Становление, ч.1: Кто убил Михаэлу Миеску?

Невозможно понять теперь, чего же на самом деле хочется. Он много раз пытался представить себе этот день, и каждый раз сердце наполнялось радостным предчувствием, надеждами и многочисленными великолепными идеями, выполнение которых было невозможно, пока он здесь. Когда этот день настал, когда он резко был выброшен из беспокойного сна и открыл глаза, он понял, что скоро этот потолок, эти стены, эта комната — все здесь перестанет быть ему домом. И ему внезапно стало страшно.

Чувство страха. Окатило. Как ушат холодной воды.

Его соседи по комнате, его верные товарищи, с которыми он играл семь или шесть лет назад, шептался о девчонках три года назад и обсуждал самое важное по сей день, теперь будут далеко. Их лица, за семь долгих и в то же время моментально пролетевших, как ему теперь казалось, лет, лица, на которых он помнил каждую родинку, сотрутся в памяти и потускнеют, и впредь будут представать в воображении туманными пятнами. Голоса, разговоры... все забудется... Как же так! Почему он раньше не подумал об этом... Почему мечтал об этом дне и подгонял его всеми силами! Почему не жил в глухо закрытом отсеке насущного? Почему не думал обо всем, что окончание школы повлечет за собой?

Да, когда этот день наконец наступил, Чарльз Уизли понял, что не испытывает ничего, кроме страха. Хогвартс был его надежным бастионом; увы, был: теперь от него ждали самостоятельности, полной ответственности за все свои поступки. Он официально перестал быть ребенком, подростком, юношей... Ему восемнадцать лет и он — Мужчина.

От него ждали, что он сам будет обеспечивать себя деньгами, в конце концов. Отец и так надрывался на работе по двенадцать часов в сутки, порой без выходных, чтобы обеспечить многочисленную семью, а работал кроме него еще только старший брат, Уильям, которого в семье все называли Билли, лишь год назад закончивший школу и тут же был приглашенный на работу в банк. Билл всегда был талантливым... Уникальным. Чарли завидовал старшему брату. Он учился на отлично, к тому же, был главным префектом и красивым юношей. Все девушки сохли по Биллу, и мало обращали внимания на Чарли, хотя Чарли тоже был старостой и ко всему прочему играл в квиддич... Не слишком хорошо играл... За все последние годы ему удалось лишь раз привести команду к победе.

Последний год, когда Билли в школе уже не было, девушки немного переключили внимание на Чарли, но он все равно оставался довольно стеснительным и теряющимся юношей. Ему недоставало наглости и самоуверенности старшего брата — тех самых черт, которым он всегда так завидовал. И конечно, первая красавица факультета, Обри, не обращала на него никакого внимания. У него еще не было подружки. Конечно, он общался с Эмброуз Бейкер из Хаффлпаффа, приглашал ее в Хогсмид и даже пару раз целовался с ней, но он не считал ее своей девушкой. Миниатюрная Эмброуз совсем не соответствовала понятиям Чарли об истинной женской красоте и не вызывала в нем той бури чувств, о которых он читал в книгах, и о которых взволнованно рассказывали друзья — о, любовь! Ты же знаешь, как это прекрасно! Знаешь ведь!

Но Чарли не знал.

Или нет, не так. Лучше вот так:

Утро принесло странное смешанное чувство страха и надежды на будущее. В сердце юного ловца гиффиндорской команды по квиддичу, Чарли Уизли, эти эмоции причудливо смешались и...

Нет, опять какая-то бредятина.

Чарли лежал носом к стенке и, пыхтя, придумывал начало книги о самом себе. В книге должно было быть много приключений и эмоциональных описаний. Но пока ничего путного не получалось.

Он сел в кровати и запустил руку в непослушные космы рыжих волос, пытаясь распутать их. Видимо, ночью сильно ворочался — волосы почти что свалялись. В другом углу комнаты его сосед Роберт Колдуэлл, сидя на табуретке и высунув кончик языка от исключительной сосредоточенности, заштопывал носки.

— Доброе утро, Боб, — сказал Чарли, пожалуй, слишком громко. Тот вздрогнул.

— Ты потише, а то Год еще спит, — он предостерегающе кивнул в сторону третьей кровати.

Годдфри был в их компании заводилой. Сильный, волевой, наглый, он чертовски не любил, когда его будили по утрам. Годдфри от этого зверел. Но на этот раз им повезло.

— Да не сплю я, — сказал молодой человек с тяжелым подбородком и, хрустнув костями, сладко потянулся в кровати. — Я вот все лежу и думаю.

