Лечение зависимости

Трое на ложе едином, двое ласку приемлют

Децим Магн Авсоний «О трех развратниках»

— Я знаю, зачем нужны свадьбы.

— Чтобы наесться до отвала и порадоваться, что ты сам еще свободен.

— О да.

— Да.

— Как все хорошо-то складывается. По порядку. Он первый. Потом придет черед Чарли. Потом Перси женится. Потом Рон. Потом тебя замуж выдадим. Сплошная обжираловка и радость.

— Простая философия жизни.

— Я никогда не выйду замуж, — Джинни сжимает губы в тонкую линию, смотрит на братьев с укором, проглатывая готовое вырваться «Если только не за него». — И еще — вы пропустили себя.

— Не пропустили.

— Нам нет места в списке несчастных этого мира.

— Неужели ты думаешь, что нам хочется добровольно отдавать себя в рабство каким-то женщинам?

— Женщин много, зачем выбирать себе одну?

— Надо успеть отодрать хотя бы пять процентов женского населения этой планеты, иначе — жизнь прожита зря.

— Несомненно.

— И несколько сотен раз нажраться на чужих свадьбах.

— Да.

— И порадоваться, что это не мы женимся.

— Угу.

— Вы уже это говорили.

— А мы повторим. Вдруг ты не поняла.

— Я поняла то, что вы оба — эгоистичные самовлюбленные свиньи.

— Спасибо за комплимент, родная, — Фред с наслаждением жмурится, будто кот, наевшийся жирных сливок; он раскинулся в старом кресле, как на троне.

— Свиньи, — вторит ему Джордж. — Как метко! — и смеется. Самоуверенным наглым смехом.

— Когда вы пьяные — вы еще более мерзкие, чем когда трезвые. А я думала — хуже уж некуда.

Джинни поднимается и уходит. Вслед ей летит:

— Веселящих чар не надо?

— А то ты больно злая в последние дни.

— Сдохнуть бы, — бормочет Джинни, комкая в руках край футболки и оглядывая цветущий сад. И ненавидя его за то, что он цветет.

В доме — полновесная предсвадебная лихорадка. Кладовка систематически забивается продуктами, мама носится с утра до ночи, как намазанная скипидаром, папа нервничает и говорит невпопад. Флер по ночам ходит к Биллу в спальню, думая, что ее никто не засек.

Джинни закрывает голову подушкой и шепчет самой себе колыбельную, чтобы не слышать ее экстатических «О уи! О се бьян! Оооо…», доносящихся из комнаты напротив. Интересно, у Билла такой нетерпеж, что он не может прочесть обычное приглушающее заклинание, прежде чем положить Флер на спину и вдуть ей по первое число?

Фред и Джордж третий вечер сидят на кухне, пьют припасенное к свадьбе вино, смотрят, как суетится мама, и злорадствуют. И ржут. Нагло, погано, противно ржут. Как будто не существует на свете ни горя, ни отчаянья, ничего — кроме их идиотских шуток.

— Зависимость от одного человека — это болезнь, — умно провозглашает Фред, обращаясь к Джинни и зная, о ком она думает в данный момент. — А уж если этот человек тебя послал — так вообще.

— В мире полно хотящих мужчин, которые так и ждут, что…

— Заткнитесь, — рявкает она, глядя на Джорджа.

— Ты изменилась, — как ни в чем не бывало, констатирует Джордж. — Не в самую лучшую сторону. Может, мы просто хотим помочь.

— Тогда просто заткнитесь, — повторяет Джинни.

— Ешь, — на ходу бросает мама, забежавшая на кухню по пути в сад. Тарелка Джинни — полная до краев, каковой была и пять минут назад, и десять.

Сегодня Флер сверху. Это Джинни понимает по страстным возгласам Билла — «Седлай меня, моя лошадка! О да, да!»

Она переворачивается на бок, прижимает одно ухо к простыне, другое закрывает многострадальной подушкой и поет «Плач кельтов» — уже не шепотом, а во весь голос. Но, судя по всему, звукопроводящей, причем односторонней, способностью в этом доме обладают и подушки, и матрасы. «Да, кончай моя сладкая! Я хочу чтобы ты кончила!». Она их слышат, они ее — нет. Или, скорее, им просто наплевать.

Джинни болезненно зажимает ушные раковины ладонями и почти орет:

«Разбиты и разбросаны, идем через века. Рыдания, стенания, и мертвая земля…»

Через несколько секунд, когда держать ладони в напряжении уже нет мочи, отпускает, тыкается носом в край одеяла. Из соседней комнаты доносятся сладострастные всхлипы и хихиканье.

— Интересно, это мой персональный ад, или другие в этом доме со стенами из туалетной бумаги точно также мучаются по ночам?

— Ты нарочно задала вопрос вслух, зная, что я здесь, или у тебя уже едет крыша?

— Что?

Прямо около ее постели, за спиной, сидит Джордж. Это точно Джордж, хотя она его не видит. Он пахнет Джорджем.

— Зажги свет, — требует она.

Он покорно командует «Люмос!»

— Отчего тебе хреновее, — интересуется Джордж, присаживаясь на краешек ее кровати, — от того, что он твой брат, или просто от того, что им хорошо?

Джинни шипит на него, как змея. Джордж улыбается и поднимает руки в шутливо-уничижительном жесте: ах, виноват, сдаюсь, не убивайте.

— Меня бесит, что они так обожают друг друга и никого больше не замечают. Бесит, что они не думают, каково…

— Тебе? — заканчивает фразу Джордж. — Милая моя, и кто ж после этого свинья эгоистичная? Кроме того, счастливые люди — слепы.

— Умный ты больно, дорогой братец, — саркастично отзывается Джинни, приподнимаясь на локтях, отчего ее маленькие острые груди теперь призывно торчат вверх. — С чего же это ТЫ не слепой, раз ты так счастлив?

Он ничего не говорит, опять довольно улыбается.

— Что ты пялишься?

— Я не пялюсь, я смотрю, — говорит Джордж, беззастенчиво разглядывая ее грудь, просвечивающую сквозь тонкую ткань ночной рубашки. — А ты видела, как они это делают?

— Делают что?

— Великий шотландец, Джинни, ты никак умом тронулась? Я спрашиваю — ты видела, как Билл трахает Флер? Ты подглядывала за ними?

— За кого ты меня принимаешь?!

— Ни за кого, я задал вопрос.

— Мне хватает и их воплей!

— Ясно, то есть не видела. А хотела бы посмотреть?

Джинни стискивает зубы и мысленно успокаивает себя: лишь бы не дать ему в рожу, лишь бы не расквасить его довольное жизнью рыло.

— Нет, — медленно, стараясь, чтобы в голосе не было злобы, отвечает она.

— И слава Мерлину.

Какой неожиданный ответ. Однако.

— А какое тебе дело?

— Я так понимаю, ты спать не хочешь? — вопрошает Джордж, проигнорировав ее вопрос. — Тем хуже для тебя. Пойдем, прогуляемся.

— Куда? Нельзя. Нет, не пойду.

— Недалеко. Хватайся за руку.

