Становление, ч.3: Колыбельная для дракона

— Смотри, вот он идет! Ох, девочки, какой классный!

«Сегодня, вот сегодня я подойду и скажу ему — привет! А дальше? Мне даже страшно подумать. Так что я подойду завтра».

Она была сердита. Очень сердита. На себя — хотя этого не осознавала. И на стайку девочек рядом — хотя они не были ни в чем виноваты.

— За что вы его так любите? — фыркнула она.

— Ты что! Он же… он такой классный!

— Это я уже слышала. В чем состоит его «классность»?

Смотрят, как на полоумную. Сами идиотки.

— Ну ты ващее… Ну ты даешь.. — мерзко растягивая слова и глядя на нее, как на грязь под ногами. Ну конечно-конечно, кто не разделяет их мнения — тот грязь, так?

— Он играет в квиддич, — снизошла одна.

— То есть, вы любите его, потому что он знаменитость, так?

На это они даже не ответили. Шарахнулись, как от прокаженной, и незаметно (так им показалось) почесали по коридору за своим кумиром, и еле поспевающим за его семимильными шагами вратарем Оливером Вудом, глядевшим на капитана команды, как на Царя и Бога. Вот как и эти… Точь-в-точь.

Она вздохнула. Чего бы она только ни отдала, чтобы он стал таким же, как все. Чтобы не было этих умалишенных попискивающих чудищ, чтобы не было квиддича, воплей толпы, несущей его в замок на руках… Чтобы не было алой спортивной формы, в которой он выглядел, как супергерой из магловских комиксов.

Чтобы был только пустой коридор, он с кипой книг и она — идущая ему навстречу.

«— О, Чарли, верно?

— Конечно»

Она дала себе пощечину. Хорошо, что этого никто не видел. Пятикурсница-замухрышка, бьющая саму себя по мордасам — не просто странное зрелище, о нет. Высшая степень шизофрении. Чарли Уизли не ходит по коридору с кипой книг. Чарли Уизли вообще не ходит один.

А может лучше, чтобы ее лихорадки вообще не было? А он знай себе купался бы в лучах славы, сверху вниз глядел на визжащих девчат, которые орут каждый раз, когда он просто хочет зевнуть: «Тихо, Чарли будет говорить!!!»…

…Поговорисомной поговорисомной поговорисомной…

«Чем ты отличаешься от них? Почему ты думаешь, что он не такой, каким его считают Чудища?» — это была уже мысленная пощечина. Совершенно бесполезная, потому что…

«Я просто знаю. Просто знаю, что когда он на поле, ему нет дела до восхищенных взглядов, только до ветра, который танцует в волосах; когда он идет по коридору, повсюду сопровождаемый друзьями или теми, кто в друзья хочет набиться, ему больше всего на свете хочется наконец-то побыть одному. Я просто знаю, что он добрый, славный, родной, Настоящий! А если я ошибаюсь… Я не ошибаюсь. Завтра я подойду к нему, скажу «привет!» и сама получу подтверждение. Завтра. Вот уж завтра точно. Потому что сам он никогда не…»

Ничего у нее не было в запасе для воспоминаний по ночам. Ни улыбок, ни случайно оброненных слов, ни соприкосновений плечами в давке, ни столкновений лоб в лоб. Ничего. Только его взгляд. В первый раз она поймала свое единственное сокровище, которое холила и лелеяла денно и нощно, еще год назад. На трибуне. Когда маленький золотой шарик застыл прямо в метре от нее. Когда она зачарованно смотрела на его полет по прямой и в панике думала — сейчас он врежется в трибуну. И в меня. Всего на секунду он отвел взгляд от вожделенного снитча и посмотрел на нее. Всего на секунду — потому что в следующую секунду цель была достигнута, снитч яростно трепыхался в его руке и он, под оглушительный рев публики, спикировал вниз, а за ним, как стая ос, ринулась его команда…

Во второй раз это было на озере, летом. За ним, притаившись за кустами, следили Чудища. Повизгивали, пищали, кусали зубками нижнюю губу, ну точь-в-точь — мыши. Только кому нужны ее сравнения, если мышь — это на самом деле она и только она?

Она сидела, как обычно, с Чейс. И, как обычно, Чейс не обращала внимания на то, что происходит вокруг, как обычно, жевала что-то, мерзко воняющее лакрицей на сто миль окрест, как обычно, глядела в книгу. Он стащил с себя мантию и остался в одних «семейных» шортах («О, глядите, у него эмблема Ос на шортах! Клааасс! Поняли, девочки, теперь болеем за Ос? Ыыыыы!»). Выдохнул и собрался прыгать в озеро. И, как на стадионе, в последний момент посмотрел на нее. Загипнотизированную, зачарованную красотой его тела, его улыбкой, тем, как он шутливо бросил мантией в своего друга и поднял веснушчатое лицо к солнцу, прежде чем броситься в воду и прежде, чем… посмотреть на нее.

Сердце билось где-то в горле. В ритме, близком к инфарктному. Каждый отсвет, каждый лучик на его коже… Как бы она хотела стать солнцем, освещающим любимое лицо.

«— Мама, а принцы на свете есть?

— Ким! Спать! Я выключаю свет».

Но у него был конь. Его «Комета». У него была корона — огненная корона волос, в которую хотелось зарыться лицом, и плакать от счастья. Гриффиндорский Принц, живая легенда — так его и называли. Просто принцев мало, на всех их не хватает. «С чего ты думаешь, дура, что на тебя хватит?»

А потом… Потом это взгляд стал чем-то обычным. Каждый божий день, и она даже составила расписание дня так, чтобы обязательно пересекаться с ним в коридоре на секунду, лишь бы получить желаемое. Желаемое… одну миллионную желаемого. Потому что другого не получит никогда. Она никогда не решится. А он никогда не сделает первого шага сам. Ну, пожалуйста, пожалуйста…

…Поговорисомной поговорисомной поговорисомной…

Самым страшным днем был тот самый, в конце июня… Перед отъездом. Самая страшная ночь — душная, жаркая, в памяти запечатленная как восьмичасовое подвывание в подушку, будто в горячечном бреду, и слезы, слезы, слезы… Слезами залиты простыни, грудь, ночная рубашка; слезы размазаны по щекам, нос намертво забит, и вместо дыхания вырывается какой-то сдавленный хрип…

Она испугалась себя, когда утром посмотрела в зеркало.

— А вы слышали, Чарли Уизли пригласили играть за сборную!

— Класс!! Класс, девочки!

«Если это правда… Хотя бы на фотографиях в газете буду его видеть»

А потом — потом был последний упущенный шанс, вокзал, и последний же брошенный на нее взгляд, перед тем как она, молча захлебываясь в своем горе, перешагнула барьер.

— Боб, ты не знаешь, кто эта девушка?

— Какая?

— Ну вот та, с синяками под глазами?

— Понятия не имею. Подойди да поговори с ней, если тебе так хочется.

— Потом…

— Уже не будет никакого потом, Чарли. Уже всё. Ну… удачи тебе там. В большом плавании.

— Да… И тебе…

Хотя бы во сне — поговори со мной…

— Двадцать лет — успех и расцвет! — продекламировал Микаш, и залпом проглотил виски. Поморщился: — А, ядрена вошь. Никогда не пил такой крепкой дряни.

— Мне двадцать один.

— Еще лучше. У магглов с этого возраста разрешается пить спиртное. Пей. Сам же покупал гостинец — а чего не пьешь?

Чарли послушно опрокинул рюмку и тут же закашлялся. Глотку как огнем обожгло, недаром этот напиток называют огневиски. Микаш заботливо подсунул ему что-то закусить. Он прожевал и проглотил, даже толком не поняв, что это было. Кажется, ветчина. Из тех запасов, что мама дала ему в дорогу.

— Вот Павел Калинин — помнишь Павла? — говорил, что горькую пьют, предварительно выдохнув воздух. Тебя он, видимо, этому не научил.

— Да уж, — усмехнулся Чарли, — не до того было. А помнить — помню его, конечно. Хотя почти три года прошло.

— И ничего толком не изменилось за эти три года, — Раздался голос Алджернона. — Прохлаждаемся?

Он бесцеремонно сел рядом и, сложив вместе по куску ветчины и сыра, отправил себе в рот.

— Нашу часть работы мы выполнили. Ну и нервотрепка была, согласись? Хотя то, что было две недели назад — это вообще кошмар по сравнению с сегодняшним.

— А мне понравилось в Хогвартсе, — перебил Чарли. — Так здорово было туда вернуться.

— Вернуться-шмернуться… — пожал плечами Микаш. — Я там был в первый раз, так что ничего сказать не могу. Но мило, да. Директор — просто золото, а не человек. И кормят хорошо.

Алджернон и Чарли одновременно усмехнулись. После того, как три года назад Мэри-Энн покинула их, и ее место занял новый повар, кормежка в лагере оставляла желать лучшего. Мягко говоря. Да и сам факт того, что в Драконарии больше не работало ни одной женщины, угнетал. Правда, со временем все привыкли, что в столовой можно рыгать и чавкать, не опасаясь услышать вопль «Как не стыдно!», и кому-то это даже нравилось. Мол, любая женщина в лагере начинает ощущать себя наседкой, мамашей, и никому проходу не дает, так что лучше — полная свобода, хоть и мясо теперь непрожаренное, а в пюре — комки.

Новых лиц в лагере за три года появилось очень много. По слухам, владелица Питомника Амаранта Адамс скончалась в результате несчастного случая вскоре после ее отъезда, более того, оба ее ребенка тоже погибли. Так что, кто управлял лагерем теперь и кому он формально принадлежал — этого никто не знал. Тем не менее, все шло, как и раньше. Укротители сменяли друг друга так часто, что некоторых Чарли даже не успевал запомнить. Августус вернулся домой, Остина сменил другой мясник… Но Богдан, Алджернон, Микаш, Эйб «Стойсцука» и многие другие — по-прежнему работали.

— Так ты выяснил, кто тебя искал, Чарли? — поинтересовался Алдж.

Чарли покачал головой. Все произошло слишком быстро — их отъезд в Хогвартс, хлопотная транспортировка драконов, подготовка к Тремудрому Турниру… Им же пришлось сооружать трибуны. Дел было невпроворот. То, что для других было праздником и развлечением, для них обернулось недельной нервотрепкой. Так что, когда отец рассказал случайно услышанную новость — мол, кто-то неизвестный пытался в архивах Министерства наводить справки по поводу тебя, Чарли, — времени на то, чтобы выяснить, кто это, уже не оставалось. Он терялся в догадках, кто бы это мог быть. Все его друзья и знакомые с самого начала знали, где он работает, и семья тоже. Три года назад Боб и Годдфри даже побывали здесь, в лагере, — причем приехали не с пустыми руками. Привезли подарочек от Хагрида — малыша-гребнеспина по имени Норберт, который сейчас уже порядком вымахал.

Тем не менее, Чарли на всякий случай написал Бобу и поинтересовался — не получал ли тот писем или служебных записок, в которых кто-либо пытался выяснить насчет его местонахождения. Боб ответил на следующий же день — нет, не получал. А вот сегодня, в день рождения друга, вместе с подарком он прислал еще одно письмо, в котором говорилось, что он кое-что разузнал и выяснил, что в архив приходила какая-то девушка, просила дать ей информацию, но ей отказали. Архивист никак не мог вспомнить черты этой девушки, и все повторял, мол, она совершенно обычная — из таких людей, которые решительно ничем не выделяются. Он даже не запомнил — блондинка она была, брюнетка ли… Ни какая фигура, ни как одета. Ничего.

— Какая-нибудь влюбленная в тебя фифа, — хохотнул Алдж. — Страдает по тебе, небось, а ты тут торчишь, на краю света, и ожоги получаешь во имя черти чего.

— Брось, — отмахнулся Чарли. Действительно, какая глупость. Все, кто носил его на руках в Хогвартсе, давно его забыли. Он же так и не получил приглашения играть за сборную, так с чего бы его помнить? Разве что как «парня-который-хотел-попасть-в-профессиональный-квиддич-и-не-сумел». Эмброуз родила двоих детей, по слухам, переехала в Америку, и не писала уже ровно три года. Собственно, то ее письмо, сгоревшее в камине, стало первым и последним.

Из старых товарищей заявил о себе во всеуслышанье только вратарь их команды, Оливер Вуд, ставший капитаном после него. Оливер в прошлом году закончил школу, удачно подсуетился, и попал в лигу юниоров, о чем и поведал старому товарищу по команде в коротком и восторженном письме.

— Скоро узнаешь, — подмигнул Алдж, поспешно зажевал еще кусок ветчины, и поднялся на ноги. — Ну, праздники — праздниками, а пора и за работу. Сейчас привезут. Вот не позже, чем через полчаса.

Микаш и Чарли заметно оживились.

В лагерь должны были доставить нового питомца — пока безымянную самку Гебридского Черного, которую нашли в лесах на севере Королевства. Поимка чуть не стоила двум вызвавшимся укротителям жизни, но все закончилось удачно — дракониху захомутали и сейчас везли в питомник.

— Как назовем? — спросил Микаш, пока они шли к дороге.

— Я тут одну книгу намедни прочел, — сказал присоединившийся к ним Богдан, — маггловского писателя, сейчас в Польше на него небывалый бум. Отлично пишет. Так вот…

— О, ты и польский знаешь?!

— Знаю, — кивнул Боб, — но читал на английском. Короче говоря, там одну героиню зовут так красиво — Йеннифер. Или просто Йен, если сокращенно. Чернобровая и грозная, — он улыбнулся. — Может, назовем так?

— Красивое имя, — согласился Чарли. — Книжку дашь почитать? О чем хоть?

— О драконе. Вернее, вот та история, что мне понравилась — она про дракона. Там был такой дракон, который умел в человека обращаться.

Микаш фыркнул:

— А не наоборот?

— Нет.

— Дураки эти магглы. Такого не бывает. И анимагов–драконов в истории не зафиксировано.

— Возможно, — сдержанно отозвался Богдан, и замолк. Пришли.

Та, которую они решили назвать Йеннифер, спала. Перед транспортировкой ее «угостили» изрядной дозой Глотка Сна, да еще и парочкой заклинаний того же свойства, ибо, по словам доставивших ее укротителей, она действительно была очень грозной и даже буйной. Ребята всерьез волновались, сможет ли она ужиться среди других особей. Эта дракониха была явно из тех редких изгоев, которую в одиночку летали по огромным пустынным местностям, и не пускали на свою территорию никого. Целью работников Питомника была в том числе и ликвидация вот таких «самозаповедников» — все одинокие особи, замеченные в Европе, должны были быть выловлены, и доставлены в Питомник. Потому что магглы, вопреки мнению Микаша, дураками не были, и глаза порой умели раскрывать очень широко, особенно если случайно забредали слишком далеко.

Она была черной, как ночь. Черные перепончатые крылья, черная чешуя, и даже приоткрытые глаза были черными, как агат.

— Красавица, — умиленно сказал один из них.

— Держи карман шире, братишка, — подмигнул ему изловивший дракониху укротитель. — Эта твоя красавица огнем бьет футов на шестьдесят, и сначала нам показалось, что даже Ступефай ее не берет. Еле изловили, — он потер забинтованную до самого плеча правую руку. — Мое мнение — сначала ее в отдельный загон, чтоб она к остальным попринюхалась.

— Ясен хрен, — отозвался Алджернон, не сводивший глаз с новой обитательницы заповедника. — Давайте-ка, ребята.

«Ребята» дружно скомандовали заклинание левитации, и Йеннифер поплыла по воздуху, лежа на боку и выпуская клубы дыма из ноздрей.

— Нет, правда красавица, — согласился Чарли. — У нас такой еще не было.

— Отклонение от стандарта, — кивнул Алджернон. — Гебридские обычно коричневыми бывают, черный — это редкость, да что там редкость — небылица. Стоит эта тушка столько, сколько мне и не снилось.

Чарли с неприязнью покосился на него. Всем известно, что главный законный способ продать дракона — это продать его по частям, после смерти. В драконах ценилось все — начиная от навоза, который был отличным универсальным удобрением, заканчивая кожей и внутренними органами. Навоз, понятное дело, продавали при жизни, а вот все остальное…

Богдан, похоже, думал о том же, о чем и Чарли.

— Надеюсь, в твою мелкую скотскую душонку не закралась мечта о том, чтобы прикончить ее?

— Рано или поздно она все равно откинет копытца. А если будет буйствовать, то…

— Не смей, — прикрикнул на него Богдан. — Будет буйствовать — попробуем воспитать. Обычно выходит. Так что даже не думай. Тебе все равно от нее ни чешуйки не перепадет.

Алджернон пробубнил под нос какое-то ругательство.

— И дуться нечего. И так после повышения получаешь нормальные деньги.

Алдж не ответил.

— А ну и хер с тобой…

После того, как Йеннифер заперли в отдельном загоне (разумеется, никаких видимых заборов и преград там не было, только магия) и натаскали туда свежего мяса, все, кроме все еще разобиженного на своего начальника Алджа, вернулись в административный корпус. Микаш, пропустив еще одну рюмку за здоровье Чарли, отправился спать. Чарли тоже хотел попрощаться с боссом и уйти, но тут заметил бумаги на столе.

— Ого. Анкеты. Ты разгребаешь, значит? Когда-то и я такую заполнял.

— А как же, помню. Твоя тут до сих пор хранится, — Бобби постучал по тумбочке. — Вообще-то разгребание анкет претендентов на работу — дело администратора. Я уже устал от этого. Но вот как раз его и выбираю. Смеяться будешь, даже одна женщина есть.

— А всего сколько?

— Всего четыре. Но у женщины, что поразительно, самые хорошие рекомендации и оценки. Хотя и молодая очень. Вот я и думаю…

— Может, возьмешь ее? — оживился Чарли.

— Ты рано радуешься. Я понимаю, соскучился по прекрасному полу, — цокнул языком Бобби, и на секунду взгляд его смягчился, наверняка вспомнил свою оставшуюся в Бакэу жену, которую навещал раз в месяц. — Может, она страшная, как смертный грех. Или вообще лесбиянка.

Чарли хохотнул.

— А если нет?

Богдан протянул ему анкету.

— Закончила Хогвартс, как и ты. Ирландка. Знаешь ее?

— «Кимберли Галифакс» — прочел Чарли. — Имя не знакомо. Хаффлпафф… Да нет, из Хаффлпаффа только двух помню, мои сокурсницы. Не она. Год окончания школы у этой — позапрошлый. И правда, молоденькая.

— Ну чего? — вопросил Боб. — Берем? Я так думаю, если она белоручка, то и пары дней тут не выдержит. Тогда пригласим второго по списку или снова дадим объяву. На данный момент выбора у нас мало — остальные претенденты вообще из выгребной ямы, честное слово. Ну какой нормальный человек сюда в здравом уме поедет рабо… — он запнулся, заметив укор во взгляде Чарли. — Ты не в счет.

— Это почему же не в счет?

— Да я б на твоем месте от такой семьи тоже сбежал, и подальше. Да я, собственно, и сбежал... От мамаши-то своей. Так что и ты, и братец твой старший, правильно сделали, что смотались за границу.

Чарли усмехнулся. Да, не самое лучшее впечатление на коллег произвели его родственники во время короткого визита в Британию… Впрочем, его это мало волновало. Он свою семью любил, хотя был рад тому факту, что любить их ему приходится на расстоянии.

— Ну так что?

— Ты решай. Я бы взял, почему нет? Сейчас народ порядочный, отнесутся к ней спокойно. Уж я прослежу… Чтобы не повторилось… мдя… Но я тоже думаю, что сбежит. Наши привычки ей… хм… грубыми покажутся.

— А вот и посмотрим, — сказал Богдан, достал чистый лист пергамента, и принялся писать ответ.

Два года — как в тумане. Когда она пыталась вспомнить, что делала и чем жила, пока училась на старших курсах школы, в голове всплывали лишь мутные образы. Кипы книг, по которым они с Чейс, уже не пытаясь избавиться от головной боли, готовились к экзаменам. Какая-то особо приставучая простуда зимой, несколько дней в больничном крыле и снисходительный взгляд мадам Помфри: «У Вас была такая сильная лихорадка, мисс Галифакс, и Вы все время кого-то звали в бреду». Дни, когда пыталась улыбаться… Ночи, когда сдавалась и, стиснув зубы, рыдала в подушку… Всё, решительно всё, что она пережила за два года, слилось в один туманно-белесый плотный клубок под простым названием КОШМАР.

Иногда она словно прозревала и принималась вести содержательные беседы с самой собой, говоря — все образуется, все будет хорошо, все пройдет, закончится, минует…

И на несколько счастливых минут ей действительно начинало казаться, что жизнь вовсе не зашла в тупик, о нет, сэр, жизнь на этом не заканчивается, и где-то тут совсем рядом есть поворот, где-то есть другая дорога, а в конце дороги — иная жизнь, жизнь без мыслей о НЕМ.

Он действительно приходил во сне, как ей того и хотелось. Каждую ночь, неизменно. Он никогда ничего не говорил, а только смотрел. Она никогда не протягивала руки, а только смотрела.

Домашнее задание для профессора Трелони, дневник сновидений, ей пришлось от начала и до конца сочинять, а как иначе? Не писать же: «1 октября. Видела во сне Чарли Уизли. 2 октября. Видела во сне Чарли Уизли. 3 октября…»? Впрочем, старая стрекоза осталась вполне довольна, и, устроив настоящее представление, предсказала ей скорую трагическую смерть.

Его следы затерялись.

После того, как он окончил школу, Ким специально подписалась и на «Пророк», и на еженедельное спортивное приложение к этой газете. Штудировала номер от и до. Каждый раз ждала — ну вот сейчас, вот на этот раз уж точно. Ничего. Никаких упоминаний.

Через несколько месяцев его «преданные» фанатки заметно поутихли. Сразу видно, насколько испортилось их мнение о Кумире, когда они поняли, что Кумир не оправдал их ожиданий, да и вообще чхать на их мнение хотел. При этом на вопрос «Куда делся Чарли Уизли?» они отвечали по-разному. Диапазон их догадок колебался от «Впал в кому» до «Работает жиголо». Догадки превратились в слухи, слухи — в очевидные утки, а потом о Чарли просто забыли. Теперь девочки «тащились» от Оливера Вуда… Сам же Оливер Вуд был женат на квиддиче...

Иногда Ким хотелось просто подойти к одному из братьев Чарли и спросить — где ОН?

И однажды, о чудо, она решилась.

Во время обеда подошла к одному из тех двух, что учились на четвертом курсе, и задала вопрос. Прямой, совершенно без купюр, вопрос. Сначала он молчал, потом расплылся в улыбке, потом и подавно захохотал. За ее спиной тоже раздался хохот... Пока она ждала ответа, второй из братьев, как оказалось, незаметно подобрался сзади и вылил на ее волосы какую-то смесь, из за которой шевелюра окрасилась во все цвета радуги.

Близнецы получили за эту выходку взыскание, о чем, кажется, совершенно не горевали. Но ответа на вопрос она так и не получила. Возможно, следовало спросить у того, кто постарше, Гриффиндорского старосты, но на новый подвиг ее силы воли просто не хватило.

Впрочем, позже именно Персиваль оказался той самой зацепкой, которая привела ее к Чарли. Потому что, по счастливому совпадению, она сумела устроиться работать именно в отдел Международного Магического Сотрудничества, ассистентом главы которого был Перси. Эта бумажная волокита ее совсем не смущала — она, будучи заучкой и книжным червем еще в школе, смело бралась за переписку с иностранцами, бойко писала отчеты, никогда не опаздывала на работу, чем снискала молчаливое уважение Персиваля. В конце концов ей даже поручили считать бухгалтерию на весь отдел.

Однажды она выследила, куда Перси ходит обедать, и как бы случайно за ланчем подсела за его столик. Было видно, что он этим недоволен. Он предпочитал есть в одиночестве, педантично пользуясь вилкой и ножом даже для разрезания яблок, и через каждые полминуты вытирал рот салфеткой. Но Ким дала ему вволю выговориться о работе, выразила свое восхищение его трудом и терпением, и вот — о чудо! — Перси сам перешел на вожделенную тему под названием «моя семья». Он ругал, с чувством и большим удовольствием, каждого из членов семьи Уизли. Беспутного Рона, который даже не старался учиться хорошо, близнецов, которые позорили семью своими выходками, Билла, который «с такими хорошими перспективами сбежал в Египет, не имея даже малейшего понятия об экономике и финансировании, и не заботясь о репутации семьи», и — Чарли. Сердце Ким бешено билось, отзываясь в висках, но она прятала раскрасневшееся лицо за чашкой с чаем, когда Перси рассказывал о грязной и глупой работе брата, который, не имея ни стыда, ни совести, смылся в «средневековую Румынию», и теперь каждодневно получал ожоги и травмы, и «тупея от физического труда, деградировал до чернорабочего».

Как же это было похоже на тот образ Чарли, который четко сформировался в ее голове. Не желая никакой славы, убежать от воплей толпы, жаждущей поднять на руки и нести, от славы, от фанатов и автографов.

Собственно, Ким в голову не приходила мысль, что никто не собирался давать Чарли шанс стать знаменитостью. Она упивалась тем, что часть ее мечты осуществилась — он стал таким, как все. Более того, он не испугался трудностей, которые приносила такая работа, и делал ее только ради собственного удовольствия. Это тоже способ самоутверждения, но как он далек от пошлой самореализации посредством обретения популярности среди серых масс… Чарли оправдал ее надежды — он действительно оказался Настоящим.

Остальное было лишь делом счастливого случая, который Ким вскоре представился. Как она выяснила, в Карпатский Заповедник на работу принимали только мужчин с хорошими физическими данными — в смысле, сильных и здоровых. Но все же вакансии для женщин имелись. Поварихи (о нет, нет) и — открытая только что вакансия администратора. В обязанности последнего входила именно та самая бумажная работа и учет, которыми она занималась с тех самых пор, когда закончила школу. Ни на что не надеясь, она отправила резюме по указанному адресу.

И уже спустя четыре дня, наполненных бессонницей, самоедством и страшными мыслями о том, ЧТО с ней случится, когда она, наконец, его увидит, Ким получила ответ.

«Уважаемая мисс Галифакс.

Мы рассмотрели Ваше резюме и с удовольствием сообщаем, что Вы приняты в наш дружный коллектив на должность администратора Карпатского Заповедника Драконов. Просим отправить ответную сову не позже Рождества. Испытательный срок — две недели. В течение этого времени Вы сможете изменить свое решение и отказаться от работы без каких-либо отметок в послужном листе.

С надеждой на дальнейшее плодотворное сотрудничество,

в.и.о. Заведующего Заповедником, Богдан Завэску».

Ким усмехнулась. Никаких упоминаний о том, что ОНИ в течение этих двух недель могут попросить ее уехать. Вероятно, и этот самый Богдан, и все остальные работники Драконария до жути изголодались по женскому полу.

Она прекрасно осознавала, на что идет. Понимала, что отправляется в далекое от цивилизованного мира место, населенное не только драконами, но и существами, не менее похожими на зверей порой — мужчинами. Ким даже специально потренировалась в некоторых заклятьях, которые активно использовала мужененавистница Чейс, панически боявшаяся изнасилования.

Но Ким не пугали ни приставания, ни липкие взгляды, ни даже сексуальное насилие. Ее пугало совсем иное: что она скажет, и что скажет он, когда они увидят друг друга снова. И больше всего — что будет, если он ее узнает.

В течение последних лет те самые взгляды, которые Чарли Уизли бросал на нее когда-то, Ким робко ассоциировала с его интересом, потому что не было в его глазах ни стыдливого презрения, как во взгляде Перси, когда он рассказывал о своей семье, ни злорадства, как у близнецов, задумавших очередное издевательство. Его взор был чистым, незамутненным и — любопытствующим. Так ей казалось.

