Первая жертва Лили

Эпиграф:

— А что ты сделал ради любви к девушке?

— Нет! Я его слишком люблю для этого.

Евгений Шварц. Обыкновенное чудо

1.

На кладбище стало совсем тихо — церемония погребения закончилась. Около гранитного надгробья стояли двое — девушка, чьи густые темно-рыжие волосы был не в силах скрыть капюшон, а рядом с нею молодой мужчина в круглых очках и длинной серебристой мантии. Девушка сжимала в руках букет ромашек. В этом месте не принято стыдиться слез, и девушка плакала тихо и покорно, лишь время от времени судорожно переводя дух. Спутник беспомощно обнимал ее за плечи, не надеясь утешить.

— Пойдем, Лили, — произнес он. — Не мучь себя.

— Мэри была моей лучшей подругой, — покачав головой, ответила девушка, — Она спасла мне жизнь… Иди, Джим, я хочу побыть с Мэри одна… Хочу поговорить с ней…

— Лили… — продолжал уговаривать Джим, — не стоит сейчас растравлять раны… Может быть, после, когда утихнет боль, и ты сможешь?..

— Прошу тебя… — девушка утерла слезы и умоляюще поглядела на провожатого. — Мне это нужно. Несколько минут… Я задержусь всего на несколько минут… Скажи Альбусу, что я буду…

— Альбус не ждет тебя сегодня, аппарируй прямо к дому — ты должна отдохнуть.

— Хорошо… — поспешно согласилась Лили — только бы он скорее ушёл.

— Может, я все же подожду?.. — сделал Джеймс последнюю попытку настоять на своем.

— Нет, правда, все будет нормально… Увидимся… дома…

— Я постараюсь не задерживаться, — пообещал Джеймс.

Он слегка дотронулся губами до её лба, сделал несколько шагов и растворился в воздухе.

Оставшись одна, Лили Эванс присела на корточки возле надгробья. Переложив букет в одну руку, другой принялась гладить холодный мрамор, прощупывая пальцами высеченные буквы — так, словно бы глаза отказывались верить написанному: «Мэри Макдональд, 1960-1979. Смерть — не конец пути».

Они были ровесницами, в один год поступили в Хогвартс, вместе пришли в Орден Феникса. И вот, теперь Мэри нет… Это странно… И страшно. Хотя сама Мэри не боялась смерти. Никто, по большому счету, не боится собственной смерти, но потерять друга совсем иное.

Лили положила на могилу цветы.

— Твои любимые, — сказала она тихо. — Прощай, я всегда буду помнить нашу дружбу и то, что ты сделала. Мне жаль, что ты ушла так рано, не знаю, как буду жить без твоих соленых словечек… — она всхлипнула и быстро поднялась.

Мэри не любила слез и долгих прощаний. «Стоило же спроваживать Поттера!» — хмыкнула бы она.

Послышались осторожные шаги. Лили обернулась.

— Ремус? — молодой человек так осунулся и побледнел, что его нельзя было узнать сразу.

— Я опоздал… — не то объяснил, не то спросил он.

— Да, все закончилось… Я тоже ухожу… — по-дружески обняв Люпина, сказала Лили, понимая, что Ремус, как и она, хотел бы побыть с Мэри наедине.

— Спасибо, — поблагодарил тот, а после добавил, отстраняясь и глядя в землю: — Я рад, что именно ты здесь… Я хотел… потом зайти к тебе… к вам…

— Я подожду у входа, если хочешь, — предложила девушка, неожиданно для себя почувствовав облегчение в том, что не придется возвращаться одной.

— Спасибо… — повторил Ремус, уже поглощённый созерцанием надгробья, и Лили покорно удалилась.

Лили ждала, наверное, минут двадцать, но это было лучше, чем сидеть одной в пустом доме. Не для того пожертвовала собой ее лучшая подруга. Лили не станет отсиживаться. И не важно, что там думают Дамблдор с Джеймсом.

— Прости… — прервал её размышления Люпин, — Я забыл о времени… о том, что ты…

— Нет-нет, что ты! — растерянно пробормотала Лили. Выглядел он так, словно за эти двадцать минут постарел еще лет на двадцать.

— Я совсем без сил… — признался молодой человек. — Полнолуние вот-вот наступит… И Мэри… Я ведь только вчера узнал… Как ты думаешь, она меня простила? — спросил он совсем тихо.

— Она не говорила об этом, — Лили не смогла солгать. — Я не знаю… Видимо, ваша размолвка… сильно ее задела, но…

— Это была не размолвка, — со злостью и отчаянием, которые испугали Лили, перебил Люпин. — Я сказал, что не желаю ее больше видеть! Я… сказал…

Он резко отвернулся, словно намереваясь бежать, так что Лили невольно подалась вперед и схватила его за руку. Однако молодой человек и не думал никуда бежать. Он стоял, беспомощно глядя в пространство перед собой.

— Ремус!.. — осторожно позвала Лили.

— Я просто не хотел портить ей жизнь… — выдавил он, опускаясь на траву.

Лили присела рядом, чтобы видеть его лицо.

— Я хотел, чтобы она меня возненавидела, — продолжал оборотень. — Я никогда не думал, что меня кто-нибудь полюбит… Разве можно любить такого, как я? И вот, когда это, кажется, случилось, я собственными руками все испортил! Я сволочь, да?

— Ты очень добрый, Ремус, — серьезно сказала Лили. — Просто глупый… Ведь стоило только… — она осеклась: зачем пилить человека, когда он и сам прекрасно справляется! — Мэри… звала тебя перед смертью… Я думаю, она простила…

Ремус не отвечал. Лили внимательно следила за его лицом, на котором не отразилось и тени облегчения. Как это ужасно, размышляла она, чувствовать себя виноватым. Виноватым, когда уже ничего не исправить. Вот если бы они с Джеймсом поссорились… Впрочем, можно ли поссориться с Джеймсом? Он же первым все обернет в шутку — иногда это и бесит больше всего. На кладбище, сразу после похорон — мысли совершенно неподобающие. Лили рассердилась на себя и, переведя дух, заговорила, будто подводя итог:

— Ну, как насчёт того, чтобы к нам? Джеймс вернется вечером…

— Нет, не стоит… — сказал Ремус, — Мне сейчас лучше одному… Спасибо тебе... за Мэри.

Оба уже стояли друг перед другом, испытывая то странное чувство, какое бывает при расставании, когда заранее знаешь все, что скажешь или услышишь в следующую секунду, и, стало быть, говорить не о чем, но сказать и услышать все же необходимо.

— Но… ты ничего не... В общем, я беспокоюсь...

— Лили, перестань! Со мной все будет в порядке. Мне так и так в ближайшие три ночи не выходить из дому…

— Я все же скажу Джеймсу…

— Как хочешь… Пока!..

Прежде, чем Лили успела ответить, Ремус чмокнул ее в щеку, шагнул в сторону и аппарировал.

Лили проснулась посреди ночи в холодном поту, задыхаясь и дрожа.

— Джим! — закричала она, шаря рукой по пустой половине. — Джим, где

ты?!

С минуту она металась по постели, пока не осознала, что смерть с лицом змеи только привиделась. Внезапно Лили разозлилась. Они там воют на луну, уж какую ночь кряду, а она помирает со страху — одна в пустом доме, где даже домового нет. Но тут же и одернула себя — Ремусу действительно плохо. Сама же и настояла, чтобы Джеймс с него глаз не спускал. Сама же промолчит о том, что кошмар повторился, что он повторяется каждую ночь.

Лили накинула халат и устремилась на кухню, зажигая один за другим все светильники, на которые посчастливилось наткнуться.

Она вскипятила чайник на волшебном огне, в очередной раз пожалев, что в доме нет обыкновенного газа — магловский огонь успокаивает нервы. "Может, костер развести?.." — мелькнуло в голове, и Лили нервно рассмеялась. Тем временем, душистый чай с листом смородины был готов. Наполнив большую кружку, она по-детски обхватила её обеими руками и, стараясь не дрожать, пробралась в гостиную. Взобралась на диван и замерла, поджав ноги, мелкими глотками прихлёбывая обжигающий напиток. Мало-помалу Лили успокоилась и согрелась. Даже дом сделался уютнее — перестал давить своей затаенной отчужденностью. Лили переехала сюда полгода назад, но до сих пор не уверена в том, что готова стать хозяйкой в этом доме — ведь это дом Поттера, а Лили пока что Эванс и почему-то не спешит менять фамилию. Почему — она и сама толком не знает.

Лили приободрилась и даже повеселела. Да, у нее был самый обычный стресс, как сказала бы Петунья. Стресс — это, кажется, модная сейчас у маглов болезнь… Сходить завтра к травницам за сонным зельем. Завтра... А сейчас что делать? Лили посмотрела в окно на луну… До рассвета добрых три часа, а без зелья все равно не уснуть. Значит, есть чем заняться квалифицированному зельевару! Зельеварке. Она взбежала по лестнице в спальню, распахнула стенной шкаф, вытащила свой старый чемодан и принялась его опустошать в поисках конспектов по зельеварению. Перевязанная тонкой тесьмой Стопка пергаментов оказалась на самом дне. Лили приказала разбросанным вещам сложиться обратно в чемодан, сама же, примостившись на краешке кресла, попыталась развязать тесьму. Узел не желал поддаваться, и пришлось применить режущее заклинание.

Где-то совсем близко ухнула сова. Лили вздрогнула. Пергаменты рассыпались. О Мерлин, нервы совсем как у маглов! Девушка еще с минуту ждала, не по её ли душу, но сова спешила в другое место или просто возвращалась с охоты. Лили опустилась на колени и принялась перебирать старые конспекты прямо на полу, как делала это в детстве. Сперва мать — а вслед за ней Петунья, — вечно ворчали: «Ступить некуда! А для чего нам стол?». «А для чего нам мягкий ковер?» — парировала Лили и подмигивала смеющемуся в усы отцу, который поспешно прятался за газетой.

Лили ещё третий курс не окончила, когда он умер. Совсем молодым. Он

всегда был на ее стороне. Всегда радовался ее школьным успехам и с нетерпение ждал сов, приносивших весточки от дочери, а мама и сестра их побаивались, как и всего волшебного. Он даже с Северусом подружился, и тот, узнав о смерти, добился разрешения поехать вместе с Лили на похороны.

Как же все изменилось… А Джеймс? Джеймс отцу не понравился бы. Избалованный барчук — вот как бы он сказал! Да-да, избалованный барчук, жалкий позёр, пустышка... Впрочем, папа просто не любил богачей, даже называл себя «коммунистом», что казалось маленькой девочке проявлением доблести и героизма. Потому что всякий раз при этом слове мать морщилась, как от зубной боли, и опасливо озиралась. Интересно, а как бы отнеслись к Лили родители Джеймса? Она отчего-то вдруг смутилась и даже испугалась, словно еще немного — и в комнату ввалился бы целый сонм призраков с требованием отчитаться, хорошо ли она себя вела в последнее время. А она — что? Она ничего — отогнала воспоминания и продолжила поиски. Уже успела прочеркнуть беглым взглядом несколько листов, как вдруг наткнулась на фотокарточку. Стандартную полароидную фотку, на которой, стоя на пляже в цветастых купальниках, беззвучно смеялись Лили и Петунья. Позади них, словно прячась от камеры, ладонью прикрывал глаза Северус Снейп.

………

Это было летом, после четвертого курса. Вернувшись домой, Лили застала старшую сестру по уши влюбленной.

«Не вздумай все испортить!» — заявила та.

Покорителем трепетного девичьего сердца оказался 18-летний не то Ник, не то Дик, обладавший внешностью рок-музыканта, самомнением звезды школьных дискотек и фантастическим аппетитом. В его характере гармонично сочетались наглый цинизм и детская непосредственность. Томные взоры Петуньи ублажали его самолюбие, а стряпня миссис Эванс — желудок.

Воспользовавшись тем, что сестра и мать гипнотизированы неутомимым речеизвержением новоявленного Ллойд-Джорджа, Лили незаметно выскальзывала из-за стола, прихватывала учебник и — только ее и видели!

Домашнее задание на лето было гигантским, и выполнять его вдали от маглов как-то спокойнее. А в доме Снейпов, между прочим, можно было даже слегка попрактиковаться в магии — Эйлин никогда не выдала бы детей. Можно, если бы от чуткой и проницательной девочки-подростка не ускользнуло то обстоятельство, что в ее присутствии Снейп держится скованно. Теперь-то ей понятно: слишком давила на гордеца тщательно — но тщетно! — скрываемая бедность. После смерти отца, от грошовых заработков и семейных дрязг усталого выпивохи — усталого и все же, что там ни говори, единственного кормильца, — Снейпам стало совсем туго. Эйлин занялась было прорицаниями, однако доходов это не принесло — кому нужны прорицания в Паучьем тупике… Хорошо еще, что Северусу выделили немного денег из школьного фонда на покупку мантии и учебников.

Вышло так, что на заброшенной детской площадке они чувствовали себя абсолютно счастливыми. Когда вконец отупеешь от зубрежки — можно сгонять на речку. Или что есть духу раскачаться на старых качелях. В такие часы оба начисто забывали о том, что принадлежат к различным, вечно соперничающим друг с другом факультетам. И когда вечером Лили возвращалась домой, ее всякий раз охватывала грусть. Грусть того, что вот закончатся каникулы, и новый учебный год опять отдалит их друг от друга.

………

В тот день Лили пришла на площадку одна. Знала уже, что Эйлин не здоровится и Сев должен приготовить зелье. Конечно, проще было купить у травниц, но он наотрез отказался воспользоваться деньгами Лили. Как и помощью в приготовлении, ибо втайне считал себя непревзойденным зельеваром. Впрочем, желая смягчить резкость отказа, поклялся Мерлином, что если все пойдет, как надо — чуть позже непременно явится.

Лили сидела на качелях, придерживая на коленях учебник по трансфигурации, на который Петунья нацепила обложку от Сидни Шелдона — из предосторожности, разумеется.

Послышались неторопливые шаги. Однако это был не Северус.

— Не следует такой юной леди оставаться в такой глуши... в одиночестве, — наставительно произнес Ник-Дик. Он плюхнулся на соседние качели, предназначенные для Северуса, выбил из пачки сигарету и закурил, все время не сводя глаз с Лили.

— Привет… — сказала Лили, стараясь всем своим видом показать, как ей помешали заниматься.

— Приятно, что у вас с Петуньей общие вкусы, — усмехнулся магл и, сделав паузу для затяжки, кивнул на обложку.

Она перевела взгляд на учебник и не удержалась от улыбки.

— Да, у нас с сестрой есть кое-что общее, но это не тот случай.

Лили наугад раскрыла учебник и уткнулась в контрольные вопросы по теме — уж теперь-то отвяжется, незваный пришелец. Тот и в самом деле задумался — даже отвернулся. — Хватит прикидываться! — вдруг воскликнул он с таким отчаянием, что учебник в руках, казалось, захлопнулся сам собой.

