Притяжение

Разумеется, они не рассчитывали на то, что после гибели Повелителя им все забудут и простят. Праздничные гулянья и торжественные похороны не мешали ни обыскам, ни арестам, ни судам. Отец подолгу засиживался по вечерам в кабинете, и Драко нередко находил скомканные и выброшенные Люциусом листки пергамента, которые не успевали подобрать эльфы.

“Беллатрикс Лестрандж (Блэк) — погибла 2 мая 1998 года”.

“Рудольф Лестрандж — осужден 14 июня 1998 года. Пожизненно”.

“Рабастан Лестрандж — осужден 14 июня 1998 года. Пожизненно”.

Иногда от пергамента остро пахло разлитым огневиски.

“Антонин Долохов — погиб 2 мая 1998 года”.

“Северус…”

К ним, в Малфой-мэнор, приходили с обысками еженедельно.

Отец запретил эльфам приводить в порядок гостиную, и мама виновато всплескивала руками перед очередным командиром отряда авроров: “Извините, господа. Но вы же знаете, что наш дом был захвачен Лордом Волдемортом. Мы до сих пор не можем вернуть имению прежний вид”.

Она все еще запиналась, произнося имя Повелителя.

Драко тошнило и от синих аврорских мантий, и от заискивающего тона матери, и от лицемерия отца, по ночам заносившего погибших и осужденных соратников в личный пантеон, а днем изображавшего жертву Волдеморта перед мракоборцами и папарацци.

Драко понимал, что иначе нельзя. Либо они все пострадавшие от произвола Темного Лорда, либо пособники. И если они с матерью еще могли как-то рассчитывать на снисхождение новой власти, то отцу приходилось стократ тяжелее. Так что требовалось сжимать зубы, повыше поднимать голову и спускаться к очередному грязнокровному ублюдку.

— Здравствуйте, сэр. Прошу вас, сэр. Разумеется, у нас нет никаких тайн от власти, сэр.

Тайны, конечно же, были. Самые драгоценные манускрипты из семейной библиотеки, самые опасные зелья, хранившиеся в лаборатории, несколько темномагических артефактов отец с помощью Драко укрыл в тайниках подземелья. Впрочем, все это и до гибели Лорда было надежно замаскировано заклятиями, но Владыку мало интересовали древние фолианты и редкие яды. А мракоборцы искали целенаправленно, так что Люциус решил перестраховаться.

Впрочем, многим пришлось пожертвовать. Слишком подозрительной выглядела бы библиотека Малофев без манускриптов по темной магии, а коллекция артефактов просто не могла быть невинным музейным собранием.

Но настал день, когда конфисковывать оказалось нечего. Полки семейной библиотеки зияли черными провалами, в лаборатории из оставшихся ингредиентов, в лучшем случае, можно было сварить бодроперцовое зелье, а остаток коллекции артефактов представлял собой десяток забавных игрушек, которые разные поколения Малфоев приобретали для развлечения подрастающих наследников.

Люциус устало выложил перед командиром авроров свиток пергамента с перечнем уже конфискованного имущества.

— Здесь более трехсот наименований, — негромко сказал он. — Большая часть — старинные книги и редкие зелья. Вы ведь не считаете нашу библиотеку бесконечной, а запасы зелий — бездонными? Ваши люди в прошлый раз забрали даже средство против докси.

Командир авроров, молодой парень с азиатской внешностью, невозмутимо просмотрел список и достал из-за пазухи пергамент.

— Августус Руквуд на допросе показал, что в вашей библиотеке видел книги, написанные Корбином Крайтом, Симусом Фарвинкелем, Тобиасом Готом. Вы прекрасно знаете, мистер Малфой, что это не просто раритеты. Эти книги запрещены указом Министерства семнадцать лет назад.

— К сожалению, — сухо ответил Люциус, — перечисленных вами книг в моей библиотеке больше нет. Они пропали, и мне страшно представить, в чьих руках могли оказаться такие… опасные знания.

Драко отлично помнил, чьи руки снимали с полок драгоценные тома, заворачивали в заговоренную ткань и опускали в тайник — до лучших времен, которые когда-нибудь наступят. Стоя рядом с отцом, он изо всех сил старался держаться так же отстраненно-вежливо, не теряя выдержки. Будь Драко один — он давно бы уже сорвался, совершил что-нибудь истеричное, ненужное и опасное. Но присутствие рядом Люциуса помогало брать себя в руки каждый раз, когда авроры хватали какую-нибудь вещь, вертели, щупали, тыкали в нее волшебными палочками, чтобы проверить на присутствие магии. Почему-то больше всего задевало, когда трогали что-то, принадлежащее маме. Словно лезли ей под юбку, а Драко вынужден был стоять и смотреть на творившееся непотребство.

Когда авроры покинули Малфой-мэнор, отец налил себе огневиски, сел в кресло и кивком головы подозвал к себе Драко.

— Ты должен устроиться на работу.

— Что?

Люциус вздохнул и поставил бокал на низенький столик.

— Ты должен устроиться на работу в Министерство, Драко. На какую-нибудь маленькую, незначительную должность, но как можно ближе к тем, кто сейчас правит магической Британией. Я попытаюсь… Я попытаюсь кое с кем поговорить. В Министерстве все еще остались люди, которые мне обязаны. Это нужно не мне. Это нужно тебе, сын.

Видимо, таинственный “кое-кто” был многим обязан Люциусу Малфою. Потому что не прошло и месяца, как Драко оказался сидящим за столом секретаря в приемной нового Министра магии — Кингсли Шеклболта. Это была очень маленькая и очень незначительная должность. Но ничего ближе, как оказалось, просто не существовало.

Глава 1

Вставать приходилось очень рано. Рабочий день в Министерстве начинался в семь, Шеклболт появлялся в своем кабинете без пяти, так что Драко был вынужден занимать свое место еще на несколько минут раньше, чем его непосредственный начальник.

Малфой никогда не поднимался в шесть утра — он привык ложиться поздно, заполночь, и не один эльф разбил себе голову об стены спальни, пытаясь добудиться молодого хозяина на службу. Злой и невыспавшийся, Драко тащился в ванную, кое-как приводил себя в порядок, с отвращением съедал омлет или сэндвич, натягивал деловой костюм, сшитый на заказ у мадам Малкин, затем набрасывал скромную серую мантию и с ненавистью швырял под ноги дымолетный порошок, делая шаг в проклятый камин.

В первые дни Драко никак не мог привыкнуть к тому, что у любого посетителя, переступившего через порог приемной Министра магии, пропадает дар речи. Ему каждый раз хотелось запустить в стену чернильницей, применить к вошедшему какое-нибудь заклятие погадостнее, заорать, наконец: “Да-да! Это я, Драко Малфой, сын Пожирателя смерти Люциуса Малфоя, сижу тут с вашими проклятыми бумажками, записываю вас в очередь на прием к чернокожему Министру, складываю лиловые конвертики и отправляю их по назначению! И мне плевать, что вы все обо мне думаете!”

Если бы не отец, из последних сил отбивающийся от обвинений в пособничестве Лорду, рано или поздно Драко послал бы к Мерлину в штаны свою ненавистную службу вместе со всем, что к ней прилагалось. Но его, с позволения сказать, “работа” давала самому Драко возможность достаточно быстро обрасти знакомствами и связями “в верхах”, а отцу — лишние шансы избежать судебного преследования.

Чего Драко не понимал — так это почему Шеклболт согласился принять на службу, да еще личным секретарем, одного из Малфоев.

— Прекраснодушие, cын, — презрительно приподняв верхнюю губу, объяснил Люциус. — Он искренне верит в то, что ты готов стать достойным членом нового общества. В аврорате считают, что Повелитель принуждал тебя к насилию. Сам Дамблдор перед смертью сказал, что ты не убийца, и это, как мы сейчас знаем, услышал Поттер. Мальчишка достаточно глуп, чтобы не врать на следствии. Поэтому для всех ты — жертва, которая жаждет замолить свои грехи. Не стоит никого в этом разубеждать. Разумеется, ни к каким секретным документам тебя не допустят — будешь сидеть, заниматься рутинной перепиской Министра с отделами. И это хорошо — ничьи секреты нас сейчас не интересуют, нам нужно всего лишь доказать, что Малфои всецело на стороне новой власти. Ты меня понял?

Драко понял. И поэтому заставлял себя сдержанно кивать каждому грязнокровному ублюдку, заходившему в приемную, заставлял себя говорить чернокожему Министру “сэр”, заставлял себя точно и в срок отправлять и принимать министерскую почту, не забывая отмечать входящие и исходящие.

Он продержался три недели, пока к Шеклболту не явился Поттер.

Как и все, впервые видящие Драко в приемной Министра, Поттер сначала остолбенел. Затем попытался что-то сказать. Минуты три Драко ждал, пока герой Британии выдавит что-нибудь членораздельное, не дождался и холодно осведомился:

— Вы на прием к Министру Шеклболту? Вам назначено?

Поттер облегченно закивал, затем отрицательно замотал головой. Эти телодвижения Драко понял так, что Поттер пришел на прием, но ему никто ничего не назначал. Собственно, зачем? Кто станет томить в приемной самого Избранного? Это Люциуса сейчас мурыжили перед закрытыми дверями кабинетов по два-три часа — а раньше он входил туда без стука и не оглядываясь на секретарей. Чувcтвуя, как внутри все леденеет от ненависти, Драко поднялся:

— Я спрошу у Министра, может ли он сейчас вас принять.

В это мгновение дверь отворилась, и на пороге появился Шеклболт.

— Гарри!

Пять минут Драко наблюдал за тем, как его бывший сокурсник и Министр обнимаются, хлопают друг друга по спинам, слушал их невнятные восклицания, а затем сел за свой стол, ощущая себя полным идиотом. А еще — было немного завидно. Да нет, не “немного”. Было очень завидно, потому что никто и никогда, ни в настоящем и ни в будущем не станет так бурно радоваться приходу Драко Малфоя, так крепко обнимать и так бережно прижимать его к груди. Никто и никогда — ни в настоящем, ни в будущем.

— Драко, принеси нам чай, пожалуйста, — через плечо бросил Шеклболт, и зависть в душе Малфоя мгновенно сменилась на привычную ледяную ненависть.

Эльфов в Министерстве не было. Кофе Драко любил, поэтому варить его в большой медной джезве научился довольно быстро. Он делал его по старинному семейному рецепту — с молотой корицей, шоколадным сиропом, мускатным орехом и взбитыми сливками. Судя по всему, Министру кофе нравился — за день он выпивал до десяти чашек. Конечно же, себя Драко тоже не обижал и всегда варил две порции. А вот чай Малфой не любил. И заваривать его не умел. И тем более не собирался стараться ради Поттера.

Наскоро ополоснув фарфоровый чайник, Драко на глаз насыпал в него сухие чайные листья из серебристого пакетика, залил их холодной водой и вскипятил ее движением палочки.

Чай вышел грязно-бурым, почти черным. Пришлось разбавлять его кипятком и забеливать молоком. Добившись относительно приличного цвета, Драко поставил чашки на поднос, туда же бухнул сахарницу, вазочку с печеньем и, левитируя поднос перед собой, отправился в кабинет к Министру.