Но она с содроганием думала, как думал бы на ее месте любой человек, сохранивший хотя бы капельку самоуважения, о том, что будет, если Чарли узнает ее и подумает, что она здесь из-за него. То есть, что он поймет правду, хотя бы на секунду. Конечно, вероятность этого ничтожно мала. Даже Чейс не знала о ее чувствах к Чарли — и слава Богу, что не знала, потому что подняла бы на смех, как умалишенную. А как же — годами с ума сходить по человеку, с которым не перекинулась ни единым словом, что это еще, как ни сумасшествие?

Ким много раз задавала себе вопрос, за что любит Чарли, и ответы варьировались. Сначала, когда она была младше, ей казалось, что она видит в нем то, чего не видят другое. Какая самонадеянность… Теперь она четко понимала — Чарли может оказаться совсем не таким, он может не оправдать ее ожиданий, и ее карточный домик, этот выдуманный образ, который она состряпала в своей голове, неизбежно рухнет.

Ее увольнительную подписывал Перси, потому что начальник отдела, Бартемиус Крауч, болел. Слава Богу, хоть Перси не пришло в голову поинтересоваться, на какое такое «новое место» она уходит. Ким разом утратила уважение Перси: когда он понял, что девушка больше не собирается работать в Министерстве, и подпись он поставил размашисто и быстро, не задавая никаких вопросов. Даже не попрощался и не посмотрел ей вслед.

Но вот маме, конечно, пришлось сказать. И, разумеется, дома Ким ждала ни много, ни мало — истерика. Мама кричала, била посуду, плакала, проклинала и умоляла. Но Ким не спорила и не ругалась, глядя на мать, и даже не вставила ни единого слова в свое оправдание. Женщина, которая жила уже долгие годы только тем, что пила ее кровь, и называла это «заботой», не заслуживала жалости, несмотря на то, что это была женщина, родившая ее на свет.

«Кимберли — это значит Крепость. Ты должна быть крепостью, стены которой не боятся ни налетчиков, ни пушек, ни солнца, ни ветра, ни морской воды. Ты должна стоять, сильная и крепкая, и выстоять», — так ей говорил отец, когда умирал, и Ким повторяла его слова, как молитву, сидя за кухонным столом, сжимая кулаки и глядя, как очередная тарелка разбивается об стену и как мать, завывая, с искривленным лицом смотрит на нее, будто на предательницу.

Когда мама успокоилась, Ким молча достала с полки настойку полыни, накапала ей в стакан, дала воды запить, и села рядом. Кричать мама уже не могла — сорвала голос.

— Зачем? — повторяла она. — Зачем ты покидаешь меня?

— Помнишь, ты сказала мне, что принцев мало и их не хватает на всех?

Мать непонимающе уставилась на нее красными, заплывшими от слез глазами.

— Так вот. Это неправда.

Спиной чувствуя ее взгляд, Ким прошла на несгибающихся ногах в комнату. Закрыла за собой дверь. Прикусила губу, чтобы не взвыть. С остервенением вывалила из шкафа свои вещи. Пнула ногой чемодан.

Когда три года назад летом она не выдержала после очередной маминой истерики и выволокла этот чемодан в коридор с воплями о том, что уедет и никогда не вернется, мать избила ее. Не в первый раз, но тогда — особенно болезненно. После этого Ким твердо решила, что действительно уедет при первой же возможности. До того случая террор матери все больше загонял ее в себя и превращал в забитое беспомощное существо, но тогда в ней что-то переломилось. Выплюнув на пол слюну с кровью, Ким поняла, что больше не может оплакивать себя. Что больше ни разу не заплачет от жалости к себе, если эта жалость не связана с невозможностью видеть Чарли, конечно…

— Кто тебя так разукрасил? — спрашивал целитель, лечивший ее синяки и вставлявший обратно выбитый зуб.

Она не ответила. Не стала писать жалобы на мать, ничего не сделала. Просто собралась с силами и стала ждать.

Какая ирония судьбы. Одновременно ей представилась возможность и уйти из дома, и увидеть ЕГО, быть с ним рядом. Нет, думала Ким, сходя с поезда в Бухаресте и готовясь аппарировать, что бы ее ни ждало, как бы ее не приняли остальные — если ОН примет хорошо, она не уедет. Ни за что.

Почему-то она сразу подумала, что человек, который ждал ее у дороги, как, кстати, он ожидал в свое время и Чарли, и есть тот самый Богдан Завэску. Он не показался ей злорадным мужланом — напротив, был нарочито обходителен, не подозревая о том, как нелепо выглядел в моменты, когда предупреждал ее, что надо переступать через кочки.

Пока он вел ее к лагерю, Ким старательно оглядывалась по сторонам, пытаясь изучением пейзажа унять дикое сердцебиение.

По дороге они никого не встретили.

— Это — ваше рабочее место, — сказал Богдан, попросивший называть его Боб, когда они вошли в кирпичный дом, который назывался административным корпусом, и указал на широкий стол в окружении книжных полок. Других столов рядом не было.

Это что — целиком и полностью ее владения? Ким даже на секунду забыла о Чарли, оглядывая эту роскошь. В Министерстве ей приходилось работать в тесной комнатушке, где, кроме нее ютилось еще четыре человека.

— Присаживайтесь, — Богдан отодвинул стул, она покорно села. — Сейчас оформлю вас.

Ким уж было хотела полезть в сумку за документами, но ее остановил звук поспешно распахиваемой двери и взгляд, который усевшийся напротив нее Богдан на эту самую дверь бросил.

— Я помешал?

— Заходи, Чарли, заодно познакомишься, — великодушно отозвался Богдан.

Ким, пряча трясущиеся руки, обернулась.

И, когда посмотрела в его глаза, сразу поняла, что все ее тревоги оправдались.

— А мы… знакомы, — сказал Чарли. И улыбнулся.

Сначала раздался лишь звук — страшный звук, который нельзя охарактеризовать ни как рык, ни как вопль. Это был рев дракона. А потом, когда все, кто уже успел уснуть, выбежали из своих жилищ, на холме, за столбами голых деревьев, воздух прорезала струя огня. Потом еще одна.

Следующей он дожидаться не стал.

— Чарли! Твою мать… Чарли! — орал ему вслед Алдж, но он не слушал. Мчался в ботинках с незавязанными шнурками, накинув старую драную куртку, похожую на тулуп, поверх пижамы, прямо к ней. Нет, дело было не в том, что он боялся пожара. Отдельный загон не дал бы Йеннифер подпалить лес вокруг. Ему просто вдруг стало страшно за нее, хотя она была не первой, кто так паниковал, проснувшись в этом месте. Он живо представил себе, именно сейчас, впервые, каково это — потерять сознание и потом очнуться в невидимой клетке, где не можешь ни взлететь, ни сделать лишнего шага в сторону.

«Надо было расширить загон. А, черт подери, как будто это помогло бы».

Ее бока раздувались, она тяжело дышала, выпуская из ноздрей клубы дыма, которые заполонили воздух вокруг. Чарли, прикрыв нос платком и щуря слезящиеся от едкого дыма глаза, подошел поближе к загону, почти вплотную.

— Все в порядке, девочка, все в порядке, родная, — приговаривал он, даже не думая о том, что дракон не может его услышать, а уж тем более — понять. Она насторожилась и подалась вперед — под могучими лапами захрустела почва, высушенная ее дыханием. Махнула хвостом, и в сторону отлетел кусок стекла: сюда, значит, и била огнем — песок оплавился. Наклонила голову. Чарли не шелохнулся. Открыла рот и выпустила струю прямо на него: если бы ни невидимая преграда, Чарли сгорел бы заживо, даже не успев понять, что происходит. Но огонь ударился о прозрачную стену, разлетелся искрами, и лишь теплый воздух донесся до него, слегка обдав заветренное веснушчатое лицо.

— Послушай меня… послушай… — повторял Чарли, медленно, очень медленно преодолевая еще один метр расстояния до загона. — Все будет хорошо. Никто тебя здесь не обидит.

Она зарычала. Совсем неглупая. Уже поняла, что не достанет его, не спалит.

— Что ж с тобой делать-то? Чтобы ты уснула, а? — пробубнил Чарли под нос. — И заклятьем не шарахнешь, и не напоишь Глотком Сна… колыбельную тебе спеть, что ли?

Мысль была поразительно смешна в своей наивности и вопиющем идиотизме. Драконы не понимают людей, люди для них — что зверушки мелкие, или даже грязь под ногами. И уж конечно, если он сейчас запоет (а пел Чарли из рук вон плохо), драконихе это покажется мышиным писком, не более.

Чарли расчехлил палочку. А чем черт не шутит.

Прошептал несколько слов заклятья, которые слышал от мамы, когда она убаюкивала Джинни, и из палочки медленно выплыли перламутровые поросята, розовые единороги, и голубые медведи. Выстроились в ровную линию, и поплыли по воздуху к Йеннифер. Она не растерялась: клацая огромными зубами, разевала челюсть, пыталась ухватить их, но тщетно — это же иллюзия, а иллюзия не развеется, хотя бы пока того не пожелает создавший ее. Призрачные зверушки закрутились вокруг ее головы, как подвеска с погремушками — над кроваткой младенца. Дракониха крутила шеей, пока ей это ни надоело, а потом, выпустив жалобный рык, рухнула на землю и сложила лапы.

«Ага, вот значит, что это такое — баюкать малыша, — весело думал Чарли. — Это ж самый настоящий гипноз!»

И, едва удерживаясь от того, чтобы не захихикать, как девчонка, он порылся в памяти, и таки нашел, что искал. Прокашлялся и срывающимся голосом забубнил (на песню это было похоже лишь отдаленно):

— В доме все стихло давно, в погребе, в кухне темно, дверь ни одна не скрипит, мышка за печкою спит…

Йеннифер пыхнула огнем — впрочем, неохотно, как будто устало, на пару футов, и уронила голову на лапы, не переставая глазами следить за порхающими поросятами-медвежатами.

— Кто-то вздохнул за стеной... Что нам за дело, родной? Глазки скорее сомкни, крошка Вилли Винки, усни! Усни!

Йеннифер прикрыла левый глаз и захрапела. Правым, остекленевшим, продолжала смотреть в пространство.

За его спиной раздались хлопки.

Богдан.

— Браво. Но не бис. Когда моей жене понадобится нянька для наших детей — сразу отправлю тебя в Бакэу, так и знай.

Чарли понурился.

— Хм… Я думал, я тут один.

— Да ладно, не смущайся. А вообще — я должен был бы тебя штрафануть за то, что ты пошел один. Геройство нам тут не нужно. Позвал бы всех остальных.

— Ну и где они, эти остальные? Алдж только вслед мне вопил, а другие даже с места не двинулись.

— Потому и не штрафану, — улыбнулся Богдан. — Пошли. Утром, я думаю, стоит ее выпустить.

— Я тоже так думаю. Лучше уж рисковать, чем делать из нее неврастеничку.

Утром Богдан подошел к нему за завтраком, когда Чарли уныло ковырялся в еле теплой каше с комками и думал, не сходить ли в ближайшую деревню за домашней колбаской, ведь мамину ветчину вчера начисто подъели, ни кусочка не оставили.

А то ведь так недолго и с голоду помереть.

— А мне пришел ответ от нашей претендентки, — сообщил Боб.

— Что-то слишком быстро.

— Вот и я удивился. По моим расчетам, ответ она написала глубокой ночью, часа в три. Как будто рвется сюда изо всех сил. Приедет уже сегодня.

Чарли так и вылупился на своего начальника.

— Да ты что! А я думал, только в начале нового года.

— Я тоже так думал. Что-то тут не так.

— Может, она в бегах?

— Исключено, — помотал головой Богдан, — проверил ее, свистнул одному знакомому по каминной сети — все чисто. Скучно до зубовного скрежета. Умница-отличница, работала на ваше Министерство с первого дня окончания школы. Между прочим, с твоим братом.

— С каким из?

— Персивалем.

Чарли закрыл глаза рукой.

— Ох, только не это. Не дай Бог такая же, как он. Она же нас тут всех строить будет.

— Да пусть только попробует! — улыбнулся Богдан. — Ну, я пошел. Она в восемь вечера тут будет. Хочешь, заходи в административный — поглядишь, выводы сделаешь. Предупредишь нас, если что не так.

— Я, сам понимаешь, не истина в последней инстанции. Но, и правда, не дай Бог она такая же, как Перси. Он даже в детстве всем мозги трахал, а сейчас, когда подрос, вообще спасу на него нет. Учит жить даже тех, кто ему в деды годится.

— Ну, посмотрим, — отозвался Богдан, и отошел. К Чарли тут же подсел Алджернон.

— Это про что вы говорили? Я правильно понял? К нам баба какая-то приедет?

— Ага… Ты руки-то не распускай, сразу говорю.

— Да что ж вы все меня поучаете, а! — взъярился Алдж. — Чуть что не так — сразу я крайний. Ты что думаешь, я на любую брошусь, как изголодавшийся волк?

— Если честно, — глянул на него Чарли исподлобья, — я именно так и думаю.

— Козлы вы все, вот что я скажу.

Чарли не среагировал. Алдж каждый день устраивал такие представления, но на самом деле ни на кого не дулся по-настоящему. Все прекрасно знали, что его волнует лишь его собственная персона, и он понимал, что все это знают, и аргументировано отрицать сей очевидный факт не желал — зачем?

«А ведь и правда странно», — думал Чарли, направляясь к драконьим загонам. Что может понадобиться здесь умной и успешной девушке? Это же просто экстремизм — рваться работать сюда, на край света. Все женщины, которые когда-либо работали в заповеднике, были либо отщепенками, как Михаэла, либо приезжали сюда ради собственных сыновей, как Мэри-Энн, или мужей — жена Богдана тоже пробыла тут какое-то время, задолго до приезда Чарли, прежде чем не забеременела и не уехала рожать в Бакэу к родне.

Очень странно.

Впрочем, в жизни разное бывает, не так ли? Может быть предположение «она в бегах» не так далеко от правды, просто трактовать его следует несколько иначе: не в том смысле, что она — преступница, а в том, что бежит от надоедливых родственников, к примеру, как Билл. Или хочет кардинально сменить обстановку, или испытать волю в экстремальных условиях... Кто знает.

Йеннифер, к его удивлению, не буйствовала, а спокойно сидела, сложив лапы, и как будто ждала. Когда он приблизился к загону, поднялась. Чарли уж было съежился, думая, что сейчас она снова попытается его спалить, но нет — дракониха просто вытянула шею и повела огромными ноздрями. Учуяла мясо, которое Чарли нес ей в холщовом мешке. Голод сделал ее смирной — вчерашний ужин сгорел, и, получается, она не ела уже около суток.

Чарли бросил ей говядину и, пока она ела, снял магическую преграду. Когда он был уже за пределами владений драконов, Чарли обернулся. Йеннифер подняла голову, расправила крылья, немного повозилась на месте, и взлетела. Только он ее и видел.

Вечером, когда Богдан пошел встречать эту таинственную Кимберли Галифакс, Чарли, сам не зная зачем, помыл голову, переоделся, побрился, аккуратно очертив бакенбарды.

Вспомнил, как ругала его мама за неопрятный вид, когда он приехал в отпуск летом и с остервенением намыливала ему волосы, хотя он упорно вопил: «Ма! Я сам!» И бесполезно было объяснять, что незачем следить за собой, когда вокруг тебя лишь такие же потные небритые мужики, да драконы, которым уж тем более все равно, как ты выглядишь.

С тех пор, как Павел уехал (о его дальнейшей судьбе Чарли ничего не было известно), его место несколько раз занимали работающие по срочному контракту, или просто те, кто долго не выдерживал. Так что соседи у Чарли постоянно менялись, а сейчас — уже с сентября — он жил один, и был рад этому до жути. Богдан попросил его — мол, можно она ночь перекантуется в твоем коттедже, пока мы не приведем в порядок место, где жила Мэри-Энн… Конечно же, Чарли согласился, единственное, что его волновало, это — согласится ли девушка? Может, сразу примет его за извращенца и упрется руками-ногами? В любом случае, выбора у нее не было. Разве что она везла с собой палатку…

В начале девятого Чарли незаметно подкрался поближе к административному корпусу. Он понятия не имел, зачем затеял всю эту игру в прятки, но почему-то не хотел прямо так, сразу, бросаться им навстречу и представляться. Интуиция подсказывала, что, спрятавшись, он сможет хотя бы немного понять, в чем тут дело, кто она, и зачем приехала. Он заметил Богдана и девушку издалека, но толком разглядеть не сумел, поэтому затаился за дверью и, как ребенок, который подглядывает за взрослыми, заглянул в замочную скважину.

Девушка стояла спиной к нему. Одета она была в строгий брючный костюм цвета хаки, ну конечно, ей же пришлось ехать на поезде, и одевать мантию было бы неразумно… Волосы чуть ниже лопаток, распущенные, гладко расчесанные, какого-то неопределенного цвета — русого, что ли? Она не была ни худой, ни полной. Только — или может, ему это показалось? — была в ее движениях какая-то порывистость, нервозность, что ли. Как будто она не то, что стеснялась, а боялась чего-то. Богдан непрестанно улыбался, предложил ей сесть, что-то сказал. Чарли, не в силах сопротивляться любопытству, выпрямился и распахнул дверь.

— Я помешал? — вопросил он, разыгрывая смущение.

Богдан вступил в игру сразу же, лукаво улыбаясь, предложил познакомиться. Чарли на долю секунды показалось, что она страшится обернуться. Как будто прячет лицо, словно на нем печать жуткого уродства... Но она все-таки обернулась. И, сам не зная как, Чарли моментально узнал ее. И вспомнил все, сразу все, как будто перед его глазами прокрутили движущиеся картинки с разрозненными сценками из школьной жизни. Он помнил ее, растерянную и одинокую, помнил, как она стояла в коридоре, а чуть поодаль — неизменная стайка ее сокурсниц, оголтелых фанаток квиддича, бросавших на нее взгляды, полные презрения. Помнил, как чуть не упустил снитч на одном из матчей, потому что на секунду отвлекся и посмотрел на нее, когда она стояла на верхней трибуне, слегка приоткрыв губы, сжимая кулаки и широко распахнув глаза от страха… за него?

И помнил вокзал, помнил, как она, безуспешно пытаясь спрятать лицо под распущенными волосами, глядит на него в пол-оборота, пробираясь к выходу с платформы… Он очень жалел, что так не разу и не заговорил с ней. Ему казалось, что они с этой девушкой в чем-то похожи, несмотря на то, что она почти всегда была одна, а его преследовали поклонники и почитатели. Похожи — желанием обрести покой и невозможностью его обретения. Ее дразнили, а он купался в лучах славы. И в том, и в другом случае это — ненужное внимание…

И надо же какое совпадение — теперь ему представилась возможность поговорить с ней и выяснить, был ли он прав на ее счет. Совпадение? Ну конечно, совпадение. Как же иначе?

— А мы… знакомы, — сказал Чарли, не глядя на Богдана, и не сдержал улыбку.

Богдан, между тем, недоумевал. Видимо, улыбка Чарли была до того широкой и радостной, что Боб никак не мог принять ее за ту, традиционную, которую в таких случаях надевают на лицо из вежливости.

— Ты чего лыбишься, дебил? — спросил он, и тут же запнулся: черт, ну вот, только что успешно контролировал себя, чтобы не использовать всякие жаргонные словечки, и говорить, как настоящий джентльмен, так нет же, и десяти минут не продержался. Впрочем, казалось, Кимберли это не волновало. Они с Чарли стояли, прикованные взглядами друг к другу, как два потерявшихся много лет назад родственника, которые наконец-то обрели друг друга и теперь не знают, что делать — то ли попытаться заговорить, то ли броситься обниматься.

Богдан пожал плечами.

— Ладно, сам оформишь, — уронил он в адрес Чарли, доставая папиросу из помятой пачки, прикурил и ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Как Ким сумела не упасть в обморок в этот момент, она не знала. Собственно, об обмороках она читала только в книгах, и никогда на своей шкуре этого не испытывала, посему считала себя довольно сильной, но кажется, именно так это и бывает. Ноги подкашиваются, голова идет кругом, к горлу катит тошнота.

— Ведь ты… — нерешительно начал Чарли, — училась в Хогвартсе, да?

Она, еле справившись с собой, кивнула.

— Я тебя там видел, — сказал он, не переставая улыбаться.

— Я… тоже, — ответила она севшим голосом, и мысленно перерезала себе горло и надругалась над своим трупом. «Дура, дура! Идиотка!!!»

Чарли кашлянул.

— Ты… кажется, устала.

Она снова кивнула. Потом, будто опомнившись, помотала головой.

— Нет. Просто…

— Понятно, немного шокирована обстановкой. Ну, в общем, золотых гор тут никто и не обещал, но в целом у нас не так плохо.

Усевшись за стол, Чарли вытащил амбарную книгу и открыл на чистой странице. Ким протянула ему документы. Около минуты он скрипел пером, она, думая, что терять уже нечего, смотрела на него.

Какой он удивительный. И почти ничего в нем не изменилось, все те же яркие огненные волосы, добрая улыбка с ямочками на щеках. Разве что в лице появилась небывалая серьезность, печать лет, руки его стали более мускулистыми, и покрылись следами от ожогов. Ким хотелось подойти к нему, прикоснуться к его рукам, поцеловать эти шрамы… Она снова мотнула головой, отгоняя наваждение. Чарли выпрямился.

— Ну, вот и все. Что тебе делать — точно объяснит Богдан завтра утром. Я, вообще-то, не в курсе. И чего он сейчас ушел — не понимаю.

— Я его напугала, — сумела более-менее удачно сострить Ким, и заставила себя улыбнуться.

— Ну, может быть. Хотя Бобби ничего и никого не боится, на самом деле, разве что своей тещи.

Чарли ловко подхватил ее саквояж и — о Господи! — предложил ей руку. Ким подхватила его под локоть, изо всех сил надеясь, что тот факт, что руки дрожат, не слишком заметен.

— Вот там столовая. Но, в принципе, там есть необязательно. Можешь забрать еду и утащить ее к себе.

— Я не собираюсь прятаться от вас, — сказала Ким.

— Прости, — опомнился Чарли. — Я, конечно, не это имел в виду… Ну мало ли, будут срочные дела… ладно, неважно. И вот еще что… ты уже прости, но все так поспешно случилось — мы думали, что ты приедешь как минимум через неделю, а то и через три. И не торопились с приведением в порядок места, где ты должна будешь жить. Здесь почти все домики — на двух или трех человек, но есть на одного. Только там давно никто не живет, и беспорядок. Мы завтра уберемся, а сегодня, если не против, ты у меня… Ты не против? Там на каждого отдельная комната, — поспешно добавил он.

Ким сглотнула комок в горле, постаравшись сделать это так, чтобы было не особо слышно, и выдавила из себя:

— Нет, все нормально. На всякий случай я надела железный пояс девственности. Ключ потеряла.

Чарли расхохотался.

— Ты мне нравишься, Ким, — без лишних виляний сказал он.

— Да… — отозвалась она. — Ты мне тоже… Чарли.

— Минуточку внимания, народ.

О нет, только не это. Нет, господин Завэску, только не это. Неужели он не заметил, что все взгляды, как один, обратились к ней, когда она вошла в столовую? О каком еще внимании может идти речь? Или Богдан ждал, что к ней начнут подходить по одному и целовать ей ручку?

— Знакомьтесь. Это Кимберли Галифакс, наш новый администратор и бухгалтер. Во-первых, по всем вопросам жизнеобеспечения лагеря теперь обращаться к ней, и не дай Бог кто-то еще раз дернет меня — шкуру спущу. Во-вторых, зарплату тоже получать у нее, как обычно, пятого и двадцатого. Умасливать ее и требовать аванс в неурочный день — бесполезно. В-третьих, кто полезет к ней своими липкими лапами — спущу три шкуры.

Дружный хохот. Хохот, в котором явственно слышалась наигранность.

— Ну, со всеми знакомить я тебя не буду… — сказал Богдан тихо, так, чтобы слышала только она. — Но кое-кого ты должна знать сразу. Вот это Алджернон, самый старший среди укротителей. Микаш — его заместитель. Там вот, в углу — Коннор, он отвечает за подкормку драконов, с ним будешь тесно общаться. Это Эйб. Мы его… по кличке называем. М-да… Ну, ты можешь по имени. Он тут типа сторожа. Это…

— А… других женщин тут нет? — перебила Ким, не в силах отвести напуганных глаз от страшной картины, подобной которой ей не доводилось лицезреть никогда: все помещение было под завязку забито мужчинами, и все они бросали на нее любопытные, оценивающие взгляды, и перешептывались исподтишка…

Богдан усмехнулся. Покачал головой.

— Нет. Были, но теперь — нет.

— Были? А куда делись?

— Ну… из последних … Одна — моя жена — уехала домой, когда была на сносях. Одна погибла, катаясь на драконе, другую отправили в психушку, четвертая сбежала, даже не получив расчет. Приятного аппетита.

— Пойдем, — шепнул ей на ухо Чарли.

Теперь Ким больше не краснела, когда он с ней заговаривал. Сколь многое переменилось за одну ночь…

Чарли колоссально располагал к себе. Он был даже не таким, каким она его себе представляла, он был гораздо лучше. Открытым, совершенно честным, действительно Настоящим. Хотя понимание этого пришло не сразу. Сначала, несмотря на попытки Чарли расшевелить ее, она «жалась к стеночке» и молчаливо принимала все, что он предлагал — вот здесь можно помыться, здесь — спать, если хочешь — воспользуйся моим шкафом…

Когда он пожелал ей спокойной ночи и ушел в свою комнату, Ким присела на кровать, которая тут же жалобно скрипнула под ней, и спрятала лицо в ладонях. Она впервые подумала о том, что, черт возьми, она делает. Это… неправильно! Леди не поступают так! И тут же усмехнулась про себя — какая ты к дьяволу леди. Потом попыталась взять себя в руки, спокойно помедитировать, и, слегка успокоившись, пришла к выводу, что стыда не нужно слушаться. Это стыд, смущение нашептывали ей сейчас все плохие мысли о том, что она якобы поступает неправильно. Стыд хотел заставить ее свернуть с пути.

Но она не будет слушаться стыда.

Ким неуклюже стянула с себя неудобный костюм, надела пижаму, достала из чемодана уютные пушистые тапочки, полотенце и свежее белье. Пошла в ванную. Через пару секунд вернулась обратно в комнату, за палочкой. Кран, как оказалось, был только один, и вода из него текла ледяная. Потом вернулась еще раз — за зубной щеткой. И еще раз — за пастой. Как жаль, что она не знает заклинания, которым можно вычищать зубы — а может, и нет его, такого заклинания? Иначе маги давно бы уже деградировали и стали совсем беспомощными придатками деревянных сучков. Заклинание вычищения зубов, заклинание раздевания, одевания, выдавливания прыщей… Оно кому-то надо?

Наконец, ей удалось с горем пополам помыться. Воду она слегка перегрела, и потому чуть не обожглась.

Когда она возвращалась к своему временному пристанищу, услышала тихий храп, доносившийся из комнаты Чарли, и этот храп показался ей неестественным.

Простыни оказались чистыми и даже накрахмаленными — хрустели. И благоухали. Ким слышала, что если вывесить белье на мороз, подождать, пока оно промерзнет, а потом высушить по-нормальному, оно обретет ни с чем не сравнимый аромат морозной свежести. Как не похож был этот запах на запах казенных простыней в Хогвартсе, или на ненавистный запах дома. Ким зарылась лицом в подушку, и уж было подумала, что, несмотря на все треволнения дня, сумеет заснуть, но нет, сон не шел. Она проворочалась, наверное, с полчаса, потом вздохнула, зажгла на кончике палочки свет и прошла в гостиную. Там было промозгло, Ким, хоть и опасалась разбудить Чарли, разожгла камин. На секунду мелькнула мысль вызвать маму или Чейс, но она эту мысль тут же прогнала. Решила ведь — никаких контактов с ними как минимум три дня.

