Help me

Фред сообщает курьезную новость будничным тоном, ненавязчиво втиснув ее в обсуждение предстоящего похода в Хогсмид. По инерции я отвечаю:

— Ага, хорошо.

И только спустя пару секунд подозрительная фраза достигает моего понимания:

— Джордж, кажется, мне нравятся мальчики.

— Ага, хорошо.

Хорошо?! Да, конечно, мне тоже нравятся мальчики. В смысле, я предпочитаю их девчонкам в качестве друзей, партнеров по авантюрам и соперников в квиддиче, это естественно и безусловно. Но Фред-то явно другое подразумевает в своем внезапном заявлении.

Я поднимаю на него округлившиеся в изумлении глаза, и грубый вопрос как-то сам по себе, без моего желания, выговаривается:

— Ты пидор, что ли?

— Ну, вроде да, — глухо отвечает он и нервно облизывает губы.

Неловкая пауза, которую мы оба не находим чем заполнить, превращается в пафосно драматичную. Сухой треск поленьев в камине и подрагивающие тени, текущие по шкафам и по полу, оказываются подходящим антуражем для развернувшейся немой сцены.

Смущенное и затравленное поначалу выражение лица Фреда постепенно приобретает воинственный оттенок, а мою ошарашенную мину стирает кретинская гримаса: рот растягивается в непроизвольной улыбке, брови ползут вверх.

Гомофобом я не являюсь, впрочем, как и гомофилом. Нейтрально я отношусь к представителям сексуального меньшинства. Да и вообще, мы с Фредом приветствуем любые отступления от правил и нормы. Но, узнав, что мой брат один из, я, честно признаться, несколько шокирован. Даже не самим фактом, а тем, как неожиданно этот факт преподнесен... Хотя, наверное, я немного кривлю душой: очевидно, что перспектива иметь брата-гея не особо радует меня, а значит, нейтральной мою позицию точно назвать нельзя. И осознаю я это, лишь столкнувшись с проблемой в лице Фреда. Черт. Нет, что же я говорю? Фред не может быть проблемой ни при каких обстоятельствах. Не моей уж точно. Кем бы ни был Фред, я не изменю к нему своего отношения, даже если бы он вдруг признался, что примкнул к стану Упивающихся Смертью. В любом случае я бы не поддержал, конечно, не одобрил, но и не бросил бы, не отвернулся, не нарек бы его предателем. Боже мой, а гей — это такая мелочь, незначительная и невинная. Не могу же я винить Фреда в том, что он не любит, например, курагу, зато с удовольствием ест абрикосы. Неудачное, конечно, сравнение...

Короче говоря, недолго длится моя реабилитация. И, оправившись после легкого потрясения, я отчего-то решаю, что Фред нуждается в сочувствии и моральной помощи. Оказывается, ошибочно. Стоит мне только броситься ему на шею, стиснуть в искреннем братском объятии, как Фред меня бесцеремонно отталкивает, с подозрением заглядывает в глаза и недоверчиво, с надеждой на опровержение своей догадки, спрашивает:

— Ты что, жалеешь меня?

— А разве не надо? — интересуюсь я, чувствуя себя крайне глупо.

— Нет, конечно. Джордж, я всего лишь поставил тебя в известность. И обсуждать эту тему совсем не обязательно, — последние слова он произносит небрежно, демонстрируя свою независимость от моего мнения. Это, разумеется, задевает меня. И в данный момент я не думаю, что Фред просто бравирует и, наоборот, защищается, предупреждает возможную чрезмерно эмоциональную реакцию с моей стороны.

Мне обидно. Ведь я рассчитывал на откровенную беседу после столь громкого признания. Надеялся, что Фред расскажет, когда и как он осознал сдвиг своей ориентации, что при этом ощутил и как обстоят его дела сейчас — вероятно, у него есть... кхм, друг. Я жаждал подробностей, а получил вместо этого холодный отказ. Совсем не братский.

— И тебе все равно, что я об этом думаю? — осторожно спрашиваю я, неотрывно глядя в его спокойное лицо. Фред пожимает плечами и слабо улыбается.

