Одна на всех

Черт. Черт. Черт. Черт. Черт.

Дьявол.

Северус несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Пальцы сами собой нервно сжались в кулак — расслабиться удалось только неимоверным усилием.

Звонок прозвенел уже три минуты назад... три минуты и сорок две секунды. А он все никак не мог заставить себя выйти к классу и начать занятие.

Да дьявол побери, он, двойной шпион, побывавший и в аду, и где только не, переживший собственную смерть, он, Северус Снейп — боится выйти к своим ученикам, немыслимо!

Однако отчего-то перспектива встретиться сейчас с некоторыми гриффиндорцами страшила его едва ли не более, чем жжение в Метке.

Четыре минуты тридцать семь секунд. Внутри все еще бурлят ярость, жгучий стыд, недовольство, досада, злость — Мерлин знает, что еще, а пальцы снова сводит. Успокоиться. Надо успокоиться. Надо же было первый же урок в новом году дать именно им...

Герои войны, да. Ветераны, матьихзаногу. Два десятка покалеченных детишек, которых угораздило родиться не там, познакомиться не с теми людьми, а троим так даже увидеть его воспоминания — самое-самое...

Северус шумно выдохнул.

Четыре минуты пятьдесят девять секунд. Отбросим чистоплюйство, пять минут — уже давно пора появиться.

А он все не мог.

К черту!

Тихое перешептывание в классе мигом стихло, когда он со всей силой своего раздражения распахнул дверь лаборатории — только склянки зазвенели. Грейнджер, поймавшая его взгляд в этот момент, чуть заметно вздрогнула и отвела глаза. Северус едва подавил желание чертыхнуться и разбить что-нибудь для успокоения. Зеленые глазищи Поттера, следившие за ним, только добавляли досады.

— Я вот интересуюсь, — почти нежно, очень тихо начал Северус, начиная движение по классу. Бархатный, чуть хриплый баритон мигом перекрыл все звуки — шорох страниц, шелест мантий, тихий перестук переставляемых сосудов. — Дети мои, вы уже почти выпускники. Вы шесть — шесть! — лет изводили меня на уроках. Казалось бы, вы уже должны были эволюционировать и приобрести хоть какой-никакой мозг. Вижу, вам это так и не удалось, и ничего этому не поспособствовало. Иначе как еще объяснить тот занимательный факт, что, ожидая меня, вы не притронулись к учебникам? Молчите, Уизли, не то придется плохо. Я не посмотрю на то, что вы герой войны, кавалер ордена, и что тому подобные звания украшают ваше чело. — Северус остановился у доски и прочистил горло. Шея так и оставалась закрыта стоячими воротничками день ото дня, хриплость не желала уходить, и говорить громко он пока не мог, компенсируя угрожающими нотками невозможность наорать. — Сегодня и еще год отныне я — ваш профессор. И здесь, в моем кабинете, вас ничто не извинит, если вы не приготовите урок, плохо справитесь с заданием или, упаси Мерлин, начнете мне дерзить. — Северус вдруг усмехнулся. — Многие ветераны начинают со временем тосковать по довоенному времени, ностальгировать и мечтать о прежних благословенных временах, когда все было «не так». И здесь, в кабинете зелий, все осталось по-старому, по-довоенному, так, как надо. Наслаждайтесь, дети мои. Наслаждайтесь.

Когда он замолчал, студенты еще переваривали впечатляющий монолог, каждый по-своему. Северус пару секунд наслаждался произведенным эффектом, чувствуя, что успокаивается. О да, именно этого и не доставало. Они — никто. Здесь — никто. Не спасители, не герои, не люди, знающие о нем все то, что... нет. Просто студенты. Бесправные, по сути, существа. Поттер, Уизли, Грейнджер. Надо просто забыть об этом, внушить себе, что они не знают ничего, что не было того дня, что не было войны...

— Страница шесть второго тома курса продвинутых зелий. Даю две минуты на чтение и осознание.

