Я представить себе не мог, что этот бандит чем-то способен его заинтересовать.
— Зачем, Люциус? — спрашиваю я его, когда мы валяемся на огромной постели в его спальне, расслабленные и томные после секса. — Что ты в нем нашел?
Малфой переворачивается на живот, дотягиваясь до столика, на котором стоят бокалы с вином, цепляет один из них двумя пальцами, подносит к губам. Он пьет эту французскую кислятину как воду, даже не морщится и всегда смеется, когда меня передергивает от первого же глотка. А я давлюсь перебродившим виноградным соком, купленным за бешеные деньги, и тихо ненавижу Люциуса с его пристрастием к дорогой отраве.
— Ты считаешь, что я должен тебе что-то объяснять? — равнодушный взгляд скользит по моему телу. — Тебе? Объяснять? Тебе?
Я соскакиваю с кровати, подхватываю с кресла мантию, почти что бегу к двери, но она захлопывается перед моим носом. Люциус валяется на постели, поигрывая палочкой и насмешливо глядя на меня.
— Я тебя не отпускал, — лениво говорит он, откидываясь на подушки. — Куда ты так торопишься, Питер?
Он манерно растягивает гласные, как дешевая блядь из Лютного, но именно эта жеманность, неуместная в мужчине, заставляет меня раз за разом приползать к его ногам. А еще — великолепное и жадное до постельных утех тело. И та штучка между ног, с которой он так ловко умеет управляться. Пожалуй, это главное, что меня интересует в Люциусе Малфое.
Я могу открыть дверь безо всякой палочки, но правила игры определены раз и навсегда. Питер Петтигрю никогда не посмеет пойти против воли хозяина дома. Не должен сметь. Как и все остальные, кто бывает в этой постели.
— Вернись.
Голос у Малфоя негромкий, но твердый. Он вообще никогда не повышает его, по крайней мере, я не слышал. Но всем давно известно — чем тише говорит Люциус, тем он злее.
Я возвращаюсь к постели под внимательным взглядом серых недобрых глаз. Малфой хлопает по простыне ладонью, приглашая сесть. Я опускаюсь на край кровати, смотрю в сторону. Люциус не должен понять по моему лицу, что я рассержен или обижен. Его насмешки ранят слишком сильно, я не хочу давать для них повода.
— Мне всегда было интересно, как это — трахать гриффиндорцев, — Малфой мечтательно смотрит в потолок. — Они все такие благородные, такие порядочные.
— Я тоже гриффиндорец, — угрюмо отвечаю я.
— О, да, — негромкий смешок. — Ты, конечно же, гриффиндорец. Квинтэссенция благородства и порядочности.
Я все-таки подставился. Теперь он будет изводить меня с неделю. Мелочная натура. Не имея в себе ни единой благородной черты, он с особым наслаждением топчет тех, в ком еще больше дряни, чем в нем самом. По чести — таких немного. И половину Малфой задевать боится. Например, Фенрира, ибо оборотень опасен и непредсказуем. Или Каркарова, с его бешеным темпераментом. Или Долохова, который прибьет и не заметит.
Я не оборотень, не темный маг, не боевик. Я всего лишь жалкий предатель, неудачливый анимаг. Каприз чистокровного богача, обратившего свое внимание на ничтожество.
Помню, как он веселился, узнав, что я перекидываюсь в крысу. Поднимал бровь, щурил глаза, морщил нос в презрительной гримасе, требовал показать.
А потом во время обеда в присутствии Лорда заявил, что собирается заказать мышеловки — в доме, мол, завелись крысы, и он боится за сохранность ценных вещей. Я смеялся вместе с ним, делал вид, что шутка была остроумной.
Спесь с Малфоя сбил Господин — предложил посмотреть, кем стал бы Люциус, имей он способность к анимагии. Малфой приосанился в полной уверенности, что его анимагической формой окажется что-нибудь великолепное… Я до сих пор не знаю, был ли тот мерзкого вида паук шуткой Лорда, или и правда — сутью Люциуса. На мой взгляд, Владыка ему польстил и, слава Мерлину, заставил надолго заткнуться.
Малфой прикрывает глаза, улыбается своим мыслям. А я тайком разглядываю его. Я не один раз видел его обнаженным, но очень редко позволяю себе показывать свои истинные чувства. Люциус любит лесть. И когда я раз за разом говорю ему, как нежна его кожа, как прекрасно и совершенно тело, он надувается от самодовольства и позволяет мне задержаться в своих комнатах чуть дольше, чем требуется для секса.