— Конечно, будет неприятно, если ты осудишь, но это не изменит моих предпочтений. И уж точно жалость мне не нужна, потому что она неуместна. Только ограниченные люди относятся к гомосексуалистам как к больным. А мы ведь с тобой не такие. — И хотя эта фраза сказана уверенно, за нас двоих, я интуитивно чувствую незавершенность разговора, не точку в конце, и понимаю, что он ждет подтверждения.

— Не такие, — говорю я, и Фред кивает, облегченно прикрыв глаза.

Я откидываюсь на спинку дивана, нащупываю его руку и благодарно сжимаю: ему не безразлично мое мнение.

~~~

Я очень стараюсь свыкнуться с тем, что Фреду нравятся мальчики. Не затеваю больше никаких разговоров, касающихся этой щекотливой темы, удерживаюсь от намеков и двусмысленных взглядов, в общем, веду себя привычно и, как могу, раскованно. Но в моей голове будто кто-то сидит и неустанно стенографирует: «Джордж, кажется, мне нравятся мальчики». Наверное, потребуется время, чтобы не ужасаться каждый раз, когда это осознание липким потом будет выступать на лбу и барабанить в груди.

Я смотрю на Фреда. Я за ним наблюдаю. Изучаю его и пытаюсь понять. По воле природы мы близнецы, и до недавних пор были идеальным повторением друг друга, как две половины одного лица, но только оба — правые. Сейчас, образно выражаясь, мы смотрим в разные стороны: один из нас сошел с дороги, по которой пятнадцать лет мы шли рука об руку и в ногу. Фред не станет менять свой маршрут, а я? Возможно, мне не следует зацикливаться на нашей идентичности и продолжить путь, пусть не держась за руки, но просто рядом. А с ним же будет идти кто-то еще... Но это же неизбежно, не важно, парень или девушка, кто-то третий обязательно присоединится к нам. Третий? А где четвертый? Так, стоп. Я, что же, собираюсь весь путь проделать в одиночку? В одиночку... Да нет же — с Фредом. Я не вижу никого, кроме нас двоих. Кто-то третий обязательно будет лишним. Мы — повторение и дополнение друг друга, вместе мы — безукоризненно выполненная композиция, и кто-то посторонний нам будет мешать, он будет нелепо и безобразно портить шедевр Природы. И почему я не задумывался об этом, когда Фред встречался с Анджелиной? Потому что был уверен, что Анджелина не постоянное увлечение, ведь она — девушка? А другой парень видится мне как соперник? Да ну, ерунда.

Сейчас экзамен по Чарам, и я лишен возможности поговорить с Фредом, так как нас специально рассадили, чтобы не болтали и, упаси Мерлин, не совершили какую-нибудь шалость. Я украдкой бросаю взгляд на профессора Флитвика, который возвышается над простыми смертными на высокой стопке книг, накренившейся, как пизанская башня — вот-вот малыш профессор испытает секундную птичью эйфорию. Убедившись, что он не смотрит в мою сторону, вырываю из тетради лист бумаги. Смачиваю кончик пера в чернилах и спешно, путаясь в буквах, пишу короткую записку: «Какие планы на вечер?». Снова исподлобья кошусь на Флитвика, кидаю через плечо смятый листок и, повернув голову вбок, внятным шепотом говорю:

— Фреду. — Увы, госпожа Фортуна распорядилась так, что я сижу за первой партой, прямо под карликовым носом профессора Флитвика, а Фред — за последней, поэтому приходится передавать послание маггловским способом, а не привычными птичками.

Усердно скрипящие по пергаменту перья раздражают слух, и кажется, в мире больше не существует никаких звуков, кроме этого — противно скребущего по нервам. Ответ приходит через шесть нетерпеливых поворотов головы назад.

«Никаких».

Благословенное слово!

Я утыкаюсь носом в запястья, сложенные на парте, и блаженно выдыхаю.

«Хорошо», — пишу я, хотя в этом нет необходимости.

— Джордж! — через минуту зовут меня жужжащим шепотом. И я, предусмотрительно проверив направление взгляда профессора, оборачиваюсь:

— Что?

— Записка.

Метнув быстрый взгляд на низко склоненную над пергаментом лохматую макушку Фреда, я хватаю обрывок бумаги, брошенный на край парты, и быстро разворачиваю его под столом.

«Хорошо». А рядом — улыбающаяся рожица.

Хочется встретиться глазами с Фредом и улыбнуться ему в ответ, но меня останавливает красноречивое хмыканье профессора. Я комкаю записку, плотно прижимая кулак к бедру, и добросовестно возвращаюсь к заданию.

А на душе так счастливо!

