Ледяная вода

Проигрывать всегда страшно, но если из тебя растили победителя — проигрывать страшно вдвойне. Или даже втройне, Виктор точно не знает. Зато он знает, что всё в его жизни говорит о победах, начиная с самого главного — с имени.

С древних лет в Болгарии существует поверье о том, что в имени человека заключена огромная тайна — и огромная сила. Имя — это ключ к самым сокровенным уголкам души, а заодно и к абсолютной власти над телом. Именно поэтому никто в Дурмстранге не представляется словами «Я — …» или «Моё имя — …», всегда только «Меня зовут…» или «Меня называют…». Такая конструкция кажется Виктору глупой, ведь когда имя прозвучало вот так вот, откровенно и прямо, даже он, ещё только ученик, может сделать что угодно с обладателем этого имени, что и говорить о тех, кто владеет магией слов в совершенстве…

Впрочем, таких уже почти не осталось, и, может быть, именно поэтому волшебники начали терять бдительность. А вот Тот-Кого-Нельзя-Называть — хитёр, очень хитёр. Никто не смеет вслух произнести его имя, а Каркаров как-то раз, выпив, по секрету сообщил Виктору, что «Лорд Волдеморт» — это всего только прозвище. Ну, то есть, сообщил Каркаров это не Виктору, а куда-то в пустоту, привидевшемуся собеседнику, но Виктор запомнил.

Он и забыл бы об этом, если б поездка в проклятую Англию. В конце концов, на материке никому нет ни малейшего дела до этого Волдеморта, державшего Британию в страхе. Правда, самому Каркарову, надо думать, есть дело, но вот всем остальным… Угрозы нет — значит, и задумываться не о чем, правда?

Виктор не понимает, с чего вообще эта мысль забрела к нему в голову, от неё веет холодом и даже, кажется, страхам, а победители не должны бояться.

— Победители не должны бояться, малыш, — так говорил Каркаров.

Виктор с ним не согласен. Возможно, с трибун это выглядит немного иначе, но ему часто бывает страшно на стадионе. Высота — это всегда высота, а бладжеры — это всё время бладжеры… И Чемпионат Мира — это вовсе не школьный кубок, о котором взахлёб рассуждают тут, в Хогвартсе, а самая настоящая схватка. Если ты будешь слабым — тебя разорвут, поэтому Виктор играет жёстко. Иногда даже слишком жёстко, но всегда лучше ударить первым — ведь тогда уже не смогут ударить тебя.

Вот Виктор и бьёт.

Но ему всё равно каждый раз страшно, что что-нибудь не получится или получится, но не так, как задумано, и от этого страха он становится злее. Да, именно злее, хотя многие от страха вообще забывают все чувства, кроме этих своих боязни и ужаса, трясутся, как осиновый лист, готовые предавать и унижаться, лишь бы к ним не прикоснулось, лишь бы их миновало — или прошло по касательной.

Когда Виктору страшно — он сам бросается на то, что его напугало.

* * *

Падать в воду, ледяную и тёмную. Дышать водой, опаляя горло и лёгкие. Дольше трёх минут им на этом корабле не продержаться, но трёх минут как раз достаточно для того, чтобы преодолеть расстояние от Дурмштранга до Хогвартса.

Турнир Трёх Волшебников — никому не нужное празднество, дань отжившим традициям, глупая прихоть Магического Парламента и его аналогов во Франции и Британии. Учителя говорят, что это поможет наладить международное сотрудничество, но слова звучат заученно, вяло, неискренне — и Каркаров постоянно отводит глаза, стоит только заговорить о Турнире.

Как будто чего-то боится.

Каркаров не нравится Виктору. Он старается во всём угодить знаменитому игроку, но лучше бы был к нему неоправданно строг: Виктора пугает настойчивое внимание, он привык заботиться о себе самостоятельно. Вот и сейчас, он мог бы пойти в каюту и переждать эти несчастные три минуты там, но остаётся на палубе вместе с остальными учениками. Как все, направляет волшебную палочку на одно из вёсел, заставляя его торопливо крутиться. Это неожиданно отнимает так много сил, что Виктор перестаёт ощущать неприятные объятия холодной воды, а когда корабль выныривает, у него начинает кружиться голова.

Со стороны их корабль, наверное, кажется очень пугающим. Он похож на мертвеца: длинные балки — как рёбра, остов — скелет, этакий опутанный тиной утопленник. Многоглазый — потому что иллюминаторов много, и в каждом из них горит свет, хотя ни один из учеников не спускался в каюты — им нужно было оставаться наверху, чтобы давать кораблю силы. Теперь, впрочем, можно пойти за вещами, и все разбредаются кто куда — некоторые уныло, как Виктор, некоторые бодро и радостно.

— С тобой всё в порядке? — Каркаров хлопает его по плечу, и смотрит тоже куда-то туда, на плечо.

— Да, — кивает Виктор.

Кто-то сбрасывает якорь, на сушу опускается трап. Его рассохшиеся доски скрипят под весом нескольких десятков учеников, и скорее всего следующему поколению дурмштранговцев придётся строить новый корабль, а это почти всегда означает, что нужно будет приносить жертву.

Виктора передёргивает. Он кутается в свою лохматую шубу, путаясь пальцами в меховых колтунах, и идёт вверх — вслед за остальными. Не высовываться раньше времени, не высовываться, не высовы…

— Дамблдор! — радостно восклицает Каркаров, ещё продолжая подъём. — Как поживаешь, мой любезный друг?

Мир ещё не слышал, чтобы в слове «друг» было столько яда и страха.

— Спасибо, прекрасно, профессор Каркаров, — отвечает ему директор Хогвартса, человек, о котором наслышаны все волшебники на планете.

Дамблдор высокий и худой, как и их директор, но у него длинная борода и взгляд намного добрее. Каркаров подходит к нему и приветствует: берёт его руки в свои и встряхивает несколько раз.

— Старый добрый Хогвартс, — говорит он и, улыбаясь, смотрит на замок. Смотрит, будто прикидывает, как его лучше брать, и это явно читается по глазам, хоть и прячется за открытой улыбкой. — Как хорошо снова быть здесь… Как хорошо… — и как гром среди ясного неба: — Виктор, иди сюда. В тепло. Вы не против, Дамблдор? Виктор немного простыл…

О своей простуде Виктор слышит впервые, но приходится выходить на всеобщее обозрение. По неровному строю встречающих прокатывается волна тихого шёпота.

Начинается.

* * *

Каркаров даёт им чёткое указание, куда и с кем следует сесть, так что никто даже не размышляет: без промедлений они идут к столу сли-зе-рин-цев. В ногу, практически маршируя. Спины прямые, подбородки вскинуты горделиво.

В красной мантии под лохматой шубой Виктор чувствует себя неуютно.

Все годы обучения он себя чувствовал в ней неуютно, но сегодня она какая-то особенно… красная.

Его усаживают рядом с бесцветным блондином: треугольное лицо, зализанные волосы, оценивающий взгляд.

— Драко Малфой, — представляется тот, и Виктор кивает, радуясь, что хоть у кого-то хватило ума не говорить, настоящее это имя или нет, но скорее всего это просто случайность. — А это мои друзья, Крэбб и Гойл, — Драко Малфой небрежно указывает на сидящих рядом с ним увальней.

— Меня зовут Виктор Крам, — он выговаривает почти по слогам и, вздохнув с облегчением — с представлениями покончено, принимается за еду.

Есть на золоте — привилегия королей. Чтобы всем остальным было не обидно, им следует подавать пищу на серебре, но здесь нет ни королей, ни подданных, а блюда и кубки всё равно золотые. Даже не оглядываясь по сторонам, Виктор знает, что большинство его друзей сейчас в восторге рассматривают богатую посуду, а остальные косятся на потолок, расцвеченный яркими звёздами.

Он читал в школьной библиотеке, что потолок Большого зала в Хогвартсе зачарован так, чтобы быть точной копией настоящего неба — сию секунду.

* * *

Дамблдор хлопает в ладоши, призывая своих учеников и гостей обратить на него внимание.

— Приблизился торжественный миг, — он хитро улыбается. — Турнир Трёх Волшебников вот-вот будет открыт. Перед тем, как внесут ларец, я хотел бы коротко объяснить правила нынешнего Турнира.

— Что там объяснять, — закатывает глаза Драко Малфой.

— Что там объяснять, — повторяют за ним, как по команде, Крэбб и Гойл.

— Но прежде позвольте представить тем, кто не знает, мистера Бартемиуса Крауча, главу Департамента международного магического сотрудничества. А также Людо Бэгмена, начальника Департамента магических игр и спорта.

Если о каком-то там Крауче Виктор слышит впервые в жизни, то имя Бэгмена ему более чем знакомо: известный загонщик, а ныне известный политик, сталкиваться с которым приходится достаточно часто, раз уж он устраивает большинство квиддичных соревнований. И не только квиддичных, как выясняется. Бэгмен привык общаться с публикой — улыбается, машет ученикам, а тот же Крауч стоит истуканом, зажатый, нелепый в своей отглаженной мантий с торчащими жёсткими уголками. И усы у него тоже торчат, щёточкой, а волосы напротив, щедро смазаны гелем, словно прилеплены к крупному черепу.

— Мистер Бэгмен и мистер Крауч, организаторы Турнира, без устали работали несколько месяцев, и они войдут в судейскую бригаду, которая будет судить состязания.

При слове «состязания» все оживляются — и от Дамблдора это не скроешь.

— Филч, — снова улыбается он, — ларец сюда, пожалуйста.

Из дальнего угла зала к профессорскому столу бросается человек — очевидно, тот самый Филч. По слизеринскому столу прокатывается нехороший смешок.

— Это наш завхоз, — неприязненно поясняет кто-то, Крэбб или Гойл, Виктор не смог их запомнить.

Филч стар, некрасив, а в его тонких руках с узловатыми пальцами трясётся деревянный ларец, украшенный блестящими пятнами жемчуга. Все вскакивают и галдят, пытаясь рассмотреть этот ларец получше, кто-то даже забирается на скамью, но Виктор остаётся на месте. Он же знает: им всё покажут.

Филч осторожно ставит ларец перед Дамблдором.

— Инструкции к состязаниям мистером Краучем и мистером Бэгменом уже проверены. Для каждого тура все готово. Туров — три, состязания основаны исключительно на школьной программе. Чемпионам предстоит продемонстрировать владение магическими искусствами, личную отвагу и умение преодолеть опасность. В Турнире, как известно, участвуют три чемпиона, по одному от каждой школы-участницы. Их будут оценивать по тому, как они справились с очередным состязанием. Чемпион, набравший во всех турах самое большое число баллов, становится победителем. Участников Турнира отбирает из школьных команд беспристрастный выборщик — Кубок огня.

Всё, дальше можно не объяснять. И без того понятно, что в ларце.