Шеклболт и Поттер сидели на диване у стены и болтали, словно старые добрые друзья. Собственно, они и были старыми добрыми друзьями, только Драко не мог понять, отчего его это так сильно раздражает. Он небрежным движением палочки отправил поднос на столик у дивана и поинтересовался, не отходя от двери, где остановился:

— Что-нибудь еще, сэр?

— Да, — не глядя на своего секретаря ответил Министр. — У меня на столе несколько писем, отправь их до обеда, Драко.

Поттер вышел из кабинета через час. К этому времени Драко переслал письма министерской почтой и теперь скучал, от безделья просматривая последний номер “Ежедневного пророка”. Ничего интересного в газете не печатали — так, мелкие сплетни, неинтересные разоблачения и судебные отчеты. Даже Скиттер притихла и вместо скандальных статей писала какую-то ерунду об очередной поправке к очередному закону, которую не принял Визенгамот. Поправка была пустяковая, закон устарел двести лет назад, и обсуждала их Рита скучно, без привычного огонька.

— Малфой, — Поттер остановился у стола, и Драко поднял голову от колдографии, на которой Минерва МакГонагалл приветствовала первокурсников Хогвартса. — Знаешь, Малфой, я рад, что у тебя все в порядке. Правда, рад. Я знаю, что тебе было тяжело… Я много думал. Тебе просто не повезло, верно? Когда профессор Дамблдор сказал на Башне, что ты не убийца, я решил, что он просто тебя уговаривает. А потом я видел тебя — там, в Малфой-мэноре — и понял, что ты действительно не убийца, он был прав.

Когда Поттер начал говорить, Драко зачем-то встал и теперь слушал сбивчивую речь старого недруга стоя — он сам не знал, почему. А Поттер продолжал говорить, глядя в его глаза — быстро, будто боялся остановиться и потерять мысль.

— Тебе все это было совсем не нужно и противно. Тебя заставляли, а ты не хотел. Все это так гнусно на самом деле — война, смерть, и когда друзей теряешь. Хорошо, что все закончилось, да? Я в аврорате рассказал им правду — как ты не хотел убивать профессора Дамблдора, а Волдеморт тебя заставлял. И как он требовал, чтобы ты применял Непростительные заклинания. И как ты отказался нас узнавать тогда. И что мама твоя меня не выдала — я все рассказал.

Протянув руку, Поттер осторожно взял Драко за предплечье и несильно сжал. По-дружески сжал, словно успокаивал, словно обещал ему, Малфою, свои покровительство и защиту.

“Оставь меня в покое! — мысленно заорал Драко. — Убери свои руки, ты, гриффиндорское отродье! Видеть не могу — тебя, твоего чернозадого Министра, твоих грязнокровных приятелей! Ненавижу! Ненавижу! Всех вас — ненавижу! И Лорда ненавижу — его в первую очередь, что он не прибил тебя семнадцать лет назад!”

Наверное, что-то все-таки отразилось в его глазах, а может быть, Поттер и вправду владел легилеменцией, как шептались в свое время слизеринцы. Во всяком случае, руку Драко он отпустил и отступил на шаг.

— Прости, — уже спокойнее сказал он. — Тебе и так здесь трудно, наверное. А тут еще я…

Развернувшись, Поттер двинулся к дверям, но, уже взявшись за витую бронзовую ручку, остановился.

— Знаешь, Малфой, — задумчиво сказал он, глядя на дубовые створки. — Зря я тогда послушал Рона и отказался с тобой дружить. Наверное, многое бы изменилось. Глупый я тогда был, Малфой. Все мы были глупыми.

Когда за Поттером закрылась дверь, Драко вышел из-за стола, взял в руки глиняную чернильницу в виде безобразной надутой жабы, размахнулся, чувствуя, как пальцы заливает вязкая жидкость, — и швырнул жабу в стенку. Чернильница лопнула с глухим звуком, несколько черепков отлетели к ногам Малфоя, и он принялся методично топтать их, с силой вбивая в мраморный пол каблуки. Ничего не видя, ничего не слыша, будто бы исполняя странный языческий танец в чернильной луже.

Драко не знал, когда открылась дверь в кабинет Министра, — он только вдруг почувствовал на плечах чьи-то сильные руки и услышал мягкий голос:

— Ну что ты, мальчик? Успокойся, не надо, пойдем…

Его потянули в полумрак министерского кабинета, усадили в кресло, всунули в дрожащие, перемазанные фиолетовым пальцы стакан с холодной водой. Зубы заломило, Драко сморщился — не столько от неприятного ощущения, сколько от стыда за себя. Сорвался. Потерял лицо, как истеричная девчонка! Из-за Поттера — опять все из-за Поттера. Все плохое в жизни Драко случается из-за Поттера.

Оглянувшись, он увидел чернильные пятна на пушистом светлом ковре, и на душе стало еще гаже.

— Простите, Министр, — пробормотал Малфой. — Я сейчас уберу все. Здесь и в приемной тоже…

— Сиди, — велел Шеклболт и взял со стола палочку. — От меня не убудет, если я пару раз произнесу очищающие заклятия.

Его не было довольно долго, и Драко уже обреченно подумал, что, видимо, так изгваздал приемную, что никакие очищающие теперь не помогут. Но тут дверь хлопнула, по кабинету поплыл аромат свежесваренного кофе, и Малфой с изумлением понял, что за ним ухаживают.

— Извини, — Шеклболт слегка застенчиво улыбнулся и поставил перед Драко его чашку. — Я такой вкусный, как делаешь ты, варить не умею. Так что по-простому, со сливками и с сахаром.

Глава 2

Когда Артур Уизли попросил Кингсли, буквально на днях занявшего пост Министра магии, взять секретарем Малфоя-младшего, Шеклболт решительно и твердо ответил отказом. Было совершенно очевидно, что Люциус пристраивает непутевого отпрыска на теплое местечко в Министерстве. Кингсли предпочел бы видеть за столом личного секретаря какую-нибудь миленькую ведьмочку — молоденькую, длинноногую и сексапильную. И дело тут было отнюдь не в пристрастиях Кингсли Шеклболта. Как раз наоборот — он боялся соблазна.

Со своими, сильно отличающимися от общепринятых, сексуальными интересами Кингсли Шеклболт боролся вплоть до поступления в школу авроров. Он никогда не был красавцем, но его вечное дружелюбие, добродушие и ровный спокойный характер всегда привлекали девушек. Нельзя сказать, что Кингсли этим не пользовался. Среди его случайных партнерш были ведьмы и магглы, хорошенькие и не очень, белые и цветные — разные. Он всегда старался доставить им максимум удовольствия даже в ущерб себе.

Сначала Кингсли не понимал, почему его возбуждают девушки, больше похожие на мальчиков — коротко стриженные, с узкими бедрами и маленькой, еле наметившейся грудью. Было даже забавно представлять себе: вот он стаскивает с партнерши трусики, а там — бац! — аккуратный небольшой член. Но со временем разыгравшееся воображение стало подсовывать более откровенные картинки. Мастурбируя в душе, Кингсли больше не представлял себе девушек — их место постепенно заняли молодые мужчины. Стройные, высокие, с упругими небольшими задницами и гладкой кожей на лобке и в промежности. До ломоты в яйцах хотелось взять в рот чужой член, покатать в ладони розовую тяжелую мошонку, ощутить на языке вкус спермы…

На втором курсе школы авроров, в один из законных выходных, Кингсли каминной сетью добрался до Манчестера, вышел в маггловскую часть города и в гей-баре нашел себе первого партнера. Поняв, что имеет дело с абсолютно неопытным парнем, маленький ловкий таиландец все сделал сам. В общежитие Кингсли вернулся совсем другим человеком.

Он никогда не афишировал свою ориентацию и ни разу не лег в постель с волшебником. Шеклболту хватало обычных людей — работая личным охранником премьер-министра Великобритании, он имел все возможности для того, чтобы удовлетворять свои потребности в маггловском Лондоне. Но сейчас, заняв самую высокую из магических должностей, Кингсли потерял все шансы посещать привычные места, а африканский темперамент продолжал оставаться африканским темпераментом. В тридцать с небольшим лет мастурбировать по вечерам, стоя в душе, уже как-то несолидно. Тем более для Министра магии. Жены у Кингсли не было, любовницы тоже, а кто из знакомых ему волшебников не возражал бы лечь в постель с мужчиной, Шеклболт не знал. Мальчик-секретарь грозил стать не просто соблазном — он мог стать навязчивой идеей. Тем более — Малфой. Тем более — Драко Малфой.

Это было роковое совпадение — африканцу Шеклболту нравились именно такие парни, как Драко. Светловолосые, светлоглазые, с тонкой розовой кожей, высокие и стройные. Красота тоже имела определенное значение, а Драко Малфой, как назло, не был уродом. Смазливое личико с острым подбородком, тонкими губами и прямым носом. Злые серые глаза, неожиданно темные брови и ресницы, мгновенно розовеющие от гнева или смущения скулы. Шеклболт видел его несколько раз в Хогвартсе — и очень хорошо запомнил, хотя в момент их последней встречи Драко был до смерти напуган, перемазан гарью и грязью и основательно растрепан. Кингсли хватило нескольких секунд, чтобы представить: он хватает Драко за волосы, запрокидывает ему голову и прижимается к дрожащим от страха губам, глядя в полные ужаса серые глаза.

Недели три после Битвы, кончая в кулак, Кингсли представлял себе именно эту картинку. Потом наваждение прошло.

Арчи сбивчиво убеждал Шеклболта, что Драко, в целом, хороший мальчик, что все дело в дурном воспитании, и надо дать парню шанс стать нормальным человеком… Кингсли смотрел в стену поверх головы своего старого друга и видел совсем другое: гибкое белое тело, вспухшие от поцелуев губы, бессильно раскинутые длинные ноги и мутные пятна спермы на плоском мальчишечьем животе.

— Хорошо, — сквозь зубы сказал он. — Я согласен.

Все оказалось еще хуже, чем Кингсли себе представлял.

За лето Малфой-младший вытянулся, еще больше похудел и отрастил волосы, которые стягивал тонкой серой лентой в короткий хвост. Видеть его было сущим мучением — пальцы Шеклболта сами тянулись стащить ленту, растрепать белые прядки, проверить, насколько они мягкие и тонкие. Кингсли прятал руки за спину, сжимал кулаки и разговаривал со своим секретарем предельно холодно, получая в ответ такие же холодные фразы.

Наверное, Драко искренне верил в то, что умело скрывает свои эмоции, но Шеклболт читал выражение его лица как раскрытую книгу — мальчик ненавидел. Впрочем, Кингсли прекрасно понимал, что адресована ненависть не ему персонально. Он, Министр магии, в глазах Драко был всего лишь персонифицированным злом, олицетворением новой власти, посмевшей скинуть Малфоев и им подобных с тех высот общества, на которых они пребывали. И то, что Кингсли Шеклболт был чернокожим, аврором, членом Ордена Феникса, лишь добавляло страсти гневу, время от времени полыхавшему в глазах Драко.

