Маленького мальчика Шляпа распределяет в Гриффиндор — маленького мальчика выгоняют из школы после первых же Рождественских каникул. Он совсем не понимает, как, почему и зачем, но для того, чтобы ненавидеть, ему нет нужды понимать — и он ненавидит.
Ненавидит директора, сначала обещавшего им всем лучшее волшебное обучение, а потом стыдливо отводившего глаза от него одного. Ненавидит преподавателей, сначала улыбавшихся ему и ставивших Гриффиндору высшие баллы, а потом прятавшихся за семью замками — в первое же полнолуние.
Полнолуние он тоже ненавидит, потому что именно оно перевернуло его жизнь с ног на голову.
Однажды в полнолуние маленький мальчик стал оборотнем.
* * *
Маленький мальчик совершенно не помнит, кто и как сделал его тем, кем ему приходится жить. Впрочем, «приходится» — это всего лишь мнение окружающих, слова двуличных преподавателей, политика государства.
Самого Фенрира всё более чем устраивает.
Даже жизнь в резервации ему по душе. Там все ночи — длинные и холодные, там все дни проходят по животным законам. Или нет, Фенриру нравится думать, что любое животное содрогнулось бы от ужаса, если бы только смогло осознать, на какую жестокость способны оборотни.
Но животные не могут осознавать — и поэтому содрогаются люди. Да и сами оборотни содрогаются от Фенрира, потому что с самых первых дней он демонстрирует невиданное стремление убивать. Его, как новенького, подкалывают и дразнят, но маленький мальчик не собирается прятать глаза и расстраиваться. Он даже отвечать на грубости не собирается. Просто бросается. С места. Молча.
Маленький Фенрир метит в горло противнику — и его детские пальцы сжимаются именно там.
Раз секунда, два секунда, три секунда — их не разнимают, никого из взрослых рядом попросту нет. А когда взрослые появляются, разнимать уже некого: только волком смотрит Фенрир, только хватается за шею кашляющий подросток.
С тех пор Фенрира не трогают.
* * *
Маленький мальчик растёт среди таких же, как он, но абсолютно один.
Маленького мальчика не волнует его одиночество: ему снятся сны. Младшая сестрёнка Мари приходит к нему каждую ночь — и каждую же ночь умирает. Фенрир абсолютно не помнит, как она умирала на самом деле, но уверен, что его сны абсолютно правдивы. В них на Мари набрасывается оборотень — щуплый и маленький, с торчащим хребтом и всклокоченной шерстью, с тонкими голенастыми лапами. Мари кричит и не собирается сдаваться без боя — она хватается за первое попавшееся оружие, и этим оружием оказывается бутылка. Простая бутылка из цветного стекла. Мари разбивает её об столбик кровати и изо всех сил вонзает получившуюся «розочку» оборотню под лопатку.
Его, естественно, такая мелочь не останавливает.
Он терзает Мари до тех пор, пока та не замирает на кровати безжизненной куклой. Обезглавленной безжизненной куклой. Такой разорванно-нежной, такой безвозвратно-убитой, что Фенриру хочется запрокинуть голову и выть на луну.
Рука Мари, последний раз дёрнувшись, падает на тумбочку и, подскочив, бьёт по серебряному подносу — с него, блестя алыми боками, на пол со стуком катятся яблоки].
На этом моменте он всегда просыпается. А проснувшись — смотрит. Он наблюдает и ищет слабые места в каждом, кто его окружает. И успешно находит, так что, когда приходит время бороться за власть, он без труда выгрызает победу.
Вкус у этой победы — сырой и пряный, она тёплыми струйками растекается по языку, заполняя рот, пачкая губы. Фенрир рукавом вытирает капли крови с лица, и тут же жалеет об этом — до невозможности хочется теперь этот рукав облизнуть.
В следующий раз он своих ошибок не повторяет — собирает капли ладонями и долго, смачно, со вкусом облизывает.
Кажется, кого-то из тех, кто до сих пор не примирился со своей волчьей сущностью, начинает тошнить.
* * *
Маленький мальчик давным давно вырос, но тоже не примирился. Ему нет и не было нужды примиряться: волчья шкура легла ему второй кожей, волчий вой сделался его вторым голосом, волчьи лапы… Фенриру привычней передвигаться на четвереньках.
Только память у него человеческая и сны человеческие. Младшая сестрёнка в его снах кричит сорванным голосом — но уже далеко не каждую ночь, а что до памяти… Фенриру кажется, что память — похожа на шрамы. И чтобы избавиться от этих шрамов, Фенрир до сих пор мечтает разорвать на части — всех и каждого из тех двуличных мерзавцев, испортивших ему детство, а заодно разнести Хогвартс до основания. Портрет за портретом, штору за шторой — жечь. Камешек за камешком, стенку за стенкой — громить. Ученика за учеником, учителя за учителем — рвать.
Рвать, впиваясь зубами в горячее, тёплое, солоноватое, чувствовать на языке привкус крови — и больше не чувствовать вообще ничего. Только кровь, кровь, кровь, кровь — и ярость.
В самом деле, что ещё остаётся тому, кого магии так и не доучили?
— Фенрир, мой кровожадный друг, — улыбается ему лорд Воландеморт. — Не пора ли тебе принять метку?