А я в это время думаю о том, что Люциус не склонен к полноте, и со временем его поджарое тело высохнет, как забытая на солнце морковка. Бледная кожа пожелтеет и покроется коричневыми пятнышками пигмента. Лицо сморщится, на нем проступят красноватые веточки капилляров. И длинный бледный член, которым Малфой так гордится, повиснет в рыжих завитках волос перезрелым стручком гигантской фасоли. Я надеюсь дожить до тех счастливых времен, когда Люциус осознает свою старческую немощь и ужаснется ей. Когда поймет, что все его великолепие осталось в далеком прошлом. Тогда мы сравняемся, и я верну ему все те оскорбительные эпитеты, которых вдоволь наслушался в этой комнате.
Вы думали, что я его люблю?
Я его ненавижу.
Впервые я увидел его, когда лодки привезли нас в школу, и мы — промокшие под осенним дождем, но счастливые открывающимся нам будущим первокурсники — вступили в Большой зал Хогвартса.
С Блэком и Поттером я познакомился еще в поезде, отчаянно хотел оказаться с новыми друзьями на одном факультете, и Шляпа — дурацкий старый колпак, который можно было уговорить на любую глупость, стоило только постараться — отправила меня в Гриффиндор. Знать бы, где упадешь…
Я пожалел почти сразу — как только понял, по какому принципу распределяются по факультетам ученики. Я жаждал дружбы, и фетровая кормушка для моли отправила меня туда, где дружба ценилась превыше всего. Дружба и готовность пожертвовать собой во имя нее.
А я не хотел ничем жертвовать. Я не понимал, да и сейчас не понимаю, почему моя жизнь, например, должна в моих глазах стоить меньше, чем благополучие школьных приятелей. Каждый сам за себя, один Мерлин за всех — именно так считали в Слизерине, и я полностью разделял их мнение. Я хотел власти, денег и сильного покровителя, рядом с которым можно получить и деньги, и власть.
Что проку было в проделках нашей компании, если за них приходилось расплачиваться долгими часами отработок, потерянными баллами и футами рефератов по разным разделам магии? Если слизеринцы раз за разом побеждали в квиддич, не первый год выигрывали Кубок школы и смотрели на всех свысока. И они точно знали, чего хотят и что в итоге получат.
Люц Малфой был кумиром. Идолом. Недосягаемой звездой курса, факультета и всей школы. Среднего роста и довольно худощавого телосложения, он держался так величественно, что казался на голову выше любого из собеседников. Староста школы, лучший ученик, великолепный танцор и ослепительный красавец. Слагхорн, декан Слизерина, в нем души не чаял и первого приглашал на свои вечеринки. Все девицы школы — от первокурсниц до семикурсниц — мечтали, чтобы Люциус снизошел до одного взгляда на них. А парни Хогвартса делились на две неравные части — ненавидевших Малфоя и обожавших Малфоя. Ненавидевших было больше, и Блэк с Поттером сразу же к ним присоединились. Хотя что, спрашивается, было делить таким соплякам, как мы, с выпускником? Он мог уничтожить нас одним взмахом палочки… если бы заметил.
Мы из кожи лезли вон, чтобы досадить Люциусу хоть чем-нибудь. Особенно Блэк. Он оказался очень изобретательным в плане придумывания различных пакостей слизеринцам. Больше всего доставалось тощему Снейпу — полукровка и на своем-то факультете никем не был особенно любим. Малфою в голову не приходило защищать от чужих нападок нечистокровного первокурсника, даже из факультетской солидарности. Остальным тем более было плевать.
Весь учебный год мы пытались достать Люциуса хоть чем-то. Но удалось это один-единственный раз — Поттер каким-то образом умудрился опрокинуть на дорогущую мантию Малфоя кубок с тыквенным соком буквально за минуту до того, как Люциус должен был открыть Рождественский бал танцем с какой-то разряженной слизеринкой.
Малфой легким движением руки избавился от ядовито-рыжего пятна на белом шелке, затем взглянул на Джеймса и неуловимо шевельнул палочкой.
Неделю после этого Поттер не мог причесаться — его волосы стояли дыбом, а от прикосновения расчески во все стороны летели фиолетовые искры.
