Прихожу в сознание от невыносимой боли в руке. Кажется, её поливают кислотой, разъедающей мясо до кости. В глазах темно. Хватаю ртом воздух, а он вязкий, тухлый и никак не хочет проникать в измученные лёгкие.
Боль прекращается внезапно, будто повернули невидимый вентиль, и я обмякаю немощной кучей.
Открываю, наконец, глаза. И только теперь понимаю, что жив. Я опять почему-то выжил, хотя уж в этот раз не должен был. Последнее, что помню — острые, как скальпель, зубы змеи. И боль, очень много боли. Дальше почему-то вспоминается Поттер, хотя он никак не мог быть тогда рядом. Перепуганный взгляд, ввалившиеся щёки, круги под глазами, очки заляпаны какой-то дрянью. Поттер смотрит, смотрит... А потом — темнота.
С трудом сажусь. Я всё ещё там, где меня настигла Нагини. Cнова мне не удалось умереть в Визжащей хижине. Лучше бы в этот раз было какое-то другое место. Но нет. Я здесь. На полу, в луже почти засохшей собственной крови.
Рука тянется к шее. Больно, будто пальцы прошлись по только что затянувшейся ране. Это странно, но сил размышлять о природе феномена нет.
Внезапно вспомнив о боли, заставившей меня очнуться, закатываю левый рукав мантии. Метки нет.
Тупо смотрю на руку несколько минут, боясь впустить в себя понимание того, что бы это могло значить.
Только одно. Одно. Тёмного Лорда больше нет. Одно понимание сменяется другим: значит, Поттера тоже больше нет. Вот, собственно, и всё.
Кружится голова, и приходится опереться рукой об пол. Пальцы попадают во что-то липкое. Подношу ладонь к глазам и долго разглядываю её в слабых лучах света, пробивающегося сквозь щели в стенах. Ах, да. Это же кровь. Моя кровь, которая всё текла и текла, пока я умирал, только почему-то не умер. Волдеморт мёртв, Поттер мёртв, а я — нет. Это не укладывается в голове.
Хогвартс. Мне нужно попасть в Хогвартс, чтобы убедиться, что всё это правда. Что чудовища, которое отняло почти два десятилетия моей жизни, больше нет. Мне нужно увидеть его тело. О том, чьё ещё тело я могу увидеть, думать не хочу.
Надо идти.
С трудом поднявшись и держась за стены, начинаю медленно спускаться по скрипучей лестнице. Пока ползу по проходу, несколько раз теряю сознание, и понятия не имею, сколько времени занимает у меня дорога. Выбравшись наружу, делаю пару шагов и навзничь падаю в истоптанную траву. Ослепительное небо кружится надо мной, и я на мгновение закрываю глаза.
А потом снова встаю на ноги.
Полуденное солнце жжёт спину. Пропитанная кровью мантия, высохнув, встала колом и кажется невероятно тяжёлой. Сил почти не остаётся, когда я, шатаясь и спотыкаясь, всё-таки дохожу до главного входа в замок.
Хогвартс возвышается надо мной всей своей искалеченной, но не сломленной мощью. Он смотрит на меня пустыми глазницами выбитых окон, скалится полуобвалившимися зубцами стен. И мне кажется, он упрекает меня. В том, что не дрался тут вместе со всеми? Или в том, что вернулся? Пошёл к чёрту. Я выжил, и тебе придётся это принять.
Переведя дух, сжимаю кулаки и делаю последние несколько шагов — вверх по ступеням к распахнутой настежь двери.
В холле никого. Ниши, в которых ещё вчера стояли статуи, зияют пустотой. Пол усыпан камнями, битым стеклом и щедро полит кровью. Из Большого зала слышатся голоса, и я понимаю, что мне надо туда. Я должен увидеть два мёртвых тела. Убедиться в наличии одного из них я очень хочу. Увидеть второе боюсь.