— Я же вижу, что нравлюсь тебе…

"Шекспир", "театр", — вспыхнули в памяти словечки из прошлого, теперь такого далекого. Большой зал, площадка вроде подиума, ярко освещенная электричеством, возбужденные маглы в креслах неистово хлопают в ладоши и кричат — а другие маглы фантазируют на подиуме, — и рядом с ней отец, по-детски счастливый, тоже кричит и хлопает в сторону подиума.

— Думаешь, не знаю, — продолжал Ник-Дик, — почему ты убегаешь из дома, стоит мне только появиться?

— Почему убегаю?

— Ревнуешь — вот почему!

Тут она ясно увидела, чем грозят эти фантазии: Петунья с ее ревнивым самолюбием запросто может прийти к тому же выводу.

— Я убегаю, как ты изволил выразиться, — Лили постаралась подбавить в голос побольше металла, — во-первых, потому, что не хочу быть между вами третьим лишним...

— "Третьей", — поправил он, — я о том и...

— Во-вторых, — перебила Лили, — у меня есть дела, которые никого не касаются.

Вместо ответа Ник-Дик вскинул брови в насмешливом вопросе и выразительно указал на учебник.

Она встала, чтобы уйти сама не зная куда.

— Подожди, ну, пожалуйста! — окликнул он, тоже оставляя качели.

Лили ждала. Ей становилось совсем скучно.

— Ладно, — продолжал тот примирительно, — я знаю, чего ты боишься...

Оказалось, Лили была еще способна сегодня удивиться.

— ...можешь мне довериться — твоя сестрица ни о чем не узнает!

— Пошел вон!

Тот угрожающе двинулся, но детская площадка была против обидчика, и последний замер.

— Ударишь, герой? снова тихо и медленно прозвучал ее голос.

— Да ты что, детка, — силился улыбнуться Ник-Дик, — я пошутил, а ты... Но ты с норовом, молодец — слышишь?

Лили покидала детскую площадку.

— Привет твоему этому... носатому! — донеслось уже издали. "И ничего он не носатый, — промелькнуло в голове, — сам ты урод!" Но отвечать уроду, если честно, было просто лень.

………………

— Лили, у нас отличная новость! — объявила Петунья.

Лили отложила письмо к Мэри, которое собиралась закончить до обеда, и удивленно посмотрела на сестру. Петунью было не узнать. Она сияла, как золотой котел профессора Слизнорта, и нетерпеливо поглядывала на Ника-Дика.

— Я тут неплохо заработал, — с готовностью начал тот, — и отец дает мне на следующий уик-энд машину. Короче, я приглашаю Тунью и тебя в Брайтон…

— Здорово, правда?! — котел взорвался хлопаньем в ладоши и счастливым визгом.

Но Лили только вежливо улыбнулась.

— Е-дем-на-пляж! Е-дем-на-пляж! — пропела Петунья. — Ты что, язык проглотила от радости?!

— Нет… то есть, я рада… — заверила Лили. — Особенно за тебя.

— Да ты не поняла — ты едешь вместе с нами! Мой лапусик нас приглашает!

Ник-Дик коротко улыбнулся.

— Спасибо, не стоит — вы вдвоем отлично смотритесь и без меня, — не удержалась Лили.

Петунья сделала сочувственную мину:

— Я понимаю, ты без пары, и тебе немного обидно, наверное. Но ты ведь младше, и это вполне естественно.

— Да уж, естественно… — хмыкнула Лили.

— Вот именно! А лапусик так добр! Ты как хочешь, а мы не оставим тебя помирать со скуки!

Лили отрицательно покачала головой. Конечно, Брайтон — это заманчиво, но не в компании Ника-Дика. И как она только может им восхищаться?

— Ты что, серьезно? — брови Петуньи поползли вверх.

— Более чем.

Лили снова взялась за письмо.

— Ну, прекрати же, наконец, ломаться! — Петунья стремительно теряла самообладание. — Почему ты вечно все портишь? Как можно быть такой неблагодарной? Тебе что, каждый день предлагают выходные в Брайтоне?

— Да я-то вам зачем?

— Подумай сама: мы, значит, будем веселиться, а ты — киснуть?

— Да не кисну я!

— Вот упертая!.. Прошу тебя, сделай хоть раз в жизни по-моему, не лишай меня праздника!

— Ничего я не порчу! И не собираюсь! — Лили искала, как выскользнуть за дверь.

— Кстати, — Ник-Дик вдруг хлопнул себя по лбу, — Лили, ты же можешь пригласить своего... парня! Веселее будет!

Он приобнял Петунью и по-свойски подмигнул Лили.

— Парня?! — насторожилась Петунья. — Какого еще парня?

— Ого, да ты его от всех прячешь! — засмеялся молодой человек. — Стесняешься?

Лили глянула на Ник-Дика уничтожающе.

— Ошибаешься, — произнесла она так же тихо и медленно, как тогда, на детской площадке. — Северус поедет с нами.

Услышав свое имя, Лили открыла глаза.

Джеймс Поттер был непохож на себя: лицо вытянулось, очки набекрень, взгляд растерянный. Лили чуть было не рассмеялась, но тут же спохватилась. Воспитанной девушке из приличной семьи неприлично... Она, оказывается, так и заснула на полу, свернувшись калачиком.

— Уже день?..

— Нет-нет, всего лишь утро, — Джеймс поправил очки. — Ты вообще-то как — в порядке?

— Абсолютно…

Лили села, обхватив колени и не зная, что еще сказать. Фотокарточка белела тыльной стороной, как одинокий парус в бескрайнем море конспектов.

— Просто я тут искала... искала рецепт костероста, — заговорила она ровным бесцветным голосом, — в наше время вещь нужная, а я — представляешь! — забыла, как делать...

Лили принялась наводить порядок — складывать листы в аккуратную стопку.

— Не спеши, времени — вагон, — вмешался Поттер, — сегодня мы оба свободны.

С этими словами он сграбастал Лили в охапку и плюхнулся в кресло.

— С чего бы? Там ведь столько работы! — она попыталась отстраниться, чтобы увидеть его лицо.

— Мы давно не были вместе, — напомнил Джеймс, еще крепче стискивая девушку, — по-моему, мы оба заслужили отдых. Кстати, я приготовил тебе сюрприз, но сначала...

— А то задание, — перебила Лили, — которое Аластер дал нам на завтра, еще один сюрприз? Не многовато сюрпризов?

— Не Аластер — а Орден, и не нам — а мне… — Поттер отвернул лицо, хотя Лили и без того не могла его увидеть. — Но давай, действительно, потом…

— Это опасно?

— Не более, чем те переделки, в которых тебе посчастливилось побывать. Просто... — он разомкнул объятья, чтобы пощелкать пальцами в поисках подходящих слов, — понимаешь, радость моя, это долго объяснять...

— Но ты же попытаешься, милый, тем более что у нас вагон времени! — с наслаждением съязвила Лили, хотя заранее знала, что ирония не достигнет цели, поскольку Джеймс Поттер неудержимо входил в роль политического краснобая.

— Дело в том, — начал он, дирижируя указательным пальцем перед ее носом, — что Альбус хочет договориться с несколькими сообществами на континенте, чтобы заручиться поддержкой Ордену на тот случай, когда... — нет, будем же оптимистами! — на случай, если министерство все же падет. Итак, переговоры начинаются послезавтра. Пока что европейцам до свечки, что у нас война. Но им следует уяснить тот факт, что, завоевав Англию, Волдеморт…

— Это и гному понятно, — простонала Лили в изнеможении, — но я, разве я не могу поехать?..

— Пойми, это официальные переговоры, — поморщился Джеймс, — там своя специфика, формальности разные. А с другой стороны, приходится соблюдать конспирацию: меньше народу — меньше шуму…

— И давно? — в голосе Лили лязгнул металл.

— Что? — он опять поправил очки.

— Эта поездка — давно ли она запланирована? Мне что, больше не доверяют? — металл накалился и, казалось, вот-вот начнет плавиться. — Впрочем, после нашего с Мэри провала…

— Позволь, но ведь Я только что... — Джеймс развел руки, демонстрируя жалобное недоумение.

— Вот именно — только что! — выдохнула Лили.

— Да не до того ж было: Мэри, Ремус — сама вспомни!

Она двинулась, чтобы встать, но Поттер удержал.

— Лили, я не знал точно… не знал подробностей…

Лили опустила голову.

— Малыш, — Джеймс взял ее за подбородок и заглянул в глаза. — Я виноват — я знаю, я пытался уговорить Альбуса, но все так сложно… Вот будь ты моей женой…

— О, это совсем другое дело, тогда мои куриные мозги не станут помехой в распутывании политических тонкостей

Она, наконец, высвободилась и принялась наводить порядок.

— Мы прорву времени вместе, а ты все сомневаешься — ну, так же нельзя, малыш! — теперь Джеймс исполнял роль обиженного мальчика

Лили тяжко вздохнула и выдала давно привычное и бессмысленное:

— Да не в этом же дело! Идет война, как можно думать о свадьбе, о праздниках! Люди гибнут, я могу погибнуть, ты…

— Вот именно! — с готовностью подхватил Джеймс мягко подошел взял за локоть, повернул к себе. — Меня могут убить, а ты? Ты останешься одна, без денег…

Она лишь сокрушенно качала головой.

— Ты первая начала! — дурашливо съехидничал Поттер.

— Как, как ты можешь так говорить?! — Лили с такой силой обрушила на туалетный столик пачку пергаментов, точно пачка была чугунная. — Деньги можно раздобыть всегда — заработать, украсть, наконец, а человеческую жизнь... Сколько денег нужно, чтобы забыть Мэри? Мне не нужны обязательства, деньги твои — слышишь? Я не хочу, не хочу связывать тебя…

— А я хочу, хочу, о моя прелесть! — Джеймс обхватил ее за талию, привлек к себе, поцеловал в шею. — Мы, в конце концов, не маглы. Ты же знаешь — неформальные отношения у нас не приветствуются. Да, я хочу, чтобы все было законно… Я хочу ребенка. Наследника. От тебя.

Странно, еще не так давно Лили не раздумывая выложила бы все, что думает — и о формальностях, вяжущих по рукам и ногам, и о законах унаследования, и о чистоте крови, словно дарующей права на бесконечные "я хочу", даже не поинтересовавшись — пусть из любопытства! — а чего, собственно, хочет она... Теперь, кажется, и сама не знает толком, чего хочет и хочет ли вообще.

— Да, ты, конечно, прав, но как долго продлится поездка?

— Ну, вернусь через месяц, — Джеймс украдкой пронаблюдал ее реакцию и добавил, — в крайнем, самом крайнем случае, радость моя! А что делать? Дамблдору нужны звучные имена, вернее, они нужны французам и немцам, чтобы нас восприняли всерьез, а мы с Сириусом, ты же понимаешь, самые родовитые в Ордене. Хотя я больше бы принес пользы здесь — как воин…

— Месяц, без права переписки, — глухо прокомментировала Лили.

— Зато есть надежда, что ты успеешь соскучиться и сразу выйдешь за меня, — парировал Джеймс.

— Нет, нет и нет, — упрямо твердила Лили, пока тот распускал поясок ее халатика, — никогда за тебя не выйду!

— Да, моя девочка, да, моя лапонька...

"Лапусик" — услужливо откликнулась память и захохотала — беззвучно и обезоруживающе. Опять, как тогда, по пробуждении, Лили увидела над собой изменившееся лицо Джеймса. "Очки... он забыл снять очки" — промелькнуло в голове. Она закрыла глаза, чтобы не видеть, как те сползут с переносицы, и закусила губу, чтобы об этом не думать. Ни о чем больше не думать.

…………………

Она надеялась незаметно выскользнуть из постели, но Джеймс, как оказалось, и не собирался спать.

— Ты куда, малыш?

— Есть хочу.

Он услужливо отшвырнул одеяло, и Лили кожей почувствовала, как любовник таращится на нее через свои дурацкие очки.

— Пожалуйста, не смотри так — мне неприятно.

— Я хочу тебя запомнить наизусть, — раздумчиво продекламировал тот. — И потом, ты ведь можешь в отместку посмотреть на меня! Знаешь, я вот о чем вспомнил...

Подхватив свою одежду, Лили выбежала за дверь. Джеймс принялся рассматривать ногти на руках. Ногти были в порядке. Он замер и несколько секунд прислушивался к шелесту душа. Грустная улыбка колыхнула плотно сжатые губы и скрылась за вздохом сожаления. "А все-таки француженки не столь чопорны, как наши" — мелькнула мысль, напомнив о предстоящей поездке. Впрочем, рассудил он, поездка поездкой, но жена должна быть строгой... иногда. А когда — иногда? И когда вообще это будет. В общем, мысль, так много вначале нааобещавшая, теперь предательски навевала грусть, поэтому думать расхотелось. И чего взбеленилась? Это была другая мысль, пришедшая к другому человеку. Душ подействовал лучше всякого зелья. Теперь Лили не могла понять, что же, собственно, так ее разозлило... или смутило? Все мальчики всегда подсматривают за девочками. Тьфу, какая гадость! Она закрыла лицо руками, будто впрямь кто-то мог увидеть ее смятение, и медленно опустилась на край ванны. Какие мальчики? Какие девочки? Душ продолжал ровно шелестеть. "Мы — взрослые люди, мы — взрослые люди", — раз за разом, как заклинание, повторяла Лили, а слезы на лице ничем не отличались от водяных брызг...

Успокоенная и посвежевшая, она вошла в спальню, стараясь не смотреть на Поттера.

— Ты говорил о каком-то сюрпризе, Джеймс?

Не переставая улыбаться, тот медленно вытянул руку и указал на туалетный столик. Внутренне содрогнувшись от смутного предчувствия, Лили скользнула быстрым взглядом. Видимо, из-за тогдашнего удара верхняя половина пергаментной пачки лист за листом сдвинулась на сторону, напоминая недораскрытый веер. На крайнем листе, возвещавшем старательным почерком об избавлении от учащенного пульса, лежали два билета в театр. А из-под нижней части "веера" кончиком белого языка выглядывала изнанка фотокарточки. "Видел или нет? — замелькало в голове, — ведь не мог не видеть... а-а, чужие секреты — скажите, какие мы порядочные!.. А я, получается... да какие тут секреты — валяется с незапамятных времен... хоть бы поинтересовался, самодовольный сноб... Не видел или сделал вид? Зачем?" Собрав остатки воли, Лили заставила себя посмотреть в глаза Джеймсу. Тот выжидательно улыбался.

— Скажи, пожалуйста, — заговорила она как-то чересчур торжественно, — а какой это театр?

Поттер решил, что сюрприз удался на славу и благодарность заслужена.

