Тот, кого я всегда жду

Когда лежишь на кровати и смотришь в потолок, кажется, что ничего больше не существует. Ни прошлого — воспоминаний, от которых веет то радостью, то леденящим сердце ужасом, ни настоящего — нудных рабочих дней, дней по расписанию от первой минуты пробуждения до последней секунды перед отходом ко сну, ни будущего — сплошной неизвестности, ведь всерьёз думать о том, что будущим станет такое вот настоящее, как-то не хочется.

Флёр лежит на кровати и смотрит в потолок. Ей кажется, что вся Англия — это сеть тёмных трещин, расползающихся по слегка отсыревшей побелке. В самом деле, именно здесь её мир постоянно даёт трещину: то на Тремудром Турнире, то вот сейчас.

Флёр никогда не хотелось и до сих пор не особенно хочется работать в Гринготтс. Её пугают гоблины, а уверенности в собственных силах изрядно поубавилось после того Лабиринта. Казалось бы, прошло уже столько времени, давно можно забыть и думать об этом как о чём-то отстранённом, но не получается. Каждую ночь с четверга на пятницу Флёр мучают кошмарные сны — снова по расписанию. Поэтому каждую ночь с четверга на пятницу Флёр делает всё, что угодно, лишь бы подольше не ложиться в кровать. Душная клетка между матрасом и одеялом — и в этой клетке, как загнанное животное, мечется её сердце. Бьётся, стучится, пытается вырваться…

Флёр допоздна засиживается на работе, и однажды в четверг даже уснула за своим столом. Билл Уизли разбудил её утром и потом посмеялся: мол, что это за ликвидатор проклятий, который столько времени сидит на одном месте, да ещё и устраивается на нём на ночь?

Биллу легко говорить, он — мужчина. Бабушка всегда говорила Флёр: «Мужчины должны умирать в странствиях — или на поле боя», но Флёр, если честно, полагает, что мужчины не должны умирать, никто в мире не должен умирать… А сама она умирает каждую ночь с четверга на пятницу, и это сидит в голове такой прочной мыслью, таким раскалённым гвоздём, что хочется не тянуть, а умереть прямо во вторник.

Наверное, Билл Уизли и тогда над ней посмеётся — мол, что это за ликвидатор проклятий, который так легко сдаётся?

Но что может Билл Уизли знать о кошмарах?

Флёр помнит его младшего брата и примерно представляет, что страшного тому может сниться — очередные мантии с чужого плеча и потрёпанные учебники, год за годом достающиеся от старших братьев.

Флёр даже помнит этих самых старших братьев, особенно близнецов. Они подшучивали над ней в Хогвартсе — но всё же пялились вслед с открытыми от удивления ртами. Что им может сниться в кошмарах — Флёр понятия не имеет.

На самом деле ей нет до этого ни малейшего дела.

Флёр улыбается и повторяет эту фразу ещё раз.

На самом деле ей нет ни малейшего дела.

Английский язык — такой чужой и неправильный, но поговорить по-французски ей не с кем. Впрочем, конкретно сейчас и на английском-то не с кем: Флёр лежит на кровати и гипнотизирует потолок.

Раз трещинка — подожженная драконьим дыханием юбка. Два трещинка — Габриэль на дне озера. Три трещинка — страшный, страшный, мрачный и околдованный Виктор Крам. Четыре трещинка — распределение в лондонское отделение банка. Пять трещинка — гоблины… Так можно было бы продолжать бесконечно, если бы не самая большая, самая глубокая, самая тёмная трещина, пересекающая потолок из угла в угол — так, как одним появлением в поле зрения Билл Уизли перечёркивает всю её… всю её.

Билл Уизли. У него рыжие волосы — вот уж удивительно! — и удивительные, правда удивительные, глаза. Нет, они не смотрят на Флёр так, как будто видят насквозь или пытаются заглянуть в душу… Это сама Флёр пытается постоянно заглянуть, и когда у неё получается — душа взмывает куда-то далеко-далеко вверх.

А ещё Билл Уизли совсем не реагирует на неё как на девушку. И плевать он хотел на наследие вейлы.

Они работают в паре, и, видимо, Билл слышать не хочет ни о каких служебных романах.

И Флёр ждёт. Если быть с собой откровенной, то можно даже вспомнить о том, что ждёт она с самой первой встречи — и каждый день. Опять же по расписанию. И будет ждать всегда — и хочется верить, что в этом ожидании и будет заключаться её будущее, о котором она понятия не имеет.

Может быть, это и хорошо. Ну, вот так вот понятия не иметь. Не знать, что трещин на потолке будет ещё много — и одна из них превратится в шрам на щеке Билла, другая — в разогнанную Пожирателями Смерти свадьбу, третья — в битву за Хогвартс.

Может быть, это и хорошо. Хорошо, что ей не снятся ни вспышки заклятий, ни она сама, яростно размахивающая волшебной палочкой — растрёпанная, разъярённая, грозная, забывшая о собственном страхе, защищающая то, что ей дорого.

Того, кто ей дорог.

Может быть, это и хорошо.

Когда лежишь на кровати и смотришь в потолок, кажется, что ничего больше не существует. Ни прошлого — обжигающее прикосновение руки к руке, приветственная улыбка, смех и подколки по поводу сна на столе. Ни настоящего — ежедневные встречи и трещины, трещины, трещины. Ни будущего… Нет, будущее пусть будет.

Флёр переворачивается на живот и закрывает глаза.

Будущее пусть будет.