~~~

Фред встречается с ровенкловцем.

Имя — Алекс Питерсон.

Возраст — пятнадцать лет.

Рост — примерно пять футов.

Цвет глаз — серый.

Цвет волос — русый.

Телосложение — дрыщ.

Отличительные черты — дебильная косая челка, прикрывающая левый глаз; левша, судя по выпирающей шишечке на среднем пальце левой руки.

По характеру вроде вполне адекватный парень.

Одевается аккуратно.

Видел их вместе пару раз — во дворе на скамье поздно вечером, и в Запретном лесу, после урока по уходу за магическими существами: тогда были сдвоенные занятия с Ровенкло. Во дворе на скамье они просто сидели вместе, даже за руки не взялись, о чем-то разговаривали, но я не слышал, о чем конкретно: проходил мимо. А вот в Запретном лесу, спрятавшись за толстым дубом, они целовались. Я не подглядывал, просто ждал Фреда около хижины Хагрида. Потом устал стоять на одном месте, решил прогуляться, ну и забрел слишком глубоко в лес. Фред был прижат к стволу дерева, одна его рука покоилась на плече этого ровенкловца-камикадзе, а пальцы второй руки он переплел с его пальцами. Их лица были близко-близко друг к другу, Фред чуть наклонился, он ведь выше этого... Алекса, а потом их губы... их губы... и я выскочил из кустов. Не успели, короче, они поцеловаться, зато я ловко поймал бурундука, за которым охотился. И, скомкано извинившись за прерванное удовольствие, побежал обратно к хижине Хагрида.

В общем, теперь я слежу за ними — стабильно и пристально. И так уж получается, что появляюсь из засады именно в те моменты, когда они как-то соприкасаются друг с другом. Наверное, это рефлекс. Не могу я бездействовать и тупо наблюдать, когда их руки или губы оказываются в опасной близости.

Впрочем, таких разоблачений было всего четыре...

Фред забирается в мою постель сразу после того, как в спальне гаснет последний ночник. Он рывком переворачивает меня на спину, садится сверху, обхватывает запястья и крепко прижимает их к матрацу.

— Джордж, зачем ты это делаешь?! — шипит он, склонившись и щекоча злым прерывистым дыханием мою шею.

— Что делаю? — удивленным шепотом спрашиваю я, не пытаясь отбиться от него. Я со смиренным спокойствием лежу под Фредом, чувствуя колени, остро впивающиеся в мои бока, прохладные пальцы, стиснувшие запястья, через двойной хлопковый слой — теплый живот, вжавшийся в мой, округлость ягодиц, давящих на пах. Я чувствую каждый изгиб его тела, соприкасающийся с моим телом.

— Какого черта ты мешаешь нам с Алексом? — гневно поясняет Фред, сильнее смыкая пальцы на моих руках.

— Ах, ты об этом, — лениво протягиваю я. — Прости уж, братишка, я не виноват в том, что у вас двоих не хватает ума устраивать свои встречи в менее людных местах.

— Ты следишь за нами! И выскакиваешь из кустов, из-за углов и рыцарских доспехов как раз в те моменты, когда мы... мы...

— Что, не можешь подобрать слова для определения ваших ласк?

— Замолкни? — Фред наваливается на меня всей своей тяжестью, словно желает раздавить, вжать в кровать до самого пола. — Ты! Ты... поступаешь, как...

— Предатель, — подсказываю я невозмутимо.