Буквы плывут...

Еще утром было страшно.

Гермиона пыталась вникнуть в предложенный текст. Тщетно.

Еще утром было как-то... нелепо?

Колыхание воздуха слева. Снейп.

Еще утром она проснулась в подземелье Хаффлпафа, куда временно переселили гриффиндорцев — ровно в пять, и ни минутой позже. Глядела в потолок. Долго. Вставать не хотелось, есть тоже — да что там, не шевелиться бы... Еще бы мысли не лезли.

Сосредоточенное пыхтение Невилла позади.

Зачем, думала она в пять пятнадцать, зачем я решила — мы решили? Этот Хогвартс — покалеченный, полуразрушенный, убитый недавним горем — уже не тот Хогвартс, куда она приехала семь лет назад восторженной первоклашкой. Сдала бы экзамены, подумаешь. Пошла бы себе спокойно в авроры, или в зельевары, или еще куда. Так нет же. Урвать свое захотелось.

Урвала?

Буквы пляшут перед глазами, хорошо хоть название темы прочла — яды категории А. Змеиные, проще говоря. Ну, эту тему она знает...

Половину замка летом пытались отстроить собственными силами, покуда Министерство погрязло в междоусобных разборках. Хорошо еще, что во главе его встал — кто бы мог подумать? — старый добрый, а главное — одумавшийся Шеклбот, аккурат в середине августа. И сразу же прислал рабочих, деньги и свои добрые пожелания.

Тихое покашливание Снейпа в слизеринском углу класса. Змей осталось совсем мало...

Восстановление замка вроде Хогвартса, да еще со всеми чарами — дело не одного года. И теперь он, точно старый инвалид, опирался только на одну сторону, в то время как над другой, парализованной битвой, трудились маги.

— Время вышло.

Еще только три месяца назад она, Гарри и Рон, задыхаясь от пыли, крови и усталости, из последних сил швырялись проклятиями в Упивающихся. Не брезговали Непростительными, вспоминали все те скудные обрывки, что знали о темной магии. Не до щепетильности было. Волдеморт со своими прихвостнями белой пользовались вовсю.

Всего два месяца назад она лично ухаживала за ранеными в лазарете. И за ним, Снейпом, тоже. Мунго — забит под завязку, кого можно было — оставили, кого нельзя переносить — тоже. Ни разу не стошнило от запаха гниения от старых рваных ран, ни разу не упала в обморок, ни разу не засомневалась. Ни разу.

Опрос идет своим чередом. Пусть его.

Иногда ей казалось, что душу за этот год основательно покромсали. За битву — убили. За лето — вытравили окончательно, оставив кровоточащую дыру на месте струн, обрывки вен и артерий — там, где было сердце. Потом и об этом думать перестала. Подумаешь.

Рону было еще хуже — потеря братьев выбила его из жизни на две недели. Нет, он не пил, не буянил. Просто потух в одну секунду. Просто... умер. Постепенно работа и свобода от войны подняли его с колен, но прежним Рональд так и не стал.

Гарри... Гарри, милый Гарри, столько, сколько ты, не перенес никто. Как тебе удалось остаться собой, часто думала Гермиона. Как среди всего этого ты умудряешься сохранить ясный свет в глазах — как у Дамблдора, мир его праху... Как? Что для этого надо сделать, от какой части души избавиться нужно, чтобы вот так, запросто, светить отчаявшимся, убитым горем, почти безумным людям, которые вместо слова «победа» слышат «смерть»?..

Еще утром потолок не отвечал на все эти мысли. Впрочем, он молчал и теперь.

Но отчего-то стало легче дышать. Гермиона помнила, что, стоит выйти за дверь кабинета, и за парой поворотов лестница вдруг оборвется. Что на месте башен Гриффиндора, Равенкло, Астрономической башни — только обломки, камни, грязь. Что кабинет директора разворочен взрывом... Однако, после отповеди Снейпа она на несколько секунд и впрямь почувствовала себя как раньше.