— А, не помню точно, — сделал он легкомысленный жест, — "Автобус", что ли...

Лили так и прыснула от неожиданности.

— Может быть, все-таки "Глобус"?

Джеймс почувствовал, что буря, наконец, улеглась. Он снова принялся разглагольствовать, размашисто жестикулируя и начисто позабыв, что все еще валяется нагишом в постели.

— Ты довольна? Прекрасно! Надеюсь, малыш, ты не думаешь, что меня интересуют магловские фантазии. Нет, меня интересует, так сказать, оборотная сторона процесса. Будешь смеяться, но я полюбил наблюдать, как они реагируют на то, что сами же себе напридумывали, как они непосредственны и наивны в этом увлечении!..

Лили опять вспомнила отца в театре и задумалась. Она только теперь поняла, что и сама вела наблюдение не за фантазией, а за реакцией на нее.

— Я только теперь стал понимать, — продолжал Джеймс, — как Волдеморту могла прийти в голову идея поработить маглов! Не знаю, поймешь ли ты меня... Они будто созданы для того, чтобы жить в мире фантазий, они все силы, всю свою энергию тратят на то, чтобы самих себя вводить в заблуждение... Этакая, знаешь ли, псевдомагия... Бедняжки, они так страдают от своей недоразвитости, что вынуждены полжизни проводить во всевозможных театрах. Удивляюсь, как они не поймут всей пагубности бесконечного самообмана, который рано или поздно...

— Джеймс, давай не портить сюрприза, — перебила Лили.

— О, я прекрасно тебя понимаю, радость моя, — немедленно откликнулся Поттер, готовый блеснуть проницательностью, — ведь ты сама из семьи простецов...

— ...с которой страстно мечтает породниться один непревзойденный маг, — холодно процедила та.

— Кстати, — Джеймс рывком сел в кровати, принимая вид крайней озабоченности, — я полагаю, тебе бы не помешало пригласить к нам маму.

В первый момент Лили даже растерялась.

— Ну, чтобы не сидеть тут одной, пока я... — он исподволь следил за ее лицом, — пока мы... просто я беспокоюсь за тебя, малыш, ты же знаешь... ты же знаешь, что это ненадолго, мы ведь обо всем этом уже...

Поттер смешался, не находя слов, потому что на лице девушки отразилось такое неподдельное изумление, какое бывает, пожалуй, лишь у первокурсников Хогвартса при встрече с распределяющей шляпой.

— До чего же ты заботливый, Джеймс! — воскликнула Лили и буквально рухнула в кресло, сраженная наповал своим открытием.

— Странно, что ты не замечала этого прежде, — нахмурился тот, — решение ехать было внезапным, ты прекрасно это знаешь. Если ты не можешь или не хочешь пригласить маму, давай позовем кого-нибудь из Ордена — Алису, например, или, я не знаю, в общем, подумай сама... И пожалуйста, не смотри на меня так — мне неприятно.

Стоит ли говорить, как ужасно торчать одной в огромном доме целый месяц! Но откуда такое отчаянное желание навязать ей компаньонку? Он что — прямо сейчас это придумал или намеренно берёг для последнего, решительного штурма, чтобы и времени не осталось поразмыслить? Бред какой-то! Конечно, прямо сейчас и придумал — вспомнил, что нужно проявить заботу. Мама? Она будет подскакивать от каждого скрипа, шарахаться от каждой тени. Алиса? Но ведь у нее семья, свекровь такая, что... Заботливый, нечего сказать!

— Что ж, спасибо за заботу, Джеймс, я подумаю, — Лили собралась выйти из комнаты.

— Малыш!

— Я умираю с голоду.

— Одевайся, едем в ресторан! Я быстренько в душ, — он зевнул и добавил, как бы рассуждая сам с собой. — Конечно, можно еще в родительском доме... Впрочем, вряд ли там более безопасно... Хотя дед уверяет, что... Но ты же понимаешь: дед — это дед...

— Так ты заботишься о моей безопасности? — Лили даже хлопнула себя по коленкам в знак изумления.

— Разумеется. А что тут удивительного?

— Удивительно, о чем ты думал раньше, — она перешла в наступление, — ты даже не вспомнил обо мне, когда обсуждалась поездка...

— Опять двадцать пять, Лили! — Поттер перебрался на край кровати и свесил ноги. — Пойми, идет война, и подобные вопросы порой решаются в одну минуту, а не обсуждаются месяцами...

— То, что решается в одну минуту, не предусматривает отсрочки на то, чтобы поваляться в постели!

— Прошу тебя, Лили, это несправедливо! — Джеймс, казалось, терял самообладание. — Тебе должны были сообщить о поездке в тот самый день, когда вы с Мэри... Вобщем, я не хотел об этом... не хотел напоминать...

Лили медленно раскрыла шкаф и вынула платье для сегодняшних сюрпризов. Она никогда не тратила время на мучительный выбор нарядов. Если все, что он говорит — правда, — значит, ей и впрямь больше не доверяют. И в память о былых заслугах предлагают самой себе выбрать соглядатая. О Мерлин, дай мне проснуться! Расправив платье, приложила к себе, придерживая на груди и обернулась к Джеймсу, обворожительно улыбнувшись. Тот издал восторженный возглас и заапплодировал.

— Ну, и как поживает твой дедушка?

Джеймс удивленно поправил очки, потом хлопнул себя по лбу.

— Ах, дедушка, ну, конечно, Гарри Джеральд Поттер... Висит себе, в смысле, висит портрет... А ты... э-э... Знаешь, он тебе понравится — милый старикан, поболтать любит — заслушаешься... А ведь он сказал мне, что хочет с тобой познакомиться...

— Наверное, в тот день, когда тебя вызвали на переговоры?

Он тяжело вздохнул и потер лоб.

— Не понимаю, почему ты мне не веришь. На переговорах обсуждались обычные, рутинные вопросы...

— Вобщем, ладно, я приняла решение, — Лили швырнула платье в кресло. — Я уезжаю к маме. Там меня никто не найдет, среди простецов. Ты согласен?

Джеймс внимательно вгляделся в ее лицо. Быть может, как никогда прежде. Но не увидел ничего, кроме усталости. Он опустил взгляд, потом вдруг сиганул с кровати, в чем мать родила проскакал с гиканьем до самых дверей на одной ноге и пулей вылетел из спальни.

Лили прошлась взад-вперед, постояла, растирая пальцами усталые веки, пока не появились радужные кружочки, перевязала, наконец, пергаментную пачку вместе с фоткой. Поглядела в пустоту дверного проема, куда только что выскочил Джеймс, закинула пачку в шкаф, резко обернулась и показала язык пустоте.

— Окаменей!

— Авада…

— Протего…

Лили отчаянно мечется меж двух пожирателей. Еще несколько черных капюшонов вот-вот окружат Мэри, и уж тогда обеих — по одиночке... Лили сумела оглушить одного из двух отморозков. Тот беспрекословно падает, зато второй удваивает натиск. Изловчившись, она вывесила щит. Противник замешкался. Двое, отстав от Мэри, кидаются к нему на помощь. Еще миг — и защита рухнет. Мэри стало полегче, но силы на исходе у обеих. Выход один — нарушить приказ, пожертвовать всем ради... да, да, конечно, ради Мэри? Так ли она подумала в тот миг и думала ли вообще? Лили взывает о помощи. Сноп красных искр, единственная их надежда, в то же время означает провал, потому что отныне врагу известно расположение штаба. Вот и сломлена хрупкая защита, черные стервятники напирают. Но приказ уже нарушен, и обе выстоят во что бы то ни стало — пока не подоспеет помощь. Должны выстоять. Лишь бы помощь подоспела, лишь бы не так, не так бездарно все... Ноги подкосились, земля ударяется о колени. Лили не боится — просто не в силах взглянуть, как там Мэри. Стоя на коленях, Лили продолжает совершать запрограммированные движения — тупо, как заводная магловская кукла. Несколько ярких вспышек ошеломили головорезов. Джеймс и Сириус довершили работу Лили, а огромный Аластер — работу Мэри. Обмякнув, Лили сидит, не в силах взглянуть, что делает Мэри. Слезы заливают лицо. Она спасена. И Мэри -тоже. Но нет сил оглянуться, нет сил отереть слезы. Просто нет никаких сил. Провал, лишь один бездонный провал... Пусть все летит в этот провал, не задерживаясь ни на миг... Потому что нет больше сил. Потому что из провала тянет холодом — обволакивающим, пронизывающим. Никому не пожелает Лили пережить это заново! Она чувствует теперь этот равнодушный холод точь-в-точь как тогда... Дементоры — наверное, целая дюжина, — появились, как обычно, из опустошающего ниоткуда. И если бы не Джеймс... Джеймс успел-таки вызвать патронуса. Теперь уходим, живо! Но тут-то и нагрянул их пресловутый "темный лорд" — со свежей, еще не потрепанной сволочью. Это конец. Но нельзя, несправедливо, чтобы все кончилось так бездарно! Точно загнаный зверь, Лили, взревев от отчаянья, кинулась на чудовище со змеиным лицом. Волдеморт даже не глянул на это жалкое насекомое — лишь вяло отмахнулся, и вот Лили с размаху впечатывается в землю где-то поодаль, чудом не сломав позвоночник. Поднимается, превозмогая боль, но не успевает поднять оружие. «Сектумсемпра!» — слышит выкрик в упор. В ту же секунду — сильный боковой удар. Опять падает, но земли почему-то нет. Почему нет земли? Почему она падает, падает?..

В доме тихо, значит мама и сестра спят. Рассвело. Лили всхлипнула. Нет, она больше не кричит во сне, а тихонько плачет. Даже не плачет -слезы сами текут — от боли. Она продолжает лежать, таращась в пустоту, в которой громоздятся, лихорадочно сменяя друг друга, обрывки, не вошедшие в кошмар. Мэри, умирающая в луже собственной крови — словно кто-то заботливо подстелил черную блестящую пелерину. Лица уже не узнать — одна сплошная кровавая маска. Губы беззвучно шевелятся. Что она говорила? Кого звала в последний миг? Аластер мечется между ними, орет про больницу, про "ну, делайте хоть что-нибудь, окаменевшие идиоты!.." И делал! Перебрал все заклинания, смешивая с руганью — от безысходности, от предчувствия того, что здесь что-то нечисто. Делал, потому что единственный из них не знал правды... Потом, когда все закончилось, когда поняла, что проходят лишь события, а боль остается навсегда — боль и память, — Лили орала Джеймсу в лицо все то же, что и Аластер. Но Аластер пытался помочь, она — только истерила. Вот когда впервые стало страшно, потому что страшно по-настоящему становится, когда поймешь, что ничего нельзя изменить, переиграть, подкорректировать. Когда поймешь, что прежней, спокойной жизни уже не будет, что отныне бок о бок с тобой потащится твое непоправимое прошлое. И она орала Джеймсу: "Почему-у ты стоя-а-ал, почему не позвал Дамблдо-ора-а?" Он не отвечал — лишь глядел куда-то в сторону. Она и тогда понимала, что ответить невозможно, и это бесило больше всего, и она, в сущности, не вопрошала — просто орала на него, пока не выбилась из сил. Стыдно вспоминать. Или нет, не стыдно? Дамблдор спас тогда всех. Их троих, знавших о заклинании и молча стоявших над умирающей Мэри — тоже спас. Всех спас Дамблдор. Кроме Мэри. Нет, лучше об этом не знать, лучше забыть... Забыть Мэри? А вот Мэри не раздумывала, хотя всегда была такой рассудительной. Чушь! Просто приняла верное решение. Просто была честной перед собой. Просто... просто Лили должна жить, потому что так решила Мэри! В окно затарабанил проклятый почтальон...

………

— Мам!

— Да, Туньюшка?

— Правда же, мне идет то новое платье?

— Да, безусловно.

— Тогда перламутровый лак и перламутровая помада...

Петунья, что называется, сияла, но как-то настороженно, точно каждую секунду готова была в случае чего вступить в бой и отстоять свое сияние.

— Видишь ли, детка, — миссис Эванс отхлебнула из чашки, — я боюсь, что будет чересчур вызывающе...

— Ма-ам, ну почему-у, ма-ам, что за чопорность? — Петунья мгновенно скуксилась, будто кто-то незаметно дернул за соответствующую ниточку.

— Это вовсе не чопорность, а элементарные приличия, — миссис Эванс подалась вперед. — Запомни, Петунья: лучший вкус — это развитое чувство меры!

Воцарилась пауза. Миссис Эванс снова отхлебнула кофе, Петунья намазала маслом еще один ломтик хлеба. Лили едва сдерживалась, чтобы не прыснуть, а предательскую усмешку прятала, низко склонившись над чашкой. Пребывание в родном доме после долгой разлуки постепенно хотя бы отчасти возвращает человеку давно забытые детские ощущения. Вот и сейчас, за завтраком, Петуньино нытье было для Лили, как и во времена оны, чем-то вроде бесконечного радиосериала или заезженной до заикания грампластинки. Ее ставят и ставят согласно сложившейся традиции, над которой давно потешаются, однако никто не осмеливается эту традицию нарушить.

— Дорогая, — улыбаясь изо всех сил, Петунья обратилась к младшей сестре, — можно тебя попросить об одолжении?

— Да, — произнесла та и чуть не ввернула давешнее: "Туньюшка", так что давно сдерживаемый смех все же прорвался. Лили приглушила его ладошкой и добавила. — Прости, пожалуйста!

Сияние уже приобрело красноватый оттенок.

— Гм... я понимаю, что все, происходящее в родном доме, давно стало для тебя предметом насмешек, не более...

При этих словах Петунья приглашающе улыбнулась матери. Та нахмурилась и подлила себе еще кофе.

— ...и все же, — продолжала она, — не будешь ли ты так любезна дать мне на сегодня то твое ожерелье... мама, ты помнишь — такое, из крупного жемчуга. Как ты думаешь, она ведь не откажет старшей сестре?

С шумом выдохнув, миссис Эванс медленно отчеканила:

— Позволь, наконец, ей сказать.

Лили не знала, как ответить — чтобы не обидеть. Ожерелье подарил Джеймс и с какого-то перепугу присобачил на него охранительное заклятье — видимо, решил поупражняться, сам не ожидая, что получится. А вот поди ж ты — получилось... Ох-хо-хо, интересно, где он сейчас? Знает ли, что его разлюбезная отныне, как говорится, на обочине жизни, а жизнь — снова на волоске?

— Бог мой, — вмешалась мать, так как Лили медлила. — Ты хочешь быть не девушкой, а рождественской елкой! Впрочем, этому крохобору, вероятно, придется по вкусу...

Бой за сияние начался.

— Мама, зачем ты говоришь это именно сегодня? И непременно при ней! — Петунья ткнула пальцем в сторону Лили. Та вздохнула и принялась играть пустой чашкой.