Развернулись мы только после того, как курс Люциуса выпустился из Хогвартса. И четыре года жили спокойно, пока однажды, вернувшись домой с рождественских каникул, разъяренный Сириус не рассказал нам, что его кузина Нарцисса выходит замуж за Люциуса Малфоя.
Я подозревал, что Блек влюблен в нее — как может быть влюблен пятнадцатилетний парень, по которому уже с год как начали сохнуть школьные подруги. В его тумбочке хранился медальон с портретом Нарциссы, который Сириус, по его словам, стащил из дома. Фарфоровое личико, золотистые локоны, большие синие глаза. Глупая кукла, на мой взгляд — по крайней мере, тогда я думал именно так.
Но Сириус рвал и метал, изливаясь нам в своей ненависти к Малфою день за днем. Мы горели желанием ему помочь — не расстроить свадьбу, так хотя бы испортить ее.
План, как всегда, придумал Джеймс. Анимагию мы к тому времени освоили уже настолько хорошо, что перекинуться в животное ни для кого из нас не составляло труда. Мы втроем — Сириус, Джеймс и я — должны были в анимагической форме проникнуть в Малфой-мэнор накануне свадьбы и перепортить там все, что только можно, в первую очередь — свадебные мантии счастливого жениха. Понятно, что это не отменило бы свадьбу. Но настроение Люциусу мы бы испортили основательно.
Джеймс в своем оленьем виде собирался вытоптать и перерыть все клумбы и газоны у парадного входа, Сири должен был разорить холл, где планировалось торжество.
Ну а мне досталось самое интересное — перегрызть и перервать гардероб Малфоя.
Ремус из нашего плана выпадал — он не мог становиться волком по собственному желанию. Зато ему предстояло прикрыть нас в Хогвартсе, если кто-то хватится.
Дорогу в Малфой-мэнор Сириус знал хорошо. Лично я понятия не имел, где это вообще находится. Как, впрочем, и Джеймс. Но Блэк, как-никак, был с Нарциссой в родстве. И ему не составило большого труда стащить из дома одно из приглашений на свадьбу.
— Хоть какая-то польза от того, что я Блэк, — зло и весело сказал нам Сириус. — Я пройду в имение, как к себе домой.
Мы удрали подземным ходом в Хогсмид, оттуда добрались камином до Литтл-Мол, магической деревушки в двух милях от Малфой-мэнора, и поспешили “на свадьбу”. Смешно, но зачарованные от посторонних людей ворота имения легко пропустили Сириуса в сопровождении оленя и крысы. На анимагию их никто не заколдовывал, и им не было никакого дела до того, что гости не появляются глубокой ночью.
В спальне Малфоя, куда я проник по шпалере для вьюнка, было темно и тихо. Гардероб был приоткрыт, я пролез в узкую щель и вдоволь порезвился, обрывая золотое шитье, прогрызая дырки в шелковой ткани и пачкая все, что только можно запачкать.
Я делал это не для того, чтобы угодить Сириусу. По большому счету на Блэка и его душевные терзания мне было наплевать. Зависть — вот что стало основой для моей мести Малфою.
Эта роскошь, это выставленное напоказ богатство, кричащее о себе каждой золотой нитью, каждым драгоценным камешком, сводили меня с ума. Почему кому-то все, а остальным — ничего? Почему одним замок, парк, земельные угодья, набитая галлеонами ячейка в Гринготтсе, а другим — ветхий домик в провинции с крохотным огородом, где хорошо растет только бурьян? Почему Малфою талант, ум, красота, очаровательная невеста, а мне — неуклюжее тело, некрасивое лицо и в лучшем случае место продавца в какой-нибудь грязной лавке?
Я запрыгнул на кровать, чтобы обмочить подушку Люциуса…
Это была моя ошибка. Потому что Малфой спал не один. На его плече — белоснежном, словно только что выпавший снег — сладко сопел длинным носом Сопливус, который сегодня днем при мне отпрашивался у Слагхорна домой навестить мать.
Больше всего меня тогда поразил контраст — почти уродливый подросток, которого обнимает во сне молодой красавец. Тогда я еще не знал, что Люциус Малфой предпочитает в своей постели уродов. На их фоне его великолепие сияло подобно солнечному лучу, случайно упавшему на поверхность болота. И можно было не опасаться измен и уходов.
