На бумажке, или Шесть с половиной недель

«Иногда кажется, что бесконечность мира — не выдумки. И что бескрайние просторы все же существуют, вопреки убеждению о завершенности, закругленности бытия». И вот смотришь ты вдаль, щуришься, силишься разглядеть обрыв — или чем там должен завершиться мир? — и совсем-совсем не понимаешь, что обрыва-то и нет.

Травяная ткань, покрытая инеем, тянулась от ног до далеких гор, а может, от гор к ногам, но это было уже неважно. Гарри воровато огляделся и открыл тетрадку, которую держал в руках. Пальцы жгло огнем, как будто он украл что-то очень-очень ценное. "Планы по захвату мира", — значилось на обложке, и Поттер перечел строку трижды, прежде чем понял, что у Гермионы остались силы шутить. Гарри моргал и моргал, и каждый — ну прямо вот каждый — раз, открывая глаза, думал: блин, да когда же этот мир уже захватят? Столько планов, а мир стоит.

Гарри выдохнул, и облачко пара растворилось в воздухе подобно боггарту. Он боялся этих облачков даже больше, чем боггартов. Эти облачка приходили к нему во снах и превращались в перекошенное лицо Рона. Кружились над ним, сливались воедино и громко вещали голосом бывшего лучшего друга:

— Вы опять нашли очередную хуйню вместо крестража, а мир превратился в месиво грязи, пыли и блевотины. И вы ничего не делаете для того, чтобы выбраться из этой дряни и продолжаете месить ее. Ну и месите, а я пошел.

Нет, конечно, Рон сказал не так. Он кричал, захлебывался слюной и злостью, размахивал руками и казался мельницей, но Гарри уже не слушал.

А сейчас облачко пара вновь превратилось в одну огромную веснушку на носу Рона и осуждающе посмотрело на скомканный пергамент. Гарри писал при свете палочки, изредка оглядываясь на дверь палатки, а потом комкал листок и швырял в кусты — чтобы Гермиона не нашла.

Я положила пергамент на кровать Рона…

И нос красный.

Рон перед самым своим уходом…

И глаза на мокром месте.

— Рона здесь нет.

— Как ты думаешь, он очень зол на нас?

— Слушай, Гермиона, а давай прилепим на кровать Рона листок с надписью «Рональд Уизли» и сделаем вид, что так и было? Будем разговаривать с листком, звать его пить чай, он не откажется, я уверен.

Гарри выплюнул эти слова как надоевшую жвачку, потому что долгими днями перекатывал их на языке. Палатка кренилась под порывами ветра, а может, Гарри просто казалось, потому что снаружи стояла абсолютная тишина, как перед раскатом грома. И только капля за каплей разбивалась о заваленную посудой раковину.

На следующее утро, проснувшись, Гарри подошел к столу и заметил посеревший листок с надписью: «Завтрак. Очень вкусный». Он готов был поклясться, что вкусный завтрак на вкус как мокрая бумага. И почти удивился, не увидев на стуле листка с размашисто накарябанным: «Рональд Уизли».

— Ты уже поел? — голос Гермионы как из картонной коробки — чуть приглушенный и севший.

— Да, спасибо, все было очень вкусно, — отчеканил Гарри, почти чувствуя пресный вкус пергамента на зубах.

Бумажные стены палатки медленно покачивались, и свернутые в трубочку листочки притворялись свечками. А на сплошной стене без единой дыры значилось: «Окно».

Шла шестая неделя с того дня, когда Рон ушел.

Ветер трепал брезентовую дверь, а дождь выбивал такт по крыше: «Тра-та-та, тра-та-та, вы идиоты, тра-та-та, ваш друг ушел, а вы молчите, тра-та-та». Дождь издевался, Гермиона точно знала. Он выводил мелодию, не зная нот, и от того получалось еще противнее. Гермиона хотела сказать, что дождь фальшивит, но это было бы неправдой.

Гарри сидел снаружи палатки и шмыгал носом — то ли от холода, то ли от слез. Молчание заполняло палатку как смрадный воздух, оно забиралось в легкие и разъедало их изнутри. И от этого становилось трудно дышать.

— Давай я тебя сменю?

Гарри даже не обернулся, будто она была пустым местом. Приклеить бы ему на спину клочок с надписью «Гарри Потер спит, не беспокоить». И сразу все понятно — не трогать, не волновать, оставить в покое.