Она огляделась. Книжная полка на стене была под завязку забита книгами — в основном, переводами на английский с русского. Какой-то Толстой, Достоевский, Бунин… Некоторые имена она слышала на маггловедении, но ничего из этого не читала. Неужели Чарли читает такое? Но нет, слой пыли толщиной с палец подсказал ей, что к этим книгам не прикасались уже как минимум год. Интересно было бы узнать, кто приобрел их.

Одна, впрочем, лежала на письменном столе в центре гостиной.

«Анджей Сапковский «Меч Предназначения», — прочла Ким. Открыла книгу, и тут же вперила взгляд в импровизированную закладку. Это была фотография, движущаяся. На ней, на фоне египетских пирамид, были запечатлены члены семьи Уизли — кроме взрослых, очевидно, отца с матерью, Ким знала в лицо всех. И все были одеты в яркие мантии и фески. Да, та самая, единственная фотография Чарли, которую она видела в «Пророке», под заголовком «Семья колдунов получает главный приз лотереи и отправляется в тур по Египту». Залюбовавшись, Ким не заметила шороха за спиной.

— А мой брат Билл там работает, — сказал Чарли, выныривая из полумрака.

Ким вздрогнула.

— Напугал?

— Нет.

— Никак не могу заснуть… А ведь середина рабочей недели, — Чарли отодвинул второй из имевшихся в комнате стульев, и тяжело бухнулся на него.

— Я тоже… — она указала на книжку, чтобы заговорить хоть о чем-то. — Интересная? Я слышала об этом авторе. Говорят, сейчас в Польше на него бум. Все как с ума посходили.

— Так же сказал Богдан. Читаю, пока нормально. Но… смешно иногда.

— Что именно смешно?

— Это, знаешь, такой жанр у магглов — фэнтези называется. Они придумывают какой-то мир, чаще всего почти средневековый, и помещают в него героев. И там обязательно есть и маги, и единороги, и драконы, и все такое прочее. Смешно то, как они это описывают. Нет, я понимаю, достоверной информации у них нет и быть не может, но вот такое ощущение, как будто кто-то взял историю твоей жизни и переврал ее, исковеркал до неузнаваемости…

— А ты заставь себя представить, что мир, о котором они пишут, не имеет к тебе никакого отношения. Просто — другой мир. Они же именно этого и добиваются, и не претендуют на то, чтобы читатель поверил.

— Так я стараюсь! Не получается! Магглам легче — для них это что-то чужое, незнакомое, а для нас — реалии…

Ким молчала, не зная, что сказать.

— Послушай, — обратился к ней Чарли после непродолжительной паузы. — Может, это не мое дело, но мне интересно — зачем ты приехала сюда работать? Здесь ведь несладко. То есть, ты знала, на что идешь?

— Абсолютно, — с чувством отозвалась Ким, посмотрев ему в глаза.

— И ты понимала, что тут будет полон рот забот, причем заботы эти будут в основном о чувстве собственного достоинства, а не о работе?

— Да.

Ее уверенность даже немного пугала Чарли.

— Я слышал, ты работала с моим братом, Перси.

Ким невольно поморщилась, и Чарли тут же рассмеялся:

— Ясно. Напрасно я боялся.

— Чего боялся?

— Ну… если ты успела с Перси как следует познакомиться, а я думаю, что успела, судя по тому, как ты кривишь личико, то ты уже знаешь, какой он невыносимый зануда.

— Еще бы!

— А я боялся, что ты будешь такой же, как он.

Она хохотнула.

— Мое сходство с Перси ограничивается тем, что мы оба пьем кофе с молоком и двумя ложками сахара.

— О, какие подробности! — ослепительно улыбнулся Чарли. — Расскажи мне больше, сестренка! А я тебе расскажу, какие он песни распевает в душе!

Легкость, с которой он назвал ее «сестренка», заставила сердце Ким сжаться — и непонятно, от чего. То ли от радости, то ли… Но и она не сумела сдержать улыбку.

— Не хочу производить впечатление сплетницы…

— Ба! Да тут все знаешь, какие сплетники? Потому что делать-то нам больше нечего, только языками трепать.

— Так уж прямо нечего? А как же… драконы?

— А что драконы? Я давно уже перестал относиться к ним, как к домашним питомцам. Для меня они — как больные для медсестры. То есть, просто обязанность.

— Неужели ты их совсем не любишь? То есть, ты же приехал сюда не просто так?

— Люблю, конечно. Очень. Но мне понадобилось время, чтобы твердо понять, что драконы не признают над собой никакой власти, они совершенно независимы. Я — просто их обслуживающий персонал, если можно так сказать. А почему приехал… Ну, у меня не было выбора.

— Как же так? А квиддич?

— О, я вижу, ты осведомлена о моей жизни, — он задорно подмигнул. Ким понурилась и попыталась оправдаться:

— Ту часть жизни, которая происходит у всех на глазах, скрыть трудно.

— Да я понимаю, конечно. Нет, с квиддичем у меня не вышло… Но я, на самом деле, совершенно об этом не жалею. А уж что касается физических травм — играя в квиддич, я бы получал их несравнимо больше.

— Уверен? А как же эти твои шрамы? — Ким указала на его предплечье, на котором виднелся почти свежий след от ожога.

— Ах… это. Ну, если быть до конца честным, все это можно успешно замаскировать. Но я не хочу. Потому что, во-первых, они не на лице, и потому не уродуют меня, а, во-вторых, не хочу, чтобы окружающие думали, что я белоручка.

— Я так не думаю. Я даже без шрамов… так никогда не думала.

«Сейчас он спросит что-нибудь наподобие «А ты думала обо мне?!», и мне придется провалиться сквозь землю».

Но Чарли не спросил.

— Господи, я ведь даже не предложил тебе поесть. Впрочем, кормят у нас так себе. Вот когда я приехал — было совсем другое, а сейчас... Давай хоть чаю сделаю.

Она молча кивнула. Чарли набрал воды в почерневший от копоти чайник, достал из покосившегося буфета сахар и печенье, с крыльца принес молока в крынке.

— А чем вы кормите драконов?

— А ты не слышала мычания?

— Мычания?!

— И блеянья. И кудахтанья. Мясом кормим, конечно. И поим дешевым односолодовым виски. Эти зверюги любят только самое свеженькое, так что у нас тут настоящая ферма. Слава Богу, достаточно далеко от домов, чтобы не было неприятного запаха… Вообще они сами охотятся, конечно... Но им всегда мало.

— У меня, вероятно, совершенно неверные представления о драконарии…

— У всех так, — сказал Чарли, разливая кипяток в две чашки и добавляя заварку. — Я тоже совершенно не понимал поначалу, куда попал. На самом деле, это действительно настоящая ферма. И мы на этой ферме — далеко не хозяева, а очень даже слуги.

Отхлебнув обжигающего чая, Ким моментально согрелась и слегка осмелела:

— Расскажи мне еще, пожалуйста.

— Что ты хочешь услышать? — с улыбкой спросил он, сложив руки на столе и опустив на них голову. Выглядел Чарли в этот момент просто завораживающе — хотя сам вряд ли об этом подозревал...

Они проговорили, наверное, до трех ночи, и сами не заметили, как пролетело время. Чай был давно выпит, печенье — съедено, а глаза обоих от усталости стали красными, когда они, наконец, решились разойтись по комнатам.

— Кажется, я сорвал голос, — с притворным ужасом заявил Чарли и беззастенчиво потянулся. — Ну, на этот раз уж точно — спокойной ночи.

— Да, — кивнула она и, прежде чем успела остановить себя, протянула руку и погладила его предплечье, то самое, на котором был ожог. Чарли не отдернул руку, не посмотрел недоуменно — нет, так и продолжал глядеть на нее своим добрым, слегка наивным взглядом. — До завтра.

— До завтра.

На этот раз она уснула, едва голова коснулась подушки.

Примечание от автора: вообще-то цыгане говорят на своем собственном языке, «рома», хотя рома сильно подвергается влиянию языка государства, на территории которого они живут, но я допустила такую вольность — предположила, что румынские маги-цыгане все-таки говорят и по-румынски.

«Здесь все повязано на всеобщем взаимодействии. Каждый позарез нужен всем остальным. Все друг от друга зависят, по цепочке, которая замыкается в круг, и потому ты не должна бояться, что к тебе не проявят должного уважения — если ты проявишь его к другим, и безоговорочно примешь закон командной работы».

Самым сложным был отнюдь не первый день, а, как это обычно и бывает, второй.

Потому что в первый все кое-как заботятся о твоем психическом здоровье, пытаются объяснить, что делать, где тут что лежит, а на второй дружно решают, что тебе помощь уже не нужна, так что — плавай сама.

Ким тонула в бумагах. Такое ощущение, что бухгалтерию запустили года два назад. Отчетность — никакая, цифры не сходятся, и наверняка куча всего разворована, а как же иначе? Например, не совпадало число килограммов мяса, по правилам ежедневно пускаемого в рацион драконов, с тем количеством скота, который действительно был забит. И без конца мелькала графа «разные расходы». Какие еще разные расходы?

В общем, к концу второго дня голова у нее гудела, и времени на то, чтобы сесть и как следует подумать о Чарли, как она это делала раньше, совершенно не оставалось. Вторую ночь она провела уже не в его домике, а в маленьком коттедже, больше похожем на сараюшку, в совершенно другом конце лагеря, недалеко от столовой. Здесь ей предстояло жить теперь в полном одиночестве, хотя она отдала бы все на свете, чтобы вернуться туда, где спала вчера. Но никто ей такой возможности не дал, а просить об этом, естественно, она считала неприличным, кроме того, все, включая Чарли, были уверены в том, что здесь ей будет лучше. Обстановка в этом жилище была чуть менее скудной: на столе была расстелена скатерть, шкафов было два — платяной и встроенный в стену. А вместо огромной деревянной кадки была ванна. Конечно, не мраморная, а чугунная и обшарпанная, но все же ванна. Тем не менее, кран был все равно один.

В этом помещении пахло совсем иначе, нежели у Чарли. Едва она переступила порог, как тотчас же поняла, что здесь действительно давно не жили. Воздух был затхлым, пыльным, и ей пришлось сначала часа два проветривать небольшую комнату из которой, а также ванной, и состоял весь коттедж, а потом топить камин до поздней ночи.

Ким была благодарна, что от нее не требовали подъема в шесть часов, как от укротителей. Она могла спокойно спать и до половины десятого, но в этом случае оставалась без завтрака.

Завтрак... Кормили тут ужасно. Она тут же записала себе в планировщик, чтобы не забыть — проверить повара. Совершенно очевидно, что он нагло ворует часть припасов, предназначенных для работников лагеря. И удивительно, как его на этом до сих пор не подловили. Такое ощущение, что все работники лагеря настолько привыкли к тяжким условиям, что, не жалуясь, покорно принимали все, что дают. Или им просто лень протестовать? Скорее второе. Что, в общем-то, удивительно, поскольку, несмотря на ее весьма скудный опыт общения с противоположным полом, Ким была твердо уверена в том, что ничто не волнует мужчин так сильно, как их собственный комфорт. Или она плохо разбиралась в мужчинах, или эти были совсем из другого теста.

То, что Чарли сказал ей в первую ночь о «командной работе» поначалу, в свете этих нехитрых открытий — бытовое воровство, запущенная документация, — казалось смешным. Но когда она увидела, как укротители работают с драконами, Ким переменила свое мнение.

— Идем, я покажу тебе ЕЕ, — с чувством сказал Чарли после обеда.

— Но мне еще работать...

— Успеешь. Всего полчаса. Пойдем.

Пока они шли в том направлении, которое, как знала Ким, было началом территории драконов, Чарли объяснил, что они будут делать.

— Те яйца, что мы брали в Хогвартс — некоторые из них уже вылупились. Будем клеймить.

— Что значит — клеймить? — морщась, переспросила Ким, представив себе крюк с раскаленной железной печатью на конце.

— Ничего особо страшного. Каждый из драконов питомника помечен особым знаком, включающим его имя, это позволяет нам призывать его, когда мы захотим. Иначе мы никак не смогли бы контролировать их.

На месте уже собрались человек пять, большинство из которых Ким не знала по именам. Они уже усыпили драконих, матерей только что вылупившихся малышей, а сами малыши, изредка пыхая огнем на жалкие полфута, лакали что-то красное и сильно пахнущее спиртом из огромных яслей, типа тех, что бывают в коровниках, только намного больше.

— Останься здесь, — сказал Чарли, сделав предупредительный жест. Сам он, взмахнув палочкой, снял невидимую преграду, и вошел в загон.

Завороженно, Ким смотрела, как укротители с надетыми на руки огромными бесформенными перчатками передают драконят из рук в руки, затем собираются вокруг каждого; указывая на него палочками, произносят слова заклятья, вспышка и — малыш, слегка пошатываясь, возвращается к яслям сам.

— Мы не смогли бы делать это поодиночке, — объяснил Чарли после того, как они закончили. — Чешую дракона, даже такого маленького, не пробивают почти никакие заклинания.

Укротители разошлись по своим делам, но Чарли, казалось, только этого и ждал. Когда все скрылись из виду, он заговорщически подмигнул Ким и, вскинув палочку, будто дирижер, воскликнул:

— Акцио Йеннифер!

С минуту ничего не происходило. Чарли стоял, не шелохнувшись, не обращая внимания на хлопья мокрого снега, падающие на его лицо. А потом откуда-то из-за деревьев раздался громкий рык, и появилась ОНА.

Даже на картинках в учебниках, даже на иллюстрациях к романам Ким не видела такой красоты. Дракон был черен, как ночь, от его пасти летели искры, а огромные перепончатые крылья, размах которых пугал и завораживал, двигались так медленно и плавно, что непривыкшему человеку было неясно, как же это существо удерживается в воздухе.

— Это... это...

— Гебридский черный. Самка. Страшная редкость. Выловили ее всего пару дней назад на севере Шотландии. И, если честно, я в нее влюбился с первого взгляда.

Ким с тяжелым сердцем смотрела, как Чарли любуется на этого страшного и грозного зверя. Все первоначальное восхищение от созерцания дракона как рукой сняло.

Чарли, удовлетворенно вздохнув, отослал Йеннифер прочь.

— Ну, как она тебе? Ким? Ким?!

Но Ким нигде не было.

«Испугалась, наверное. Ну ничего, привыкнет»

Что-то странное было в этой девушке. С одной стороны, она была добрая, отзывчивая, и немного наивная, и охотно говорила на любую тему. С другой — Чарли не покидала навязчивая мысль, что она что-то скрывает. Пока что он заставлял себе приписывать это тому факту, что Ким еще не освоилась и стесняется окружающих ее людей. Он тоже стеснялся и боялся поначалу... Но все проходит, ко всему привыкаешь.

Ким кое-что знала о цыганах. Она посещала маггловедение в школе, читала много книг и получила общую информацию. Знала о том, что на территории Румынии, по разным оценкам, проживает от миллиона до двух с половиной миллионов цыган, что есть среди них и так называемые «новые цыгане», то есть, быстро разбогатевшие нувориши. В течение 500 лет они были крепостными у румынских бояр. При режиме Антонеску два десятка тысяч цыган в ходе этнической чистки депортировали в Молдавию и на Украину, где большая часть погибла... Сейчас в основной своей массе — это безграмотные нищие люди, которым очень сложно устроиться на работу, и которые чаще всего промышляют мелким воровством. И все это — последствия в основном не их многовекового низкого положения в обществе, а режима Чаушеску, от притеснений которого цыгане еще не успели отойти. Знала, что большая часть бездомных и попрошаек на территории этой страны — цыгане. Что они больше подчиняются своим собственным законам и «цыганским баронам» — булибашам, — чем законодательству Румынии, и что судят своих преступников сами.

Но она никогда не думала, что те немногие из них, кто были магами, вели действительно средневековую жизнь и в течение года кочевали по незаселенным местностям, как их древние предки.

Между тем в лагере, похоже, приход цыган был настоящим праздником. И дал ей ответ на вопрос, который она задала себе, просматривая бумаги в самый первый день...

На костре, около опрятных, но наспех расставленных шатров, жарился барашек.

И, разумеется, было ясно, кто кого угощает — уж конечно, не цыгане.

Ким рванулась к Богдану, который в это время беседовал с одним из них — пожилым бородатым мужчиной:

— Это и значит — разные расходы? — спросила она, не пытаясь скрыть свое возмущение.

Богдан снисходительно посмотрел на нее, покачал головой, но ничего не ответил.

— Buna seara, frumoasa! — поприветствовал ее цыган, слегка наклонив голову.

— Что он сказал? — шепнула Ким Богдану.

— Поздоровался. И я буду тебе благодарен, если ты отложишь решение финансовых и прочих дел на потом, — шикнул он, — он среди них главный. Так что...

— Эй! Эй, Ким! — окликнул ее Чарли, который увлеченно помогал маленькому цыганенку поворачивать вертел с барашком, — ты голодная?

Она, все еще злая, помотала головой. Но все же подошла к нему — как иначе?

— Я жду Луминицу, — сказал Чарли, отрезая куски мяса с боков, где они уже как следует прожарились, и раскладывая по бумажным тарелкам. — Она обещала погадать мне.

— Кто такая Луминица?

Но Чарли не пришлось отвечать — полог ближайшего шатра откинулся, и наружу вышла старая, очень старая женщина, замотанная в разноцветные шали, с косынкой на голове, завязанной наподобие чалмы, и с несколькими слоями разномастых бус на шее. Она оглядела Чарли и Ким большими черными глазами, пронзительность и ясность которых не смогли испортить даже морщины на ее лице, похожем на сушеное яблоко.

— Veniti incoace, — позвала она, и поманила их рукой.

— Ты со мной? — счастливо улыбаясь, ну точь-в-точь как ребенок с новой игрушкой, спросил Чарли.

— Зачем тебе это? — нахмурилась Ким. — Неужели веришь?

— Она гадала ребятам, когда была здесь раньше, говорят — сбывается.

— Veniti! — нетерпеливо повторила Луминица, и скрылась в шатре. Чарли, пожав плечами, зашел следом, Ким осталась снаружи. Но, немного помявшись, решила все-таки послушать — для чего подобралась вплотную ко входу и навострила ушки.

В небольшую щель было немного видно, что происходит внутри: Луминица сидела за шатким столиком, и раскладывала на нем карты, какой-то мужчина — судя по сходству черт, ее сын или внук, — почтительно стоял за ее спиной. Через полминуты Луминица заговорила, Чарли с открытым ртом и круглыми от любопытства глазами ловил каждое ее слово, а мужчина рядом — переводил. Коряво, и со страшным акцентом, но все же понятно.

— Луминица говорить, грядет тяжелые времена. Придет темный человек и вся твоя семья будет оказаться под большой угроза. И все твои друзья. Луминица сказать, ты тоже будешь под угроза, и должен быть очень осторожно, потому что тебе придется говорить с разные незнакомец, и не все незнакомец будут хорошие.

Чарли был явно разочарован.

— И это все? Ну а... что-нибудь про деньги... Или про любовь?

У Ким сжалось сердце.

— Луминица говорить еще, что ты не должен бояться тот, кто сам обратится к тебе с совет. Ты должен научиться слушать этот совет.

Гадалка махнула рукой — мол, аудиенция закончена и Чарли, понурый, вышел.

— Tu! Fata! — внезапно раздался хриплый голос Луминицы, и она, возникнув словно ниоткуда («как же так, только что сидела, и вот уже передо мной!»), ткнула костлявым пальцем в лицо Ким, — Veni!

Ким, не понимая, что ей говорят, тем не менее, догадалась, что цыганка зовет и ее. Опасаясь рассердить ее — уж больно угрожающий вид был у Луминицы, Ким зашла. В шатре было душно, воздух пропитан едкими запахами благовоний и пота.

Луминица с совершенно не старушечьей силой надавила на ее плечо, и Ким села на то место, где до этого сидел Чарли.

Гадалка перемешала карты. Протянула колоду Ким.

— Что... что делать? — беспомощно обратилась она к мужчине.

— Снять, — отозвался он.

Ага. Значит, сдвинуть часть колоды, если она все правильно понимает. Ким робко подвинула несколько верхних карт на себя, и тут же вздрогнула от хриплого смеха цыганки.

— Ea nu are incredere in mine. *

Некоторое время старуха лишь раскладывала карты в одной лишь ей понятном порядке.

Потом заговорила.

Мужчина с готовностью перевел.

— Луминица говорить, ты не должна отступиться. Если ты бросишь то, что обрести только что, ты все потерять. И твоя судьба станет совсем неважная.

Цыганка перевернула последнюю карту, и вздрогнула. Заговорила что-то быстро и громко.

— Луминица спрашивать, знаешь ли ты, что такое есть... — мужчина замолк, подбирая нужное слово, — Предназначение?

Ким помотала головой.

— Луминица говорить, ты поймешь.

Взмах руки — мол, и ты можешь идти.

Странно. В ее представлении, гадалки всегда говорят напрямик и штампами — мол, получишь деньги, или потеряешь, или тебя ждет долгая дорога, или встретишь любовь... Эта — разительно отличалась и от Трелони, и от гадалок из книг. Говорила загадками, и не только не проясняла ситуацию, но еще и запутывала.

— В каком смысле — то, что ты обрела? Работу, что ли? — оказывается, Чарли тоже подслушивал, как и она чуть раньше. Ким, не ответив, отошла к костру.

— Она в тебя влюбилась, — хохотнул Алджернон, который, как обычно, был тут как тут.

— Глупости, — отозвался Чарли, — Она меня не знает.

Алджернон сделал руками жест, мол, как знаешь, не трогаю, — и отошел.

Чарли молча смотрел на Ким. На секунду у него возникло странное ощущение — как будто они давно знакомы. Нет, не потому, что он знал ее в лицо еще со школьных лет. Было что-то другое. Что-то... непонятное и необъяснимое.

* рум. Она мне не доверяет. В данном случае цыганка имеет в виду примету — если человек сдвигает колоду на гадающего — доверяет ему, на себя — не доверяет.

Устав Карпатского Драконария строго-настрого запрещает укротителю приближаться к своим подопечным, если:

1) у него при себе нет палочки

2) он не защищен огораживающим заклятьем в случае дистанционного контакта и специальной огнеупорной одеждой в случае контакта прямого.

3) он находится в состоянии наркотического и/или алкогольного опьянения.

4) он страдает вирусным заболеванием класса А (драконья оспа).

Чарли не страдал вирусным заболеванием. Но он был вдрызг пьян. Более того, палочки у него при себе не было, разумеется, никаких заклятий он на себя не читал, а из одежды на нем были лишь старые брюки, зимние ботинки, свитер и куртка. Даже перчатки он обронил по дороге. Но странная, необоримая жажда увидеть Йеннифер была так велика, что он не мог сопротивляться. Пошел, перебираясь зигзагами от дерева к дереву, и игнорируя окрики товарищей, которые, впрочем, очень скоро наплевали на него и его сиюминутные планы.

В одной руке он держал недоеденный бутерброд с мясом, в другой — початую бутылку крепленого молдавского вина.

И только когда дошел до границы драконьих территорий, Чарли словил в уголке своего мозга беспокойную мысль, которая, будто комар над ухом, прожужжала — он никак не сможет призвать Йеннифер без палочки. Но возвращаться не было ни желания, ни сил. Чарли просто брел и брел, повинуясь своим ногам, которые, как казалось, жили сейчас собственной жизнью.

Наконец, он сумел приказать непослушным ногам остановиться. Покачиваясь, он простоял несколько минут, и обостренный алкоголем слух доносил до него отдаленные крики и смех сзади. Впереди — тишина. Чарли закрыл глаза и бессильно опустился на холодную землю. «Только бы не заснуть». Он знал, что даже при таком легком морозце может за полчаса замерзнуть насмерть, если заснет здесь. Из бутылки, которую он уронил, с бульканьем выливались остатки вина.

Он, небывалым усилием воли, поднял голову, и истошно завопил в тишину:

— Йеннифер!

Ветер качнул кроны деревьев, потом снова наступила тишина.

— Йеннифер!!! — не сдавался он, смутно осознавая, что она не может его услышать. А даже если услышит — не придет. Драконы не запоминают своих имен, драконы не понимают их, драконам не нужны имена.

— Йеннифер! — в третий раз крикнул Чарли, и уронил голову на грудь.

Он не знал, сколько прошло времени — минута, или десять, или полчаса, или даже час. Ощущение тепла, распространившееся по всему телу от вина чуть раньше, начало пропадать. Его постепенно пробирал озноб. И уже когда он с невероятными усилиями поднялся, гробовую тишину черного леса нарушил свист крыльев.

Она пришла.

«Ты звал»

Чарли услышал этот голос внутри своей головы, услышал в тот момент, когда из-за облаков показалась луна, и осветила ее черную чешуйчатую морду, отразилась в черных агатовых глазах. Он неверяще смотрел на дракониху, которая сидела в нескольких метрах от него, не шевелясь, не выдыхая огонь и, казалось, вообще не дыша.

— Что... — промямлил Чарли. — Это ты сказала?

Ее огромные челюсти не двигались, но...

«Да — голос снова грянул в его голове, и это не могло, просто не могло быть его воображением. — Ты звал», — повторила она.

— Звал, — кивнул Чарли, не задумываясь о том, как глупо выглядит, разговаривая сам с собой. — Я хотел тебя увидеть.

Она едва заметно повела ноздрями, прошелестела по земле хвостом.

«Что тебе нужно?»

— Я... я просто хотел тебя увидеть. Прости.

«Незачем просить прощения. Я могла и не придти, если бы не хотела».

Он молчал, вглядываясь в ее глаза — теперь это стало гораздо более затруднительным, поскольку луна скрылась. «Черт подери, ну чего ж я палочку не захватил»

«Ты расстроен».

Это, как и первая реплика, не было вопросом, но утверждением.

— Мне страшно.

«Я знаю».

— Гадалка сказала мне, что моей семье грозит опасность.

Йеннифер пыхнула огнем на фут, и Чарли показалось, что она будто бы насмехается.

«Гадалки... люди... видят только то, что на поверхности. Чувствуют лишь мелкие зловонные дуновения приближающегося пожара. Ничего не говорят напрямик. Потому что сами не знают. Не замечают. Не ощущают».

— Зловонные дуновения... пожара?! — одни лишь эти слова протрезвили его настолько, что теперь он мог быть уверен, что устоит на ногах.

«Да. Крик сотен глоток, уход сотен душ. Но твои страхи — глупы. Твое будущее горе по сравнению с горем других людей — песчинка в море»

— Что?!

«Noapte buna, copil. Somn usor*»

Горячий ветер, взмах крыльев — и вот ее уже нет.

— Йеннифер! Йеннифер, вернись! Йеннифер!

— Ты совсем офонарел! — раздался за его спиной голос Микаша, а в следующую секунду он схватил Чарли за плечи и потащил прочь. — Совсем с катушек слетел, да? Хорошо, что Кимберли отправила меня тебя искать. Блядский придурок, ты хочешь, чтоб тебя поджарили?

— Микаш, она со мной говорила, — еле внятно сказал Чарли.

— Что?

— Она говорила со мной.

— Кто? Ким? Поговорили, обидела тебя, и ты убежал? Точно, придурок.

— Не Ким. Йеннифер.

— Я ж говорю, рехнулся. Белая горячка. В первый раз вижу, чтоб вином накачивались до белой горячки. Ты горькую не пил, а?

Чарли покорно позволял себя вести, хотя уже вполне мог обойтись без чужой помощи. Он был уверен, что трезв, как стеклышко...