Конечно, Малфоя следовало бы уволить. Отправить назад, в имение, срывать злобу на безответных эльфах, но беда была в том, что Кингсли не мог этого сделать сразу по нескольким причинам.

Во-первых, он обещал Артуру попытаться перевоспитать Драко — или хотя бы подтолкнуть к пониманию необходимости принять новые порядки в магической Британии. Шансы на это были невелики, но Шеклболт надеялся, что, разобравшись в ситуации, Малфой убедится: в Министерстве работают честные порядочные люди, с практикой коррупции и взаимовыгодных договоров покончено, а наказывать будут только тех, чья вина неоспоримо доказана следствием и непредвзятым судом Визенгамота. Может быть, со временем Драко поймет, что никто не собирается сводить счеты, пользуясь правом победителей.

Во-вторых, мальчишка на удивление хорошо справлялся со своими обязанностями. Были тому причиной привитые родителями педантичность и аккуратность в делах или Люциус Малфой внушил сыну, что тот обязан удержаться на полученной должности, Кингсли не знал. Но факт оставался фактом — у Шеклболта не было ни малейшего повода, чтобы придраться к работе Драко. Все документы, потребные Министру, содержались в безупречном порядке, все поручения исполнялись в срок и в соответствии с полученными указаниями, а наследственный малфоевский нос ни разу не сунулся в те места, куда Кингсли запретил соваться в первый же день службы Драко. Шеклболт проверял это несколько раз — уходя и оставляя кабинет открытым. Сигнальных заклятий на ящики бывший аврор не накладывал, пользуясь старым маггловским способом — тонкими, почти незаметными ниточками, прикрепленными к столешнице. Впрочем, ничего секретного в ящиках не находилось, если не считать пары маггловских журналов для мужчин с откровенными картинками. С их помощью Кингсли немного облегчал себе жизнь, когда видеть Драко становилось уже совершенно непереносимо.

И в этом заключалась третья — главная — причина.

Вызывать Драко к себе в кабинет Шеклболту приходилось довольно часто: продиктовать письмо или служебную записку, попросить составить справку, принести разобранную и разложенную корреспонденцию. Ну и кофе, конечно же, который у Малфоя получался настолько вкусным, что Кингсли вместо обычных трех чашек незаметно стал выпивать в три раза больше.

Когда Драко появлялся на пороге — в строгом деловом костюме неизменно темных тонов, белоснежной рубашке с идеально завязанным галстуком — Шеклболт каждый раз на минуту забывал, зачем вызвал секретаря. Делая вид, что внимательно читает тот или иной пергамент, он мучительно старался справиться с желанием запечатать дверь заклятием, подтащить Малфоя к огромному столу, завалить на него, содрать проклятый костюм и проверить — так ли нежна и бела кожа мальчишки, как Кингсли себе это представляет. Фантазия одинокого молодого мужчины рисовала такие картины, от которых сводило пальцы ног, в паху мгновенно разгорался пожар, а голос садился в хрип. Шеклболту казалось, что он ощущает ладонями юную упругую кожу, еле заметные светлые волоски на руках и ногах, чувствует на губах соленые капельки пота, которые обязательно — обязательно! — выступят у Драко между лопаток…

Мерлинова задница! Когда Малфой злился, он по-отцовски вздергивал верхнюю губу, обнажая острые белые зубы, и становился похожим на грызуна или мелкого хищника. “Хорек, — презрительно сказал о нем как-то раз Джордж Уизли. — Его в Хогвартсе с четвертого курса дразнили хорьком после той истории с Краучем-младшим, помнишь, Кинг? Только, по-моему, никакой он не хорек, а крыса. И вся их порода — крысиная”.

Наверное, Джордж был прав. Не было в Драко Малфое ничего хорошего и быть не могло, с его-то происхождением и воспитанием. Школа жизни Люциуса Малфоя легко перебивала все, что Кингсли Шеклболт хотел бы объяснить заносчивому мальчишке, который после всех своих испытаний научился только одному — ненавидеть. И чья злоба, скорее всего, умело подогревалась в семье, отчаянно пытавшейся сохранить если не место и влияние в обществе, так хотя бы богатство и независимость. Понятие свободы для Драко заключалось не в возможности спокойно жить и работать, а в праве делать то, что захочется, даже если это противоречит законам и морали.

Все это Кингсли хорошо понимал. Но понимание не спасало его ни от одиноких вечеров в холостяцкой квартире, ни от эротических фантазий на жестком односпальном диване, ни от горячечных снов, заставляющих просыпаться затемно и лежать с тяжело бьющимся сердцем.

Поттера Шеклболт не видел со дня битвы в Хогвартсе. Так уж сложилось — сначала сам Кингсли был по макушку занят делами, затем Гарри перебрался из опустевшего дома на площади Гриммо к Артуру и Молли Уизли. Точнее, не к ним, а поближе к Джинни, Рону и Гермионе. Шеклболт знал, что Гарри поступил в школу авроров и с начала сентября начинает учиться, что он еженедельно ездит на кладбище, где похоронены его друзья, что последствия битвы и недолгой смерти тяжело сказались на психическом состоянии мальчика…

Впрочем, все они, дети войны, вышли из нее с немалыми душевными потерями. Драко, например, не любил находиться рядом с горящими каминами и вообще с любыми источниками огня. Кингсли долго не мог понять причину, пока осторожными расспросами не выяснил у того же Артура Уизли, что Малфой в день битвы чуть не сгорел в Хогвартсе в Адском пламени.

Так что когда Шеклболт услышал сквозь приоткрытую дверь знакомое невнятное мычание, то сразу же отложил в сторону документы, с которыми работал с утра, и вышел встретить гостя.

Кингсли понятия не имел, какие отношения связывали Гарри и Малфоя в Хогвартсе, но понимал, что горячей дружбы там не было и в помине. С противостоянием факультетов он столкнулся три года назад, в то время, когда в Хогвартсе всем заправляла Долорес Амбридж. Вряд ли с того времени мальчики стали относиться друг к другу лучше, хотя от того же Арчи Шеклболт знал, что именно Гарри вытащил Драко из огня. И он же свидетельствовал в пользу Малфоев на слушаньях в Визенгамоте. Кингсли не присутствовал на том заседании, только читал стенограмму. Впрочем, он вообще не понимал, как можно плохо относиться к Гарри — доброму, ранимому и так много пережившему за свои восемнадцать лет.

Так что глухой удар и топот в приемной через пару минут после ухода Поттера стали для Кингсли большой неожиданностью. Испугавшись, что мальчишки решили выяснить отношения кулаками, он выскочил за дверь и увидел Драко, который с зажмуренными глазами топтался в чернильной лужице.

Раздумывать над причинами такого странного поведения Шеклболт не стал. Увел Малфоя в свой кабинет, сунул в трясущиеся руки мальчишки стакан с водой и отправился убирать следы безобразия, пока никто не увидел. Меньше всего Кингсли был заинтересован в дурацких измышлениях любопытных служащих Министерства, страдающих буйной фантазией.

Надо было дать Драко время придти в себя, так что после уборки Шеклболт решил сварить кофе. Никаких особенных рецептов он не знал — просто насыпал его в две чашки, залил крутым кипятком, прихватил сахарницу и сливочник и вернулся в кабинет.

От вида Драко, съежившегося в глубоком кресле, вся кровь, казалось, немедленно прилила к паху, и Кингсли мысленно возблагодарил магическую моду за широкие длиннополые мантии. Малфой казался таким беззащитным, таким несчастным, что хотелось немедленно схватить его в охапку и целовать до тех пор, пока он не забудет обо всех своих неприятностях. Истерика сорвала с Драко маску невозмутимости и высокомерия, и сейчас он выглядел тем, кем был на самом деле: уже не мальчик, но еще и не мужчина, юноша, потерявшийся в новом для него мире, пытающийся сохранить остатки самоуважения, вынужденный постоянно приспосабливаться и подлаживаться под обстоятельства. Вряд ли в Малфой-мэноре он чувствовал себя лучше, чем на службе, — но там ему, хотя бы, не приходилось притворяться.

Кофе из рук Шеклболта Драко взял, и от прикосновения перепачканных чернилами пальцев Кингсли захотелось отправить чернильницу со своего стола следом за ее сестрой из приемной.

Боясь не справиться с собой, Министр отошел к дивану и сел там. Надо было что-то говорить, и Кингсли спросил первое, что пришло ему в голову:

— Родители-то как? Все нормально?

Глава 3

От кофе, заваренного каким-то варварским способом, на губах и языке оставались горькие противные крошки. Но вытащить платок и вытереть рот Драко постеснялся. Министр сидел на диване в нескольких шагах, спрашивал что-то о родителях, впрочем, не слушая ответов, уставившись куда-то в подбородок Малфою, и Драко вдруг понял, что Шеклболт смотрит на его губы. Он непроизвольно провел по ним языком, слизывая прилипшую кофейную гущу, и Министр неожиданно тоже облизнулся, словно копируя его движение.

Это окончательно выбило Драко из колеи, тем более, что Шеклболт вдруг встал, пробурчал: “так, у меня еще кое-какие дела, а ты на сегодня свободен”, — и стремительно вышел, почти выбежал из кабинета.

Что делать с неожиданно свалившимся на голову свободным временем, Малфой не знал. Возвращаться в имение раньше обычного не стоило — это неминуемо привело бы к расспросам. Врать Драко умел виртуозно и пользовался этим умением постоянно. Ему удавалось даже покойного декана вводить в заблуждение. Но обмануть отца у Драко никогда не получалось. Поэтому он решил последовать любимому правилу Люциуса Малфоя, которое не раз его выручало: не хочешь лишних вопросов — не давай для них повода. До пяти часов вечера можно было спокойно погулять в Косом переулке, посидеть у Фортескью и полакомиться мороженым. Или выпить эля в “Дырявом котле”.

Однако прежде, чем покинуть Министерство, следовало привести себя в порядок. Единственное зеркало в рост человека находилось в туалетной комнате неподалеку от кабинета Шеклболта. Туда Драко и направился, на ходу доставая портмоне, чтобы пересчитать наличность. Парадокс заключался в том, что за все крупные покупки — одежду, обувь, дорогостоящие побрякушки, интересные книги — всегда платил Люциус, выдавая сыну на личные прихоти очень ограниченную сумму. И не потому, что был жаден, — просто не поощрял бездумного мотовства. Пять галлеонов в неделю, не больше. Месяц экономии — и можно было снять в Лютном недорогую проститутку. Правда, Драко никогда не удавалось накопить эти двадцать пять галлеонов — он обязательно срывался и покупал себе то пирожные, то сливочное пиво, то засахаренные орешки. Хотя и пирожных, и пива, и орешков в Малфой-мэноре хватало. Но пить сливочное пиво за столиком кафе, глазея сквозь стекло на улицу, было намного интереснее, чем в своей комнате или гостиной имения.

В портмоне лежало восемь галлеонов — достаточно, чтобы получить удовольствие от свободного времени. Драко зашел в туалетную комнату, убрал с ботинок и манжетов брюк кляксы, сполоснул лицо и отмыл чернильные пятна на руках, стянул с волос ленту и вытащил из нагрудного кармана расческу.