Крышка медленно, со скрипом откидывается, и директор Хогвартса опускает руку внутрь. Он достаёт оттуда кубок — тоже деревянный, но без жемчужин. Простая резьба, если даже не сказать — грубая, в стиле Дурмштранга — примерно такими примитивными узорами покрыта вся их посуда. Этот кубок — совсем обычный, если не считать одного но. Это «но» синим пламенем горит меж деревянных краёв, пляшет, выплёскивается, лижет воздух. И воздух начинает потрескивать.

— Желающие участвовать в конкурсе на звание чемпиона должны разборчиво написать свое имя и название школы на куске пергамента и опустить его в Кубок, — говорит Дамблдор. — Им дается на размышление двадцать четыре часа. Кубок будет выставлен в холле. И завтра вечером выбросит с языками пламени имена чемпионов, которые примут участие в Турнире Трех Волшебников. Конечно, избраны будут достойнейшие из достойнейших. Кубок на всю ночь останется в холле и будет доступен всем, кто хочет участвовать в Турнире. К участию в Турнире будут допущены только те, кто достиг семнадцати лет. А чтобы те, кому нет семнадцати, не поддались искушению, я очерчу вокруг него запретную линию. Всем, кто младше указанного возраста, пересекать эту линию запрещено.

Виктор ощущает волну магии, исходящую от кубка, а ещё ощущает тяжёлый, липкий и будто бы каменный взгляд, если только камень может быть липким. На Виктора смотрит Каркаров, и у него нет ни малейшего желания смотреть на директора в ответ, потому что всё и так ясно.

Ему придётся участвовать.

Одно только хорошо: есть слабенький, но всё же шанс, что Кубок не выберет его, и тогда… и тогда можно будет расслабиться и перестать бояться.

— И последнее: желающие участвовать в конкурсе, примите к сведению — для избранных в чемпионы обратного хода нет. Чемпион будет обязан пройти Турнир до конца. Бросив свое имя в Кубок, вы заключаете с ним магический контракт, который нарушить нельзя. Посему хорошенько подумайте, действительно ли вы хотите участвовать в Турнире. Ну а теперь, кажется, самое время идти спать. Всем, всем доброй ночи.

Виктор оглядывается, но прикидывать, кто станет его потенциальным соперником, слишком рано. Где-то здесь, говорят, в зале находится Гарри Поттер, тот самый Мальчик-который-выжил, живая легенда… Но Виктору нет дела, в Болгарии в ходу совсем другие легенды…

— Всем обратно на корабль, — рявкает над ухом Каркаров, но почти сразу же его голос становится участливым и обеспокоенным: — Виктор, как ты себя чувствуешь? Хорошо поел? Может, послать на кухню за глинтвейном?

Хочется послать не на кухню, а самого Каркарова с его показной заботой и с тем ледяным ужасом, который эта забота вызывает в душе, но вместо этого Виктор просто качает головой и натягивает шубу.

Очень к месту Поляков отвлекает внимание директора:

— Профессор, мне бы хотелось выпить вина!

— Я предлагаю не тебе, Поляков. Ты опять, неряха, закапал едой всю мантию!

Кто бы сомневался. Каркаров разворачивается — и все идут за ним следом. Опять в холод, опять на этот мёртвый, скелетообразный корабль. В дверях им уступает дорогу кто-то из хогвартцев — черноволосый растрёпанный мальчик в круглых очках. За спиной кто-то шепчет о Гарри Поттере, а Виктор смотрит ему за плечо: там, прижав стопку книжек к груди, стоит хрупкая девочка, до невозможного похожая на молодую Снежану Крам.

* * *

— Бабушка?

— Всё хорошо, мой мальчик, всё хорошо.

Нет, это не бабушка. И даже не мама, хотя мама — это, пожалуй, было бы слишком. Виктор открывает глаза.

Кто бы сомневался… Каркаров.

— Что вы тут делаете?

— Пришёл поговорить с тобой, Виктор, — он улыбается, но на этот раз даже хуже, чем улыбался в лицо директору Хогвартса. Тогда оставались холодными и злыми только глаза, но сейчас сами губы растянуты в волчий оскал.

— О чём? — Виктор резко садится на постели, хотя, наверное, это правильней называть нарами. Виктор резко садится на нарах.

Хочется убежать: от Каркарова всегда хочется убежать, и природа этого страха необъяснима. Он — бывший Пожиратель Смерти, все знают, но это никого не волнует, никого не смущает. Его оправдали, и этого всем достаточно, а свою лояльность по отношению к Магическому Парламенту Болгарии он уже доказал. Дурмштранг процветает под его руководством, и для большинства учеников искренность каркаровского раскаяния не имеет никакого значения, но вот Виктор…

У него мурашки по коже каждый раз, когда он видит Каркарова. А у Каркарова, в свою очередь, к нему какой-то особенный интерес. И природу этого интереса Виктор не понимает.

— Ты же бросишь своё имя в Кубок?

— Конечно, — он отвечает уверенно и твёрдо, хотя в голове и бьётся настойчивой рыбкой мысль о том, что надо бы написать на клочке пергамента не своё имя.

Но это будет трусостью, правда?

— Тогда иди. Самое время, Виктор, самое время.

* * *

Второй раз он встречает «молодую Снежану Крам» за следующим ужином. Всё время до этого Дурмштранг проводит на своём корабле — кто-то читает, кто-то разминается, кто-то просто беседует. На завтрак им подают недожаренную яичницу, и Виктор вяло ковыряет её вилкой, на обед он попросту никуда не выходит. Нет ни сил, ни желания выбираться из-под тёплого полосатого одеяла, но к вечеру это сделать всё же приходится.

Он шагает рядом с Каркаровым — сутулится, хмурится, прячет озябшие руки в карманы. Кажется, что если сжаться, нахохлиться, сгорбить спину, то можно стать незаметным, как будто лохматая шуба трансфигурировалась в мантию-невидимку. Или, если даже это не сработает, может, получиться другой, происходящий из далёкого детства, приём: если я вас не вижу — значит, и вы не видите меня…

Виктор не смотрит по сторонам.

Он шагает рядом с Каркаровым — раз, два, раз, два, и до дверей замка оказывается не так уж и далеко. Освещённый свечами Большой Зал почти полон, но для дурмштранговцев — как и следовало ожидать — пустуют места за слизеринским столом, и Виктор, не отрывая взгляда от пола, садится рядом с Малфоем.

— Привет, Виктор, — небрежно говорит тот самодовольным, уверенным тоном.

— Привет.

Кубок огня стоит на преподавательском столе. Кресло перед ним — кресло Дамблдора — пустует, и Виктору хочется оглядеться по сторонам, чтобы увидеть директора Хогвартса, но он этого не делает. Если и завтра завтрак с обедом будут такими паршивыми, надо хорошенько наесться сейчас.

Последние капли подливки он стирает с золотой тарелки корочкой хлеба — и почти сразу же во всём Зале наступает молчание. Дамблдор, появление которого Виктор благополучно проглядел, поднимается со своего места. Каркаров и огромная женщина — директор Шармбатона, кажется, — сидят в напряжённом ожидании, как будто услышали команду «на старт». Барти Крауч очевидно скучает, Людо Бэгмен заигрывает с аудиторией, подмигивая то одному, то другому.

Виктор наконец-то оглядывается. И почти сразу же встречается с ней глазами.

— Кубок огня вот-вот примет решение, — говорит Дамблдор. — Думаю, ему требуется еще минута. Когда имена чемпионов станут известны, попрошу их подойти к столу и проследовать в комнату, примыкающую к залу. — Он указывает на дверь позади профессорского стола. — Там они получат инструкции к первому туру состязаний.

Вытащив волшебную палочку, Дамблдор делает широкий взмах — и тут же гаснут почти все свечи в зале. В полутьме синее пламя кубка сияет ярче, намного ярче, холодные искры бьют своим свечением по глазам. Все щурятся, жмурятся, но всё равно смотрят на Кубок. А огонь в нём вдруг становится красным, он поднимается столпом до потолка, и из кубка выскакивает обгоревший клочок пергамента.

Дамблдор, протянув руку, ловит пергамент, на краях которого ещё пляшут вновь синеватые язычки пламени, и громко зачитывает:

— «Чемпион Дурмштранга — Виктор Крам».

Кто-нибудь сомневался вообще?

Зал содрогается от восторженных криков и грохота аплодисментов. Кажется, кто-то кричит «Так и должно быть», кто-то просто визжит, Малфой рядом наклоняется к нему, хочет пожать руку, и Виктор машинально протягивает ему свою, мимоходом отмечая, что ладонь у Малфоя странная: одновременно и вялая, как снулая рыба, и сильная, как…

Додумывать аналогию времени нет, нужно подниматься, идти через весь зал под перекрёстком нескольких сотен взглядов. Конечно, к всеобщему вниманию ему не привыкать — иначе невозможно, если ты квиддичная звезда мирового масштаба, но между двумя этими утверждениями невозможно поставить знак равенства.

Если ты знаменит, это ещё не значит, что это тебе нравится.

Ссутулившись, Виктор идёт в комнату, о которой говорил Дамблдор. За его спиной беснуются ученики и ученицы трёх школ, но директор одной из них перекрикивает аплодисменты и визги:

— Браво, Виктор! Браво! — голос Каркарова впивается в мозг. — Я знал, в тебе есть дерзание!

Дерзание. Ха.

Видела бы его бабушка!

* * *

Свою палочку — саксаул и сухожилие дракона — он покупал у Грегоровича. Было страшно и очень волнительно, ведь даже если ты вырос в семье волшебников и с детства пугал соседей выбросами магии, новое и неизвестное тебя всё равно страшит.

Грегорович, седой и суровый, чем-то недовольный и оттого ещё больше пугающий, недолго думал, какую палочку предложить маленькому Виктору. Он принёс три коробки на выбор, но одну из них тут же, забраковав, оттолкнул в сторону. Две оставшиеся открыл и, тщательно осмотрев палочки, обе протянул Виктору. Виктор взял только одну — ту, с которой больше не расставался.

А сейчас она в руках другого мастера, пожилого волшебника с большими светло-серыми глазами, и Виктор нервничает. Но таков регламент Турнира, мистер Олливандер должен проверить палочки чемпионов, чтобы убедиться в их готовности к состязаниям.

За Шармбатон будет «воевать» Флёр Делакур, светловолосая красавица, от одного взгляда на которую у парней перехватывает дыхание. За Хогвартс сражаться предстоит Седрику Диггори, одному из лучших учеников школы, от одного имени которого зал взрывался аплодисментами практически так же, как от имени самого Виктора. И это неважно, что ни разу до сегодняшнего дня Виктор не слышал ни о той, ни о другом. Это неважно, потому что есть кое-кто, о ком он слышал, кое-кто, кого не должно быть среди участников этого Турнира.

— Хм-м. Ежели не ошибаюсь, творение Грегоровича? — скрипуче спрашивает Олливандер, и Виктор чувствует к нему необъяснимую резкую антипатию. — Прекрасный мастер, хотя стиль не совсем тот, какой… Ну, это ладно…

Олливандер подносит палочку к глазам, близко-близко, и принимается вертеть так и сяк, словно пытается найти в ней какой-то изъян.