— Джордж, это точно ты? — Джинни с подозрением косится на него, щурит веки.

— Нет, это гнилая рыба. Джинни! Ну!

— Сначала скажи, с чем ты больше всего любишь пироги.

Джордж закатывает глаза.

— Я люблю пироги с зеленым луком и яйцом, в душе пою гимн Хогвартса с матерными вкраплениями, а когда мне было восемь лет, меня в левое яйцо укусил муравей, и я орал как резаный, носился по саду и раздавил трех гномов. Довольна?

— О последнем я не слышала…— морщится Джинни. — И, знаешь ли, мне это неважно.

— Довольна? — нетерпеливо переспрашивает он. — А теперь хватайся.

Поняв, что сопротивляться бесполезно, Джинни откидывает одеяло, поспешно сует ноги в ветхие тапочки и хватает брата за предплечье.

— Меня за это не накаж… — но вопрос она закончить не успевает. Желудок ухает вниз, комната уносится, а в глаза стреляет сноп чего-то серо-красного.

— Не накажут, — спустя несколько секунд Джордж отряхивает с ее плеча пух из подушки.

Они стоят на заднем дворе какого-то дома. Или фермы. Из-за темноты и того, что уличные фонари достаточно далеко, толком ничего не видно. Рядом — деревянное сооружение без окон, но с очень щербатыми стенами. Из отверстий сочится свет и слышен чей-то голос.

— Что это?

— Сарай для сена, — шепчет Джордж и тут же прижимает палец к губам. — Тссс!

Он крадется, согнувшись в три погибели, к стене, Джинни — за ним. Одно движение палочкой — и кусок трухлявой доски отваливается, открывая взору то, что творится внутри.

Джордж заглядывает туда и поворачивается к сестре, ухмыляясь. Джинни, не ощущая никакого особого любопытства, смотрит через щелку.

В сарае — Фред. Абсолютно голый, стоит во весь рост, боком к стене, за которой прячется его сестра. Перед ним на коленях — девушка. Джинни знает эту девушку, она — дочка фермера, на территории которого они сейчас находятся. Они с мамой не раз покупали у этой девушки молоко и мясо. Но сейчас несущественно, кто она. Потому что эта девушка — тоже голая. Ее полная грудь колышется, голова ходит туда-сюда между ног Фреда.

На то, чтобы осознать происходящее, у Джинни уходит полминуты. Потом она отшатывается, с искривленным от отвращения лицом глядя на Джорджа.

— Фу-у-у мерзость… Она что — берет эту штуку в рот?! — ее передергивает.

Джордж давится тихим хохотом.

— Да, и ей это нравится. Смотри.

— Вот уж нет.

— Да ладно тебе, смотри. Это интересно.

Джинни проклинает свое любопытство (а оно проснулось, как же иначе, и просит выхода) и снова подглядывает через отверстие в стене, превозмогая отвращение. Действительно, похоже, девушке это по душе. Она тихо постанывает и водит рукой у себя между ног. А уж про Фреда и говорить нечего — он красный, как вареный рак, потный, запрокинул голову, бесконтрольно гладит ее по волосам и стонет в голос.

Джордж кладет сестре руку на плечо, она воспринимает этот жест как попытку оттолкнуть ее от «глазка» и отмахивается от брата, как от назойливой мухи. Джордж снова приглушенно смеется.

Картинка, между тем, меняется. Фред грубо опрокидывает девушку на спину, разводит ее ноги в стороны (Джинни про себя удивляется, как это у нее не порвались связки на бедрах), склоняется над ее животом и делает что-то, от чего ее стоны становятся просто душераздирающе сладострастными.

— Что он делает?!

Джордж кладет сестре голову на плечо, как покорный пес — хозяину на колени, и краем глаза смотрит зрелище.

— Целует ее.

— Там?!

— Угу.

— Фу. А я доедала за ним кусок пудинга в каникулы. Бе-е-е-е.

Джордж смеется.

— Чего ты надо мной смеешься? — шипит она.

Джордж пожимает плечами. Их отвлекает от разговора еще один стон, сильнее предыдущих.

Девушка стоит на четвереньках, Фред сосредоточенно удовлетворяет свои потребности, ухватив ее за бедра.

— Что за мерзость! Так трахаются собаки! — ядовито шепчет Джинни, но в то же время осознает, что от этого зрелища глаз не оторвать. Она совершенно не замечает, что рука брата потихоньку перебралась с ее плеча на спину, а потом и еще ниже. Джордж очень аккуратно гладит ее по ягодицам, осторожно, тихо, боясь спугнуть. Но Джинни смотрит в другую сторону. Она поглощена зрелищем. Она вздрагивает, когда Фред со всей силы шлепает свою партнершу.

— Больно, наверное… — бормочет она, морщась и глядя, как девушка запрокидывает голову, потому что Фред грубо ухватил ее за волосы.

— Вовсе нет, — шепчет Джордж, сантиметр за сантиметром приподнимая ночную рубашку Джинни. — Ей не больно.

— Мне кажется, Флер и Билл делают это не так.

— Совсем не так, — с готовностью соглашается Джордж, добравшись наконец до голой кожи ее бедер. Ночная рубашка скомкана и собрана у талии. Свободной рукой он прикасается к ее коже, прохладной и еще по-детски нежной. — А он делал что-нибудь с тобой?

— Что? — рассеянно переспрашивает Джинни, не мешая ему или даже не осознавая, что он делает.

— Трогал тебя… тут? — Джордж раздвигает ее ягодицы и кончиками пальцев проникает туда, где она уже мокрая и разгоряченная. Она всхлипывает.

— Нет… не трогал.

— Приятно?

— Да…

Дочка фермера кричит так, что трясутся стены, а у Фреда на лице — довольная ухмылка. Джинни, широко раскрыв глаза, смотрит на них и тихонько постанывает. Джордж перебирает пальцами с нарастающей смелостью.

— Что с ней… что с ней такое? — шепчет Джинни, непроизвольно раздвигая ноги, чтобы дать руке брата больший простор.

— Она кончает. Ты что, никогда не кончала? Никогда не ласкала себя пальчиками и не взрывалась от удовольствия?

— Да, но… это не было так сильно… Она кричит, как будто ее режут. Флер так не кричит.

Указательный палец Джорджа проскальзывает внутрь девственной щелочки его сестры.

— Флер — Блёр, — усмехается он. — Ты забыла, что она — угорь? Скользкий угорь. Скользкий…

Джинни страшно мокрая. Джорджу требуется все его самообладание, чтобы не спугнуть ее чрезмерным напором. Он и так уже позволил себе чересчур много. И хочет позволить еще.

Он осторожно опускается на колени; слегка надавив на ее спину, заставляет зачарованную Джинни выгнуться. Она смотрит на Фреда и чужую девушку, которые как ни в чем не бывало продолжают свое занятие и не собираются останавливаться.

Джордж очень медленно раздвигает ее ягодицы, приоткрывает рот и прикасается кончиком языка к ее влажной плоти. Несколько коротких поцелуев — и Джинни уже сама выгибается навстречу его рту, еще больше. Теперь она стоит на цыпочках, не моргая, глядит в отверстие в стене, а Джордж ласкает ее уже не только языком, но и губами. Он втягивает ее в себя, теребит ее нежные лепестки и с ехидным удовлетворением слушает, как она стонет.