В этот момент за плотно закрытой дверью туалетной кабинки кто-то длинно вздохнул и пробормотал нечто невнятное. Драко оглянулся — ему показалось, что его позвали. Дверь открылась, и вышел Кингсли, на ходу застегивая мантию.

Драко замер, не донеся расческу до волос, — у Министра было такое растерянное лицо, словно Малфой застал его в очень неловкой ситуации. Сам Драко никаких комплексов по поводу общественных туалетов не испытывал — семь лет в Хогвартсе отучили его от излишней застенчивости в этом вопросе. Но вот Кингсли, кажется, предпочитал делать свои дела без свидетелей, пусть и за закрытой дверью.

— Ты еще не ушел? — как-то неприязненно поинтересовался Шеклболт, подставляя ладони под воду, и у Драко немедленно сложилось впечатление, что его не отпустили с работы раньше времени, а выгнали.

— Н-нет, — запинаясь ответил он. — Я причесаться зашел, руки вымыть.

Он даже протянул Министру ладони, чтобы показать чистые пальцы. И тут же заметил, что пропустил одно пятнышко, оставшееся между указательным и средним пальцами правой руки. Крохотную чернильную кляксу, размером не больше булавочной головки.

Почти сразу же ладонь Драко оказалась в другой — широкой, длиннопалой, темной снаружи и грязно-розовой изнутри, влажной от воды. Контраст оказался настолько разительным, что Малфой замер. Пальцы Шеклболта были такие горячие, словно он держал их в кипятке или над пламенем. От этого живого тепла Драко мгновенно вспотел и попытался убрать руку, но Кингсли слегка придержал его.

— Не все отмыл, — негромко сказал он, доставая палочку из-за пояса. — Раздвинь… пальцы, я почищу.

Как под Империусом Драко растопырил пальцы, смущенно наблюдая за кончиком палочки, осторожно коснувшейся его кожи. Прикосновение было щекотным до мурашек, и Малфой слегка поежился, глядя, как исчезает чернильное пятно.

— Ну вот, все, — с непонятным сожалением сказал Шеклболт. — Чисто.

Он не спешил выпускать ладонь Драко, а ему самому было неудобно отнимать руку. Происходило что-то загадочное, непонятное Малфою, так что он даже забыл о своей брезгливой неприязни к новому Министру. Но Кингсли, наконец, разжал пальцы.

— Иди, — негромко сказал он. — Пользуйся внеплановым выходным. Когда еще получится погулять среди недели.

Шеклболт вышел, хлопнула дверь, а Драко так и стоял, недоуменно рассматривая свою ладонь, пытаясь понять, что же произошло.

Он продолжал об этом думать в “Дырявом котле”, сидя за столиком у окна с кружкой темного эля, прогуливаясь в маленьком скверике на пересечении Косого и Лютного переулков, ужиная с родителями в Малфой-мэноре и лежа в постели в своей комнате.

Все три недели Шеклболт относился к Драко как… как начальник может относиться к секретарю. Сегодня в приемной сидит один человек, завтра будет сидеть другой, Министру это не интересно. Разговаривал он с Драко сухо, глядя в сторону или в бумаги, разве что за принесенный кофе благодарил чуть теплее, чем за расшифрованные и переписанные стенограммы отчетов Визенгамота. Малфой платил Министру той же монетой.

По логике Драко, Шеклболт должен был отреагировать на истерику секретаря совершенно иначе: либо сделать вид, что не заметил ее вообще, либо прочитать неуравновешенному подчиненному нотацию, либо выставить вон. Люциус, например, и нотацию бы прочитал, и выгнал, да еще и отсоветовал бы всем знакомым связываться с истеричкой.

Драко очень не хотелось думать о том, что реакция Кингсли просто связана с другим отношением к людям, чем это принято в сфере окружения Малфоев. Что Шеклболт изначально добрее, проще и снисходительнее к слабостям. И срыв подчиненного для него не повод облить Драко презрением, а возможность перевести отношения на более человечный уровень.

Когда Драко в своих размышлениях добрался до этого вывода, он почувствовал определенное душевное смятение. Как он придет на работу, что скажет Шеклболту? Три недели они обходились суховатыми приветствиями, но завтра вряд ли получится просто кивнуть и поздороваться. Кингсли наверняка спросит, как Драко себя чувствует, как он провел день, что делал. Или не спросит? А если спросит — придется рассказывать, как он сидел в “Дырявом котле” и пил эль? Или можно будет что-нибудь соврать?

Последнее, о чем подумал Драко перед тем, как уснуть, — действительно он услышал свое имя, или ему померещилось.

Глава 4

Это было, наверное, самым ужасным, что Кингсли испытал за свою жизнь, — выйти из кабинки и увидеть у зеркала удивленно оглядывающегося Драко. Шеклболту показалось, что его обварило кипятком, — слава всем языческим богам, цвет кожи Министра лишал Малфоя возможности это увидеть. Кингсли совершенно выпустил из вида, что мальчик может зайти в туалет, чтобы привести себя в порядок.

Впрочем, размышлять Шеклболту было недосуг: когда Драко провел языком по губам, Кингсли понял, что рискует кончить прямо в брюки. Он успел отпустить мальчишку с работы и добежать до кабинки, прежде чем давление в паху стало совсем невыносимым.

Хватило нескольких судорожных движений, чтобы жгучее желание, скопившееся в яйцах, в перевозбужденном члене, в тяжело пульсирующей промежности, выплеснулось белесыми потеками на солидный мрамор, которым были отделаны туалетные комнаты министерства. Конечно же, Кингсли не смог сдержаться и не пробормотать имени Драко. И конечно же, Малфоя принесло в туалет, когда Шеклболт, прислонившись к стенке кабинки, лениво мял обмякший член, добирая последние крохи удовольствия и продолжая шептать заветное имя.

Все это было ужасно, но немедленно потеряло свое значение, когда Драко протянул к Кингсли руку с растопыренными пальцами. Трогательная маленькая клякса не отмытых до конца чернил темнела между средним и указательным, и Шеклболт не удержался, взял в руки белую холодную ладонь, утонувшую в его — широкой и темной — слегка подрагивающую и очень аккуратную, с розовыми овалами отполированных ногтей и просвечивающими голубоватыми венками на тыльной стороне.

Кингсли мог бы стоять так целую вечность. Но на лице у Драко все сильнее читалось недоумение пополам с изумлением, и Шеклболт потянулся за палочкой.

Вернувшись в кабинет, он запер дверь — и на ключ, и заклятием — и тяжело опустился в кресло у стола, обхватив руками голову.

Кингсли понятия не имел, что ему теперь делать. Он не мог дать определения своим чувствам — любовь ли это, страсть или голая похоть от трехмесячного отсутствия сексуального партнера — но с полной ясностью осознавал, что влип. Как пчела в разлитое варенье. Стоило только представить, как Драко облизывает тонкие бледные губы, и между ног тотчас же начало сладко и томительно ныть, в животе образовался восхитительный ледяной комок, а вдоль позвоночника побежали мурашки. Шеклболт справедливо считал себя неутомимым любовником, но сейчас счастливая особенность очень быстро возбуждаться после оргазма работала против него.

Мальчика хотелось отыметь. Нежно и со всей страстью, на которую Кингсли был способен, а способен он был на многое. Но Малфой выглядел абсолютно, категорически, совершенно недоступным, и от понимания этого Шеклболта тянуло разбить голову об стену.

А еще — он не знал, как теперь себя вести с Драко. Случившееся в приемной, а затем в туалетной комнате выбило у Кингсли почву из-под ног. Невозможно теперь было вернуться к прежним холодным отстраненным отношениям — после случайных объятий в приемной и чернильного пятнышка между пальцами.

Через час Шеклболту кое-как удалось взять себя в руки. Он вытащил из ящика пергаменты, разблокировал дверь и попытался снова вернуться к работе. От Фаджа и Скримджера осталось то еще наследство. Первый был готов все продать и все купить, второй хватал магов по первому подозрению и без суда отправлял в Азкабан. С последствиями правления Волдеморта тоже предстояло разбираться долго и тяжело. Так что Кингсли предстояло многое сделать, и он всерьез опасался, что разбирательств хватит на всю каденцию. У него была большая надежда на то, что через год из школы авроров придет новое поколение молодых магов, переживших войну, разобравшихся в отличии добра от зла и готовых к переменам. Да и члены Ордена Феникса — опора нового Министра магии — готовы к тому, что предстоит отделять зерна от плевел, признавать и исправлять ошибки и, временами, безжалостно резать по живому и привычному.

Неожиданное чувство Кингсли Шеклболта на фоне глобальных проблем магической Британии выглядело жалким и ненужным. Оно мешало, как острый камешек в ботинке, но — в отличие от камешка — его нельзя было просто так вытряхнуть из души.

На следующее утро Шеклболт явился в Министерство за полчаса до начала рабочего дня — лишь бы избежать встречи с Драко. Вызвать секретаря в кабинет, чтобы дать очередное поручение, ему показалось проще, чем здороваться с ним в приемной. Кингсли слышал, как хлопнула дверь, как Драко что-то перекладывал на своем столе, выдвигал и задвигал ящики. Тут же захотелось кофе — ароматного, очень сладкого, с белой шапочкой взбитых сливок… Шеклболт сглотнул скопившуюся во рту слюну и попытался вступить в борьбу с желанием увидеть Драко немедленно, не дожидаясь того момента, когда секретарь сообразит, что начальство уже на месте, и заглянет в кабинет. Убеждая себя, что выдержка необходима, и Малфой минут через десять сам постучится в дверь, Кингсли обнаружил, что стоит, держась за бронзовую ручку. Сдавшись, он выглянул в приемную и обнаружил, что Драко уже священнодействует с джезвой, аккуратно передвигая ее в небольшом поддоне, где потрескивает раскаленный песок.

— Доброе утро, — произнес Кингсли и в ту же секунду понял, что совершил страшную ошибку.

От неожиданности Малфой сильно вздрогнул, обернулся, его рука резко дернулась, джезва задела край поддона, и закипающий кофе коричневой пенистой волной выплеснулся на его левую ногу.

Драко вскрикнул, бросил джезву, из которой тут же потекла на зашипевший песок кофейная гуща, и схватился за колено, облепленное мокрой горячей тканью.

Бормоча извинения, Шеклболт кинулся к нему, доставая палочку. Он помог Драко доковылять до стула, закрыл дверь и попытался закатать брючину. Но она была слишком узкой, Малфой шипел от боли и всхлипывал, и Кингсли, замирая от ужаса и восторга, сказал:

— Надо снять брюки, Драко, иначе я не смогу вылечить твой ожог.

— Я сам могу его вылечить, — огрызнулся Малфой, но послушно встал, расстегнул пуговицы и спустил брюки до щиколоток.

Колено побагровело и опухло. Шеклболт опустился на корточки и забыл, как дышать. У Драко были белые бедра — длинные, гладкие. Белесый пушок начинался ниже, на голенях, и казался мягким и шелковистым. Рубашка скрывала пах, но Кингсли не сомневался, что на Малфое надето какое-нибудь фирменное эластичное белье, соблазнительно облегающее ягодицы и промежность.