Хоть так.

И пусть ему тоже будет легче. Просто так пожелать. В благодарность.

Северус вальяжно прохаживается у доски, сцепив ладони за спиной. Ну точно надсмотрщик. Несчастный Невилл, вызванный подытожить прочитанное, заикался и мямлил, пытаясь подглядывать в книгу. Тоже мне, герой... и как он умудрился убить Нагини?

— Лонгботтом, — устало произнес Северус. — Сядьте и заткнитесь. Минус пять баллов Гриффиндору за невнимательность на уроке.

Он прошел к столу и совершенно недопустимым для урока образом присел на край. Язвить и орать отчего-то не хотелось. Зато снова захотелось спрятаться от этих детишечек у себя в подземелье, чтобы не досадовать и не раздражаться.

— Внимание на доску, — тихо сказал он и взял в руки палочку. По доске заплясал мелок. — Я сказал — внимание! Мисс Грейнджер, что с вами? Может, обратитесь к мадам Помфри? Где это видано было, чтобы главная всезнайка всея Хогвартса не слушала учителя — не иначе, мозгошмыги разгулялись.

— Мозгошмыги — это к Луне, — вежливо уточнила Гермиона, очнувшаяся только к концу тирады. — Извините, профессор, я задумалась.

— Удивительно, — процедил Снейп. — Минус десять баллов за то, что научились только теперь. И особое приглашение посмотреть на доску.

Чертова заучка, думал Северус, кратко разъясняя классу фронт работ. Необычно тихому, надо сказать. Многие не поднимали глаз, редко кто перешептывался. И Грейнджер не скакала с вытянутой рукой, и Уизли не хамил, и Поттер не дерзил...

Простите, детки, неожиданно подумалось с сарказмом. Как раньше я вам не обеспечу при всем желании.

— Гермиона! — мягко позвал Гарри, спустившись из спален. — Вообще-то, уже два часа, ты завтра просто не сможешь работать.

Гермиона не ответила. Просто снова хотелось застыть и не шевелиться. Что это — неужели она так устала за прошлый год?..

— Герм... ну правда, пойдем, — Гарри присел рядом и притянул к себе. Гермиона вздохнула и уткнулась носом в крепкое плечо друга.

— Посидим, а? — глухо сказала она. — Я... не знаю, в Хогвартсе еще хуже.

— Тяжело?

— Очень.

— Рон не спит вторую ночь, — пальцы Гарри чуть сжались. — Невилл ворочается... я не знаю, что стало со всеми нами. Думаю, это пройдет когда-нибудь.

— Как Джинни? — спросила Гермиона после длительной паузы.

— Плохо, но хотя бы наметилось улучшение. В Мунго сейчас разрабатывают какое-то особое средство для таких повреждений, намекают, что скоро поднимут на ноги всех.

— Хорошо бы.

Они сидели у огня, думая каждый о своем. Начало года оказалось невероятно тяжелым, но вот именно сейчас, рядом с другом, становилось легче. И хотелось продлить — ну хотя бы ненадолго! — этот момент уютного спокойствия.

Утром оно ведь уже испарится.

Мерлин.

Ненавижу завтраки.

Спросонья непременно подташнивает, а есть надо. Иначе нельзя. Давишься овсянкой, а у самого глаза рыщут по залу. И непременно натыкаются на кого-нибудь из них.

Когда-нибудь эти детишки станут персональной паранойей.

Ну подумаешь, увидели. Подумаешь, самое-самое сокровенное, мелочи какие... Подумаешь, от себя самого прятал всегда. Ведь они же не обсуждают это, не распространяют. И не станут использовать против...

Ошпионился ты совсем, Северус. Какое к дьяволу против?