Фенрир в ответ только скалится. Он знает: время ещё не пришло. Он будет достоин метки только тогда, когда Хогвартс будет разрушен. До основания. Портрет за портретом, штора за шторой, камешек за камешком, стенка за стенкой, ученик за учеником, учитель за учителем.
Дать ему эту возможность может лишь Тёмный Лорд — и потому Фенрир давно решил, что будет с ним до последнего вздоха.
* * *
Уже не маленький мальчик надеется до своего последнего вздоха успеть кое-что ещё.
Фенрир надеется когда-нибудь найти того оборотня, который посмел покуситься на его сестрёнку. Мари хорошо постаралась — она воткнула «розочку» достаточно глубоко, оставив этому уроду отметину очень надолго. Да, приметного шрама Фенриру не разглядеть, тот будет прикрыт либо одеждой, либо шерстью, но звериное чутьё — он знает — рано или поздно выведет его на убийцу.
Он ищет, ищет, ищет, но пока что никак не может найти. У Фенрира постоянно такое чувство, что он бегает по кругу, кусая свой собственный хвост, как дурная собака… Когда впервые он яростно рвёт сыночка каких-то сопротивляющихся, его внезапно посещает странное ощущение, как будто убийца рядом, скалит свои жёлтые зубы и смеётся над ним, смеётся, смеётся…
Фенрир оглядывается по сторонам, но в детской кроме них двоих никого нет, и он с рычанием возвращается к своему делу.
— Неет, неееет! — кричит за стеной мамаша, но её крепко держат Пожиратели Смерти. Кто руками, кто Круциатусом, в общем, сыну она уже не поможет.
Сивый пытается произнести это вслух, но вместо слов получается низкое, глухое рычание. С его клыков капает тягучее, прозрачно-розовое безумие — кровь вперемешку со слюной, он раз за разом вгрызается в мягкое, податливое, горячее…
Утром мальчишка умирает от ран.
Повелитель доволен Фенриром.
А через полтора года умирает сам Повелитель. Или… не умирает?
* * *
Уже не маленький мальчик и думать не думал, что последний вздох наступит так быстро — только не его вздох, а самого Повелителя.
Кое-кто, правда, не верит, в то, что он и правда последний, но возрождать Воландеморта никто не спешит, и Фенриру приходится скрыться. Он возвращается в резервацию, но задержаться там надолго значит попасть прямо в лодку, следующую до Азкабана, так что Фенрир не задерживается.
Фенрир больше нигде не задерживается: он шарахается от собственной тени и прячется от любого, кто может представлять для него опасность, то есть — практически от всех сразу. Единственная, от кого ему нет нужды прятаться, вообще ему больше не снится, но Фенрира это ничуть не расстраивает. Его ничто не способно расстроить, потому что он в глубочайшем отчаянии, смешанном с яростью и — всё той же! — ненавистью.
Всё это Фенрир вынужденно прячет в себе, но оно жаждет выхода. В случайных убийствах, в солоновато-тёплой жестокости, в каждой встреченной шлюхе, от которой по итогу остаются одни кровавые клочья.
* * *
Уже не маленький мальчик знает: Марта — единственная баба, с которой можно вообще иметь дело так, чтобы она наутро осталась в живых.
— Давно хотела у тебя спросить, милый… — Только она называет уже не маленького мальчика милым, и ей глубоко наплевать, что это совсем не похоже на правду.
— Чего ещё? — рычит Фенрир, натягивая штаны. Ему очень хочется загрызть к демонам эту течную суку, от которой за милю несёт терпкой похотью в двести раз сильнее, чем от всех остальных, но нельзя…
Фенрир Сивый лежит на дне уже два долгих года, ожидая возвращения Воландеморта. Он лежит на дне — сразу в двух переносных: он всё ещё прячется, он полностью опустился.
— Откуда у тебя эти шрамы на лопатке?
— Какие ещё шрамы?
— Ну, такие… — Марта не может найти нужных слов и несколько секунд глупо размахивает руками. А потом, спохватившись, лезет под шнуровку корсажа, прямо между дряблыми сиськами, и достаёт оттуда зеркальце. — Пойдём, поглядишь! — она бесстрашно подталкивает Сивого в спину, принуждая подняться с кровати.
Не сдержавшись, Фенрир бьёт её по лицу, но зеркальце забирает — и к трельяжу всё же идёт. Он долго корячится, пытаясь встать так, чтобы огромная спина полностью отразилась в узких дверцах, и ещё дольше ищет нужный угол для того, чтобы в крохотный кругляш разглядеть то, о чём говорит Марта.
Она наблюдает за его неуклюжими попытками и насмешливо скалится. Как будто это не её он ударил минуту назад.
А Фенриру наконец удаётся увидеть в зеркале то, о чём она говорила: пять выпуклых следов, кривых и неровных, расположенных чётко по кругу.
Как будто бы кто-то вогнал ему под лопатку разбитое горлышко от бутылки.
* * *
Фенрир Сивый сидит на полу душной комнаты, в которой пахнет убийством.
Он размазывает пальцами кровь мёртвой Марты и чувствует на губах вкус её горла. Он никогда бы не подумал, что сможет исполнить своё самое заветное желание, всего-то навсего посмотрев в зеркало.
Vova