— Толстовата, довольно жесткая, двадцать семь сантиметров… Авис!

Палочка выстреливает стайкой щебечущих птичек. Птички вылетают в окошко — поближе к солнцу, а Олливандер возвращает Виктору волшебную палочку:

— Отлично. Кто у нас еще остался?.. Поттер!

Гарри Поттер.

Он проходит мимо Виктора и протягивает свою палочку мастеру. Нервничает, переминается с ноги на ногу, и Виктору понятно его волнение… Ну, хотя бы потому, что Виктору понятно ещё и другое: Турнир Трёх Волшебников не будет представлять собой милое развлечение. Турнир Трёх Волшебников — вообще никакое не развлечение, это опасно, даже очень опасно, и лучше туда не соваться.

Казалось бы, Поттер был надёжно защищён от этой Тремудрой опасности своим возрастом, но в один миг эта защита рухнула, и вот он здесь, среди чемпионов. Забавно.

Палочку Поттера мистер Олливандер изучает дольше всех, но в итоге и её возвращает владельцу.

Когда двадцать минут спустя Виктор, по привычке ссутулившись, идёт к себе на корабль, навстречу ему снова попадается та самая девочка. Может, лучше было бы сказать «девушка», но в этом слове нет ни той невинности, ни той наивности, ни… Ничего нет.

Та самая девочка — вот это чистая правда.

Виктор смотрит на неё — и сам себя ненавидит за то, что взгляд у него наверняка долгий и тяжёлый, оставляющий на коже тёмные пятна синяков или что-нибудь вроде того. Как у Каркарова.

А на неё ни в коем случае нельзя так смотреть.

Она похожа на оленёнка, такая же тонконогая, лёгкая, с пушистыми волосами… Кажется, вот попробуешь ей что-то сказать — и язык прилипнет к нёбу, не решившись нарушить покой этой нежности и красоты.

Тем неожиданнее звучат в коридорной тишине его собственные слова.

Одно слово.

— Привет.

Она похожа на оленёнка, такая же тонконогая, лёгкая, с пушистыми волосами… Только глаза — другие, без страха. Одно любопытство.

— Привет. Я — Гермиона, — отвечает она и протягивает ему руку.

Виктор осторожно берёт маленькую ладошку и пожимает её. Понимает, что надо бы склониться и приложиться губами, как принято при знакомстве с дамой, но почему-то сил на это никаких не хватает.

— Меня зовут Виктор Крам, — отвечает, выпрямляясь. Как будто она не знала до этого, правда?

Наверное, нужно сказать что-то ещё, но в голове бьётся только одна мысль: вот теперь он владеет её именем — что ему с этим делать?

— Мне, наверное, пора… Я иду в библиотеку.

— Я провожу.

Что ему с этим делать?

* * *

Тему первого тура никто не объявляет официально, но, кажется, она принадлежит к категории тех секретов, о которых осведомлены решительно все.

Виктору на блюдечке приносит её Каркаров, подслушавший в каких-то преподавательских разговорах. С чемпионами из Хогвартса, наверное, ей делится громадный лесничий, с полувейлой Флёр Делакур — её директриса, которая последнее время слишком много гуляет с этим самым лесничим.

А Виктор в последнее время начинает часто появляться в библиотеке. Правда, к Гермионе подойти не решается… Можно подумать, что произнесённое ею вслух имя становится не игрушкой и властью в его руках, а нерушимой стеной, разделяющей их.

Иногда он ловит на себе её взгляд — задумчивый и почему-то чуть-чуть возмущённый, но стоит ему поднять голову, Гермиона отводит глаза, и Виктор решает как можно больше времени проводить, уткнувшись в неинтересные книги, только бы она почаще смотрела.

Из-за стеллажей за ним подглядывают хихикающие девчонки, и это по-настоящему раздражает, но с таким побочным эффектом собственной популярности Виктор смирился уже очень давно. Он понимает, что красивым его назвать невозможно, и никто не взглянул бы на него, если бы он, грубо говоря, не владел своим фирменным финтом Вронского.

Но он им владеет. Он — квиддичная звезда. Он — чемпион Дурмштранга, участник Турнира Трёх Волшебников. Он… до сих пор видит во снах свою бабушку.

Её убил Гриндевальд, и с тех пор у Крамов аллергия на тёмную магию. До семнадцати лет ему не рассказывали о том, как именно погибла Снежана Крам, правда открылась недавно, и от этого лучше не стало. Виктора бросает в дрожь каждый раз, когда он проходит мимо входа в Дурмштранг — там, над притолокой вырезан знак Гриндевальда, треугольник с вертикальной линией и кругом посередине.

В Хогвартсе — и это неудивительно — таких знаков нет, и возможно именно поэтому здесь даже дышится легче.

Ну, только не тогда, когда Гермиона приходит в библиотеку рука об руку с Гарри Поттером.

Виктор ищет в книгах что-то, что могло бы помочь ему совладать с драконом, хотя не очень-то верит в способность книг подсказать ему способ решения этой проблемы. А Гермиона вроде как только в это и верит — во другом случае она не сидела бы так подолгу над пыльными фолиантами… И вот теперь она над ними сидит не одна.

Изо всех сил Виктор старается на них не глядеть — и у него почти получается, зато стайка надоедливых девчонок будет только рада его вниманию. Виктор смотрит на них в упор, но проходит несколько минут, прежде чем он замечает, что у одной из них на поясе повязан болгарский флаг.

Зато то, что она злится, он чувствует практически кожей. Электрическое покалывание собирается на висках и кончиках пальцев, и Виктор бессильно сжимает руки в кулаки, когда Гермиона и Гарри Поттер выходят из библиотеки.

* * *

Виктору всегда казалось, что нет ничего страшнее смерти под пыточным заклинанием, но, как выясняется, разноцветный шатёр, предназначенный для того, чтобы чемпионы собрались с духом перед первым своим испытанием, тоже может вызывать страх.

Этот огромный тент находится перед опушкой леса, он загораживает драконов от всеобщего обозрения, и всем приходится делать вид, что они как бы не в курсе. У Флёр Делакур получается хуже всех — она сидит на низком деревянном стуле, бледная, на лбу блестящим бисером выступают капельки пота. Куда только подевался обычный самоуверенный вид! Седрик Диггори ходит из угла в угол, Гарри Поттер стоит столбом, как деревянный, а Виктор хмурится… из головы не идёт Гермиона.

— Итак, все в сборе. И я сейчас сообщу вам, что делать! — бодро говорит Людо Бэгмен. Виктор замечает его только сейчас. Облачённый в полосатую чёрно-жёлтую мантию, нарочито бодрый и радостный Бэгмен выглядит в этой палатке чужим. — Когда зрители соберутся, я открою вот эту сумку. — Он поднимает небольшой мешочек из красного шелка и трясёт им. — В ней копии тех, с кем вам предстоит сразиться. Все они разные. Каждый по очереди опустит руку и достанет, кого ему послала судьба. Ваша задача — завладеть золотым яйцом.

Конечно. Что может быть проще, чем украсть у дракона то, что для него дороже всего?

А Бэгмен развязывает свой шёлковый мешочек и протягивает его Флёр Делакур. Она становится ещё бледнее, хотя бледнеть уже казалось бы некуда.

— Леди, прошу вас, — торопит её Бэгмен.

Она опускает руку внутрь мешочка и вынимает оттуда крошечного дракона. Он зелёный, а на шее у него болтается бирка с номером два. На её лице нет удивления, только обречённость, что только убеждает Виктора: она тоже знала.

Его черёд — следующий. Не без опаски он засовывает руку в мешок, усилием воли заставляя себя не спешить. Правда, ощупывать маленьких драконов было плохой идеей — кто-то из них, дохнув огнём, опаляет ему пальцы, и Виктор решает взять дракона с противоположной стороны.

На его руке — китайский огненный шар с номером три.

Диггори вытаскивает шведского тупорылого, Поттер — венгерскую хвосторогу. Краем сознания Виктор отмечает, надо бы порадоваться тому факту, что самый злобный дракон достался тому, кто тут и там появляется с ней, но радости нет.

Виктор скорее сочувствует.

Ну, до тех пор, пока не оказывается на арене, потому что там ему приходиться забыть обо всём. Выбросить все мысли из головы — привычная процедура, стандартная. Он делает это перед каждым матчем, и у него хорошо получается, иначе он не достиг бы таких высот в спорте.

Кстати, о спорте. Он мог бы вызвать метлу и взлететь — с его-то сноровкой дракону за ним не угнаться! Но Виктор уверен: победить противника на его поле намного престижнее. И интереснее. И её, надо думать, такое впечатлит больше.

Виктор вспоминает гору прочитанных книг, не сводя глаз с алого монстра. Дракон с курносой мордой и золотистым гребнем острых шипов по хребту, он выпускает языки пламени, когда злится. А разозлить эту махину — раз плюнуть, четырёхтонное чудовище выходит из себя по поводу и без повода, вот даже сейчас, стоило дракону увидеть человека — и гладкие бока заходили ходуном, а тонкие губы приподнялись, обнажая клыки. Виктор читал, что китайский огненный шар — один из самых агрессивных драконов и из еды предпочитает свиней и людей.

Свиней и людей. Очень мило.

А ещё его самое слабое место — глаза, огромные, круглые, невероятно выпученные глаза, а значит, бить нужно именно по слабому месту.

Озарение приходит внезапно.

— Коньюнктивитус! — кричит Виктор, направляя палочку прямо в огромный сверкающий глаз.

Взревев от боли, дракон вскидывает голову. Ему больше нет дела до крохотного человечка. Человечек — далеко, маленький и наверняка безобидный, а собственная боль — вот она, огромная, всепоглощающая. Дракон не связывает боль с человечком — и это хорошо, иначе Виктору было б не сдобровать. А так… Пригнувшись, он бежит к пирамидообразной кладке, где среди множества серых яиц сверкает одно золотое. Но хоть обезумевшее от боли чудовище не собирается на него нападать, проблем оно всё равно доставляет немало — страшно ревёт, рваными шагами мечется по загону, топчется на одном месте, один раз даже пытается завалиться на спину…

В итоге случается неизбежное: дракон наступает на кладку, и около десятка яиц превращаются в прозрачно-жёлтые лужицы слизи с осколками скорлупы.

Виктор успевает выхватить золотое яйцо прямо из-под чешуйчатой пятки. С трудом увернувшись, он бросается прочь от дракона — поближе к трибунам, и только там поднимает добычу над головой.

На него устремлены сотни взглядов, но по-настоящему Виктор чувствует только два: восторженный и настороженно-изучающий. Первый принадлежит Гермионе, второй — Каркарову. Первый — радует, второй скорее пугает. Что Каркарову нужно, Виктор не знает.

Вместе с Гарри Поттером он занимает первое место, и Каркаров после объявления результатов по-отечески хлопает его по плечу:

— Молодец, Виктор! — И ладонь у него такая же тяжёлая, как лапа дракона, передавившая кладку к чёртовой матери.