— Иди в палатку, Гермиона, — устало произнес он и сделал вид, что не замечает ее.

— Ты уже достаточно дежуришь, пора меняться.

— Иди в палатку, Гермиона, и не спорь! — Гарри злобно посмотрел на нее и вновь уткнулся взглядом в свои коленки.

Ветер подвывал и, наверное, поддакивал, отправляя Гермиону обратно в палатку, где ей предстояло находиться наедине с пустотой и двумя грязными кружками, оставшимися на столе. Рон пил чай, и чаинки до сих пор болтались в коричневатой жидкости. Гермиона задумчиво пялилась на них и размышляла, что если вымыть чашку — окончательно придет понимание, что Рон ушел. И вовсе не за рыбой, и не в соседнюю деревню. Сейчас он наверняка сидел в теплой «Норе», жрал луковый суп под присмотром матери, кусал сосиску и запивал тыквенным соком. А за стенами палатки бушевал ветер, и крупные капли дождя падали на крышу, отдаваясь эхом:

«Рон ушел, оставил вас в этом дерьме, он, наверное, испугался, а вы — такие смелые — будете месить грязь, в то время как он будет ржать над вами, сидя в теплой комнате. Тра-та-ТА». Последний звук дождь отчеканил четко, как будто намекал, что это очень важно. Гермиона помотала головой, зажмурилась для верности и только после этого открыла глаза.

Пустой квадрат Роновой койки почесал пузо и широко зевнул — на секунду Гермионе показалось, что он ожил и превратился в человечка на тонких ножках. Ножки свисали с кровати, а сам квадрат развалился на ней вместо Рона. Гермиона помотала головой и бесшумно вскочила с постели. Она схватила со стола листок и нацарапала на нем имя Рона. Стараясь не разбудить Гарри, подошла к кровати Уизли и заклятием Вечного приклеивания прилепила бумажку к кованой спинке. Теперь никто не займет это место, потому что оно занято.

— Нам нужно идти, — Гермиона не помнила, кто произнес эти слова вслух. Наверное, Гарри, потому что она не решалась признаться самой себе, что пора оставить продуваемый всеми ветрами холм и переместиться на новое место — туда, где их никто не найдет. Даже Рон.

Гермиона молча собирала вещи, пока Гарри копошился у кровати, а после украдкой сорвала листок с надписью «Рональд Уизли» и, аккуратно сложив, положила в бездонную сумочку.

— Давай? — Гарри протянул руку, и Гермионе ничего не оставалось, кроме как кивнуть.

* * *

Местность была голой, как гулящая девка перед мужиком, и стыдливо прикрывала просторы редкими деревьями, а ветра носили стоны по округе.

Соленые слезы попадали на язык, ветер слизывал их со щек, оставляя сухие дорожки. Гермиона чувствовала холод земли, на которой сидела, а Гарри (где-то вдалеке, за несколько километров) бормотал защитные заклинания, окружая их невидимой сферой.

— Гермиона? — позвал Гарри, и оставалось только помотать головой, чтобы не отвечать: разговаривать не хотелось. — Пойдем в палатку. Холодно.

Он выглядел старым, будто прожил полвека и собирался умирать, да только неотложные дела держали на земле. И дела эти, верно, надоели ему настолько, что впору было выть. Гарри швырнул палочку на тумбочку и рухнул на кровать, отвернулся к стене и подложил руку под голову. Замерев, он почти не дышал, и Гермионе на миг почудилось, что на кровати лежит кукла, завернутая в знакомую одежду.

— Гарри? — шепот скользнул под кровать и затаился там. — Гарри? Ты меня слышишь?

Кто-то поскребся в дверь, и Гермиона подскочила на ноги.

— Может, нам надо найти Рона? Он ведь один там…

Кто-то приподнял брезентовую дверь. Наверное, ветер.

— Рон справится, он сильный, — Гарри почти проорал эти слова, потому что из-под кровати зазвучало: «Тогда можешь катиться отсюда! Оставь крестраж!»

Нет, конечно же, никакого Рона под кроватью не было, но Гарри почти слышал его дыхание — частое, прерывистое, словно друг, опутанный собственной трусостью, стенал на пыльном полу.