— Сядь, — хрипло сказал Шеклболт. — Мне так неудобно.

Драко, ойкнув, опустился на стул, и Кингсли возликовал от своей догадки — между раздвинутых бедер под задравшейся рубашкой была отчетливо видна нежно-голубая ткань, обрисовывающая две приличные выпуклости там, где полагалось находиться мошонке и члену. Плохо соображая, что делает, теряя голову от недоступности этой прикрытой бельем плоти и от ее близости, Кингсли приподнял пострадавшую ногу, подхватив ее ладонью под твердую, сильную икру, и коснулся кончиком палочки блестящей багровой кожи на коленке.

Драко шмыгнул носом, и Шеклболт, окончательно поплывший от всего сразу: от еле ощутимого запаха дорогого мыла, ощущения теплой кожи под пальцами, открывающегося ему снизу вида, — не удержался и погладил напряженное белое бедро.

— Ну что, не болит больше? — спросил он и, наконец, поднял взгляд на лицо Малфоя. — Сейчас я твои брюки почищу, и можешь одеваться.

Драко смотрел на него… странно. Брови были приподняты, зрачки расползлись на всю ширину радужки, а рот был удивленно приоткрыт. Если бы Кингсли не сидел на корточках, он шарахнулся бы прочь от этого изумленного лица, на котором медленно появлялось понимание происходящего.

“Я чернокожий, — в смятении подумал Кингсли, чувствуя, как жар заливает скулы. — Он не увидит, что я покраснел. Не увидит!”

Но Драко увидел. Он осторожно отодвинулся вместе со стулом, заставляя Шеклболта отпустить ногу, наклонился, подтягивая брюки, и встал. Заправив рубашку, он взял со стола палочку и молча начал приводить себя в порядок, не глядя на Министра.

Кингсли тоже встал и отошел к бронзовому столику, где все еще дымилась на поддоне с песком кофейная гуща и валялась брошенная джезва. Он боялся смотреть на Драко, и, чтобы не сбежать из приемной куда-нибудь подальше, тем самым выставив себя уже совершенно в глупом свете, принялся убирать запекшуюся бурой коркой грязь. Малфой за его спиной шевелился, что-то делал, негромко вздыхал, но Шеклболт не оборачивался, пытаясь утихомирить гулко стучащее в груди сердце и справиться с о своим возбужденным дыханием.

— Разрешите? — Драко, неслышно подошедший сзади, забрал из пальцев Кингсли остывшую джезву. — Я сейчас заварю еще кофе, господин Министр. Спасибо за помощь.

Шеклболту показалось, что в голосе Малфоя звучит еле уловимая насмешка, и он, наконец, позволил себе повернуться, кивнуть и ровным шагом двинуться к кабинету, чтобы там — в тишине и одиночестве — пережить свой позор.

Глава 5

Когда за Министром плотно закрылась дверь, Драко поставил джезву на столик, сел и задумался.

Нельзя сказать, что он был таким уж физиономистом и умел читать чужие мысли по выражению лица. Но ласковое прикосновение к бедру, мечтательный взгляд и выступившие на темно-коричневых висках Шеклболта капельки пота говорили сами за себя.

О любви мужчин к мужчинам Драко знал.

Впервые он столкнулся с этим в конце второго курса, когда Грег простодушно сообщил Драко и Винсу, что у него “стоит на пацанов”. В то время Малфой еще не открыл для себя всех прелестей самоудовлетворения, но сделал вид, что все понял. Позднее, подслушивая разговоры старшекурсников, он уже более отчетливо смог представить себе, о чем идет речь. А уехав на каникулы домой, взялся за прочесывание отцовской библиотеки. Нарцисса нарадоваться не могла на появившуюся у Драко страсть к чтению, но Малфоя интересовали вполне конкретные фолианты.

К началу третьего курса Драко был прекрасно осведомлен о любых сексуальных отношениях между людьми — но исключительно в теории. С теорией и правой рукой он жил до лета между пятым и шестым курсами.

Отец тогда сидел в Азкабане, мать пропадала во всевозможных присутственных местах, пытаясь вытащить мужа из тюрьмы, и Драко оказался предоставлен самому себе. Он скучал по отцу, злился на Поттера, выдумывал всевозможные способы мести. Лорд еще не призвал его к себе, имение пустовало, и Малфой убивал время, шатаясь по окрестным деревенькам и тратя галлеоны, которые ему давала мать, на эль и сладости. В середине июля он выбрался в Лондон — впервые один, без родителей — и в Лютном переулке нашел бордель, где и расстался со своей девственностью.

Может быть, дело оказалось в абсолютном равнодушии купленной на час женщины к неопытному трусящему мальчишке. Или он сам боялся так, что страх пересилил полученное удовольствие. Но никаких полетов в небо и неземных восторгов Драко не испытал. Мастурбируя наедине со своими фантазиями, он чувствовал много больше. Да и расслабиться без свидетелей тоже было проще.

Он нередко потом посещал этот бордель, выпрашивая деньги у матери, — и на шестом курсе, пытаясь забыться в чужих ласках, и на седьмом, когда не мог больше видеть кровь и слушать крики пленных, заточенных в подземельях Малфой-мэнора, — но так и оставался холоден и почти безразличен, хотя неизменно получал свой оплаченный оргазм.

По-настоящему Драко возбудился только один раз, и случилось это не в борделе.

Рудольф Лестрандж вытащил его в маггловский городок — крохотный, состоящий, казалось, из одной-единственной улицы, на которой находилось два десятка коттеджей. Малфой даже названия не запомнил. То ли Бриджвилл, то ли Бричвилл…

Это было привычное развлечение скучающих Пожирателей — проникнуть в маггловский домик, закрыть его заглушающими заклятиями и вдоволь позабавиться с жильцами.

В спальне Рудольф и Драко обнаружили парня и девушку. Видимо, парочка занималась сексом, а затем уснула, утомленная полученным наслаждением и летней духотой. Лестрандж с удовольствием лапал девчонку, которая после примененных к ней заклятий не могла ни кричать, ни двигаться, а Драко рассматривал парня, скрученного Инкарцеро прямо в кровати. Это был высокий стройный мулат, хотя и смертельно напуганный, но пытающийся разорвать невидимые веревки. От усилий на его шее вздувались жилы, тело блестело от пота, а глаза были широко открыты. Но Малфоя занимало не это. Он не мог оторвать взгляда от тяжелой коричневой мошонки и блестящего члена, даже в расслабленном состоянии имевшего немаленькие размеры.

То, что случилось дальше, оказалось совершенно неприличным и очень возбуждающим. Лестрандж наложил на обоих магглов Империус, расстегнул штаны и заставил парня и девчонку сосать его член по очереди. Драко словно завороженный наблюдал за тем, как некрупный и довольно вялый орган Рудольфа исчезает между полных губ мулата. Империус заставлял парня стараться на совесть, и Лестрандж постанывал от удовольствия, пихая член как можно глубже в подставленный рот. А Малфой чувствовал, что от этого зрелища его собственный пенис чуть не лопается от притока крови.

— Займись девчонкой, — бросил ему Рудольф, и Драко послушно опрокинул жертву на кровать, продолжая наблюдать за мулатом.

Лестрандж поставил маггла на колени, развел ему ягодицы, и Малфой впервые увидел то, о чем когда-то читал в отцовских книгах.

Магглов Рудольф убил под утро — удавил обоих по очереди.

— Они умерли счастливыми, — посмеивался он, запуская в небо над коттеджем темную Метку. — Не всем так везет.

Драко мороз пробрал по коже от подобных слов, воспоминания об этой сумасшедшей ночи он слил в думосбор и спрятал в одном из тайников Малфой-мэнора. Но время от времени окунался в свою память, дико стыдясь и по-прежнему наслаждаясь.

Гомосексуалом Малфой себя не считал — ни в коем случае. Он же спал с женщинами, испытывал с ними оргазм — значит, здесь все было нормально. А то, что Драко мысленно раздевал проходящих мимо мужчин — особенно высоких и стройных, — так каждый развлекается, как умеет.

Во взгляде Шеклболта Малфой увидел отражение своих собственных взглядов — его раздевали глазами, упиваясь собственными фантазиями. Драко впервые почувствовал себя объектом чужого желания, и в нем что-то сладко дернулось, отзываясь на это желание. Он против воли представил себе Министра обнаженным — темная как горький шоколад кожа, гладкая, блестящая, наверное, бархатистая на ощупь. И сильные, тренированные мышцы под этой восхитительной кожей — твердые, будто железо. А еще член — большой, ровный, горячий. Драко читал, что у чернокожих крупные красивые члены, — у Министра, наверняка, именно такой.

Если бы Шеклболт не повернулся к Малфою спиной, он конечно же увидел бы, что лицо Драко полыхает от стыда за непристойные мысли, и что секретарь, воровато косясь, разглядывает его фигуру. Но Кингсли бормотал заклятия, очищая песок от пролившегося кофе, и Малфой перевел дыхание, пытаясь успокоиться. Он даже отважился подойти вплотную к Шеклболту, чтобы забрать грязную джезву.

Теперь Драко не давали покоя два вопроса: надо ли рассказывать отцу об интересных взглядах Министра магии и как наиболее выгодно распорядиться возникшей догадкой.

Пожалуй, отцу рассказывать не стоило. При всех талантах Люциуса, он вряд ли бы смог использовать домыслы для шантажа. Даже если это не домыслы, и Шеклболт действительно гей. Попытка надавить на Министра могла только усугубить ситуацию для самого Малфоя. Зато Драко рисковал стать объектом многочисленных вопросов на щекотливые темы. Отец неминуемо проявил бы интерес к его познаниям в нетрадиционном сексе. И хотя по всем законам Драко считался совершеннолетним и взрослым, перед Люциусом он чувствовал себя вечно провинившимся ребенком.

Так что информацию — независимо от степени ее достоверности — стоило оставить при себе. И попытаться использовать в свою пользу.

В дверь тихо поскреблись, Драко торопливо открыл замок заклинанием, и в щель протиснулся невысокий маг с незапоминающимся лицом.

— Доброе утро, — вежливо сказал он, глядя куда-то поверх головы Малфоя. — Министр у себя? Мне назначено.

Драко скосил глаза на пергамент, где были перечислены все, кто записался на прием. “Джейк Джонсон, невыразимец, 8 утра”, — гласила первая строчка.

— Доброе утро, мистер Джонсон, — ответил Малфой, выходя из-за стола. — Подождите минуту, я доложу Министру.

Невыразимец кивнул, сел в кресло и прикрыл глаза, ладонью придерживая на коленях толстый пергаментный свиток. Драко стукнул в дверь и, не дожидаясь ответа, зашел в кабинет Шеклболта.

Министр стоял у окна.

Разумеется, окно было ненастоящим — всего лишь иллюзия летнего леса, но очень натуральная иллюзия. Залитая утренним солнцем опушка, несколько сосен, стоящих особняком, и густой подлесок. С одной из сосен спустилась ярко-рыжая белка, замерла, прислушалась — и припустила по траве высокими длинными прыжками.