Я сидел на одеяле и разглядывал их. Угрюмый полукровка, разгуливающий по Хогвартсу с Лили Эванс, вечный объект для шуточек и издевательств Блэка и Поттера, умудрился получить покровительство Малфоя.
Неважно, что при этом он подставил Люциусу свой тощий зад. Кто вспомнит об этом через двадцать лет, когда с помощью влиятельного любовника Снейп получит богатство и власть? Если смог он — смогу и я. Гриффиндор — это не навсегда, а в те минуты я чувствовал себя больше слизеринцем, чем гриффиндорцем.
Я никому не рассказал о том, что видел.
Я похоронил эту тайну в себе, чтобы когда-нибудь воспользоваться ею.
Я не подозревал тогда, что Люциус Малфой — самое страшное, что может со мной случиться.
О скандале в имени Малфоев не написала ни одна газета. Но нам было достаточно того, что мы о нем знали. Собираясь в нашей спальне, мы в лицах разыгрывали утреннюю сцену в Малфой-мэноре за несколько часов до свадьбы. И хохотали — до боли в животах, до судорожной икоты. Блэк считал себя отмщенным, Поттер жалел, что не успел вытоптать все клумбы в парке, Рем сокрушался, что не принимал участия в потехе. И все трое завидовали — тому, что именно мне досталась почетная миссия превратить свадебный наряд Малфоя в жалкие тряпочки.
До нашего выпуска Люциус появлялся в Хогвартсе несколько раз — как представитель Совета попечителей. Понятно, что с его деньгами он не мог туда не пролезть. Но я до сих пор уверен — Малфой соглашался со скучной миссией инспектора только ради встреч с Сопливусом. А я, мучительно завидуя удаче неопрятного злого полукровки, с удвоенной силой поддерживал все пакости против слизеринца, которые изобретали Сириус и Джеймс.
Не помню, когда именно я стал дрочить в душе, представляя себе Малфоя. Кажется, сразу после того, как мы подвесили Снейпа вверх ногами у озера. Воображать Люциуса, стоящего передо мной на коленях и вылизывающего мой член, было не просто приятно. Я кончал только от одной мысли о том, как его тонкие бледные губы обхватывают головку и всасывают ее в рот. Я ни разу не смог ничего представить дальше — возбуждение перехлестывало через край, и я изливался в сжатый кулак, стоя на подгибающихся ногах и уткнувшись лбом в белый кафель стены.
Потом я возвращался в спальню, слушал весь этот бред, который несли мои гриффиндорские приятели, и думал о том, что мне на хрен не нужны никакие подвиги и великие свершения.
В Орден Феникса я вступил не ради дурацкой романтики. Блэк и Поттер наперебой орали о равноправии с магглами и о победе светлых сил над силами тьмы. Люпин тихо мечтал о признании оборотней полноценными членами магического общества. А я просто не хотел возвращаться в Торнбери, в ветхий, по окна вросший в землю домишко с облупившимися стенами и прохудившейся крышей. Не хотел за десяток кнатов в день разносить сэндвичи ленивым клеркам. Не хотел до глубокой старости гнить в глухой провинции, где все всё друг о друге знают от рождения и до смерти — вплоть до содержимого обеденных тарелок.
Я никогда не был везучим. Мне не повезло родиться ни богатым, ни родовитым. Чистая кровь моих предков насчитывала от силы три поколения, и никто из них не оставил мне никакого наследства. Да и талантов у меня никогда не было. Все, что я умел — перекидываться крысой и шпионить там, где другие не могли пролезть.
Наверное, я слишком набрался самоуверенности от Мародеров, потому что в какой-то момент поверил, что и вправду неуловим…
— Крыса, — брезгливо сказал Лестрандж, держа меня за хвост.
— Анимаг, шпион, — спокойно возразил ему Лорд. — Брось его в угол.
Падение меня оглушило — Лестрандж довольно здорово приложил меня об стену. И когда я пришел в себя, то валялся на полу, беспомощный, без палочки и в окружении нескольких Упивающихся Смертью.
Я не сомневался, что меня убьют. Сначала, конечно, покуражатся. Это была их любимая забава, и я уже готов был ползти на коленях, умоляя о пощаде, когда круг расступился, и вперед вышел Малфой.