— Похоже, теперь ты не доешь за мной пудинг, — он облизывает губы и вставляет в нее палец, который проскальзывает внутрь, как нож в масло. Свободная рука скользит вверх под ночной рубашкой и обхватывает ее грудь.

— Ты не должен этого делать… — беспомощно шепчет Джинни, при этом даже не удостоив его поворотом головы и взглядом.

— Брось, это только игра, — говорит он с усмешкой, и к первому пальцу присоединяется второй. Джинни тихонько вскрикивает.

— Я не… я не маленькая глупая девочка… Я не…

— Тебе же приятно. А разве плохо, когда приятно? Я не собираюсь делать тебе больно. Я хочу тебе помочь. Чтобы тебе было хорошо. Чтобы ты снова улыбалась.

Его шепот убаюкивает и гипнотизирует не меньше, чем его действия. Джинни все труднее держать глаза открытыми. Тем более что Фред останавливается. Он с довольным лицом падает на земляной пол сарая и раскидывает руки. Девушка вдруг резко меняется. На ее лице появляется стыдливость, она вскакивает, хватает платье и, глупо улыбаясь, выбегает наружу. Слава Богу, что дверь с противоположной стороны.

Джинни с облегчением прикрывает веки.

— Сладко… — шепчет она и чувствует, что во рту пересохло, и в то же время с губ стекает тонкая струйка слюны. Ватными руками она пытается стереть слюну с лица, но руки ее не слушаются. Джордж снова прильнул к ней ртом, и это чудовищно приятно. Она не думала, что что-то на свете вообще может быть таким приятным.

— Как здорово, что тебе нравится, — отзывается он, отрываясь на пару секунд, лишь чтобы сказать это, и снова возвращается к прежнему занятию.

Внезапно Джинни одолевают угрызения совести, которые подкрались в самый неподходящий момент. Ею пользуется ее собственный брат, а она позволяет ему это делать?

Она резко выпрямляется.

— Что-то не так?

— Все не так! — несмотря на то, что она вся горит огнем, к ней возвращаются уже ставшие привычными за последние дни злоба и раздражение.

Джордж не протестует и не настаивает. Он демонстративно облизывает пальцы и встает с колен.

— Ку-ку!

— А-а-а-а! — Джинни подскакивает на месте и вопит от неожиданности. Из отверстия в стене на нее смотрит ухмыляющаяся мордаха Фреда.

— Понравилось шоу? — неотразимо улыбаясь, спрашивает он. Потом его взгляд скользит вниз, он моментально оценивает и вид своего брата, брюки которого чуть ли не трещат по швам, а рот — мокрый, и раскрасневшееся лицо своей сестры, которая лихорадочно поправляет на себе ночную рубашку. — Ух ты.

Джинни смотрит с ненавистью и на него, и на Джорджа. Она не ругается, но уж лучше бы ругалась.

— Домой, — требует она.

— Эй, Джин… — виновато (или ей только показалось?) обращается к ней Джордж, — Прости, если я что-то сделал не так. Но мне правда хочется, чтобы ты немного развеселилась.

Ее лицо немного смягчается, несмотря на то, что она знает: вполне вероятно, что это — их очередная шутка. Ведь знал же Фред, что они наблюдают, значит, подстроил все это.

— И если не хочешь, я больше тебя пальцем не трону. Просто меня коробит, что ты мучаешься по этому… этому… слизняку. Черт, ты так изменилась. Я хочу чтобы…

— Гарри вовсе не слизняк!

Джордж не спорит, что на него не похоже. Он вообще сейчас не похож на себя. Фред усмехается, натягивает брюки и выходит из сарая, пожевывая травинку.

— Пройдемся пешочком? — предлагает он. — А со двора аппарируем?

Все трое шаркают в предрассветных сумерках по сельской дороге, никто не произносит ни слова. Джинни думает о том, что не всё, что делают близнецы, они делают со злым умыслом, и что Гарри — действительно слизняк. И она давно это знала. Просто боялась себе признаться.

* * *

Следующие два дня до отказа наполнены нравоучениями. Сначала Джинни огрызается, шипит, орет, лягается (фигурально говоря, конечно), закрывает уши руками и вопит песни во весь голос, лишь бы не слышать… Но понемногу ее крепость начинает разваливаться.

— Если бы это была любовь, ты бы простила его и отпустила. Потому что любовь — это…

— Да что ты знаешь о любви!

Джордж как ни в чем не бывало продолжает:

— Любовь — это самопожертвование. Твои же чувства сейчас вызваны только эгоизмом. Это уже не любовь. Это обычная зависимость. Эмоциональная зависимость. Она диктует тебе все твои мотивации, все поступки на данный момент. Она провоцирует твою злобу. Вместо того чтобы спокойно похоронить прошлое, ты злишься на себя и на него. И наверняка перебираешь свои ошибки… Чертовски глупо.

— А что касается него, — продолжает Фред, не давая ей и слова вставить, — так он ведь еще ребенок, как и ты. Кроме того, он совершил самую идиотскую ошибку, какую вообще мог — дал тебе надежду на то, что что-то еще будет. И вот теперь ты одновременно надеешься и в то же самое время злишься, и вгоняешь себя в отчаянье, потому что понимаешь, что он может и не вернуться, даже если… если останется жив.

— Вообще идиотизм. Казалось бы, конец света приближается — так чего ж не оторваться на полную катушку? — негодующе качает головой Джордж.

— Потому что он заботится обо мне! Он не хочет, чтобы меня…

— Да ничего он не заботится. О Гермионе он позаботился или о братце нашем нерадивом, а? Да просто не хочет он брать на себя ответственность, вот и все. Они-то за ним хоть на край света пойдут и наверняка уже завещания состряпали, в которых говорится: «Мы сами выбрали себе такую судьбу! В нашей смерти ни в коем случае не винить Гарри!»

— Я тоже! Я… — почти кричит Джинни, но ей опять не дают досказать.

— Чего ты тоже, ну чего? Без них он не может. Без них он — ноль с дыркой, без них он может надеяться только на удачу, которая, по-моему, его потихоньку покидает… Они его вытаскивают из самой глубокой жопы, а ты ему зачем? Целоваться в момент опасности? Или рыдать над его хладным трупом?

Джинни замолкает.

Потом.

— Ты носишься со своей девственностью как с писаной торбой. «Ах, я никогда не выйду замуж!» — пискливо передразнивает ее Фред. — «Ах, я никогда никому не отдамся!», «Ах, я сберегу себя для него!» Джинни, ну… Ну вот скажи, зачем?

— Ведь что такое, в сущности, девственная плева? — продолжает Джордж. — Это — аномалия, которая осталась в результате ошибок эволюции у некоторых млекопитающих. У антилоп, например. Или макак. Или людей. Как ты думаешь, обезьянам и антилопам не наплевать, кто у них первый, а?