— Рон сильный, Гермиона, понимаешь? А еще он умный! Потому что первый понял, во что мы влипли. Ты разве не знаешь? — он перевернулся на другой бок и сел на кровати. — Мы здесь сдохнем, Гермиона, я тебе точно говорю. Вскоре в Англии и Шотландии не останется холмов, которые бы мы не обшарили, потом у нас закончатся силы, и мы не сможем двинуться с места. Будем сидеть на одном месте — спина к спине — и гнить, как трупы, только гнить живым намного противнее.

Во рту пересохло, и Гермиона глотала воздух как выброшенная на берег рыба. Мысли превратились в густое месиво и едва ворочались в черепной коробке, будто черви в картонном ящике.

— Что ты несешь?..

— Посмотри на меня, — Гарри на коленях сел на постели, оказавшись лицом к лицу с Гермионой (она чувствовала его дыхание). — Ты сама-то веришь, что мы дойдем до конца?

Рон наверняка сидел дома и жевал пончик с джемом.

— Рон прав. Сравни нас и весь мир — нам с ним не потягаться. Трое…

— Двое, — поправила Гермиона.

— Двое школьников и банка, — он вскочил с кровати и с размаху пнул стекляшку, — с ненастоящим огнем. Нам недолго осталось, но мы как два последних идиота будем барахтаться…

Рон, скорее всего, забрался в уютную постель и подоткнул под себя одеяло.

— А ты предлагаешь сразу сдаться? Рон вернется, — слова вязли на языке. — Он просто… он одумается и вернется.

— И может быть, даже найдет наши трупы, — усмехнулся Гарри, взлохматив себе волосы. — Это все я виноват, — мысли, мучавшие его последние несколько недель, рвались наружу, обращаясь словами. Уход Рона словно пробил брешь в его обороне. — Потащил вас за собой, а план не придумал. Снейп все правильно говорил — мне бы только корни мандрагоры резать, на большее неспособен.

— Нашел кого слушать, — фыркнула Гермиона, помедлила и обхватила его лицо ладонями, заставив посмотреть ей в глаза. — Мы будем искать крестражи, и когда уничтожим Того-Кого-Нельзя-Называть, ты поймешь, что мы были правы.

— Если он не уничтожит нас раньше, Гермиона, — Гарри покраснел и отвел глаза. Как маленький.

Рон, застегивая штаны и напевая песенку про теплые летние деньки, вышел из туалета.

— Давай спать.

— Что? А, да, — Гермиона отпустила Гарри и встала с его кровати, пряча глаза. Пожалуй, Рон подумал бы что попало, если бы увидел их. Он и так странно косился в последнее время. «Рона здесь нет», — заорал кто-то прямо на ухо, и Гермиона вздрогнула. — Я подежурю.

— Нет. Подежурю я, — упрямо отрезал Гарри чуть грубее, чем следовало.

— Тебя ведь не переубедишь? — шутливо спросила Гермиона.

— Ну… у тебя ведь нет в планах становиться трупом? В отличие от меня?

Эта жалкая, едва заметная попытка пошутить как камень с души сняла. Если у Гарри остались силы шутить, значит, у них есть время. И силы.

Рассвет забрезжил осторожно, словно опасался вступать в схватку с ночью, и Гарри поежился, представив, как они сойдутся врукопашную. Конечно, рассвет победит, потому что так всегда бывает — ночь не может быть вечной и всякий раз она, кланяясь, уступает место дню.

Синее пламя тлело, словно чары, наложенные на него, ослабели. Гарри поднялся с холодной земли, почти не чуя ног, и потянулся. Приподняв брезентовую дверь, вошел в палатку и позвал Гермиону, однако она не откликнулась.

Гермиона спала, свесив руку с постели и приоткрыв рот, бормотала что-то во сне, но Гарри смог разобрать только «Хогвартс» и «Невилл». Почему Гермиона вспоминала именно Невилла, Гарри не знал, но почувствовал болезненный укол, похожий на укус комара. Комар завелся в желудке, но не переварился вместе с горелыми грибами, а остался там жить, поселился надолго, обустроил себе постель и настойчиво точил тонкий нос. Гарри не до конца понимал, почему не может избавить от писклявого насекомого, но когда он протянул руку, чтобы убрать прядь волос с лица Гермионы, комар впился к стенки желудка до боли.