Взгляд натыкается на Уизли. Умер, умер парниша, тут ничего не поделаешь. Пытается еще трепыхаться, балагурить, улыбаться — а спасти вряд ли можно уже. Сам знаю, сам такой. Грейнджер уже совсем не Грейнджер, а скоро станет совсем Снейп — тьфу, что за мысли... Наша милая зубрилка черствеет день ото дня, и, уверен, настанет тот момент, когда от нее начнут шарахаться студенты. Ну, или подчиненные, как уж пойдет. А Поттер, как всегда, избранный. На сей раз — пастухом этого стада калек.

Впрочем, неизвестно еще, что хуже — шарахаться по лесам, уворачиваясь от Авады, или сидеть дома и дрожать, как лист. Хотя что это я, конечно известно. Мучиться в бесполезном ожидании несомненно невыносимей. Зато теперь...

Им, этим малявкам, которые с самого детства варились в опасности и мариновались в адреналине, теперь очевидно труднее, чем тем, для кого война стала всего лишь эпизодом в жизни. Страшным, тяжелым, до безумия кошмарным — но эпизодом, который уже закончился. И результат его вскоре просто-напросто исчезнет. А эти трое... да чего уж там, они такие же, как я. Они привыкли лезть в пасть василиска, привыкли махать палочками, расточать свою детскую гриффиндорскость. Или гриффиндорскую детсткость, один черт почему-то действенно. Я привык работать на износ — в тени. А вот терять близких не привык никто. К этому в принципе нельзя привыкнуть.

Овсянка отвратительно сладкая. Стоит вспомнить об этом малприятном факте, как горло скручивает рвотный спазм. Ненавижу завтраки. И ненавижу тыквенный сок.

— Высшая трансфигурация, — объявляет МакГонаголл. Гермиона лениво вертит в руках перо.

Ну, трансфигурация. Ну, высшая. Извините, профессор, это уже вовсе не интересно. Спасибо вам за все, я вас очень люблю, но высшая трансфигурация — это совершенно никчемная вещь.

Особенно учитывая то, что за прошлый год она натрансфигурировала столько, сколько не трансфигурировал весь выпускной курс вместе взятый.

МакГонаголл велит мелу писать формулы на доске. Кому они нужны? Главное-то тут вовсе не это...

— Герм, — шепчет Рон и толкает ее под руку. — Гермиона, почему ты не пишешь?

Гарри с другой стороны оглядывает ее. Внутри поднимается отчего-то тихая злость.

— Не хочу.

— Почему? — Гарри не сразу находит что сказать. Очевидно, в головах мальчишек... хотя какие они уже мальчишки... не укладывается тот факт, что Гермиона Грейнджер может не хотеть учиться.

— Не знаю. Бессмысленно это.

Гарри уже открвает рот, чтобы начать убеждать ее в чем-то, как с другой стороны слышится тихий треск.

Рон сломал в пальцах перо. Он бессмысленно глядит перед собой, сверлит взглядом чью-то спину, и воздух вокруг него уже начинает дрожать от концентрированной магии. Гермиона вдруг теряет все свое хладнокровие.

— Ронни... — прохладная ладошка ложится на руку парня. Рон обмякает и спадает напряжение, но всех троих отчего-то морозит. — Ронни... ты — что случилось?

— Ты права, — неслышно говорит он и поворачивается. Взгляд совершенно пустой. — Ты права, Герми. Это все бессмысленно. Все уже кончилось, мы никому не нужны...

— Да что вы оба... — Гарри осекается. — Прекратите. Пожалуйста. Вы же знаете, что это не так!

— А как?

— Мистер Уизли! Мистер Поттер! Мисс Грейнджер! В чем дело, почему вы не пишете лекцию? — хлыстом осаживает их голос МакГонаголл.

— Профессор, извините, — кается Гарри. — Просто... знаете, мы, кажется, еще не оправились от событий прошлого года. Может, глупо звучит, но...