— О, а ты умеешь думать! — сострил Чарли, который пытался играть в циника, хотя и боролся в этот самый момент со своим страхом перед будущим.

— Иногда, — нашелся Год, — иногда это полезно, братан. В общем, я думаю, что...

— Что? — хором спросили Чарли и Боб.

— А! — Годдфри махнул рукой и закрылся одеялом с головой.

— Нет уж, сказал «а», говори «б», — настаивал Боб, откусывая нитку.

— Страшно мне, — признался Год и рывком поднялся, уронив одеяло на пол.

— А чего бояться-то? — трудолюбивый Боб критически осмотрел заштопанный предмет одежды и отложил палочку.

— Я сам не знаю, — пожал широкими плечами Годдфри, почесывая бок. — Вот проснулся и чувствую — страшно, аж жуть. Ладно, пошел я в сортир. Потому что у меня от этой дури медвежья болезнь началась.

Чарли помалкивал и усмехался. Ну, слава Мерлину, значит, он не аутсайдер. Значит он не слабый безвольный сопляк, если даже крепыш Год нервничает перед отъездом. Боб, однако, никакого волнения не выказывал и продолжал приводить в порядок свою одежду: на очереди у него был мятый воротник рубашки, который он разглаживал с помощью горячей струи пара из своей палочки.

— Ну так что, Чарли, отослал свое резюме куда хотел? — поинтересовался он, не отрываясь от работы.

— Да, — отозвался Чарли, стаскивая с себя пижаму, которая была ему уже мала («надо бы не забыть отдать ее Перси, младшему брату», — подумал он про себя) — и уже давно. Неужели ты думал, что я на последний момент оставлю? Только пока мне не ответили. Сегодня последний день...

— Не волнуйся, я уверен, что сегодня ответ придет обязательно. Из грязи в князи, — подмигнул ему Боб.

Чарли вздохнул. Он не разделял энтузиазма друга.

— В крайнем случае, сова прилетит к тебе домой. Ты указал домашний адрес?

Чарли рассеянно кивнул.

— Ну, ты хоть собираешься дома побыть, пару недель, по меньшей мере? — продолжал свои расспросы Боб.

Этот вопрос Чарли проигнорировал. Он не хотел ни о чем думать.

Его диплом, сияя замысловатыми вензелями вокруг герба школы, лежал на прикроватной тумбе. Чарли показалось на миг, что диплом на него укоризненно смотрит.

«Ну что, кретин, получил меня? Взял вчера в свои потные ручки? Тряслись ручки мелкой дрожью? И на фига я тебе сдался?»

— У меня есть запасной вариант, — сказал Чарли.

Боб кивнул и сдержанно улыбнулся.

— Знаю. Хагрид будет рад.

— Я не буду, — отозвался Чарли и прицельным броском метнул диплом в открытый чемодан.

* * *

Хагрид прослезился. Огромной мозолистой ручищей он протирал свои черные глаза и совсем по-девчачьи хлюпал носом. Чарли мялся на месте, не зная, что сказать.

— Так вы выросли, — проревел Хагрид, — такие уже большие стали. Глядишь, скоро ваши детки сюда приедут. А вы... а вы... Эх! — лицо его скривилось, и по щекам снова потекли слезы.

— Хагрид, ну не надо... Все ж будет хорошо... — тихо сказал Чарли, изо всех сил надеясь, что никто из студентов, сновавших по платформе, не обратил внимания на это «трогательное прощание». Засмеют ведь потом. Назовут любимчиком. Хотя какое это теперь имело значение. — Мне пора.

Хагрид всхлипнул еще раз и неожиданно заключил Чарли в объятия. Кости угрожающе хрустнули.

— Ну, все, все... Я буду в порядке, не волнуйся. Мы все будем в порядке. В сентябре приедет мой брат Рон, вот увидишь, он тебе понравится, — утешал Чарли, залезая на подножку. Поезд протяжно загудел. Последние студенты торопились заскочить в вагоны.

— Ты эта... если к драконам попадешь, я за тебя рад, — крикнул Хагрид. — Завидую даже! — и замахал рукой. Поезд тронулся с места, как уставшая черепаха. Хагрид все махал ему вслед.

— А я не буду рад, — повторил Чарли. Надежда попасть в большой спорт не покинула его, хотя уже должна была. Но если нет отказа, значит еще остается шанс на то, что он получит приглашение?