Когда до Большого зала остаётся несколько шагов, дверь открывается, и навстречу мне выходят Грейнджер и младший Уизли. Оба замирают, как истуканы, с одинаковым и совершенно идиотским выражением на лицах.
Делаю шаг. Нога цепляется за какой-то мусор на полу, и я падаю, но до пола не долетаю. Чьи-то руки подхватывают меня, и на краю сознания я вижу перед собой неизвестно откуда появившееся прямо в воздухе лицо Поттера. Живого.
* * *
— Я его ненавижу, — жалуюсь я маленькому портрету Регулуса Блэка четыре месяца спустя. — Как думаешь, если его отравить, меня посадят в Азкабан или просто порвут прилюдно? Преднамеренное убийство одного героя войны другим. Интересно, мой орден Мерлина будет что-то стоить против его? Хотя, скорее всего, невзирая на былые заслуги... Ненавижу!
Слова звучат жалко, неубедительно. И от этой жалости к себе сводит зубы. Хочется принять рвотное зелье — и вырвать, вытошнить из себя эти чёрные, склизкие, жалкие эмоции. Я сам себе противен.
Регулус улыбается снисходительно и понимающе. Он подцепил эту умудрённую снисходительность от портрета Дамблдора, не иначе. С тех пор как я забрал портрет Рега в Хогвартс, мой бывший приятель регулярно ходит в гости к бывшему же директору. Видимо, сошлись на почве общего спелеологического опыта. И оба считают, что всё обо мне знают и всё понимают. Нет уж, господа. Вы — ничто, прах, немного масляной краски на старых тряпках. Поэтому оставьте свою покойницкую мудрость при себе.
Но Регулус продолжает улыбаться.
* * *
Когда первого сентября Минерва говорит, что Поттер не сел в Хогвартс-экспресс, я не знаю, чего во мне больше — разочарования или облегчения. Он больше не будет мозолить мне глаза. Не будет, никого не стесняясь, флиртовать с девчонкой Уизли, не будет победно взмывать в небо с зажатым в ладони снитчем, не будет шататься по ночным коридорам замка и нарываться на отработки, не будет сверлить меня на уроках ненавидящим взглядом. Правильно он решил не возвращаться и не доучиваться. Видимо, всё же научился сопротивляться убеждениям Грейнджер. Впрочем, её и Уизли тоже нет в поезде.
Они просто перемещаются вечером прямо к воротам школы. Я совсем забыл, что им уже по восемнадцать, они давно совершеннолетние и могут позволить себе аппарацию. А ещё забыл, что имею дело с Поттером, у которого несоблюдение общих правил вошло в привычку в первый же год учёбы.
И всё начинается снова. Он сверлит меня взглядом на уроках, шляется после отбоя, странно кривит рот, когда я назначаю ему отработки с Филчем — оставлять его на отработки в своём классе я себе позволить не могу. Несколько часов один на один — это для меня слишком.
* * *
Первый раз этот странный сон приходит где-то в середине сентября. Гарри снится, что он попал в портрет. Этот портрет висит в одном из коридоров Хогвартса. Понять, в каком, не получается.
Гарри видит реку, освещённую огромной луной, берег в камышах и замечает спящих у воды охотников. В нескольких ярдах от реки берег заканчивается стеной с огромным окном в ней. А по ту сторону окна тянется во тьму коридор, едва различимый в неверном свете нарисованной луны.
* * *
О том, что Поттер ночью слоняется по портретам, я узнаю случайно. Заглянув в камин к Минерве, я застаю пустой кабинет. Уже собираюсь отстраниться, когда замечаю движение на портрете Дамблдора. Присмотревшись, вижу Регулуса, стоящего слева от его стола. Он низко наклонился к директору и о чём-то с ним шепчется. Как всё-таки спелись эти двое после смерти, уму не постижимо! Видимо, опять перемывают мне кости.
Внезапно слух выхватывает слова Дамблдора:
— А сегодня ночью ко мне приходил Гарри.
Застываю и прислушиваюсь.