— Не продолжайте, мистер Поттер, — суровое лицо МакГонаголл становится немного мягче, и она подходит ближе. — Я понимаю. Всем пришлось нелегко, но необходимо уже проснуться и начать наконец жить в этом новом мире. Новой жизнью. Уже ничего не исправишь, не сделаешь по-другому, сделано много ошибок — но мы ведь живы, мы победили, мы совершили для этого все, что было в наших силах. И нельзя, мистер Уизли, позволять этим ошибкам заслонять от нас настоящее. Мы живы. Вы живы. У вас впереди еще вся жизнь, не тратьте ее на перебирание горестей. Проживите ее хорошо. А пока, если нужно, сходите к мадам Помфри, у нее есть чудное успокоительное. По крайней мере, мне оно помогло.

Наверное, слова МакГонаголл все же возымели какое-то действие — Рональд слегка ожил и даже согласился немного полетать с Гарри. Гермиона вяло порадовалась за него и, отмахнувшись от предложения присоединиться, забилась в угол гостиной с огромным талмудом.

И теперь, глядя на строчки, она пытается отвлечься от той паршивости, что преследует ее с той самой финальной битвы. Конечно, финальная она только символически — сколько еще было стычек, драк, боев с расползшейся Волдемортовой армией? Не сосчитаешь. Но — как бы то ни было, а после того дня стало совсем плохо.

Что было во время беготни по лесу, поиска хоркруксов? Еще жив был Волдеморт, еще рыскали по Англии Упивающиеся, еще мучили вопросы — получится ли, выстоим ли, найдем ли, победим ли?

Теперь-то все хорошо.

Теперь-то все уже почти правильно!

Только отчего ж так хреново-то...

Гермиона захлопнула книгу.

Тогда была надежда — на то, что все будет хорошо, что выживут все дорогие люди, что можно будет вернуться в Хогвартс — тот же старый добрый Хогвартс, что и раньше. Что будет жив Фред, а Джордж никогда не станет угрюмцем, как теперь. Что у Тедди Люпина будут родители. Что Шизоглаз Хмури, неизменный и неизбывный, все так же будет пугать молодых авроров напоминаниями о неусыпной бдительности.

Но — надежда уже умерла. И все стало так, как оно есть теперь.

Не на что надеяться. На что? На то, что все будет хорошо, Англия оправится? Это общеизвестный факт. Хогвартс будет отстроен, говорите? Когда, через сколько лет?

А прогнозы все неутешительней. И реальность — все мрачней и мрачней.

Пусть. Пусть Гарри — вспоминая о нем, Гермиона всякий раз даже слегка улыбается — пусть он поможет, кому возможно. Пусть Рон оправится. Пусть МакГонаголл живет и здравствует как можно дольше, пусть Снейп излечит свою израненную душу — пафосно-то как, Мерлин, — и пусть у Билла и Флер родится поскорее маленький Фредди, который будет другом Теду и радостью для Джорджа.

Пусть будет так.

Пожалуйста.

Может, тогда послевоенное выздоровление придет быстрее и будет легче...

Дверь гостиной резко распахивается, и внутрь вваливаются мокрые, продрогшие, странно нервные мальчишки. Гермиона, почуяв неладное, кидается к ним.

— Герми... — вдруг всхлипывает Рон и роняет голову на ее плечо. Глядя сквозь рыжие вихры на Гарри, Гермиона обмирает — что случилось? Даже Гарри едва сдерживается, мелко дрожит, глаза блуждают...

— В чем дело?

— Джинни умерла.

Этой ночью в гостиной Хаффлпаффа многие не спали.

Седьмой курс в полном составе — и Гриффиндор, и Хаффлпафф — неприкаянно слонялся от стенки к стенке. И все молчали. Просто молчали.

Многие даже не думали.

А кто-то не знал, куда от мыслей деться.

Гермиона, уже привычно спрятавшись в углу, отстраненно размышляла — почему так? Почему одна-единственная смерть потрясла всех куда больше, чем потери в битве?

Наверное, оттого, что Джинни — наша ровесница.

Оттого, что она была с нами больше и дольше, чем все остальные погибшие.

