Дура, так и не поняла, что главное в женщине — не мозги! Впрочем, куда уж дуре додуматься до такого!
— Стоять, я кому сказал! — мне так легко её удерживать, намотав толстую косу на кулак, а она всё вырывается и вырывается, как будто верит в то, что действительно сможет.
Ха. Во-первых, коса — это даже хуже, чем просто длинные волосы, потому что вцепиться в тугую удобную косу может даже однорукий младенец. Во-вторых, из моих рук ей не вырваться. Нет, не теперь… И тут дело вовсе не в том, что я мужчина и намного сильнее. Дело в том, что я просто не могу дать ей уйти.
— Пусти! — она то ли рычит, то ли плачет, а может быть, и то, и другое. — Пусти!
— Нет, — я качаю головой. — Прости, но нет.
— Что тебе от меня нужно? — отчаянно.
— А то ты не знаешь?!
— Не знаю! — хрипит из последних сил.
Дура.
Мне ей напомнить о нашем знакомстве? Или, может, о том, как мы встретились у церкви? О том, что ладно я — моя семья всегда жила среди магглов, но её-то, дочку самой Равенкло, какого лысого боггарта понесло туда? Лёгкую, невесомую…
* * *
— Миледи… — Темноволосый мужчина поцеловал руку молодой девушке, одетой в скромное тёмное платье и тёмный же плащ.
— Барон фон Штернберг. — Она благосклонно склонила голову, чуть улыбаясь. — Роман…
Роман, очевидно, был далеко не так рад встрече, хотя и постарался ответить ей ответной улыбкой.
— Хелена, — мягко сказал он, но эта мягкость больше всего походила на первый снег, такая же пушистость, такая же холодность. — Какого лысого боггарта ты здесь делаешь?
Хелена растерянно огляделась по сторонам, боясь, как бы их не услышали. Странный разговор мог привлечь слишком много внимания, а внимание было им сейчас ни к чему…
— Только не говори, что…
— Пришла помолиться, — выпалили они одновременно.
— О Мерлин. — Роман продолжал улыбаться, но голос его стал ещё холоднее. Казалось, больше всего на свете ему сейчас хотелось бы в ужасе обхватить голову руками, но… — Я даже не уверен, что ты знаешь, как это делается! — Сдержаться не удалось, и фраза получилась злобной.
Хелена нахмурилась.
— По-вашему, я этого не умею, Роман?
— По-моему, ты ни разу не была в церкви и понятия не имеешь, с чем играешь!
Он взял её за руку, и со стороны это выглядело тихой нежностью двух влюблённых, но на самом деле сильные пальцы словно тисками обхватили тонкое запястье Хелены. Она закусила губу, сдерживая слёзы обиды.
— Боитесь, что я не сумею как должно перекреститься?
— Боюсь, что не сумеешь отбиться от толпы инквизиторов… — он медленно отпустил её руку, прекрасно понимая, что на нежной коже обязательно останутся синяки. — Дура!
Хелена отшатнулась, глядя на него с удивлением. Никогда не умела скрывать свои чувства! Резко развернувшись, она зашагала прочь, и со спины Роману было особенно заметно, как неловко ей ходить в этом маггловском платье.
«Дура! — снова повторил он, на этот раз про себя. — Дура! Но какая красивая! Жаль будет, если такую и правда сожгут на костре».
* * *
Она перестаёт вырываться, повисая на моих руках.
Тоненькая, как тростинка, невесомая, лёгкая.
— Отпусти, — просит, глотая слёзы. — Отпусти.
Я встряхиваю её и разворачиваю к себе. Смотрю в глаза — заплаканные, с опухшими веками. Она, похоже, ревела тут и до моего появления. Дура, на что только надеялась?
— Где она?
— Я не знаю.
Нет, ну надо же. Говорит — и тут же отводит глаза. А если бы я не держал её, лишая возможности двигаться, то наверняка ещё и пальцами к носу потянулась бы. Врёт же, даже моя наивная матушка поняла бы, что врёт!
Моя наивная матушка, кстати, хотела, чтобы мы поженились. А я и сам был не против, да и сейчас, если честно, не против, вот только Хелена — дура! — воротит от меня нос, как и от всех остальных своих женихов. Ей подавай материны лавры…
— Где она?
— Я не знаю.
Эта старая песня мне быстро надоедает.