И либо Виктору снова кажется, либо в глубине глаз Каркарова мечется страх.

* * *

— Не может быть! — Она закрывает книгу так резко, что вверх взвивается облачко пыли.

Виктор старается на неё не смотреть, но всё равно видит каждое движение, ловит каждый жест, каждый поворот головы. Он не ходит за ней по пятам, но в сказанном тогда «Я провожу», похоже, воплотилось всё его будущее: он провожает и провожает Гермиону до библиотеки. Она, правда, ни о чём не догадывается — думает, что он готовится к очередному заданию или просто по жизни отличается тягой к знаниям… Отличным вариантом было бы «пытается в библиотеке скрыться от назойливых поклонниц», но назойливые поклонницы на то и назойливые — скрыться от них невозможно.

Забавно, но его ничто не притягивает сильней, чем она, а то, к чему он готовится, на самом деле гораздо сложнее, чем какой-то там второй тур.

Задание, спрятанное в яйце, давно расшифровано, а на носу маячит Святочный Бал.

И надо решаться.

Виктор откладывает книги в сторону и решительно поднимается из-за стола. Он идёт к ней, чеканя шаг, но вовсе не потому, что пытается произвести на неё впечатление своей выправкой… Просто потому, что ноги у него деревенеют от одной мысли о такой дерзости.

Пригласить Гермиону на бал.

Можно подумать, она согласится. Можно подумать, она ещё не получила ни одного приглашения… Она похожа на оленёнка, такая же тонконогая, лёгкая, с пушистыми волосами. Надо думать, среди её поклонников полным полно ребят поинтереснее. Потому что она — Виктор знает наверняка — нисколько не интересуется его славой и популярностью, для неё главное то, что внутри.

Но что он может ей предложить? Если отбросить тень славы и привычный ореол победителя, что останется?

В самых страшных снах Виктору кажется, что ничего.

— Гермиона, — говорит он тихо-тихо, спиной чувствуя возмущённые взгляды девчонок. Они больше не прячутся за стеллажами, садятся вокруг него, чтобы привлечь как можно больше внимания.

— Что? — Она раздражённо поднимает голову и замирает. — Виктор?

Сердце радостно подпрыгивает в груди: она запомнила его имя.

— Можно? — сам не зная зачем, он кивает на лавку.

— Д-да, конечно, — Гермиона поспешно отодвигается.

Лучше, конечно, приглашать девушку стоя — так положено по этикету, но Виктору вдруг кажется неправильным, ему хочется, чтобы их глаза были на одном уровне, ему хочется…

— Ты пойдёшь со мной на бал? — на одном дыхании произносит он быстро-быстро.

И страх отступает. Нужно было всего лишь ударить его первым, иначе этот страх так и сидел бы внутри, постоянно ударяя его.

Когда Виктору страшно — он сам бросается на то, что его напугало.

Гермиона молчит. Он хмурится и подаётся вперёд, ожидая ответа. Только что горделиво расправленные плечи снова ссутуливаются, с тела спадает одеревенелость, и упоение победы над собственным страхом тоже куда-то уходит.

Хочется вернуться на корабль и не выходить из каюты до начала второго тура — и пропади оно всё пропадом вместе с этим дурацким Святочным балом.

…Щеку внезапно обжигает горячим. И это не пощёчина, ясное дело, хотя пощёчина Виктора бы не удивила.

— Пойду, — почти неслышно отвечает она, опуская глаза, и жаркой волной её щёки заливает румянец.

Виктор кивает. И ему большого труда стоит сейчас усидеть на лавке, потому что всё внутри пускается в радостный танец. Она согласилась!

* * *

Они стоят у озера, и Виктору до сих пор трудно в это поверить. Если честно, ему страшно к ней прикасаться — вдруг она растает бестелесным призраком в воздухе? А разговаривать долгие разговоры, да ещё на чужом языке он не особо обучен, но… ради неё можно потерпеть и не такое.

— Серьёзно? — Гермиона удивлённо приподнимает одну бровь.

Виктор кивает.

— Я похожа на твою бабушку?

— Как две капли воды, — неожиданно для себя он улыбается. — Я пришлю тебе колдографию, если хочешь, — говорит и тут же мрачнеет, потому что прислать колдографию — это значит, быть далеко от Гермионы. И это почти так же неизбежно, как… неизбежно и всё тут.

— Как её звали? — Она сама берёт её за руку.

— Снежана. — Виктор стискивает её пальцы, но она и не думает исчезать. — Её убил Гриндевальд.

— Гриндевальд, — задумчиво повторяет Гермиона. — Я читала о нём… Дамблдор победил его на дуэли в тысяча девятьсот сорок пятом году, и тогда тот сам себя заточил в башню, чтобы ответить за свои преступления.

— Бабушку это мне не вернёт.

Гермиона всматривается в его лицо с удивлением.

— Но ведь если она погибла до сорок пятого, значит, ты её никогда и не видел… — почувствовав его волнение, она понижает голос. — Я имею в виду, почему тогда тебе так сильно её не хватает?

Виктор закусывает губу. Делиться с кем-то, доверять кому-то — это всегда очень страшно. Но он — как всегда — бросается в этот страх с головой.

— Она мне снится.

Похоже, ему давно следовало об этом кому-нибудь рассказать: слова льются поначалу с трудом, а потом легко и свободно, как вода по весне — сначала ей едва-едва удаётся пробиться сквозь толщу льда, потом она струйками пробивается сквозь узкие трещины, а потом несётся мощным потоком…

Он рассказывает о том, как бабушка приснилась ему впервые — в пять лет. Это был почти что кошмар, во всяком случае её посиневшие руки и застывшее лицо до сих пор кажутся ему самым страшным, что он видел в своей жизни. Такой она была, когда её нашли мракоборцы. Правда, уже под утро этот образ сменился другим — седые волосы, собранные в пучок, но всё равно выбивающиеся на шею, добрые глаза за большими стёклами очков, лучистая сетка морщинок на добром лице. Такой она была бы, если бы судьба позволила ей дожить до рождения внука.

Он рассказывает о том, как бабушка начала сниться ему перед каждым важным событием в жизни. С детской непосредственностью маленькая Снежана Крам помогала ему принимать решения, с юношеским максимализмом молодая Снежана Крам защищала выбранный ими путь, со взрослой обстоятельностью степенная Снежана Крам рисовала ему преимущества и перспективы…

Он рассказывает о том, как с её появлением страх всегда отступает. Он рассказывает о том, как…

— Ох! — вскрикивает Гермиона, и Виктор поднимает руку, чтобы убрать жука, невесть откуда взявшегося здесь и запутавшегося у неё в волосах.

Момент откровений не кажется внезапно испорченным, нет, просто Виктора внезапно одолевают совсем другие мысли, совсем неожиданные сомнения. Что, если всё это снова ему только снится? Что, если она передумала?

— Ты пойдёшь со мной на бал? — спрашивает он горячо, не спеша убирать руку от её пушистых волос.

— Да, конечно, — смеётся в ответ Гермиона. — Я же уже сказала…

Не глядя, Виктор выбрасывает жука — тот, жужжа, улетает.

— Точно? — спрашивает он ещё раз, заглядывая Гермионе в глаза.

— Точно.

Притихшая и отчего-то смущённая она смотрит на его губы, и что-то внутри Виктора знает, что это значит. Он наклоняется и целует её.

Всё правильно — и прекрасно.

* * *

Когда в день бала Виктор встречает Гермиону в условленном месте, на целую минуту он забывает о том, что такое дышать.

— Привет, — говорит она ему, смущённо поправляя причёску.

Её пушистые волосы гладко расчёсаны и скручены на затылке в тугой блестящий узел. Небесно-голубая мантия спадает с плеч красивыми складками, а улыбка… улыбке может позавидовать даже вейла. Это совсем не похоже на Виктора, но, глядя на неё, ему хочется писать стихи.

Он не умеет.

— Привет, — отвечает Виктор и осторожно берёт её за руку.

Пальчики Гермионы, такие тонкие, хрупкие, прохладные, нежные, переплетаются с его пальцами, и хотя её прикосновения почти невесомы, именно из-за них мир вокруг расцветает яркими красками.

Вместе с остальными чемпионскими парами они входят в зал — и, наверное, взгляды учеников всех школ устремлены на них, ещё бы, болгарский ловец и первая красавица Хогвартса (и Виктор удивился бы, если бы ему сказали, что она никогда не была таковой), но впервые в жизни Виктор не замечает даже липкого взгляда Каркарова.

Они танцуют один вальс за другим, а потом принимаются за еду — не отрываясь друг от друга. Он не замечает, что и как ест, да и она тоже.

Рядом с ней Хогвартс кажется Виктору таким родным, что возвращаться в привычный Дурмштранг представляется просто невыносимым.

— У нас тоже есть дворец, — говорит он, воскрешая в памяти достоинства их школьного замка, чтобы было не так мерзко думать о том, что туда придётся вернуться, — не такой большой и комфортабельный, как ваш, всего четыре этажа. И очаги мы топим только для колдовства. Но территория наша больше и красивей, правда, зимой день совсем короткий, а ночь длинная, мало времени любоваться. Зато летом мы долго летаем над озерам и горами…

Ему самому всё это кажется нелепым — и настолько смешным, что становится горько.

Каркаров тоже смеётся.

— Эй, Виктор, — выкрикивает он, и в его холодных глазах снова пляшет отражение страха, — смотри не скажи чего-нибудь лишнего, как бы твоя очаровательная собеседница не нашла к нам дорогу.

Виктор думает, что это было бы даже неплохо. Гермиона пожимает плечами и улыбается, отправляя в рот кусочек бифштекса, политого апельсиновым джемом. Несовместимость двух этих продуктов он замечает в последний момент, а она, похоже, и вовсе не замечает.

Сидящий неподалёку Дамблдор улыбается, и в его глазах прыгают искорки смеха.

— У тебя, Игорь, все тайны да тайны. Можно подумать, ты не любишь гостей.

— Мы все, Дамблдор, печемся о своих владениях. — Каркаров, оскалившись, демонстрирует желтые зубы. — И ревностно оберегаем вверенные нам очаги знаний. Мы по праву гордимся, что никто, кроме нас, не знает все их секреты, и мы бдительно храним их. Разве не так?

— А я, Игорь, не стал бы утверждать, что знаю все секреты Хогвартса, — добродушно отвечает ему Дамблдор. — Не далее как сегодня утром отправился я в туалет, свернул не туда, и очутился в прелестной, совершенно незнакомой комнате с превосходной коллекцией ночных горшков. Позже я вернулся получше осмотреть ее, а комнатка-то исчезла. Я, конечно, все равно ее отыщу. Возможно, она доступна только в полшестого утра, а может, когда месяц в фазе одна четверть или когда слишком полный мочевой пузырь.

Каркаров только качает головой, не зная, что и ответить, а Виктор думает, что главный секрет Хогвартса стоит сейчас рядом с ним и загадочно улыбается перемазанными в джеме губами.

