для себя прощение...

Весной 2007 года Гарри Потер и Драко Малфой покупают остров в Индийском океане и устраивают там заповедник по разведению редких волшебных животных. На пресс-конференции, устроенной по этому поводу в Лондоне, негде упасть не то что яблоку, но и яблочному семечку. Рита Скиттер нервно грызет кончик Прыткопишущего пера, Луна Лавгуд покачивает сережками-цепеллинами, Министр магии тщетно пытается выдавить из себя слова приветствия, напряжение пополам с любопытством разлито в воздухе словно не очень свежий кленовый сироп, и на лицах всех собравшихся читается только один вопрос: «Почему?»

— Потому что мы оба этого хотим, — твердо произносит Гарри Поттер, и Драко Малфой подтверждает его слова уверенным кивком...

Квиддичный матч длился уже несколько часов, трибуны бешено ревели, и небо над стадионом стремительно темнело, сменяя густую синеву на глубокий кобальтовый цвет. Волшебные светильники и настоящие звезды вспыхнули одновременно яркими серебряными огнями, но золотая искорка снитча все еще не показалась на горизонте.

Драко Малфой нервничал и все чаще дергал свою метлу, заставляя ее то спускаться к полю рваными зигзагами, то резко взмывать вверх. А вот Поттер, наоборот, оставался совершенно спокойным и невозмутимым — во всяком случае так казалось Малфою всякий раз, как он бросал на Поттера быстрый и внимательный взгляд. Часто смотреть на Гарри Драко не мог — ему приходилось искать снитч и следить за другими игроками, но душу согревала мысль, что Поттер с него самого глаз не сводил.

Глазея на Поттера, Малфой едва не пропустил момент, когда над полем появился заветный крылатый мячик, сверкающий золотом и серебром и дарящий надежду на победу той команде, ловец которой окажется проворнее. Драко и его соперник рванули к победе одновременно. От свиста ветра и многоголосого рева болельщиков у обоих заложило уши, пальцы накрепко вцепились в древки метел, а ноги, казалось, свело судорогой. Напряжение росло с каждой секундой их полета, с каждым оставленным за спиной ярдом расстояния, отделявшего обоих ловцов от главного приза в этой игре.

Драко успел первым, и над трибунами взметнулся в небо ликующий вопль фанатов «Стоунхейвенских Сорок», в то время как болельщики «Форфарских Фейерверков» издали полный разочарования стон. Малфой вскинул в победном жесте руку и сделал круг над стадионом, сжимая в кулаке трепыхающийся мячик. На Поттера он посмотрел только один раз и тут же отвернулся — слишком красноречивым было выражение поттеровского лица.

Драко не дали даже приземлиться как следует, немедленно стащили с метлы и тут же куда-то поволокли: обниматься с товарищами по команде, позировать для колдографий, раздавать автографы, да и душ после матча никто не отменял, равно как и традиционный разбор полетов с тренером. Когда невыносимо долгий вечер подошел к концу, Малфой валился с ног во всех смыслах этого слова, но вместо того чтобы аппарировать домой, он вернулся на стадион.

Поттер обнаружился там, где Малфой и ожидал его увидеть — лежал на поле и смотрел в небо, ставшее уже не лиловым даже, а почти черным. Звезды висели в нем миллионами мерцающих снитчей, и Драко сам не понял, то ли это он только что сложил в голове такую образную и красивую фразу, то ли всплыла в памяти давно забытая строчка какого-то поэта.

Не говоря ни слова, удачливый ловец «Сорок» опустился на траву и улегся рядом с Гарри Потером. Так они и лежали какое-то время, молча глядя в ночное небо.

— Спасибо, — сказал наконец Поттер и зашевелился, чуть ближе придвигаясь к Малфою и накрывая своей ладонью его руку. — Ты сегодня был неподражаем, Драко.

— Тебе хорошо было видно? — спросил Малфой.

— Шутишь? — одними губами усмехнулся Гарри. — Из министерской-то ложи? Даже если бы я висел рядом с тобой в воздухе, я и то не видел бы лучше...

— Не надо, Гарри, — тихо попросил Драко и переплел свои пальцы с поттеровскими. — Все будет хорошо, правда.