— Как...

— Сука? Тварь? Ничтожество? Как ни за что не поступил бы родной брат? — надрывно заканчиваю я, приподняв голову и прижавшись губами к его горячему уху. — Да?! — Я едва сдерживаюсь, чтобы не вцепиться зубами в его шею. Сейчас я ненавижу Фреда. Я хочу ударить его, наотмашь, но он крепко держит мои руки, сволочь, и даже при сильном желании я не смог бы вырваться из его хватки. Я обессилено опускаю голову на подушку и зажмуриваюсь. Сердце колотится везде — в животе, в груди, в горле, в висках, даже во рту. Сердца слишком много.

Фред резко отпускает меня и сползает с кровати, но я по-прежнему не шевелюсь, обездвиженный морально.

— Я... — выдыхает он и снова осекается. И снова я услужливо подсказываю ему:

— Разочарован.

Я слышу сквозь пульсацию в ушах, как порывисто распахивается полог, как Фред в три шага добирается до своей постели. А потом наступает тишина.

Я дышу. Я лежу с закрытыми глазами. Неподвижно и мертво.

Я постараюсь понять, и ты помоги мне в этом, Фред.

~~~

«Мы останемся друг без друга незаконченными фразами и незавершенными экспериментами». Эту пафосно несчастную фразу я пишу палочкой на парапете виадука, черным, словно выжигаю — тоже пафосно и очень драматично.

У меня скверное настроение после вчерашнего. Фред утром с показной надменностью игнорировал меня, впрочем, в этом не было необходимости: я и не собирался подходить к нему, извиняться — тем более. Я пока слишком обижен, чтобы первому предложить перемирие. И, наверное, нам полезно хоть иногда отдыхать от общества друг друга. Да, я был не прав, преследуя его и этого... Алекса, но, я считаю, агрессивная реакция Фреда не оправдана. Так внезапно и грубо наброситься на меня... Лишь за то, что я всегда находился рядом, тенью скользил за ним? Может, я беспокоюсь, из самых добрых побуждений так поступаю, а Фред...

— Прекрати заниматься ерундой. — Фред упирается в мое плечо подбородком и засовывает руки в карманы моих джинсов. — Есть конфета?

— Нет.

— Джордж, я больше не сержусь на тебя...

— Неужели? — язвительно спрашиваю я и быстро заклинанием стираю написанное.

— Я понял, — усмехаясь, отвечает он, — ты ревнуешь, поэтому следил за нами.

— Ревную?.. В смысле? — Я настороженно поворачиваю голову влево. Мне кажется или правда мое ухо чуть дергается, как у кошки, когда она прислушивается?

— Просто тебе в новинку, что возле меня человек, который так же легко, как и ты, может дотронуться до меня, обнять... поцеловать. Что он симпатичен мне. Скорее всего, я его даже люблю...

— Любишь? Любишь его? Да?

— Мне приятно находиться рядом с ним. Наверное, люблю.

— И у тебя сердце замирает, когда ты думаешь о встрече с ним?

Фред убирает руки из моих карманов, подходит к перилам и, облокотившись на них, опускает взгляд на свои ботинки.

— Сердце замирает, дыхание перехватывает, и лицо горит, — медленно, нараспев говорит он. — Прямо как у тебя сейчас.

Я непроизвольно прикладываю ладони к щекам и тут же одергиваю руки, должно быть, краснея еще гуще.

— Я-то здесь при чем вообще? — вспыльчиво спрашиваю и отворачиваюсь: что-то мне нехорошо, тревожно и... страшно.

— Ты ни при чем, — монотонно отвечает Фред. — Просто состояния наши с собой одинаковые, когда я вижу Алекса, а ты — меня.

— Как они могут быть одинаковыми, если... ты же... любишь Алекса.

— А ты любишь меня.

— Но не так, как ты его.

— Не так, — спокойно соглашается Фред и замолкает.

Я тоже молчу. Смотрю расфокусированно на идущую по мосту группу студентов и молчу. Впервые не знаю, что сказать, как повернуть неловкий и нелепый разговор в шуточное русло. Но если я продолжу бестолково молчать, ситуация станет еще более неловкой и нелепой, поэтому я поворачиваюсь к Фреду. А он, оказывается, смотрел мне в затылок, и я натыкаюсь на его пристальный взгляд.

— А…

— А у меня есть конфета, — игривым тоном сообщает Фред, раскрывает ладонь и протягивает лежащий на ней леденец, завернутый в блестящий фиолетовый фант. — Но она всего одна, — печально произносит он и сжимает пальцы в кулак. — Что будем делать?

Я неотрывно смотрю на его руку, как загипнотизированный.

— Не знаю.

— Я придумал! — Фред разворачивает конфету, подбрасывает ее в воздух, запрокидывает голову назад, и леденец падает прямо в его открытый рот. — Одна конфета на двоих. И есть единственный способ разделить ее пополам — пососать по очереди.

Конечно единственный, ведь конфету «нельзя» разломить надвое. Он странный. И я, кажется, тоже.

От солнечного света слезятся глаза. Или они слезятся оттого, что я забыл, как моргать, уставившись на профиль Фреда? Почему мне сейчас необъяснимо хорошо и паршиво одновременно? Чем-то напоминает гриппозное состояние, когда температура под сорок — жаркий дурман окутывает все тело, веки тяжелеют, но уснуть никак не получается и, находясь на границе полудремоты-полубодрствования, испытываешь и блаженство, и муки.

— Джордж, конфета. — Голос Фреда выводит меня из транса.

Он подходит вплотную, зажимает между зубов леденец и тянется вперед. Я тоже подаюсь навстречу и, когда его липкие губы касаются моих, неосознанно прикрываю глаза. Передавая конфету, Фред языком проталкивает ее в мой рот, и нечаянно вместе с леденцом я захватываю губами кончик его языка.

— Эй, Джордж, ты закрыл глаза, как будто мы целовались, — Фред смеется, хлопает меня по плечу и отходит к перилам. На автомате я смеюсь в ответ, но в отличие от легкого смеха Фреда, мой — дребезжащий и нервный.

Сентябрьское солнце вопреки законам природы жарко напекает затылок. Шея под шерстяным шарфом потеет, но я не в силах поднять руку, чтобы снять его, вообще не могу пошевелиться, как кукла, у которой заржавели шарниры. И глаза — их тоже не получается отвести от сияющего лица Фреда. Он выглядит таким счастливым, довольным чем-то непонятным мне. Во рту у меня сладко и виноградно, а на душе болезненно и кисло.

Я постараюсь распутаться, и ты помоги мне в этом, Фред.