— Я его знаю, — промурлыкал он, и мне показалось, что Люциус вот-вот облизнется, как обожравшийся кот. — Я его знаю, мой Лорд, отдайте его мне. На ночь.
Я понятия не имел, почему все окружающие дружно загоготали. Все, кроме Лорда. Может быть, лучшим выходом тогда для меня была бы смерть. Но я очень хотел выжить.
— Будешь послушным мальчиком — останешься жить, — сказал мне Малфой в спальне, и я был очень послушным мальчиком в ту ночь.
Я делал все, что он мне приказывал, — сначала с ужасом, потом с восторгом. Я понятия не имел, что Лорд подкладывает эту белобрысую тварь всем, кого хочет получить для каких-то своих целей. Малфой не делал разницы между мужчинами и женщинами, он был той наживкой, которую хотелось глотать раз за разом, даже зная, что внутри — острый ядовитый крючок. На этом крючке сидел Сопливус, на этом крючке сидел Раби Лестрандж, на этом крючке сидели уродина Кэрроу и женственный красавец Регулус Блэк. Болтали, что у Люца была связь даже с Министром Бэгнольд, но точно никто ничего не знал. А выяснять у Малфоя такие подробности означало очень нехорошо нарваться.
Я тоже ничего не спрашивал. К утру я готов был лизать Люцу ноги, только бы меня не прогнали из теплой постели, не лишили ласковых губ и нежных рук. Я душу бы продал кому угодно, тому же Темному Лорду, лишь бы остаться рядом с Малфоем как можно дольше и как можно ближе.
Я честно думал тогда о себе как о приговоренном. Первая же моя попытка перекинуться в спальне Малфоя ни к чему не привела. Я просто рухнул на пол как подкошенный, а Люциус, усмехаясь, сообщил мне, что в его доме любая магия требует разрешения Великого Лорда. И чтобы я не тешил себя иллюзиями, а побыстрее снимал штаны.
Он разглядывал меня так долго, что я в какой-то момент был уже готов умереть от стыда и страха, но Малфой позвал эльфа и велел ему привести меня в порядок. После чего взял с журнального столика газету и углубился в чтение.
Эльф готовил меня к этой ночи, как евнух готовит новую наложницу в гареме к приходу господина. Я рыдал от унижения, пока меня мыли, удаляли волосы на теле, растирали какими-то лосьонами и маслами. Я представлял себе, как за стенами спальни гогочут боевики, обсуждая все то, что намеревался сделать со мной один из них. Меня корежило и корчило от стыда и страха, и я оказался совсем не готов к тому, что свой первый оргазм с мужчиной испытаю, вколачиваясь членом в горло Малфоя.
Только одного этого минета хватило бы для того, чтобы я на веки вечные стал верным рабом Люциуса. А впереди была целая ночь, полная ласк, нежности, муки и блаженства, густо замешанного на боли, политого слезами и потом. Ночь, полная слов, негромкого шепота, вздохов и стонов, криков и просьб. Ночь, после которой я поверил в то, что все эти годы Люциус ждал и искал только меня.
Я не подозревал тогда, насколько ошибаюсь… Малфою я был нужен на пару ночей — не больше. Постель согреть. Нарцисса возилась с новорожденным сыном, и Люциус считал себя вправе развлекаться по своему усмотрению. А то, что Господин решил использовать его сексуальные таланты в свою пользу и на этот раз, — так это мне просто не повезло.
Я спал как убитый в постели, зарывшись лицом в мягкую подушку, замотавшись в теплое невесомое одеяло. Спал, даже во сне ощущая на своих губах тонкие нежные губы, на своем плече — властные умелые пальцы, на своем бедре — длинную горячую ногу. Спал, всем телом прижавшись к Люциусу, ради которого с этой ночи готов был на все, лишь бы она повторилась вновь.
И когда меня растолкали, грубо вырывая из блаженного небытия, перемешанного с сонными мечтами, когда задали один-единственный вопрос, пообещав в награду эту теплую постель, этого лениво раскинувшегося рядом мужчину и сколько угодно таких ночей, я не раздумывал ни секунды.
— Приведи ко мне Блэка, — тянет Малфой, и я до боли в челюстях сжимаю зубы, содрогаясь от ненависти. — Они тебе доверяют, Блэк пойдет с тобой, куда угодно. Ты ведь им… друг.