— Все уже хорошо, Драко, — не сразу ответил Гарри, отвечая на малфоевскую ласку. — Встаем?

Малфой вскочил с травы легко и моментально возненавидел себя за это, но помогать Поттеру, тяжело, в несколько этапов поднимающемуся с травы, не спешил. По опыту знал, что за это можно получить в челюсть от взбешенного Гарри. Поэтому и стоял, не глядя на него, делая вид, что занят исключительно отряхиванием одежды от несуществующих приставших травинок, а на самом деле затаившись в ожидании момента, когда можно будет предложить свою помощь, не рискуя быть отвергнутым.

Гарри наконец поднялся, пару секунд покачался с носка на пятку, разминая непослушные ноги, и сделал первый неловкий шаг в сторону Малфоя. Тот подскочил моментально и обнял, даже не пряча облегченного вздоха.

— Со мной все в порядке, Малфой, ну сколько можно надо мной трястись, — проворчал Гарри, но голос его на мгновение дрогнул. — И знаешь, я тут подумал, — сказал он уже тверже и отстранился от Драко. — Пожалуй, нет больше смысла нам с тобой ото всех прятаться. Ну, правда, зачем? То есть, когда мы были ловцами двух соперничающих команд, тогда понятно. А теперь — к чему? Я все равно уже вряд ли...

— Заткнись немедленно, придурок, — резко выпалил Малфой и тут же, словно извиняясь, крепко прижал Гарри к себе. — Не смей отчаиваться, слышишь? Ну, травма, ну, сложная, ну, с применением темной магии, но ты ведь не просто ловец, ты же Поттер! Все у тебя восстановится, сядешь на метлу и снова будешь гонять меня по всему стадиону как...

— Нет, Драко, — спокойно, как о чем-то давно обдуманном, сказал Гарри и легонько погладил Малфоя по напряженной спине. — За год можно вылечить любую травму, даже самую темно-темномагическую. Это уже навсегда, и проехали, ладно? Но если ты просто не готов к тому, чтобы совершить то, что у магглов называется «каминг-аут», я на тебя не давлю, если что.

Теперь настала очередь Малфоя отстраняться. Он посмотрел на Поттера с удивлением, словно впервые его видел, и как-то неверяще покачал головой.

— Если что, я давно готов, — тихо сказал Драко. — Но давай совершим этот каминг-аут завтра? А сейчас просто аппарируем ко мне?

— С тобой, Малфой, хоть на край света, — очень серьезно ответил Гарри и тут же застеснялся и самой фразы и тона, которым она была произнесена, а чтобы скрыть смущение, шутливо прикусил мочку малфоевского уха. — Отпразднуем твою победу, чемпион?

— Это был только четвертьфинал, Поттер, но твоя мысль мне нравится, — произнес Драко моментально охрипшим голосом за секунду до того как аппарировать.

Гулкое эхо аппарационного хлопка еще несколько секунд дрожало в перевернутой чаше пустого стадиона. С темного неба волшебным неуловимым снитчем упала одна, особенно нетерпеливая звезда, не собиравшаяся ждать августовских звездопадов. Крупный иссиня-черный жучок взлетел с травы, слегка примятой телами Поттера и Малфоя и с басовитым гудением взмыл в воздух. В голове у жука один за другим рождались варианты броских заголовков для завтрашней статьи в «Ежедневном Пророке». Тот, что нравился жуку больше других, звучал примерно так: «Драко Малфой — снитч на ладони Гарри Поттера»...

Разноцветные листья шуршат под ногами, их шуршание убаюкивает и успокаивает, монотонный шорох — лучшее успокоительное изо всех, что знакомы Малфою, а после войны ему много чего знакомо. 

Под старинными вязами и платанами легко ходится и много думается, багрянец и охра на изумрудной зелени идеального газона негромко радуют глаз и обещают если не надежду на лучшее, то хотя бы намек на некую стабильность.

Колесо года крутится-вертится, словно прялка в руках у старой пряхи. Оборот — и деревья сбрасывают листву, оголяя ветви; еще один — и робкие снежинки лениво сыплются сквозь прорехи в тучах; оборот за оборотом крутится время, тянется время, течет — то неторопливо и величественно, словно широкая река, то бурно и рвано, будто непоседливый горный ручей.

