Самка перуанского ядозуба

Драконов хочется выпустить, но нельзя.

Выпустить их хочется с самого детства — с той минуты, когда Чарли впервые о них услышал, узнал, у…поверил. Нет, не поверить в них было сложно: если твоя мама умудряется держать кашу целый день горячей, почти обжигающей, а спицы иногда вяжут свитер сами, без её помощи, то, наверное, волшебства во всём мире хоть отбавляй.

Волшебство вокруг Чарли такое густое, что если б можно было воткнуть в это волшебство ложку, она бы осталась стоять прямо.

Чарли чувствует магию кожей — Флитвик в школе пророчил ему большое будущее в Заклинаниях, но они его почти не интересовали. Разве что те, с помощью которых… но это же невозможно. Невозможно, невозможно, невозможно. Но вот играть ловцом за Сборную Англии — это же тоже, кажется, невозможно, а сразу после школы ему предлагали. Людо Бэгмен тогда только-только начинал свою карьеру на посту главы отдела магических игр и спорта, а Чарли заканчивал школу и никак не мог определиться с тем, что ему делать дальше.

То есть Чарли-то знал, чего он хочет и кем он будет, а вот родители протестовали. Мама хмурила брови и отворачивалась, стоило только завести разговор о Румынии, не хотела отпускать сына так далеко, а отец… Отец открывал было рот, чтобы сказать что-нибудь запрещающе-резкое, но тут же останавливался, осаживал сам себя, успокаивался.

Родители воспитывали Чарли в любви, а Чарли любил драконов.

В конце концов он собрал свои вещи и уехал — так было надо.

— Как ты, милая? — Чарли заглядывает в огромную яму, в которой, сжавшись, сидит самка перуанского ядозуба.

Она маленькая и быстрая, как молния, вертлявая, словно змейка. У неё медная чешуя с чёрными пятнами вокруг цепочки острых шипов на позвоночнике. Эти шипы не опасны — если сесть между ними, то ездить верхом будет даже удобно, а вот зубы у неё ядовитые, и Чарли почему-то называет её Ехидной.

Но последние три дня Ехидна сидит тихо-тихо, почти не шевелится и кушает очень плохо. Точнее, вообще ничего не кушает, хотя вчера Чарли сам зарезал для неё козу. Живую козу. Живую козу, которая мемекала и скакала по горным склонам, пока не угодила ногой в ловушку, а шеей — под нож. Это, может, и странно, но никогда раньше Чарли ничего такого не делал, а теперь… Ехидна всё равно ничего не ест — уже почти неделю, с тех самых пор, как смотрители сделали с ней то, что делают со всеми будущими драконами-для-полётов.

Чарли переживает.

У края её ямы — громоздкая конструкция, состоящая из нескольких столбов и перекладин, крепкой верёвки, прочной корзины и незнакомого волшебства. Чарли не в курсе, кто накладывал защитные чары на этот механизм, но главное, что эти чары работают — ничего никогда не ломается. В румынском драконьем питомнике ничего никогда не ломается, даже система и порядок работы: вот уже несколько веков драконы сидят в своих котлованах, получая относительной свежести мясо из спускаемых сверху корзин. Да-да, из этих самых корзин.

Ехидна поднимает голову и смотрит прямо на Чарли — под золотистыми надбровными дугами у неё огромные глаза с вертикальными зрачками чёрного цвета. Чарли знает всё о драконах, и глаза перуанского ядозуба должны блистать, как драгоценные камни, но «драгоценные камни» Ехидны — тусклые и серые, как простая щебёнка.

— Как ты, Ехидна? — снова спрашивает Чарли, но она, конечно, ничего не отвечает. Драконы не умеют говорить, их вообще большинство магов считает самыми глупыми из всех волшебных существ.

А Чарли помнит, что в сказках драконы охраняли сокровища и делились с людьми своей мудростью. Но то ли драконы теперь измельчали, то ли люди стали недостойны их знаний — верный ответ никому неизвестен.

Чарли думает, что всё же второе.