Джинни сначала хочет заорать на них, но потом берет себя в руки и спокойно (почти спокойно) спрашивает:

— А ты не думал, что мы малость посложнее обезьян? Что у нас еще существует такая вещь, как мысли. Или страхи. Не на уровне инстинктов. А что если возьму, отдамся первому встречному, а потом буду жалеть об этом всю жизнь?

— Если не изменишь отношение к ситуации — конечно, будешь жалеть, — усмехается Джордж. — А поскольку ситуацию ты изменить не в силах, то — меняй отношение к ней.

— Как?

— Мы объясним. Постепенно, не сразу. Но объясним.

— Хм.

Джинни больше не хочется ругаться с ними. Она окончательно осознает, что злорадство и желание подшутить здесь не при чем. Они — семья. Они — одна команда. И если в этой команде происходят нарушения с одним, то других они не могут не затронуть. Если из цепи нельзя выломать и выкинуть поломанное звено, то надо его чинить.

Они стоят на пороге, собираясь в магазин. Она сушит свежевымытые волосы.

— Я знаю, чего ты НЕ хочешь от мужчины. Ты НЕ хочешь держать все под контролем. Ты НЕ хочешь, чтобы он был полностью в твоей власти и никуда не сбежал. Чтобы было много неожиданностей. Эдаких всплесков. Тебе нравится мучить себя. Те, кто были в твоей власти и не собирались от тебя никуда сбегать, тебя не интересовали, — говорит Фред.

Она уже не спорит. Потому что он прав. А Джордж добавляет:

— И дело даже не в том, что они были суррогатами Гарри. Они могли из суррогатов превратиться в полноценных. Просто ты этого не захотела. Ты внушила себе, что тебе нужен он. И только он. Ты получила то, чего добивалась. И вдобавок к этому — головную боль и ненависть к себе.

— Измени отношение к этому, Джинни. Научись любить ситуации, в которых мужчина зависит от тебя, а не ты от него.

— Пойдем с нами.

— Куда?

— В магазин.

— Опасно.

— Не опаснее, чем выходить в сад.

— Мама…

— Не будет против. Пойдем.

Джинни отбрасывает полотенце и собирается бежать наверх.

— Куда? — хватает ее за руку Джордж.

— Надену белье.

— Нет нужды.

Она смотрит на брата непонимающим взглядом. Но в следующую секунду пожимает плечами и выходит следом.

В лавке прохладно и приятно пахнет. На полках разложены сыпучие продукты, травы, сушеные коренья и пряности в мешочках, откуда их можно отмерять специальным черпаком. Если наклониться и вдохнуть вплотную эту радугу запахов — корица, ваниль, чабрец, карри, эстрагон, фенхель, розмарин, — можно потерять сознание.

У другой стены — огромная стойка с коробками, наполненными конфетами. Магловскими конфетами, в которых нет ничего замысловатого, кроме порой формы и цвета, разве что. Лакричные палочки, круглые клубничные леденцы с начинкой, мятные подушечки, продолговатая абрикосовая, сливочная и глазированная шоколадом карамель, ириски, мармелад, лимонные дольки... Фред на ходу берет пару конфет и кидает себе в рот.

За старомодным деревянным прилавком стоит молодой человек. Он очень хорош собой — у него чистый открытый лоб, поразительной голубизны глаза, красиво уложенные русые волосы, он строен, подтянут, и приветливо улыбается безупречной белозубой улыбкой. Он — один из тех людей, на которых можно просто любоваться, безо всякой задней мысли. Его внешность приятна взгляду и доставляет эстетическое наслаждение.

Джордж задерживает Джинни почти у самой двери и наклоняется к ней.

— Это Гарри, — говорит Джордж ей на ухо, указывая на красивого продавца.

— Это не Гарри, — автоматически поправляет Джинни.

Джордж усмехается.

— Вообще-то его зовут Гарольд, но он предпочитает сокращенную версию. Так что да, это — Гарри. Впрочем, тебе не должно быть важно его имя, поверь. У Гарри есть маленькая слабость…

— Красивые девушки? — слегка сердито перебивает его Джинни. Джордж снова испускает сдержанный смешок.

— И да, и нет. Но не совсем. Он как-то за стаканом виски проговорился нам, что любит… ласкать красивых девушек языком.

— То есть? Вылизывать их с головы до пят? — хмурится Джинни.

— Нет. Лизать им киску.

— Что?! Какую еще…

— Тс-с-с! — Джордж прикладывает палец к губам и отводит Джинни в сторону, к банкам с джемом, потому что продавец уже с подозрением косится на них, взвешивая Фреду толченые травы. — То, что я делал с тобой, когда ты наблюдала за Фредом — это так называется.

— И?

— Все остальное его не интересует.

— То есть?

— Он почти фетишист, понимаешь. Он не станет требовать от девушки, даже чтобы она к нему прикоснулась. Он просто доставит ей удовольствие ртом и этим ограничится.

Джинни тайком глядит на продавца. Он вполголоса рекомендует Фреду что-то, а тот рассматривает этикетку на предложенном товаре, пожалуй, слишком сосредоточенно, и задает какие-то вопросы. Явно тянет время. Продавец, этот лже-Гарри, действительно очень красив. На секунду у Джинни в голове мелькает картинка: как она лежит на спине, будто та девушка в сарае, и как этот юноша нежно ласкает ее своим языком, а она извивается и стонет. И не боится, что после этого он поставит ее на четвереньки, будет грубо трахать, шлепать ее и дергать за волосы. Она мотает головой, чтобы отогнать видение.

— И что? — снова спрашивает Джинни, хотя уже знает ответ.

— Может быть, поздороваешься с ним? — с легкой улыбкой спрашивает Джордж. — Ты ему очень нравишься. Я же вижу.

— Ни за что.

Рука брата, будто змея, ползет по ее талии и на секунду украдкой сжимает ее грудь под цветастой и тонкой тканью сарафана.

— Просто поздоровайся с ним, — шепчет Джордж ей на ухо очень-очень тихо.

А почему бы и нет, собственно.

Джинни делает четыре решительных шага к прилавку, по пути подхватывая с полки пакетик карамели.

— Клубника со сливками, — с улыбкой говорит продавец, глядя на то, что она взяла. — Ты любишь клубнику со сливками?

Джинни кивает. Хотя она взяла наугад, не глядя.

— Как приятно видеть в моем магазине такую красавицу… ты и есть Джинни? Мне о тебе рассказывали.

— Да, это я… А ты… Гарольд?

— Гарри. Просто Гарри.

Краем глаза она видит, как Фред убирает покупки в бумажный пакет и искоса поглядывает на нее, ухмыляясь. Судя по колебаниям воздуха, Джордж теперь стоит за ее спиной. В следующую секунду он резко поворачивает ее голову набок — так, словно хочет свернуть ей шею — и жадно целует. Джинни с ужасом ощущает на себе взгляды и Фреда, и продавца, но сопротивляться ей не хочется. В конце концов, если Джордж затеял эту игру — он знает, что делает. Кроме того, Гарри никогда так не целовал ее. Его поцелуи были лихорадочными, торопливыми и неумелыми, и он страшно пугался или мог даже поперхнуться от неожиданности, когда Джинни пыталась засунуть ему язык в рот. Брат целует ее иначе. Со знанием дела. И с языком, которым то водит по ее передним зубам, то ласкает ее собственный язык, то прячет, заставляя ее тянуться за ним и тихо постанывать.