— Я говорю не при чужих людях, а в кругу семьи... Не перебивай мать! Ты прекрасно знаешь, что я не одобряю твоего выбора и не скрываю этого от семьи!..

Миссис Эванс сделала объемлющий жест, который должен был проиллюстрировать единство и целостность семейного круга.

— Диву даюсь, — продолжала она, — как могла ты, моя дочь, связаться с таким ничтожеством! Ваш покойный отец... да, он, конечно, нес всякую ахинею, но — видит Бог! — он был не лишен благородства и меня бы поддержал...

Обе сестры сидели потупясь, но с разными чувствами. Младшая помимо скуки испытывала неловкость оттого, что затянула с ответом, хотя едва ли что-то могло измениться: Петунья жаждала бури.

— Разумеется, — со злобой и горечью заговорила она, Вернон не такой красавчик и богач, как... некоторые, зато добр, порядочен и... и чистоплотен в отношениях, вот именно — чистоплотен. Да-да, и нечего на меня так смотреть, милая сестрица, мы, нормальные люди, не приветствуем такого... таких... отношений, как у вас, и Вернон, между прочим... Или ты не согласна, мама?

— Никто из вас, — начала миссис Эванс, сдерживая гнев, — не смеет повышать голос в моем присутствии, тем более, разговаривать таким тоном со мной!

Петунья собралась было что-то выпалить, но вовремя прикусила язык.

— Замолчи, негодница! — тяжелая материнская ладонь обрушилась на достаточно прочный стол. — Ты правильно говоришь насчет "таких" отношений, это не по-людски, но речь сейчас не об этом, потому что я не желаю, чтобы у тебя с этим Дурслем...

Петунья зарыдала, взвизгивая и топоча.

— Чего сидишь — подай ей воды! — бросила миссис Эванс.

Лили метнулась из-за стола.

— Ну, ну, полно, Туньюшка, успокойся, — теперь мать стояла рядом и гладила старшую дочь по волосам, — стоит ли нам расстраиваться из-за ерунды, верно?

Петунья капризно дернулась, и заботливо поставленный стакан полетел бильярдным шаром. Лили убедилась, что он не разбился, даже не треснул.

— Ы-ы-ым-мы-ый

— Что такое? Не понимаю, что говорит моя девочка, нет, не понимаю!

Лили пододвинула матери стул.

— О-он ха-аро-оший!

— Ну, ладно, давай успокаивайся, посмотри-ка, на что это похоже — как мы пойдем с таким лицом на званый обед, будь он трижды... ох, да не реви ты, я ведь тебе добра желаю, дурочка, всем вам добра желаю, а вы все по-своему... сестры вы или... или, я не знаю, кто... вы обязаны помнить, что мы — одна семья!

Петунья вдруг расхохоталась так, что даже у младшей округлились глаза.

— Семья-а-а! -голос старшей вначале показался каким-то рыхлым от слез, однако он стремительно крепчал. — Это ты, мамочка, все твердишь — "семья", "семейный круг", "сестры"! Твердишь, потому что не хочешь посмотреть правде в глаза. Или ты боишься?

Миссис Эванс тем временем ретировалась на прежнее место. Она хмуро вгляделась в распухшее Петуньино лицо, силясь угадать, к чему та клонит.

— Вот она сидит -тихо, как мышка. Спроси у нее, семья мы или нет? Появился соседский оборванец, и она сразу же о семье забыла, а потом и его бросила, ха-ха-ха! Маячил тут, как тень, бедняжечка! Это мы с тобой, мама — семья. Боишься ее — и правильно. Она вертит тобой, как хочет. А ты меня при ней тычешь, тычешь, как... Дурсли такие, Дурсли сякие... Вернон — он умный, положительный и... и нормальный, уж его-то она не заморочит своим гипнозом! Да-да, я хочу, чтобы ты слышала, тихоня: я тебя не боюсь и прежних ошибок не повторю!

Быть может, впервые в жизни Лили вдруг ощутила потребность выложить собственную правду о семье. Такую, о какой никто и не догадывается. Правду о том, как это мучительно — сознавать свою отчужденность, каково мечтать, что страшный сон вот-вот оборвется, и ты станешь такой же, как все. Правду, по которой, как по канату, всю жизнь приходится балансировать между двумя мирами... Захотелось сказать, но она ничего этого не скажет, чтобы не сделать матери еще больнее.

— Мам, ты тоже иди, — сказала Лили после того, как Петунья гордо удалилась, — я все здесь приберу.

— Погоди, сядь, дай отдышаться. Уфф! Ну, вот что, дочка... а ты тоже хороша, — миссис Эванс лукаво прищурилась и пристально посмотрела на Лили. — Мы что — вправду такие смешные?

Лили больше не прятала улыбку, заметив, что мать заговорила совсем иначе, нежели в присутствии Петуньи. Оно и понятно: теперь миссис Эванс беседовала со взрослой дочерью...

— Нет, что ты, просто... просто я так давно не была дома!

— Может быть, юной леди будет угодно разделить нашу участь, — заговорила миссис Эванс, пародируя аристократические манеры, — и сделать визит к этим выскочкам Дурслям?

Нахохотавшись до упаду и обретя, наконец, способность изъясняться, Лили помотала головой:

— Очень хочется побыть дома.

— И то дело! — миссис Эванс махнула рукой. — Потеряешь ты, прямо скажем, немного... Что ж, отдыхай и не бери в голову: она такая же фантазерка, как покойный отец. И ты тоже вся в него — почему тянешь со свадьбой? Смотри, хватишься — да поздно будет, упущенного не вернешь... Где они, прежние поклонники? Фить, и нету!

Лили с интересом наблюдала за миссис Эванс. Казалось, та приоткрыла дверь в свое прошлое — давно пережитое и похороненное, — и даже не заглядывает, а лишь слегка прислушивается к его призрачному отзвуку. Погода стоит не по-осеннему теплая. В раскрытое окно втекает солнечная тишина, время от времени нарушаемая велосипедным дзиньканьем припозднившегося доставщика газет.

………

Лили и спрашивать не стала у Северуса, есть ли тому в чем загорать на пляже — здесь-то он неизменно плескался, закатав до колен штанины. Однако для проклятого брайтонского рандеву это не покатит. С детства привыкшая пропускать мимо ушей все, что не заслуживает внимания, сама-то она насмешек не боялась, а вот он со своей гордостью такого фортеля выкинет, что...

— Плавки я тебе куплю сейчас, — заявила ему без обиняков, — а деньги ты мне вернешь потом.

— Ну уж нет! — замотал он лохматой головой. — У меня там есть...

— Надеюсь, ты не собираешься весь год ходить в плавках вместо мантии...

— Надеюсь, эти долбаные плавки все же дешевле мантии! — Сев досадливо поморщился. — А на мантию я потом заработаю.

— Не-ет, с тобой просто невозможно! — простонала Лили. — Сам запутался и меня запутал...

— Невозможно, ну и ладно, я пошел...

— Да ты послушай внимательно: тебе нужны магловские деньги, магловские — и прямо сейчас, понимаешь?!

Сев мрачно глядел в сторону, почесывая затылок.

— Сейчас махну в Лондон и обменяю, — заявил он неуверенно, а потому злобно. Оба понимали, что проще слетать на метле в Америку, чем убедить миссис Снейп в необходимости валютной операции. Солнце жарило, как ни в чем не бывало зазывая на пляж. Качели жалобно поскрипывали.

— Ну, и как же ты потом заработаешь?

Сев пожал плечами.

— Наварю зелий — мать продаст...

— А это... — Лили выразительно посмотрела. — Ну, ты меня понимаешь?

— Как и предсказания... — его ухмылка была еще выразительнее.

— Ты упрям, как гоблин!.. — она еще не решила, что ей сделать — разрыдаться от отчаянья или наорать и надавать по тупой башке. — Тогда, может, сошьем — ты умеешь?

— Не-а. Да и потом из чего — из пергамента?

Терпение Лили лопнуло.

— Вот что, раз ты такой умный — иди доставляй газеты! Заработаешь и на плавки, и на брюки, и... А то сидишь тут, голову морочишь девушке...

Сев ошарашенно уставился на Лили, словно хотел прочесть на ее лице все, что сейчас услышал, и вид у него был такой, что не рассмеяться было нельзя.

— Погоди... да погоди ты! Какие газеты — их же совы приносят…

— Это твоей маме — совы, а маглам — мальчишки на велосипедах. Ты вообще хоть что-нибудь замечаешь вокруг себя?

— Замечаю, — смущенно пробормотал тот и нахмурился. Легко сказать — развозить газеты! В школе узнают, что на маглов ишачил — застебут окончательно.

— У меня и велосипеда-то нет, — сделал он слабую попытку отразить нападение.

— Подумаешь, можно и на метле, — натиск Лили был неотразим. — Шевели мозгами, будущий профессор! Доставишь в два счета — никто и глазом моргнуть не успеет, короче, велосипедисты отдыхают! Живо в контору!

Лили столь решительно потащила Северуса на подвиг, что тот даже не сообразил вырвать руку и принять независимый вид. Он с изумленным восторгом поглядывал на давно знакомую и в то же время, как оказалось, незнакомую девчонку, а мысли так и прыгали в голове кузнечиками. Метла — дело другое. Совсем другое... Пусть думают — типа прикола... А кто узнает-то — и от кого? "Она точно не разболтает!" — эта мысль была самой отчетливой в его голове. Можно не сомневаться: даже старожилы Литтл-Уингинга не могли бы припомнить, когда еще газеты доставляли столь же быстро и регулярно, как тем летом.

В Паучьем тупике все было по-прежнему. Да и что тут могло измениться! Всем известно: захолустья, подобные этому, специально созданы для того, чтобы их не затрагивали никакие перемены. Смотришь и видишь все то же первозданное запустение. Кажется, само время — всевластный и неумолимый тиран — нагрянет в такие вот местечки, остановится в замешательстве, беспомощно озираясь, и уйдет восвояси, справедливо решив, что делать здесь нечего. Но в отличие от времени человек всегда имеет возможность (а чаще — глупость) возвратиться к своему прошлому. И вот теперь, год спустя, этот человек бродит вокруг заброшенного родного дома, весь поглощенный созерцанием. Помнится, он даже хотел сжечь старую хибару... О, в ту минуту Северус Снейп готов был сжечь все, что хоть как-то могло напомнить о прежней жизни! Это было какое-то исступление, в котором слились воедино отчаянная злоба на всех тех, кто когда-либо причинил ему душевную боль, и безысходная жалость к себе самому. Особенно же ненавидел ее... За надменность и упрямство, за проклятые газеты, потому что додумалась она, а не он, умник, за ее безмозглую сестрицу и чопорную мамочку, за мерзких дружков и этого мажора Поттера, за... Ну, за что еще? Да за все... за то, что доверял — нашел кому доверять! — за детскую площадку, где она сейчас наверняка торчит... за ту единственную ночь, которой лучше б не было!..

Снейп привалился к стене и расхохотался, как полоумный — один в кромешной тишине. Потом отпер дверь, переступил порог и замер, беспомощно озираясь. Быть может, впервые в жизни сердце сдавило так, что хоть бери и вой на луну, как этот недоносок Люпин. Жаль, нет луны... Да-да, как раз эту щемящую боль Снейп и хотел тогда сжечь! Но в последний момент сдержался. Потому что другого дома не было у него на земле. Переодетый в джинсы и свитер, он теперь шел неторопливой походкой по знакомой дороге. А все-таки перемены есть — в отсутствие людей дорогу почти полностью оккупировал бурьян... Сдержался тогда... И не только тогда! Он всегда сдерживается в последний момент — оттого и не стал боевым псом темного лорда. Столько раз убивал в мечтаньях роковых, а вот в жизни... Нет, он не убийца кровожадный — разум восторжествовал и все такое... Но разум Волдеморту не нужен, тем более чужой. Разум тому заменила злобная ненависть ко всему живому — такая, что Снейпу и не снилась. И когда это исчадие тьмы победит — многим, метящим в приближенные, не поздоровится. Многим, но не Снейпу. Уж если Снейпу не поздоровится, так за кое-что другое, потому что Снейп — сам себе и вождь, и приближенный, чего бы там ни воображали Малфой вместе с той чокнутой истеричкой. А Волдеморту не нужны ни приближенные, ни удаленные — ему нужны безмозглые исполнители, рабы. Или трупы — как альтернатива. Так чего ради, спрашивается, ты подался в пожиратели? Перемен захотелось? Эх, ты, псих-одиночка, непризнанный гений! И он опять рассмеялся. Встал на месте, как вкопанный, хохоча и хлопая себя по ляжкам — вдруг представив физиономию темного лорда, узнай тот его мысли. Впрочем, окклюменция может сыграть с тобой злую шутку: корчишь, корчишь рожи за спиной и в нужный момент позабудешь принять подобающий вид — вот тогда смейся! Гному ясно: нынешнее поручение — очередная проверка на "вшивость". Если нет — значит, Волдеморт решил покончить с ним, дав заведомо невыполнимое задание. Именно для него, Снейпа, невыполнимое. Чтобы потом за это самое невыполнение... Плевать — он, Северус Снейп, всегда платит только по своим собственным счетам, а там будь что будет!

Старательно обогнув детскую площадку, молодой человек спустился к реке. Сколько воды утекло — подумал вполне серьезно и искренне. Ох уж эти перемены! За ними он погнался, они же и привели его в то самое прошлое, от которого бежал... Вот именно — бежал, а не гнался ни за какими переменами. Бежал с поля боя, потому что за любовь нужно сражаться, но вместо этого он спрятался, чтобы неустанно проливать слезы на свое израненное самолюбие, тем самым лишь увеличивая страдания. Спрятался, чтобы мстить чужими руками. Настало время посмотреть правде в глаза — именно сегодня, сейчас, прежде чем...

Прежде чем свернуть к детской площадке, он сделал несколько шагов вдоль берега и остановился. Если продолжать вот так идти, то рано или поздно придешь в Брайтон, где тоже затерялась крохотная частичка прошлого... Еще бы — тем летом Северус стал счастливым обладателем плавок!.. В доставке магловских газет, точнее, в стремлении во что бы то ни стало делать это незаметно, он достиг виртуозности высококвалифицированного шпиона. И безо всякого колдовства — если не считать шныряния на метле, разумеется. А потом с небывалым воодушевлением отправился покорять пляж. И нет ничего смешного в том, что плавки явились символом свободы, справедливости, веры в разум, мира во всем мире и прочей подобной чепухи, которая вдруг возьмет да и переполнит душу человека, делая его неимоверно счастливым и способным свернуть горы. Заработать денег с риском быть осмеянным — разве не повод для гордости и уверенности в себе? Он ни на секунду не забывал, что всем случившимся обязан Лили, своему лучшему, нет, единственному другу. Но может быть, не только другу? Однако о чем-то таком Снейп и думать не смел. Тем более, от каждого случайного соприкосновения с ее телом бросало в жар и начиналось головокружение, так что все мысли вмиг улетучивались, словно из стертой памяти.