Драко всегда удивляло — почему за окном именно лес, а не оазис в пустыне с пальмами, верблюдами и расположившимися на отдых чернокожими кочевниками в набедренных повязках. Впрочем, он мало знал о пустынях и еще меньше о кочевниках.

— К вам мистер Джонсон, господин Министр, — негромко произнес Малфой, обращаясь к широкой спине Кингсли. — Ему назначено на восемь утра.

— Ты любишь лес, Драко? — не оборачиваясь спросил Шеклболт. — Настоящий дикий лес?

Малфой пожал плечами, не подумав, что Министр этого не видит. Но Шеклболт, наверное, догадался.

— Ты и не знаешь, что такое настоящий лес. Не магический, как в окрестностях Хогвартса, не вылизанный заклинаниями и похожий на парк как у вас, в Малфой-мэноре. Обычный человеческий лес, где поют птицы, стучат дятлы. Лес, где в оврагах бегут ручьи, а в кустах можно спугнуть зайца.

— Не знаю, — осторожно ответил Драко. — Никогда не был. Человеческий лес — это, наверное, опасно. Кроме зайцев в лесу могут бегать и волки.

Шеклболт обернулся.

— Ну и какую опасность для мага могут представлять волки? Или ты думаешь, что они только и думают о том, как бы использовать тебя в качестве ужина? Впрочем, ладно. Пригласи ко мне мистера Джонсона.

Драко озадаченно посмотрел на Министра и еще раз пожал плечами. Ему неожиданно пришла в голову мысль, что вот с Шеклболтом он бы без страха прогулялся и в обычный лес, и в Запретный. Безо всякой опаски. Чернокожий Министр выглядел надежным как скала, а Малфой мало на кого рискнул бы положиться.

Невыразимец прошел в кабинет. Драко уселся за свой стол, продолжая размышлять о Кингсли, лесе и вариантах своего дальнейшего поведения. Да, ситуацию следовало использовать. Расположив к себе Шеклболта, можно было добиться того, чтобы их семью оставили в покое. А это сейчас Драко считал своей основной задачей. Им с матерью ничего в данный момент не грозило, но за отца Малфой переживал — слишком неустойчивым и опасным было положение Люциуса.

После ухода мистера Джонсона Драко собрал полученную почту, положил сверху газеты — магический “Ежедневный пророк” и несколько маггловских — и отправился в кабинет Министра. Нельзя сказать, что у Малфоя созрел какой-то хитроумный план, но Драко считал, что самое главное начать, а там будет видно.

Шеклболт что-то торопливо писал, сверяясь с лежащим на столе свитком, Малфой положил почту на край стола и нерешительно затоптался, не зная, как сказать то, что собирался.

— Сделай мне кофе, пожалуйста, — попросил Кингсли, не поднимая головы. — Будь осторожен, не ошпарься опять.

Малфой открыл рот, снова закрыл, но остался стоять у стола, дожидаясь, пока Министр обратит на него внимание. Шеклболт перестал писать и удивленно посмотрел на Драко.

— Что-то еще?

— Ну… да, — пробормотал Малфой, чувствуя, как тщательно приготовленные фразы улетучиваются из головы. — А вы… Вы были когда-нибудь в настоящем лесу?

Шеклболт положил перо, откинулся на спинку кресла. Казалось, он раздумывает — отвечать секретарю или оставить дурацкий вопрос без внимания.

— Был, — наконец, ответил он. — Был и не один раз. Но у нас, в Британии, не так уж много настоящих лесов. Все больше заповедные парки. В Норвегии или в Швеции интереснее, да и разнообразнее.

— Но почему? — потрясенно выдавил Драко. — Почему север? Ведь вы же…

Шеклболт усмехнулся, а Малфой покраснел до корней волос.

— Мне было три месяца, когда моя семья переехала в Британию, — задумчиво сказал Кингсли. — Точнее, мои родители бежали — в нашей стране тоже полыхали магические войны, хотя и не такие, как в Европе или здесь. Я вырос в Лондоне, учился в Хогвартсе и никогда не считал Бурунди своей родиной. А жизнь, Драко, меня в разные места потом забрасывала, не только в города. И в горы, и в леса, и даже в джунгли. Ты ведь знаешь, я мракоборец, а зло не только в трущобах Лютного переулка обитает, и бороться с ним приходится везде.

Шеклболт замолчал, а Драко насупился. Недоговоренное “не только в трущобах, но и в роскошных особняках” повисло в воздухе.

— Я не имел в виду Малфой-мэнор, — наконец, произнес Кингсли, словно поняв, о чем думает Драко. — И не хотел тебя задеть. Просто в отличие от тебя я вырос в городе. Наверное, поэтому меня тянет к природе.

Он опять помолчал, а затем добавил, не глядя на Драко:

— Если хочешь, я могу показать тебе свои любимые места.

Малфой осторожно перевел дыхание. Разговор все-таки вывернул на нужную тему — и без его, Драко, усилий.

— Я не знаю, сэр, — нерешительно сказал он и поторопился добавить. — Хотя мне было бы очень интересно посмотреть, конечно.

— Я ни в коем случае не хочу тебя заставлять, — начал Кингсли, но Драко отважился его перебить:

— Нет, мне и правда было бы интересно, сэр. Я не представляю, что это такое — настоящий маггловский лес.

— Ну, он не совсем маггловский, — Шеклболт внимательно посмотрел на Малфоя. — Он с нашей стороны мира, но там не водятся гигантские пауки, оборотни, единороги или кентавры. И волшебных растений там тоже нет, как ни странно. Самый обычный лес — ели, сосны, ручьи и озера. И такие же обычные животные.

— Я согласен, сэр, — твердо ответил Драко. — Только скажите, когда.

Кингсли встал, прошелся по кабинету: от массивного стола к окну, за которым солнце золотило вершины сосен, затем к камину — огромному, в рост взрослого человека, где никогда не вспыхивал живой огонь, потом к резному шкафу, потемневшему от времени, чьи полки были забиты свитками пергаментов.

Драко упустил то мгновение, когда Министр вдруг оказался совсем рядом: высокий, очень массивный в своей расшитой варварскими узорами мантии, пахнущий чем-то неуловимо мужским — то ли спрятанной до поры, до времени магической силой, то ли опасностью и риском, всегда сопровождающими мракоборца.

— Завтра, в субботу, в восемь утра, — хрипло сказал Шеклболт и откашлялся. — Я буду ждать тебя в атриуме Министерства, у фонтана. Только оденься… соответствующим образом. Это все-таки лес, а не секретариат. Что-нибудь попрактичнее, чем деловой костюм.

Вечером Драко вывалил на кровать весь свой гардероб в тщетных попытках отыскать что-нибудь подходящее для прогулки по лесу. Среди десятков мантий, рубашек, элегантных и деловых костюмов решительно не находилось ничего “практичного”, в чем можно было бы лазать по горам или пробираться через бурелом. А именно так Драко представлял себе “настоящий лес”.

В конце концов, после мучительных размышлений Малфой остановил свой выбор на кожаных брюках для верховой езды и тонком шерстяном джемпере. На ноги он решил надеть короткие сапоги, тоже предназначенные для прогулок верхом, а сверху накинуть повседневную мантию. Вряд ли в субботу утром в атриуме Министерства будет много народа, и кто-то обратит внимание на его странный костюм, да и мантия была достаточно длинной, чтобы скрыть ненужные подробности.

Брюки оказались узковаты и слишком вызывающе обтягивали бедра, хотя и не стесняли движений. Повертевшись перед зеркалом гардеробной, Драко решил, что выглядит достаточно прилично и в то же время привлекательно. Конечно, он не рассчитывал на то, что Шеклболт потеряет голову. Драко хотел… поиграть. Ему пока что не доводилось никого соблазнять намеренно, да и сексуальный опыт юного Малфоя ограничивался оплаченным временем бордельных шлюх, если не считать той девчонки. Но Драко искренне думал, что вполне в состоянии поймать Шеклболта на крючок, а затем использовать в своих целях. Разумеется, он не собирался вступать с Министром в сексуальные отношения. Но мысль о таких отношениях почему-то возбуждала Драко больше, чем припрятанный думосбор.

Глава 6

Кингсли не мог уснуть до глубокой ночи. Он ворочался с боку на бок, вставал, пил сок, снова ложился… Сон бежал как проклятый.

У Шеклболта не осталось никаких сомнений — Драко все понял. А если не все, то многое. В любом случае, достаточно, чтобы сделать выводы. И на “прогулку в лес” мальчишка напросился не случайно. Нет, Кингсли сам виноват — не сдержался, позволил себе расслабиться… Зная Малфоев, несложно было предположить, что Драко немедленно решит воспользоваться своими догадками.

В общем-то, Шеклболт не сильно опасался того, что его секрет выплывет наружу. Министром он стал в силу необходимости, к власти никогда не рвался и воспринимал свою должность как очередное задание, просто намного более ответственное, чем раньше. Да и для людей, давших Кингсли Шеклболту высшие полномочия, какие только возможны в магической Британии, работа отставного мракоборца была важнее, чем его интимная жизнь. Определенные неприятности могла доставить Рита Скиттер с ее любовью ворошить чужое грязное белье, но после статей о Дамблдоре пронырливой журналистке мало кто верил.

Кингсли не давали спать совсем иные мысли. Он и предвкушал свидание с Драко в неформальной нерабочей обстановке вдали от чужих глаз. И огорчался тому, что мальчишка — если он и правда догадался о чувствах Шеклболта — так легко сделал шаг навстречу, хотя не любил и, скорее всего, презирал своего чернокожего начальника. И опасался, что не сможет удержать себя от попытки еще больше сблизиться с Малфоем, перешагнув таким образом грань деловых отношений. И надеялся, что это случится…

Сон — нервный, поверхностный, переполненный эротическими видениями и внезапными кошмарами — облегчения не принес. Уже в пять утра Кингсли расхаживал по своей небольшой квартире с кружкой горячего кофе и сэндвичем, раздумывая, не лучше ли отказаться от свидания и остаться дома. Он мог отговориться внезапно свалившимися делами, которых у Министра хватало, мог вообще ничего не объяснять. Это было бы самым разумным, самым правильным — не поддаваться плотским желаниям, никуда не идти, оставить все как есть. Кингсли даже мысли не допускал, что Малфоя могут занимать отношения между мужчинами, — не так мальчик воспитан. А если и есть у него какой-то интерес, то скрывать это Драко должен до последнего. Хотя…

Кингсли припомнил стенограммы допросов. В Ставке, которую Волдеморт устроил в Малфой-мэноре, царили пуританские нравы. Зато в своих вылазках к магглам Пожиратели Смерти позволяли себе многое. Правда, никто не упоминал в показаниях об участии младшего Малфоя в этих чудовищных игрищах, но кто знает…

В атриуме было немного людей — в основном, мелкие клерки Министерства и авроры. Драко сидел на бортике у полуразрушенного фонтана и читал “Ежедневный пророк”. Кингсли мимоходом подумал, что надо бы объявить конкурс на проект новой статуи Волшебного братства и привести, наконец, фонтан и атриум в порядок.