Ким начала всерьез волноваться уже через четверть часа после того, как он ушел. Она наблюдала за Чарли краем глаза все то время, пока он ел, пил и как-то натужно (или ей показалось?) смеялся над шутками товарищей. При этом от ее внимания не скрылось, что он посматривает в сторону гор. Когда он ушел в том направлении, куда смотрел, Ким попыталась успокоить себя — ушел в туалет (немудрено — столько выпить), сейчас вернется. Но он не вернулся. Ей не хотелось бежать за ним, вдруг ему и правда надо отойти, вдруг подумает, что она его опекает? — так что она подошла к первому попавшемуся работнику питомника, который еще не был пьян в стельку, и попросила разведать, куда Чарли делся. Микаш — а это был именно он — сначала отнекивался, ему совершенно не хотелось отходить от костра и покидать веселую компанию, но, в конце концов, под напором ее жалобной мольбы, он сдался и, пробурчав что-то типа «Ох уж эти бабы...», скрылся в темноте.

Вернулись они минут через двадцать, Микаш буквально тащил Чарли на себе, а последний смотрел на окружающих широко раскрытыми глазами, как будто видел всех впервые, и был совершенно бел с лица.

— Ничего, — уверял Микаш тех немногих, кто поинтересовался состоянием Чарли. — Перебрал.

Чарли оттолкнул его от себя и отряхнулся. Будто очнулся от гипноза.

— Я и сам могу идти.

Микаш развел руками — мол, ну вот тебе и благодарность.

— Ну и иди сам.

— И пойду.

— И иди.

Ким встряла в перебранку. И не успела даже одернуть себя, прежде чем проронила:

— Не надо... Чарли, давай провожу тебя.

Он, что удивительно, не воспротивился.

Даже сам взял ее под руку.

Когда они дошли до его домика, и она усадила его и помогла снять куртку, Чарли внезапно сказал:

— Пить хочу.

Ким, направив палочку в пустую чашку, что стояла на тумбочке, покорно скомандовала:

— Акваменти!

Чарли ухватился за чашку и шумно выпил воду несколькими большими глотками.

— Наверное, у меня едет крыша, — доверительно сказал он.

Ким промолчала. Не дай Бог сейчас она скажет что-то ни то...

— Она со мной разговаривала.

— Кто, Чарли?

— Йеннифер.

Ким даже хотела переспросить, но нужды не возникло.

— Дракониха, представляешь. Во-первых, я пошел без палочки, и никак не мог ее позвать, но она прилетела сама. А потом со мной говорила. Даже по-румынски что-то сказала.

— Чарли, мне кажется, ты слишком много выпил, — тихо отозвалась она, избегая смотреть ему в глаза.

— Я так и знал, что ты мне не поверишь.

— Почему? Нет... Нет, Чарли, не думай... Я не считаю, что ты придумываешь... — поспешила заверить его Ким. Она попыталась расстелить кровать, но Чарли рухнул прямо на покрывало, как был, в одежде.

— Она говорила как будто у меня в голове, — сказал он, глядя в потолок. — Но я различал интонации голоса, я тебе клянусь.

— Ну... знаешь, были случаи, когда магам казалось, что... хм... когда маги телепатически беседовали с животными. Я читала. Пару раз это были гиппокампы... Один раз — лунный телец. Но драконы... И это непроверенная инфор...

— Она сказала что-то о «крике сотен глоток».

— Чарли...

— А перед этим Луминица сказала мне, что моей семье грозит опасность. И вообще, всем нам. Что-то такое сказала... я уже не помню.

Ким прикрыла его пледом.

— Что такое сказала Луминица тебе, про какое-то предназначение? Я так и не понял, — промямлил он, закрывая глаза. — Господи, у меня башка гудит... Ким...

Прерывистое дыхание сменилось мерным почти во мгновение ока. Чарли спал. Ким просидела на краешке кровати, наверное, четверть часа, просто глядя на него. Потом аккуратно провела кончиками пальцев по его лбу. Чарли поежился. Она отдернула руку. Встала. И, затушив на ходу масляный светильник, не оглядываясь, вышла из комнаты на цыпочках.

Чарли проспал. Это он понял, разлепив тяжелые веки и первым делом заметив, что солнце уже близится к зениту. Свет залил всю комнату. Ему было жарко и неуютно — он спал в одежде в хорошо натопленной комнате.

Вчерашние события плавали в памяти, как в вязком желе, и Чарли пока не хотелось их выуживать. Его мутило. Он направился в столовую с тем, чтобы найти чего-нибудь, чем можно похмелиться или отыскать в запасах повара остатки похмельной настойки.

Завтрак он, разумеется, уже прозевал. В столовой он застал только Алджернона и Богдана, которые нервно спорили о чем-то на повышенных тонах.

— Я тебе тысячу раз говорил уже... — объяснял Богдан, чересчур усердно стряхивая пепел с сигареты.

— Слушай, это что — так трудно? Трудно выяснить, да?

— Я тебе сказал! Сказал, что пытался, ну что ж такое! — негодовал Богдан. — И банковский счет, и прочее... Всё анонимное, понимаешь ты или нет? Какого черта тебя волнует, на кого ты работаешь, пока ты получаешь зарплату?

Чарли встал на пороге — не потому, что у него было намерение слушать перебранку, не прерывая их, а потому, что кружилась голова. Между тем они продолжали спорить.

— Меня достало! — с чувством сказал Алдж и сплюнул себе под ноги, прямо на дощатый пол столовой. — Тебя не достало, что тебя держат за мальчика на побегушках?

— Меня не держат за мальчика на побегушках, — как можно более спокойно отозвался Богдан. — Дела идут нормально, и меня это устраивает. И мне, честно говоря, насрать, кто владеет этим балаганом, пока в балагане идут представления.

— Ты амеба, — безапелляционно заявил Алдж. — Ты, Завэску, настоящая амеба. А ну как припрется сюда этот добрый хозяюшка, да выпрет тебя к чертям собачьим?

— Он незаменим, — встрял Чарли, — его не выпрут. А вот тебя...

— Как же вы все меня достали! — завопил Алдж, вскочил, и, с грохотом перевернув стул, на котором сидел только что, вышел прочь.

Богдан затянулся. Посмотрел на Чарли из-под своих густых, кустистых бровей. Покачал головой, выдыхая вонючий дым.

Чарли пожал плечами. Исчерпывающий жест.

— А тебя волнует, кто владеет балаганом? — спросил Боб после небольшой паузы.

— Честно говоря... Да я даже не задумывался. А это важно?

— Ни так чтобы очень. Но в принципе, эта конченая истеричка права — надо бы выяснить, надо. У меня же, понимаешь, никаких толковых связей в министерстве нет. Я зоолог.

— Я могу попросить отца... Хотя он не на особо высокой должности. И еще у меня там друг...

— Спроси, а? Буду тебе благодарен. Особенно, если мы, наконец, выясним, кто нас теперь финансирует. Действительно, для нас, мелких сошек, это не так важно, но все же... хотелось бы знать. А, Ким! — он посмотрел в сторону двери и улыбнулся. — Доброе утро. Или уже день.

Она нерешительно застыла на пороге, глядя на Чарли. Как будто хотела что-то спросить, но не решалась.

— Вероятно, она хочет поинтересоваться, как твое здоровье, — пробурчал Богдан, ухмыляясь.

— Да, — отозвалась она, — Именно это я хотела спросить.

— Слушай, Ким, — сказал Чарли, проигнорировал этот немного щекотливый вопрос, — Ты многих знаешь в британском ММ?

— Ну кое-кого... А что? Я там проработала всего около полутора лет, так что...

— Неважно. Хоть сколько. Тут вопрос один возник, надо покопаться, — внезапно Чарли вспомнил кое о чем, и усмехнулся, — Вот бы сейчас ту девушку сюда, которая справки наводила по поводу моей персоны. Она, судя по всему, дотошная.

Ким изо всех сил понадеялась, что они не заметят, сколь сильно она покраснела.

*рум. Спокойной ночи, дитя. Сладких снов.

Раз, два, три. Вдох-выдох. Глазки закрыть, сосредоточиться. Глазки открыть, посмотреть, как прекрасен этот мир. Возрадоваться. Раз, два, три. Вдох-выдох.

«Я думала, что справлюсь с собой. Что мне достаточно будет просто видеть его, говорить с ним, быть рядом. А теперь — я в яме».

Вопреки тому, что могло бы показаться окружающим, Ким в последние дни становилось все хуже и хуже. Она с детства привыкла к жесткому самоконтролю. Ни одна ее личная проблема никогда не становилась чужой, она ни с кем не делилась, она всегда всё варила в котле собственных мыслей. Сейчас ей катастрофически хотелось выговориться. После того, что она сделала, это было необходимо. Но теперь поговорить больше не с кем.

Как легко, будучи так далеко от дома, в чужой стране, забывать побои матери. Как легко забыть, что Чейс и сама никогда не проявляла интереса к ее личным проблемам. Как легко в голову заползает мысль о том, что все хорошо. Гадкая, слащавая, обманчивая мысль, что если ты сбежала от проблемы, ты решила ее.

«Амеба, одноклеточный организм. Ненавижу, ненавижу!»

Огонь вспыхнул снопом неестественно зеленых искр.

— Папа, здравствуй.

— Чарли! Как ты, сынок?

— Все в порядке, — при этом он усердно прятал забинтованную руку. — Как там мама? Пап, я хотел спросить...

Иногда разговариваешь со своими близкими, и кажется — как жаль, что они так далеко. Как жаль, что не можешь говорить с ними каждый день. А потом одергиваешь себя и вспоминаешь: чем реже видишься и говоришь, тем меньше времени для ссор. Когда вы далеко друг от друга, забывается все плохое, куда-то в самый отдаленный угол отдела мозга, отвечающего за воспоминания, уходят моменты скандалов и непонимания... Почему люди не осознают, как это хорошо — любить на расстоянии? Ах да. Люди вполне справедливо отмечают про себя, что любовь на расстоянии рассасывается. Любовь не предполагает вечного понимания, любви нужны ссоры и нужны примирения после этих ссор. О, как банально, но... если вода в пруду застаивается, она не очищается, она гниет.

— Конечно, сынок. Я постараюсь узнать. Уже кое-кого спросил... Я ведь уже получил письмо... Почему ты не попросил раньше?

— Не горело. Я сейчас просто хотел уточнить, ты же не ответил...

— Ну ладно... пока.

И обязательно остается ощущение недосказанности. Расстояние... сколь многое оно меняет в дурную сторону.

Чарли начал понимать, зачем снова пошел к Йеннифер. И это понимание вызывало у него яростную, не находящую выхода, ненависть к себе. У него создалось обманчивое ощущение, что вдруг снова, в тысяче миль от дома, появился кто-то родной и близкий, кто-то, кто понимает без слов. Существо, которое... Впрочем, вероятно, это дурная шутка, которую играет с ним его сознание. Почти четыре года в коллективе людей, привыкших решать свои проблемы самостоятельно... Людей, для которых поделиться — значило проявить слабость. Это изматывает. Особенно человека, который никак не может почерстветь. Старается, или ему кажется, что старается, но не может.

И чудовищный ожог, который он получил, пытаясь снова услышать ее, заговорить с ней — вот свидетельство ЕГО слабости. Нельзя давать себе поблажек на пути к самодостаточности. Нельзя доверять никому, если поставил себе цель — научиться бороться со своими заморочками самостоятельно.

Йеннифер — зверь, чей мозг способен переваривать только примитивные реалии. Есть, спать, охотиться, защищаться. Размножаться, избавлять организм от отходов. Всё. Все красивые сказки про драконов, которые сочиняют магглы типа пана Сапковского— порождение невежественного сознания.

Чарли ударил кулаком по столу и тут же взвыл от боли. Когда он пришел, кусая губы до живого мяса, весь в крови, он так надеялся, что его никто не увидит. Как ему хотелось наложить на Ким заклятье забвения, когда она забинтовывала его руку, пряча от него искаженное гримасой отчаяния и страха лицо. Лишь бы она не видела его слабости, лишь бы не поняла, что он пошел туда не потому, что ему надо работать, а потому что... Господи, какое безумие!

Она аккуратно зачерпывала длинными тонкими пальцами мазь, натирала его руку, дула. Каждый оборот бинта вокруг руки отдавался в его сердце гулкой ненавистью к себе. А потом она склонилась над ним, и поцеловала руку Чарли на сгибе локтя. Подняла лицо: губы дрожали, а в глазах стояли слезы. Он даже не успел спросить, что не так, когда она убежала.

Этот ее поступок пробудил в сердце Чарли новую надежду — есть, есть человек, которому можно показаться слабым, который жаждет этого, мечтает об этом. Но нельзя, нельзя, нельзя.

И, как порядочный мужчина, он должен был бы пойти к ней, заговорить, попытаться объяснить, что это его работа, что он сам выбрал такое — ежедневные травмы и ожоги, боль, трудная физическая работа, и что за него не нужно переживать, по нему и его загубленному кожному покрову плакать не надо. Но не позволил себе, ибо подсознательно понимал, — она не поверит. И правильно сделает. Ким уже достаточно знала о нем, он уже достаточно слабостей позволил себе в ее присутствии, чтобы она смогла легко отказаться от мысли о том, что он — не черствый. Женщины... Боже, ну насколько проще было здесь без женщин. Без напоминаний о том, что где-то очень далеко есть мать, которая молится о тебе по ночам, которая будет переживать не только над ожогом, а над каждой царапиной. Он забыл, что мать — это не какая-то туманная фигура, что-то смутное из прошлого, что кормило завтраком и причесывало растрепанные волосы.

Мать — это такое существо, которое ни за что не поверит в твою черствость. Что бы ты ни делал и ни говорил. Она всегда будет считать тебя своим родным маленьким беспомощным мальчиком.

Чарли кусал губы и не решался поднять глаза миру: сейчас он понимал, что скучает по матери. Значит ли это, что он — еще мальчишка, а не мужчина? Да. Да, значит.

Рождественское утро не отличалось от остальных — все тот же холодный воздух предгорий, хмурое небо, напряженные, обветренные лица товарищей. А когда ты просыпаешься дома в Рождество... каждая пылинка кричит о торжестве.

Традиционные праздники перестали быть для Чарли праздниками. Тут нет общих выходных, в здешнем календаре нет красных дней. Потому что каждый день здесь — это беспощадная борьба с собой и своими привычками.

Но он прятался за деревцем и целых пять минут смотрел, улыбаясь, как Ким, с наслаждением размахивая палочкой, вешает праздничные гирлянды.

— Они ведь даже спасибо не скажут.

Ким резко обернулась.

— А я и не попрошу.

Чарли усмехнулся.

— Знаешь, — сказал он, — здесь праздник — это разве что очередной повод вдрызг напиться.

— Рождество — это всегда только Повод. Ты ведь не можешь назвать себя христианином?

Он ничего не сказал, лишь помотал головой, но она заметила это даже краем глаза, и ее глаза блеснули с торжеством.

— Кто из магов может похвастаться тем, что он — настоящий христианин? Я таких не встречала. Наших предков преследовали и ненавидели веками, в результате загнали в замкнутое тайное сообщество, и все благодаря этой глупой и никому не нужной религии. С какой стати мы должны следовать ей, ты не думал?

— Думал. И эта религия не нравится мне, потому что она не одобряет того, что для меня — повседневная жизнь. Не только не одобряет, но и считает это преступлением.

— Тем не менее, Рождество — это...

— Надежда?

Ким прикрепила последнюю гирлянду, отошла на пару шагов, чтобы разглядеть свою работу, и удовлетворенно кивнула.

— Надежда? Нет, Рождество — это повод.

Какая же она удивительная, в который раз подумал Чарли. Ведь видно же по этому изможденному лицу, что прошлая ночь едва ли принесла ей крепкий сон. Наверняка она, так же, как и он сам, сидела и копалась в себе. Одна, наедине со своими проблемами. Она удивительная потому, что поняла. Не стала сейчас спрашивать с типичным выражением и интонациями наседки, как там его рука, не стала извиняться, объясняться. Ничего. Просто завела разговор в совершенно нейтральное русло. И если минуту назад, глядя на нее с расстояния, Чарли мысленно подбирал слова, которые скажет ей, когда она попытается оправдаться, то теперь необходимость объяснять отпала сама собой. Так ему казалось.

— Прости, я не приготовил для тебя подарок... Здесь это не принято.

Она улыбнулась.

— Тогда, может, мне стоит выкинуть мой? — и вытащила из кармана безразмерной грязной куртки маленький сверток. Как быстро она привыкла к здешним реалиям. Ни разу не пожаловалась, ни разу. Как быстро сменила маркую и новую одежду на то, что обычно носили укротители. Но это не сделало ее уродливой. Чарли глядел на нее исподлобья, разворачивая яркую бумагу, глядел на ее обветренные щеки, синяки под глазами, растрепанные волосы, наскоро собранные на затылке и завязанные обычной черной резинкой, и думал, что никогда не встречал ни одну молодую женщину, кроме нее, которая не прятала бы свое настоящее лицо за ворохом ужимок и толстым слоем макияжа. Впрочем, нет, встречал. Хотя и никогда не знал ее лично. И хотя теперь от той женщины остались лишь смутные воспоминания, черная тетрадь, лежавшая на своем неизменном месте в библиотеке, и насыпь земли с покосившимся деревянным крестом над ней...

Он сам и не заметил, как застыл с подарком в руках, развернутым лишь наполовину.

— Над чем-то задумался? — надуманно беспечно спросила Ким.

— Да... Вспомнил кое-кого. Ух ты!

Из коробочки на него глядела, моргая агатовыми глазами, миниатюрная копия Йеннифер.

— «Ух ты»? — рассмеялась Ким. — А я думала, тебе не понравится. Что у тебя уже поперек горла стоят драконы, — и кивнула на его забинтованную руку.

— Знаешь, такие игрушки Министерство изготовило специально для Тремудрого Турнира. Всего четыре штуки, эксклюзив. Их подарили чемпионам, по одной на каждого.

— Четыре? — непонимающе переспросила Ким, которая давно не читала газет.

— Да... ну там возникла заминка, в этот раз участвуют четыре человека... — он аккуратно пересадил миниатюрную дракониху к себе на ладонь, и она расправила крылья. — Где ты ее купила?..

— На заказ сделали. Мне не преминули напомнить, что сейчас на свете не осталось черных драконов, и настаивали на том, что ей надо сделать коричневые перепонки, или глаза перекрасить. Незнание — благословение, — она усмехнулась. — А их и правда больше нет? Черных?

— Может быть где-то и есть, — отозвался Чарли, зачарованно глядя, как дракон перелетает на его плечо, — но мы больше не нашли. А мне казалось, что она тебе не нравится.

— Она нравится тебе, — пожала плечами Ким.

— Это так важно?

— Ты даже не представляешь, насколько, — на секунду их глаза встретились, и Чарли показалось, что он увидел в ее взгляде то, чего не видел раньше. Но это ощущение пропало почти сразу.

— У этой есть преимущество, — сказала Ким, — она огнем не плюется.

— Но за общение с ней не платят зарплату, — рассмеялся Чарли.

— Так точно, сэр, ни кната! — Ким улыбнулась ему в ответ. — Ну что, пойдем? Сейчас проснутся все, кто остался в лагере на Рождество, и я не хочу, чтобы меня застали на месте преступления.

— Кстати, — спросил Чарли, пока они шли к столовой, — почему ТЫ осталась?

— О, это долгая история. Я расскажу ее тебе, когда... когда захочешь выслушать.

— Но я...

— С рождеством! — бросился им навстречу Микаш. — Всех благ, и все такое.

— Микаш, ты веришь в Бога? — неожиданно спросил Чарли.

— Нет, — отозвался он. Соврал, и глазом не моргнув.

— А зачем тогда празднуешь Рождество?

Микаш посмотрел на него, как на идиота.

— Это же прекрасный повод напиться!

Ким и Чарли переглянулись и, как по команде, рассмеялись.

Моченая клюква горчила, индейка была слишком сухой, а пюре, как обычно, с комками. Но никто не жаловался. Все привыкли.

Ким наклонилась к Чарли и спросила его вполголоса:

— Как я понимаю, сейчас все цивильно доедят ужин, потом цивильно напьются, и на этом Повод завершится?

Чарли покачал головой:

— Не совсем. Смотри.

Под жидкие аплодисменты и хохот появилась гармоника. Другой укротитель достал откуда-то из-под стола гитару. Богдан вышел в центр столовой, откашлялся, и запел что-то удивительно чистым и глубоким голосом. Это что-то было очень похоже на колыбельную, но Ким решила — рождественский гимн.

— Это венгерский, — прошептал Чарли.

— Так он еще и венгерский знает?

— Да, у него мать мадьярка.

— Это гимн?

— Нет, — улыбнувшись, покачал головой Чарли, — это просто про страну. «Цветущие сады, зеленые леса, и там лежит моя родная деревенька, и я вернусь туда когда-нибудь», ну и все такое.

Несколько минут все молча слушали, отставив тарелки, а когда он закончил, не свистели, а сдержанно хлопали. Видимо, это уже было традицией, и ее никто не решался нарушать.

Потом кратковременная тоска от грустной песни развеялась, зазвучала гораздо более жизнерадостная музыка, вроде той, что играли цыгане.

— Потанцуем? А то здесь как в склепе скучно... — внезапно предложил Чарли, и сердце Ким моментально упало куда-то в пятки.

Он уже был явно разгорячен вином, правда, не настолько, чтобы утратить рассудок и совершать глупые поступки... Или настолько?

Она коротко кивнула и вышла в центр помещения, держась за его руку. Остановилась. Вздохнула, посмотрела на Чарли. Вот тут уж кто-то не сдержался, засвистел.

— Не обращай внимания, — усмехнулся Чарли, обнял ее одной рукой за талию, левую положил на плечо.

— Не так, — нервно рассмеялась Ким, и взяла его левую руку в свою.

— Я никогда не умел танцевать, — смутился Чарли, ведомый ею.

— Это станет справедливым утверждением, лишь когда ты отдавишь мне ногу.

Свист и картинные «волчьи» завывания смолкли, чтобы тут же смениться хохотом. В углу, со злорадным смехом помахивая палочкой, стоял Алджернон. Чарли инстинктивно оглядел себя, убедился, что «конченой истеричке» не пришло в больную головушку наколдовать ему дырку на штанах, а потом поднял голову и тут же решил, что недооценил товарища...

— Омела, — приглушенно заметила Ким.

— Это нечестно, — крикнул кто-то, — она там не висела.

— А мне плевать! — хохоча, отозвался Алджернон. Ким и Чарли остановились.

Он колебался несколько секунд, потом вытянул ее руку, закатал рукав ее мантии и поцеловал на сгибе локтя, там, где сутки назад она поцеловала его.

Ким вздрогнула.

— Теперь мы квиты.

— Эй, это нечестно! — на этот раз жаловался Алджернон.

«Да, — мысленно согласился Чарли, — Нечестно. Принимаю условия игры. И почему я не думаю, что набью тебе морду, Алдж? Может быть, даже поблагодарю?..»

Чарли подался вперед, и жадно припал ртом к ее губам.

Румыния — в некотором роде уникальная страна для магической Европы. Во-первых, большая часть граждан Румынии, наделенных колдовскими способностями — цыгане-кочевники, во-вторых, на территории страны действует уникальная и вполне автономная гильдия «средних» магов, которые именуют себя Калушарами.

Средними их называют потому, что практикуемое Калушарами колдовство нельзя отнести ни к светлому, ни к темному. Они — проводники между миром мертвых и миром живых. Они могут изгонять злых духов, но также и призывать их. К сожалению, именно от Калушар во время своих странствий Тот-кого-нельзя-называть научился подчинять своей воле тела убитых им людей. Эти страшные существа, инферы, были марионетками в руках создавшего их мага и безжалостно убивали по его приказу.

Чарли один-единственный раз в своей жизни видел одного из Калушар. То был мрачный бородатый старик в черном, который приехал в лагерь после похорон Михаэлы Миеску и разоблачения Сары Руквуд, и два часа, по его словам «очищал» Питомник от скверны. С тех пор больше никому в лагере не снились кошмары, а Михаэлу вспоминали лишь мрачными ночами, когда было скорбное настроение или хотелось попугать новеньких страшными историями о призраке девушки, вселившейся в бедную Сару и терроризировавшей лагерь.

Сегодня Чарли впервые за три года приснился кошмар. Но он видел не Михаэлу, нет. Он видел того старика — как инфера. Калушар с пустыми глазницами надвигался на него, передвигаясь, как заводная кукла, и раскинув руки. Ртом у него шла пена, а из горла раздавался жуткий хрип.

Чарли вскочил в постели, весь в холодном поту. Обожженная рука, хоть и успела уже почти до конца зажить, невыносимо ныла. Он понял, что уже не заснет, потому встал, растопил камин, и присел перед ним на корточки, грея ладони. В первый раз за все последние месяцы Чарли пожалел, что ночует в этом домике один.

Пытаясь отыскать в закромах еще захваченного жутким сном мозга хоть какую-то отрадную мысль, Чарли воскресил в памяти рождественский ужин и невольно улыбнулся. Хотя поначалу эта мысль и устыжала его — судя по реакции Ким, и ее последовавшей за этим очень спешной ретировке под глупым предлогом, Чарли совершил ошибку. Он смутил Ким, вероятно, даже заставил ее подумать, что поцеловал ее просто потому, что не хотел опростоволоситься перед товарищами, перед своей стаей.

Но это было не так. Чарли поцеловал ее просто потому что... Потому что ему хотелось. Потому что это было частью скудного праздника, большой и важной частью — праздника, который так давно не ощущался праздником. Потому что в тот момент ему было все равно, что это подстроено, и что все смотрят, и что будут гнусно ржать — почему-то вдруг мир сузился до размеров ее пульсирующей на шее вены, ее влажных глаз и приоткрытых губ. Нет, он не был влюблен. Просто откуда-то изнутри, нарастая с каждым днем, в нем поднималась волна нежности к этой девушке, желание заботиться о ней. Странно, на самом деле — она показала себя как вполне самодостаточная, сильная и независимая личность, и уж конечно, никого не просила об опеке. Некоторые его товарищи даже побаивались Ким, говоря, что когда речь заходит о работе, у нее железный кулак, тон генерала и решимость камикадзе. Не совсем понятно, откуда взялась эта аналогия, вроде бы Ким не раздавала приказы и никого не била... Чарли снова улыбнулся. И все же что-то было в ней особенное. Что-то притягивало к ней, как магнит. Причем только его — никто больше к ней так не относился, насколько мог понять Чарли.

Богдан проникся к ней симпатией с самого первого дня, но Богдан был беззаветно предан жене, так что не приходилось сомневаться, что чувства его — исключительно дружеские. Или, может, даже в чем-то отцовские. Один из укротителей, Кальдер, попытался грубо приударить за Ким, на глазах у всех ухватив пятерней за мягкое место, и тут же получил обездвиживающим заклинанием по темечку. С большинством народа здесь она вела себя так, как ведут себя с коллегами — четко, прямо, и без лишней сентиментальности. Исключение составляли только Богдан, Микаш и — он, Чарли. Собственно, нет, это вранье. На самом деле, лишь он и составлял исключение. Чарли был глубоко уверен в том, что это — лишь благодаря тому разговору, который состоялся у них в ночь после ее приезда.

Лишь с ним она делилась, и лишь ему забинтовала руку... Нет, не может быть.

Глупо думать, что она влюблена. Они знакомы на самом деле всего несколько недель. Просто ей, наверное, тоже нужен кто-то, с кем можно поговорить и поделиться, несмотря на всю ее напускную серьезность. Где-то в глубине ее души, Чарли чувствовал, была большая скорбная тайна, и она наверняка приехала сюда, пытаясь спастись от чего-то внутри себя самой. Такая же тайна была для окружающий и в Михаэле, наверное, но он-то знал всю подноготную, когда читал ее дневник. Интересно, ведет ли Ким дневник? Вряд ли.