После ужина Дамблдор поднимается и, взмахнув волшебной палочкой, заставляет столы разъехаться по сторонам. По его довольному лицу Виктор делает нехитрый вывод о том, что ожидают сейчас их вовсе не вальсы. И действительно, ещё один взмах — и вдоль правой стены вырастает сцена — с барабанами, гитарами и ещё какими-то инструментами, названия которым Виктор не знает.

— Это же «Ведуньи»! — раздаются восторженные крики, как только на сцену выходят люди с растрёпанными волосами и в нарочито разорванных мантиях.

— Пойдём! — Гермиона хватает его за руку и с прытью, которой он в ней даже не подозревал, устремляется в самую гущу толпы.

Виктор не сопротивляется — ему тоже этого хочется. Они танцуют, подпрыгивая и поднимая руки — кажется, Гермиона даже подпевает играющим песням, а вот Виктор не знает слов. Но это и неважно, потому что слова сейчас вовсе не главное, и весь мир концентрируется на пьянящей, дикой, какой-то совершенно невообразимо чарующей музыке, каждый звук которой молоточками бьёт по вискам. И это может быть неприятно, нет, наверное, это должно быть неприятно, но почему-то ничего неприятного в этом нет — только полёт, только свобода…

Гермиона смеётся, Виктор громко кричит ей что-то на родном языке, но сам даже не понимает, что именно он кричит. На них никто не смотрит, никто не шепчется о них по углам — все вокруг точно так же размаивают руками и кружатся в такт музыке, она сейчас одна на всех — невероятная, быстрая, сумасшедшая…

И всё замечательно.

Ну, до тех пор, пока очередная песня не заканчивается и Виктор не отправляется за лимонадом. Потому что когда он возвращается, найти Гермиону ему не удаётся — а её друзья не желают помогать ему в этих поисках…

* * *

— Рон сказал, ты наш соперник. Ты из другой школы, и я — предательница, если общаюсь с тобой.

Руки Виктора сами по себе сжимаются в кулаки. Он отчаянно дёргает подбородком.

— Рон сказал… — задумчиво повторяет он, и ему невероятных усилий стоит сейчас говорить спокойно и тихо, потому что что-то внутри дрожит, натянувшись звенящей невидимой нитью. — И что ты ему ответила?

Гермиона опускает, спрятав лицо за каскадом тёмных волос, и у Виктора сердце, совершив невероятный кульбит, принимается истерически трепетать где-то в горле. Он осторожно протягивает руку и прикасается пальцами к её щеке, убирая выбившиеся из причёски пушистые пряди.

— Я не соперник, — медленно произносит он, — я не враг тебе, Гермиона.

— Думаешь, я не знаю? — она вскидывает лицо, и Виктору больно смотреть на влажные дорожки, оставшиеся от слёз. Она плакала, но только до тех пор, пока он не нашёл её на одной из бесконечных лестниц Хогвартса.

Казалось, в этот раз школа сама хотела, чтобы он пришёл к Гермионе, и потому переставляла свои волшебные ступеньки и коридоры так, чтобы он не сумел заблудиться.

Виктору вдруг приходит в голову, что даже если бы он заблудился, Гермиона стала бы неплохой путеводной звездой. Самой лучшей путеводной звездой, если честно.

Правда, о том, чтобы покинуть Дурмштранг и перевестись в Хогвартс Виктор даже не думает — это попросту невозможно, Каркаров никуда его не отпустит. Зато приехать в Британию, закончив своё обучение, кажется ему реальней реального. Главное только, чтобы здесь его кто-нибудь ждал.

Бабушка Снежана ждала своего мужа двенадцать лет — ровно столько времени он потратил на то, чтобы добраться от Новой Зеландии, где он изучал драконов, до Болгарии, на территории которой бушевала война с Гриндевальдом. Нет, Бранимир Крам не шёл пешком, забыв о таких замечательных способах путешествия как аппарация и порт-ключи. Он шёл пешком, аппарировал и пользовался порталами, помня о жестоком волшебнике и его сумасшедших сторонниках, постоянно ожидая опасности — и всё-таки проглядев её буквально на пороге своего дома.

Псы Гриндевальда схватили его и держали в плену. Виктор подозревал, что пару дней спустя они о Бранимире просто забыли. На долгие годы.

Бабушка Снежана ждала своего мужа двенадцать лет — но так и не дождалась.

Виктору хочется, чтобы Гермиона ждала его, но только не так. Пожалуйста, пусть у этой сказки будет счастливый конец?

* * *

Гермиона его ждёт. Он и сам, если честно, ожидал чего-то подобного, и теперь остаётся только отсчитывать секунды до момента, когда кто-то из жюри просигнализирует о начале испытания.

Вода Чёрного озера, спрятанное в глубине сокровище… Виктор усмехается и тут же вновь хмурится. Те, кому пришла в голову эта идея, и не подозревают, насколько сокровищем является для него Гермиона — он сделает всё, чтобы отыскать её. На илистом дне или в тёмной воде, в подземном гроте или в зарослях водорослей, в русалочьем дворце или в крохотном дальнем заливе…

По свистку он прыгает в воду, одними губами шепча заклинания, и уже через пару секунд понимает: что-то пошло совершенно не так.

Падать в воду, ледяную и тёмную. Дышать водой, опаляя горло и лёгкие. Он должен был превратиться в акулу, но всё ещё ощущает свои ноги своими ногами, значит, акула из него уже не получится. Правда, воздух без труда проходит сквозь жабры, то есть, по крайней мере, сверху всё получилось как надо, пусть и непривычно ощущать своё дыхание так — мурашками по всем кровеносным сосудам, тонкими паутинками по мозгу и сердцу…

Нельзя отвлекаться, и Виктор плывёт, отчаянно работая ногами, раз уж акульего хвоста ему не досталось. Он поворачивается, оглядывается по сторонам, старается уйти глубже и глубже, потому что чутьё подсказывает ему: она — там. В воде невозможно почувствовать запах, но его присутствие влечёт его, так на суше волки идут по манящему следу.

Впрочем, даже будь он на суше, он не сумел бы идти за ней по тонкому запаху — не то обоняние… Но запах — это ещё не конец света и даже не центр вселенной. Запах — это всего лишь запах, есть кое-что гораздо более важное.

Чем Гермиона дальше от Виктора, тем ему холоднее.

И когда вода вокруг начинает казаться теплее, он понимает, что выбрал правильное направление. Остальное — дело нескольких долгих секунд: он устремляется вперёд под испуганные вопли русалок и набрасывается на верёвку, которой его Гермиона привязана к столбу.

Виктор не замечает, что она тут не одна — остальные три столба не имеют никакого значения.

Виктор не замечает, что и он тут не один — до тех пор, когда Гарри Поттер, понимая тщетность попыток перекусить тонкую верёвку рядами острых зубов в неуклюжей огромной пасти, не хлопает его по плечу. Виктор резко оборачивается, готовый — если нужно — оборонятся, но, увидев Поттера, позволяет себе расслабиться. Поттер не представляет угрозы… Напротив, Поттер протягивает ему зазубренный камень.

Надо думать, таким же камнем Гарри собирается перепилить верёвку, связывающую ту или того, кто спрятан на этом дне для него, но Виктор даже не думает о том, кто бы это мог быть. Всё его внимание занимает Гермиона…

Несколькими движениями он побеждает верёвку и, на всякий случай сунув Поттеру его камень обратно, обхватывает Гермиону за талию. Толчок и несколько резких движений ногами — и вот уже они вдвоём несутся навстречу свету, играющему на поверхности воды.

Русалки вокруг истошно вопят, но не решаются подступиться, ведь знают, что Виктор ничего не похищает у них, только забирает своё — то, что ему по праву принадлежит.

Конечно, если бы у него сейчас не акулья голова была на плечах, а своя собственная, он прошептал бы горько, что нет на самом деле у него никаких прав. Так что, может, оно и к лучшему, что вместо рта у Виктора сейчас — пасть, неспособная к человеческой речи.

Только от мыслей никуда не денешься всё равно, и эти мысли атакуют тем сильнее, чем отчётливей он понимает, что здесь, на берегу Гермиона беспокоится о своих товарищах куда больше, чем о нём.

Кутаясь в полотенце, она всматривается в воды Чёрного Озера, надеясь первой увидеть вынырнувшую на поверхность голову Гарри Поттера, чьим сокровищем — как теперь становится ясно — служит в этой игре лучший друг. В конце концов ей это удаётся, и тогда Гермиона бросается к краю парапета, желая первой подать руку и не понимая, что мало чем может помочь в вытягивании двух тяжёлых парней на сушу.

Двух парней и одну девчонку — потому что Поттер волочёт за собой и чужое сокровище.

Теперь уже не только Гермиона Грейнджер, но и Флёр Делакур суетится вокруг чемпиона из Хогвартса, и Виктору остаётся только сжимать челюсти, сдерживая подступившие ревность и раздражение.

— Гермиона, у тебя водный жук на голове, — говорит он, пытаясь привлечь её внимание и, может даже, напомнить, что это он только что вызволил её со дна озера, но Гермиона просто смахивает жука с мокрых волос и поворачивается к Гарри Поттеру:

— Жаль, что ты не успел вовремя. Ты долго нас искал?

Ты. Нас. Виктор отворачивается, чувствуя себя так, как будто попал в чёрную пустоту. Нет ни земли, на которую можно опереться, ни неба, к которому можно поднять голову, чтобы убедиться, будто всё по-прежнему. Но ничего не по-прежнему, и его шатает, как пьяного, хотя он ни разу в жизни не пил… Это могло бы быть просто усталостью, но только Виктор совсем не устал.

— Дамы и господа, — раздаётся за его спиной усиленный Сонорусом голос Бэгмена, — предводительница русалок и тритонов поведала нам, что в точности произошло на дне озера, и вот наше решение: оценки чемпионам будут выставлены по пятидесятибальной шкале. Итак… Мисс Флер Делакур продемонстрировала замечательное владение заклинанием головного пузыря, но на нее напали гриндилоу, и она не сумела спасти своего пленника. Мы решили поставить ей двадцать пять очков.

На трибунах сдержанно аплодируют, а Флёр, качая головой, хрипло и сдавленно говорит:

— Я не достойна.

— Мистер Седрик Диггори также использовал заклинание головного пузыря и первым вернулся со своим пленником, но вернулся на минуту позже установленного времени. Мистеру Диггори мы ставим сорок семь очков.

Виктор поворачивается к Диггори как раз вовремя для того, чтобы увидеть, как смотрит на Седрика спасённая им черноволосая девушка.

В её взгляде горит обожание пополам с гордостью.

Гермиона смотрит на Поттера.

— Мистер Виктор Крам, — называет Бэгмен его фамилию, и Каркаров сейчас, наверное, напряжённо хватается пальцами за подлокотники, а вот Виктору уже наплевать, — продемонстрировал неполное превращение, что, впрочем, не помешало ему выполнить задание, и он вернулся вторым. Его оценка — сорок очков.