Оттого, что все надеялись, что она вскоре оправится.

Оттого, что это неправильно — куда неправильней, чем шальная Авада...

Сама Гермиона уже не могла горевать — так, как Гарри или Рон. Первый застыл у камина, отсюда видно, как текут слезы у парня. Гарри-Гарри... Рон неподвижно сидит на диване, обхватив руками голову.

А сама она? Черствая бездушная кукла?

Нет, поправляет она себя. Она раскладывает ситуацию по полочкам, привычно и холодно анализирует. Нет, не бездушная. Если она есть еще, душа эта.

Тяжело переживать смерть внезапную. Когда человек только что был жив — а теперь смотрит на тебя пустыми стеклянными глазами. Это страшно.

А тут... Гермиона поймала себя на том, что подспудно ожидала чего-то подобного. Надеялась, что все обойдется — но подсознательно готовилась к худшему.

Не могла эта война не урвать еще немного своего. Не могла.

Всем надо еще... урвать. Да, Герм?

От этой мысли стало досадно и стыдно.

Да, выходит, она ждала чего-то подобного. Слишком уж в тяжелом состоянии находилась Джинни — редко приходила в сознание, не ела, не разговаривала.

Если уж совсем честно, самой тяжелой показалась ей утрата Фреда. Даже не Люпина, не незыблемого, как скала, Хмури, не веселой раздолбайки Тонкс — именно балагура Фреда. Кощунством кажется, когда умирают такие, как он.

— Дети, — раздается вдруг резковатый, дрожащий голос неведомо откуда взявшейся МакГонаголл. Гермиона поднимает взгляд и вздрагивает — декан оказалась растрепанной и заплаканной. Видно, тоже потрясло. — Дети, пожалуйста, идите спать. Я понимаю, все понимаю, но, сидя здесь, вы ничем не поможете и ничего не сделаете. Мистер Уизли, утром вы отправляетесь в Нору.

— А...

— Мистер Поттер, похороны только послезавтра.

— Мы хотим помочь! — звонко возражает Гарри и смотрит в сторону Гермионы. Она едва сдерживается, чтоб не состроить физиономию, как у Снейпа. — Профессор...

МакГонаголл секунду мешкает.

— Хорошо. Вы и мисс Грейнджер завтра идут с мистером Уизли. И больше никто! — она мигом пресекает волнения среди студентов. — Идите-ка все спать. Завтра трудный день.

Пока все нехотя расползаются по кроватям, пока ворочаются и вздыхают, пока не сменяет квадратик лунного света розоватый лучик солнца — в голове одна мысль: «Ну да, мы-то ведь еще пока живы...»

Завтрак.

Что такое завтрак сегодня?

Снова — подавленность, угрюмые лица, слезы. МакГонаголл что-то заливает о том, какой она была хорошей, как мы ее любим и как всей гурьбой пойдем на похороны. Ловлю себя на мысли о том, в каком тоне думаю о всей этой суете. Сдерживаю горькую ухмылку.

Вокруг — все рыдают.

А мне отчего-то не хочется.

Оглядываю зал. Слизеринцы — подавлены. Странно, я так погрязла в своем самоугрызении, что забыла о них — им ведь, наверное, еще хуже. Малфой бледен, как смерть. Надо будет подойти потом, что ли...

Равенкло, Хаффлпафф — чернее тучи. Гриффиндор родной — рыдают вповалку. А я — нет. Не рыдаю. Даже странно как-то.

Может, со мной что-то не так?

Ради интереса пытаюсь заплакать. Ну хоть одну слезинку выдавить — не получается, хоть убей. Даже Дамблдора вспомнила, даже Фреда — не помогает.

Задумалась о том, что же я делаю. Не удержалась и захохотала.

— Герми, — участливо склоняется ко мне Гарри. Кажется, решил, что я рыдаю. — Гермиона, что...

Выскакиваю из-за стола и несусь к выходу из зала, все еще истерически смеясь. Как же все печально смотрят на меня...