Машина мчалась в Брайтон, из радиоприемника рвалась бешеная музыка. Петуньин дружок отвязно лихачил, та взвизгивала на каждый фортель и пожирала дружка глазами. Лили и Северуса подбрасывало на заднем сиденье. Они ловили друг друга, водворяя на место и хохотали, как сумасшедшие. Сев поражался тому, что парень время от времени наклоняется к подружке, хладнокровно целует в губы, невзирая на запредельную скорость и душераздирающие вопли. Создавалось впечатление не страстного порыва, а очередного лихаческого выкрутаса. Мысль о подражании таким трюкам была чем-то неприятна, хотя Северус несколько раз нацеливался как бы невзначай чмокнуть Лили. Однако ни трюкам подражать не стал, ни поцеловать не решился, продолжая лелеять ощущение неземного блаженства, переполнявшее душу. Что и говорить, Снейп испытывал гордость — настоящую гордость, а не то жалкое чувство горделивого превосходства над всеми прочими, которое владело им прежде и, как ни печально, овладело после... Именно в такие счастливые моменты вы чувствуете, что вам принадлежит весь мир. Он знал, что Лили улавливает это настроение и с радостью разделяет его.

Ничего подобного не было у старшей парочки. На пляже Петунья все время нервничала, а тот парень вначале выглядел каким-то мрачным. Вообще непонятно, что у него было на уме, но вскоре он принялся разыгрывать неуемного весельчака: травил анекдоты или просто молол несусветную чушь, заговорщецки подмигивая младшим, дескать, вот ведь оно как, вы же понимаете... Потом натащил пива и принялся заглатывать бутылку за бутылкой, не забывая угощать Петунью. Та и пила, чтоб дружку угодить. Еще он фотал их всех супервуперской машинкой, тут же выплевывавшей готовые карточки, одна из которых чем-то особенно приглянулась Лили. Может статься, она до сих пор хранит ее — таким взглядом смотрела. Впрочем, об этом не стоит. Что касается Северуса, то он сроду не интересовался колдографией, даже не любил эти штучки, так что, может быть, фотка с ним оказалась единственной. Пляжное веселье кончилось тем, что изрядно поддатый супермен решил прикупить жратвы — так он сказал, — сел в машину, и больше его не видели. На прощанье он хлопал Северуса по плечу, выкрикивая что-то невразумительно-ободряющее и в то же время жалостливо-угрожающее... Дальше были поиски — понятно, безуспешные, — пьяные истерики сестрицы, возвращение домой. Тогда они впервые поцеловались — и впрямь как-то случайно вышло!..

Снейп повернулся и решительно зашагал к площадке. Увидел ее еще издали, то есть сначала услышал скрип качелей и сразу понял, что это она. Хорошо, что зашел с тыла... Чушь какая-то... Какая, к Мерлину, разница, и все же... Она, как и прежде, лениво отталкивалась ногой, качели в ответ скрипуче жаловались — на что?.. Все, как и тогда, но что-то было странное во всей этой картине. Он долго не мог понять, что именно, а поняв, едва не рассмеялся: у Лили в руках не было учебника...

Он шаг за шагом приближался к ней, как вдруг почувствовал: расстояние знакомо увеличилось, каждый шаг чересчур отчетливо запечатлевается в сознании... Зачем это? — Снейп и не думал читать ее мысли, ему и не нужно их читать, потому что... потому что и без того знает их наперед, всегда знал, что у Лили на душе. Мэри... Да, разумеется, Мэри — но не так, как прежде, мучительно и беспомощно... Засада, сражение, кровоточащее тело, учебник, режущее заклинание, Снейп, Поттер — все это поверхностно, вскользь, безоценочно... А потом: Мэри сказала тогда... "Мэри единственная не одобрила нашего с ним разрыва, — подумала Лили. — Она сказала тогда..."

— Послушай, деточка, — сказала Мэри, воздевая очи к потолку — не то передразнивая кого-то, не то просто пародируя манеру, — послушай, деточка, ты еще слишком юна, а потому глупа, как пятьдесят гномов.

— Почему... пятьдесят? — со смехом спросила Лили.

— Потому что другие пятьдесят приходятся на Северуса, — ответила та неожиданно серьезно.

Мэри была единственной, кто близко к сердцу принял их разрыв, думал Снейп, она была умна и рассудительна...

— Я пыталась его защитить — что мне еще оставалось? — оправдывалась Лили.

— Ты все сделала правильно, — успокаивала Мэри, — но он воспринял это иначе, как ты не понимаешь — принять помощь от девчонки!

Северус скрежетнул зубами... На войне — как на войне: невиновные расплачиваются прежде виновных...

— ...вероятно, решил, что ты разболтала Джеймсу... — Мэри пожала плечами.

— Петтигрю спер учебник, дальше — по секрету всему свету... И вообще, Снейп оскорбил меня после всего, что было!

— А что было-то? — Мэри опешила и принялась читать по лицу подруги. — Это самое, что ли? Ну, ну, давай рассказывай!

Теперь Мэри умирала от любопытства. Лили глубоко вздохнула и зыркнула по сторонам.

— Понимаешь, начала она, — тут есть одна комната, мы туда вошли, ну, совсем случайно, а там... а там все такое красивое... камин, свечи в подсвечниках, таких, знаешь, ну, и это самое...

— ...трахадром! — закончила за нее Мэри.

Лили густо покраснела, но вывода не опровергла.

— Класс, — Мэри восторженно заапплодировала, — Знаешь, надо было очень-очень захотеть... в смысле, чтобы она...

— Точно, я потом хотела заглянуть и не нашла...

Обе растерянно смолкли. Мэри первая собралась с мыслями.

— Ох, не ты ли всегда кричала, что не стоит торопиться?

— И была права! — Лили смахнула навернувшиеся слезы. — Теперь ни в грош не ставит.

— Знаешь, — Мэри тщательно подбирала слова, — мне кажется, на колени встают не ради развлечения, тем более такие гордецы, как Снейп.

— Подумаешь... — той уже не по силам было сдерживать рыдания.

— Он раскаялся, я в этом уверена... Жаль, что ты...

— Нет, он вообразил, что я ему теперь принадлежу и обязана все прощать — да пошел он!

Правильно, сломанного не исцелишь, обреченно подтвердил Снейп, это не поприще для колдовства. Он изо всех сил пытался выбраться из чужих воспоминаний, давно уже почувствовав, что теряет решимость, и все чаще подумывая повернуть назад. И тут ему вспомнилось, как оставил матери почти весь свой тогдашний заработок. Помимо плавок он купил еще кой-какие шмотки — все было дешевенькое, зато абсолютно новое, не латаное-перелатаное его бедной матерью. Она взяла деньги, и слезы долго текли по ее щекам. Северус даже растерялся, ведь он был так счастлив и горд! Просто не понимал еще, что женские слезы всегда значат куда больше, чем на первый взгляд — потому-то мужчины их так боятся. Ах, если бы только Лили не избегала его так откровенно...

Это верно, кивнула Лили, ты сама его избегала: в кои-то веки умотала к тетке, потом гостила у Мэри... Лишь в сентябре узнала, что у Сева больше нет мамы. Он сильно изменился, и Лили кольнула жалость. Но Снейп не просто изменился, он перестал ее замечать, точно она — пустое место. Позже Лили убедилась: у Северуса впервые появилась компания, да какая! Дружки Малфоя сопровождали Снейпа повсюду, никого к тому не подпуская, так что он напоминал заложника... Лили улучила момент и оказалась рядом. Гойл замешкался, не успел преградить путь и теперь неуверенно пытался вклиниться между ними.

— Пшел, ублюдок, знай место! — процедила она так злобно, что тот стушевался. Этого было достаточно. Снейп стоял рядом, взгляд растерянный.

— Я... мне очень жаль твою маму, Северус... Правда, очень...

— Какого этой надо от тебя, Сев? — очнулся Гойл.

— Никакого. Пошли.

Вот и все. Никогда больше она не подойдет. Никогда в жизни!

Да-да, все было кончено. Он и вправду стал заложником, причем своим собственным. Записка была последней отчаянной попыткой, бессознательной попыткой вернуть прошлое...

Вечером она получила записку от него, разорвала на мелкие кусочки, не читая. Потом сожгла эти кусочки все до единого, чтобы чего доброго не захотеть прочесть. Смешно.

Он уже неизвестно сколько стоял за спиной, не зная, как себя обнаружить. Как всегда, растерялся в последний момент. И вдруг само собой вырвалось:

— Я написал, что принимаю соболезнования, но не хотел говорить при этом... при посторонних.

Лишь одно мгновение длилось замешательство, но сколько вместило оно в себя! Испуг, удивление, осознание, страх, ненависть и решимость — все эти чувства, неуловимо сменяя друг друга, отразились на ее лице и не могли остаться незамеченными. Никто не может скрыть таких сильных эмоций, и стоявший напротив Снейп завороженно смотрел на Лили. Теперь их разделяли качели, которые по инерции перемещались от одного к другому, будто поочередно то одному, то другому поверяя свои скрипучие жалобы. Солнце легко проникало сквозь поределые кроны и вспыхивало в ее глазах, а желтая листва усиливала впечатление яркости. Мысли метались, как ошпаренные, и каждая норовила стать разумной. Грамотно подкрался, гад... Двинуть качелями... Вначале отвлечь... Лили сфокусировала взгляд на дальнем подступе к площадке. Снейп в ответ фыркнул, даже не думая вестись на примитивный трюк. Вообще впечатление было такое, что его внимание случайно привлекла дешевая комическая фантазия, поразившая своей наивной нелепостью и ничем другим. Вот посмотрит минуту-другую и пойдет себе. И это насмешливое любопытство бесило больше всего. Нет, в самом деле, чего он ждет, если пришел убить?.. Или она нужна им живой — но зачем?.. Переговоры! Все ясно — приманка для Поттера... Она, конечно, не выдаст — пусть хоть разорвут!..

— Чего ждешь? — сказала Лили как могла твердо. — Делай свою работу, пожиратель!

Тот вместо ответа понимающе покивал — дескать, так и должно было быть, — и скрестил на груди руки, в которых ничего не было.

— Чего вы хотите? — Лили старалась, во что бы то ни стало, сделать три вещи: казаться спокойной, нащупать максимально презрительную интонацию и не выпускать из виду рук противника. — Или вам уже запрещено пользоваться человеческим языком? Вы все... И ты... ты...

Хотелось найти и высказать что-нибудь такое, что угодило бы в самую точку, задело даже его, добровольно уничтожающего в себе все человеческое, но что-то и мешало ей наносить эти удары — неужели давешние воспоминания? Качели в последний раз всхлипнули и замерли. Снейп по-прежнему пялился, как истукан. Весь романтический пафос, с которым он шел сюда, окончательно выветрился. Теперь в сознании, как заевшая грампластинка, вертелось что-то жалкое и никчемное — вроде того, как он ее все-таки любит, всегда любил не переставая и тому подобная чушь, озвучить которую сейчас было бы верхом идиотизма.

— Дура... — изрек он вдруг. Как померещилось Лили, с оттенком изумления, чуть ли не восторга. Конечно, померещилось!

Лили перестала следить за руками и теперь всматривалась в его лицо. Странно, она не находила в нем ни единого намека на опасность, ни одного затаенного движения, предвещающего смерть. Либо это всегдашняя скрытность Снейпа, либо... Либо что? Теперь ее тревожило лишь то, как стремительно улетучивается тревога. Она сделала шаг в сторону, чтобы солнце падало сбоку, и золотистый отблеск в глазах Лили угас.

— Что ж, может быть, я и дура — она пожала плечами и опустила глаза, но в следующий миг снова глядела в упор, — зато не убийца.

— Я — тоже.

Ответ был решительным, и ее взгляд сделался ненавидящим. Вот теперь-то она раскусила этого жалкого, вкрадчивого негодяя! Почти раскусила...

— Ты... Да как ты... Нет, ты не смеешь так говорить, потому что ты... ты — один из них, Сев!

Он зябко поежился и, засунув руки в карманы джинсов, принялся ходить взад-вперед вдоль качелей. Солнце заволокло тучами, потянуло холодком с реки. А уже вскоре, бессознательно подражая Снейпу, по другую сторону качелей таким же манером шествовала Лили. Оба теперь напоминали пограничников. Качели не принадлежали никому. Долго так продолжаться не могло. Лили внезапно обогнула стойку и остановилась на чужой территории, поджидая противника. Когда тот приблизился, выпалила:

— А ты знаешь, что мне снится каждую ночь? Знаешь, каково это — стоять над истекающим кровью родным — да-да, родным! — человеком и сознавать свое бессилие?

Снейп развернулся и снова двинулся к противоположной стойке. Лили не отставала.

— И ты... ты явился после всего этого сказать мне, что ты не убийца, гнусный лицемер! Да, ты не убийца, ты хуже, гораздо хуже — холодный, расчетливый эгоист! Думаешь вылезти сухим из воды? Не понимаю, зачем ты пришел, чего ты хочешь? Доставить меня к Волдеморту? И как... Ты следил за мной? Давай, сделай хоть что-нибудь своими — не чужими — руками! Почем я знаю, что не ты сам подстроил кражу учебника?

Лили вскрикнула, когда Снейп резко повернулся к ней лицом, преградив путь. Вот он так внимательно и спокойно смотрит ей в глаза, словно думает о чем-то совсем не здешнем, не сиюминутном. О детстве? О матери? О жизненном выборе? Но нельзя же строить свою жизнь на детских обидах, неправильно! Ну, а сама-то она как строит свою жизнь? А сама-то она чувствует, что хватила через край и наговорила лишнего. Со зла наговорила, от кромешной безысходности...

— Прости меня... — проговорила чуть слышно, и ее рука, несмело подрагивая, одними кончиками пальцев коснулась груди того самого человека, которому когда-то давно, кажется, в прошлой жизни, не было даровано прощение.

— Послушай меня, Лили, — голос Северуса был таким же спокойным, как и его взгляд, и Лили не знала, что ей сделать — убрать руку или нет. Если бы кто-нибудь другой взял и решил этот вопрос! Но Снейп продолжал стоять столбом, не реагируя на ее замешательство.

— Сделай так, чтобы твоя семья срочно уехала куда-нибудь, — он заговорил, и рука отстранилась. — Кажется, у вас есть какие-то родственники. Думаю, ты и сама понимаешь: он тебя ищет... Спрашиваешь, как нашел тебя я? Можно сказать, аналитически. Утреннего почтальона от твоих добрых друзей я, разумеется, тоже засек. Но если впредь это сделает кто-то другой... Советую воздержаться от почтовых сообщений... ради тебя самой — очень прошу об этом, ты слышишь? Я внушаю ему, что ты сгодишься в качестве приманки, поэтому тебя не убьют из-за угла, не должны... В общем... Короче, не пиши Поттеру... ни в коем случае...