И что с того?

Каркаров хлопает громче всех, а у Виктора в груди как будто лопается пузырь, в котором долгие годы хранились боль и разочарование. Теперь они разливаются по всему телу, и он никак не может это остановить.

— Мистер Гарри Поттер с успехом воспользовался жаброслями, — продолжает Людо Бэгмен. — Он вернулся последним и потратил на задание гораздо больше условленного времени. Однако предводительница тритонов и русалок сообщила нам, что мистер Поттер первым нашел пленников и задержался на дне только потому, что желал вернуть на сушу не только своего собственного, а непременно всех пленников.

Виктор думает, что за такие порывы Поттера нужно распять. А потом четвертовать. А его лохматой головой играть потом в квиддич в качестве квоффла. Или лучше бладджера, потому что по бладджеру нужно бить битой. Нет, это он, разумеется, не всерьёз, но… Может и всерьёз.

— Почти все судьи, — Бэгмен выдерживает паузу, и Виктор хмыкает, может быть, единственный на этом стадионе понимая, кого тот имеет в виду, — посчитали, что такое поведение говорит о высоких моральных качествах и заслуживает высшей оценки. Однако… оценка мистера Поттера — сорок пять очков.

Гермиона смотрит на Поттера, раскрыв рот от удивления, а потом радостно смеётся и принимается хлопать вместе с остальными студентами. Виктор понимает, что лучше всего сейчас взять и уйти, но что-то не даёт ему этого сделать. Он пытается прихватить Гермиону за полотенце, вновь начать разговор, но у него не получается этого сделать.

— Третье и последнее испытание состоится на закате двадцать четвертого июня, — продолжил Бэгмен. — За месяц до этого чемпионам Турнира объявят, что это будет за испытание. Благодарю вас всех, что поддержали наших чемпионов.

Впервые в жизни вообще и за последние несколько месяцев в частности Виктору кажется, что умереть во время третьего тура — это почти победа. По-детски, конечно, он и сам это понимает, но ничего другого не хочется.

Сбросив с плеч насквозь промокшее полотенце, он разворачивается и, привычно сутулясь, направляется прочь с деревянных подмостков. Старается не шататься — и это почти получается, но вездесущий Каркаров — и что ему только нужно? — всё равно оказывается рядом. Придерживая Виктора под локоть, он отводит его на корабль и в течение нескольких дней Виктор опять не покидает каюту.

Снежана Крам снится ему несколько раз и говорит всегда одно и то же. Точнее, не говорит — спрашивает:

— Может быть, профессор Каркаров просто боится?

О Гермионе — ни слова.

* * *

О Гермионе не нужно ничего говорить, потому что за себя она способна высказаться сама. После одного из ужинов она ловит Виктора — как Каркаров — под локоть и, понизив голос, требовательно спрашивает:

— Что происходит?

Гермиона — сильная, но это даже на неё не похоже. Виктор уверен, она бы не стала выяснять отношения. Впрочем, она их не выясняет.

— Ты плохо себя чувствуешь? — продолжает она сыпать расспросами.

Ну, конечно. А разве у него могут быть другие причины прятаться от девочки с глазами наивного оленёнка?

Виктор качает головой.

Могут. Ещё как.

— Всё в порядке, — хмуро говорит он и пытается отойти, ссутулившись сильней, чем обычно.

— Виктор? — Гермиона шагает за ним.

— Что? — Получается бесцветно, но резко.

— Что происходит? — повторяет она, вкладывая в свои слова, похоже, уже другое значение.

— Ничего.

Он аккуратно высвобождает локоть из её тонких пальцев и спешит удалиться. Спешит — потому что чёрная пустота вокруг него всё сгущается, и скоро в ней станет невозможно дышать, а Виктору очень не хочется, чтобы Гермиона видела, как ему плохо.

Хуже и быть не может — хуже было разве что когда он увидел в этом британском «Пророке» мерзкие статьи про… про неё и себя, про неё и Гарри Поттера. В тот раз дышать было не невозможно, а попросту нечем, как выброшенная на берег рыба он хватал воздух ртом — и никак не мог захватить хоть немножко.

Не стоило об этом вспоминать. Девушки такие вещи чувствуют на раз-два, даже такие необычные девушки, как Гермиона.

— Ты это из-за статей? — кричит она, даже не думая о том, что кто-то может услышать.

Виктор ускоряет шаг.

* * *

— Ну, что скажете? — спрашивает чрезвычайно довольный собой Людо Бэгмен — Здорово растет? Глядишь, через месяц футов в тридцать вымахает. Молодец Хагрид, это он посадил. Ничего, ничего, Турнир кончится, и получите вы свою площадку для квиддича назад, не волнуйтесь. Ну что, поняли, что это такое?

Все молчат.

— Лабиринт, — говорит Виктор. Это же очевидно.

Они — четверо чемпионов и Бэгмен — стоят посреди огромного лабиринта, стенками которого стала живая изгородь, посаженная каким-то Молодцом Хагридом. Хагрид — это, кажется, тот самый лесничий Хогвартса, но разве это важно?

А лабиринт, судя по всему, раньше был площадкой для квиддича. Квиддич… Виктор переминается с ноги на ногу, далеко не в первые за последнее время ощущая, как он соскучился по полётам. Но, если тренировки с долгими пробежками вокруг озера он вполне может себе позволить, не привлекая лишнего внимания, то стоит только взлететь…

— Точно, лабиринт! Так что третье задание простое. Кубок Трех Волшебников поставят в центре, кто первый до него дотронется, тот и выиграл.

— Надо просто проходить лабиринт? — удивляется Флер, поправляя безупречно заплетённую косу.

— Тут будут препятствия, — потирает руки Бэгмен, раскачиваясь на пятках. — Хагрид приготовит всяких волшебных существ… и заклятия тоже будут, надо будет и их обойти… ну и все такое прочее… Первыми в лабиринт войдут те, у кого больше очков. — Бэгмен улыбается Диггори и Поттеру, и Виктор снова чувствует прилив ревности, только с количеством очков она, ясное дело, не связана. — Потом мистер Крам. Потом мисс Делакур. У каждого из вас будет возможность победить, все зависит оттого, как вы справитесь с препятствиями. Что, здорово?

Ага. До безумия.

Энтузиазма среди участников не наблюдается, но Виктор не знает, каковы причины у остальных. Каркаров по-прежнему промывает ему мозги необходимостью победить, но после двух предыдущих испытаний, когда он смотрел ужасам прямо в лицо, страха у Виктора существенно поубавилось. А вместе со страхом поубавилось и желания куда-то бежать и с кем-то сражаться.

Та, ради которой стоит сворачивать горы, тоже больше не рядом, она в его горах совсем не нуждается.

Впрочем, убедить себя в этом достаточно трудно, и, движимый внезапным порывом, Виктор решительно кладёт руку Поттеру на плечо.

— Мы можем поговорить?

— Ну… да, — удивленно отвечает ему тот, глядя на него сквозь стёкла круглых очков.

— Давай пройдемся.

— Давай.

Бэгмену это не нравится.

— Гарри, тебя подождать? — спрашивает он, встревоженный, как курица-наседка, у которой из-под носа уводят яйцо.

— Нет, мистер Бэгмен, спасибо, — сдержанно отвечает Гарри. — Я скоро вернусь.

Виктор и Поттер выходят за пределы стадиона. Они идут к Запретному Лесу, и Виктор сам не может объяснить, почему именно туда. Это просто наитие, просто «куда глаза глядят».

— Зачем мы туда идем? — спрашивает Гарри, когда они проходят хижину Хагрида и ярко освещенную карету Шармбатона.

— Не хочу, чтобы нас слушали, — отвечает Виктор, и это объяснение кажется ему самому достаточно полным. Недалеко от загона с лошадьми Шармбатона им попадается тихое укромное местечко, и Виктор решает остановиться. Тень деревьев и тишина…

Он оборачивается к Поттеру и осторожно спрашивает, нахмурившись:

— Мне надо знать, что у вас с Гермионой.

Поттер, очевидно, ожидал чего-то другого. Он резко выдыхает, разводит руками и в недоумении смотрит на Виктора.

— Ничего, — говорит он, но Виктор продолжает хмуро глядеть на него.

Наверное, он выглядит жалко — и поэтому Поттер принимается объяснять.

— Мы просто друзья. И ничего больше. Это все Рита Скитер выдумала про нас.

— Гермиона слишком часто о тебе говорит…

«Или, лучше сказать, говорила», — с бабушкиными интонациями шепчет ему внутренний голос, и горькие, обидные слова звучат печально и обречённо.

— Ну да, мы же с ней друзья.

Это убедительно — для того, кто очень хочет поверить. Виктор хочет.

— И вы никогда… между вами не было…

— Нет.

От этого «нет» Виктору становится настолько легко, что так и хочется взлететь в воздух — невесомым и крылатым, как снитч. Кстати, о снитчах и квиддиче… Виктор смотрит на Поттера.

— Ты очень хорошо летаешь. Я видел на первом испытании.

— Спасибо. — Гарри расплывается в улыбке, по всему видно, он польщён такой похвалой. — А я видел, как ты играл на Чемпионате мира. Этот финт Вронского…

Виктору становится неловко — как всегда, когда говорят о его достижениях, но дослушать он не успевает. Что-то с треском и шумом шевелится позади него, и мгновенно побледневший Поттер хватает его за руку, мгновенно оттаскивая в сторону.

Судя по всему, в этом Лесу и правда водится что-то странное — и собеседник Виктора знает это не понаслышке.

— Что такое? — спрашивает Виктор, потирая запястье.

Поттер только качает головой, но ничего не отвечает, продолжая напряжённо всматриваться в деревья. Он вынимает из кармана волшебную палочку, нацеливает её в темноту и… И из-за высокого толстого дуба, покачиваясь выходит человек.

Не просто человек. Один из устроителей Турнира.

Он выглядит так, как будто провёл в дороге несколько дней — и не аппарировал, не пользовался метлой или чем-то ещё. Будто бы он шёл пешком. Его брюки порваны и испачканы чем-то тёмным, похожим на кровь, лицо покрыто щетиной и множеством ссадин, давно немытые волосы сальными прядями свисают на запавшие, потухшие глаза.

Виктору на мгновение кажется, что перед ним Бранимир Крам, но наваждение быстро проходит.

— Это судья? — тихо спрашивает он у Поттера. — Тот, из вашего Министерства…

Крауч размахивает руками и бормочет себе что-то под нос, словно разговаривая с кем-то, кого не дано увидеть всем остальным.

Гарри кивает. По всему видно, что он напуган и озадачен, но он всё же идёт к мистеру Краучу, который, впрочем, не обращает на него никакого внимания.

— … а после этого, Уизли, — просит Крауч ближайшее дерево, — уведомьте Дамблдора письмом о количестве студентов из школы Дурмстранг, которые прибудут на Турнир. Каркаров сообщил, что их будет двенадцать…

— Мистер Крауч? — Поттер осторожно окликает его.