~~~

Я ненавижу Алекса — этого словно мифического безликого ублюдка, серого и аморфного, но такого реального, когда он трогает и целует Фреда. Я мечтаю сломать Алексу руки и разбить губы, чтобы он никогда больше не смог прикасаться к Фреду и произносить его имя. Я убью Алекса.

Фред знает, хоть и не говорит, что я хожу на каждое их с Алексом свидание. Я перестал обнаруживать себя, больше не выпрыгиваю из засады, потому что не хочу доставлять Фреду неприятности. Да и этот... Алекс скоро должен был бы догадаться, что ни одна их встреча не обходится без моего присутствия, и предложил бы Фреду видеться в месте, недоступном мне. Фред тоже давно бы мог это предложить, но он не предпринимает никаких действий как-то отгородиться от моих настойчивых преследований. Похоже, ему нравится играть в жертву и сталкера. Похоже, ему интересно. Я не понимаю причины, но не решаюсь спросить напрямую, впрочем, намеками я не спрашиваю тоже. Мы не обсуждаем это, совсем, и в течение дня общаемся как и раньше. А вечерами принимаем свои сценические образы и выходим на театральные подмостки, чтобы сыграть странную, сквозящую извращением пьесу. Мы играем друг для друга, а этот... Алекс обычная массовка, но он даже не подозревает, в чем участвует. Дурак. И мы с Фредом дураки. Любители авантюр и экспериментов, ставим опасные опыты на себе же.