В его словах столько приторного яда, что я удивляюсь — как он не капает с его лживого языка. У Малфоя нет друзей, он презирает такие отношения. У него есть господин, у него есть любовники, у него есть враги и есть все остальные — чернь, быдло, недостойное мыть языками плиты Малфой-мэнора. Единственный человек во всем мире, кого Люциус действительно любит до умопомрачения — его сын, но и Драко он со временем превратит в подобное себе чудовище. Мальчишке год с небольшим, и он уже сейчас мучает эльфов и изводит мать капризами. Если мне и жаль кого-то в аду, который зовется Малфой-мэнором, так это тихую Нарциссу. Я вспоминаю веселую беззаботную красавицу, какой она была в Хогвартсе, и никак не могу разглядеть ее в этой молчаливой неулыбчивой женщине, робкой тенью скользящей по комнатам имения. Нарцисса все так же прекрасна, но от ее красоты веет смертельным холодом одиночества.
— Как я тебе его приведу? — огрызаюсь я. — Под Империусом? Ты слишком многого от меня хочешь. Блэк не ходит один, а Владыка вряд ли обрадуется, если узнает, что моя миссия провалена из-за твоей прихоти.
— Нашему Лорду тоже нужен Блэк, — Люциус негромко смеется. — Но я хочу получить его на одну ночь раньше, Питер. А за эту небольшую услугу я разрешу тебе к нам присоединиться. Мы будем трахать его вдвоем, а затем я сотру Блэку память, и ты отведешь его к Господину. Никакого риска, мой маленький отважный гриффиндорец, Сириус ничего не сможет вспомнить. А остальные не знают, что ты бегаешь сюда.
Никто не знает, это так. Круг посвященных в тайну очень узок — Лорд и Малфои. Остальным — Лестранджам, Руквуду, Мальсиберу, Фенриру — сообщили, что я сбежал. Владыка даже наказал Люциуса — для вида. И тайно наградил, позволив притащить в подвалы Малфой-мэнора пару магглов для темных ритуалов. Не думаю, что их смерть была легкой и быстрой. Люциус любит растягивать удовольствие, а собаки на его псарне давно уже знают вкус человечины.
Боевики нередко появляются в имении, некоторые — как Лестранджи или бродяга Долохов — живут здесь неделями. Поэтому я прихожу сюда только крысой. Малфой злится, но конспирация — приказ Лорда, и Люциус вынужден с этим смириться. Я бегаю по огромному дому, подглядываю за тем, что происходит в спальнях, слушаю чужие разговоры. А затем с удовольствием доношу о них Повелителю. В доме много крысиных ходов, и я отлично знаю, кто с кем спит, кто что думает и кто кому доверяет. Меня греет мысль, что в раздаваемых Лордом круциатусах львиная доля моих заслуг. Люциус догадывается, кто шпионит за боевиками, но Господина боится больше, чем своих приятелей — и поэтому молчит.
Впрочем, в Малфой-мэноре есть две комнаты, куда я никогда не захожу: спальная Драко и спальня Лорда. У юного наследника Малфоев в спальне дежурят эльфы, способные размазать меня по стенкам, а соваться к Владыке я и сам никогда не рискну. Зато я нередко подглядываю за Нарциссой. Как она вечер за вечером раздевается, моется, расчесывает свои прекрасные волосы, душится самыми дорогими духами, надевает самые нарядные рубашки, ложится в постель и ждет. Люциус заходит к ней нечасто и редко задерживается дольше, чем на час. Он всегда слишком занят, чтобы доставлять удовольствие своей законной жене. Малфой предпочитает шататься с боевиками по маггловским городишкам. Или пить с ними внизу, в гостиной. Или трахаться с очередным любовником. Иногда я с трудом удерживаюсь от смеха, представляя себе одинокую Нарси в тот момент, когда ее муж делает мне минет. А иногда мне хочется убить Люциуса за ее невыплаканные слезы.
— Смешная у вас компания, — Малфой под хмельком становится болтлив и еще более самоуверен, хотя, на мой взгляд, дальше некуда. — Олень, вервольф, собака и крыса. Противоестественный союз разных видов. Как вы умудрились не перервать друг другу глотки за столько лет, Питер? Волк должен охотиться на оленей, собака — душить крыс. Анимагическая форма сохраняет разум, но отпускает на волю инстинкты, а у оборотня мозгов меньше, чем у гусеницы, одна только жажда убивать. Поделись секретом, Хвост.