Выложив последнее, давшееся ему с видимым трудом предостережение, Снейп, казалось, обессилел. Лили смотрела так, словно надеялась выхватить взглядом куда больше, чем позволено, словно хотела проникнуть в душу этого человека, чтобы найти то неоспоримо цельное и неуловимо близкое, что порой бывает трудно отыскать в себе самой.

— Почему... — вдруг вырвалось у нее так хрипло и мучительно, точно легким не хватало воздуха, как рукам — решимости вновь прикоснуться к его груди. — Почему ты выбрал этот путь, почему... Нет-нет, я знаю... если бы я тогда...

— Не надо, — перебил тот, пристально всматриваясь в ее черты, и вдруг произнес. — Знаешь, что самое главное в жизни?

— Знаю. Любить.

— Не-ет, самое главное! Не отречься от себя. Потому что отречься — значит перечеркнуть, уничтожить, опустошить... Словом, то, что делают наши бравые дементоры... В последний миг — тем более... Даже страшно подумать, каково это — умирать, сознавая, что жизнь прошла впустую, что тебя, в сущности, не было, что душа работала зря, что тебя обманули, вернее, ты сам обманулся... И ты знаешь — Мэри... в общем, Мэри точно не обманулась.

Она вздрогнула, услышав это имя из его уст, но Снейп говорил абсолютно искренне, и Лили чувствовала, что не может ему не верить.

— Сев, твой дом... Я хочу его посмотреть — пожалуйста!

Он, похоже, совсем не удивился просьбе — может быть, предвидел? Лили даже не пыталась гадать, что он там себе прикидывает, взвешивает — просто ждала. Наконец, Снейп двинулся прочь, кивком приглашая присоединиться. Шли молча. Пару раз Лили искоса взглянула на него: руки в карманах, ссутуленный по-стариковски. Усталость? Впрочем, может быть, это из-за холодного ветра. Вот-вот грянет дождь. А все-таки не имел он права вспоминать о Мэри — эта память принадлежит Лили... У порога остановились, точно не решаясь войти вдвоем. Ветер вздымал вороха опавшей листвы — казалось, невидимый великан помешивает в своем великанском котле какое-то варево. Снейп отпер дверь, приглашающе посторонился, и Лили второй раз за неполные сутки окунулась в атмосферу невозвратного детства. Такая атмосфера всегда окутывает какой-то щемящей терпкостью. Наверное потому, что память души реагирует мгновенно, а зрение, обоняние, слух поначалу все воспринимают вчуже, и ты стоишь, глазея, вдыхая запах, вслушиваясь в шорохи и не можешь сладить с сердцебиением. Однако атмосфера ее дома была живой, подвижной, что ли — в отличие от здешней, отмеченной печатью запустения. Все здесь словно зловеще нашептывало: "Этого на самом деле нет, было когда-то, но теперь нет и не будет. Лили тотчас же захотелось домой. Туда, где мама и сестра, которым грозит опасность — из-за нее, из-за того, кто стоит сейчас рядом, из-за всей этой проклятой кутерьмы, в которую она втянута. Всему миру грозит опасность. Хватит сидеть сложа руки, нужно делать хоть что-нибудь...

— Знаешь, Лили, — вдруг заговорил Снейп, я очень хорошо помню детскую площадку. Она стала тогда нашим домом, спасибо тебе за это...

Смысл этих слов не очень-то дошел до нее.

— Прости, Сев, я лучше пойду. Это тоже мои воспоминания. Спасибо тебе за...

Тут он, все время к чему-то настороженно прислушивавшийся, крепко схватил Лили за руку, грубо потащил вглубь гостиной, к полкам, которые, отстранившись, явили потайную комнатку.

— Быстро... наверх, потом на чердак... — шипел Снейп задыхаясь от ужаса, — ни звука... это он...

Лили все поняла, но еще не успела проникнуться ощущением непосредственной угрозы, а потому действовала четко и без лишней суеты. Правда, сворачивая на чердачную лесенку, в полумраке запуталась в занавеси из какой-то тяжелой ворсистой ткани и, выпутываясь, вытряхнула из нее, наверно, всю пыль, какая там была. Потом она зарылась в груду чердачного хлама и стала ждать невесть чего. Вначале послышался дождь. Трудно сказать, когда точно он начался — просто до сознания донесся шелест по крыше. Вдруг кто-то чихнул. Лили так опешила, что забыла вскрикнуть. Потом еще раз и еще. Чихали где-то поблизости — похоже, в той самой комнате на втором этаже, с лесенкой на чердак. В то же время до слуха дошли смутные голоса из гостиной. Снейп и еще кто-то... Не кто-то, а... неужели вправду Волдеморт? Опять чихнули. И опять. Разговор смолк. Прислушиваются? Затем — вопросительная интонация, смущенный ответ. Сердце бешено колотится, как тревожный колокол. И вдруг — жутко знакомый скрежет отодвигающихся полок с книгами. Шаги. Теперь звуки сделались отчетливыми, словно в подтверждение того, что все происходящее — не сон, а зловещая явь.

— Значит, говоришь, по этой вот лестнице?

— Да, милорд.

— Ну, тогда иди вперед, сынок, показывай дорогу папочке! — и Волдеморт засмеялся собственной шутке. Засмеялся монотонно, с металлическим присвистом несмазанных петель. О Мерлин, люди так не смеются — так смеются нелюди! Совсем рядом — слуховое окно. Выбраться на крышу, а там... А что там? Но ее лихорадило, и не было уверенности, что в таком состоянии, когда зуб на зуб не попадает, можно совершить необходимые действия быстро и бесшумно. Лили зарыдала, надеясь, что беззвучно. Негодяй, он остался верен себе: заманил в ловушку и привел самого Волдеморта — лишь бы все сделать чужими руками. Попалась, как последняя дура! Шаги приближаются, неторопливо и размеренно — торжествующе. Вот и второй этаж. Снова кто-то чихнул. Она даже не пыталась поразмыслить о том, кто это мог быть.

— Мое почтение, леди! — возгласил Волдеморт с неизменной саркастической шутливостью. Теперь помимо трущегося железа ясно слышалось леденящее душу змеиное пришиплевание, и Лили в полной мере ощутила то, что кроется за избитым словосочетанием "сковал ужас". И все же... все же к кому обращался Волдеморт? Как ни странно, но несмотря на тотальное оцепенение, мозг прояснился, точно страх выполнил свою задачу и улетучился. Даже лихорадить перестало. Лили оказалась на пороге догадки.

— Надеюсь, мадам извинит непрошенных гостей за вторжение, — продолжал тот. — Мы с Северусом решили этак, знаете, по-родственному, почли, так сказать, своим долгом... Верно я говорю, Северус?

В ответ еще раз чихнули, вслед за чем последовало сонное бормотание. О том, что происходило дальше, Лили могла только гадать. А происходило вот что...

Старуха на портрете — а чихала все время она, — в который уж раз беспокойно поморщилась, чихнула не в пример громче прежнего, потом зевнула и открыла глаза. Перед портретом стоял Волдеморт, а чуть позади, в почтительном полупоклоне — Северус Снейп. Старуха перевела бессмысленно-сонный взгляд с первого на второго, затем опять на первого, покряхтела так, когда першит в горле, и вдруг смачно плюнула. Тут же снова зевнула и немедленно погрузилась в крепкий здоровый сон. Плевок угодил аккурат под ноги Волдеморту. Тот стоял, как истукан, не зная, как себя повести, чтобы достойно выйти из сложившейся ситуации. Снейп не заставил себя ждать.

— Осмелюсь предложить лорду возвратиться в гостиную, — услыхала Лили. — Там никто не помешает. А старушка, сами знаете, в преклонных летах, вот и чудит малость, ничего не попишешь... Прошу, милорд, вот сюда, держитесь за мою руку, милорд...

— Да, что и говорить, все мы когда-нибудь состаримся, — сказал Волдеморт, прежде чем сдвинуться с места — сказал таким тоном, каким обычно произносят надгробные речи. — Пыльно тут у тебя, Снейп, неуютно как-то...

Шаги простучали вниз по лестнице. Немного осмелев, Лили перебралась поближе к чердачному лазу. Дождь унялся, оставив по себе неслышную и едва различимую за окном морось.

— Что ж, поговорим прямо здесь, если ты не против.

— Как милорд пожелает...

— Спасибо, сынок! Я, видишь ли, люблю посидеть вот так, по-стариковски, на ступеньках, а ты постой... Да, в те времена жили настоящие мужчины, и женщины были им под стать, не чета нынешним вертихвосткам — верно я толкую, а? Ты не стесняйся — поправь меня, если я ошибаюсь...

— Будучи всецело предан моему лорду, я не могу не полагаться на его мудрость и проницательность...

— Ха-ха-ха, верю, мой мальчик, верю и ценю! Как, ты говоришь, звать бабулю?

— Кассандра Виктория Ели...

— Нет, нет, не сейчас, потом, а то не запомню — память уж не та... Как мыслишь, только откровенно — ха-ха, да я и так знаю, что ты откровенен со мной, ведь откровенен, да? — так вот, скажи, как думаешь, встала бы она под наше знамя — знамя борьбы за чистоту крови и чистоту помыслов, за возрождение подлинной нравственности?

— Всей душой разделяю убеждение моего лорда, что в прежние времена люди были проще и честнее...

— Ха-ха-ха! Э-эх, молодость, горячность... А о чем бишь хотел я тебя спросить-то? Вот память стариковская... Ах, да, ты нашел ту грязнокровку?

— Пока нет, милорд, но я уверен...

— Круцио! — проревел Волдеморт.

Проем чердачного лаза дрогнул, как от могучего толчка, всколыхнувшего все мироздание, странно накренился и поплыл по спиральной траектории, а вслед за ним и комната со спящим портретом, и дом, и вся земля медленно закручивались в прожорливую воронку, со дна которой поднимался крик нечеловеческой боли. Лили ждала и боялась этого, но даже не подозревала в тревожном своем ожидании, насколько боялась и насколько это окажется правдой. "Сев, милый, родной, прости, прости, Сев, я здесь, я иду-у-у!" — прокричала она прямо в прожорливую пасть, но на самом деле ей только казалось, что кричит. Потому что тело стало ватным и бессильным, чтобы кричать — оно могло лишь беззвучно шептать и шептало. Душа рвалась в воронку выпить безмерную боль, но естество безвольно противилось этому стремлению и не отпускало душу. Тогда все та же неведомая сила мягко откатила девушку в чердачный хлам, как никчемный балласт, мешающий чудовищному преображению Вселенной...

— Бедный, бедный мой мальчик! — всхлипывая, нараспев повторял Волдеморт, и его причитания напоминали жалостное поскрипывание старых качелей... Может быть, все предыдущее было сном, вся прежняя жизнь была кошмарным сном, который теперь позади, и в действительности Волдеморт — добрый отец, чье любящее сердце сокрушается над непослушным сыном?

— А я ведь люблю тебя как сына, — сокрушался Волдеморт. — Разве ты не видишь, как страдает мое сердце? Пожалей старика, Северус, встань же, подойди к папочке, встань и подойди — вот так... Ты ведь уже сказал мне правду, верно? Ну, конечно же, сказал, а я не расслышал или позабыл, вот ведь память! Но ты не сердись — не сердишься, нет? — повтори еще раз, ты разыскал грязнокровку?.. Нет-нет, погоди отвечать... Прежде запомни: стоит тебе сказать правду — и боль тотчас прекратится, представляешь, тотчас... немедля... круцио!

Лили поднялась на ноги и поспешила вниз. Крик, отражаемый стенами, концентрировался, становился все плотнее, поэтому каждый шаг требовал неимоверных затрат. Сил почти не осталось, и Лили прилегла отдохнуть. Слуховое окно пялилось на нее безразличным белесым бельмом. Выходит, она никуда не шла. Выходит, опять самообман. Кто-то потряс Лили за плечо. Это был отец. Ее отец. "Посмотри, посмотри, как играют, — пытался он перекричать рев зрителей, какая самоотдача! Неужели тебе не интересно? Только подойди и посмотри, и боль прекратится!" Лили вскочила с кресла и с ненавистью взглянула ему в лицо, в котором от возбуждения смутно проступало что-то неуловимо змеиное. "Нет, — прорычала она, — ты не мой отец! Мой отец умер, но я тебя не боюсь!" Она быстро сбежала по ступенькам и встала возле могилы. Слегка моросило. Человек в черном балахоне что-то говорил — размеренно и торжественно, точно гудел колокол. "Не бойся, Лили, — послышалось по правую руку. Она обрадовалась, сразу узнав Мэри. — Все будет хорошо, вот увидишь! Только надо, чтобы тело не противилось душе, чтобы не было двойственности — понимаешь?" Лили хотелось повернуть голову и улыбнуться подруге, но она не могла оторвать глаз от черного балахона. "...и в прах возвратится..." — произносил тот, и лицо его скрывал капюшон. Вдруг балахон встрепенулся, навел на Лили указующий перст и хрипло воскликнул: "А эту грязнокровку мы отыщем, никуда она от нас не денется — верно я говорю?" В ту же секунду поднялся невообразимый гвалт. Толпа превратилась в бушующую массу — мечущуюся, ревущую, гогочущую. Вскоре она смешалась с ворохами опавшей листвы, и налетевший ветер вздымал это месиво, расшвыривал по сторонам, точно невидимый великан помешивал варево в необъятном котле. Лили повернула голову и увидела Снейпа. Он улыбнулся, юный и счастливый. Лили тоже улыбнулась. "Не бойся, — сказал он тихо и обнадеживающе, — я ведь с тобой..." Лишь сейчас обратила внимание, какая вокруг оглушающая тишина! Выкарабкалась из груды смятых картонных коробок, связок журналов, прочего всеми позабытого барахла и решительно ступила на лестницу. В который уж раз, но теперь — точно в яви. Вот позади чердак, комната со спящим портретом, вот уже последние ступеньки лестницы, возле которой навзничь лежит Снейп и глядит на Лили настороженно и выжидательно. девушка замерла пытаясь вчитаться в этот взгляд. Он, казалось, вопрошал: "Вправду ли ты простила меня?"