Когда Джордж отрывается от нее, Фред стоит, скрестив руки, и ехидно ухмыляется.

В типичной для себя манере. А вот у Гарольда в лице что-то изменилось. Теперь его глаза подернуты поволокой, он обеими руками оперся о стойку, словно ему трудно удержаться на ногах, и не сводит глаз с Джинни.

Фред прячет в карман палочку, которой только что исподтишка запер дверь и заставил табличку на ней перевернуться стороной «Закрыто» к покупателям. Потом на дверь сами собой (так могло бы показаться стороннему наблюдателю) падают коричневые жалюзи.

— Можешь считать, что нас здесь нет, — говорит он Гарольду и следующий взмах палочки адресует ему.

— Хочешь ее попробовать? — спрашивает Джордж, обнимая Джинни за талию и глядя на бледнеющего на глазах юношу. Он очень медленно кивает. Потом отодвигает подвижную часть стойки и выходит к ним на негнущихся ногах. Он действительно не замечает братьев, смотрит только на нее.

От него пахнет еще приятнее, чем от его товаров. Джинни рассеянно изучает его белоснежный воротничок, отглаженный и накрахмаленный без изъяна.

Джордж приподнимает ее и сажает на прилавок.

И шепчет, слегка касаясь губами ее щеки:

— Он хочет тебя, видишь. И совершенно ничего не требует взамен. Так что… попробуй расслабиться. Тебе будет приятно.

С этими словами он целует ее снова и мягко заставляет опуститься. Теперь Джинни полулежит, опершись локтями о гладкое лакированное дерево, и, позволяя брату целовать себя, ощущает незнакомые, прохладные, но очень приятные прикосновения на бедрах.

Когда она открывает глаза, ее сарафан уже задран и ноги обнажены. Гарольд мягко, очень мягко — таковы все его движения — приподнимает и раздвигает ее ноги и склоняется к ней. Предельно медленно. Но когда его рот достигает цели, Джинни взвизгивает, потому что он буквально въедается в нее, втягивает в себя. Сначала это щекотно и не особо приятно, и она хочет вырваться, но Джордж крепко держит ее за плечи, кроме того, постепенно неприятные и непривычные ощущения сменяются самыми сладостными. Джинни смотрит, как Гарольд вылизывает ее — поза и яркий свет позволяют ей видеть все, что он делает. Она никогда не думала, что языком можно двигать так быстро.

Джордж снова тянется, чтобы поцеловать ее, но с другой стороны, повернув ее голову к себе, его опережает Фред, который бросает еле слышно «Нет уж, моя очередь». У него во рту очень сладко из-за съеденной карамели, и Джинни целует его жадно и почти агрессивно, потому что она, в конце концов, тоже очень любит сладкое.

Как в тумане она слышит голос Джорджа, очевидно, обращенный к Гарольду, потому что он звучит как приказ.

— Сделай ей скобу.

Она резко отрывается от Фреда и наблюдает, как Гарольд облизывает два своих длинных тонких пальца. В следующую секунду эти пальцы оказываются внутри нее. Один — во влагалище, а другой… О нет. Джинни снова дергается.

— Не бойся, — шепчет Джордж, — я же сказал, тебе не будет больно. И даже наоборот.

Гарольд медленно водит рукой туда-сюда, постепенно ускоряя темп. К руке снова присоединяется его язык, но на этот раз Джинни так хорошо, что она уже не может держать глаза открытыми.

Окружающий мир настойчиво отдаляется от нее, а голоса братьев звучат как будто не снаружи, а в ее голове.

— Вот видишь… Тебе же нравится… — шепчет Джордж.

— Так хочется посмотреть на твое лицо, когда ты будешь кончать, — вторит ему Фред. — Ну же…

Потом исчезают и голоса. Все тело напрягается — каждая мышца, каждый сустав. Кажется, что кровь перестала течь по венам. И не остается ничего, кроме поедающего ее плоть рта и двигающихся внутри нее пальцев. Джинни кажется, что еще немного — и ее разорвет на части… Еще немного и… И действительно происходит взрыв. Напряжение доходит до предела возможного и — тут же сменяется волнами такого чудовищного, непостижимого удовольствия, что оставаться в сознании кажется практически невозможным. Она кричит, надрывно и громко, хватает пальцами воздух, и кожей чувствует то, как улыбаются братья, глядя на нее.

Несколько секунд спустя, когда последняя, самая слабая, волна оргазма сходит на нет, она лениво разлепляет веки. Гарольд отрывается от нее и медленно вытаскивает из нее пальцы с легким чмокающим звуком. Его глаза все еще затуманены, а губы налиты кровью.

— Это было очень приятно, — говорит ему Джинни, — спасибо.

— Я бы хотел… сделать это с тобой еще раз… если позволишь…

— А вот об этом, дружок, забудь, — слегка раздраженно говорит Джордж.

— Но…

— Забудь, — повторяет он, на этот раз сопроводив слово движением палочки.

Выражение лица Гарольда меняется на глуповато-приветливое и он, глядя отсутствующим взглядом на оправляющую платье Джинни и на довольных близнецов, заявляет с идиотской улыбкой:

— Приятно было видеть вас в моем магазине! Заходите еще!

Фред кладет магловские деньги на прилавок, все еще хранящий тепло его сестры:

— Сдачи не надо.

— Благодарю вас! Приходите снова!

Они поднимают жалюзи, переворачивают табличку и отпирают дверь. Гарольд машет им вслед, глупо улыбаясь.

Джинни хватает братьев за руки.

— Что-то у меня ноги заплетаются, — поясняет она. Близнецы смотрят на нее. Она улыбается во весь рот.

— Чувствуешь себя лучше? В моральном плане, я имею в виду? — спрашивает Фред.

— Определенно, — отзывается она. — Жду не дождусь, что вы там еще для меня приготовили.

Фред и Джордж переглядываются с ехидцей.

* * *

Флер шумно прощается со всеми: она должна уехать домой на три дня, отсидеть девичник, а потом вернуться к свадьбе. Она сюсюкается с Джинни, называет ее «мон пти» и обмазывает ее щеки помадой, пытаясь как следует расцеловать.

В глубине сознания Джинни сидит кто-то злорадный и гордый, и повторяет: «А у тебя теперь будет только один мужчина, Блёр. А у меня — все. Сколько захочу. Все они мои. Я свободна».

Ее уже перестает удивлять то, как братья отзываются о Гарри.

— Ну и что, что он помог нам начать свой бизнес. Дал нам денег, сделал удачное вложение, обеспечен нашей продукцией до конца своих дней. Или наших. И всё.

— Он обидел нашу сестру. И с этого момента перестал быть другом. Стал просто деловым партнером.

— А все почему? А потому что мы были о нем лучшего мнения. Мы не предполагали, что он такой идиот. Как Сама-Знаешь-Кому морду бить — это пожалуйста. А как позаботиться о чувствах близких людей — шиш. Кретин.

