Рыжие огоньки больших и маленьких тыкв играют тенями на стенах каждого дома, по улице еще бродят дети, напевая незатейливые песенки и протягивая шляпы для конфет. День подходит к концу и от пирога на столе осталась только тарелка и крошки. Серебряная вилка в детских руках пытается изображать из себя родительскую палочку, но три зубца явно все портят. Малыш зевает.
— Лили, ты не против, если я?..
Он спрашивает очень тихо, боясь спугнуть с коленей кота. Огромный, хорошо откормленный и бело-рыжий четвероногий друг смотрит на хозяина почти что человеческими глазами, обещая поцарапать за прерванную тишину. Малыш устало трет глазки, уже забыв про вилку, и пытается слезть со своего стула. Не получается.
— Конечно, иди. Я уложу Гарри спать.
Джеймс благодарно улыбается и тянется за чашкой остывшего чая. Уютный вечер их уже третьего Хэллоуина в этом доме вот-вот растворится в темной гостиной. Недовольный кот оставляется на стуле мягкой подушке, сделанной Лили. Гарри, уже почти спящий, относится наверх. Джеймс целует Лили, просит его не ждать, а ложиться спать одной. Сегодня он погуляет подольше. В честь праздника.
— Береги себя, — просит Лили, когда он прикрывает дверь в спальню.
На милой вешалке с цветными пятнами висит, среди прочего, мантия-невидимка. Как же хорошо, что Дамблдор соизволил вернуть ему его старушку, без которой приходилось сидеть в четырех стенах все это время. Но теперь можно вот так по вечерам вырываться на волю. Джеймс долго стоит возле метлы, думая брать или нет, но решает сегодня побегать по лесу. Летал ведь на прошлой неделе, нужно разнообразие.
За дверью непогода, легкий моросящий дождь. Но даже ему не под силу остановить заложника этого дома. В лужах после его шагов несколько секунд еще плещется вода, как будто бы сама по себе, а с веток, задеваемых плечом, градом падают капли. Свежо.
По родным улицам, мимо знакомых с детства домов и заборов, мимо церквушки.. Джеймс идет, делая глубокие вдохи и чуть ли не подпрыгивая от радости. Никаких замкнутых пространств, стен, потолка — только ветер и приятное чувство свободы. Он поднимается вверх по знакомой с малых лет тропе, оборачивается на огни внизу, улыбается и продолжает идти. Хорошо.
Минуты пролетают стремительно, а до леса еще идти и идти. Вот тут он разбил коленку, здесь — нашел целый пень с несъедобными грибами, а в паре метров от этой тропы, вон там, когда-то был домик милого старика в кепочке. Чуть подальше они с ребятами жгли свой первый костер, подогревая на нем те самые грибы, стыренные из чужого огорода яблоки и воздушную кукурузу, а за тем валуном он прятался много раз.. Такое забавное детство было, маггловское, хоть и с волшебством в доме. А потом уже школа, лучшие в мире друзья..
Джеймс оглядывается на родную Годрикову Впадину, ставшую размытым пятном с разноцветными огоньками, и, делая последний шаг, оказывается на прямой опушке. Снимает мантию, запихивает ее в дупло огромного многовекового дуба и перекидывается. Величественный олень совершенно по-человечески вздыхает и несется в лес, рогами чуть вперед. Он перепрыгивает через канавки, кружит вокруг берез, копается рогами в листве и по-детски счастлив. Трава, давно высохшая, желтоватая такая, приятно щекочет ноги. Копыта иногда проваливаются в грязь, а шершавый язык слизывает стекающую по стволам воду. Чудесно. Друзей только не хватает, но, к сожалению, война. Питеру лучше лишний раз не высовываться, Хранитель все-таки, Ремус на задании сегодня, а Сириус..а черт знает, где он. Он же свободный. Он как ветер. Все эти правила, напоминания об осторожности — не его. А раньше было и не Джеймса, раньше, когда не было малыша с зелеными глазами.
Теперь всё — для него. Для этого хитрого мальчугана, рассекающего воздух в гостиной на метле, пихающего пальцы в банку с вареньем и вытаскивающего несчастного кота за хвост из-под дивана. Всё — для него. И для Лили, родной и любимой. И еще наверное самую малость для пирогов с мясом по воскресеньям. Нету прежнего желания бросаться на врагов, сломя голову, нету безрассудных поступков, нету.. Взрослый стал, женатый.
Иногда, вот так резвясь в лесу, вспоминается Хогвартс. Их полнолуния, стычки со Снейпом, лазанье на животах в узком ходу. Всё это такое далекое, не забытое, но уже прошлое. А настоящее — война, зеленые глаза двух любимых людей, страх за друзей и пирог с мясом. Каждое воскресенье.
Иногда, сидя в гостиной, хочется встать и закричать, чуть ли не со слезами на глазах: «Где ты, где, мое безрассудство?» Хочется быть ребенком, прикрывать друзей и не вспоминать об опасности. О ней только Ремус и помнил всегда. И Питер, временами, вспоминал. А для них с Сириусом такого слова вообще не существовало. Опасность? Рем, а как это?