Я просыпаюсь, а по пижамным штанам снова расползается сырое пятно. И так из утра в утро. Не помню, какие конкретно ночные видения возбуждают меня: они расплывчатые и сумбурные, но эффект от них потрясающий — таких мощных оргазмов я не испытываю, даже когда помогаю себе. В спальне еще сумрачно, должно быть, я проснулся слишком рано, хотя чувствую себя вполне отдохнувшим. Я тянусь за палочкой, чтобы очистить пижаму и одеяло от позорных следов ночных излияний, и чуть отодвигаю полог над кроватью — конечно, как и ожидалось, все еще спят, только я один ранняя пташка. Не люблю просыпаться раньше остальных: мне скучно и одиноко, как будто я единственный живой человек на планете. И эта предрассветная тишина — сонная, гнетущая — бесит.

— Привет, — сиплый спросонья голос Фреда звучит неестественно, ломая плотную корку унылого безмолвия.

— Доброе утро. — Я задергиваю полог и быстрым шепотом произношу: «Эванеско», но кажется, что заклинание слышно и за пределами Хогвартса. Мне стремно. Стыдно перед Фредом, чего не было раньше. Почему-то каждый раз, когда очищаю белье, у меня возникают странные подсознательные ассоциации...

— Сегодня суббота, — зевая, говорит Фред.

— Я в курсе.

— Мы идем в Хогсмид. Ты можешь пойти с нами, не прячась за деревьями, а открыто.

— Мы? Мы — это ты и Алекс?

— Угу.

Мы. Мы — это я и Фред, Алекс-то тут при чем? Какого дьявола Фред объединил себя и его в наше «мы»?!

— О! Премного благодарен, что позволил пойти с вами открыто, о великий благодетель. — Я выкидываю вперед правую руку, показывая пологу средний палец, и морщусь от отвращения.

— Тебе еще не надоело? — безразлично спрашивает Фред.

Я отбрасываю ногами одеяло и встаю.

— А тебе?

Неужели он соизволил поговорить об этом? Я не хочу. Мне надоело, но что-то менять нет желания. Потому что, подсказывает мне интуиция, перемены сделают только хуже, чем есть сейчас. Фред под угрозой бойкота запретит следить за ними, и, разумеется, я вынужден буду послушаться. Мерлин мой, я ведь вуайерист. Какое страшное слово, неприличное и грязное. И это я.

— Так ты пойдешь с нами или, может, с кем другим? — шепчет Фред вкрадчиво. Он издевается, получая от этого удовольствие. Мы оба неправильные. Что-то есть в нас маниакальное и жуткое, мы травим друг друга и нам это нравится.

Я резко раздвигаю полог и сталкиваюсь нос к носу с Фредом, босым, растрепанным и улыбающимся. Он подкрался? Так бесшумно и внезапно. Я растерян, словно он застал меня врасплох за каким-то тайным и не очень хорошим занятием.

— Все спят, но, Джордж, пожалуйста. — Фред прикладывает к губам указательный палец и подталкивает меня к кровати. — Ну, когда же, Джордж? — требовательно спрашивает он, остановившись в шаге от меня. Его щеки розовеют, а глаза как будто пьяные.

Я просовываю ладони под резинку его штанов, и Фред прерывисто выдыхает, бесстыже проводит кончиком языка по нижней губе и прикрывает глаза. Боже, он спит без трусов. Боже... Голова так кружится.… Кружится так сильно, что я, наверное, упаду. Пошатнувшись на ослабевших ногах, я поднимаюсь на цыпочки, глажу обнаженные ягодицы Фреда и вжимаюсь в его тело.

— Джордж... ты... правда?

Не хочу ничего говорить, не хочу подтверждать и опровергать тоже не хочу. Лишь одно — хочу трогать Фреда там, где до меня прикасался только он сам и после меня не прикоснется больше никто. Вырву руки, если кто-то хотя бы подумает об этом.

— Поцелуй, — просит Фред и, забравшись пальцами в мои волосы, тянет на себя. — Пожалуйста, Джордж.