Нет, она уже не скажет «Гарри — не кретин». Ни за что не скажет.

Потому что Гарри — кретин. Потому что она — лакомый кусочек. Потому что с ней мечтают встречаться все ее одноклассники, потому что даже Колин Криви прислал ей открытку с истошным «Ты мне нравишься, а раз ты теперь свободна, то может…». Потому что все ребята из деревни, с которыми братья перезнакомили ее в последние дни, неумело прикрывают штаны руками, когда она звонко смеется, запрокинув голову. Потому что если бы он хотел на самом деле, он бы ни перед чем не остановился. Потому что.

Она свободна. Она больше не зависит от него. Она одна. Она свободна. Она свободна. Она свободна.

Джинни зажмуривается и пытается представить, как бьет Гарри по лицу. Как разбивает его очки, с хрустом ломает нос, как он вопит от боли, как в его зеленые глаза натекает кровь с пораненного стеклом лба.

«Ненавижу. Ненавижу!»

Джинни разбивает свои маленькие веснушчатые кулачки об стену.

Потому что Гарри из ее воображения, бедного мальчика с разбитым ею в кровь лицом, все также хочется прижать к себе и успокоить. Потому что она его совсем не ненавидит. Потому что.

— Это зависимость. Зависимость — это болезнь. Болезнь надо лечить.

Они оба в ванной. Фред моется под душем и напевает арию Риголетто, Джордж чистит зубы и шумно сплевывает. Они никогда не запирают дверь. Они всегда заходят в ванную вместе, они всегда намыливают друг другу спины, они с детства пользуются одной мочалкой и зубной щеткой, потому что мнят себя единым целым, но они никогда не запирают дверь. Чтобы никто не подумал плохого. Они просто братья, они действительно просто братья и никогда не прикасались друг к другу так, как теперь прикасаются к ней.

Сначала все это кажется ей неправильным. Фред, легким движением проводящий рукой по ее груди, ненароком, так, что никто не замечает. Джордж, целующий ее на ночь в губы, а не в щеку. Это началось недавно, и она не воспринимает это как нечто грязное. Они всегда ее любили. Сейчас они любят ее ТАК. Потому что сейчас ей это нужно. Они — вовсе не эгоистичные самовлюбленные свиньи.

Они оба в ванной. Джинни заходит к ним, машет рукой, чтобы развеять пар, и запирает за собой дверь. В ванной становится тесно.

— Зачем ты пришла? — спрашивает Джордж, передавая брату полотенце. Фред не спешит обмотаться им и демонстративно медленно вытирается, глядя на нее.

Джинни молчит и разглядывает Фреда. Как ему того хочется.

— Опять не можешь уснуть?

Джордж раздевается и занимает место брата в душе. Фред, наконец, обворачивает полотенце вокруг бедер, сует ноги в тапочки и берет мокрую зубную щетку. Ту, что одна на двоих.

Джинни молчит и разглядывает Джорджа. Как ему того хочется.

Фред сплевывает пахнущую мятой пену, ополаскивает рот и снова поворачивается к ней лицом. Целует ее оголенное плечо.

— Разденешься?

Она тихо мотает головой — нет. Ее взгляд прикован к телу Джорджа, которое он беззастенчиво демонстрирует, и не думая задвигать полупрозрачную шторку. Брызги воды летят во все стороны, Джинни слизывает теплые капли с губ.

— Ты запаришься, — настаивает Фред и расстегивает молнию на ее платье. Верх платья соскальзывает вниз. Фред встает позади нее, заключает ее груди в свои большие ладони и массирует их. Джордж намыливает живот размеренными круговыми движениями и смотрит.

— Что с ним? — приглушенно спрашивает Джинни, пальцем указывая на его член, который стоит, как кол.

— Живет своей жизнью, — смеется Джордж. Фред тихо усмехается ей в волосы. — Хочет чего-то.

— Чего?

— Может, чтобы ты его попробовала? — подмигивает Джордж.

— Ни за что.

Теперь смеются оба.

— А как насчет моего? — игриво шепчет Фред.

— Фу. Нет уж. Ты засовывал свое… хозяйство в эту… фермерскую дочку.

Фред хохочет.

— Засовывал, не спорю. Причем не только туда, куда ты думаешь.

— А меня не интересуют фермерские дочки, — спокойно сообщает Джордж, поднимая руку и оттирая мочалкой бок. — Слишком простой улов.

— Спасибо, брат, — кривится Фред.

— Не за что. Я тебя тоже. Ну, Джинни, попробуй. Это не страшно. Тебе понравится.

— Ты все время говоришь «тебе понравится, тебе понравится»…

— А я хоть раз был неправ? Ладно, смотри, — он берет кусок мыла и тщательно намыливает низ живота. Скользкой рукой он водит по своему члену туда-сюда, медленно и размеренно. Потом смывает водой. — Глицерин стер следы всех фермерских и не фермерских дочек, а также внучек, правнучек и троюродных племянниц. Я чист, как халат целителя в госпитале. Если ты прикоснешься к нему языком, это будет даже безопаснее, чем целовать меня в щеку.

Фред хрюкает от смеха, утыкаясь носом сестре в плечо.

— Принести огневиски, братишка, протрешь вискарем? А то, может, ты ее еще не убедил.

Джинни отталкивает Фреда в сторону и придвигается к Джорджу. Теперь брызги летят ей на волосы и плечи, и она намокает очень быстро. Джордж, слегка откинув голову и приоткрыв рот, подается вперед всем телом.

Она аккуратно вытягивает руку и прикасается к нему. Джордж вздрагивает. Фред резко перестает смеяться.

Она нависает над багровой головкой и разглядывает вблизи.

— Ты никогда не видела его так близко?

Она мотает головой. Мысли, преследовавшие ее пять минут назад, уже тонут в тумане и отдаляются. Она отвлеклась. Теперь ей интересно то, что она делает в данный момент. Мечты об избиении Гарри могут и подождать.

— Он тебе нравится?

— Я еще не знаю.

Ее пальчики проползают по ноге брата и обхватывают яички. Джордж вскрикивает.

— Полегче…

— Тебе больно?

— Не хватай сильно, а то будет больно.

— А так?

Она сжимает их совсем легко, едва шевеля пальцами.

Джордж прикрывает глаза и шумно втягивает воздух ртом. Значит, так не больно.

— А если я поцелую тут? — она сжимает чуть крепче.

— Попробуй, — хрипит Джордж на выдохе.

Джинни хватается своей маленькой рукой за его член, приподнимает и аккуратно лижет языком яички. Раз, другой. Потом нежно обхватывает губами одно из них и посасывает. Джордж хватается рукой за душевой шланг.

За ее спиной раздается еле слышный шорох — Фред отбрасывает полотенце в сторону, зачарованно глядя на то, что делает сестра.

— Не смей, — предупреждает Джордж полушепотом.

— Я и не думал, — говорит Фред и принимается беззастенчиво мастурбировать, глядя на них.

Но Джинни этого не видит.