Ехидна коротко рыкает, и её рык выходит практически жалобным — у Чарли аж сердце заходится. Он помнит, прекрасно помнит, что её сородичи были почти уничтожены по решению Международной Конфедерации Волшебников за то, что нападали на людей и пожирали их. Он помнит, что уцелевшие сородичи, привезённые в питомник, едва не разорвали смотрителей, когда те попытались приблизиться. Помнит, что она вцепилась в ногу одному из лекарей, когда ей вживляли штырь, и лекарь до сих пор без сознания. Помнит, но всё равно бежит к спусковому механизму, переваливает корзину за бок котлована и прыгает в неё, даже не придерживая верёвку.

Корзина опускается вниз.

Теперь, когда до Ехидны рукой подать, Чарли видит, что рана вокруг штыря у неё воспалилась. Зелёные потёки гноя и бурые коросты засохшей крови окружают торчащую железяку, и драконице наверняка больно.

Чарли выпрыгивает из корзины.

Эти штыри нужны для того, чтобы драконы не бунтовали. Когда наездник садится на спину, сбросить его оттуда дракону на самом деле очень легко — достаточно встать на дыбы, завалиться набок или подбросить круп в резком прыжке… Люди рассудили, что в таком случае нужно просто этого не допускать, вот и придумали вживлять штырь крылатым созданиям прямо в загривок. Штырь, говорится в книгах, достаёт до спинного мозга, и, как видит сам Чарли, торчит из спины дюймов на восемь. Поворачивая его, можно управлять драконом, как папа управляет своей странной машиной, но это… бесчеловечно, потому что дракону больно.

Чарли подходит к Ехидне.

У неё слезятся глаза, а дыхание вылетает из пасти зловонное, с хрипами. И туша козы лежит в углу ямы. Нетронутая — только широкий алый зев на перерезанном горле. Чарли, наверное, всё-таки стыдно, но он не хочет думать об этом. Он садится перед Ехидной на корточки и зачем-то дует ей в ноздри.

— Ну?

Ехидна трясёт головой. Ей, наверное, очень одиноко и скучно в этой огромной яме, а металлические оковы на задних лапах больно натирают нежную кожу. Да, у перуанских ядозубов совсем тоненькая чешуя. Токая чешуя, переливающиеся крылья, смертельно опасные клыки и большое пристрастие к человечине.

Чарли не страшно. Он осторожно кладёт руку ей на морду и гладит широкую переносицу, и Ехидна прикрывает глаза своими кожистыми веками.

— Позволишь посмотреть? — говорит Чарли, и она сама опускает голову, поворачивая к нему холку.

Чарли смотрит, но трогать не хочется. Не потому, что противно или ещё чего, а потому что ей будет больно, если кто-то прикоснётся к развороченной ране.

— Так нельзя, — говорит Чарли, и достаёт палочку. Он знает, что волшебством лечить драконов тоже нельзя, но помнит очень много заклинаний, которые когда-то использовала мать, заживляя его мальчишеские «ранения». — Экскуро, — и подсохшая кровь пропадает вместе с густыми гнойными каплями. — Агуаменти! Чшшш, потерпи, — шепчет Чарли, и Ехидна дрожит, пока он промывает рану.

Одно за одним Чарли шепчет все необходимые заклинания, и загривок драконихи понемногу приобретает свой прежний вид, только торчащий штырь уже никуда отсюда не денется… Ни у Ехидны, ни у кого-то другого. Чарли думает, что это неправильно. Драконов хочется выпустить, но нельзя, они слишком опасны, — так говорят в Министерстве.

— Они там в своём Министерстве и драконов-то ни разу не видели, — шепчет Чарли, закончив колдовать, а Ехидна тычется лбом ему в руку. Самка перуанского ядозуба, самого быстрого и едва ли не самого опасного из драконов, тычется лбом ему в руку и почти что мурчит, как котёнок.

Чарли знает, что когда придёт время выбирать дракона-для-полёта, он попросит её. Ему не откажут, потому что его время придёт совсем скоро, и конкурентов у неё нет.

А ещё Чарли знает, что когда Ехидна отложит яйца и из этих яиц вылупятся крохотные перуанские ядозубики, он попробует воспитать их без штырей.

Потому что драконам не должно быть больно, ведь это… драконы.