— Ночью? — Регулус недоверчиво щурится. — Как он мог попасть ночью в запертый директорский кабинет?
— В том-то и фокус, мистер Блэк! В том-то и фокус! — восклицает Дамблдор восхищённо. Я знаю эту его интонацию. Она всегда прорезалась, когда он сталкивался с каким-то необъяснимым явлением. Настоящие чудеса всегда восхищали его, как семилетнего. — Мальчик приходил во сне!
— Лунатизм? — насмешливо тянет Блэк, и я понимаю, что он невольно копирует меня.
— Да нет же! Ему снилось, что он в портрете. В моём портрете. Леди Кларисса с пятого этажа говорит, что он частенько заглядывает к её троюродной сестре. Ну, вы должны помнить! Мрачная дама, её портрет висит на лестнице, ведущей в подземелья. Гарри спрашивал её о чём-то, касающемся Северуса. — Тут Регулус удивлённо вскидывает брови. — Да-да! Это поразительно, не правда ли?
— А что Поттер хотел от вас? — спрашивает Регулус с любопытством.
— От меня? — Дамблдор задумчиво улыбается. — Он интересовался, какой Патронус был у его матери...
Регулус непонимающе хмурится.
— И что вы ответили?
— Правду, конечно. Что её Патронусом был лев.
Я шарахаюсь от камина в своём кабинете и долго сижу прямо на полу, уткнувшись лбом в костлявые колени.
Значит, Поттер расспрашивал обо мне мою прабабку по материнской линии. О чём? Что ему было нужно? Да что вообще может знать эта старая ведьма, выжившая из ума ещё при жизни?!
Она... Она не забыла.
Позапрошлое Рождество. Альбус поведал мне, что должен сделать Поттер. Точнее, что Тёмный Лорд должен сделать с ним. Как же я напился тогда! От одного воспоминания передёргивает. Я стоял возле портрета Элеоноры Принц и что-то рассказывал ей, рассказывал. Бормотал, размазывая сопли по лицу...
А теперь Поттер спрашивает, какой Патронус был у Эванс. Ты не понимаешь, Регулус. Конечно, не понимаешь. Зато я понимаю очень хорошо, Мерлин бы всё побрал. А ведь меня так устраивала его убеждённость, что её Патронусом была лань! Ну почему дурная привычка цепляться за первое впечатление изменила ему именно теперь?
Он не должен был догадаться. Чёрт. Не должен был.
* * *
Поттер не оставляет меня даже во сне. Он приходит, садится рядом на постель, улыбается, сдёргивает свои очки и целует меня. А потом ведёт рукой по груди, по животу вниз, бесцеремонно и жадно проводит ладонью по члену. Гладит, сжимает, тискает — и всё это жадно, бесстыдно, сладко.
И я просыпаюсь, вот как сейчас. И как подросток, не могу удержаться. Откидываю одеяло и стискиваю налившийся член, со свистом втягивая воздух. Делаю несколько движений рукой и кончаю, кончаю, а перед глазами — шальной зелёный взгляд.
— Гарри-и-и!..
От стола слышится слабый вскрик. Поднимаю голову. Чёрт! Я опять забыл на ночь повернуть портрет Регулуса к стене.
За спиной у Блэка мелькает какая-то тень. А он смеётся, как смеялся когда-то — зло и ярко. Будто бьёт наотмашь. Я вскакиваю, путаясь в сбитой ночной рубашке, подлетаю к столу и хватаю портрет.
— Кто это был? Кто? — ору я, и сперма, брызнувшая минуту назад мне на руку, размазывается по стеклу.
Регулус брезгливо косится на белое пятно, тянущееся от моего пальца, и кривит губы:
— У тебя три попытки.
Мне не нужны эти попытки. И так всё ясно.
— Что он здесь делал?
— Интересовался, какие отношения нас с тобой связывали.
— И... что?
— Да ничего. Правду говорить легко и приятно. Не так ли, Северус?