— Ты меня обманула… Ты знала, как это делается… О, черт… А-а-а…

— Вовсе нет, — просто отзывается она, отрываясь и оглядывая «сферу деятельности». Его член так напряжен, что из розового превратился в почти багровый. Она прикусывает его губами у основания, проводит языком вверх-вниз, потом задумчиво смотрит на головку. На ощупь — такая нежная, неужели она ненароком не прокусит, если возьмет это в рот? И вместе с тем ей хочется. Она трогает налитую кровью головку пальцами и вспоминает, что спелые нектарины на ощупь — почти такие же. Даже чуть менее нежные.

— Пожалуйста, Джин…

— Что?

— Он просто хочет трахнуть тебя в ротик, да, Джордж? — с усмешкой сообщает Фред.

Она не отдает себе отчета в том, насколько ее возбуждают эти грязные слова, но в следующую секунду сомнений уже не остается. Руководствуясь инстинктом, она отодвигает крайнюю плоть до предела, чем вызывает невыносимый стон брата, обнажает головку, и «нектарин» оказывается у нее во рту. Сначала она двигает языком очень медленно и плавно, как будто даже нерешительно, и каждую секунду думает о том, как бы не задеть брата зубами, чтобы не сделать ему больно. Но потом, поощряемая его стонами и тем, что Фред, не переставая ласкать себя, склоняется к ним почти вплотную и с голодом в глазах смотрит на то, что она вытворяет, Джинни принимается двигать языком гораздо быстрее. Сначала по кругу. Потом вверх-вниз, дразня отверстие на головке. Потом останавливается и отрывается от него снова, чтобы отдышаться. Джордж нечленораздельно бормочет, и в этом звуке слышится разочарование.

— Еще…

Джинни вдруг становится весело. Даже ее брат, перед которым девушки валятся на лопатки сами по себе, даже он в восторге, даже ему нравится. Что будет с другими мужчинами? Она тихо хихикает и снова берет его в рот, уже более решительно, и глубоко. Член Джорджа упирается ей в небо, она облизывает его, почти полностью выпускает изо рта, потом снова погружает. Она обнаруживает, что можно ласкать его и губами, и языком одновременно. Только язык от этого устает, и скулы болят, и все мышцы лица — тоже, но ей это не мешает. Тем более что Джордж подается бедрами навстречу, сначала мягко и аккуратно, потом сильнее…. А потом ей практически не надо двигаться туда-сюда, потому что он все делает сам… ей остается лишь ухватить его бедра руками, чтобы он не проникал слишком глубоко, и она не задохнулась, и двигать языком.

— Он трахает тебя, сестричка, — шепчет Фред ей на ухо с неизменной ехидной улыбкой. — Трахает в твой сладкий маленький ротик. Смотри, как ему нравится. Сейчас он весь твой.

Джинни бесконтрольно стонет. Ей хочется, чтобы брат говорил еще, говорил ей все эти пошлости, и чтобы он к ней прикоснулся. Но Фред не прикасается. Он полностью занят собой и только смотрит.

Джордж ускоряет движения и стенает все громче. Ей уже трудно его сдерживать, и все труднее двигать языком, но она не останавливается. Ей нравится. Это приносит ей непонятное моральное удовлетворение, доселе неизведанное.

А потом он вдруг останавливается, вцепляется в ее волосы мертвой хваткой, и у Джинни во рту становится солено. Она отрывается, задыхаясь, и смотрит, как сперма толчками выходит из отверстия в головке, потом хватается за его «игрушку» пальцами и быстро водит рукой туда-сюда, словно зная, что делать…

Джордж в изнеможении приваливается спиной к кафельной стене. Джинни хочет выпрямиться — у нее затекла спина — но Фред резким движением поворачивает ее к себе.

Он собирается кончить ей на лицо. И она не протестует. Она так возбуждена, что ей смертельно хочется почувствовать себя грязной. Грязной во всех смыслах.

Поэтому она лихорадочно обхватывает губами его напряженные яички и щекочет их языком. Фред двигает рукой с совершенно невозможной скоростью, у Джинни даже мелькает мысль, что он сам себе вот-вот вывихнет запястье. А потом он кончает. И при этом не прикусывает губу, как его брат, а громко, очень громко стонет. Джордж быстро включает воду посильнее. Теперь за ее шумом ничего не слышно.

Фред грубо держит ее за шею и спускает прямо на ее губы, прицельно. Джинни заставляет себя облизать их. Не слишком приятно на вкус, — эта жидкость вяжет рот, как неспелая хурма, но терпимо. Она приоткрывает рот и вылизывает Фреда дочиста. Ей хочется довести дело до конца. Ей хочется почувствовать себя ужасно, невыносимо грязной.

— О Боже… — он поглаживает ее макушку и тяжело дышит. — Ты все-таки нас обманула, маленькая развратница. Ты это делала раньше.

— Вовсе нет, — повторяет она, сбрасывает с себя остатки одежды, и выталкивает Джорджа из душевой кабины. Он останавливает ее, схватив рукой за плечо, и беззастенчиво трогает между ног.

— О-о-о... — оценивает он ситуацию, — а там болото.

— А ты что думал? — фыркает Джинни слегка раздраженно. Ей не хочется, чтобы брат чувствовал себя лидером. Ей не хочется, чтобы какой-либо мужчина чувствовал себя лидером с ней! Она всегда должна оставаться главной! Впредь — всегда!

— Не сердись, — Джордж легонько целует ее между грудей. — Хочешь, мы придем к тебе попозже и исправим положение? Просто в благодарность?

Она молчит.

Фред отталкивает брата в сторону и ворчит:

— Никаких попозже. Подарками надо обмениваться сразу, — и пытается забраться обратно в душ, к ней. Но Джордж ему не позволяет.

— Попозже. Фред… я тебя прошу, — потом обращается к Джинни: — Извини.

Она слегка смягчается.

— Вы… вы хотите меня… ну…

— Нет, — мотает головой Джордж. — Просто немножко приласкать. Если только ты сама не захочешь большего.

С этими словами он кладет полотенце себе на голову, подмигивает ей и выволакивает недовольного брата из ванной.

— Захочу, — честно говорит Джинни, когда дверь за ними уже закрывается.

Нервное ожидание постепенно превращается в равнодушие. Равнодушие — в сонливость. Она находится в неровном состоянии между сном и бодрствованием, ей мерещатся туманные фигуры, которые скользят по комнате, машут, будто прозрачные привидения, серебристыми одеждами и обволакивают ее со всех сторон. Она уже почти спит. Почти.

Из нереального серебристого тумана выплывают две теплые фигуры из плоти и крови — одна подхватывает ее на руки, другая закутывает в грозящую прошелестеть на пол простынь. Ее несут. Скрип ступенек, легкое раскачивание — она не хочет просыпаться до конца, она не хочет возвращаться туда, где все предельно ясно, понятно, примитивно и оттого отвратительно. Ее несут…

— Проснись, Джинни, — мягкий голос Джорджа заставляет ее сосредоточить зрение и понять, что мир вокруг больше не качается, и она больше не в колыбели — она лежит на постели, которая пахнет не ею.