Малфой поднял взгляд от газеты, увидел Шеклболта и встал. Он был одет в довольно скромную серую мантию, волосы туго затянуты в хвост, и Кингсли снова захотелось стащить эту дурацкую ленту. Отвечая на приветствия проходящих мимо магов, он подошел к Драко и протянул руку.

— Доброе утро. Ну что, готов? Тогда пошли к каминам. Нам с тобой надо попасть в Авимор, а дальше уже аппарацией.

— В Авимор? — Драко машинально пожал руку Шеклболта и слегка нахмурился. — Вы хотите сказать, что мы с вами…

Кингсли улыбнулся.

— Да, мы направляемся в Шотландию, в Каледонский лес, — заметив на лице Малфоя испуг, он поспешил добавить. — Я же говорил тебе вчера — в обычный лес. Так что не пугайся — там не будет ни живых деревьев, ни призрака Мерлина.

Они вышли из паба “Разбитая кружка”, и Драко недоуменно уставился на табличку с названием маленькой площади: “Локхарт”. Кингсли засмеялся.

— Это совпадение, Драко. Простое совпадение. Ты же не думаешь, что магглы что-то слышали о нашем великом и ужасном Гилдерое? Подойди ко мне, нам надо аппарировать, а ты не знаешь, куда.

Об этом Шеклболт тоже мечтал накануне — как обнимет Драко за плечи, прижмет к себе. Маленькая вольность, обусловленная необходимостью. Об этом можно будет вспоминать потом — продлевая и продлевая несколько секунд перемещения из небольшого городка на лесную поляну, которую Кингсли так любил.

Драко не сразу шагнул в сторону, когда вместо домов вокруг возникли деревья.

— Не люблю аппарацию, — немного виновато сказал он. — Голова каждый раз кружится.

— Хочешь воды? — спросил Кингсли и достал из-за пояса небольшую фляжку. — Попей, полегчает. И мантию можно снять, скоро станет жарко.

Утро и правда было очень теплым для начала осени. Солнце стояло еще невысоко, едва освещая вершины недалеких гор, но небо было ясным, от травы поднимался почти прозрачный туман, невидимые птицы перекликались на деревьях, и Шеклболт повел плечами, скидывая мантию. Он был одет в обычные темно-синие маггловские джинсы и легкую рубашку в крупную серую клетку. Покосившись на Министра, Драко нерешительно расстегнул застежку у горла и тоже снял мантию.

У Кингсли перехватило дыхание — паршивец вырядился так, что встало бы и у паралитика. Черные брюки облегали бедра Драко как вторая кожа, вырез темного джемпера открывал белое горло с острым кадыком. В деловом костюме Малфой почему-то казался довольно хрупким, но сейчас Шеклболт отчетливо видел, что это впечатление обманчиво. Конечно, фигура Драко была пока далека от мужской — он все еще оставался по-юношески тонок и легок в кости, а мышечную массу как у Кингсли не набрал бы и к полувековому юбилею. Но красивый разворот плеч, сильная длинная шея, угадывающиеся под тонкой шерстью джемпера мускулы груди и живота говорили о том, что Драко отнюдь не слабак и способен за себя постоять.

“Квиддич, — беспомощно подумал Кингсли, против воли делая шаг к неподвижно стоявшему Малфою. — Конечно же, квиддич, тренировки, верховая езда или что-нибудь еще. Культ красивого и здорового тела, нежные женщины и сильные мужчины. Как там говорил Джордж? Хорек? Крысиная порода? Черта с два! Кошка! Большая сильная кошка!”

Уже не пытаясь бороться, Шеклболт схватил Драко за кисть и рывком притянул к себе.

— Подразнить меня решил? — хрипло спросил он. — Поиграть с огнем?

Драко не ответил, отворачивая зардевшееся лицо, но и не сопротивляясь. Эта покорность сводила с ума, заставляла терять голову, хотя следовало задуматься — почему надменный злой мальчишка так себя ведет, в чем причина его удивительной покладистости. Но Шеклболт был уже не в состоянии размышлять о чем-либо.

Все, что копилось в нем одинокими вечерами и ночами, все мечты, все фантазии готовы были выплеснуться наружу. Кингсли оказался в одном шаге от того, чтобы его лихорадочные сумасшедшие сны сбылись.

Лента улетела в траву, и Шеклболт запустил руку в мягкие тонкие волосы, лаская круглый теплый затылок Драко. Надо было только слегка наклониться, чтобы найти тонкие розовые губы, — и Кингсли наклонился и нашел, и губы слегка приоткрылись ему навстречу. Теплые, мягкие, удивительно робкие. Взгляд светло-серых глаз был немного испуганным, но любопытным и чуть отстраненным, словно Драко прислушивался к своим ощущениям, пытался в них разобраться — и не мог.

Кингсли сунул ладонь под тонкий джемпер, повел ее вверх по напряженной спине, к лопаткам. Спина была гладкой и слегка влажной, Драко вздрагивал от прикосновений чужих пальцев и даже попробовал в какой-то момент отстраниться. Но Шеклболт второй рукой скользнул по его бедру, стиснул обтянутую мягкой черной кожей ягодицу, и Малфой выгнулся, прижимаясь к Кингсли и закрывая глаза. Он так и стоял, бессильно опустив руки, пока Шеклболт, бормоча что-то неразборчиво-ласковое, целовал его веки с голубоватыми прожилками, розовые от прилившей крови скулы, мгновенно потрескавшиеся губы и дрожащий острый подбородок.

Кингсли еще услышал шепот, что-то вроде: “не надо, пожалуйста”, — в тот момент, когда повалил Драко в мягкую упругую траву, но восторг, переполнивший его от вида белого напрягшегося живота под задравшимся джемпером, начисто смел способность рассуждать здраво. Так что Шеклболт не сразу понял, что лежит на земле один, а Малфой откатился в сторону, успел встать на колени и судорожно поправляет одежду. В глаза Кингсли он старался не смотреть.

— Ну что ты? — вкрадчиво спросил Шеклболт, переворачиваясь на спину, но не отрывая взгляда от Драко. — Чего ты испугался? Иди сюда, иди.

Поцелуев и объятий оказалось категорически недостаточно. Желание продолжать любовные игры было таким сильным, что у Кингсли мутился рассудок, и он пытался подманить мальчишку, как подманивают пугливых животных — спокойными ласковыми словами. Малфой помотал растрепанной головой и все так же на коленях отодвинулся на пару шагов дальше, не делая, тем не менее, никаких попыток сбежать. Это навело Кингсли на любопытную мысль. Он вытянулся в траве и на минуту замер, глядя в ярко-голубое небо. Затем расстегнул рубашку, выпутался из рукавов и закрыл глаза.

Лежать без движения было сложно — в паху мучительно ныло, пальцами Кингсли вцепился в траву, пытаясь хотя бы так справиться с желанием встать и попытаться поймать Малфоя. Минуты текли невыносим медленно, затем где-то рядом хрустнула ветка, и почти сразу же обнаженной груди Шеклболта коснулись прохладные пальцы. Они прочертили невидимую полоску от правого соска к левому, скользнули чуть вниз, остановились и снова поднялись наверх. Нарисовали кружок там, где под ребрами лихорадочно стучало сердце, тронули впадину между ключицами, прижались к шее, ловля биение артерии.

Кингсли открыл глаза. Драко склонился прямо над ним, его серые глаза были серьезны.

— Изучаешь? — негромко спросил Шеклболт.

Драко кивнул, все так же не убирая пальцев.

— Нравится?

Малфой опять кивнул и вдруг улыбнулся, застенчиво и хищно одновременно. Мерлин знает, как у него это получалось. Не отрывая взгляда от Драко, Шеклболт поднял руки, расстегнул джинсы, стянул их с себя вместе с трусами и снова неподвижно лег в траве. Малфой задохнулся от чужой наготы, так откровенно выставленной на его обозрение, дернулся в сторону, но Кингсли поймал его ладонь, лежащую на шее, и осторожно потянул вниз.

Хотелось ласки — до кровавых кругов под веками, до скрипа зубов. Прикосновений, поглаживаний... Шеклболт боялся мечтать о большем, боялся спугнуть то немногое, что имел сейчас, в эту минуту, — осторожное прикосновение пальцев к коже около пупка, испуганное дыхание, в котором аромат крепкого кофе смешался с едва уловимым запахом крови от потрескавшихся губ, белую прядь, щекотно скользившую по груди.

Кингсли сдерживался из последних сил — чтобы не рвануть к себе, не подмять, разрывая одежду, не слушая ни криков, ни просьб. Он даже застонал сквозь зубы, приподнимая над травой бедра, чтобы дотянуться самому, коснуться горящей от желания головкой неторопливых дразнящих пальцев…

Горячая сухая ладонь накрыла член, прижала, затем обхватила, двинулась вверх-вниз. Кингсли застонал громче, толкнулся в эту милосердную руку, способную за пару минут облегчить его страдания. Кровь шумела в ушах, заглушая пение птиц, сердце билось о ребра, а перед глазами как в бреду покачивалось бледное лицо с широко открытыми серыми глазами, темными стрелками слипшихся от пота ресниц, напряженно сжатыми губами и острым подбородком.

И вдруг все закончилось: исчезла ласковая рука, так уверенно ведущая Кингсли к оргазму, исчезло лицо. Шеклболт зарычал в отчаянии, сжимая кулаки, с корнем выдирая из мягкой земли попавшие между пальцев травинки.

— Сейчас, — пробормотали рядом, и Кингсли повернул голову.

Драко торопливо стаскивал с себя брюки. Джемпер уже валялся в стороне, небрежно брошенный в траву. Шеклболт протянул к Малфою руки, ухватил его за кисти перемазанными в травяном соке пальцами, дернул на себя. Драко ахнул, падая на Кингсли и беспомощно путаясь в так и не снятых до конца брюках. Засмеявшись, тот повернулся, вжимая Малфоя в траву, помогая скинуть короткие сапоги, брюки, трусы — на этот раз светло-серые с темной полосой широкой резинки. Драко закрыл пылающее лицо ладонями, но Кингсли заставил его опустить руки и начал целовать, уже ничего не боясь и ничего не опасаясь.

Это было восхитительно и по-настоящему волшебно — белое, без малейших признаков загара тело, упругая юная кожа, ярко-розовые соски, трогательно сморщившиеся от прикосновения языка, вздрагивающий от поцелуев живот, мягкие, немного влажные кудряшки в паху. Кингсли без колебаний поймал губами красную головку, втянул ее в рот, наслаждаясь всем сразу: чуть солоноватым вкусом, легким запахом пота и мускуса, ощущением гладкой нежной плоти. Драко корчился под его ласками, стонал, бесстыдно раскидывал ноги и дергал бедрами, а Кингсли старался забрать в рот его член как можно глубже, доставить удовольствия как можно больше.