— Ты не смогла выбраться? — тихо-тихо проговорил Северус, потому что голос осип от крика. Лили глядела во все глаза, не ощущая больше преград и сомнений. Она не могла ничего сказать, потому что дрожали губы и срывалось дыхание. Но Лили знала главное — что любит этого человека. Всегда любила не переставая. Любовь пытались растоптать, смешать с грязью. Никто не может совершить такое безнаказанно, и Лили точно знает: тому, кто это совершил, не избежать возмездия. Любовь не простит. Кроме того, было же что-то еще более важное, превосходящее по значимости все сиюминутные испытания и мелкие подлости. Фотка! Та самая магловская фотка — разве это не доказательство непреходящей любви? А детская площадка, которая вновь свела их? Стена с книжными полками стояла распахнутой, и каминное тепло лилось из гостиной. Должно быть, перед появлением Волдеморта Северус успел развести огонь. Лили легла рядом со Снейпом и прильнула к нему. Потом, взяв в ладони его голову, спрятала у себя на груди, под свитер. Женщины всегда знают куда больше, чем кажется на первый взгляд. Не потому, что они такие умные или проницательные, а просто такова их участь — предвидеть и ждать. И сейчас эта женщина готова быть всем, что допускает ее предназначение — женой, матерью, любовницей. А когда-нибудь, если понадобится, стать землей, последним прибежищем любви. Тело возлюбленного содрогнулось. Он плакал. Она тоже плакала, сама того не замечая, как это могут только женщины. Потом она скинула с себя свитер, и он целовал ее груди, плечи, живот, гладил и разминал ее тело. Так мастер, работающий с глиной, заранее ощущает в ней надлежащую форму. Женщина знала это и готова была стать той глиной, а если нет, то просто быть абсолютно податливой, чтобы их души — его и ее — соединились в одну. Однако естество устроено примитивней и ненасытней, и рука Лили сама собой скользнула вниз, пальцы предусмотрительно расстегнули пуговицы и молнии на джинсах. Когда руки любовника довершили раздевание, Лили укрыла его тело своим, всей душой желая защитить от какой угодно опасности. Но естество уже вбирало в себя жадным ртом его губы, такие же жадные и упругие, крепкие руки и бедра, обхватив распростертое жаркое тело, были полны решимости никогда, никому на свете его не отдать. И когда настал миг упразднения всякой двойственности, ненасытное лоно поглотило устремленную в него разгоряченную плоть, чтобы двое, соединившиеся в одно, не стыдясь нечеловеческих стенаний, сотряслись в сладострастных конвульсиях сотворения новой Вселенной, новой жизни...

После всего случившегося Лили чувствовала себя безмерно счастливой и смертельно усталой одновременно. Результат соединения таких вот всеобъемлющих ощущений бывает порой непредсказуем. В случае Лили решающими оказались два фактора: давно уже поощряемая внешними обстоятельствами жажда деятельности и страх, до сих пор мешавший посмотреть правде в глаза, а теперь поверженный и безжалостно вытесненный. Или наоборот, страх отныне скромно занял отведенное ему место и больше не смел посягать на чужую территорию, а душа Лили, что называется, воспарила — поднялась на какой-то новый, доселе невиданный уровень приятия жизни. Так или иначе, покидая вчера Паучий тупик, Лили точно знала, чего хочет, а именно:

1) безопасности для своих близких, причем любой ценой;

2) чтобы Северус был с ней. Да, именно так: она сделает все возможное и невозможное, чтобы перетянуть возлюбленного на свою сторону, чтобы вырвать его из мерзких лап Волдеморта. Она сделает это, невзирая ни на роковой выбор Снейпа (перечеркнуть прошлое — и точка!), ни на сиюминутные предпочтения и выгоды в политической или какой бы то ни было иной игре.

Однако был еще один фактор, побуждавший к активным действиям. Заявивший было о себе безотчетным импульсом, но не будучи осознанным в полной мере, он теперь исподволь питал ее силы, подавлял усталость, повелевал устремлениями. Так что же это за подспудный источник двигал, направлял, безрассудствовал, делая возможным невозможное? Едва ли ее впрямь интересовало, чего ради главный отморозок собственной персоной наведывается к Снейпу. Еще меньше интересовало, повторится ли в ближайшее время подобный визит. Задумайся она об этом всерьез, как прежде — разве бы вернулась сегодня утром в тот дом, чтобы только вновь увидеть любимого человека? Если бы и вернулась, то уж точно не столь безрассудно, как теперь. Но об этом — позже. Каждый поступок, каждый жест отныне был ознаменован целью более высокой, чем непосредственная, и это особенно придавало сил, потому что под знамя ее возмездия явилось все самое близкое и дорогое — и память о Мэри, и нечеловеческий крик Северуса, и тот факт, что опасности подвергаются мать и сестра, виновные лишь в том, что состоят с Лили в кровном родстве — как все же права Тунья на этот счет! Но впереди всех под знаменем была поруганная любовь — выстоявшая и уже непобедимая. Знал ли, подозревал ли Волдеморт, что Лили прячется в доме? А если знал или подозревал, тогда почему не заглянул на чердак? Нет, тупое исчадие, развращенное вседозволенностью, неспособно решать непосредственные задачи. Для него куда разумней было подвергнуть пытке своего же подчиненного, чтобы получить ответы на все вопросы. А ответом всегда должно быть одно и то же: страх. И то, что все произошло возле лестницы, так, чтобы крик беспрепятственно достиг чердака, было тонким расчетом не Волдеморта, а того, что им управляет, что заставляет его кривляться и плясать под чужую дудку, как магловскую ярмарочную марионетку, ибо абсолютное зло, чьим карикатурным обликом является Волдеморт, само и есть тонкий расчет, изворотливость и все то прочее, что направлено против человечности. Выстояв, любовь победила зло. Победило неокончательно. Зло отступило, но рано или поздно будет настигнуто и уничтожено.

Первым делом Лили смоталась к тетке — инициировала у той давнюю мечту повидаться с родней. Само собой, давняя мечта была подкреплена бурной перепиской — столь же давней. Оставалось организовать долгожданный отъезд миссис Эванс и Петуньи в глухую шотландскую деревню. Те уже воротились со званого обеда — в доме горел свет. Сосредоточенная, напружиненная, Лили влетела в гостиную и застала родных в компании Вернона Дурсля. "Детка, не плачь, мы снова встретимся в Хатфилде в следующем году!" — приторно увещевал проигрыватель. Еще приторнее выглядел гость — этакий гигантский улыбающийся пончик. Петунья, щебеча без умолку, то и дело порывалась вскочить, но тут же спохватывалась и втискивала себя в рамки приличия. Вдруг из бурного словесного потока выплеснулось слово "помолвка". Все ясно: Вернон Дурсль — жених Петуньи. Миссис Эванс держалась подчеркнуто торжественно. Лили окатила Дурсля взглядом, исполненным иронического любопытства. Надо же, не далее как сегодня утром между матерью и старшей дочкой разгорелась настоящая битва вокруг этого человека, а теперь вот оно как обернулось...

— Привет! — выпалила Лили и плюхнулась в кресло.

Миссис Эванс с живостью к ней обернулась, однако уже через миг погрузилась в задумчивость — будто силилась что-то припомнить. Вернон осторожно кивнул, весь как-то съежился — одним словом, пончик зачерствел. Причем улыбка осталась в прежних границах и напоминала теперь свирепый оскал. Очевидно было, что гость наслышан о Лили.

Петунья замолкла на полуслове да так и осталась с полуоткрытым ртом, глядя в молчаливом удивлении. Сейчас ее лицо как две капли воды походило на лицо Вернона — только усов не хватало.

У Лили возникло нестерпимое желание отменить помолвку, да так, чтобы не только воспоминаний не осталось, но и мысли о самой ее возможности впредь ни у кого не зародилось. Мама права: слишком уж неприятным был этот человек. И тут же себя одернула: нет, она не имеет права манипулировать судьбой сестры, родной и... да, и все-таки любимой, какая бы кошка меж ними не пробежала!.. Стоп. Или все же имеет право? Когда на карту поставлена жизнь, меняются правила игры. Не только право — долг. Но как же правильнее поступить?...

— Ну, что ж, — нарушила молчание миссис Эванс, — посидели на дорожку — пора собираться. Одевайся, Туньюшка, такси будет с минуты на минуту. Полагаю, мистер Дурсль едет с нами на вокзал? И если он... э-э... не захватил с собой наличных, то я дам ему денег, чтобы он потом без проблем добрался до дому...

...как поступить, как поступить?.. К изгороди мягко подкатило такси. Хлопок дверцы, быстрые шаги шофера. И когда Лили совсем было решила оставить все, как есть, ее буквально осенило. Как правило, верное решение всегда лежит на поверхности, тем самым оставаясь незаметным. И его легко заметить — стоит лишь перестать мудрствовать...

— Ну, что ж, — нарушила молчание миссис Эванс, — посидели на дорожку — пора собираться. Одевайся, Туньюшка, такси и ваш лимузин будут с минуты на минуту. Нет-нет, пусть твой молодой супруг себя не утруждает, с моим чемоданом прекрасно управится шофер. Подумать только, разъезжаемся под покровом ночи, точно революционные заговорщики. Когда будете путешествовать по Франции, Тунья, присмотрись, как они там себя ведут — уж там-то знают толк в романтике! Полагаю, мистеру Дурслю это не очень-то интересно, поэтому говорю тебе одной... Лили, дорогая, ты точно не хочешь поехать со мной? У тебя еще есть время передумать!

— Я бы с радостью, мам, ты же знаешь, но никак не могу! Поцелуй за меня тетушку и передай, что я обещаю приехать, как только...

— Мама, — вмешалась Петунья, — обними и поцелуй за меня тетушку! Я... мы с Верноном непременно навестим... мы ведь тоже не чужие, правда?..

К изгороди одна за другой мягко подкатили две машины, — и вскоре оба шофера стояли на пороге. Когда багаж был уложен, стали прощаться. Миссис Эванс обняла и чмокнула в щечку старшую дочь, Вернон пожал руку миссис Эванс, Лили потянулась, чтобы обняться с Петуньей, но та отвлеклась поторопить мужа садиться. Шофер с привычной ловкостью распахнул задние дверцы — одну, затем другую, — и молодые скрылись в пышном салоне лимузина. Прежде чем сесть в такси, Миссис Эванс стиснула в объятьях и расцеловала Лили. в окошке показалось лицо Петуньи, и Лили поймала на себе пронизывающий взгляд сестры. Если кто-нибудь поговорит по душам с пастором Джонасом, то последний охотно поведает о сегодняшнем венчании мистера Вернона Дурсля и мисс Петуньи Эванс — такая прекрасная пара! А если бы кто-нибудь попросил подтвердить факт бракосочетания — он и это бы сделал, сверившись по метрической книге. В последний момент Лили впорхнула в такси — проводить мать. Автомобили скользнули в ночь...

Когда трехчасовой поезд покинул вокзал, Лили махнула прямиком в Паучий тупик и только сейчас почувствовала, насколько опустошена. Ничего удивительного: столько всего случилось за последнее время, включая эту бессонную ночь! И все же что-то странное было во внезапной опустошенности — как будто вмиг улетучилась недавняя решимость. Даже снаружи дом Снейпа выглядел пугающе заброшенным, нежилым. Тоже нечему удивляться, но... но ведь прежде так не казалось... Чепуха. Просто устала очень. Сейчас, сейчас она обнимет возлюбленного, прижмется к нему и уже ничто на свете не сможет их разлучить, только смерть... Лили вздрогнула, по спине пробежал холодок: дверь подалась легко, точно раскрылась сама собой. Похоже, вправду нервы на пределе. Однако уверенность в том, что Снейп дома, таяла с быстротой молнии, и так же стремительно тело и душу наполняла парализующая усталость.

— Сев! — произнесла почти беззвучно, едва переступила порог. Язык едва ворочался, голова гудела.

Дом ответил густой, обволакивающей тишиной. Но это не имеет значения, ведь теперь все будет не так, как прежде. Все должно быть иначе. Главное — по-настоящему захотеть. Вот только бы немножко отдохнуть. Тлеющие каминные уголья причудливо освещали гостиную. Небось, дрыхнет наверху. Тогда почему дом не заперт и не выдвинута стена с полками? Или всегда так делает? Думать ни о чем не хотелось — точнее, просто не осталось сил. Глупая, он ведь ждет тебя, вот и не запер дверь!

— Северус! — повторила еще раз, рухнула на диван и отключилась — не заметила как.

Лишь обратила внимание, что стена с полками выдвинута. Сделалось не по себе. По лестнице скатилась гулкая чечетка. В следующий миг гостиную быстро пересек Снейп, причем в парадной мантии, каковой у него отродясь не бывало. Дверь хлопнула. Потом вдруг оказалось, что Лили уже давно стоит на пороге дома и с интересом наблюдает за происходящим снаружи. Странно, но она совершенно не помнила этой огромной площади. Сколько тут собралось народу — должно быть, весь Хогвартс! Но что у них за торжество? Даже кафедру вынесли — в ее время подобного не случалось. Дамблдор что-то выкрикивает с кафедры, толпа восторженно ревет. "...как лучшему специалисту по албанской магии!" — доносится до слуха. Толпа беснуется. На кафедру взбегает высокий темноволосый юноша. "Поздравляем тебя, Том!" — с чувством произносит директор и вручает победителю небольшую чашу, несомненно тяжелую, каменную, так как последний взял ее с видимым усилием. Он не улыбался, зато внимательно оглядывал присутствующих. Только теперь Лили осознала, кто это такой, и ее охватил ужас: вот-вот заметит ее. Захотелось спрятаться, но она словно приросла к полу. И тут на кафедре возник Снейп, совсем еще юный, принял чашу из рук Тома Редла и заспешил в дом. Лили открыла глаза. Она опять на диване в гостиной — выходит, это сон?

Снейп, повзрослевший, ссутуленный от своей тяжкой ноши, даже не взглянув на Лили, проходит мимо, поднимается по ступеням — трудно, устало. Донесет ли? Лестница натужно скрипит. Кажется, весь дом ходит ходуном. Она сама начинает ощущать, какова эта ноша. Нет, она преодолеет проклятую усталость! Встает, идет задыхаясь. Раньше и не замечала, что ступени такие крутые! "Сев!" — срывается с пересохших губ. Не голос, слабый шелест опавших листьев — он тонет в душераздирающем скрежете лестницы. Наверху — никого. Чердачный лаз зияет омутом. На чердаке все, как... как тогда? О Мерлин, неужели все повторяется? Вот за этой грудой она пряталась... Но что-то было иначе, непонятно, что именно, и это тоже тревожило. Тихонько стукнула входная дверь. Лили сжалась. Сейчас он медленно и уверенно взойдет по лестнице... "Посмотри, ты должна это видеть, магловка!" — раздалось сверху. Теперь стало ясно, что именно было не так на чердаке: на том месте, где должно быть слуховое окно, висел портрет старухи. После этого открытия спокойнее на душе не стало, зато удивительным образом прибавилось решимости. Лили выглянула в чердачный лаз. Там, внизу лежал Северус Снейп в черном воротничке запекшейся крови. Он был мертв.

