Чужая война

Греция

Сигареты у магглов — вроде волшебной палочки, которая помогает и завязать разговор, и сосредоточиться на чем-то важном, и, наоборот, расслабиться. Может, именно из-за этой аналогии я и пристрастился к курению.

Сейчас сигарета очень кстати. Помогает коротать время, пока я сижу под «грибком» на берегу моря и смотрю, как помутневшие волны пытаются достучаться до нашей лодки, вытащенной на песок. И еще маленький огонек под нарастающим столбиком пепла создает видимость тепла.

Тучи нависают так низко, что кажется, будто они вот-вот проползут по крышам и по кронам деревьев, перекатываясь, как пластиковый пакет, наполненный водой. Дожди здесь набегают внезапно, и ветер, дующий с берегов Африки, уносит их дальше, на север. Но пока тяжелые капли взбивают пену на гребнях вздыбленных волн, мне кажется, что это я сам переношусь за много миль отсюда, туда, где пасмурные дни не редкость, и улицы освещены не столько фонарями, сколько отражениями ярких окон в глубоких лужах.

* * *

Англия

Отец редко бывал дома ненастными вечерами. Ветер, воющий в каминной трубе, струи дождя, стучащиеся в окна — это пора, когда стараешься оказаться там, где всего уютней. Отец либо засиживался на работе едва ли не за полночь, либо торчал в каком-нибудь пабе. Дома он избегал, будто там и бушевала самая лютая буря. Дома был я.

Мне самому было легче, когда отец отсутствовал. Даже не знаю, отчего мне делалось хуже: от постоянно звучавшего «Империо!», отбрасывавшего меня то от окна, то от двери, или же от испытующего, подозрительного взгляда. Отец следил за мной, как бульдог, лежащий у крыльца, наблюдает за прохожим, выжидая повод, чтобы вцепиться ему в ногу. Если я и хотел забыть обо всем, что привело меня в Азкабан, то отец сам не давал мне этого сделать. Темный Лорд оставался моей единственной надеждой на настоящую свободу.

В тот вечер, дождливый и холодный, я сидел в холле, читая какую-то ерунду. В нашей библиотеке было множество книг, куда более достойных внимания, но отец приказал Винки докладывать ему обо всем, что я беру в руки. Мерлин упаси хотя бы дотронуться до корешка «Истории восстаний» или сборника заклинаний для дистанционного общения.

От скуки я увлекся даже похождениями вымышленного рыцаря, и когда раздался стук в дверь, не сразу понял, что это означает. И только увидев расширившиеся до размеров кастрюли глаза Винки, сообразил, что у нас проблемы.

Я вдавился в кресло, уставившись на дверь. Кто мог явиться без приглашения, когда отца нет дома? Конечно, мало ли… Может, постучат и уйдут восвояси.

Но стук повторился. А потом голос, которого никто уже не должен был слышать в этом мире, крикнул в замочную скважину:

— Барти! Барти, я знаю, что ты там. Открой, это я. Ивэн Розье.

После короткой паузы, во время которой книжка со стуком упала на пол, а Винки зашлась тихим поскуливанием, голос уточнил:

— Я жив.

От двери меня отбросил толчок. От растерянности я и забыл о заклинании, наложенном отцом: мне нельзя было приближаться к порогу.

— Винки! — зашипел я. Сам не знаю, зачем мне понадобилось говорить шепотом. — Открой!

Винки обхватила голову растопыренными пятернями.

— Нельзя, хозяин, это запрещено!

— Винки, я приказываю тебе открыть. — Я снова говорил в полный голос. — Если ты не откроешь, мне будет очень плохо. Ты причинишь хозяину вред!

Винки раскачивалась из стороны в сторону, точно игрушка на пружинке. Я начал терять терпение.

— Открой дверь, а потом можешь поколотиться об нее головой!

Кажется, несчастное создание последовало моему приказу. Наверняка я этого не знаю: когда открылась дверь, я смотрел только на бледное, неимоверно исхудалое существо с впалыми щеками и длинными космами, с которых стекала вода. Призрак, выцветший и серый, точно выступил из дождя, падающего сплошной завесой. Некоторое время он молча смотрел на меня, а потом переступил порог и сполз по косяку на пол, закрыв лицо руками.

* * *

Греция

Мы поселились в маггловском доме, приютившемся между скал на маленьком островке. Отсюда рукой подать было до мыса Сунион — самой южной точки Европы. Для нас он заменял край света.