Как же хотелось вернуть его, детство это, когда приходилось мерить шагами гостиную, подниматься по лестнице вверх-вниз и не находить себе места за закрытой дверью. Когда не было мантии, часы растягивались, как шерстяной свитер. А дни..и того страшнее. А все потому как Лили просила тихо-тихо: «Джеймс, пожалуйста». И он опускался на диван, не в силах с ней спорить. Прав был Бродяга, сказав на свадьбе, что всё, теперь Сохатый пропал. Правда, не сразу ведь пропал. Кидался в бой, закрывал собой и Бродягу, и Лили, помогал Питеру, поворачиваясь спиной к врагу, и не успевал испугаться при встречах с Волдемортом. Пока не стал отцом, человеком, которому теперь нельзя быть таким уж бесстрашным. Стало нельзя рисковать, ведь есть теперь малыш, которому нужен отец.
Дождь больше не капает. Джеймс, уже не такой резвый, бредет по тропе, нюхая сырую землю. Как же он ждал этого вечера, как необходим он ему был, словно глоток свежего воздуха. Жаль, конечно, что бродит он один. Может надо было найти Сириуса? А впрочем, еще есть дела Ордена, нельзя же уйти резвиться. Это ему можно, как заложнику своего дома, а Сириусу — нельзя. Может быть срочное задание, очередная стычка с Пожирателями, да что угодно, где нужна будет его помощь. Сириус хоть и свободный, да только Орден никто не отменял. А впрочем, Джеймс тоже бы хотел снова вернуться в дело, да только безопасность, эта пресловутая безопасность. Кто вообще верит пророчествам? Да только Волдеморт и Дамблдор верят, а ему из-за этого дома сидеть. Дожили.
А малыш, наверное, уже спит. Да и Лили тоже. Джеймс перекидывается обратно, становится на несколько секунд лохматым парнем и смотрит на часы. Ну вот, уже новый день начался. На тропинке снова появляется олень и начинает брести по направлению к дубу, в котором осталась мантия. Лапы с непривычки устали и ему даже хочется прилечь где-нибудь тут, но везде коряги, так что никак.
Надо будет провести полнолуние вместе, думает Джеймс. Ремусу ведь так легче, а у него теперь есть мантия, так что выйти сможет. Сириус вполне мог бы отпроситься, а Питер перекинуться и быть вполне незаметным. И тогда они хоть на одну ночь вернулись бы в те времена, когда не было в их жизни войны. Она была рядом, совсем-совсем, но все же не их. И бегали бы по лесу — Запретному или этому, да неважно какому, — валялись бы в снегу или траве, резвились.. И забыли бы хоть на несколько часов об этой проклятой войне. Да, точно, так и будет.
Джеймс петляет, потеряв тропинку, принюхивается, мотает рогами. Счастье. Сейчас он вернется в теплый дом, залезет под одеяло и обнимает самую лучшую в мире Эванс. И плевать, что она уже вроде как три года Поттер. Она навсегда останется в его сердце рыжеволосой Эванс, нахалкой, не соглашающейся идти с ним на свидание. Подумать только — с самим Джеймсом Поттером. Олень смеется, издавая звуки, похожие больше на хрюканье, и вновь выходит на тропинку. Сейчас к дубу, потом вниз и домой, к теплой Эванс. Ему хочется, временами, обратиться к ней именно так. Даже ведь слетало с языка несколько раз, а в ответ — смеющиеся глаза. Ей не нравится, а может напоминает о том времени, когда несравненная Эванс гордо проходила мимо, она пытается его укорить, но все равно смеется, пусть и внутри.
А Бродяга, однако, вроде как никогда не зовет ее по имени. То Лили у него родная, то лучик, то госпожа Староста, то, по старой привычке, Эванс. Иногда, миссис Поттер.. Ну, это же Сириус. У него все как всегда по-своему. И мотоцикл купил, и сигареты какие-то маггловские из-за границы заказывал — похвастаться, и в кино водил, искренне считая, что Сохатый про кино никогда не слышал. А Джеймс ведь в Лондон ездил ради этого самого кино — тут, в Годриковой Впадине, его нет.
Деревья редеют, а значит скоро лес кончится. Джеймс вздыхает. Выходит на полянку, перекидывается и лезет в дуб за мантией. Осторожность, понимаете ли, осторожность. Вниз идти гораздо проще и быстрее. Деревня внизу еще не спит, но огоньков стало заметно меньше. И время на часах уже близится к двум.. А это что? Джеймс щурится, чтобы разглядеть искры. Они взлетают вверх и тут же гаснут. Неужто волшебники так Хэллоуин празднуют?
Ноги постоянно утопают в грязи, соскальзывают с редких камешков, а под мантией трудно удерживать равновесие. Ведь даже руки в стороны не выставить. Дорожка немного петляет, спуская его к деревне, а искры впереди всё ярче и всё больше их.. Что же там празднуют? Искры-то волшебные, невооруженным глазом видно! Уж не Волдеморта ли победили? Джеймс усмехается и, перепрыгнув через особенно широкую лужу, приближается к размытой песчаной дороге. Подойти к волшебникам, пускающим искры, ему все равно нельзя — безопасность, осторожность и так далее. А дорога эта, по краю деревни, как раз приведет его куда надо. Там всего лишь поворот и он дома.