Она вырвалась из кошмара с криком, подобным крику новорожденного — только во сто крат громче, — ибо это крик отчаянного утверждения жизни. Крик, отпугивающий смерть, сражающийся за каждый миг отпущенного кем-то срока. Потом она укрощала последствия кошмара — сидела на диване, уперев ноги в пол, глядя перед собой, пытаясь сосредоточиться. Это было вполне по силам, поскольку крик наполнил жизнью заброшенный дом. Когда-нибудь у нее родится сын — Лили не сомневалась, что будет именно сын! — и смерть отпрянет, не вынеся его крика, и вырастет он таким бесстрашным и счастливым, что победит смерть раз и навсегда. Она вышла на крылечко. Осенний рассвет холодно сочился сквозь туман. Понятно уже, что Снейпа здесь нет. Но все-таки почему не заперт дом? Или... а что, если он... Сердце споткнулось, накатила горячая волна: в памяти всплыло недавнее кошмарное видение...

— Се-ев!!!

Лили метнулась в гостиную, стену с книгами отшвырнула так, что те грохнулись из своих гнезд, влетела на второй этаж. Нигде никого. Проверила и чердак. Спустилась, замерла, переводя дух.

— А эта магловка ничего, смазливенькая!

Лили резко обернулась. Старуха не спала и разглядывала пришелицу с высокомерной насмешливостью.

— Однако ей следует быть осмотрительней и не пытаться прыгнуть выше головы...

Властный тон побудил совершить неопределенное телодвижение, долженствующее означать книксен. "Кассандра... Кассандра... а как дальше? — лихорадочно соображала Лили. — Ведь к таким без кучи имен и не обратишься..."

— ...ибо мое предсказание гласит, — старухина интонация сверкнула богатством палитры, — сын не узнает отца своего!

"...или обратишься? Что-то она чересчур болтлива для портрета..."

— Простите, — наконец-то, решилась Лили, — а где Сев?

— Не мешкая отправляйся к Дамблдору — он ждет тебя!..

— ...но я только... — Лили осеклась, поняв, что старуха уже спит.

Дамблдор! Конечно же, как же она раньше... Он поможет, он... Она и сама знала — Дамблдор поможет, он добрый, чуткий, справедливый... Однажды Сев поступил опрометчиво, глупо поступил, но ведь теперь.. ведь нельзя же отказать, да и какой смысл... Дамблдор поможет! В последний раз огляделась, не подозревая, что в самом деле видит этот дом в последний раз. Знала, точнее, догадывалась, что втянута в какую-то неведомую игру, что одной не справиться. Впрочем, на войне, как на войне... И еще этот кошмар! Он страшил больше всего, потому что... потому что не был, не мог быть простым сном... Значит, что-то нужно предпринять, и Дамблдор ей поможет. А сама она... Она тоже участвует в невидимой игре: мама — у тетки, Петунья... Да, она распорядилась судьбой сестры — походя, на скорую руку, потому что... потому что так было нужно — а кому нужно, она и сама не знает...

От сплошного тумана остались растерзанные клочья — набиравшее силу солнце делало свое дело. Лили еще раз оглянулась на дом, только что ею покинутый, хотела сказать: "Я вернусь!" Но не сказала. Может быть потому, что тот дом, где она выросла, теперь тоже пуст, но не покинут, не заброшен, а живет надеждой на возвращение...

В то время как Снейп куда-то запропастился и не подавал о себе вестей, директор Хогвартса Альбус Дамблдор изо всех сил старался о нем не думать. Он просматривал лист за листом, придвинув чернильницу и держа перо наготове. Внезапная отлучка директора, казалось бы, непродолжительная, обернулась ворохом нерешенных текущих дел. Что ж, удивляться нечему: школа во время войны — поди-ка создай атмосферу, благоприятствующую учебному процессу, укрепи дисциплину в среде учащихся, когда родители одного — по одну сторону баррикады, другого — по другую! И сами-то учащиеся порой ого-го какие безо всяких войн — трудное детство там и все прочее... А что ждет самою школу? Да только ли школу? Рука с пером замерла над пергаментом — так охотничья собака делает стойку перед тем, как погнать дичь, — затем быстро и решительно вычертила очередную резолюцию.

Довольно! Дамблдор отодвинул нескончаемый ворох, снял очки, откинулся на спинку и сжал ладонями лицо. Голова раскалывалась. Он и без того не припомнит, когда в последний раз отдыхал, а еще эти переговоры... Открыл ларчик с лимонными дольками — любимое лакомство! — вынул две штучки, по одной в каждой руке, сдвинул так, что стало похоже на очки-половинки. Усмехнулся. Слыхал, конечно: зубоскалы, подметив такое совпадение, не преминули продолжить аналогию, замкнув ее на личности директора. Он, дескать, и сам весь такой же половинчатый — никогда его до конца не поймешь, не разглядишь. Дескать, даже если просто здоровается — и то будто чего-то недоговаривает! Закинул в рот обе дольки, посмаковал кисло-сладкую свежесть.

Половинчатость... Половинчатость — она повсюду, чтоб вы знали! Импульсивные французы цокают языком и сочувственно качают головой. Сентиментальные немцы всем своим видом выражают готовность понять и принять, что бы ты ни сказал — от пережаренного бифштекса до столкновения Земли с Луной. Албанцы... Н-да, с албанцами у нас... Никто и не надеялся на безусловную поддержку, а уж когда посреди переговоров рухнуло министерство... Впрочем, кто знает: быть может, не было бы счастья... Они ведь при всей их континентальной индифферентности тоже понимают: рано или поздно зараза проникнет и туда. Не зря, ох, не зря, исчерпав все доводы, Дамблдор ни с того, ни с сего завел с немцами пустую болтовню о погоде на Балканах! Те с понимающим видом посмеялись, и как результат он ждет сегодня визита Маркуса Рататоска, немецкого магистра. Половинчатость... Нет, господа, он, Альбус Дамблдор — всего лишь маг, которому нет равных, а не Господь Бог, чтобы знать все и сразу! Но у него есть одно великое преимущество перед иными умниками: он не боится в критической обстановке довериться собственной интуиции и способен найти выход там, где другие видят тупик. Пустить дело на самотек порой означает не слабость, но силу. Волдеморт едва ли спасует перед континентальным подкреплением — для этого он слишком глуп и самоуверен. Но создание коалиции — даже пусть не создание, а лишь намек на ее возможность, — заставит Волдеморта спешить и совершать ошибки одну за другой. А последняя ошибка, как известно, всегда роковая.

Приободрившись, директор собрался было вновь приступить к своей бюрократии, но вместо этого отправил в рот еще одну лимонную дольку и встал пройтись по кабинету. Фоукс встревоженно топтался на своем насесте. Амфитеатр портретов деликатно подремывал, чтобы не пялиться на живого хозяина. Подумалось: зрители, приговоренные к скучнейшей фантазии. Когда-нибудь и сам он узнает, каково это — быть портретом... О грустном, как говорится, не стоит, но не стоит и расслабляться раньше времени. Волдеморт — опасный противник. Обычно приборы на столах негромко щебечут, изредка пуская дымок — ни дать ни взять завсегдатаи магловских пабов обмениваются последними новостями. Однако бывает и по-другому. Как правило, чем грандиознее проблема, чем углубленнее размышляет над ней Дамблдор, тем отчетливее на общем фоне делается голос дифференциометра. Причем происходит это незаметно, исподволь, до того момента, когда тебя как бы сдергивают с небес на землю, ставят перед фактом. Вот и сегодня ничем поначалу не выделявшийся среди собратьев, прибор раскочегаривался, раскочегаривался и вдруг загрохотал, выпустив гигантский клуб угольно-черного дыма. Дамблдор замер посреди кабинета, растерянный, как провинившийся школьник. Фоукс обреченно заклекотал и чуть не сгорел. Неужели все так плохо? Неужели разрыв между желаемым и действительным настолько непреодолим? Что же такое важное он упустил в рассуждениях? Немцы, Волдеморт и... "Да что же это, в самом деле, Снейп вздумал со мной шутки шутить?" — тщательно избегаемая мысль прорвала-таки хлипенькую защиту и, заполонив сознание, на миг вывела Дамблдора из состояния равновесия. Однако этого мгновения хватило и на то, чтобы утихомирился дифференциометр.

Да кто он, в конце концов, такой, этот Снейп, чтобы быть в центре внимания?! Скрытный, озлобленный, ни близких друзей, ни общих интересов, ох и доставалось ему в школе! И вот результат: вообразил себя романтиком, презревшим свет. И если бы не эта девочка... Гм, а ведь и вправду романтик, рыцарь печального образа, явился из ниоткуда, совершил подвиг, получил главный приз... Но в сторону эмоции, поступок-то и впрямь благородный, если подумать. Н-да, крепким орешком оказался этот романтик. Нет, не в том дело, просто нужно трезво взглянуть на происходящее. Нынешней ночью Снейп обратился к Дамблдору с просьбой о встрече, Дамблдор обрадовался, изучил досье вдоль и поперек, выяснилось такое, что... в общем, сидит ждет, раскрыв жадные объятья, а Снейпа и след простыл. Никто не смеет водить за нос Дамблдора, но... в этой игре правила диктует Снейп, хочет того Дамблдор или нет... Опять неверно! Хотим того или нет мы оба — вот в чем дело! Дамблдор обогнул гигантский свой стол, прошествовал мимо рабочего места к левой оконечности, где стояла каменная чаша омута воспоминаний, склонился над нею и медленно произнес:

— Нет у тебя другого пути, Северус Снейп. Впрочем, как и у всех нас!

Директор заскользил взглядом по кабинету: окна вперемежку с портретами, приборные столы — там вновь усиливается ропот дифференциометра. Фоукс подозрительно косится, как бы вопрошает, есть ли еще смысл радоваться жизни. Ведь что такое, например, предсказание? Это не прогноз, даже не предопределение, это факт. Но где, когда и как он проявится, никто знать не может. Поэтому даже если предсказания нет, оно... оно все равно есть, просто непроизнесенное. А почему, спрашивается? Потому что таково условие свершения факта — не озвучивать предсказание! Тебя продали Волдеморту, Снейп. Это часть правды, одно из проявлений факта. У тебя была возможность не уходить на ту сторону, но... но ты ушел туда еще раньше, когда сделал свой выбор. Иной выбор — мог ли ты его сделать? Нет, ибо судьба — это раз и навсегда свершившийся факт. Вся наша жизнь — свершившийся факт. И кто знает, сколько раз придется выбирать, чтобы этот факт подтвердился? Происки темного лорда полностью исключаются. Хотя бы потому, что будь это затея Волдеморта, Снейп, обратившись с просьбой и получив согласие, тотчас бы явился сюда. Все прочие контрдоводы и рассматривать не стоит. Северус барахтается в одиночку, это ясно, но рано или поздно...

— Нет, парень, тебе придется сделать еще один выбор! — повторил Дамблдор.

На приборном столе громыхнуло, и в потолок ударил предупредительный дымовой фонтан. Феникс жалобно закурлыкал, но не спешил сгорать, все еще выжидая.

— Я всегда говорила, что эта магловка ему не пара, слоняется тут, — пробурчала миссис Принц.

— Да-да, передайте, пусть зайдет ко мне! — распорядился Дамблдор и снова заходил по кабинету.

Допустим, судьба — факт. Но что это значит, как объяснить его с точки зрения обычной жизни? Да очень просто! факт — это равнодействующая всех сил, всех душевных импульсов. И, быть может, самый сильный импульс — любовь. Он перевесит любые другие, оттого и говорят: любовь все побеждает! Дамблдор торжествующе посмотрел на приборы. Капризный дифференциометр внезапно стих, и оказалось, что остальные почти не нарушают тишины. Тишины, в которой еще не столь решительно, но уже весьма жизнерадостно запел Фоукс.

— Передала, скоро явится, не заржавеет, вертихвостка! — процедила сквозь зубы мадам Кассандра.

Лили! Она будет с минуты на минуту... Только сейчас Альбус Дамблдор поймал себя на том, что постоянно думает об этой девочке. Чем бы ни занимался, о чем бы ни размышлял — она никогда не выходит из головы. Точно чего ни коснись — все вертится вокруг нее, все замыкается на ней, как на центре мироздания. Дамблдор и сам не мог понять, в чем тут дело. Никаких расчетов относительно Лили у него не было и быть не могло — вплоть до появления Снейпа. Однако интуиция упрямо твердила: на эту взбалмошную девицу указует перст судьбы и точка. А с появлением рыцаря-романтика завеса над тайной, кажется, начала приоткрываться. Дело, конечно, не только в политических расчетах — как можно! Он, Альбус Дамблдор, старейший преподаватель Хогвартса, директор, наконец, глава Ордена Феникса, всегда по-доброму, по-отечески относится к учащимся и к младшим соратникам, но нынешняя ситуация такова, что... Ну, в общем, нужно с ней поговорить по душам, может быть успокоить, направить, так сказать... Снейп! Не знает ли она что он планировал делать в ближайшее время... не случилось ли... нет, о нет, с ним ничего не случилось, он не имеет права на то, чтобы с ним что-нибудь случалось именно сейчас! Кстати, Джеймс Поттер, тут теперь, вероятно... э-э... впрочем, посмотрим...

И вдруг мысленному взору директора и главы столь ярко и осязаемо предстала та самая ситуация, вокруг да около которой долго ходил вслепую, что он без сил опустился на стул и с минуту невидяще шарился руками по столу в поисках лимонных долек. Однако феникс остался невредим на своем насесте, поскольку Дамблдор уже овладел собой. Проблема обозначилась во всех подробностях и лежит перед ним, как на ладони, ожидая решения. Альбус потер руки в предвкушении успеха и с удовольствием съел подряд две мармеладинки. Союз с континентом или слух о союзе — кстати, где этот немец? — заставят Волдеморта форсировать события и допускать ошибки. Это во-первых. Во-вторых, странствующий рыцарь, влюбленный и жаждущий перейти на сторону возлюбленной, он-то и поможет подловить и прищучить мерзкую гадину. Поможет, учитывая известные обстоятельства — взгляд метнулся на левый конец стола, — лишь бы все срослось... Срастется — куда денется! Он сделает это во имя любви, если... если действительно любит. Любит, а как же иначе! Не метался бы сейчас, как раненый зверь... И она любит... Любовь все побеждает! Глаза Дамблдора сузились. Вспомнилось одно давешнее событие — стычка двух девочек с бандой пожирателей. Дамблдор был уверен тогда, что настигнет Волдеморта, а застиг вчерашнюю школьницу, умирающую от потери крови... Сделает, и место укажет, и время, и все, что потребуется — нет у Снейпа другого выхода! У них двоих — Северуса и Лили — нет другого выхода. И у него, Альбуса Дамблдора — тоже... В дверь осторожно, но нетерпеливо постучали.

— Входи, дитя мое! — Дамблдор приготовился увидеть Лили Эванс.