Берег был близко, но незваных гостей мы не опасались: наше убежище защищала магия. Во всем остальном мы старались как можно реже прибегать к волшебству. Не хотелось привлекать внимание местных.

После всего, через что мы прошли, нам обоим не казалось зазорным жить по обычаям магглов. Особенно здесь, в Греции. Когда мы только начинали осваиваться на новом месте, Ивэн раздобыл где-то карту и долго штудировал ее, свернувшись на старом продавленном диване.

— Барти, — позвал он меня. — А ты уверен, что греки — магглы?

Я озадаченно посмотрел на него.

— Наверное, как и везде: есть магглы, есть маги. А что?

Ивэн поднял карту.

— У них тут проспект Посейдона. Ты можешь себе представить в Лондоне проспект Мерлина?

Честно говоря, я не мог, в чем и признался. Ивэн снова углубился в свои изыскания, и до меня доносились негромкие изумленные восклицания, когда он набредал, скажем, на улицу Ахиллеса. А я крутил конфорки кухонной плиты, разбираясь в ее устройстве, и думал, что этот мир, где мифы живы даже для магглов, наверное, оказался лучшим прибежищем для пары призраков, сбежавших из небытия.

* * *

Англия

Винки прекратила шмыгать носом лишь тогда, когда притащила Ивэну третью чашку горячего чая. А он все так же сидел, дрожа, будто никак не мог согреться, и глаза его блестели, словно метался, пытаясь выжить, огонек, задуваемый холодным ветром.

Надо было спросить его о чем-то. О чем? «Почему ты живой?»

— Как ты сюда добрался? — Это было первое, что пришло мне в голову.

Ивэн поставил чашку на стол и вытащил из рукава палочку. Некоторое время он смотрел на нее так, будто пытался вспомнить, как она к нему попала. Палочка из орешника, девять дюймов. И кто ее знает, что внутри.

— С помощью магии. А палочка… Я не знаю, чья она. Отнял у первого попавшегося, к кому сумел подобраться. Стукнул доской по голове, схватил палочку и убежал. Мерлин… — Его плечи вздрогнули и он снова поднес ладони к лицу. — Я сам не понимаю, как мне удалось вырваться оттуда без палочки, без волшебства… Он вытащил меня, чтобы проверить… — Ивэн кивнул на свою левую руку. — И тут что-то заревело — сработала какая-то его охранная система, и он бросился на шум. Ему просто в голову не пришло, что я пролезу в ту щель в окне. Барти, я и сам не помню, ни как я оттуда выкарабкался, ни сколько потом я бежал…

Он уже не просто дрожал — его всего колотило.

— Винки, огневиски! — прикрикнул я.

Но в тот вечер даже огневиски хватило только на то, чтобы хоть чуть-чуть успокоить Ивэна. Он ушел, едва его перестало лихорадить. Мы так и не успели толком поговорить, но дольше оставаться ему было нельзя: отец мог нагрянуть в любую минуту. И точно: не успела Винки убрать после ухода Ивэна его стакан и чашку, как отец шагнул из камина в комнату. Как всегда, он почти не разговаривал со мной. Я осторожно спросил, что нового, он окинул меня подозрительным взглядом и нехотя пробормотал, что нового-то ничего, только у Грюма уже неделю как обострилась паранойя.

Причина обострения явилась на следующий день. В этот раз Ивэн уже был поспокойней и мог говорить более-менее связно. Он объяснил, наконец, как меня нашел.

— Я догадался по твоему отцу. Я же ко многим присматривался, за многими следил… все искал… А у твоего отца взгляд был такой… Такой бывает только у тех, кто что-то прячет. Я этот взгляд знаю, Барти, поверь мне — я это по нему знаю…

Тут его опять стало трясти: он не мог вымолвить имя Грюма, как другие не могут вымолвить имя Темного Лорда. Прошло несколько дней, прежде чем Ивэн, наконец, рассказал все о том, какой ценой заплатил Грозному Глазу за нанесенное увечье, о седьмом отделении заколдованного сундука, где провел все эти годы, и о том, как его вытаскивали, возвращая в нормальные размеры, лишь для того, чтобы как следует изучить метку на его руке и проверить, нет ли в ней тревожных изменений.