Время, время... Сколько Драко себя помнил, время всегда работало против него, воровало драгоценные секунды и мгновения — на квиддичном поле, в Запретном лесу, в огне Выручай-комнаты. Впрочем, в огне как раз мгновений хватило. Впритык, но хватило.

Осенний воздух прозрачен и голубовато-сер подобно раух-топазу, и Малфой рассматривает окружающий мир сквозь призрачные грани, глядит отстраненно, словно и впрямь между ним и остальным миром лежит какая-то преграда — тонкая, но крепкая, как камень. 

Осень горчит на языке и тает будто лакричная тянучка, дразнит всполохами кармина и охры, манит карамельным хрустом, бьет по щекам острыми иглами дождя. Осень — не первая и не последняя в малфоевской жизни, но первая после войны и оттого невесомая, странная, зыбкая, печальная.

По утрам дым от костров тянется над уилтширскими полями, и Малфою все время кажется, что дым этот — от погребальных костров, на которых сожгли погибших в битве за Хогвартс. И всех прочих, пойманных и убитых уже после Великой Битвы — теперь ее никто не называет иначе, только с заглавной буквы и не без придыхания.

Малфой больше не называет имен, не помнит лиц, не считывает сути предметов. Он лишился способности испытывать эмоции — то ли в Адском пламени, то ли на суде после Битвы, то ли еще раньше, в подвалах родного особняка, превращенных Лордом в пыточные подземелья.

Если бы он мог загадывать, если бы он только умел хотеть, если бы эта осень была к нему хоть немного милосердна, он непременно пожелал бы лишиться разума навсегда, и был бы счастлив в своем иллюзорном мире. Впрочем, он и так почти счастлив, а мир его, ограниченный коваными решетками старинного парка, почти иллюзорен. 

Суета больше не трогает Драко, и ему нет никакого дела до того, что происходит где-то вдали, да и до того, что происходит вблизи, дела нет тоже. Шуршащие под ногами листья, листья, окрашенные в разные цвета осенней палитры — вот единственное, до чего ему дело все-таки есть. 

Нет никакого проклятья, никаких наложенных чар, никаких болезней — магических или маггловских — просто он ушел куда-то в себя, и ничто на свете не способно вернуть его. Ходить и слушать, слушать и ходить, улыбаться чему-то, запрятанному глубоко внутри, вскидывать иногда голову, чтобы проследить взглядом за траекторией падающего листа, нагнуться, чтобы поднять его и растереть между пальцами в сухой, оранжевый, пряно пахнущий порошок — вот все, чего он хочет, все, чем он заполняет дни этой бесконечной осени.

— Все это, разумеется, прекрасно, сын — грусть, меланхолия, попытки разобраться в себе, но пора заканчивать с этим, не находишь? — спрашивают родители сначала тревожно, потом возмущенно, а сейчас — почти безнадежно.

«Не нахожу», — улыбается Драко тихой и странной улыбкой невменяемого человека и опять отправляется бродить парковыми дорожками. 

Над ним кружатся совы с письмами от друзей и недоброжелателей, по вечерам в зеленом пламени камина появляются лица знакомых и полузнакомых людей — все они хотят расшевелить Малфоя, вернуть его к активной жизни, пристыдить, усовестить, заинтересовать или заставить. Все остаются при своем: окружающие — в тревоге и сожалении, приправленном благими намерениями, а Малфой — в заторможенном состоянии. Он плавает белобрысой мухой в густеющем янтаре и ничего не хочет менять.

Сменяются дни на календаре, обнажаются деревья в парке вокруг фамильного особняка, целителей и специалистов по снятию проклятий сменяют маггловские врачи, которым после консультаций ювелирно стирают память — но ничего не изменяется в Драко Малфое, ничего.

Осень клонится к закату, по утрам туман, плотный и сиреневый, стелется над землей, и Малфой подолгу стоит у пруда, бездумно глядя на черную неподвижную воду, на поверхности которой, словно на обсидиановом зеркале, торжественно лежат листья, шоколадные, мандариновые, золотисто-оливковые. Драко любуется яркими мазками на темном фоне, и в глазах его можно рассмотреть их отражение — крошечные точки, полные жизни и радости, в бездонной пустоте.