— Тебе не понять, — отвечаю я. — Ты не способен ни на дружбу, ни на любовь… Люци.
Он ненавидит, когда я так его называю. В глаза летит выплеснутое из бокала вино, и мне остается только стирать ладонью красные, кисло пахнущие капли и жмуриться.
— Что ты знаешь обо мне, жалкая крыса? — перекошенное яростью лицо, секунду назад бывшее прекрасным, за мгновение становится уродливой маской чистой злобы. — Что ты знаешь о моей любви и о моей ненависти? Что ты знаешь, кроме того, что тебе позволено знать, что ты смог подслушать и подсмотреть в этом доме?
Он подходит к окну и долго смотрит на облетающий парк, избиваемый осенним ледяным дождем. К стеклу с той стороны прилипло несколько мокрых желтых листьев, и они напоминают мне растопыренные пятерни, молящие о пощаде.
— Приведи Блэка, — наконец, холодно говорит Малфой. — Приведи и получишь то, о чем мечтаешь.
Мне кажется, что меня обливают кипятком, от неожиданности сердце заходится, а в ушах начинает греметь кровь. Люциус знает, чем меня поманить. Знает, на что меня можно взять. Я прикрываю глаза, мгновенно попадая в мир своих непристойных фантазий: связанный обнаженный Малфой на кровати, плотные ремни на его изящных запястьях, похабно раскинутые и согнутые ноги. И я — рядом, с плетью в руках, на всю ночь получивший возможность обладать его великолепным сильным телом. Я наклоняюсь над Люциусом, и кончик полированной толстой рукоятки входит в узкий напряженный анус…
Он смотрит на меня от окна — на мои пальцы, сжимающие возбужденный член, на раздвинутые ноги. В лице Малфоя нет ничего, кроме брезгливости и равнодушия.
Неделю я шарю в имении, забыв про сон и еду, довольствуясь сухими корками с кухни и огрызками старого сыра. Я роюсь в деловых бумагах и личной переписке Люциуса, листаю альбомы семейных колдографий, перерываю горы банковских пергаментов. Я заглядываю в каждый шкаф, в каждый ящик, на каждую полку. Ни один ларец, ни одна шкатулка не избегают моих крысиных глаз. Я пробираюсь даже в семейную сокровищницу, рискуя своей ободранной шкурой, — в надежде найти подтверждение своим подозрениям или опровергнуть их.
Пусто. Пусто. Пусто…
За несколько дней до Хэллоуина в Малфой-мэнор начинают собираться боевики. Они давно уже ничего не боятся, чувствуя себя рядом с Владыкой всесильными и неуязвимыми. И только я мечусь от одного крысиного лаза к другому, стараясь никому не попасться на глаза.
В Лондоне мокрый снег и ветер. Мне некуда идти, и я почти без сил ползу к Сириусу. Он тоже собирается праздновать Хэллоуин — в его логове на стенах пялятся в темноту страшные маски, а на столе лежат несколько тыкв.
— Хорошо, что ты пришел, Питер, — говорит мне Сириус и откладывает в сторону нож. — У нас с Джеймсом к тебе важное дело…
Я возвращаюсь в дом Блэка поздно ночью, оставив их всех в доме в Годриковой Лощине. Заклятие Хранителя лежит на моих плечах тяжелым грузом — мне нелегко будет скрыть свое новое знание от Лорда. Почти машинально, по привычке, я выдвигаю ящики старого стола.
Я не сразу замечаю желтоватый, скрученный в плотную трубочку пергамент. Вокруг него замотана тонкая цепочка с медальоном Нарси. Надо же, я не знал, что Сириус все еще его хранит. Любопытство пересиливает усталость, и я разворачиваю ломкий сверток. Этот почерк я бы узнал среди тысячи других.
“Мальчик мой… Интересы рода… Я надеюсь, что ты не сочтешь это предательством… Что бы ни случилось… Поцелуй медальон… Навеки твой…”
Я беру трясущимися пальцами медальон, мое дыхание согревает портрет Нарциссы. И на моих глазах ее черты расплываются, меняясь, превращаясь в мужское лицо. Люциус улыбается мне… О, нет, не мне!