* * *

Греция

Паранойя заразна, должно быть. Не прошло и трех дней, как мы обосновались на острове, когда я застал Ивэна за странным занятием. Он сидел в плетеном кресле на террасе и целил палочкой в пеструю птицу, топтавшуюся у крыльца. Сверкнула бело-голубая вспышка. Птица раздраженно тряхнула головой и засеменила к кустам.

— Ты что это? — удивился я.

Ивэн поежился, будто озяб.

— Это не анимаг, как по-твоему?

— Раз заклинание не подействовало, значит, нет. С чего ты взял, что это мог быть анимаг?

— Если он не анимаг, то почему он за нами шпионит?

Я оглянулся. Птица обошла куст и появилась с другой стороны; она делала вид, будто ищет что-то съедобное в траве, а сама косилась в нашу сторону и незаметно подходила поближе. Я фыркнул.

— Ивэн, это же кеклик.

Ивэн с сомнением посмотрел на меня.

— Ты не видел кекликов в списке анимагов? Это ничего не значит, он может быть незарегистрированным.

Я вздохнул.

— Может быть. Но кеклики известны своим любопытством. Смотри, вот еще один.

Еще один кеклик со столь же ненавязчивым видом расхаживал вдоль забора. Ивэн на всякий случай послал бело-голубую вспышку и в него — с тем же результатом.

Ивэн вздохнул и зябко обхватил себя за плечи.

— Знаешь, Барти, кажется, это навсегда. Мне всю жизнь будет мерещиться излишне любопытный… или излишне грозный взгляд.

— Глупости, — преувеличенно бодрым тоном изрек я. — Просто прошло очень мало времени.

* * *

Англия

— Это навсегда.

Слова Темного Лорда сопровождались небрежным взмахом руки.

Это был приговор, но приговор, вынесенный не нашим хозяином, а Грюмом. Именно он превратил Ивэна в изможденное существо, шарахающееся от собственной тени. Слуга, чуть что цепляющийся за мою руку, не был нужен Темному Лорду.

Впрочем, я убедил хозяина, что Ивэн может быть весьма полезен. Так, собственно, оно и было.

— Резче. Резче оборачивайся через плечо.

Ивэн, покусывая губу, следил, как я шагаю по пыльной комнате в заброшенном особняке, служившей приютом нашей компании. Я развернулся, словно танцор на сцене под бдительным оком режиссера. Ивэн кивнул.

— Руку чуть приподнимай. Будто готов в любой момент ударить.

И я разворачивался, и шагал, и взмахивал рукой — снова и снова, отрабатывая все те жесты, которые я не смог бы усвоить, просто приняв внешний облик Грюма. Когда подражание удавалось, Ивэн съеживался, будто на него повеяло стужей.

Я надеялся, что ему станет легче, когда ловушка, расставленная Грюму, сработает. Ничего не вышло. Сундук, в котором оказался заперт тюремщик Ивэна, громыхал, сотрясаемый изнутри яростными проклятиями, а сам Ивэн, вместо того, чтобы торжествовать, жался к стене. Я тщетно уговаривал его хотя бы мельком взглянуть на пленника. Ивэн только отчаянно мотал головой. Я не знал, как объяснить ему, что он подвергает себя опасности. Пока нас было мало, Темный Лорд берег каждого из своих сторонников. Но впереди были перемены. Всему суждено было измениться, и Лорда ждала власть. На что тогда будет ему нужен вечно испуганный Ивэн Розье?

И все, что я мог сделать для бедолаги Ивэна — это не попадаться ему на глаза в обличье Аластора Грюма. То есть, не видеться с ним очень и очень долго.

* * *

Греция

Сова появилась следом за кекликами — и опять переполошила Ивэна.

— Обычные совы не летают днем, — твердил он, глядя на птицу, преспокойно чистившую перья на перилах крыльца.

— Значит, это почтовая сова, а не обычная, — урезонивал я его.

— Но у нее ничего нет, никакой почты! Что она здесь делает?

— Успокойся, я сейчас все выясню.

Сказать «я все выясню» было легко, но я чувствовал себя полным идиотом, подходя к безмятежно разглядывавшей меня птице. Как можно выяснить, кому она принадлежит? Я осторожно протянул руку и почесал ей шею.

— Ну, чья же ты? Может, принесешь нам какую-нибудь газету почитать?