— А? Гарри! — Гермиона торопливо протерла глаза и непонимающе уставилась на друга. — Надо идти, да? Что случилось? Рон вернулся?

— Да никто не вернулся, — буркнул Гарри и отвернулся, быстро отдернув руку от ее лица, словно обжегся. — Думаю, пора забыть думать об этом и жить дальше… без него.

Гарри сам не представлял, как можно жить без Рона, потому что Рон… ну Рон же! Он всегда был рядом, сколько Гарри себя помнил. Иногда ему казалось, что Рон был рядом и в туалете начальной школы, где Дадли с дружками запирали его, Гарри. Рон подбадривал Гарри на крыше дома, где он оказался случайно, еще не зная, что это волшебная сила не дает покоя. Рон утешал его в чулане и делился вкусными пирожками, испеченными заботливой миссис Уизли. Так почему Рона нет рядом сейчас, когда он так нужен?

«Оставайтесь здесь и варитесь в собственном дерьме, — шептал Рон, сверкая темными глазами, непохожий на себя, чужой, грубый. Он скалился в безумной усмешке и показывал средний палец. — А я буду лежать на кровати, читать комиксы и ржать над вами. Какие же вы идиоты, раз не понимаете, что миссия ваша бесполезна, бездарна, бессмысленна. Вы сгниете и сгинете — вместе или поодиночке, но так или иначе, растворитесь в бескрайних холмистых просторах».

— Гермиона, — Гарри тихо позвал ее, и она нехотя повернула к нему заплаканное лицо. — Не плачь, пожалуйста, он того не стоит. Тебе его не хватает, да? — он дождался кивка и зачастил: — Мне тоже не хватает, как будто вырезали какую-то часть души и повесили сушиться на веревке. И она иссохла, скукожилась, сморщилась, будто умерла, а та часть, что осталась внутри меня кричит и призывает спасать ее. Нам нужно действовать, Гермиона, ведь изменить что-либо мы не в силах. Если ты не хочешь больше следовать за мной, я пойму, слышишь? Ты можешь уйти прямо сейчас, и я пойму, потому что это трудно, и это мой груз, я должен нести его на своих плечах. А ты…

— А я должна следовать за тобой! Что за глупости?! Как тебе такое в голову приходит?

— Но ведь Рон же ушел…

— И за это он получит от меня пинка, когда мы найдем его вновь. Сначала я его отпинаю, а потом, видит Мерлин, выскажу все, что думаю. Только ради этого стоит дожить до победы!

Гарри улыбался, глядя на решительную Гермиону. Солнце путалось в ее густых волосах, в длинных ресницах, сверкало, отражалось в капельках слез, застывших на щеках.

— Какие планы, Герми? — Гарри подмигнул и на всякий случай отошел подальше.

— Прекрати! Так меня позволено называть только братцу Хагрида, и то потому, что иначе он не может.

— У тебя есть мысли, что нам делать?

Гермиона ведь умная, она точно что-нибудь придумает. А еще она девушка, а значит, с голода они не умрут, сидя возле сырых продуктов.

— Да, Гарри. Но я бы хотела тебе кое-что сказать, — казалось, она собиралась с силами, и комар в желудке Гарри внимательно прислушался. — Послушай, просто я… Я осталась, потому что не представляю, как можно сидеть в Хогвартсе, зная, что ты здесь один. Помнишь, как мы играли в заколдованные шахматы Макгонагалл на первом курсе? Помнишь? Тогда мы поклялись, что не оставим друг друга. И что же теперь? Получается, что клятва имеет срок действия? Какая же это клятва. Это не клятва, это так, ерунда.

— Мы были детьми…

— Молчи! — Гермиона приложила к губам Гарри указательный палец, и оба вздрогнули от неожиданности. Щеки залила краска. — Детские обещания самые верные, так ведь? Мы либо вместе победим, либо…

— Нет, не говори!

— Мы либо вместе победим, и тогда я смогу все-таки дать Рону пинка, либо вместе ум…

— Не надо, — выдохнул Гарри, будто слово «умрем» было так же заколдовано, как имя Волдеморта. — Не надо.

Он коснулся губ Гермионы и подумал. Что потом можно будет оправдаться перед самим собой: да, Гарри всего лишь хотел поймать страшное слово на кончике ее языка.