— Мы не хотели оставлять тебя там, Билл мог услышать, — тихо добавляет Фред. Она не шевелится — иначе растревожит сладкую истому полусна, в которой все еще пребывает.

Но и не говорит, что хочет спать. Она жаждет знать, что последует дальше.

Она — в комнате близнецов, напротив — только пустующая келья Перси, дверь заперта и над этими стенами за последние несколько минут раз десять произнесено магическое слово «Муфлиато» — в последнем она уверена на все сто процентов. И даже если она станет кричать, как Флер, ее никто не услышит. Братья аккуратно ложатся на не слишком широкую постель по обе стороны от нее. Две горячие ладони покрывают ее живот и очень медленно, но неуклонно, ползут вниз.

Близнецы шепчут.

Сначала она никак не может различить, что именно, но потом у нее это получается.

— Если ты хочешь спать — попробуй.

— Но мы тебе не позволим.

— Мы хотим тебя.

— Мы хотим, чтобы ты кричала.

— Стонала и просила.

— Чтобы твой сладкий маленький ротик был красным от поцелуев.

Они — не два человека. Они — один. Который непостижимым образом раздвоился. Мысль эта легка, как перышко, ясна, как все простое и явное...

Ладони достигают цели. Их пальцы двигаются с разным ритмом. Один входит в нее, другой дразнит ее клитор. Она изо всех сил старается не издавать ни звука.

Она больше не чувствует братьев как людей. От них остались только руки и губы. Которые — сами по себе. Живут своей жизнью, и жизнь эта сводится к Джинни. Сейчас.

Она уже проснулась окончательно, уже полностью осознает происходящее, но продолжает делать вид, что это не так.

— Ох, какая ты мокрая.

— Так хочется тебя попробовать.

Она не может сдержать стон.

— Значит, ты все-таки не спишь, — в голосе звучит усмешка, но она даже не понимает, кто это — Фред или Джордж. — Хочешь, чтобы я тебя поцеловал?

— Пожалуйста, — стонет она. — Пожалуйста, — и получает желаемое в двойном размере. В ее приоткрытый рот проскальзывает язык, а еще один проникает в ее киску и движется по кругу, исследуя ее. Совершенно одинаково. Они как будто чувствуют действия друг друга. Когда замедляется один, прикусывая ее нижнюю губу и давая ей отдышаться, почти останавливается и другой. Почти, но не до конца. Ей не дают и секунды передышки. Они меняются местами, и Джинни чувствует вкус собственных терпких соков во рту. Они едят ее, они трогают каждый доступный сантиметр ее кожи. Теплые и пахнущие знакомо. Они. С ними так уютно, так хорошо, так сладко.

— Что ты чувствуешь? — Джордж…

Так трудно говорить, когда к твоему рту приближены губы, когда две пары рук крепко держат тебя, и когда горячий и неистовый язык лижет тебя, не собираясь останавливаться.

— Хорошо…

— Будет еще лучше.

— Джордж…

— Да?

— Я хочу, чтобы вы взяли меня.

Фред издает короткий смешок и резко вставляет в нее палец. Она на мгновение изгибается дугой. Джордж целует ее в висок.

— Кто из нас будет первым?

— Кто угодно… пожалуйста.

Джордж отстраняется и достает как будто из ниоткуда свою палочку.

— И тебе правда не важно, что ты сейчас потеряешь свою драгоценную девственность?

Фред кусает ее. Палец двигается с двойной скоростью.

— Не важно!

— А пусть это будет кто-то третий, — подмигивает он; взмах палочки — и из воздуха появляется поблескивающий жирным кремом розовый…

— Что это?

— Из ассортимента для взрослых, — ухмыляется он, крутя фаллоимитатор в руках. — Точная копия нашего, между прочим. Перевернись.

Она не сопротивляется, покорно поворачивается на живот, встает на четвереньки. Фред удобно устраивает голову под ее грудью и покусывает ее соски.

— Пожалуйста…

Что-то холодное и скользкое прикасается к ней. Упирается. Надавливает. Но это оказывается не больно — потому что она настолько влажная, что безделушка проскальзывает внутрь нее, как по маслу.

— Девственность, говоришь? — тихо смеется Джордж, поворачивая безделушку вокруг своей оси; Джинни всхлипывает и подается бедрами назад.

— Глубже…

Он смеется.

— Глубже, прошу тебя!

— Никогда больше не проси об этом ни у кого. ОН сам должен сделать все, чтобы тебе было хорошо.

— Не мучай ее, — ворчит Фред, отрываясь от ее груди и отводя руку брата в сторону. — Дай я…

Она кричит от мучительной потери, но в следующую секунду — уже от удовольствия. Фред хватает ее за бедра и наполняет собой.

— Ты все еще хочешь глубже?

— Пожалуйста…

Он проникает в нее до отказа. Медленно выходит, почти до конца. Потом снова входит — резко, очень резко и грубо. Это продолжается несколько минут. Несколько сладких и мучительных минут. Потом Джордж отстраняет брата и без лишних слов занимает его место. Он более нежен, но она разгорячена — ей хочется напора. Чьи-то руки — она не может точно сказать чьи — переворачивают ее на спину, ноги взлетают брату на плечи (кто на этот раз? Фред? Или Джордж? А так ли это важно…) и она получает то, что хотела. Один мнет ее груди руками, беспощадно и грубо трахая ее, другой устраивается рядом с ней на постели, и она видит его восставший член в паре сантиметров от своего лица. Хватает его и погружает в рот, жадно, словно стремясь проглотить…

Все, что происходит в следующие… минуты? часы?... она помнит затем обрывками. Они доводят ее до изнеможения, они берут ее во всех возможных позах, ее лицо забрызгано семенем, семя стекает по ее бедрам, когда она пытается подняться… Она сотрясается всем телом, когда волны оргазма накрывают ее… Глубже, пожалуйста… Пожалуйста, еще… Не жалейте меня…

Она так счастлива… Ей так хорошо.

— Вы использовали меня.

— Вовсе нет. Ты использовала нас.

И это правда.

— Что ты сейчас чувствуешь?

— Пустоту. Это нормально?

— Это не пустота. Это свобода.

* * *

— Привет…

Гарри смотрит на нее широко раскрытыми изумрудными глазами. Раньше она бы не заметила этого, но теперь замечает — он ждет, что она бросится к нему в объятья. Ждет, что она станет говорить, как скучала, как мучилась, как страдала от бессонницы по ночам. Джинни сухо кивает и натянуто улыбается.

— Пожалуйста, проходи.

Гарри поражен. Он замирает на пороге, под гирляндами из белых цветов и перламутровых ленточек, глупо мнется, чего-то ждет… Ждет доказательств, что все это неправда, ждет, что вот сейчас сумеет разглядеть в ее глазах хотя бы маленький проблеск надежды.

— Проходи, — повторяет Джинни и мягко толкает его в плечо.

Он не дождется. Потому что зависимости больше нет. Растаяла, изжила себя, исчезла.

Она — сама по себе. Она одна. Она свободна.

Джинни живет, мыслит и говорит в настоящем времени.

fin