И я целую. В первый раз. Робко и бережно, словно боюсь, что его губы могут растаять, если я позволю себе выплеснуть все безумие, сотрясающее грудь мощными толчками. Я не уверен, что смогу продержаться на ногах даже минуту, поэтому, обхватив Фреда за талию, опускаюсь на кровать, а его усаживаю к себе на колени. Жмусь к нему еще плотней, вдавливаю наглыми руками его ягодицы в свой жарко пульсирующий пах и трусь о них, ерзая по кровати. Ладони Фреда беспорядочно гладят мою спину, он дышит шумно и рвано. С закрытыми глазами, вслепую, снова находит мои губы, облизывает их, надавливая языком, и отстранившись, прогибается в пояснице и начинает тереться о мой живот. Мы сумасшедшие! Ласкаем, ощупываем друг друга, голодно и неумело, задыхаемся и одинаково закусываем губы, чтобы не застонать, двигаемся в одном синхронном ритме и одновременно кончаем, стиснув друг друга в удушающем объятии.

Наши рубашки, влажные и теплые, липнут к телу, но мы не торопимся разомкнуть руки. Нам сейчас так непростительно хорошо, что самым правильным было бы умереть, чтобы потом, после этого сладкого безобразия, не было стыдно смотреть друг другу в глаза.

За пределами нашего райского Содома слышатся приглушенные голоса и вялое копошение — соседи по спальне пробуждаются и начинают свой новый день, мало чем отличающийся от предыдущих и предстоящих. После завтрака они отправятся в Хогсмид, где будут предаваться невинному веселью. Поглощать мороженое и сливочное пиво, гуляя по узким улочкам. Со щекочущим нервы любопытством поглядывать издалека на Визжащую Хижину, но бояться подойти ближе. И так и останутся стоять на безопасном расстоянии и не узнают, что на самом деле не обитают там никакие приведения, а легендарный вой, разносящийся когда-то по деревне и приводящий в ужас суеверных жителей, это всего лишь вой оборотня-профессора Люпина. Мы знаем гораздо больше их и позволяем себе, наверняка, тоже больше, чем они могут даже мечтать. Мы безнадежно испорченные и возмутительно дерзкие близнецы Уизли, чей и без того длинный список дурных поступков пополнился еще одним дурным поступком. И мы оба знаем, что не остановимся на этом. Что уже хотим больше, смелее и откровеннее.

Фред садится прямо, и я выпускаю его из кольца рук. Мы смотрим друг на друга, как будто в зеркало: сейчас у нас совершенно одинаковые выражения лиц — чуть смущенные и довольные.

— Джордж...

— Я...

— Ну...

— Да...

— Пойдем в душ! — выпаливаем мы хором, беспомощно переглянувшись.

В ванную комнату мы бежим наперегонки. Я постоянно поглядываю на свои ботинки, боясь споткнуться, запутавшись в шнурках, которые забыл завязать. Бросаю взгляд на ноги Фреда и давлюсь смешком: он тоже не завязал шнурки. Это так прикольно — быть во всем одинаковыми. Не сговариваясь, надевать одинаковые футболки, вместе любить фисташковое мороженое и ненавидеть арахис, слушать одну и ту же музыку, иметь одинаковые привычки и недостатки…

Мы проснулись раньше всех, а душ принимаем самые последние. Я открываю кран и подставляю лицо освежающим брызгам, бьющим по коже приятным покалывающим теплом. Сейчас не хочется и не можется ни о чем думать. Все мысли утекают в отверстие в полу вместе с водой, и пусть утекают: я предпочитаю быть слепо счастливым, чем несчастно зрячим, прислушиваться не к мнению окружающих, а только к своим ощущениям и желаниям, делать то, что нравится мне, и плевать... Плевать. Утекайте, мысли, я не хочу вас думать.

Моей спины касаются скользкие от мыла пальцы, и я замираю.

— Не оборачивайся, это я.

— Я знаю.