— … и отправьте сову к мадам Максим, возможно, она захочет привезти больше студентов, чем хотела, так как Каркаров решил взять двенадцать… Вот, Уизли. Вы выполните то, о чем я вас прошу? Выполните?.. Выпол… — покачнувшись, судья падает на колени.

— Мистер Крауч, что с вами? — громко спрашивает Поттер, оборачиваясь и глядя на Виктора.

Виктору не по себе.

— Что с ним?

— Не знаю, — пожимает плечами Гарри. — Приведи, пожалуйста, кого-нибудь…

— Дамблдора! — стонет Крауч, хватая Поттера за мантию и подтаскивая ближе к себе. — Мне надо… увидеть… Дамблдора…

— Хорошо, мистер Крауч. Я вам помогу подняться, и мы пойдем…

С сумасшедшими вроде бы так и нужно всегда разговаривать. Спокойно и во всём соглашаясь. Виктор не знает, хватило бы у него выдержки на такое?

— Я… совершил… ошибку… — шепчет безумный судья. Его глаза бегают туда-сюда, а из уголка рта стекает тонкая дорожка слюны. Каждое слово даётся ему с трудом, это видно. — Должен… сказать… Дамблдору…

Виктору одновременно страшно и мерзко. Не потому что его пугает или потому что ему неприятен Крауч, хотя Крауч действительно его пугает и ему неприятен. Просто… как же легко человеку потерять себя, стать безумным!

Как же легко…

— Встаньте, мистер Крауч, — спокойно и ясно просит его Поттер. — Встаньте, я отведу вас к Дамблдору.

Тот смотрит прямо на Гарри. Прямо и сквозь, смотрит — но ни секунды не видит, хотя и отмечает, кажется, краем сознания чьё-то присутствие.

— Кто… ты? — жалобно шепчет он.

— Я учусь здесь, в школе…

Поттер оглядывается на Виктора, ища помощи, но Виктор настолько растерян и ошарашен, что не способен даже пошевелиться.

Крауч что-то говорит, едва шевеля губами, и Виктор не слышит, что именно. Поттер, похоже, тоже не слышит, но ему — в отличие от Виктора — приходится на это ещё и отвечать.

— Я приведу его, только отпустите меня, — просит Гарри, очевидно имея в виду своего директора. — Отпустите, мистер Крауч, и я его вам приведу…

Крауч снова впадает в полнейшее сумасшествие.

— Благодарю вас, Уизли, а когда закончите с этим, принесите мне чашку чая. Скоро приедут жена с сыном, вечером мы идем на концерт с мистером и миссис Фадж, — быстро бормочет Крауч дереву, словно напрочь забыв о существовании Гарри. — Да, благодарю вас, мой сын получил двенадцать СОВ, да-да, это очень высокая оценка, я очень рад, да. Принесите мне, пожалуйста, записку Министра магии Андорры, думаю, я успею набросать ответ…

— Побудь здесь с ним, — говорит Гарри Виктора. — Я приведу Дамблдора, я его быстрее найду, я знаю, где его кабинет…

— Он сумасшедший, — всё, что может сказать на это Виктор. Ему всё ещё страшно, но как и раньше он боится не Крауча, а того, что подобное может произойти с любым человеком.

А если это ещё и заразно, то крайне печально то, что помириться с Гермионой он не успел.

Ну и мысли. Виктор передёргивает плечами.

— Просто постой здесь с ним — и все!

Но Крауч, кажется, с такой расстановкой сил совсем не согласен.

— Не… оставляй… меня… одного, — просит он, хватая Поттера за ногу. На чемпиона Хогвартса просто страшно смотреть, такое отчаяние и такая паника маской застывают на его лице. — Я… убежал… должен предупредить… рассказать… увидеть Дамблдора… моя вина… это все моя… Берту убили… все моя вина… сын… я виноват… сказать Дамблдору… Гарри Поттер… Темный Лорд… сильнее… Гарри Поттер…

— Отпустите меня, мистер Крауч, я приведу Дамблдора. Да помоги же ты! — Последнее относится уже к Виктору, и до того только сейчас доходит, что всё это время он стоял абсолютным столбом.

Виктор бросается к Поттеру и садится рядом на корточки.

— Смотри, чтобы он никуда не ушел. Я приведу Дамблдора.

— Только скорее, ладно? — кричит Виктор вдогонку. Он смотрит Поттеру вслед и предельно обострённо чувствует всё происходящее рядом.

Вот торопливо уносится вдаль его конкурент и соперник, ревность к которому уже практически испарилась, стоило тому сказать, что с Гермионой у него никогда ничего не было. Вот шелестят тонкими листьями высокие деревья Запретного Леса. Вот шумит ветерок, вот стрекочут цикады, вот поёт одинокая птица, вот мягкой поступью крадутся совсем рядом чьи-то шаги…

Чьи-то шаги?

* * *

Свет пробивается сквозь ресницы, сколько ни стискивай веки. В конце концов Виктор сдаётся и открывает глаза.

Гермиона сидит рядом с ним и неуверенно улыбается.

Хочется спросить о том, где он и что с ним произошло, но вместо этого сухими губами Виктор выталкивает:

— Привет.

Он делает вдох — и закашливается, потому что этот вдох обжигает не меньше, чем ледяная вода. Но Гермиона берёт его за руку, и это работает как спасательный круг. И пока он держится за свой спасательный круг, выплывая, к нему возвращаются воспоминания: Людо Бэгмен, лабиринт, разговор с Поттером, безумный судья, чьи-то шаги… Разговор с Поттером!

— Прости меня, — наверное, он сейчас говорит невпопад, но ведь это неважно. — Я не должен был так…

— Дурак, — она смеётся, и её смех дробными колокольчиками звенит в голове. Но тут же Гермиона становится очень серьёзной: — Виктор…

— Что там произошло? Кто меня оглушил?

— Виктор, я… Я не знаю. Никто не знает, — она хмурится. — Когда пришли Гарри и профессор Дамблдор, ты был там один.

— Один? А ваш… судья?

— Дамблдор привёл тебя в сознание, — торопливо шепчет Гермиона, — и ты сказал, что это мистер Крауч ударил тебя сзади по голове. Потом пришёл Каркаров и начал скандалить…

— Да, я, кажется, припоминаю…

Виктор чуть поднимается на локтях. Он действительно смутно помнит, как директор Дурмштранга обвинял Дамблдора в подлости и сговоре. Даже о подкупе что-то кричал вроде бы… И получил за это от того самого Хагрида, который посадил живую изгородь в лабиринте. Виктор усмехается, а Гермиона тем временем продолжает:

— Между собой они всё уладили, но так и не выяснили в точности, что же произошло. Мне всё это не нравится, Виктор.

И от тона, которым сказано «мне всё это не нравится», Виктору хочется вскочить с постели и броситься защищать Гермиону. От сумасшедших Краучей, бьющих чемпионов по голове, от несдержанных директоров школ, от страшных испытаний и странных событий, от… от всего на свете. Он садится — рывком, преодолевая головокружение, и прижимает Гермиону к себе. Не крепко, потому что она такая хрупкая, что если сжать её крепко — чего доброго сломается. Или — ещё хуже — растворится, как будто её никогда и не было.

Она смеётся ему в плечо. Её волосы щекочут ему нос и щёки. Она тёплая, сбивчиво дышит, что-то шепчет на ухо.

Она есть. Это самое главное.

* * *

— Леди и джентльмены, третье и последнее состязание Турнира Трех Волшебников начинается! Разрешите мне напомнить вам турнирное положение участников на сегодняшний день! Первое место делят между собой мистер Седрик Диггори и мистер Гарри Поттер, оба — школа «Хогвартс», у каждого восемьдесят пять очков!

На трибунах визжат и отчаянно хлопают в ладоши. Виктор пытается найти взглядом Гермиону среди остальных гриффиндорцев, но от ярких флажков и фейерверков у него рябит в глазах. А ещё здесь кричат так громко, что даже птицы в Запретном Лесу, не выдержав шума, с тревожным гомоном поднимаются в тёмное небо.

А Бэгмен продолжает рассказывать публике:

— На втором месте мистер Виктор Крам, институт «Дурмштранг», восемьдесят очков! — снова гром аплодисментов. — И на третьем месте — мисс Флер Делакур, академия «Шармбатон»!

Делакур сдержанно улыбается, и в этой улыбке — вся её нервозность. Диггори бледен, Поттер решителен, Виктор — он сам это чувствует — хмур. Кто-то из организаторов обронил пару минут назад, что в лабиринте им не придётся сражаться с внешними ужасами — только с собой.

Ну-ну.

А не так давно Бэгмен говорил про зверушек, которых вырастил Хагрид специально для этого испытания. Скорее всего, чемпионам придётся бороться и с тем, и с тем сразу.

* * *

Сюда, в лабиринт, не проникает внешнее освещение. Высоченная — выше его головы — живая изгородь затеняет дорожки, скрывая их изгибы и повороты. Она наводит тень — и не только, потому что вместе с тенью она наводит и тишину… В лабиринт не проникает ни звука, даже в Чёрном Озере, под водой Виктору не было так тихо и страшно.

А он думал, что больше не будет бояться.

— Люмос! — Первое заклинание, произнесённое Виктором в этих стенах.

С ним давно не случалось подобного: хочется сесть и не двигаться. Вжаться спиной в мягкую изгородь, чтобы никто не подобрался сзади, и не шевелиться. Но если сидеть на месте, до центра никогда не сумеешь добраться. Это даже не истина, это так, очевидные глупости, поэтому Виктор никуда не садится, ни во что спиной не вжимается, ни на миг не прекращает движение. Он идёт, даже не сутулясь, идёт и идёт.

Огонёк на кончике палочки неровным светом танцует по тёмной земле.

За спиной раздаётся свисток — значит, в лабиринт вошла Флёр Делакур. Теперь они — все четверо — здесь и пойдут до конца. Если, конечно, не выпустят раньше сноп искр, признавая своё поражение. Но поражение — это сегодня не к Виктору. Он настроен решительно.

Само его имя говорит о том, что он — победитель, так ему ли в себе сомневаться?

Он привык сражаться, он точно знает: если ты будешь слабым — тебя разорвут, поэтому Виктор играет жёстко. Иногда даже слишком жёстко, он чувствует, но всегда лучше ударить первым — ведь тогда уже не смогут ударить тебя.

Но ему всё равно каждый раз страшно, что что-нибудь не получится, и от этого страха он становится злее. Да, именно злее, хотя многие от страха вообще забывают все чувства, кроме этих своих боязни и ужаса, трясутся, как осиновый лист, готовые предавать и унижаться, лишь бы к ним не прикоснулось, лишь бы их миновало.

Когда Виктору страшно — он сам бросается на то, что его напугало.