Ненавижу утра.

Ненавижу завтраки.

Ненавижу опаздывать.

Впрочем, последнее с Северусом Снейпом случалось крайне редко. Но от этого менее ненавидимо оно не становилось.

На подходах к Большому Залу чуткий слух шпиона уловил странные звуки, помноженные на эхо коридоров. Похоже на девчоночий плач, решил профессор и ускорил шаг.

За два поворота до Зала прямо на холодном полу, привалившись к стене, хохотала Грейнджер.

Теперь-то студенты точно будут от нее шарахаться.

Северус отмел неуместную мысль и подскочил к девчонке. Грейнджер, заметив его, поперхнулась, замолчала, но опять начала хихикать.

— П... п-профессор... изви... ните, — пролепетала она и попыталась встать. Слегка оторопевший Снейп грубовато дернул ее за локоть. Девчонка оказалась слишком легкой.

— Что вы здесь... делаете?

— Простите, — уже более-менее нормальным голосом ответила она. — У меня, кажется, случилась истерика...

Снейп даже не нашел, что съязвить в ответ.

Не должны, ну не должны маленькие девочки воевать! Даже если они считают себя самыми умными и сильными, даже если они такие и есть, они все равно — маленькие девочки. Девочкам не место в бою.

А войне не место рядом с девочками.

— Мисс Грейнджер, идите-ка на завтрак, — распорядился Северус и отпустил наконец девчонкин локоть. Отметил про себя, что слишком в него вцепился, наверняка потом у нее синяк останется. Отчего-то устыдился. — А потом зайдите к мадам Помфри, пусть даст успокоительное.

— Вы уже не первый, кто мне это советует, сэр, — сникла Грейнджер. — Спасибо, я учту. Сэр.

Дальше по коридору разрасталась уже волна гомона — студенты покидали завтрак. Девчонка погрустнела еще больше.

— До свидания, сэр, — и улепетнула еще до того, как Северус успел удивиться.

— Гермиона! — позвал Гарри. Она едва разыскала их с Роном в толпе студентов — даже невзирая на рост мальчишек и остроконечную шляпу МакГонаголл рядом с ними. — Герми, мы здесь!

— Готовы? — сурово вопросила МакГонаголл. — Идем. Камин открыт только до половины одиннадцатого. Ваши вещи уже в моем кабинете.

По дороге — снова размышления, куда уж теперь без них... на сей раз — о собственной бессовестности. Гермиона поймала себя на том, что с ужасом ожидает посещения Норы.

Видит Мерлин, она там точно спятит.

Горестные лица, слезы, наверняка еще и воспоминания о других — погибших в битве. Дамблдор. Тонкс. Фред. Хмури. Рем. Сириус...

Да ей-Мерлин, лучше повеситься...

Мы еще живы!

Мы еще здесь!

А им...

Им там, наверху, наверняка тошно от наших слез.

И такое ясное чувство, что она там точно спятит. Без всяких там фигуральных, буквально спятит.

Сегодняшняя истерика — это цветочек.

Ягодки еще будут.

— Молния у башен, — сказала МакГонаголл. Гермиона очнулась и обнаружила, что они уже дошли до кабинета директора. Внутри начинается паника.

Ступеньки, ступеньки, ступеньки... их едва ли пара десятков, но ощущение — будто на Астрономическую идешь. Ступеньки... дверь.

Собственный сундук.

Камин, господи...

— Погодите, — сказал кто-то. Гермиона даже не сразу поняла, что это ее собственный голос. — Погодите, я... ох, господи, ребята, простите меня пожалуйста... я не могу, я там с ума сойду... ивините меня...

Болезненный взгляд Рона. Понимающий — Гарри. И какой-то совершенно непонятный, но такой печальный — МакГонаголл.

— Конечно, — мягко отвечает она. — Девочка моя, как я понимаю тебя...

Это вряд ли, профессор.

Простите.