Золотая безделушка падает на пол, со звоном откатываясь в сторону, а я закрываю глаза. Сколько раз я видел, как Сириус целует портрет Нарциссы. Сколько раз я усмехался про себя, думая о его детской влюбленности в красавицу-кузину. Сколько раз удивлялся ненависти, с которой Блэк кидался на Снейпа… Слепой глупец. Или глупый слепец. Впрочем, какая разница…
Крысы не умеют выть — на это способны только псы и волки. Крысы пищат, перерубленные надвое железным прутом мышеловки.
“Приведи Блэка”, — сказал Люциус, и теперь я понимаю, что не пережил бы той ночи.
Скуля и плача, я ползаю по полу, разыскивая медальон. Засовываю в карман мантии старый пергамент. Они заплатят мне за все!
Мое убежище тоже похоже на крысиное логово. Старые вещи, ненужный хлам, пыль и грязь. Я лежу на разоренной кровати, бездумно глядя в потолок. Жирные пауки шуршат в углах, я развлекаюсь тем, что время от времени ловлю их и давлю о лицо Люциуса на медальоне. Пауков много — и очень скоро сквозь грязь и слизь уже невозможно увидеть улыбку. Если бы я мог сделать что-то подобное не только с портретом…
Мысли путаются в голове, цепляясь одна за другую. Я вспоминаю, как злился Блэк, узнав о свадьбе, как рвался отомстить. А мы, наивные, принимали ревность и обиду за ненависть к слизеринцу. Я размышляю о том, как же Люциус рассчитывал спрятать Блэка от Лорда, и вспоминаю псарню в Малфой-мэноре — идеальное место для убежища анимага. Я думаю о том, что пообещал Люциус мне, и снова скулю в подушку, понимая — этого никогда не будет. Ничего никогда не будет — и даже ненавистного вина. Сейчас я готов выпить бочку, если бы это хоть чем-то могло мне помочь…
… Двое суток я добираюсь до Уилтшира, днем забиваясь в глухие норы, зализывая раненую лапу. Там, наверху, праздник. Там, наверху, скорбь. Там празднуют исчезновение Лорда и оплакивают гибель Поттеров. Там проклинают Блэка, предавшего своих друзей и убившего множество магглов. Я знаю — я нашел в мусорном баке “Ежедневный пророк”.
Вы думаете, я счастлив?
Я уже два дня как мертв.
Я не уверен, что выберусь из Малфой-мэнора, но я хочу увидеть глаза Люциуса перед тем, как сдохну. Я тащу с собой его письмо и медальон, заляпанный грязью. Пусть увидит, пусть поймет, что во всем виноват только он сам. И пусть благодарит свою счастливую звезду — Лорда больше нет, и мне некому выдать тайну.
В парке имения темно и тихо, как на кладбище. И так же темно и тихо в доме. Только в двух окнах горят свечи — в спальне Нарциссы и в кабинете Малфоя. Я устал и измучен, но я не хочу откладывать месть до утра.
Знакомый лаз наверх, на второй этаж, кажется мне бесконечным. Я цепляюсь за выступы и неровности, я подтягиваю свое неуклюжее больное тело выше, то срываясь, то обдирая шкуру о каменные выступы. Когда-то я за минуту взлетел по шпалере, когда-то я тенью проскользнул в приоткрытое окно… Когда-то у меня были друзья… целую жизнь тому назад. Целую жизнь тому назад я был весел, молод и счастлив. А теперь мне тысяча лет, и я крыса… крыса… крыса…
Малфой сидит в кресле, у его ног — упавшая газета. Я распрямляюсь у стены, сжимая в пальцах письмо и оскверненный медальон.
— Не по мне ли скорбишь, Люци?
Изумление в его глазах сменяется неверием, а затем гневом.
— Ты, — говорить Малфой и встает. — Ты!
Я смеюсь, кидая к его ногам медальон и смятое письмо, смеюсь, но смех застревает у меня в горле, превращаясь в отчаянный визг. Неужели он тоже? Он тоже? Тоже?..
Огромная кошка прыгает на меня от кресла, пол стремительно несется навстречу, а за спиной — спасительный крысиный лаз. Желтый коготь рвет мой бок, и я снова визжу от ужаса, но срываюсь с крючка в благословенную темноту.
Пума беснуется наверху, а я падаю вниз, оставляя на острых камнях кровь и клочья шерсти.
Vova