И он бросается в этот лабиринт очертя голову. Так стремительно, что не замечает ни прихрамывающей чёрной тени, скользнувший за ним, ни хруста ломаемых ею веток, ни…

— Виктор! — звучит где-то впереди голос Гермионы. Этот голос исполнен ярости и презрения, и Виктор замирает на месте, пытаясь понять, чем мог заслужить такие эмоции. — Виктор! Всё кончено!

На мелкие клочки перед ним распадается красный вопиллер.

У Виктора опускаются руки.

— Почему именно сейчас? — интересуется он, глядя на вопиллер, который тем временем начинает снова срастаться в единое целое. И неуклонно приближаться к нему. Виктор вскидывает палочку. — Ридикулус!

Боггарт. Всего лишь боггарт.

А Виктор-то думал, что больше всего на свете его страшит падение в холодную воду. Впрочем, в его страхах царит такая путаница, что порой можно подумать, будто он боится решительно всего, вот со всем и старается справиться.

Он и сам, если честно, точно не знает.

Бабушка знает. Она снилась сегодня. Пыталась что-то сказать, но только открывала и закрывала рот, из которого не вылетало ни звука…

— Виктор, — осторожно окликают его сзади, когда он уже собирается снова двинуться в путь.

Он оборачивается.

— Профессор Грюм? — Так, кажется, зовут этого странного старика с всклокоченной гривой и волшебным глазом, и нервишкам не в порядке, потому что в руках у профессора Грюма пляшет волшебная палочка.

— Почти угадал, малыш, — улыбается он и направляет палочку Виктору прямо в лицо. — Империо!

* * *

Флёр кричит. Кто-то пытает её Круциатусом.

Виктор смотрит на это, как на страшный сон. Он хочет помочь, но не может — руки словно связаны, плотно прижаты к телу, почти «по швам». Он стоит, не в силах пошевелиться, стоит и смотрит.

Почему-то лицо Флёр находится близко-близко, как будто он нависает прямо над ней, но Виктор точно знает, что он к ней не подходил. Вот он — стоит, не может помочь, не в силах пошевелиться.

А она так кричит. Кричит и смотрит ему прямо в глаза, и Виктор отражается в её расширенных от ужаса зрачках, только лицо у него перекошено.

— Что ты делаешь? — надрывается рядом Диггори. — Ты что, гад, делаешь?

Виктору хочется повернуться и закричать, что наконец-то рядом появился хоть кто-то, кто может помочь, если уж сам он не в состоянии даже головы повернуть. Он рад, что теперь неизвестного мучителя прогонят, а Флёр перестанет захлёбываться своими высокими, страшными, надрывными криками.

— Круцио! — раздаётся ещё один голос, карикатурно похожий на голос самого Виктора, только намного грубее и яростней, и Седрик теперь тоже кричит. Кто-то пытает его Круциатусом.

Виктор хочет увидеть его, и словно повинуясь его желанию, картинка перед глазами меняется, вот уже не лицо Флёр он видит, а лицо Седрика. Бледное, с закатившимися от боли глазами и распахнутым ртом.

Да что же такое происходит в этом чёртовом лабиринте?

Виктор начинает задыхаться. Воздух ледяной водой льётся в лёгкие, закупоривая сознание, сдавливая горло, разливаясь по венам смертельной опасностью. Хочется тряхнуть головой, двинуть ногами, вынырнуть из этого тесного, холодного, страшного, но у него не получается.

Картинка перед глазами снова меняется, и теперь Виктор видит Поттера. Волосы у того ещё больше всклокочены, в них запутались листья и ветки, очки съехали набок. Поттер поднимает палочку, и мир резко поворачивается вокруг Виктора, а потом бросается ему навстречу, как будто он со всей силы развернулся и бросился бежать, но он ведь не может даже пошевелиться!

Флёр кричит. Седрик кричит.

— Остолбеней! — Поттер швыряется в кого-то заклятием.

Виктору хочется верить, что не просто в кого-то, а в того, кто мучает Диггори и Делакур. Он больше не может слушать их страшные крики!

Что-то бьёт его в спину.

* * *

Виктор кашляет надсадно и долго. После того лабиринта он вообще часто кашляет. Драко Малфой косится на него неприязненно, потому что этот кашель мешает слушать, потому что Виктор — не победил, потому что сидеть рядом с ним больше неинтересно.

Последний ужин в Хогвартсе. Турнир Трёх Волшебников окончен, но ни у кого нет особого желания чествовать победителя. У самого победителя этого желания тоже нет. Ему досталось сильнее всех. Виктор очень не хотел бы в четырнадцать лет встретиться со смертью с глазу на глаз.

Тёмный Лорд вернулся. Каркаров сбежал.

Дамблдор поднимается со своего места.

— Цель Турнира Трех Волшебников, — покровительственно говорит он, — укреплять взаимопонимание среди волшебников всего мира. В свете случившегося — то есть возвращения лорда Волан-де-Морта — такое взаимопонимание становится, как никогда, важным.

Директор Хогвартса переводит взгляд с мадам Максим на Флёр Делакур и других шармбатонцев, потом — на Виктора и ребят из Дурмштранга. Виктор чувствует себя абсолютно готовым, чтобы в любую секунду сорваться с места и бежать так далеко и так долго, как только ему позволят собственные силы.

Может быть, даже целых двенадцать лет.

Он съёживается и старается стать незаметным, справедливо полагая, что у Дамблдора есть все права сейчас сказать что-нибудь резкое. Но ничего такого Дамблдор не говорит.

— Каждый гость этого зала, — вместо этого произносит он, и его взгляд задерживается на учениках из Дурмштранга, — будет с радостью встречен здесь всегда, в любое время. Хочу повторить еще раз: в свете возрождения лорда Волан-де-Морта мы сильны настолько, насколько мы едины, и слабы настолько, насколько разъединены. Лорд Волан-де-Морт славится способностью сеять раздор и вражду. Мы можем бороться с этим, создавая прочные связи, основанные на дружбе и доверии. Различия в наших традициях и в наших языках несущественны, если у нас общие цели, а наши сердца открыты навстречу друг другу. Я уверен — и никогда еще я не хотел бы так сильно ошибиться, — что впереди нас ждут мрачные и тяжелые дни. Некоторые из присутствующих в этом зале уже пострадали от рук лорда Волан-де-Морта. Многие семьи были разрушены. Неделю назад погиб ваш товарищ.

Виктор опускает голову, чувствуя среди общего равнодушия тёплый и сочувствующий взгляд Гермионы.

Им — одним из немногих — всё рассказали.

Ну, или почти всё?

В общем, во всём оказался виноват Барти Крауч. Или даже — Барти Краучи… Старший и младший. Младший — один из Пожирателей Смерти, к которым когда-то принадлежал и Каркаров, добыл большое количество Оборотного Зелья и сумел похитить Грюма. Того самого профессора Грюма. Впрочем, профессором стал уже лже-Грюм, под наружностью которого прятался Крауч-младший. Он и подкинул в Кубок Огня имя Поттера, он и убил собственного отца, он и наложил на Виктора Империо в лабиринте.

Это Виктор пытал Флёр Делакур Круциатусом.

Это Виктор пытал Круциатусом Седрика Диггори.

Виктор прячет лицо в ладонях. Недостойный победителя жест.

Но он — проигравший.

— Помните Седрика, — мягко призывает их Дамблдор. — Если настанет время делать выбор между легким и правильным, вспомните, что случилось с честным, добрым, смелым мальчиком только потому, что он случайно встал на пути лорда Волан-де-Морта. Помните Седрика Диггори.

Уже сейчас Виктор знает, что действительно никогда — ничего! — не забудет.

* * *

Хочется верить, что Гермиона тоже не забудет. Хотя бы Виктора.

— Интересно, как доберутся обратно дурмстрангцы? — спрашивает её друг, тот самый ревнивый Рон Уизли, как раз тогда, когда Виктор их нагоняет. — Как вы думаете, смогут они управлять кораблем без Каркарова?

— Каркаров не управлял, — говорит Виктор мрачно. — Он сидел в своей каюте, а всю работу делали мы.

Уизли подпрыгивает от неожиданности. Но всё, что интересует Виктора — это возможность попрощаться с Гермионой. Наедине.

— Можно тебя на пару слов? — говорит он и сам себя ненавидит за свою нерешительность.

— А… да… конечно, — отвечает Гермиона, слегка смутившись, и идёт вслед за ним.

— Поторопись! — громко кричит Рон ей вслед. — Кареты подъедут через пару минут!

— Ты будешь мне писать? — неловко спрашивает Виктор, когда они оказываются на приличном расстоянии от её друзей.

Гермиона кивает. Она смотрит в землю, и, наверное, ей тяжело даётся прикидываться такой вот невозмутимой. Виктор гладит её по волосам — нежно и вместе с тем обречённо, хотя о какой обречённости может идти речь в семнадцать-то лет? Это вроде бы очень понятно, но почему-то ему всё равно горько и хочется запомнить её… навсегда.

Навсегда в семнадцать лет, кстати, самое долгое, это они оба ещё поймут.

— А ты… будешь мне писать? — шепчет она, не поднимая головы, и слова срываются с её губ как будто бы с неохотой — или боязнью.

— Буду.

— Н-ну… Тогда пока?

— До встречи, Гермиона, — Виктор целует её в лоб. — До встречи.

Не говоря больше друг другу ни слова, они возвращаются к Гарри и Рону.

— Мне нравился Диггори, — коротко заявляет Виктор и снова хмурится. — Он всегда был со мной вежлив. Всегда. Несмотря на то, что я был из Дурмстарнга… вместе с Каркаровым.

— У вас уже есть новый директор? — спрашивает Поттер.

Виктор передёргивает плечами и пожимает руку — сначала одному, потом второму. По лицу Рона видно, что он ведёт в это время какую-то тяжёлую внутреннюю борьбу. Не желая ждать, что там у него победит, Виктор разворачивается, чтобы уйти, но Рон вдруг решается:

— А можно мне твой автограф?

Мельком Виктор смотрит на Гермиону, словно спрашивая у неё разрешения, а она отводит глаза и улыбается странным безлошадным каретам, спешащим к ним по дороге. Тогда он тоже улыбается — и с удовольствием подписывает Рону кусочек пергамента.

* * *

Через два долгих года его «До встречи, Гермиона» трансформируется в «Прощай». На свадьбе Билла Уизли и Флёр Делакур Виктор будет чувствовать себя неловко, не нужно, ни к месту, но даже после этого он не сможет не ждать свою девочку с глазами наивного оленёнка.

Она похожа на его бабушку — и он будет ждать её ровно столько, сколько Снежана Крам ждала своего мужа.

Долгих двенадцать лет.

И только потом потеряет надежду. Проигрывать всегда страшно, но если из тебя растили победителя — проигрывать страшно вдвойне. А когда твой проигрыш невозможно даже назвать проигрышем, от собственного страха просто некуда деться.

У Виктора ничего не останется. Его жизнь превратится в сплошную холодную воду. В холодную воду, которая обжигает холодом горло и лёгкие, не даёт дышать и — самое главное — утекает сквозь пальцы.