Чарли неспешно оделся, зажег на кончике палочки огонек, и вышел. Днем снег подтает, станет чуть теплее, но сейчас было морозно. Ночной лес и очертания гор давно перестали пугать его, хотя стояла такая густая тишина, что хоть тыкай ее ножом.

Без особой цели, просто чтобы размять ноги и отогнать кошмар окончательно, он прошел по направлению к столовой и ее домику. И уже за сотню шагов, наверное, заметил, что у нее горит свет. Конечно, может статься, она просто оставила лампу зажженной, но... подойдя ближе, Чарли заметил, как за ветхими занавесками мелькнула ее тень. Должно быть, не было еще и четырех утра. Так подсказывали ощущения — на часы Чарли взглянуть не удосужился.

Он выдохнул, решительно шагнул к двери и постучал. Она даже не спросила, кто это — просто распахнула дверь, бледная, уставшая, и поежилась от ворвавшегося холода.

— Чарли?!

— Почему ты не спрашиваешь, кто там?

— А надо?

— Конечно, надо. Я заметил свет и решил... вот... Я не могу уснуть, — обреченно закончил он.

— Я тоже, — кивнула Ким и отошла в сторону, чтобы впустить его в дом.

Она стояла в прихожей в мохнатых тапочках, одетая в пижаму, а сверху накинула одеяло, в которое куталась, пока прикрывала дверь плечом.

— Это ничего, что я...

— Ничего, заходи, — она махнула рукой, и одеяло съехало на бок.

— Я присяду?

— Зачем ты церемонишься? — спросила она немного сердито. — Мне казалось, мы друзья.

Чарли усмехнулся.

— Ты меня уже который день избегаешь.

— Я не... — было видно, что она растерялась.

— Избегаешь, избегаешь. Ну... Ким, прости меня, в конце концов.

— Да я все понимаю. Вино, веселье. Повод! Но ты...

— Что? Нет, ты скажи, если что не так.

— Я... Чарли, я никогда в жизни не целовалась.

Он вылупился на нее, и еще успел подумать, что очень глупо выглядит в этот момент, наверное.

— Ты что это, серьезно?

Она смущенно улыбнулась.

— Ага.

И тут же покосилась на него:

— А ты... хм... глупо спрашивать, наверное. Ну да, глупо. Я видела тебя с Эмброуз. И вообще.

— Да, — согласился Чарли. — И вообще.

Повисла тишина.

— Мир? — наконец робко предложил он, и протянул ей руку.

Ким аккуратно пожала ладонь.

— А ты почему не можешь заснуть? — поинтересовался он, чувствуя, будто гора с плеч свалилась.

— Да так... кошмар приснился.

— И тебе тоже?

— «Тоже»?!

— Знаешь, я чувствую, что прямо сейчас я не уйду, так что можно я все-таки присяду?

Ким кивнула в сторону стола.

— Я же сказала...

Чарли, проигнорировав этот жест или не до конца поняв его, плюхнулся на тахту, на которой она спала. Снял ботинки, подобрал ноги под себя. Ким не протестовала. Села рядом в позе лотоса и сложила руки.

— Ну?

— Что? — опомнился Чарли.

— Что тебе снилось?

— А... да страх какой-то. Не помню я, — соврал Чарли.

— А я вот помню. Это, наверное, под впечатлением. Мне вчера за ужином Роджер рассказал историю... Ну, про лагерь.

— Михаэла, — усмехнулся Чарли.

— Да. — Ким удивленно посмотрела на него. — А ты откуда знаешь о ней?

— Это же произошло почти сразу после моего приезда. Если речь об убийстве, конечно.

— Он не называл даты. И у меня создалось впечатление, что это было черти когда. Вообще он рассказывал мне это, как зловещую сказку, знаешь. Напугать хотел, вероятнее всего. Ему это удалось.

— Михаэла давно ушла.

— Как ты можешь быть уверен?

— Я знаю. И, честно говоря, мне ее всегда было очень жалко. А сейчас... вот совершенно недавно... я кое-что понял. Кое-что, что заставило меня перестать осуждать один ее поступок.

— Что?

Чарли устроился поудобнее, готовясь к длинному разговору.

— Ее тянуло к драконам. Она знала, ее учили, что драконы — независимые и гордые. А она все равно не удержалась и решила оседлать одного. И погибла... Так и я. Я знаю, что это глупо — тянуться к ним, любить их... ее. И не могу с собой совладать. Нет, нет, ты не думай, — воскликнул он, увидев, что Ким хочет его прервать, — что когда я говорю «люблю», я имею в виду, что я какой-то там... этот... зоофил...

— Я не думаю, — сумела слегка раздраженно вставить Ким.

— Просто... Это совсем другое. Черт, даже слов не подберу.

— Я понимаю.

— Точно?

— Да. Точно.

— И ты не осуждаешь меня?

— Не осуждаю.

— Ким...

— Что?

— Зачем ты сюда приехала?

Вопрос застал ее врасплох, и — напугал. Это было видно невооруженным глазом.

И видно было, что она лихорадочно ищет подходящий ответ, но не находит, и потому молчит. Чарли, мучимый любопытством, решил подтолкнуть ее.

— Тебя что-то угнетало там, дома? Прости, если я лезу не в свое дело.

— Да.

— Что да? Лезу не в свое дело?

— Нет. Да, угнетало, — она потерла виски кончиками пальцев. — Угнетает.

— Расскажешь?— Чарли попытался доверительно заглянуть ей в глаза, но — не получилось, увы.

— Ты можешь сильно изменить отношение ко мне, после того, как я тебе это расскажу. Стоит ли?

— А что, лучше мне мучаться догадками? Нет, вряд ли изменю. Расскажи. Я не стану разносить твои тайны.

— Какая твоя любимая сказка, Чарли? — неожиданно спросила она.

— Дракон скалы Спиндл-стоун, — не задумываясь, ответил он. Но тут же стукнул себя по лбу и запротестовал: — Нет. Нет, вру. Поллард и Окландский вепрь. Или нет. Нет! Вот, точно — Лемтонский змей.

Ким усмехнулась.

— Жаль, что не Джек и бобовый стебель.

— Это еще почему?

— Ну, во всех названных тобой сказках присутствует юный герой и чудище, которое он побеждает силой. Грубой физической силой. А Джек ограбил и уничтожил здорового сильнючего великана — просто потому, что он был умный прохвост.

— Это грубый наезд на уровень моего интеллекта? — заулыбался Чарли.

— Не-е-е-е! — замахала руками Ким. — Ни в коем случае.

— А при чем тут сказки?

— Да не при чем, — помрачнела Ким. — Сколько я не читала сказок, так и не нашла своей. Нигде нет злой матери, везде злые мачехи.

— Вероятно потому, что это плохо — дурно говорить о своей матери, какой бы она ни была... — осторожно заметил Чарли, понимая, к чему она клонит. — Она родила тебя.

— Знаешь, я в этом не уверена, — отрезала Ким.

— То есть?

— Не уверена, что она родила меня. С родными детьми так не обращаются. Может, я подкидыш?

Чарли наконец удалось поймать ее взгляд, и он немного испугался — таким он был затравленным.

— Расскажи.

— Моя мать — маггла, — с готовностью начала Ким. — Но дело не в этом. Это, наверное, даже хорошо, потому что если бы она была магом... Черт знает, на какие зверства она бы была способна помимо... Моя бабушка всегда была очень набожным человеком и ненавидела и папу, и меня. За то, что мы... ну... За наши способности. Говорила, что в нас вселился дьявол. Для некоторых магглов это просто отвратительно. Противоестественно.

— Знаю. Друг моего младшего брата Рона живет у таких магглов. Я знаю, — Чарли не стал уточнять, кто этот друг, чтобы разговор не уходил в сторону. — Они просто боятся того, что им незнакомо и чего они не умеют сами.

— В общем, сначала все было нормально, и мама тоже была нормальной, но потом бабушка умерла, и маму как будто подменили. Она закатывала истерики, доводила меня до слез, нападала на папу... В общем. Тебе этого не понять, если ты через такое не проходил.

— Не проходил, — покачал головой Чарли.

— А потом и папа умер.

Ким замолкла. Чарли взял ее за руку.

— Не надо меня жалеть, — оценила она этот жест.

— Что было потом? Она...

— Избивала меня, да. Но это неважно. Слова ранят больнее. Когда я училась в школе, это еще было сносно, потому что я почти не видела ее в учебное время, хотя она вовсю отыгрывалась на мне летом... Однажды я даже попыталась уйти из дома, и... Не хочу рассказывать. А потом, когда я пошла на работу...

— Почему ты не нашла себе другое жилье?

— Я пыталась. Она нашла меня. И... угрожала. Я знаю, есть способы спрятаться так, что никакой маггл не найдет, но... Чарли, я сейчас даже не могу сказать точно, почему ничего не делала. Даже не жаловалась на нее никому. Наверное, потому что я безвольная.

— Но ты же приехала сюда. Здесь она тебя точно не найдет. Ни один маггл никогда не найдет дорогу сюда, как и в Хогвартс. Приехала, смогла — значит, ты никакая не безвольная.

Ким подняла на него испуганные глаза. Но ничего не сказала. Не сказала, что на этот раз у нее был стимул, который любому одноклеточному организму типа нее отрастил бы ножки.

— Иди сюда, — вздохнул Чарли, и сгреб Ким в объятья. Она всхлипнула пару раз, но не заплакала. А только уткнулась ему в грудь носом, тихо потерлась щекой об его рубашку, чтобы он не заметил, и прикрыла глаза.

Чарли погладил ее по волосам.

— Эй... ну ты только... не плачь, хорошо? Теперь уже все в порядке. Почему ты боишься сейчас?

— Я не боюсь, — сказала она, и Чарли едва расслышал, потому что она все еще прятала лицо у него на груди. — Ты очень приятно пахнешь.

Он аж поперхнулся от неожиданности.

— Я пахну потным грязным мужиком.

— Это неправда. — Ким еще сильнее зарылась лицом в его одежду, ухватившись за ткань обеими руками. Но через пару секунд отпрянула — как будто даже испуганно. В лице у нее не было ни кровинки: бледная, как смерть.

— Что? — удивился он.

Она робко убрала волосы за ухо и отвела взгляд.

— Что? — переспросил Чарли. — Я что-то сделал не так?

— По-моему, это я что-то делаю не так, — отозвалась Ким, глядя в пол.

— Глупости. Возвращайся в исходное положение, — засмеялся Чарли, и Ким послушно упала обратно, а Чарли обнял ее еще крепче.

С минуту они полулежали так, ничего не говоря, просто сплетясь в объятии. В котором не было ничего плотского. По крайней мере, так им казалось. Без слов, без движений...

Мысли Ким лихорадочно вертелись на месте и путались. С одной стороны она была даже рада, что Чарли охотно принял такое объяснение. И в этом объяснении была доля правды — даже не доля, а добрая половина. Ну, треть. Да, треть. С другой...

«Нет, пожалуйста, не надо о другой стороне. То, что он сейчас меня обнимает — это еще ничего не значит. Ему просто нужен кто-то близкий, ему нужен друг, ему нужно... защитить кого-то, и вот я предоставила ему такую возможность. Даже и мечтать нечего, что... Что если скажу — он меня не оттолкнет. Не время, еще не время»

Ким вытянула ноги, устроилась поудобнее. Чарли последовал ее примеру.

— Я вспомнил еще одну сказку, которую люблю, — тихо сказал он, — рассказать?

— Есть большой шанс, что я ее уже знаю, — усмехнулась Ким. — Но расскажи.

— Хорошо. Так вот. Давным-давно в одном далеком королевстве под названием Цинтра, где правила мудрая и могущественная королева Калантэ по прозвищу Львица...

Через пять минут Ким уже спала, и окончание «сказки», в котором говорилось о Предназначении, так и не услышала.

— Слушай, а как ты вообще к ним относишься?

Богдан прожевал бутерброд, проглотил, и вопросительно посмотрел на Чарли.

— Прости?

— Как ты относишься к драконам? Как ты считаешь, что они из себя представляют?

— После бурного траха Чарлика потянуло на философию, — пропел Алджернон. Утром он (по неизвестной никому причине) пришел к Ким и, поскольку дверь была не заперта, застал их с Чарли спящими рядом. Все выглядело невинно. Вернее, выглядело бы — для кого угодно, кроме Алджернона. Он тут же пустился в пляс по лагерю, мерзко хихикая, как девочка-сплетница, и разнося «феноменальную новость». Разумеется, ему никто не поверил. А если и поверили — не подавали вида и не проявляли интереса. Так что Чарли даже не удосужился пихнуть его локтем в бок после этой реплики.

Да что уж там, даже не посмотрел в его сторону. Он давно привык и к тем периодам у Алджернона, когда он вел себя как кисейная барышня, которая всем недовольна, и когда доканывал окружающих своими идиотскими привычками и слишком длинным языком.

Но вот Богдан не выдержал и обдал Алджа волной презрения:

— Дорогой коллега, ежели вы никогда не прикасались к женщине для чего-либо иного, кроме секса, это не значит, что все вокруг такие. Извините за внимание.

— А для чего еще к ним можно прикасаться? — поинтересовался Алдж, которого, как обычно, сарказм не пронял.

— Для того чтобы носить на руках, например. И, к твоему сведению, я сам принимал роды у моей жены.

Алджернон скривился, взял тарелку, и пересел.

— Отлично, — оценил ситуацию Богдан. — Ты говорил...

— Как ты их воспринимаешь? — с готовностью переспросил Чарли.

— Такими, какие они есть. Драконы — в первую очередь доисторические ящеры, самые древние из всех ныне живущих существ. Они ценны для нас тем, что как раз являются частью утраченной древности, разве нет? Драконы — средоточие магии, такой магии, которая для нас давно потеряна...

— Да, но тебя не смущает то, что при этом они, в общем, не особо разумны?... Мягко говоря?

— Ну а что ты от них хочешь? А, понятно, пана Сапковского начитался. Ну, Чарли... Я лично уверен, что они вобрали в себя магию помимо своей воли. Они как бы это сказать... проводники. И разум им не нужен. Они обычные магические животные, просто чуть более магические, чем все остальные. Ты ведь не требуешь от полувидимов, чтобы они осознавали, что из них делают плащи-невидимки, и устраивали пикеты в свою защиту?

— Не совсем удачное сравнение... А проводники между чем и чем?

— Между древними временами и нами.

— Но ведь это означает, что если бы они были разумны, они бы донесли до нас эту самую древнюю мудрость?

— Скорее всего. Но они неразумны.

— Как знать...

— Так знать. Неразумны. Слушай, ты уже несколько лет здесь работаешь, откуда вдруг такие вопросы?

Тут к ним подсела Ким, так что Чарли не успел ответить.

— Как вы относитесь к тому, чтобы уволить повара? — поинтересовалась она, с отвращением глядя в свою тарелку с мамалыгой.

— Эта мысль приходит ко мне по ночам, когда я слушаю свой недовольный желудок, — скорбно отозвался Богдан. Чарли прыснул.

— Как там было у Мелвилла? «Мысль о существовании ада впервые пришла в голову людям, когда они наелись неспелых яблок»?

Богдан громко захохотал, Чарли непонимающе уставился на него.

— Вы о чем?

— «Моби Дик» Германа Мелвилла. Слышал выражение «погоня за белым китом»? — пояснил Богдан, большой любитель маггловских романов.

— Нет. — Помотал головой Чарли. — Это что значит?

— Бессмысленное преследование глупой цели, которое приводит, в конечном счете, к плачевным для окружающих результатам. Вот если ты сейчас бросишься искать разумного дракона, особенно с уверенностью в том, что это какой-то определенный дракон из твоих подопечных — то будет «погоня за белым китом».

Чарли покосился на Ким. Она, похоже, поняла, о чем шла речь до того, как она пришла.

— Боб, а ты не думаешь, что... ну... — осторожно начала она. — Ну, хорошо, чисто гипотетически. Я знаю о таких случаях, когда анимаги настолько привыкали быть в обличье животных, что потом с огромным трудом перевоплощались обратно в людей, при этом утрачивали практически все человеческие привычки... Конечно, вероятность этого мала, но вот, допустим, встретишься ты с таким анимагом-драконом. Он же все-таки будет разумным, как-никак. То есть, будет понимать тебя...

— Анимагов-драконов в истории не существовало. Ни одного, — покачал головой Богдан. — Так что вероятность этого не просто ничтожно мала — она отсутствует, я считаю. Чарли, только не говори, что ты встречался с таким драконом...

Чарли помотал головой, пожалуй, чересчур поспешно.

— А почему, собственно, не бывает анимагов-драконов?

— Да очень просто. Магические животные — это отклонение от нормы. Вполне возможно, что они пришли к нам из какого-то другого мира — ну помнишь, как у Сапковского, «сопряжение сфер». Или получились в результате экспериментов.

— Это противоречит твоей теории о том, что драконы — доисторические ящеры, — Чарли с недовольством скрестил руки на груди и насупился.

— Слушай, я, правда, не знаю... Я иногда задумываюсь — может, такие, как мы тоже пришли из другого мира? Ну так вот, анимаги могут перевоплощаться только в немагических животных. Обычных. Причем в девяноста процентах случаев это — млекопитающие.

— Да, но...

— Слушай, наше дело маленькое, а мы тут пытаемся лезть в высшие материи. Глупо. Я всегда старался воспринимать все это как то, на счет чего не стоит заморачиваться, чтобы голова не болела. Я допускаю, что есть или были анимаги, которые могли превращаться в каких-нибудь там... не знаю, лазилей или фениксов. Но я просто не слышал о таком и не видел. А я предпочитаю верить только тому, что вижу и слышу.

— Я тоже, — тихо, почти неслышно, произнес Чарли.

— Ладно, — Богдан поднялся. — Работать пора.

— Так что насчет повара? — деловито поинтересовалась Ким.

— Нет повода. Я слышал, у магглов с этим строго — чуть что, сразу увольняют, пока-пока. А у нас-то нет. Надо веское основание. Вот если бы кто-нибудь траванулся...

— А что если... если из-за его стряпни происходит что-то похуже? Например... — Ким бросила быстрый, но меткий, взгляд на Чарли. — Например, начинаются галлюцинации?

Богдан оживился.

— А что, были случаи?

— Нет, но...

— Ну вот когда будет случай, тогда и... Увы, пока я не могу его уволить, меня же заедят.

— Кто, Боб? — Ким отставила тарелку и тоже собралась вставать. — Ты же говорил, что не знаешь, кто нас финансирует, так что же тебя заест?

— Кто финансирует — не знаю, а координируют-то министерства. Британское и румынское.

— Я не могу поверить, что они не в курсе, на чьи деньги содержат питомник, — встрял Чарли.

— Так, а вы выяснили что-то, кстати говоря?

Чарли помотал головой. Ким, однако, сказала:

— Да. Я кое-что узнала. Бывшая владелица питомника... ее фамилия Адамс, да? — Богдан кивнул, Ким продолжала: — В общем, трестом, финансировавшим заповедник, владела ее семья. А теперь, когда она сама и оба ее прямых наследника скончались, объявился какой-то дальний родственник, предъявил права на собственность, и теперь дистанционно ведет все дела. Говорят, он американец. Никто его толком не видел.

Богдан в смятении сел обратно:

— То есть, как это? А как ему удалось доказать, что он имеет права на ее состояние?

— Все документы в порядке. Завещание, договор дарения... Всё. Всё было составлено госпожой Адамс заранее, и все было на его имя.

— Но... как его зовут-то хоть?

— Возможно, это псевдоним. Некто по фамилии Ханнебаум. Джером Ханнебаум.

Имя никому ничего не сказало.

— Погоди, — встрял Чарли. — А как он получил права и как вообще оформил документы, если это псевдоним?

— Может и не псевдоним, не знаю. Но суть в том, что все, абсолютно все, согласно завещанию, должно было перейти ему.

— А завещание проверяли на подлинность?

— Все проверяли. Все настоящее. Слушайте, а что вы так нервничаете? — удивилась Ким. — Ну, умерла женщина, ну получил ее наследник права, ну финансирует нас. По-моему, волноваться не стоит.

— Есть кое-что... Понимаешь, на уровне интуиции, — начал объяснять Богдан. — Амаранта Адамс и ее дети скончались при очень странных обстоятельствах. Никто не знает, кто и как их убил — а их убили. И до того момента, как мы узнали о новом вкладчике, мы понятия не имели, что у нее есть родственники помимо детей. И еще меня лично напрягает вся эта анонимность — его никто не видит, о нем никто ничего не знает...

— Кстати, как ты-то узнала все это?

— Мне помог твой брат, — с улыбкой отозвалась Ким.

— Билл?

— Перси.

Чарли остался сидеть с открытым ртом.

— Это как получается — твой брат знает больше твоего отца, а, Чарли? — Богдан удивленно вскинул брови.

— Получается, так, — обреченно отозвался Чарли. Он чувствовал стыд — и за себя, и за отца, потому что последний, похоже, ничем, кроме магглов не интересуется и не может завести хотя бы парочку связей, чтобы упрочить свое положение в Министерстве. А Перси — посмотрите на него! Год работает — и уже вскарабкался выше остальных членов семьи. Чем он цепляется за гору, на которую лезет? Зубами, что ли?

— Ты не расстраивайся, — понимающе сказала Ким, положив свою ладонь на его руку. — На самом деле, все это случайно получилось. Он не хотел мне помогать, говорил, что у него дел много, и вообще — он же меня не особо жалует. Просто поблизости от камина оказался какой-то его коллега, который обладал сведениями на этот счет... В общем, он услышал разговор и вызвался помочь, потому что у него какой-то друг или родственник тут работал... Я не конца поняла. Ну, суть не в этом.

— Ладно, теперь хоть что-то знаем. Спасибо, Ким, — Богдан шутливо отдал ей честь и ушел.

Только после этого Ким заметила, что Чарли сердит.

У нее тут же предательски сжалось сердце.

— В чем дело?

— Ты ведь не веришь мне.

— Что?!

— Ты не веришь мне, ты думаешь... Ты сказала — галлюцинация. Но я же... черт. Нет у меня галлюцинаций.

Ким облегченно рассмеялась.

— Чарли... Ох, Чарли, ты... — она хотела сказать «Какой же ты еще ребенок», но удержалась. — Ты совсем не заметил, что перед этим я тебя защищала. Я верю тебе. Просто повара действительно надо уволить.

— И ты хочешь, чтобы я разыграл представление и заявил, что у меня галлюцинации из-за его стряпни?! — спросил он еще более сердито.

— Нет. Я этого не хочу. И не говорила, что хочу.

— Ты это подразумевала.

— Чарли, — Ким заглянула ему в глаза, — я правда верю тебе. Правда верю. Ве-рю. — закончила она, произнеся слово по слогам. — Только мнится мне, что ты сам себе не до конца веришь. Ты так нуждаешься в том, чтобы другие сказали тебе, что ты прав, и таким образом помогли тебе перестать сомневаться, что...

— Я не... — тут он замолк и отвернулся. Какой смысл спорить? Она права. Как так получается, что Ким знает его лучше, чем он себя знает сам?

— А еще ты злишься на меня не поэтому. Ты злишься, потому что... черт подери, Чарли, это так глупо. Мы же, в конце концов, не гонку устроили. Кто первый узнал, тот и узнал, какая разница?

Чарли сосредоточенно дулся.

— Хомяк, — вдруг сказала Ким.

— Что? — от неожиданности он дернулся.

— Ты, говорю, похож на хомяка. Раздул щеки, и сидишь тут, дуешься.

— Никакой я не хомяк!

— Хомяк. Такой большой, рыжий, ангорский хомяк, который любит зерно, набивает им рот, и дуется.

Ким картинно раздула щеки. Чарли почти физически ощутил, как гнев с него схлынул, и теперь пытался сдержать улыбку. Ким состроила еще более забавную рожицу — прикусила нижнюю губу зубами и зачавкала — ни дать ни взять жующий грызун.

— Прекрати! — он уже не мог терпеть, он улыбался до ушей.

— Ты остыл? — кажется, Ким вошла в раж, и веселилась вовсю: она притронулась к его руке ладонью и сказала «Пшшш!». — О черт, ты еще весь кипишь, я обожглась. Надо бы облить тебя водой. Облить хомячка водичкой, и он сразу остынет!

— Ким! — Чарли смеялся в голос, сидевшие за соседними столами начали на них оборачиваться. Он вскочил, подхватил ее на руки и перекинул через плечо, как бурдюк с водой.

Ким визжала, упиралась и хохотала.

За дверью столовой, чувствуя спиной недоуменные взгляды товарищей, Чарли поставил ее на землю. Ким была красной, как томат.

— Спасибо, — сказал он, и неуклюже чмокнул ее в нос.

— За что?

— Помогла справиться с гневом.

— Пустяки.

— Работать?

— Угу.

Они разошлись в разные стороны. Чарли шел по направлению к загонам и улыбался.

Хомяк! Тьфу. Интересно, в кого бы он превращался, если бы стал анимагом. Уж точно не в хомяка. Точно же?

Однако все идеи об анимагах-драконах мгновенно улетучивались из головы Чарли, когда он вспоминал о Йеннифер. Он больше не делился ни с Ким, ни, тем более, с кем-то другим, тем фактом, что все еще думает о ней.

Здесь не дано третьего — либо это действительно была галлюцинация, либо это было на самом деле. Если первый вариант, то все вопросы отметаются, разве что пить теперь надо меньше и аккуратнее. А если второй — тут задачка посложнее.

Чарли задумался, перебирая в голове факты уже, наверное, в сотый раз. Он «навещал» Йеннифер дважды. Один раз — ночью, когда был в стельку пьян, другой — при свете дня, и когда он был трезв, как стеклышко. В первый раз Йеннифер говорила с ним, как говорят окклюменты — в уме. Во второй — повела себя так, как в подобных случаях ведут себя драконы. То есть опалила его руку, когда он слишком настойчиво обращался к ней и, видимо, раздражал звуком своего голоса.

Каждый раз это перебирание скудных фактов приводило Чарли к единственному выводу: надо напиться и попробовать еще.

Ким, между тем, было совершенно не до отношений Чарли с собственными галлюцинациями. Она боролась со своей личной боязнью галлюцинаций. Ее настиг очередной «удар по темечку» — так она называла состояния, в которые в последнее время впадала резко и неожиданно. Дело в том, что те отношения, которые складывались у нее с Чарли, были не просто пределом мечтаний, они были далеко за пределами. Много раз представляя себе в голове будущую жизнь в питомнике, еще до того, как она приехала сюда, Ким воображала что угодно — но только не такое. Да, она мечтала, что Чарли окажется приземленным человеком, которому совершенно не нужно поклонение, что он будет живым, настоящим, но то, что она при этом станет частью этой самой его *настоящей* жизни — ха, да она засмеяла бы того, кто напророчит ей такое. Наблюдать со стороны, любоваться, возможно, войти в расположение и перекинуться парой слов — вот и все, на что она, будучи изрядно побитым жизнью человеком, рассчитывала. Но стать другом...

Конечно, Чарли не совсем такой, каким она его себе представляла — он может легко вспылить, хотя также легко остывает; он импульсивен, и немного тщеславен — впрочем, далеко ли уйдет мужчина без тщеславия?

Но таким она любила его еще больше. И чем больше сближалась с ним — тем больше любила. Теперь это чувство не сводилась к любованию его улыбками, адресованными не ей, не к коротким боязливым взглядам, брошенным на его красивое тело. Любовь расширила свое пространство до каждого слова, которое он говорил, до каждого раза, когда он в недоумении хмурил брови, до шрамов на его руках, до ямочки на его щеке; до той неповторимо детской манеры угрюмо ковыряться в тарелке с невкусной кашей.