Он издевается. Смеётся надо мной, как насмешничал очень часто раньше, в прошлой жизни. Только тогда это меня не волновало — до братца ему в этом было ой как далеко.
Я не могу спросить, почему он не выгнал Поттера, когда... Не могу. Просто кладу портрет изображением вниз. И ненавижу Поттера. Ненавижу.
* * *
Этой ночью всё не так, как обычно. Портрет, в котором Гарри оказывается, стоит на полу в пустой комнате. Напротив — окно, через которое видно основание Гриффиндорской башни. Судя по всему, комната эта на первом этаже где-то в правом крыле замка.
Но странно даже не то, что портрет не повесили на стену, оставив стоять на полу. Странно, что он пуст. Гарри видит полутёмную комнату с книжными полками вдоль стены. А впритык к раме стоит разделочный стол, на котором на маленькой горелке булькает нарисованный котёл. И неожиданно Гарри понимает, чей это портрет. Он силится заглянуть за край картины, чтобы увидеть табличку на раме, но ничего не получается. Невидимое стекло не пускает, Гарри вязнет в нём, как в киселе, и просыпается.
* * *
В пять утра меня будит оглушительный стук. За дверью стоит Поттер.
— Вы с ума сошли?! — выплёвываю я ему в лицо. — Что, Тёмный Лорд возродился и объявлено общее построение?
Поттер бледнеет, но не огрызается, а взволнованно выпаливает:
— Прошу вас, сэр, пойдёмте со мной! Я должен вам что-то показать.
От бесстыдной мысли, пришедшей в голову вслед за этими словами, уши загораются, как у первоклассника. Я радуюсь, что их не видно под волосами. Молча накидываю мантию и иду за Поттером.
Я ожидал увидеть что угодно, но только не это. Стою как вкопанный и смотрю на портрет. Строго говоря, сейчас это просто картина. Обитатель пока не появился. Но всё готово к его приёму. Любимые книги расставлены по полкам. Склянки с ингредиентами тускло поблёскивают в шкафу. Огонь под котлом уже горит. Кажется, что хозяин отлучился на минуту и вот-вот вернётся, чтобы продолжить работу.
И имя хозяина уже известно. «Северус Снейп», — гласит табличка на раме.
Вот так. Всё правильно. Северус Снейп был директором Хогвартса и должен был умереть. Практически умер. И его портрет появился. А потом случилось чудо. Только вот портрет никуда не исчез. А это значит, что чудо бывшему директору было дано взаймы. На время. И скоро долги придётся отдавать. Пожил, Северус, и хватит.
Видимо, ко всем своим талантам Поттер теперь ещё и читает по лицам, потому что он вдруг вскидывается и выпаливает:
— Я не хочу, чтобы вы умирали!
Будто от его желания что-то зависит. Я поворачиваюсь, чтобы сказать ему, что прихоть героя — ещё не достаточное основание для спора со смертью. Но натыкаюсь на отчаянный взгляд, и губы против воли произносят:
— Почему?
А Поттер смотрит на меня именно так, как смотрел во сне, так, как, я думал, он никогда не посмотрит на меня наяву.
— Почему? — снова шепчу я.
И тут он делает шаг ко мне и говорит — по-детски, обиженно:
— Потому.
И целует меня. Просто прикасается губами к моему рту. Я закрываю глаза, стискиваю его плечи, притягивая к себе, и позволяю себе поцеловать его в ответ. Так, как хотел уже очень давно.
Не знаю, сколько проходит времени, когда мы отстраняемся друг от друга и Поттер вскрикивает, увидев что-то позади меня. Не успев даже подумать, разворачиваюсь, толкнув его себе за спину, и выхватываю палочку.
Комнаты на портрете больше нет. Там ничего нет. Цветные разводы стекают с холста и собираются на полу в грязную лужу. А возле рамы лежит абсолютно гладкая табличка, на которой несколько минут назад значилось: «Северус Снейп».
Vova