— Где она? — Я крепче сжимаю её плечи, вглядываюсь в лицо. Мои глаза — напротив её глаз, так близко, что я вижу в них своё отражение. Моё лицо перекошено яростью, её лицо перекошено страхом, мы абсолютно разные и в то же время абсолютно одинаковые, только она всё ещё думает, что бежит от внешнего мира, а я уже точно знаю, что бегу от себя самого.
— Я не знаю, о чём ты говоришь… — лепечет она и трясётся, как осиновый лист.
— Где диадема твоей матери, чёрт возьми?
* * *
Барон фон Штенберг вёл себя недостойно.
Схватившись обеими руками за ставни, Роман вглядывался в окно — благо, свечи в доме Равенкло горели ярко, а значит, разглядеть происходящее в комнате не представляло труда. Впрочем, он видел это уже много раз — и слышал об этом столько же, так что мог воспроизвести картинку с закрытыми глазами.
Там, в большой и уютной гостиной ссорились мать и дочь.
Ровена и Хелена Равенкло всегда жили обособленно — их дом стоял на отшибе, скрытый специальными чарами. Большую часть времени, конечно, Ровена проводила в Хогвартсе, школе магии и волшебства, одной из основательниц которой она и являлась, и в этом, по мнению барона, и заключалась проблема.
Без материнского внимания Хелене приходилось тяжело.
Она завидовала Ровене — успешной, постоянно занятой, почитаемой, всеми признанной, мудрой… Она хотела быть такой же, но не могла похвастать решительно ничем, кроме своей красоты. Невесомая, лёгкая, с огромными глазами и нежными губами… Но ей не нужна была эта красота!
Не раз в их беседах Хелена говорила Роману о том, что отдала бы всё на свете, только бы достичь таких же вершин и такого же признания, получить звание самой умной ведьмы на свете.
Дура.
— Всё. Хватит. — Прочитал Роман по губам Ровены. С ледяным спокойствием она развернулась и вышла из комнаты.
— Уверен, если бы вы хлопнули дверью, Хелене стало б полегче, — пробормотал барон, собираясь спрыгнуть. Он уже почти отвернулся от окна, как промелькнувшее движение вновь привлекло его внимание.
Хелена, воровато оглядевшись, подошла к грубому деревянному шкафу и, распахнув его дверцы, встала на цыпочки, перебирая что-то на верхних полках. Потом, торжествующе взмахнув руками, она прижала очевидно найденное «что-то» к груди и, аккуратно притворив шкаф, бросилась прочь из комнаты.
Фон Штенберг так и не смог разглядеть, что именно унесла с собой Хелена, но, кажется, это было что-то очень важное и весьма дорогое для её матери — иначе Хелена не стала бы это так прятать.
* * *
Сначала она смотрит на меня полными ужаса глазами, а потом её взгляд быстро перемещается куда-то вправо — мне за спину.
Искать, стало быть, нужно в той стороне.
— Хелена, — говорю я тихо, хотя уже чувствую бешенство, подступающее к самому горлу. — Где диадема?
Диадему нужно вернуть. А мне нужно успокоиться, иначе я натворю глупостей. Даже Хелена когда-то мне говорила, мол, я только и делаю, что творю глупости — из маггловского университета меня выгнали за попытку создания кружка алхимии, в армии… Ох, нет, от воспоминаний об армии я точно совсем озверею.
В армии многие молились богам, моим же богом была только война.
— Это она послала тебя? — затравленно спрашивает Хелена.
Она уже смирилась, больше не дёргается. Я чувствую, как меня начинает захлёстывать. Вижу её слипшиеся от слёз ресницы — представляю, как дрожала бы на них капелька крови.
— Да, Хелена, это она…
* * *
Ровена Равенкло никогда не откладывала важные разговоры в долгий ящик.
— Зачем ты приходил вчера, Роман?
Барон дёрнулся, как будто его застукали за чем-то запретным. Хотя подглядывать в чужие окна — это действительно не самый красивый поступок. Зная, что Ровена в любом случае почувствует ложь, он ответил:
— Хотел попросить у вас руки вашей дочери.
— Посреди ночи?
Он хотел было ответить, что ночь — самое время для подобных гадких дел, но решил не играть с огнём, слишком уж рискованной была шутка.
— Да, — просто сказал Роман.
— Ты её любишь?
Усмехнувшись, он прислонился к стене.
— А вы об этом хотели поговорить, миледи? Посреди ночи?
И это был, пожалуй, первый и последний раз, когда он видел Ровену Равенкло смущённой. Или — лучше сказать — когда кто-либо вообще видел Ровену Равенкло смущённой.