Малфой вдруг напрягся, скрюченными пальцами цепляясь за плечо любовника, сдавленно охнул, застонал, и Шеклболт почувствовал, как его рот наполняется вязкой горячей жидкостью. Она смешивалась со слюной, Кингсли глотал, продолжая ласкать головку языком, высасывая последние капли до тех пор, пока Драко не содрогнулся в последний раз всем телом и не застонал опять — долго и мучительно.

Только тогда Шеклболт позволил себе повернуться на бок, сжал пальцами собственный член, уткнулся горячим лбом в бедро Малфоя и несколькими судорожными движениями довел себя до оргазма. Драко снова вздрогнул — на этот раз от брызнувшей на кожу спермы, но не отстранился. Вяло поднял руку, провел ладонью, размазывая липкие капли. Шеклболт обхватил Драко поперек живота и замер, тяжело дыша.

Двигаться не хотелось. Какая-то осенняя бабочка села на локоть, свела белые крылышки и застыла, как опавший с дерева листок. Драко пошевелился, спугнув ее, что-то пробормотал несчастным голосом, и Шеклболт все же поднял голову.

Мальчик был расстроен. Это читалось на его лице — растерянном, все еще розовом от смущения и неловкости. Малфой кусал губы, облизывал их и старался не смотреть Кингсли в глаза.

— Первый раз так? — негромко спросил Шеклболт, и Драко, помедлив, кивнул.

Кингсли засмеялся, поцеловал его в живот — то место у бедра, где все еще розовел еле заметный след от тугой резинки, и сел.

— Вообще первый раз, — уточнил он. — Или первый раз с мужчиной?

Драко возмущенно фыркнул. Это следовало понимать так, что первый раз у него был давным-давно, но вот именно сегодня Малфой решился на эксперимент. А тут подвернулся ему Министр магии, как на грех, и Драко просто не мог пройти мимо.

Шеклболт снова засмеялся. Ему вообще сейчас хотелось смеяться, танцевать дикие танцы своей незнакомой родины, петь во все горло. Хотелось схватить Драко на руки и носить по полянке. Хотелось целовать, гладить, говорить нежности, снова целовать.

Наверное, Малфой что-то понял, потому что сначала его губы обиженно искривились, а затем он расплылся в смущенной улыбке — неожиданно хорошей и чистой, как небо над их головами.

— Вообще-то я о таком читал, — начал он и вдруг нахмурился и отвел взгляд. — И живьем видел тоже.

Уточнять Кингсли не стал. Помог Драко сесть, дотянулся до своей рубашки, прикрыл ею белые плечи, обнял любовника двумя руками, сцепив пальцы в замок. К светлым волосам Малфоя прилипло несколько травинок, и Шеклболт снял их губами, не зная, как еще может выразить свою нежность.

Глава 7

Ничего “такого” Драко позволять не собирался. Напротив, намерен был держаться от Шеклболта как можно дальше — во избежание эксцессов.

Поэтому, придя в себя после сумасшедшего оргазма, Малфой какое-то время ошалело смотрел в небо, не понимая, как могло случиться все то, что случилось. Кингсли жарко дышал ему в бедро, кожу на боку стянуло подсохшей спермой, от цвета неба — ярко-синего, слепящего — слезились глаза, и Драко вдруг почувствовал себя ужасно несчастным.

Мир перевернулся с ног на голову, все представления Малфоя о собственной сексуальности летели боггарту в штаны, и никакого оправдания своим поступкам Драко не мог придумать, как ни старался. Истина стояла перед ним в полный рост и насмешливо ухмылялась.

Из ступора его вывел вопрос Кингсли. Драко хотел возмутиться, но Шеклболт смеялся так заразительно, так беззлобно, что невозможно было не улыбнуться в ответ. А затем стало невозможно злиться, потому что Кингсли накрыл плечи и спину Драко своей рубашкой, стараясь уберечь от солнечных лучей и мошкары, прижал к себе, и Малфою оставалось только удивляться, что никакого отвращения или брезгливости от этих объятий он не чувствует. Наоборот, было спокойно и уютно, как в детстве под одеялом после дня рождения или праздника.

От ткани слегка пахло — травой, какими-то благовониями, чуть-чуть мужским потом. И Малфой украдкой ткнулся носом в воротник, вдыхая будоражащий воображение аромат. Кингсли касался волос Драко губами, это оказалось приятно и удивительно интимно. Малфой даже подумал, что если бы Шеклболт не был Министром, а он сам — Пожирателем Смерти и сыном Пожирателя, если бы Шеклболт был белым, если бы он не был мракоборцем и членом Ордена Феникса… Если бы, если бы, если бы…

Их оказалось слишком много, этих проклятых “если бы”, чтобы Драко мог рассчитывать на благополучный исход неожиданно завязавшихся отношений. Это Шеклболту было позволительно ни о чем не задумываться. Судя по всему, Малфой стал для него далеко не первым, а принимая во внимание отсутствие скандальных подробностей личной жизни Министра в прессе, Кингсли умел выходить из скользких ситуаций безболезненно для себя.

У Драко такого опыта не было. Полетевшие ко всем чертям расчеты “поиграть” и “поймать” добавили столько проблем, что впору оказалось спрашивать совета у того же Кингсли. И если с шоком от осознания собственной бисексуальности Малфой справился достаточно быстро, то как теперь отбиваться от Шеклболта и его ухаживаний, Драко не представлял. А если быть совсем уж честным с собой — то и не очень хотел. Но не задать беспокоившего его вопроса, крутившегося на языке, Малфой не мог.

Кингсли продолжал его целовать, на этот раз висок, скулу, щеку, спускаясь все ниже и ниже, стараясь дотянуться до губ, но Драко уклонился, повернул лицо к Кингсли и спросил, стараясь, чтобы голос звучал твердо:

— И что теперь делать?

— Надо что-то делать? — весело удивился Шеклболт и снова попытался поцеловать Драко в губы. — Можешь дать объявление в газеты, что Министр магии сделал тебе минет на природе.

Малфой разозлился. Он терпеть не мог, когда над ним смеялись, особенно в тех случаях, когда ему самому было не до смеха. Он попытался освободиться из объятий любовника, но Кингсли сильнее прижал его к себе, поглаживая по плечу и пытаясь успокоить. Сердито отворачиваясь и сопротивляясь ласке, Драко сам не заметил, как вновь оказался лежащим на земле вместе с Шеклболтом.

Возмущаться тут же расхотелось, задавать глупые вопросы — тоже. Полные мягкие губы Кингсли щекотно касались шеи, трогали ключицы, продвигались по груди то к одному соску, то к другому… Было очень страшно на этот раз пройти весь путь до конца и в то же время безумно хотелось узнать — как это будет.

Оказалось, что это больно — до слез. Как ни старался Кингсли, как ни пытался уговорить и успокоить Драко — расслабиться Малфою не удалось. Он дважды уползал от Шеклболта в траву, отчаянно начиная сопротивляться в самый последний момент и не слушая никаких обещаний. В конце концов он скорчился на земле, умоляюще глядя на Кингсли и не испытывая никакого возбуждения — только желание сбежать куда глаза глядят.

Наверное, Шеклоболт тоже устал, потому что лег рядом, обнял Драко, поудобнее пристраивая его голову у себя на груди, и так застыл.

Малфой не знал, о чем думал Министр. Под его щекой глухо и ровно стучало чужое сердце, с неба не по-осеннему припекало полуденное солнце, в траве жужжали и стрекотали невидимые насекомые, а на деревьях весело перекликались птицы. Ветер легко перебирал волосы, над горами появились первые легкие облака, и Драко закрыл глаза.

Малфой проснулся от мягкого равномерного покачивания — как в лодке на небольшой волне. Кингсли нес его на руках, закутанного в мантию. Рядом по воздуху плыл сверток с одеждой и летели ботинки Шеклболта и сапоги Драко. Малфой протестующее дернулся, но Кингсли только крепче прижал его к груди.

— Т-ш-ш-ш, — успокаивающе сказал он. — Гроза собирается. Внизу на склоне есть домик. Он очень старый, там давно никто не живет, но можно укрыться от непогоды.

Кингсли двигался свободно и уверенно, и Драко решил, что не стоит возмущаться и требовать, чтобы его перестали таскать на руках как девушку.

Домик действительно был очень старым — нежилая развалюха без одной стены, больше напоминающая полуразрушенный сарай, чем настоящий дом. Кингсли наскоро наложил несколько защищающих заклятий, чтобы начинающийся дождь не протекал сквозь дырявую крышу, а Драко, кутаясь в мантию, осторожно проверял, куда можно наступить без риска провалиться сквозь гнилые доски, и укреплял магией опасные места.

Когда они совместными усилиями привели в относительный порядок свое временное укрытие, дождь уже лил стеной, а над крышей угрожающе громыхало. Конечно, можно было аппарировать назад, в Авимор, вернуться в Лондон, но Шеклболт о возвращении не говорил, а Драко почему-то тоже не хотелось так скоропалительно заканчивать этот странный день. Ему казалось, что все, могущее случиться между ним и Кингсли, уже случилось. Ничего больше не будет: ни поцелуев в траве, ни тихого шепота, ни жужжания пчел над головой.

Шеклболт трансфигурировал лежанку в подобие дивана, сел сам, притянул к себе Драко. Он по-прежнему был почти совсем обнажен — только трусы натянул, уходя с поляны.

— Ну, что ты загрустил, малыш? — тихо спросил он. — Больно? Страшно? Стыдно?

Драко неопределенно пожал плечами. Нет, он не испытывал ни стыда, ни боли, да и бояться было нечего. Может быть, завтра он ужаснется своему поведению и не сможет смотреть в глаза отцу или маме. Сейчас Малфой только сожалел о неслучившемся, упрекая себя за нерешительность. Если бы утром ему сказали, что через несколько часов он думать забудет о собственных хитроумных планах, мечтая снова почувствовать губы Кингсли на своем теле, Драко бы рассмеялся или ответил на подобное дикое предположение Круциатусом. Все произошло слишком стремительно, разум пока не осознал до конца перемен, случившихся с телом. Ему еще предстояло понять и принять новую реальность и новые отношения, в том числе и с Кингсли.

Так что сейчас Драко ощущал только пустоту и легкую горечь. И где-то очень глубоко — страх, что своей глупой трусостью разочаровал Шеклболта.

Кингсли обнял Драко за плечи, слегка прижал к себе, будто пытался передать часть своей спокойной и надежной силы.

— Все будет, — негромко сказал он. — Верь мне, я знаю. Мне тоже когда-то было восемнадцать лет, и я не знал, что делать. А рецепт очень простой, Драко. Надо оставаться собой, только и всего. Не бояться своих чувств и желаний, не считать их постыдными и противоестественными.

— Это совсем не так просто, — пробормотал Драко, и Кингсли кивнул.

— Да, но жить в мире с собой легче, чем ежедневно воевать. Понимание приходит не сразу — но оно придет обязательно. И ты увидишь, что я прав.

Над крышей снова загрохотало — яростно, свирепо — и Драко вздрогнул, крепче прижимаясь к твердому горячему плечу любовника.

— Гроза, — пробормотал он. — Наверное, последняя.

— Может быть, — улыбнулся Кингсли. — Но я слышал, что в этом году обещали долгую и очень, очень теплую осень