Домовые эльфы неотступно следуют за молодым хозяином, согревая его чарами, защищая магией от дождя и холодного ветра — сам хозяин не обращает на эти мелочи никакого внимания, и волшебная палочка в его руках давно уже просто полированный кусок деревяшки.

Говорят, что его магия спит, говорят, что она просто залегла на дно, говорят, что он временно помутился рассудком — но Драко Малфой всего это не слышит. Он слышит только шелест листьев, и нет для него музыки прекраснее точно также, как нет конца и края его прогулкам. Находиться в помещении слишком долго — мучительно для Малфоя, и вечерами, когда иней рисует на траве свои бисерные узоры, эльфы и родители прилагают массу усилий, чтобы увести Драко в дом. 

Он засыпает после целой пинты зелий и ночами видит сны, полные огня, крови и страха, о которых начисто забывает, проснувшись. 

На исходе осени к Драко Малфою приводят Гарри Поттера и оставляют их обоих в парке. Даже эльфы отходят как можно дальше и прячутся за кусты поющего терновника — голые и колючие, унизанные ягодами, крупными и черными, словно шунгитовые бусины.

Драко Малфой равнодушно скользит взглядом по фигуре справа от себя и с тихой улыбкой продолжает шагать по дорожкам и газонам, не разбирая дороги и то и дело останавливаясь, чтобы полюбоваться особенно красивым камешком или последним, чудом удержавшимся на ветке, листком.

Гарри Поттер кутается в теплую мантию, смотрит настороженно и растерянно, молча идет рядом, то забегая вперед, то отставая. Он все время пытается заглянуть Малфою в лицо, норовит задеть его рукавом или коснуться рукой, несколько раз даже преграждает ему путь — ему нужна реакция, хоть какая-то реакция, и он готов добиться ее любой ценой. 

Но если Драко и реагирует на него, то никак не показывает этого. Все с той же тихой улыбкой он обходит Поттера, стоящего столбом посреди парковой дорожки, спокойно убирает руку, которой так настойчиво пытается завладеть его нежданный спутник, и продолжает свою бесконечную прогулку.

— Не может быть! — звонко выкрикивает Поттер, остановившись прямо напротив Малфоя и схватив его наконец за руку. — Не может этого быть! Я ведь спас тебя. С тобой теперь все должно быть хорошо. Ну, неужели ты и вправду сошел с ума? Я в это не верю.

На миг Поттеру кажется, что Драко посмотрит на него прежним, насмешливым малфоевским взглядом и протянет что-нибудь вроде:

— О-о! Ты всегда был таким тугодумом, По-оттер!

Но чуда не происходит, Драко смотрит на него пустыми глазами, и его тонкие пальцы в поттеровской руке вялые и безжизненные. Через нескольку секунд Малфой высвобождает ладонь и идет дальше. Поттер растерянно и опечаленно глядит ему вслед, и резкий порыв ветра засыпает его с головы до ног резными дубовыми листьями цвета старой меди.

Гарри Поттеру неуютно под этим порывом ветра, но еще неуютнее ему было под пустым малфоевскм взглядом, и, конечно же, он принимает решение спасти Малфоя, во всяком случае, сделать все, что может. Если целители пришли к выводу, что общение с постоянным «раздражителем» может пойти Драко на пользу, Поттер готов тратить свое время и раздражать Малфоя изо всех сил. Ему жаль бывшего соперника, комплекс героя-спасителя расцветает в его груди, обтянутой тонким зеленым сукном отличного качества, словно горячий алый цветок — и Малфой обречен на выздоровление, хотя и не подозревает об этом.

Он идет по парковой дорожке, держа спину прямо и делая равномерные вдохи и выдохи. Вокруг него то цветной листвой, то дождевыми каплями, то игольчатыми снежинками осыпается время, и шорох листвы под ногами — единственное, что ему хочется различать среди всех звуков Вселенной. Но время всегда работало против Драко Малфоя, обычно принимая сторону Гарри Поттера...