«Удары по темечку» заключались в том, что Ким внезапно начинала бояться, что все это ей мерещится. Он не говорил с ней, он не целовал ее, она не перевязывала ему руку, она не смеялась над ним и вместе с ним, она, наконец, не спала в его объятьях. Это галлюцинация. Этого не происходит.

И тогда она как следует протирала глаза, щипала себя по предплечью и мотала головой, пока вокруг нее не начинали кружиться звездочки...

В ту ночь, перед своим выходным днем, Чарли наконец дочитал второй том саги Сапковского. Медленная скорость чтения была обусловлена всего лишь недостатком времени. Теперь, однако, помимо острого желания узнать, что дальше (Чарли сделал себе пометку — непременно съездить в город и купить только что вышедшее в свет продолжение), его мучила мысль о Предназначении. Он не мог не верить Люминице, видя, как ее хитрые предсказания воплощаются в жизнь на глазах — впрочем, слава Богу, предсказания, сделанные не ему. Он, с одержимостью любопытного ребенка, жаждал узнать, зачем Луминица сказала Ким об этом самом пресловутом Предназначении. Он так и сяк подлаживал идею, раскрытую в книге, под Ким, но у него ничего не получалось. Не было второй стороны, не было «второго острия меча».

«Вероятно, все разъяснится в следующем томе», — отрешенно подумал он, приканчивая бутылку вина. Легкий хмель ударил в голову уже когда он читал, но сильно не ощущался. В полной мере Чарли прочувствовал, что пьян, когда встал на ноги. Мир на секунду качнулся и тут же встал на место. Чарли был в той стадии опьянения, когда голова легка и наполнена безмятежными мыслями, а ноги, кажется, готовы пройти сто миль.

Надев защитную одежду и окатив себя волной самых разных заклятий, Чарли пошел к Йеннифер.

Несколько раз ему казалось, что кто-то идет за ним следом, но потом он понимал, что то лишь ветер. Холодные дуновения, который легонько шлепали по его и без того обветренным щекам и как будто не слишком настойчиво прогоняли, просили не идти вперед. Но он шел.

Йеннифер громадой возвышалась над стеклянной насыпью опаленного песка, среди мертвых обугленных деревцев загона, который шутливо именовали «рестораном». Она сидела и ждала. Не как ждут у причала, пытаясь заглянуть за горизонт, но как собака ждет хозяина, который отошел на минуту и пообещал вернуться. Заключительные полсотни шагов Чарли проделал под пристальным взглядом ее черных блестящих глаз.

Все последние дни она ни разу не прилетала за едой — и все порадовались, не без основания полагая, что она приспособилась и питается теперь «подножным кормом», то есть дикими зверьми, благо, их на просторах заповедника оставалось еще предостаточно. Тем удивительнее казался Чарли тот факт, что она пришла. Могло, конечно, случиться совпадение, и она прилетела в «ресторан» за едой, а потом заметила его и напряглась, и села, выжидающе глядя на него, но...

— Йеннифер, — позвал он.

«Мне не нравится это имя».

Ну вот, опять. Чарли протер глаза, постучал по ушным раковинам ладонями, вызывая тем самым отрывистый гул в ушах.

— Ну хорошо, как я должен тебя называть? — с наигранной усмешкой спросил Чарли, глядя на нее снизу вверх.

«Мое настоящее имя ты не сможешь произнести. Называй так, как хочешь. Но имя, которое вы мне дали, мне не нравится».

«Жаль, что она не читала Сапковского», — подумал Чарли и тут же посмеялся про себя над такой глупой мыслью.

— Ладно. Йеннифер. Почему ты меня обожгла? Мне было больно.

«Я не причинила тебе много боли».

Чарли фыркнул с досады.

— Ишь ты, — обнаглел он, — «не причинила много боли». Да что ты знаешь о боли? У тебя-то кожа непробиваемая.

«Я много знаю о боли».

Почему-то ему не хотелось ставить эти слова под сомнение.

— А что ты еще знаешь?

«Всё».

— Удобно тебе жить, наверное, — снова съязвил он.

«Нет».

— Мда... никогда не думал, что разговор с драконом может зайти в тупик, тем более что вообще не предполагал, что драконы умеют разговаривать.

«Я не дракон».

— А кто?

«Я не дракон», — повторила она.

— Хорошо. Давай вернемся к предыдущему вопросу. Зачем ты меня обожгла? Я не давал тебе повода.

«Я не хотела, чтобы ты меня выдал».

Брови Чарли недоуменно поползли вверх.

— То есть, ты меня угостила огоньком, потому что поблизости находились другие, и ты не хотела, чтобы они подумали, что...

«Да».

— Ясно. Хорошо, учту, — почти весело отозвался Чарли. Ему не было ни страшно, ни интересно — нет, скорее забавно. — Ты ничего конкретного не хочешь мне сказать?

«Хочу».

— Ну так? О чем?

«О том, что все, что мы говорим о наших детях, сбывается».

— Как это понимать? — почесал затылок Чарли. — Если я сейчас скажу, что мой будущий сын будет спекулянтом — он непременно будет спекулянтом?

Йеннифер молчала.

— Поди пойми тебя. Больше ничего?

«Ничего».

— У меня такое ощущение, что ты играешь со мной в загадки.

«Я не могу сказать больше. Но я могу показать».

— Показать? — напрягся Чарли. — Что?

Йеннифер медленно подняла переднюю лапу. Что-то было у основания ее громадных, увенчанных когтями, пальцев, что-то как будто выгравированное, какой-то знак или рисунок. Чарли махнул палочкой, чтобы горела поярче, и прищурился, пытаясь разглядеть. В это время за его спиной раздался сухой треск ломаемых веток, и из кустов вывалилась Ким.

Йеннифер, с грохотом опустив лапу, тут же поднялась на крыло и улетела.

— Чарли... — Ким виновато смотрела на него снизу вверх, лежа на промерзшей земле.

— Господи, Ким, — он помог ей подняться, хотя тут же почувствовал, что сам еле стоит на ногах и что его начинает пробирать озноб. — Ты что тут делаешь?

— Я... прости. Чарли, прости меня.

Он насупился, поняв все без слов.

— Следила за мной, — озвучил он свою мысль.

Ким кивнула. Она подошла к его домику именно в тот самый момент, когда Чарли выходил. Желание проследить, куда он идет, подкрепленное интуитивным знанием ответа на этот вопрос, пересилило здравый смысл. И она не ошиблась. Чарли действительно шел к загонам. Передвигаясь по возможности бесшумно, под покровом темноты и заклятья разнаваждения, Ким следила за «разговором» Чарли с драконихой. И каждую секунду одергивала себя, чтобы не броситься к нему и не заорать, что это фарс и что это выглядит смешно. И действительно — громадная тварь не двигалась с места, не шевелила челюстями, а Чарли стоял рядом с ней, как в тени горы и, задирая шею, с еле скрываемым сарказмом говорил глупости, как будто сам насмехался над своей галлюцинацией. Так казалось Ким. До тех пор, пока Чарли не произнес:

«Показать? Что?»

Слишком странно для совпадения, и, кроме того, в этот момент он не шевелил палочкой, значит, не мог сделать это нарочно — Йеннифер подняла лапу, и действительно что-то продемонстрировала Чарли. По крайней мере, создалось такое впечатление, потому что Чарли пристально вглядывался в это что-то.

От неожиданности и собственного, увы, невыполнимого желания рассмотреть, что там было такое, Ким вывалилась из кустов, в которых пряталась...

— Прости, — повторила она. — Это в первый раз и... случайно...

Но Чарли, похоже, даже не рассердился.

— Ты слышала?

— Что?

— Ты слышала ее? — спросил он с блеском в глазах. Ким даже засветила палочку и подняла, чтобы отыскать в его лице следы безумия — но напрасно. Выражение было спокойным, разве что взгляд выражал любопытство. И еще от Чарли явственно пахло вином.

— Нет, — ответила Ким. — Я только видела, как она... ну... подняла лапу и как будто что-то показала тебе.

— Хорошо хоть это не было галлюцинацией. Разве что — нашей общей, — усмехнулся он, но улыбка почти сразу же сошла с его лица, когда он заметил ее напуганный взгляд. — Ким? Что такое?

— Чарли... Что она тебе показала?

— Я не знаю. Мне показалось... какой-то знак, что ли. Или клеймо. Настоящее клеймо, не магическое.

— Надо днем призвать ее и посмотреть.

— Нет.

— Нет?

— Нет, — повторил Чарли. — Днем тут будут другие. А я не хочу, чтобы они видели. Мне кажется... это должно оставаться между нами.

— Между тобой и Йеннифер?

— И тобой, раз уж ты все знаешь.

— Я знаю только то, что я ничего не знаю! — фыркнула Ким. — Но чертовски хочу узнать.

— Я тоже, — отозвался Чарли и внезапно погладил ее по лицу тыльной стороной ладони. — Ким... ты такая красивая.

— Чарли, ты пьян?

Он не ответил.

Он взял ее лицо в ладони, погладил пальцами ее щеки, заглянул ей в глаза, словно пытаясь увидеть там что-то тайное, ей одной ведомое, то, что он так сильно жаждал узнать. Его губы были всего в нескольких сантиметрах от ее лица. Ким ощущала его запах, смешанный с запахом вина, который не казался ей неприятным — напротив. Она видела, как блестят его глаза, потому что все еще глупо зажимала в согнутой руке палочку с ярким огоньком на конце.

«Этого не происходит. Этого не может быть».

У нее кружилась голова. От холода, от страха, который, впрочем, уже отползал, но больше всего — от его близости.

«Пожалуйста, поцелуй меня. Пожалуйста!»

Чарли придвинулся еще ближе. Она уже ощущала тепло его губ на своих губах, уже предвкушала его, уже... Внезапно он отшатнулся и схватился за голову.

— Черт, — выругался Чарли, и волшебство мгновения исчезло. — Мне кажется, я сейчас упаду.

Ким с готовностью подставила ему руку и горько вздохнула.

— Пойдем...

Позже, в который раз сидя у его постели и глядя, как он засыпает, не сняв одежду, Ким держала его ладонь в своей и старалась ни о чем не думать. Хотя мысли вопили и толкались в голове, пытаясь обратить на себя внимание. Он спал. Вздохнув в последний раз, Ким попыталась вытащить руку из цепкой хватки его пальцев, но Чарли что-то недовольно промычал, и не отпустил.

— Ты спишь? — спросила она.

Ответа не последовало.

Тогда она решилась.

— Чарли, я люблю тебя.

Он не шелохнулся. Только — или ей это показалось? — сжал пальцы еще сильнее.

Наконец-то, после стольких дней, проведенных в питомнике, Чарли дорвался до цивилизации.

Работникам драконария запрещалось покидать территорию Румынии (исключением был только отпуск), поэтому он поехал в Тимишоару, чтобы встретиться со знакомым Богдана, пообещавшим привезти новый роман пана Сапковского на английском. До встречи еще оставалось время, и Чарли решил прогуляться.

В выходной день центр города кишмя кишел людьми.

Кто-то возвращался с воскресной утренней службы в католической церкви на главной площади, кто-то ходил по магазинам. К сожалению, главная достопримечательность города, фонтан на центральной площади, на который Чарли хотелось взглянуть, был отключен на зиму, так что он остался ни с чем, ругаясь про себя на ненаходчивых магглов.

Он чувствовал себя немного неловко в городе с полумиллионным населением после того, как долго проторчал в замкнутом обществе, видя одни и те же лица (ни то чтобы эти лица были неприятны Чарли, но все же...). Он сторонился людей, ходивших группками и щебетавших на румынском.

Ему давно нравился этот язык. Мягкий и льющийся как спокойная песня, он был приятен слуху. Кроме того, Чарли знал, что его родной язык, да и любой другой германский, кажется румынам резким и грубым, а это говорит о многом...

— Buna dimineata! — поздоровался Чарли с шедшей ему навстречу красивой девушкой, чтобы превозмочь смущение от обилия людей. Это была одна из немногих фраз, которую он знал на румынском. Девушка, покосившись на него, как на идиота, быстро прошла мимо.

Тут Чарли вспомнил, что ему надо поменять деньги, чтобы заплатить за книгу и иметь возможность потом купить себе что-нибудь в маггловских магазинах, и направился к музею Баната, рядом с которым, по словам Богдана, располагался маленький уголок колдовской общины Тимишоары.

Обнаружил он это место без труда — мрачное кафе в готическом стиле, с мозаичными окнами и причудливыми резными панелями из дерева на стенах.

— Iertati-ma… — смущенно обратился он к густо накрашенной барменше, которая в этот момент разливала из большого графина по стаканам нечто наподобие крюшона с фруктами. — Trebuie… schimba... — Чарли запнулся, потому что забыл, как по-румынски будет «деньги». Но барменша, похоже, поняла. Она с готовностью приняла протянутые ей галлеоны и отсчитала бумажные леи.

Чарли взял деньги и огляделся. Пожалуй, стоит вернуться сюда перекусить, после того, как он встретится с этим Штефаном — по кафе распространялись весьма аппетитные запахи, а Чарли соскучился по вкусной еде.

Он вернулся на площадь Победы как раз вовремя. Штефана он без труда узнал по описанию — невысокий молодой человек в толстых роговых очках пожал ему руку, без лишних слов протянул ему два экземпляра книги, взял протянутые леи, и быстро попрощался.

Теперь у Чарли было много свободного времени — можно не возвращаться в лагерь до вечера. Он достал из кармана список всего, что надо было купить. Досадно, но многие его коллеги так давно жили в Драконарии и так отвыкли от цивилизованного мира, что старались не выезжать за пределы своего обиталища. Впрочем, может быть, дело было и в лени. Им лень было пройти полторы мили до дороги, где заканчивается территория, с которой запрещено аппарировать, и преспокойненько отправиться в ближайший город. Многие предпочитали нагружать поручениями тех, кто лени не поддавался. Таких, как Чарли.

В списке были самые разные вещи. Первым делом он зашел в магазин трикотажа и купил несколько дюжин пар носков самых разных размеров и расцветок — как себе, так и товарищам, один из которых четко указал: «Пара — в белую крапинку, пара — в полоску»... А еще носовые платки (Бог знает, зачем они им нужны), несколько хлопчатобумажных рубашек, два шарфа и пижаму. Продавщица смотрела на него с нескрываемым удивлением и любопытством, когда запихивала все эти вещи в огромный целлофановый пакет. Канцелярского магазина для колдунов, как и книжного, тут не было (за такими вещами пришлось бы ехать в Бухарест), так что вместо пергамента Чарли купил несколько пачек больших листов бумаги для рисования акварелью — они крепче, чем обычная маггловская бумага, и чернила по ним не растекаются; ничего — если надо будет, поднатужатся и трансфигурируют. Впрочем, в питомнике они давно привыкли пользоваться некоторыми маггловскими вещами для собственного удобства, и никто не жаловался. За бумагой последовали собственно бутылочки с чернилами (магглы использовали их для заправки ручек «Паркер» и Чарли усмехнулся, разглядывая на коробочках подробную инструкцию, как заливать чернила внутрь ручки), и несколько полосок грифеля, который понадобился Богдану.

Следующим на очереди был продуктовый магазин. Тут уж Чарли пришлось туго, потому что еда была основной частью списка, и приобрести предстояло многое. Выколдовать это в лагере не было никакой возможности — разве что украсть из скудных запасов ближнего своего, чтобы потом получить от него же по мордасам, потому что заклятье переноса срабатывало, опять же, только на территории Драконария. А, как известно, еда не берется из ниоткуда и, к сожалению, как бы не было сильно желание поесть чего-нибудь вкусненького, превратить мысль в материю можно было, только купив это вкусненькое, учитывая то, какой «мастер» был их нынешний повар...

Для начала, чтобы побаловать себя, Чарли набрал ореховой нуги и виноградной пастилы — румынских сладостей, которые ужасно любил. А потом уже все остальное: острый козий сыр, два больших окорока, мясные консервы, копченую курицу и жестяной бочонок темного «Урсуса». Ким сказала, что ей ничего не нужно, что она купит все сама на следующей неделе, когда у нее будет выходной, но Чарли, простояв еще пару минут перед кондитерским прилавком в раздумьях, взял вторую упаковку виноградной пастилы — для нее, пусть попробует.

В общем, когда Чарли, наконец, вышел из магазина, он был нагружен пакетами и сумками настолько, что еле-еле сопротивлялся желанию использовать магию на глазах у магглов, чтобы облегчить ношу. Проклиная всеми известными ругательствами любителей окороков и «Урсуса», он направился обратно к Банате, чтобы пообедать.

Размалеванная барменша теперь отсутствовала, ее место занял весьма жизнерадостный молодой человек, который с таким энтузиазмом мешал коктейль в шейкере, что чуть не забрызгал им стоящего у стойки долговязого бородатого мага, когда от шейкера отлетела крышка.

Чарли с облегчением уселся за столик у окна, свалив все пакеты рядом.

Через несколько минут перед ним на столе появилась тарелка с паприкашем и картошкой, миска чорбы и стакан того самого фруктового крюшона — бармен очень навязчиво предлагал его Чарли, кажется, утверждая, что это их фирменный напиток. У Чарли не хватило познаний в румынском языке, чтобы убедить бармена, что он не любит крюшон, и вообще с удовольствием выпил бы пива.

Однако крюшон оказался довольно вкусным, хотя и чересчур разбавленным — алкоголь в нем почти не чувствовался. Зато ощущался какой-то странный сладковатый привкус, очень приятный, и Чарли никак не мог понять — что это за сок? Или ликер?

Расправившись с чорбой и рагу, он заказал себе еще пару творожников — папанашей — со сметаной и виноградным сиропом, и наелся так, что уже совершенно ничего не хотелось, только развалиться и балдеть.

Но — время бежало, а ведь его ждали с нетерпением, так что Чарли расплатился по счету, собрался с силами, и встал. Странно кружилась голова. Вроде бы крюшон был совсем некрепкий, так в чем же дело? Вслед за головокружением подоспела и тошнота — уже когда он вышел на улицу, — и сумки показались ему еще более тяжелыми, чем прежде.

«Не надо было так наедаться», — с досадой подумал Чарли. Аппарирование далось ему с трудом, и когда он, наконец, дошел до питомника (пока преодолевал участок леса между дорогой и лагерем, естественно, пустил сумки следом за собой по воздуху — нести их никакой мочи уже не было), — находился в полуобморочном состоянии. Он совершенно не помнил впоследствии, как добрался до дома, помнил только, что дополз до уборной и его вывернуло наизнанку, причем во рту стоял тот самый сладковатый привкус крюшона, который теперь вместо приятного казался невероятно противным. И слава Богу, что именно в этот момент нетерпеливые товарищи скопом завалились к нему, чтобы растаскать вожделенные носки, окорока и пастилу, потому что иначе...

Богдан сориентировался быстрее всех, перевернул Чарли, бледного как смерть, на спину, и легким движением руки выколдовав сыворотку из своей аптечки, влил четверть мензурки ему в рот.

Однако организм Чарли ее не принял.

— Сделай промывание желудка! — крикнул кто-то. Богдан сделал. Зрелище было не из приятных, и многие брезгливо скривились, а Алджернон вообще вышел.

Следующая порция противоядия, однако, пошла на ура.

Практически на глазах дыхание Чарли выровнялось, а лицо стало чуть менее белым.

Богдан облегченно вздохнул.

— Пресвятая дева Мария, слава тебе... — прошептал он. — Я так сразу и подумал, что красавка. Только какого черта он ее выпил? Как?

Все молчали.

— Она же жутко горькая... Неужели не заметил?

Разумеется, и на этот вопрос никто не ответил.

— Расходитесь, — раздраженно бросил Богдан. — Что вы там просили купить — берите, и расходитесь. С ним все будет нормально. И... Мик...

— А? — рассеянно отозвался Микаш.

— Позови Ким.

— Окей, босс.

Но не было нужды. В этот самый миг Ким с шумом и грохотом ворвалась в дом, на ходу опрокинув тумбочку для обуви и, растолкав всех, пробралась в ванную.

— Алдж сказал... что...

В этот момент ее взгляд упал на Чарли. Ким рухнула на колени.

Ребята покосились друг на друга. Даже Богдан, обычно невозмутимый и спокойный, с нескрываемым удивлением глядел, как Ким перебирает его рыжие волосы и совершенно не пытается сдержать слезы, в два потока струящиеся по щекам.

— Чарли...

— Все с ним будет в порядке, — буркнул Богдан и поднял его. Голова Чарли болталась, как тряпичная, — Ему теперь только отдохнуть надо. С тазиком около кровати.

Кто-то нервно усмехнулся, но Ким продолжала плакать.

— Ну... хватит, хватит реветь, — морщась, умоляюще произнес Богдан, и опустил Чарли на кровать. — Ребята, я же попросил, расходитесь.

На этот раз все послушались.

— Ничего страшного, ничего страшного, — Богдан продолжал утешать Ким, — глотнул красавки. Но все ведь обошлось. Приди мы попозже, или не распознай я яд...

Ким снова ударилась в слезы. Богдан, поняв, что говорить что-то бесполезно, вышел, под нос бурча что-то о чрезмерной впечатлительности женщин.

Прежде чем он очнулся, прошло не меньше получаса. Все это время Ким стояла на коленях у его постели. Ноги затекли, коленные чашечки нестерпимо ныли, но она не обращала внимания.

— Кото... рый час? — промямлил Чарли и, не дождавшись ответа, добавил: — Кошмар. Во рту как ... как кошки насрали...

Ким рассмеялась сквозь слезы, и тут же бросилась за водой. Чарли осушил стакан почти во мгновение ока, и снова бессильно уронил голову на подушку.

— Ким? Что со мной было? — спросил он чуть более внятно, глядя на ее красное, заплаканное лицо.

— Ты отравился... Кажется... Чарли... — его имя она произнесла с такой непередаваемой нежностью, что только глупец мог не заметить ее. Но Чарли, похоже, был глупцом — как минимум, на данный отрезок времени.

— Надо же. Чем?

— Не знаю.

— Я принес тебе пастилу. Виноградную.

Из ее глаз снова полились слезы. Господи, ну как же это похоже на Чарли... Лежит тут еле живой, и рассказывает, что привез ей гостинец....

— Эй, ну... Ты чего плачешь?

Она помотала головой, мол, «ничего», не в силах произнести ни слова, давясь слезами.

Чарли погладил ее по лицу ослабевшей рукой.

— Не плачь, пожалуйста.

— Не буду, — Ким, наконец, собрала себя в кулак, и утерла слезы рукавом колючего свитера.

— Не уходи.

— Не уйду... Никогда.

Последнего слова Чарли, казалось, не заметил. Он рассеянно привлек ее к себе, и Ким, пересев на постель, устроила голову на его груди.

— Ты такая удивительная, Ким. Ты такая...

— Спи, Чарли, — приглушенно отозвалась она, боясь, что если он будет продолжать, она не выдержит и все-все ему расскажет. И так уже в достаточной мере выдала себя...

В полночь лагерь наполнился грохотом. Стойсцука бежал так быстро, как только позволяли немолодые уже ноги, на ходу смачно ругаясь матом и расстреливая все окна домиков снопами красных искр из своей палочки. Искры и грохотали.

— Суки мрази гады, — далее следовали еще более нецензурные выражения. — Залезли, гады поганые, залезли к нам, медвежатники!

Ким отняла голову от подушки, с трудом пошевелила пальцами закоченевшей руки. Чарли во сне сдвинул ее на самый краешек не слишком широкой кровати, так что не упала она лишь чудом. Встала, стараясь не потревожить его. Накинула куртку и вышла наружу, тряся рукой, чтобы увеличить приток крови к пальцам.

Стойсцука уже разговаривал с Богданом, отчаянно жестикулируя. Богдан, одетый в халат, меховые сапоги и накинутую поверх халата куртку, комкал в ладонях свой ночной колпак и хмурился.

— А я как проснусь! А она мигает, мигает! Один человек или два — я не глянул, сразу побежал сюда.

Очевидно, Стойсцука говорил о своем персональном «датчике» — карте, нашпигованной чарами, которая отображала всю территорию питомника и каждого его обитателя. Когда кто-то незнакомый пересекал границу территории — карта подавала знак «опасность».

— Где он или они, ты посмотрел?

— А как же. Там, рядом с двуствольным дубом, это ж чуть подальше курятников.

С противоположной стороны подошли другие работники питомника, зевая и на ходу натягивая куртки.

— Ладно, идем.

Все послушно тронулись за Богданом, Ким в том числе.

— Ты останься, — коротко бросил он ей.

— Вот еще, — фыркнула Ким. Богдан пожал плечами и вышел во фронт процессии. Дошли до указанного места. Богдан молча, жестами, дал указания рассредоточиться. Но не успели укротители отойти на расстояние полсотни шагов друг от друга, как со стороны леса раздался истошный вопль:

— Вот он! Держите его!

За воплем последовала красная вспышка — заклятье врезалось в дерево и отскочило рикошетом на соседнее, потом утихло.

— Полукругом! — заорал Богдан.

Ким, немного испугавшись (чего старалась не показывать), встала рядом с Микашем.

— Давай!

Сразу пара десятков заклинаний «Ступефай» врезалась в чащу леса. Но ни вскрика, ни звука падающего тела, не последовало.

Тогда все с топотом бросились бежать туда, куда только что били заклятья. У Ким рябило в глазах от мелькания вспышек света, огоньков на кончиках чужих палочек и теней среди деревьев. Но она тоже бежала: раз уж вызвалась, так теперь главное — не путаться под ногами почем зря, и делать то, что скажут. Она понимала, почему все так переполошились. Каждый, кто работал в питомнике, и она сама в том числе, получал особую метку, которая позволяла ему беспрепятственно проникать в лагерь и выходить из него; магглы на эту территорию зайти не могли, соответственно, пришелец был чужаком и, возможно, проник сюда с дурными намерениями. Слава Богу, что драконья территория с той стороны, где поселений не было, была защищена на многие сотни миль достаточно хорошо, чтобы туда не мог проникнуть вообще никто. Единственный путь к драконам лежал через лагерь...

Но сейчас самозванец пытался сбежать — потому что они гнали его именно к границе территории, к маггловскому шоссе. Пару раз вскрики бежавших впереди возвещали остальных о том, что человек виднеется среди деревьев, но до сих пор, судя по всему, ни одно заклятье его не настигло.

У Ким начало сбиваться дыхание. Она бежала с трудом, заметно отставая от других. Вот впереди показалась дорога; вот раздался еще один вопль и кто-то шарахнул заклинанием по черной фигуре, сделавшей отчаянный рывок, чтобы вырваться за пределы питомника. Увы — закрутившись в вихре света и искр, чужак исчез — аппарировал.

Его преследователи остановились, пытаясь отдышаться, и яростно чертыхаясь. Богдан со злости закинул свой ночной колпак на дерево.

— Чертовы недопёски! — внезапно заорал Алджернон. — Не могли быстрее бежать, что ли?

— Заткнись, — устало отозвался Богдан, утирая пот со лба.

Обратно шли медленно, волоча ноги и понурившись. Ким нагнала Богдана.

— Такое раньше было?

Он покачал головой — нет, не было.

— А он мог... ну... угнать дракона?

— Чисто теоретически — мог. Но вряд ли. Представь — как бы он вызвал дракона, который подчиняется только своим дрессировщикам, и провел его через лагерь? Один он не смог бы прочесть заклятье разнаваждения так, чтобы оно подействовало на тварь должным образом. Разве что он чертовски сильный маг, сильнее семерых из нас — мы обычно разнаваждение делаем всемером. Хотя черт знает, что ему надо. Может, яйца драконьи? Так ведь не сезон уже. Я склоняюсь к мысли, что овцы и коровы его интересовали больше.