— Мы здесь одни, и глупо было бы не воспользоваться возможностью помыться вместе. — Из-за шума воды голос Фреда почти неслышен, но последняя фраза прокатывается по ванной звонким эхом и оседает горячим паром на моих щеках.

Фред медленно и ласково проводит ладонями по моей спине, спускается к ягодицам, вынуждая меня напряженно выпрямиться, мягко сжимает их, убирает одну руку, а двумя пальцами второй руки плавно и едва касаясь, скользит вверх по позвоночнику. А потом прижимается ко мне всем телом, легонько прихватывает губами кончики волос за ухом, и я вздрагиваю от удовольствия, покрываясь мурашками от макушки до пяток. Мое дыхание сбивается, с губ просятся стоны, но я стыжусь своей реакции и крепко стискиваю зубы, позволяя себе лишь протяжный вздох.

— Джордж... — шепчет Фред, слизывая капли воды с мочки моего уха. — Я... Спасибо тебе.

— За что? — задыхающимся голосом спрашиваю я.

— Мы ведь продолжим?

— А сейчас мы разве не этим занимаемся?

Фред чуть отодвигается, и моя рука непроизвольно тянется назад, я ловлю его запястье и сжимаю.

— Что такое? — спрашиваю я обеспокоенно, не понимая, что сделал не так, почему он вдруг прекратил ласки, лишив меня наслаждения.

— Джордж, я имею в виду, что мы теперь всегда будем этим заниматься, — поясняет Фред серьезно. — Ты же не против?

Боже, он дурак? Как будто могло быть иначе после того, что произошло утром в спальне. Не против ли я? Да ты бы, братишка, шарахнулся от меня, узнав насколько я не против.

— Нет, — отвечаю я сдержанно и совсем некстати вспоминаю о существовании Алекса. — Но ты же...

— Он правда нравится мне, — перебивает Фред, правильно поняв смятение в моем голосе. — Алекс первый мальчик, с которым я поцеловался.

— А...

— Нет, дальше поцелуев мы не заходили. Он слишком робкий и стесняется своей ориентации, а я недостаточно... то есть вообще неопытен, поэтому не могу взять всю инициативу на себя.

Фред снова льнет ко мне, кладет руки на живот, и я забываю, о чем собирался еще спросить. А вопросов так много, но его ладони и пальцы такие ловкие и умелые, словно самой природой даны ему в первую очередь для того, чтобы доставлять физическое удовольствие. А говорит, что неопытен. Врет.

— Алекс приятный человек, с ним легко общаться, он хороший друг, но до любовника пока не дорос, — Фред говорит стандартными фразами, и это отнимает у слов всю искренность.

— Но если ты любишь его?..

— Джордж, — обрывает меня Фред, резко опускает руку и начинает ласкать там, где слаще всего, где уже болезненно ноет. Я зажимаю рот ладонью, судорожно втягиваю влажный воздух носом и закрываю глаза, дрожа и подаваясь навстречу мокрым скользким пальцам. Каждое новое движение его ладони — издевательски неторопливое и мучительно нежное.

— Любовь, Джордж... — смакуя, растягивая слова, шепчет Фред и ускоряет темп, отчего я, уже не сдерживаясь, начинаю стонать и метаться. — Не думаю, что в нашем возрасте можно по-настоящему любить. Для этого мы слишком молоды и легкомысленны. Но тебя, Джордж, я люблю. С рождения. — Последние слова совпадают с моментом наступления оргазма. И, наверное, этот оргазм — самый сильный и яркий из тех, что я испытывал и которые мне еще предстоит испытать за всю свою жизнь. Эти руки, любовно ласкающие мое тело, и эти губы, произносящие жестокие слова, принадлежат одному человеку.

Я сажусь на корточки и утыкаюсь лицом в колени. Упругие теплые струи колотят по спине, отскакивая брызгами и стекая по бедрам и рукам.

— Джордж, — настойчиво зовет Фред, склонившись надо мной, щекоча мокрыми волосами шею и левое ухо. — Ну, ты же не можешь, в самом деле, обижаться. Я постараюсь тоже влюбиться в тебя, и ты помоги мне в этом, Джордж.

Final