Сова встрепенулась, будто только этого и ждала. Еще несколько мгновений она топталась на перилах, а потом снялась с места и, тяжело взмахивая крыльями, улетела в сторону берега. Она вернулась к вечеру, когда мне почти удалось убедить Ивэна, что это была самая обыкновенная птица, только сбитая с толку непривычно ярким дневным светом. Сова бросила на кофейный столик номер «Пророка» и снова уселась на перила. Я ждал нового приступа паники у Ивэна, но он, как ни странно, оживился.

— Наверное, она принадлежала раньше какому-нибудь магу, — сказал он. — А теперь прибилась к нам.

Слава Мерлину, к нему возвращалась способность здраво рассуждать.

* * *

Англия

Крушение в миг торжества — это было не так уж страшно. Что они теперь могли со мной сделать? Меня не убили сразу — значит, оставался Азкабан. Но я уже знал, что и оттуда есть выход. Мой хозяин снова обрел свою силу, и ясно было, что первым делом он вытащит на свободу тех, кто остался ему верен — узников Азкабана. Стало быть, я просижу там недолго.

Кажется, так рассуждал не я один. Что именно они мне уготовили, я понял только тогда, когда на пороге комнаты, где меня держали, появилась рослая тонкая тень в сером плаще и устремилась в мою сторону.

Какое странное чувство это было. Я был уверен, что кричал и вжимался в стену, пытаясь уклониться от чудовища, и в то же время знал, что не могу даже пошевелиться в кресле, намертво скованный заклятиями. Мне не оставили ни единой возможности себя защитить — только захлебываться криком. И я едва не задохнулся, когда серая тень заслонила от меня весь мир — и тут моего лица коснулись горячие пальцы вместо холодной слизи, капюшон приподнялся, я увидел знакомый блеск глаз — и губы Ивэна зажали мне рот.

Я действительно напоминал безжизненную куклу, когда Ивэн — и откуда только силы взялись! — волок меня к воротам. В Хогвартсе царило смятение из-за гибели мальчишки Диггори и очередного покушения на драгоценного Поттера, и только в этом хаосе могли не обратить внимания на дементора, утаскивающего прочь свою жертву. По счастью, никто не заметил и того, как дементор отогнал собратьев Патронусом-лисом.

Я окончательно пришел в себя в густой траве возле ручья. Не знаю, что именно это было за место — это Ивэн перенес нас туда, едва мы выбрались за ворота. Я так и не мог понять, чем же я оказался настолько хуже других, что меня обрекли на подобную участь. Я долго сидел, склонившись над ручьем, и пил, пил, пил жадными глотками ледяную воду, и слышал, как Ивэн говорит что-то про страну, где нас не найдут, но тогда его слова имели для меня не больше смысла, чем тихое журчание воды.

* * *

Греция

Метки у нас на руках не раз напоминали о себе. Мы не обращали на них внимания. Сова притащила нам записку: «Что бы ни говорила левая рука, оставайтесь там, где вы сейчас». И я погрешу против истины, если скажу, что мы неохотно последовали этому приказу.

Почтальон из совы получился странный. Она могла неделями, а то и месяцами не приносить нам «Пророк». Но и это нас не удручало: мы решили, что узнаем лишь то, что необходимо знать.

Страх постепенно покидал нас обоих. Мне изредка снились дементоры, и, проснувшись среди ночи, я нашаривал на тумбочке пачку сигарет и выходил на террасу. В комнате я не курил: Ивэн, проведший годы в сундуке, не выносил удушья.

Он просыпался ночами чаще, чем я. Сквозь сон я слышал, как он отодвигает занавески, чтобы комната оставалась открытой. А возвращаясь в кровать, он ложился осторожно, стараясь не разбудить меня, но так, чтобы при этом еле заметно касаться меня рукой.

Однажды сова принесла газету, где туманно, с какими-то оговорками, упоминалась гибель Аластора Грюма. В тот день Ивэн впервые отправился загорать. Даже греческое солнце долго не могло вытравить из его кожи мертвенную бледность, похожую на блеклость растущего в тени цветка. Но теперь Ивэн объявил войну последствиям своего плена. Через некоторое время я забеспокоился, как бы он не обгорел с непривычки, и отправился за ним. Ивэн встретил меня довольной ухмылкой и кинул в меня горсть песка.

* * *

Греция

На этот раз дождь, похоже, зарядил надолго. Сигарета давно погасла, я щелчком отбросил окурок и теперь он валялся в паре футов от меня, посеревший и набрякший от влаги.