Ким усмехнулась.

— Мда, ферма у нас тут богатая, — пробурчал Богдан. — Но воров на моей памяти не было еще. Знают, как тут все хорошо защищено.

Ким колебалась несколько секунд — идти к себе или возвращаться к Чарли? Оправдывая решение тем, что Чарли все еще может быть нехорошо и за ним надо присмотреть, выбрала второе.

Но в постели его не было. Метнувшись в соседнюю, пустующую комнату, и не обнаружив его там, Ким занервничала. Однако почти сразу заметила полосу света под дверью ванной. Подошла вплотную к двери. Замерла. Он там... голый. О Боже.

— Кииим! — послышался голос Чарли, — ты там?

Она схватилась за грудь — сердце начало бешено колотиться, почти моментально, причем сильнее, чем во время погони за незадачливым вором. Отозваться или нет? Ну в конце концов, может он просто чистит зубы или воду пьет.

Ким осторожно приоткрыла дверь, которая при этом жалобно скрипнула. Чарли не чистил зубы и не пил. Он, откинув голову и зажмурившись, сидел в деревянной кадке, наполненной пенной водой. Из кадки поднимался пар. Его руки лежали на краях, распаренные шрамы краснели на веснушчатой коже, влажные волосы прилипли ко лбу.

Видимо, ее сердце билось так громко, что это услышал и Чарли. Он сонно приоткрыл левый глаз и улыбнулся.

— Мне отвернуться? — выпалила Ким, попятившись.

Чарли опешил.

— Нет, зачем? Или ты стесняешься?

Что-то было странное в его поведении. И в лице. Что-то... плотоядное.

— А ты не стесняешься?

— А надо?

— Как ты себя чувствуешь? — она попыталась сменить тему.

— Уже нормально. Но не мог заснуть. Что за шум там был? И чего ты стоишь на пороге? Закрой, дует же.

Ким послушно прикрыла дверь, подошла к кадке и присела рядом на корточки. Отсюда она ощущала запах его тела... Она принялась рассказывать, глядя в пол и смущенно водя пальцем по просмоленным доскам кадки.

— И никто его так и не догнал? — удивился Чарли.

— Нет.

— Ни одно заклинание не достало?

— Нет.

— Намылишь мне спину?

— Не... — Ким изумленно подняла глаза и посмотрела на него. Он улыбался.

— Я серьезно.

Она кивнула. Взяла мочалку, кусок мыла. Принялась намыливать его, пытаясь скрыть, как дрожат руки.

— Слушай, я же не ребенок, — сказал Чарли недовольно. — Можно сильнее?

Ким покорно удовлетворила его просьбу, проклиная себя последними словами.

Чарли довольно жмурился, будто сытый кот. Когда она особенно усердно терла его плечо, мочалка соскользнула, и Ким невольно провела рукой по его груди. Чарли распахнул глаза. Ким отдернула руку.

— Верни.

— Что?!

— Верни руку туда, где она только что была, — прошептал он неожиданно глубоким голосом, и добавил: — Пожалуйста.

Ким медленно, очень медленно, потянулась к его груди, прикоснулась. Скользнула рукой вниз. В сторону. В другую. Пальцы стали как ватные. У нее перехватило дыхание. Что она творит? Одно дело — мыть его, другое... Губы Чарли разомкнулись, он прикрыл глаза, откинул голову назад. Ким, устыженная и одновременно зачарованная тем, что делает, придвинулась к нему вплотную, она тяжело дышала прямо в кожу его шеи.

Ее ладонь все более уверенно бродила по его мокрой груди, то замедляясь, то делая круг. Внезапно Чарли рванулся и перехватил ее запястье. Ким изумилась, увидев его взгляд — зрачки расширились до такой степени, что заполнили все глазное яблоко. Из зеленых его глаза превратились в черные. Его взгляд казался безумным.

У Ким закружилась голова. Она в бессилии уронила ее на плечо Чарли, уткнулась носом в его шею. Это невозможно. Этого не происходит. Она только что прикасалась к мужчине, причем как прикасалась!

Чарли не дал ей додумать эту мысль и устыдиться своих действий в полной мере. Он мягко повернул ее голову и скользнул губами по ее щеке, легко, словно бабочка крыльями. Ким, тая, как шарик мороженого, и даже не пытаясь сопротивляться, дала его губам волю раскрыться и запечатлеть влажный поцелуй на ее шее; проложить мокрую дорожку к мочке уха, которую он слегка прикусил зубами, потом снова к щеке.

Чарли отшатнулся так же внезапно, как ухватился за ее руку. Она еле сдержалась, чтобы не закричать от разочарования.

Они смотрели друг на друга, его полубезумные глаза всего в нескольких сантиметрах от ее, и не шевелились.

— Прости, — прошептал Чарли. Для Ким это слово было подобно удару хлыстом.

— Нет нужды просить про... — она не успела договорить, Чарли жадно набросился ртом на ее губы, его влажный язык проскользнул внутрь. Ким судорожно ухватилась за край кадки, чтобы не упасть от головокружения и других непонятных ощущений, подобных которым еще не испытала никогда. Он целовал ее — нет, пожирал — жадно, страстно и неистово; она тихо стонала, отвечая на поцелуй, позволяя ему ласкать язык своим языком...

Сколько это длилось — минуту, две, десять? Час? Мысли затерялись. Улетели, исчезли.

Чарли оторвался от нее. Его губы были карминово-красными.

— Нет нужды просить прощения, — прошептала Ким, глядя ему не в глаза, но на губы.

— Есть. Я...

Ким ощутила, как желание схлынуло, и на его место пришли страх и робость.

— Вода остыла, — сказала она, просто чтобы что-то сказать, встала (ноги разгибались с трудом) и отвернулась.

Всплеск воды подсказал ей, что Чарли вылез из кадки. Через секунду он притронулся к ее плечу. Ким обернулась, и у нее тут же перехватило дыхание.

«Мне это, наверное, снится».

Он стоял перед ней во весь рост, с белым полотенцем вокруг бедер, и даже шрамы нисколько не умаляли красоты его тела. Тени, отбрасываемые уже догоравшими свечами, плясали по его мокрым плечам. Что там тот сокровенный день, когда она видела его купающимся в Хогвартском озере! Тогда он был еще жалким подобием себя нынешнего.

— Ты... ты очень красивый, — вырвалось у нее.

— Ты тоже, — немедленно отозвался Чарли.

Ким усмехнулась.

— Ты, наверное, шутишь.

— Нет.

— Чарли, я...

— Да?

— Я пойду...

Он поднял было руку, будто хотел ухватить ее за плечо, но потом нехотя опустил.

— До завтра...

Чарли кивнул, его глаза снова стали того самого серо-зеленого оттенка, но в лице скользила грусть.

— Ким... Не думай, что я... Что я... Ты мне не поверишь, но...

— Я не думаю, — мягко улыбнулась она. — Я сейчас не могу думать. Я... временно разучилась.

Ее пропитанный паром свитер быстро заиндевел, и Ким половину пути шла, сотрясаемая ознобом. Впрочем, она не была уверена, что озноб вызван холодом.

«Он хочет меня. Он меня хочет».

Поразительная в своей простоте мысль лишала способности дышать нормально.

Чарли трясло. Он стоял, дрожа всем телом, облокотившись о старенький обшарпанный умывальник, и разглядывал свое лицо в мутном зеркальце на стене. Это было самое обычное зеркало. Оно не разговаривало и не давало советы, не кряхтело по ночам и не устраивалось на своем крючке поудобнее. Но, будь оно магическим, зеркало бы оценило ситуацию адекватнее его, наверное.

И дело не в недостатке физической ласки. И не в том, что ему нужен был секс. В ином случае он не отпустил бы Ким, ни за что. И дал бы волю своему инстинкту, и не побоялся бы разбить ее, и был бы груб и настойчив: в сущности, разве это так сложно — соблазнить совершенно неопытную девушку, которая так доверяет ему?

Нет, что-то в этом было не так.

«Я что — влюбился?!»

Ответ неверный, подумал Чарли почти тут же. Совершенно неверный. Да, он порвет глотку любому, кто ее обидит, да, он сделает для нее все, что она попросит, да...

«Я влюбился».

И дело даже не в том, что на безрыбье и рак — рыба.

«Так ведь?»

Нет. Нет, этого не может быть. Это слишком сильно выходило из-под контроля для обычной влюбленности. Это слишком... сильно. Это слишком не похоже. Ни на что.

В школе он писал дополнительное сочинение о любовных зельях, в качестве наказания, потому что плохо подготовился к уроку профессора Снейпа из-за тренировки, и после этого случая стал чуть ли не специалистом по таким снадобьям и их действию. Это — не любовное зелье.

Оно бы заставило его бегать за предметом поклонения повсюду и клясться ей в любви, ползая на коленях и целуя ее одежду. Он бы не мучался сомнениями, и не впадал бы в местечковые кратковременные помутнения, когда вдруг, неожиданно для самого себя, да и Ким, начинал говорить ей комплименты, или...

Никакое это не любовное зелье. Если это и магия — то более мощная. Хотя какая, к чертям, магия.

«Ты можешь подумать о хорошем?»

Ладно, хорошее. Уж у кого-кого, а у Ким-то был выбор. Выбирай — не хочу. Тут тебе и соотечественники, и иностранцы, и чистокровные, и полукровки, и блондины, и брюнеты, и юнцы, и почти старики... Словом, на любой вкус. А она выбрала его, Чарли. Почему? Потому что первым подвернулся под руку? А провожай ее и разговаривай с ней в ту, первую, ночь, скажем, Микаш, она что — прониклась бы нежными чувствами к нему, деревенскому рубахе-парню? А может, и не нужен ей был никто, уж больно выдержанно она себя со всеми вела. Не нужен никто, кроме... него.

Возможно ли это?

Чарли в голову на секунду влетела сумасшедшая мысль — а может, она знала, что он здесь? Может, помнила его, может специально... Нет, невозможно. Мысль была отогнана прочь, как назойливый комар. Прихлопнуть бы ее еще. Ежу понятно, что то, что они виделись раньше, было простым совпадением. Ну да, большинство народу, работавшего здесь, Чарли никогда прежде, учась в школе, не встречал, несмотря на замкнутость магического сообщества. Но если человек был его соотечественником, да к тому же ровесником — девяносто девять процентов, что они встречались раньше, в ученические годы, потому что подавляющее большинство британских магов училось в Хогвартсе. И то, что их «отношения» с Ким (можно ли назвать это перебрасывание взглядами отношениями?) в те времена были такими странными, запоминающимися и интригующими, ничего, ровным счетом ничего, не значило.

И тут Чарли вспомнил о девушке, которая, по словам отца, наводила справки о нем. Могла ли это быть Ким? Но тогда — зачем? Не шпионить же за ним она приехала, в конце-то концов!

И потом, архивист ее не запомнил — но как можно было ее не запомнить? И ее волосы, и ее огромные, всегда широко открытые, будто в страхе, глаза, и жест, с которым она заправляет слишком длинную челку за ухо, и ее непреходящий румянец — все это запоминалось, все это намертво отпечатывалось в памяти.

Но здесь Чарли снова одернул себя — ведь в вечер ее приезда она показалась ему самой обычной, ничем не отличающейся от других, не обладающей никакими яркими чертами. Так же, как и в школе. Все, что интриговало в ней тогда — это те самые взгляды. Он помнил, с каким трудом подобрал для нее характеристику, когда на вокзале после окончания школы указывал на нее Бобу. «С синяками под глазами», — вот и все, что он смог придумать на тот момент.

Нет. Просто он привык и прикипел. Кажется, только в таких случаях люди начинают выделять в объекте своей привязанности уникальные черты и намертво запоминать их. Только тогда...

Раньше все было просто. Проснуться — умыться — поесть — поработать — поиграть в карты — послушать радио — поболтать с товарищами или посидеть одному — выпить — лечь спать.

Теперь та жизнь казалась ему жалким существованием. Только драконы утешали. Только они.

Так что… Если она действительно привнесла в его жизнь смысл и интерес… Зачем считать все происходящее отрицательным?

Ким лежала в постели, съежившись. Она никак не могла собраться с силами, встать и разжечь камин, и потому мерзла. Не было никаких сомнений — он сейчас думает о том же, о чем и она. Не было никаких сомнений и в том, что мысли его носят скорее мучительный, чем приятный характер.

Чарли — человек порядочный, и в этом тоже нет сомнения. Он порядочен до мозга костей. До нее уже донесли, шутя, правда, его реплику о том, что, дескать, «кто посягнет на честь этой дамы, будет иметь дело со мной», причем реплика была высказана еще до того, как «дама» появилась в поле его зрения, то есть, приехала сюда работать... Работать… Она усмехнулась. Приехала сюда видеть его.

И эта чрезмерная порядочность сейчас сыграла с ним злую шутку. Получается, что он сам покусился на «честь дамы» и все его прежние заверения выглядят лицемерными. Выглядят так, как будто он хотел оставить ее для себя.

Если ребята узнают… о Боже, что начнется.

Ким было невдомек, что мужчины, особенно живущие в уединении, а потому скучающие и охочие до сплетен, не такие слепцы, как может показаться. Что все известные детали их с Чарли взаимной привязанности уже были обмусолены и обсосаны до блеска, как куриные кости с остатками мяса. Что дурацкие шутки Алджа, которые, по счастью для него, он удерживал в присутствии Ким, уже успели всем надоесть. Что все наговорились, наобсуждались до посинения, и всем уже было скучно. И что с завтрашнего дня все забудут эту сплетню, и будут обсуждать новую — как же, в лагерь проник чужак, вор! Какое им теперь дело до чьих-то бушующих гормонов и до того, что Чарли, мол, настолько изголодался, что набросился на первое попавшееся свежее мясо. А что нам Чарли? «А вот какая у меня красавица жена! Ну а эта мышь… хо. Мышь, одним словом».

Но она об этом не подозревала. Она живо представляла себе смех и шутки, которые посыплются на нее и Чарли, особенно на Чарли, если…

Если. А кто сказал, в конце-то концов, что это «если» не останется «если»?

Ничего ей не хотелось так, как отдать себя ему.

Ничего не хотелось так познать физическую сторону любви, дойти до самого конца — с ним, только с ним.

Но кто сказал, что желание не останется желанием?

Заснуть не получится. Думать и думать и думать, замучить себя этими однообразными и безрадостными мыслями, пока они ни вызовут слезы отчаяния, а за слезами ни придет беспокойный сон? Ким решила прибегнуть к проверенному школьными годами средству. Вздрогнув от собственного же прикосновения — пальцы были жутко холодными, — она аккуратно просунула руку в пижамные штаны, отодвинула белье…

С детства ей внушали, что это — что-то постыдное и непозволительное. До сих пор иногда в голове всплывал громоподобный приказ мамы: «Руки на одеяло!», но она научилась не стыдиться. А относиться к этому лишь как к способу расслабиться, и спокойно заснуть.

Но в этот раз все было не так. Ее пальцы лихорадочно двигались, а мысли так же лихорадочно цеплялись за образы, которые были еще столь свежи в памяти — его пальцы, его голая, влажная грудь, его губы, его наполненные желанием глаза… Он, он, он… Чарли… Густой и тяжелый стон сорвался с ее губ, но она даже не удосужилась прикусить их. Она вытянулась в струнку; несмотря на то, что в комнате было жутко холодно, ее пробрал пот.

Будь он сейчас здесь, нет, он бы не выдержал. Он бы взял ее, горячую, жаждущую его, наплевав на все, взял с жадностью и ненасытностью. Но его не было рядом.

— Чарли… О Боже, Чарли!

Как будто кричала не она. Как будто внутри нее был кто-то другой, для кого не существовало ни преград, ни сомнений. Она звала его по имени, она стонала, запрокинув голову, и все ее тело сотрясала дикая дрожь.

— Чарли…

Последний стон снова оформился в любимое имя, и был тихим, почти неслышным.

Спустя несколько секунд Ким снова лежала, свернувшись клубком. И глотая слезы.

Камин гудел, разбрасывал искры и пылал в полную силу.

— Ким…

Чарли рухнул на колени, тяжело дыша.

«Господи, что я делаю?»

Одно дело — по ночам, укрывшись за красным пологом, мастурбировать, представляя себе полуголых кокеток в приспущенных мантиях из тайком протащенных под парту выпусков «Абрикосового цвета». Или совершенно механически, устав от физической работы до такой степени, что изнеможение преодолевало ту фазу, на которой можно уснуть, и оборачивалось беспокойным ворочаньем в постели, удовлетворять себя, просто чтобы расслабиться. И совсем другое…

Еще пару минут назад он лихорадочно искал способ избавления от навязчивой идеи — броситься к ней и довершить начатое. Он знал — она не будет сопротивляться.

Способ был найден, но не помог. Наоборот.

Тело просило пощады и сна, а мысли громко кричали.

«Я не пойду к ней. Я не пойду к ней. Я не пойду к ней!» — повторял Чарли, будто мантру, на шатающихся ногах идя к постели.

«Похотливый изголодавшийся примат!»— обозвал себя Чарли в заключение, упав на кровать, которая жалобно скрипнула, и свернулся в позе эмбриона, накрывшись холодным одеялом.

Ему ничего не хотелось так, как любить ее, быть с ней, быть в ней, слышать, как она выкрикивает его имя, сжимать ее в объятьях до боли. Ничего не хотелось так, как того, чтобы она оказалась рядом с ним, нагая, под этим ледяным одеялом.

Но кто сказал, что желания не останутся желаниями?

Завтрака не было. Просто — отсутствовал. Народ в столовой галдел и стучал ложками по столам, пока не вышел Богдан и не сказал, что уволил повара, навесив на него обвинения в том, что Чарли отравился (и, разумеется, умолчав о красавке, — якобы отравление было пищевое). Повар обиделся, ясное дело, и уехал тут же, не приготовив завтрак. Галдеж слегка поутих. С одной стороны хорошо, что этого горе-кулинара вышибли, с другой — что теперь есть? Те, кому Чарли вчера привез гостинцы, ушли подъедать свой НЗ, но остальные продолжали ждать у моря погоды. Кто-то уже высказал предложение зарезать барашка, что вызвало волну протеста — мол, пока барашек зажарится, новый повар приедет, — как вдруг с кухни пошел приятный запах. Все повскакивали с мест и бросились к деревянной стойке, на которую обычно ставили тарелки. Тарелок не было, еды — тоже, по-прежнему. Но запах нарастал, а с кухни слышались голоса:

— Еще добавь корицы. И ванилинчику тоже маленько.

— Зачем ванилин? — второй голос явно принадлежал Ким, потому что был женским, а других женщин в лагере не было и быть не могло.

— Потому ша так вкуснее буит.

— Стойсцука, — сказал кто-то.

— Ага.

— Что вы там готовите, отвар красавки? — крикнул кто-то. Все заржали, но ответа не последовало.

— Что тут происходит? — Чарли пихнул кого-то локтем, чтобы пробраться к месту действия, откуда доносился вкусный запах чего-то молочного и с пряностями, и куда никто не решался зайти. Следов отравления как не бывало — напротив, он зверски хотел есть.

Ему не ответили, потому что в этот самый до жути пафосный момент Стойсцука выволок с кухни огромную кастрюлю с рисовой кашей, от которой и шел тот самый щекочущий нос молочный аромат, а следом за ним Ким тащила внушительных размеров поднос с горой горячих бутербродов.

Оба были встречены бурными аплодисментами.

Ким робко оглядывала с восторгом приветствующих ее голодных коллег.

Пробралась с полной миской каши и парой бутербродов через кучку укротителей, которые немедленно расхватали тарелки и выстроились в очередь перед кастрюлей, и остановилась перед Чарли.

Все слова куда-то улетучились, и сказать было нечего. В результате она проронила несколько глупое:

— Тебя не тошнит?

Чарли нервно рассмеялся.

— Нет.

Ким протянула ему миску и сэндвичи.

— Тогда поешь.

Сама налила себе чаю, села рядом и вытащила из огромного кармана безразмерной куртки упаковку виноградной пастилы — той самой, что он ей привез из Тимишоары.

Чарли молча проглотил ложку, другую. Было вкусно. Чересчур сладко, пожалуй, но вкусно.

— Это ты сама готовила?

— Нет, — помотала головой Ким, быстро прожевав и проглотив кусок пастилы. — Я не могла спать, встала очень рано, пришла, как раз застала тут Богдана — он повара выгонял, была свидетелем скандала… В общем закончилось все тем, что пришел Стойсцу… Эйб, заявил, что если вас не накормить, вы озвереете, и предложил наварить каши по старинному рецепту его бабушки…

Чарли снова рассмеялся, на этот раз из-за упоминания легендарной бабушки, но быстро посерьезнел:

— Ты не могла заснуть?

— Я бы не хотела говорить на эту тему… — потупилась она.

— Но заговорила же. Это из-за меня?

Ким молчала, Чарли выжидал, положив ложку.

— Слушай, я… — они одновременно заговорили, сказав одни и те же слова.

— Ты говори, — спешно вставил Чарли.

— Нет, ты…

— Я первый попросил.

— Чарли…

— Я просто хотел извиниться.

— Нет нужды, — помотала головой Ким, не глядя на него.

— Мне показалось, я неприятен тебе…

Ким усмехнулась.

— Нет? — переспросил он.

— Ты даже не представляешь… — начала она, повернувшись, наконец, к нему лицом, и Чарли четко осознал, какую глупость произнес только что, потому что ее глаза были полны совсем не неприязни, о нет. — Не представляешь, насколько ты мне НЕ неприятен.

— Когда ты ушла, я…

— Да? — она подалась вперед от нетерпения.

— Тоже долго не мог уснуть. Мне очень хотелось…

«Бежать к тебе? Вернуть тебя? Овладеть тобой? Как это сказать, Мерлин, ну как это сказать?»

— Быть с тобой.

Рука Ким метнулась к его ладони, но остановилась в паре сантиметров, как будто она чего-то испугалась.

— И я… Ким, наверное, это глупо, — продолжал он немного нервно. — Черт, чувствую себя зеленым мальчишкой. Не знаю, что на меня вчера нашло, но все равно, прости…

Она наклонилась к самому его уху и еле слышно прошептала с расстановкой:

— Чарли. Пожалуйста. Не. Извиняйся.

А потом слегка прикусила губами мочку его уха, и Чарли пришлось сделать усилие, чтобы не застонать и не поцеловать ее прямо здесь и сейчас.

Ким отшатнулась. Ее губы дрожали, лицо горело…

— Ким, — позвал он тихо, — что со мной?

— Что со мной? — эхом отозвалась она, и поспешно встала. Чарли даже не успел схватить ее за руку, удержать.

На ее место тут же плюхнулся Алджернон, держа в одной руке чашку с кофе, в другой — пару бутербродов, и еще один — в зубах.

Он положил свою добычу на стол, и тут же бесцеремонно запустил пальцы в открытую коробку с пастилой.

— А… моя любимая… виноградная.

— Не трогай, — рявкнул Чарли.

— Чё ты сказал?

— Я сказал, положи на место.

— Ах, вы только посмотрите, — демонстративно громко воскликнул Алдж. — Наш Чарлик бережет червячка пожирнее для своей птахи.

Чарли вскочил и пулей вылетел из столовой. Ему совершенно не хотелось ругаться.

Он нашел ее на опушке леса, недалеко от того места, где вчера началась погоня за чужаком — хотя этого факта он не знал. Она обрывала сухие листочки с обледеневшей ветки и как будто что-то бормотала под нос.

— Ким!

Она воззрилась на него с неподдельным ужасом и даже сделала шаг назад. Чарли оторопел и остановился. Но она сделала еще шаг. На этот раз — по направлению к нему. И еще один. И еще. Пара секунд — и он уже обнимал ее, запустив пальцы в ее волосы, и снова пробовал на вкус ее губы. Она была сладкой. Мучительно сладкой. Если бы земля ни была такой холодной, и если бы не… А к черту все если бы… Рука Чарли заползла под свитер, ее кожа съежилась от холодного прикосновения, она слегка вздохнула, но тут же прильнула к нему еще сильнее.

— Мне недавно снился сон, — сказал он, лаская ее живот кончиками пальцев, и пытливо изучая ее закрытые глаза, и приоткрытые в безмолвном стоне губы, — что ты сидела рядом, смотрела на меня, когда я спал, и вдруг сказала, что любишь меня…

Ким распахнула веки.

И что-то неслышно прошептала.

— Что? — переспросил он.

— Это был не сон, — повторила она чуть более внятно. И тут Чарли ощутил страшной скорости сердцебиение под своими пальцами, и осознал, что пульсирует не его сердце — ее. И что этот пульс близок к предынфарктному.

Он непонимающе покачал головой.

Ким набрала воздуха в легкие и громким, срывающимся шепотом заговорила:

— Я правда люблю тебя, Чарли. Много лет люблю. И я приехала сюда ради тебя. Чтобы видеть тебя. Просто чтобы видеть тебя. Как тогда, в школе. Я бы умерла, если бы ты лишил меня возможности видеть тебя. А ты… ты… просишь прощения… Боже… ты просишь прощения за то, что…

Под конец ее монолога дыхание у Ким сбилось, а глаза наполнились слезами. Он не знал, что делать, что говорить… Спрашивать, не шутит ли она? Бежать со всех ног?

Но она не шутила. Он поверил. Почему-то поверил сразу — эти глаза врать не могли.

Только вот в следующий момент, когда он хотел обнять ее, успокоить, Ким вырвалась и бросилась прочь. На этот раз он не стал догонять ее. Ноги просто не смогли его понести, потому что были как ватные.

А потом, несколько минут простояв на месте без движения, он, будучи физически трезвым, но чувствуя себя вдрызг пьяным и почти даже сошедшим с ума от того, что только что услышал, развернулся и побрел в другую сторону. К Йеннифер.

«Близится битва. Многие битвы были проиграны раньше... И ты никогда не увидишь конец пути, если путешествуешь со мной…» — старая, слышанная пару раз песенка, скворцом стучала в его голове, и никак не желала уходить.

«Иди к ней. Скажи ей. Ты должен. Должен».

Йеннифер… Но что ты можешь знать о…

«Ты не должен чураться неожиданных советчиков».

Неужели это, именно это, Луминица и имела в виду?

Он знал, что — именно это. Он знал, что должен пойти и поговорить с Ким. Знал, но не шел. Целый день он упорно брался за любую, самую черную и трудную работу, лишь бы не давать себе ни минуты передышки, лишь бы не позволить решимости закрасться внутрь и заставить его тронуться с места. Пойти и поговорить. Объясниться.

За окном уже стемнело, товарищи отправили его восвояси, сказав самоотверженно таскавшему в этот момент мешки с навозом Чарли, что он свою норму выполнил. Он отмокал в деревянной кадке и клял себя. Вечно избегать Ким не получится. Вечно считать, что ничего не произошло, не получится.

Чарли оделся и свернулся в клубок на подстилке у камина, как замерзший пес. Он собирался лежать так очень долго.

Выходит, Алджернон со своими пошлыми шуточками был прав с самого начала. Выходит, она — та девушка, что искала его. Выходит…

От размышлений его отвлек громкий и требовательный стук в дверь. На миг мелькнула зыбкая надежда — «это она» — но тут же потухла. Ким не стучала бы так.

Это оказался Богдан. Он был заметно сердит, и покусывал незажженную папиросу.

— Она уходит.

— Что? — не понял Чарли.

— Ким увольняется. Сегодня что — день тотальных демаршей? Я и ей сказал, как этому дураку повару — ну уходи, только отработай неделю, пока не найдем замену. Этот чуть в морду мне не дал. А она ревела белугой и только что-то про тебя лопотала — мол, не могу, уеду завтра же с утра или вообще сегодня, можешь даже не платить мне за последнюю декаду. Твою мать. Что вообще происходит?