Джеймс идет, пиная камушки. Руки в карманах, а под старушкой-невидимкой немного душно. Считанные минуты отделяют его от теплой постели, рыжих волос и размеренного дыхания любимой. Вот и поворот.. Джеймс останавливается, как вкопанный. Неверяще смотрит вперед, туда, где несколько часов назад стоял его дом. Наверное, надо сорваться и побежать, но ноги не слушаются. Рука в кармане находит волшебную палочку. Шаг. Второй. И Джеймс-таки срывается на бег.
Огромная лужа, обежать которую Джеймс даже не пытается, с распростертыми объятиями принимает его. Он отплевывается. На языка остается песок, ботинки словно подхватывают насморк, а ладони поцарапаны о камни. Но он бежит, ему на все наплевать. Он должен знать, что с его зеленоглазой семьей все в порядке. Разум, сволочь такая, кричит, надрываясь: «Да какое тут все в порядке?!Ты дом свой видел?!»
Там, где была их спальня, сейчас только обломки, а стены словно в саже. Дом стоит, да, только вот разрушен.. Дом. Джеймс судорожно заглатывает воздух под мантией, не смея открыть калитку. Мысли топчутся, как первокурсники перед распределением. Страшно. Потому что осознание того, что случилось, постепенно приходит. Хвост. Хвост. Хвост. Хлюпают ботинки, саднят ладони. И слезы в глазах, словно он снова разбил коленку.
Калитка распахивается от ветра. Джеймс неуверенно входит внутрь. Хвост, как же так? Шаг. Лили, может ты успела спастись? Шаг. Малыш, за что тебе это? Дверь нараспашку. Джеймс растерянно оглядывает гостиную. На диване, раскинув руки, лежит Лили. Волосы такие же рыжие, глаза закрыты. Глупая надежда — может, спит? Джеймс смахивает с себя мантию. Плевать на осторожность. Какая, к Мерлиновой бабушке, безопасность, если даже Доверие их не спасло? Трясущиеся руки сжимают запястья, голова опускается на ее грудь. Сердце не бьется.
А Гарри?..Джеймс резко поднимается, не в силах смотреть на нее. Эванс. Его Эванс. Самая лучшая, правильная и не менее нахальная, чем он сам. На полу чьи-то следы. Джеймс поднимается по лестнице, распахивает остатки двери в спальню. Он роется под обломками, расшвыривает их в стороны, мечется. Гарри нигде нет. Джеймс спускается обратно, но не в силах смотреть на навсегда уснувшую Лили. И надо найти Гарри. Он жив, повторяет про себя Джеймс. Жив. И немного цинично добавляет — иначе было бы тело.
— Хвост, за что? Хвостик.. Что было не так?
Нету сил искать Питера, чтобы спросить все это, нету желания и сил. Хочется рухнуть тут где-нибудь и чтобы всё. Он даже находит глазами зеркало, задумывается, а отразившаяся Авада убьет? И даже смеется, но смех какой-то отчаянный. Эванс. Хвост. Малыш. Хочется проснуться и узнать , что все это страшный сон, а он просто уснул перед ужином.
Лохматый и растерянный, он выходит на улицу, делает несколько шагов. Что делать? Куда податься? А Гарри? Он ведь должен его найти, он найдет его. Гарри жив. Иначе и быть не может.А Лили.. Джеймс прислоняется к дверному косяку, не в силах поверить. Возвращается обратно, падает на колени. И хочет услышать, как бьется ее сердце. Вот сейчас, ну, давай..БЕЙСЯ! Джеймс в отчаянии трясет хрупкую девушку, но сердце молчит. Не отзывается. Уснуло. Навсегда.
— Лили, пожалуйста, — просит он, целует ее холодные губы, убирает волосы с лица.
Джеймс закрывает глаза. Там, в его жизни, Эванс смеется, ругает их, балбесов таких, печет пирожки, кидается снежками и целует его в шумной гостиной. Она одевает юбки для него, делает прически и даже гуляет после отбоя. Придумывает, за что бы снять баллы со Слизерина, как затащить Бродягу в библиотеку и где найти Питеру девушку. Она танцует с Ремусом, сжигает свое первое эссе на «Отвратительно» и щелкает оленя в нос. Она живет. Его Лили живет.
— Лили..
Холодная. Неживая.
Джеймс выбегает на улицу, где снова льет дождь, а на главной площади взмывают вверх яркие искры. Злость на весь мир, непонимание поступка друга, нежелание принять правду и несколько быстрых шагов по дорожке. Жить не хочется. Без Лили.
Он выходитт за ограду, хлопает ей со всей силы. Нужно найти Гарри. В ночной тишине громко раздается хлопок трансгрессии. Улица снова пуста.
Vova