Волны тяжелые, свинцовые. Лодку вести будет трудно. Может, плюнуть на все и аппарировать? Нельзя: в паре сотен ярдов таверна, где укрылось от непогоды с десяток человек. Сквозь шум дождя доносится заводная греческая мелодия. Под освещенным навесом идет веселье, кто-нибудь да периодически поворачивается в мою сторону. Если я аппарирую, могут заметить. Отойти в сторону? Единственная дорога идет мимо той же таверны. Хозяин непременно попробует зазвать меня под свой гостеприимный кров.

Я смотрю на наш островок. Отсюда виден отблеск света — это освещенная терраса. Ивэн не спит, ждет меня. Наверняка согревается чаем. А у меня тут для него узо в пластиковом пакете. В такую погодку это как-то уместней.

Стоп, а это что? Новый огонек?

Пятнышко света раскачивается на скалах, перекидываясь на волны. Фонарь?

Я вскакиваю. Этого не хватало. Ивэн вышел на мои поиски.

Я накидываю капюшон и бегу к лодке. В таверне наверняка заметили психа, полезшего в море, ну да это не беда. Они увидят только, как я сворачиваю за гряду камней — а потом про меня просто забудут. Наш домик с берега виден только мне.

Грести тяжело. Я не раз получаю по лицу хлопок пенящейся соленой водой. Ветер откидывает капюшон, забрасывает холодные брызги за шиворот. А на берегу стоит, у меня на глазах вымокая до нитки, Ивэн с фонарем в руках, и я налегаю на весла, чтобы оказаться возле него как можно быстрее.

Что с ним стряслось такое, что он выбежал на берег? Испугался, что я исчез насовсем? Еще не хватало, чтобы он бросился из-за меня в воду. Тогда, того и гляди, придется переименовывать море из Эгейского в Ивэнское.

Тьфу ты, о чем я…

Волны тугие, я с трудом проворачиваю весла. На дне лодки уже вдоволь воды, но по бортам скользят пятна света.

— Где тебя носит, а? — орет Ивэн, цепляясь за нос лодки, когда ее днище скрежещет по гальке.

— А тебя куда под дождь понесло? — кричу я в ответ. — Здесь я, куда я денусь!

Мы выволакиваем лодку в безопасное место и, скользя на мокрых камнях, бежим к дому. Сова сидит на спинке стула, глядя на нас с презрительной насмешкой. На столе лежит мокрый выпуск «Пророка».

— Что там? — Я киваю на газету, стаскивая с себя дождевик.

Ивэн и не думает переодеваться. Он стоит в темной от влаги рубашке, в облепивших ноги мокрых джинсах, и даже не замечает своего вида.

— Барти… Война кончилась.

Я не сразу соображаю, о чем он. Потом решаю, что мы победили. И наконец понимаю, почему Ивэн больше ничего не говорит.

В «Пророке» говорится о событиях двухнедельной давности. Все кончилось еще тогда. А мы знать ничего не знали и ничего не чувствовали. Это очень странно, но я сам не могу понять, почему мне самому это кажется почти безразлично.

— Барти…

Только бы не лез с соболезнованиями. Когда соболезнуют тому, чего не чувствуешь — это выглядит очень глупо.

— Барти, а я ведь думал, что послания с совой передает он.

Я оборачиваюсь и смотрю на сову. Стоп. Я же тоже так думал. Значит, вышла ошибка?

Ну да. Значит, Темному Лорду и в голову не приходило нас разыскать.

Но тогда кто?..

Сова игнорирует наши с Ивэном взгляды и прихорашивает перья. Ивэн машет рукой.

— А, ладно. Барти, что в этом пакете?

— Узо, — вспоминаю я.

Мы смотрим на пакет с бутылкой, который я оставил у двери. Пить узо больше не хочется. Не сейчас. А то получится, что мы оплакиваем проигранную не нами войну и поминаем того, кто давно позабыл нас за ненадобностью.

— А давай-ка лучше чаю. — И Ивэн удаляется на кухню, по дороге прихватив и скомкав мокрую газету. Сова невозмутимо поводит головой. Я смотрю на нее.

— Афина… — тихонько зову я.

Сова, не оглядываясь, перелетает на шкаф и, пока на кухне шумит вода их крана, взъерошивается и прячет голову в перья.