— Ким уходит? — глупо переспросил Чарли.

— Да, а я о чем тебе говорю! Только что разбиралась в бумагах, я пришел поговорить по поводу вакансии повара, чтобы она отправила объявление, а она… короче, я тебе сказал уже все, чего произошло, объясни.

— Она у себя?

— Вещи собирает, да. Так что там у вас случи…

Но Чарли уже распахнул дверь, и в следующую секунду мчался во весь опор. К ней.

Она открыла, не спрашивая, кто там — как обычно. И не глядя. Красные, заплаканные глаза, растрепанные волосы, мокрые щеки… Она была в мужской рубашке с закатанными рукавами. На рубашке были расстегнуты верхние пуговицы. Чарли бросился к ней безо всяких слов, склонился над ней, не обращая внимания на полный ужаса взгляд, и исступленно поцеловал ямочку под шеей, рванул рубашку — так, что застегнутые пуговицы прыснули во все стороны, упал на колени, прислонился щекой к ее обнаженному животу, поцарапал ее кожу неаккуратным прикосновением…

— Не надо, пожалуйста, только не уходи… Не уходи…

Он не помнил себя. И не понимал, как мог весь день убегать от разговора, не осознавая, чем это ему грозит. Только когда возникла угроза ее потерять — одна мысль о возможности этого стала мучительной. Только тогда он понял, что не сможет без нее. Все самые главные мысли о Ким приходили к нему порывами — как в тот день, в лесу, когда он понял, глядя на нее, насколько она прекрасна.

Она позвала его по имени.

Мягко положила ему руки на плечи, заставила подняться.

Чарли встал. Посмотрел в ее глаза и понял, что бояться больше нечего. Она не уйдет.

Тогда он подхватил ее на руки, положил на постель, смахнул на пол ее сложенные стопкой вещи и теперь уже совершенно ненужный чемодан. Ким казалась легкой, как перышко. Невесомой. Всё, что он ощущал сейчас, было волшебно невесомым и нереальным. И ее робкие прикосновения, и его собственный несвязный шепот, всё.

Ее губы были солеными от слез, и он целовал ее жадно и ненасытно, пытаясь проглотить всю ту горечь, которую она испытывала до сего момента.

Избавляя ее от последних предметов одежды, он знал, что не должен спрашивать разрешения, знал, что не должен просить ее не бояться, потому что каждое ее движение, каждый взгляд, каждый вздох был наполнен желанием и нетерпением. Она издала почти болезненный стон, когда они оба, абсолютно нагие, соприкоснулись телами, и поплыли через полуобморочный омут сладких прикосновений…

Одно лишь слово было произнесено, и он выронил его сразу после того, как поцелуем отнял у нее крик боли первого проникновения:

— Любимая…

Потом слов уже не осталось. В них не было нужды.

— Меньше всего я могла предполагать, что скажу тебе.

— Но ведь сказала…

— Но я не думала.

— Но хорошо, что все-таки сказала, — Чарли обнял ее обеими руками, и притянул к себе. Ким принялась перебирать редкие рыжие завитки волос на его груди. На ее обнаженное тело бросал тени потрескивающий огонь камина.

— А ты бы никогда не понял сам?

— Я каждый раз думал о себе, как о самонадеянной свинье, когда допускал такие мысли.

— Но все же допускал.

— И думал о себе, как о свинье.

— Но допускал.

— Да.

— Ты ужасно красивый.

— Глупости.

— Не глупости. Я всегда считала тебя самым красивым…

— Ну, значит, я все равно свинья. И если не самонадеянная, то просто глупая. Ты всегда была там, ты всегда это чувствовала, всегда так считала, а я…

— Наверное, было еще не время.

— Да. Но теперь мне жалко времени, которое мы потеряли.

— Мы ничего не потеряли, — Ким приподнялась на локте и заглянула ему в лицо. — Все, что нам положено — мы возьмем.

— Когда это началось? — спросил он.

— Что?

— Когда ты поняла, что…

— На матче.

— Когда я чуть ни врезался в трибуну, — усмехнулся Чарли.

— Да, тогда. Вернее, я поняла это еще раньше, но тогда — окончательно.

— Как такое может быть?

— Что именно?

— Ты не знала меня, не знала, какой я… Я же мог быть каким угодно. Неужели я тебя ничуть не разочаровал?

— Нет. Ты совсем такой. Я как будто… знала все о тебе, и мне даже не надо было с тобой разговаривать. Именно поэтому я ненавидела этих…

— Фанаток, — окончил фразу Чарли, слегка улыбнувшись.

— И моя ненависть, надо сказать, была вполне взаимной. Знаешь, как они бесновались, когда поняли, что ты не стал профессиональным спортсменом? Оооо…

— А ты?

— Я только радовалась.

— Почему?

— А ты не знаешь?

Чарли умолк на несколько секунд, размышляя.

— Если бы я подался в квиддич… Я бы долго не выдержал. Не спорта, нет. Всеобщего внимания. Мне оно не нужно, — сказал он наконец.

— Значит, ты сам это понял?

— Давно. Еще три года назад. Одно я не могу понять, Ким… если ты так… любила меня… почему не подошла и не поговорила?

— А ты не знаешь? — повторила она с грустной усмешкой.

— Боялась…

— Да.

— Иди ко мне.

Он обнял ее так крепко, как только мог. Губами нашел самое чувствительное место на ее шее, скользнул по нему, снова прикоснулся пальцами к расслабленному телу…

В этот раз все было иначе. Никакой нерешительности, лихорадочного блуждания рук, пульса на грани разрыва сердца. И много слов, очень много слов, которые они нашептывали, подогревая друг друга еще больше. Чарли перевернул ее на живот, проник в нее, накрыл ее ладони своими, спрятал лицо в ее волосах. Каждое его движение вызывало у нее стон, но он был поражен, когда эти стоны переросли в крик. Она кричала, лихорадочно сжимая его пальцы, приглушенно, в подушку, и когда он различил в этом крике свое имя и слово «люблю», то взорвался сам. И собственного крика уже не слышал.

Когда Чарли сумел разлепить веки, то перед глазами различил пульсирующую жилку на ее виске. Нехотя, чувствуя, что все тело будто ватное, он перекатился на спину и поцеловал ее плечо. Ким тяжело дышала. И плакала. И улыбалась.

— Мне до сих пор кажется, что я вижу сон. И мне так не хочется просыпаться.

Чарли засмеялся и ущипнул ее за руку.

— Ай!

— Видишь, это не сон.

— Сон. В жизни так не бывает.

Чарли вытащил из-под ног скомканное одеяло, накрыл себя и ее, и уткнулся носом в пространство между ее шеей и плечом.

— Вот увидишь, когда проснешься — я буду рядом.

Но она уже не слышала. Она спала и улыбалась во сне.

Просыпаться не хотелось. Не хотелось открывать глаза, двигаться, вставать. Не хотелось обнаружить, что все, что было ночью, на самом деле приснилось, и его здесь нет. Не разлепляя век, Ким с трудом подняла руку с намерением ощупать постель. И естественно, наткнулась на Чарли, который что-то недовольно промычал (она угодила рукой по его лицу), и немедленно хозяйским жестом сгреб ее в объятья. Он здесь… Здесь, значит — все это правда.

Тут Ким вспомнила, что именно ее разбудило. Глухой стук. Наверное, приснилось. Но — нет. Стук повторился. Стучали в дверь. Терпеливо, но настойчиво. Поспешно напялив свитер и брюки на голое тело, она открыла. Богдан.

Если вчера вечером к Чарли он заявился сердитым и красным от гнева, как свекла, то теперь в его лице не было ни кровинки.

— Он здесь? — спросил Богдан без приветствий, — Чарли здесь?

Она кивнула.

— Разбуди его. Йеннифер…

Богдан сглотнул, скривился, и Ким заметила нечто, чему поначалу не поверила — он пытался сдержать слезы. Но Богдан не заплакал — не в его это было манере, — лишь процедил сквозь зубы:

— Эта мразь до нее добралась.

Ким тихо села на постель. Она и раньше видела его спящим. Но теперь все было совсем иначе… И будить его не хотелось, что бы там ни случилось. Но — надо было. Она склонилась над ним, поцеловала его в шею.

— Чарли…

Он что-то промямлил и попытался дотянуться до нее.

— Чарли. Проснись.

Он неохотно приоткрыл глаза. Увидел ее и плотоядно улыбнулся.

— Вот видишь, я говорил, — констатировал он и сладко потянулся. — Который час?

— Еще рано. Но тебе надо вставать.

— Почему?

— Где вы там? — крикнул из прихожей Богдан. Чарли встрепенулся, резко сел и завертел головой в поисках своей одежды.

— Мать моя женщина! А что Боб тут делает? — процедил он.

— Он пришел тебе кое-что сказать… По поводу Йеннифер. Я не совсем поняла, но, боюсь, что-то случилось с ней… Кто-то ее покалечил.

— Йеннифер мертва, — приглушенно сказал Богдан, опираясь о косяк двери. Он не выдержал и зашел в комнату.

Чарли чертыхнулся, вскочил, наплевав на свою наготу, и полез под кровать за брюками. Богдан тактично отвернулся. Ким обратилась к нему:

— Но как это произошло?

— Алдж, — коротко отозвался Богдан.

— Алдж ее убил?

— Черта с два. У него бы ни сил, ни смекалки, ни желания не хватило. Он ходил в деревню вчера за едой, и встретил какого-то человека… Тот пообещал ему разделить тушку Йеннифер напополам, если Алдж проведет его в лагерь. Ты же знаешь, с укротителем можно пройти незамеченным. Он сам признался мне, когда пришел в себя. Прибежал с воплями и покаянием.

— Пришел в себя?! — воскликнул Чарли, натягивая носки.

— Естественно. Этот… этот… в общем, он его оглушил сразу же, как они вошли на территорию, и…

— Пошли, — коротко бросила Ким.

До места происшествия добрались бегом. Тяжело дыша, оглядели уже огороженную и ярко освещенную поляну, на которой возвышался безжизненный холм — тело Йеннифер.

Ким с удивлением заметила, что кто-то из укротителей, сновавших вокруг, украдкой плачет. Мужчина — и плачет! Видимо, Чарли покривил душой, говоря, что драконы для них — просто работа.

Чарли, все еще не веря своим глазам, приблизился. Йеннифер еще не трогали. Она лежала с распахнутыми глазами, которые больше не отражали свет и были абсолютно сухими. А под ее массивной задней лапой лежало тело человека…

В последний момент, падая замертво, Йеннифер сокрушила лапой грудь своего убийцы, и забрала его с собой.

Чарли склонился над ним. И сразу узнал, несмотря на залитое кровью лицо, несмотря на то, что борода его стала значительно длиннее, а вокруг глаз залегли новые морщины, которых не было три года назад. Тот самый калушар, что приезжал к ним после похорон Михаэлы. И — как он мог его не узнать! — этот же человек сидел у стойки бара в Тимишоаре, когда Чарли пришел пообедать.

Ким окликнула его по имени. Кажется, даже дважды, потому что поначалу он не мог прийти в себя.

Она осматривала переднюю лапу драконихи. И было в ее лице нечто такое, что заставило Чарли вскочить и подбежать к ней. И посмотреть на то, что привело ее в состояние такого шока.

Под лапой Йеннифер стояло белесое клеймо, глубокий шрам в чешуйчатой черной коже, но это были не какие-то руны или непонятные символы, нет — совершенно ясный обоим язык и до боли понятные слова.

«26 ноября 1974 года Чарльз Уизли и Кимберли Галифакс были связаны узами Предназначения. Да послужит эта печать свидетельством. Артур У. и Бальдрик Г.»

— Это было девятнадцать лет назад, — сказал его отец, глядя не сыну в глаза, но на зеленоватые язычки пламени в зачарованном камине. — Ни о чем не жалел больше, чем об этом…

— Артур! Ты поистине мастер своего дела!

— В Министерстве. У нас в отделе. Мы за ним по очереди присматриваем, а сегодня вечером его уже в питомник отправят. Ох и хлопот с ним… Честное слово, лучше б он был разумным… Может, тогда бы не палил нам лотки с документами.

Артур снова замолк, ожидая реакции. Чарли выжидательно смотрел на него.

— И что? Что случилось потом с драконом? И как вы поставили клеймо?

— Прости, сын…— повторил Артур. — Бэзил потом ушел, мы с Бальдриком напились как следует… Ты же знаешь, как я чувствителен к алкоголю… В общем, он повел меня обратно в Министерство смотреть на это яйцо…

— Какие страшные времена! — слегка покачиваясь, невнятно произнес Бальдрик. — Мало нам Сам-знаешь-кого… Ох, хоть бы дети наши это все пережили!

— Женские чары, — махнул рукой Артур, — глупости… Хотя… — он задумался и как будто даже протрезвел немного.

Чарли молчал. Не перебивал, не выказывал ни малейших признаков волнения.

— В общем, я вспомнил, что читал о заклятии Предназначения. А Бальдрик это умел, он же был старше и опытней. И мы…

— Я понял, — перебил Чарли, — понял, что это не обычная привязка.

— Сынок…

— Я понял! — повторил он чуть громче. — Неудивительно, что тут никто не знал об этом. Редкое заклятье, да?

— Не то слово. Более того, запрещено несанкционированное использование — уже больше десяти лет запрещено. Но тогда, сам понимаешь, времена были тяжелые… Хотелось обеспечить себе хоть какую-то надежду на будущее… Даже если до этой надежды мало шансов дожить. Я, честно говоря, протрезвев, забыл все. Твоя мать на следующий день меня заставила вспомнить — она была в ярости, что я задержался. Не представляешь, как я нервничал. Вмешаться в жизнь своего сына — о чем я только думал? Хотя потом не вспоминал об этом даже… А уж когда Бальдрик Галифакс умер… Дракониха сбежала во время перевозки, кстати. Я утешал себя тем, что она не выжила, думал, что ее смерть чары разрушит, что это именно она вас связывает. Я ошибался… Она была просто как… свидетель, что ли.

— Забавно, — усмехнулся Чарли. — А ты не подумал, что, может, я вырасту страшный или жутко злой? Или у Ким будет горб, или она лишится рассудка? К примеру?

— Много раз думал. Но это уже было потом… А когда увидел его дочь в Министерстве, по новой вспомнил, но снова утешил себя тем, что вы даже не знакомы, и что ваши пути-дорожки разошлись. Послушай, Чарли… Сынок… На самом деле сейчас есть возможность это исправить. Новое зелье, недавно изобретено. После того, как десятки людей два десятилетия назад напортачили с Предназначением, кто-то додумался… Я узнал поподробнее…Раз обстоятельства так удачно сложились… В общем, с помощью драконьей крови и селезенки можно сделать, так сказать, противоядие. Пинта крови всего и кусок селезенки в полфунта весом. Только дракон должен не умереть собственной смертью, а быть убитым. У вас как раз такой случай… В общем, возьми от этой драконихи, что надо. Я пришлю тебе рецепт.

— Не надо, — помотал головой Чарли, но подумав, сказал: — А впрочем, пришли на всякий случай.

— Хорошо, — Артур облегченно вздохнул.

— Кстати, ты не прав, думая, что наши «пути-дорожки разошлись». Она здесь, отец.

Артур вопросительно посмотрел на него.

— Ким здесь. Она со мной. Тут, в лагере. И… нет, я правда не хочу, чтобы…

— Чарли, — Артур перебил сына. — Но как это… что случилось? Это чары сработали? Я так боялся…

— Нет нужды. Я даже думаю… Пап. Я думаю, я даже тебе благодарен, — улыбнулся он, и горячо заговорил: — Я теперь понимаю. Это из-за чар ее так тянуло ко мне, из-за этих чар она ко мне стремилась. На меня они мало подействовали, в основном на нее, потому что, я думаю…

— Клеймо ставил ее отец, — вставил Артур, подтвердив его гипотезу.

— Ну вот. Но только это не чары заставили меня полюбить ее, понимаешь? Это я сам… Впрочем, если Ким захочет…

— Захочу чего? — от двери раздался голос Ким. Голова Артура повернулась в том направлении, куда смотрел его сын, и где она стояла. Ким медленно приблизилась к камину.

— Папа, можно мы потом поговорим? — спросил Чарли.

— Да-да, — поспешно согласился Артур и исчез.

— Что такое?

Чарли уже приготовился рассказывать, как вдруг в комнату ворвался Богдан, размахивая куском пергамента. Он был весел, как никогда, несмотря на то, что произошло сегодня в лагере.

— Ребята! Вы не поверите! Я получил письмо от нашего Ханнебаума! Еще ночью пришло, а я не заметил. Нет, определенно, сегодня не день, а полное сумасшествие…

Тут Богдан скривился, прыснул и вдруг начал неудержимо хихикать.

— Поганцы! — приговаривал он, нервно смеясь. — Во дают-то, а! Не то, чтобы я был против, но…

— О чем ты, Боб?

Богдан поднял палец, потом взялся за пергамент обеими руками, и зачитал торжественным голосом, который ярко контрастировал с изобилующим ругательствами и шуточками текстом:

«Дражайший Богдан, а также Микаш, Чарли, Роджер, Квентин, Август, Коннор, Алдж, Эйб, Остин и все-все-все чертовы сукины дети, которых мы любим и помним, работаете вы там еще или нет (то, что работает Богдан, мы знаем точно, потому и обращаемся в первую очередь к нему)! Сим удостоверяем, что мы в результате нескольких очень хитрых махинаций прикарманили сбережения и трест почившей госпожи Адамс, и не желаем более держать вас в неведении относительно того, кто финансирует вас, потому что до нас дошли слухи, что вы неистовствуете и требуете объяснений. А также спешим заверить, что до самой нашей смерти, не будь мы долбанные аферисты и охрененно удачливые прохвосты, будем исправно перечислять вам денежки на содержание стартовой площадки самого большого приключения в наших сраных жизнях! Нет, мы ее не убивали. Не спрашивайте… Такожде к письму прилагаем ассигнацию на пятьсот галлеонов, обналичьте и упейтесь на них в нашу честь до усрачки. Всё!

Из России с любовью,

Павел Калинин и Джером (да, суки, это мое полное имя, а вы не догадались?) Пауэлл, чья матушка в девичестве носила совершенно идиотскую фамилию Ханнебаум, короче, ваши драгоценные Гном и Белоснежка. Салют!»

Чарли пару секунд стоял, не шелохнувшись и не издавая ни звука. Потом глянул в пергамент. На Богдана. На ассигнацию, приложенную к письму. Потом снова на Богдана. И тут зашелся хохотом. Нервным, потому что его мысли были пока что заняты совсем другим, но все же… Хохотали они, пока из глаз слезы не потекли.

— Нет, ну каковы, а? — воскликнул Богдан, утирая под глазами тыльной стороной ладони и всхлипывая. — Чего угодно ожидал, но не…

— Кто такие Павел Калинин и Джером…

— Они тут работали, — пояснил Богдан, окончательно успокоившись. — Потом Павел уехал работать на Амаранту Адамс, и след его простыл. И Джип тоже за ним уехал, и тоже исчез. Ох, черт, вот бы узнать, как же они это…

— М-да, правильно говорят, если что-то потеряешь — найдешь еще больше, — сказал Чарли, покосившись на Ким.

— А то! Та-а-ак, ребятки, я, пожалуй, смотаю в Бухарест, обналичу денежки… Не хотите ли со мной, господин Уизли? В качестве провожатого? — и развеселый Богдан шутливым жестом предложил Чарли руку.

— Да, я пожалуй… Боб, а можно мне с Ким один на один поговорить?

Богдан коротко кивнул, бросил «Подожду снаружи», и вышел.

Чарли метнулся к Ким и схватил ее за плечи.

Она резко вздохнула и подняла глаза на него.

— Я все узнал. Наши отцы знали друг друга… Даже дружили. Много лет назад.

— И?

Чарли вкратце рассказал о Михае Динеску, его «изобретении» и том, как его арестовали, а Йеннифер конфисковали. Он видел, что Ким очень сильно хотела перебить его, задать самый главный вопрос, но не давал ей возможности.

— Тогда были тяжкие времена, люди хотели обеспечить себе надежду на будущее… Порой самыми идиотскими способами, которых мне не понять. Так что наши папочки…

— Да?

— Воспользовались очень древним заклятьем, которое связывает двух людей, и приводит их друг к другу, несмотря на все обстоятельства… Это и есть — Предназначение…

— О Боже… Луминица…

— Да.

— Чарли, но это значит… Нет, я не хочу верить, — она отвернулась и закрыла лицо руками.

И он немедленно все понял. Может ли быть, что все, что она испытывала и испытывает, нет, все, что они чувствуют — все это ненастоящее?.. Ведь приходила же ему в голову мысль о каких-то мощных чарах, ведь почти догадался…

— А может… может, верить и не надо… Надо просто проверить.

— Проверить?

— Послушай… Ким, пожалуйста… Я сейчас поеду с Богданом и кое-что добуду. А потом… потом проверим. Хорошо?

Она молча кивнула. Чарли, поняв, что сейчас разговор продолжать нет смысла, поцеловал ее в щеку и ушел, не оглядываясь. Ему не надо было оглядываться, чтобы понять, что она плачет.

— Послушай, Боб, — начал Чарли, когда они бок о бок шли по людной Каля Викторией по направлению к филиалу Гринготтса в Бухаресте, — Йеннифер разделают в лагере, да? И продадут по частям...

— Уже сегодня. Ты же знаешь.

— Но я просто хотел уточнить…. Понимаешь, обстоятельства так сложились, и мне нужно…

— Фунт селезенки, пинта крови. Я уже распорядился, чтобы тебе оставили. Кровь вычтем тебе из зарплаты частями, потому что недешевая, сам знаешь, а селезенку бери бесплатно.

— Откуда ты знаешь?

Богдан махнул рукой.

— Слушай, ну ты же не думаешь, что эта надпись видна только вам двоим? Все уже знают.

— Нет, я про…

— Противоядие? — снова закончил за него предложение Богдан. — Да я знаю все зелья, эликсиры, модели сумочек и амулеты, которые делают из моих рептилий. Это же моя работа. Я в этой области уже двадцать лет. И это зелье, между прочим, придумал мой дальний родственник. Так что…

— Какая двуличная штука — эта жизнь, — вздохнул Чарли.

— В жизни вообще все не так, как кажется. Микаш говорит, что не верит в Бога, а у него лежит Библия на прикроватной тумбе. И он читал молитву, когда Михаэлу хоронили. Только… знаешь, я не думаю, что тебе стоит паниковать.

Чарли вопросительно посмотрел на него.

— Я же не слепой, я все вижу. И Предназначение, оно… Сводит вместе, притягивает, да. Но чувства… они сами по себе. Геральт и Цири друг друга так сильно любили не потому, что связаны Предназначением. А просто потому, что полюбили... Ты ее любишь?

— Да, — с готовностью отозвался Чарли. — Люблю.

Алджернон, к его счастью, в тюрьму не загремел. Кто-то даже настаивал на том, чтобы не увольнять его, но уволить, разумеется, пришлось. С позором. Этим, правда, и ограничились.

Чарли варил зелье и в процессе думал, складывая кусочки паззла воедино. Чтобы не нервничать — думал не о Ким, а о Йеннифер и о том, кто ее создал. Михая Динеску отправили в Азкабан, это было ему точно известно. Значит после того, как он вышел из тюрьмы, Михай отправился на историческую родину, и присоединился к Калушарам, и при этом имел возможность краем глаза наблюдать за жизнью Драконария и выслеживать, не нашли ли они плод его экспериментов. Возможно, он общался с цыганами — цыгане и Калушары тесно сотрудничали и что-то продавали друг другу… Ему даже представилась возможность один раз наведаться в Драконарий — после похорон Михаэлы, но тогда Йеннифер там и в помине не было, она скиталась, одичавшая и одинокая, по лесам Англии… Но как только до него дошли слухи о появлении драконихи в питомнике — и тут ему опять же могли помочь цыгане, других вариантов у Чарли не было, — Михай решил проникнуть сюда и забрать ее… Одного Чарли не мог понять: зачем пытаться отравить его, потому что сомнений не возникало — красавку ему подсыпал именно Динеску. У него при себе нашли бутылочку с кристаллами белладонны. Возможно, Михай хотел не отравить его, а одурманить, но Чарли, который накануне выпил, был ослаблен, и потому доза оказалась для него чрезмерной… Может, все так и было. Теперь этого не узнать.

Попытка Михая проникнуть в лагерь ночью не удалась, и тогда он стал искать кого-то, кто мог бы его провести на территорию незамеченным. Может быть, это был случай, может, чутье, а может, еще что-то — но вряд ли кто-то, кроме жадюги Алджернона, который с самого первого дня появления Йеннифер в питомнике мечтал ее прикарманить, порешить и освежевать, согласился бы на такое.

Вот и все.

Оставался лишь один вопрос — зачем Михай убил ее? А может, и не хотел убивать, может, просто хотел увести, а она не подчинилась? И тогда он решил — лучше никому, чем другим?..

Чарли снял котел с огня. От него валил густой красный пар, и неприятно пахло кровью и спиртом. Он перелил зелье в бутылку, и для несведущего жидкость по цвету и консистенции напоминала бы вино.

По описанию — все верно.

Он миновал поляну, на которой все еще торчал покосившийся деревянный крест над могилой Михаэлы, детей Богдана, которые носились вокруг пустующей собачьей будки под присмотром своей матери Агаты, приехавшей навестить мужа, прошел мимо домика, на пороге которого сидел Микаш, плакал, гладил по корешку свою Библию в обложке из телячьей кожи, и прикладывался к фляге… Чарли шел и думал о том, что, может быть, это последние моменты, когда он ощущает то, чего не чувствовал никогда раньше — любовь к женщине. Несмотря на заверения Богдана, он сомневался… Все еще сомневался.

Однако если это все ненастоящее — то не стоит и жалеть, верно? А если чары здесь не при чем — то к чему сомневаться? Но если бы все было так просто…

Ким молча вытащила два стакана. Они слегка позвякивали, потому что ее пальцы дрожали. Также молча он налил в стаканы зелье. Поднял один, она — другой. Молча чокнулись. Молча выпили залпом.

Чарли сумел поставить свой обратно на стол, Ким — выронила и он вдребезги разбился.

— Ты в порядке?— спросил Чарли, придерживая ее за плечи.

— Мне немного… нехорошо. Надо присесть, — отозвалась она.

Он, все так же поддерживая ее, усадил Ким на стул, и встал на колени рядом. Его немного мутило — вот и все.

— Я не верю, что это чары, — сказала Ким. Без слез, без тени эмоций в лице, просто констатировав факт. А потом ей стало трудно что-то говорить — боль сдавила грудную клетку, сердце заколотилось в бешеном темпе, отдаваясь одновременно в висках, кончиках пальцев и затылке… Потом скрутило левую руку — такой ноющей болью, от которой хочется хныкать.

А потом отпустило. Ким открыла глаза. Ей стало невероятно легко. Вся тяжесть мучительных воспоминаний о школе, одиночестве, лихорадке и завываниях в подушку, которая преследовала ее постоянно, не оставляя пространства ни для одной хорошей мысли, улетучилась. Он смотрел на нее. Все так же. Так же как вчера, так же как сегодня с утра. Так же. Потому что все так же любил.

— Давай пойдем и напьемся со всеми? Помянем Её? — внезапно предложил он.

Ким кивнула в ответ и слегка улыбнулась.

Чарли сглотнул комок в горле и задал главный вопрос:

— Ты меня все еще любишь?

— По-моему, даже сильнее, чем раньше, — ответила она, и убрала с его лба непослушную челку. — Скоро весна.

— И у нас еще очень много времени. Вся жизнь. Разве нет?

Дракон уснул, забыв закрыть глаза,