— Нет, — выдохнула она и всплеснула руками. — Мне нужна твоя помощь, Роман. Ты ведь… солдат.
— Так точно, — полушутя, он отдал ей честь, но она даже не заметила шутки.
— Найди Хелену.
— Найти Хелену?
— Да. Она похитила мою диадему, и убежала с ней. Она думает, что диадема сделает её самой умной…
«Дура!» — подумал Роман, а леди Ровена продолжила:
— Роман, я не хочу терять дочь.
— Вы её не потеряете, — спокойно сказал он. — Я вам обещаю.
* * *
— Да, это она, — повторяю я, продолжая прижимать Хелену к себе. Она такая тёплая, и от неё пахнет страхом. — И тебе лучше сказать мне, где диадема, иначе…
— Что?
Я смеюсь — и внутренне холодею. Потому что уже перестаю себя узнавать — и одновременно чувствую узнавание. Это не объяснить словами… Это не мания, не помешательство, это как будто два разных человека живут во мне и делают всё, что угодно, когда им заблагорассудится.
— Ты ведь слышала обо мне? Слышала, что говорят о бароне фон Штенберге другие солдаты?
Она несмело кивает. И я бы тоже был несмелым на её месте.
…Барон фон Штенберг сам казнит пленных…
…Барон фон Штенберг не знает сострадания…
…Барон фон Штенберг отрубает у приговорённых кисти рук…
Против собственной воли я смотрю на её руки. Удивительные запястья — тонкие, с выступающей косточкой и дорожками голубых венок, просвечивающих сквозь нежную кожу. Узкие ладошки, длинные пальцы.
Узкие ладошки.
— Подними руку.
Она дрожит, но всё-таки слушается. А я беру её за запястье, чувствуя под пальцами пульс, и разворачиваю ладонь к себе — как гадалки держат ладони своих клиентов.
Я даже не удивляюсь, когда понимаю, что её линия жизни заканчивается где-то в периоде между здесь и сейчас.
…Барон фон Штенберг высекает провинившихся бамбуковыми палками, от удара которых мясо отделяется от кости…
…Барон фон Штенберг садит изменщикам на живот крысу — и накрывает её котлом, чтобы обезумевшее животное принялось прогрызать путь к спасению через плоть…
…Барон фон Штенберг вышел живым из восьми покушений на его жизнь…
Одним движением притянув Хелену к себе, я шепчу ей на ухо:
— Скажи мне, где диадема, Хелена.
Хелена молчит. Чёртова дура! Такая невесомая, лёгкая… и эти прекрасные руки… Да что там руки, Хелена вся — само совершенство. Я прикусываю губами мягкую мочку, скольжу губами по шее. Нет, барону не нужна женщина, он повенчан с войной.
На всё есть причины, и именно потому, что Хелена мне не нужна, она и умрёт.
Выхватив нож, я отталкиваю её, продолжая удерживать за руку. Лезвие, блеснув в темноте, взлетает вверх и тут же опускается вниз. Как масло оно рассекает и тонкую кожу, и мягкую плоть, и твёрдую кость — не зря отец когда-то зачаровывал этот кинжал!
Хелена кричит — и я наслаждаюсь этим криком.
Кровь хлещет, заливая мне камзол, а ей — платье, и на свете нет ничего прекрасней этого зрелища.
— Будь ты проклят! — кричит Хелена. — Будь ты проклят!!!
Я смеюсь. Я и так уже проклят.
Наугад, почти без размаха я ударяю её ножом ещё несколько раз, и она падает — лицом в мокрую после дождя траву. Уцелевшей рукой она хватается за мои сапоги, но я брезгливо отхожу в сторону.
— Будь ты проклят…
И, когда её пальцы последний раз сжимаются, загребая холодную землю вместе с травинками, я снова перестаю себя узнавать — и одновременно чувствую узнавание.
Что я наделал?
* * *
Каждый раз, когда я, Кровавый Барон, встречаю в коридорах замка её, Серую Даму, я боюсь не только смотреть ей в глаза. Я боюсь опустить взгляд туда, где рукава платья открывают запястья, ладони и пальцы, потому что у Серой Дамы, в отличие от Хелены Равенкло, обе руки целы…
Как так получилось — я понятия не имею. Наверное, она просто отказалась в это поверить…
Серая Дама скользит мимо меня — невесомая, лёгкая, а я кричу, потрясая цепями. Мне хочется наказывать себя бесконечно, но она, развернувшись, вдруг говорит:
Vova