* * *

Он ощущал, что погружается в некое подобие депрессии. Это что — все время так будет? Потеющие руки и покалывание в затылке каждый раз, когда ему в голову приходили мысли о том, что каждый бесцельно прожитый день откусывал маленький кусочек от чувства его собственного достоинства. Но Чарли не хотелось ничего делать. Он уже вторую неделю занимался активным сидением на заднице.

— Кушай, солнышко, — мама подложила ему в тарелку еще немного яичницы с беконом.

Фред и Джордж шушукались. Рон пустил своего старенького оловянного солдатика в объезд хлебницы. Джинни пыталась накормить куклу, настойчиво тыкая ей в рот ложку с овсянкой и приговаривая «Лиззи, что ж ты такая непослушная стала! Ну я помню, помню, что обещала тебе новую шляпку! Я сошью на следующей неделе! Но тебе надо есть!». Перси, как обычно, быстро позавтракал и ушел наверх заниматься. Папа кашлянул и вытер рот салфеткой.

— Ну что, Чарльз, какие там новости насчет... того, о чем мы говорили вчера?

Ага, вчера, позавчера, позапоза...

— Никаких, — устало отозвался он.

— Может быть, тебе стоит пока подыскать что-то другое?

— Может, — рявкнул Чарли, демонстративно отодвинул тарелку и встал из-за стола.

Молли тревожно посмотрела на мужа. Тот горько вздохнул.

Нет, так не могло больше продолжаться.

«Ведь совесть у меня есть! Ведь есть же?»

Оказавшись в своей комнате — теперь целиком своей, раньше он делил ее с Биллом, — Чарли достал буклет, который приехал вместе с ним из Хогвартса и уже неделю пылился в нижнем ящике тумбы ободранного рабочего стола.

На обложке красовался красный китайский дракон, извергающий столб пламени.

«Тот, кто умеет управлять драконами, познал силу мира!» — гласил слоган.

Чарли в сотый раз открыл проспект.

«Дорогие выпускники! Мы приглашаем вас на работу — не просто работу! Испытание силы, самообладания и выдержки для настоящих мужчин!»

Чарли мрачно хмыкнул — это описание очень подходило к бэбиситтингу с близнецами, которым его наказывали в детстве.

«Драконы! Древние, прекрасные и таинственные существа! Это несокрушимые горы животного мира! Но мы научим вас ворочать горы!

Если вы отважны, сильны — мы приглашаем вас на работу, достойную вас. Единственный в Европе заповедник драконов в Восточных Карпатах приглашает на работу укротителей драконов.

Все что требуется от вас, выпускники — высшие оценки по трем предметам: Чары, Уход за животными, Колдовская медицина. И конечно, любовь к животным, самообладание и отвага! Ждем вас!»

И ниже, маленькими буквами адрес, куда надо прислать копию диплома.

Чарли вздохнул, совсем как его отец пять минут назад на кухне, и достал свое новенькое, хрустящее свидетельство об окончании школы. Чары, уход за животными и медицина, которую он брал дополнительным курсом с пятого года — это были три из четырех предметов, по которым он получил самые высокие оценки. Четвертым был полет на метлах. Но перевес не оставлял выбора. «Похоже, я обречен. Да... Хагрид будет рад. А я не рад... совсем».

Чарли принялся палочкой выводить копию.

— Рановато ты к нам, — с мягким акцентом сказал поджарый румын, встретивший его. Вот так, без лишних приветствий, без рукопожатий. Собственно, пожать руку мужчина бы ему не смог — правая ладонь была туго перебинтована, и, к тому же, бинт пропитан какой-то мазью: степень вонючести мази Чарли ощутил, даже не принюхиваясь специально. К этому не самому приятному аромату примешивались и другие — от незнакомца (будущего коллеги? погонялы? начальника? — перебирал варианты Чарли) разило еще и потом, и вином. И еще чем-то не менее гадостным.

— Я Чарли Уизли, — промямлил заезжий гастролер, не найдясь, что еще сказать.

— Богдан. Но меня тут все зовут просто Боб. Пойдем, что ли.

— У меня однокурсника зовут Боб. Только он Роберт, — сказал Чарли уже спине Боба Второго. Потом подхватил саквояж и поплелся вслед за ним.

— Жарко у вас тут, — Чарли попытался как-то поддержать разговор.

— Привыкнешь, — отрезал Богдан, — да и лето не вечно.

— А далеко идти?

— Вот лесок пройдем и считай, пришли. Я тебе пока вкратце расскажу, что да как. У нас тут народу немного, в основном одни мужики. Работа, сам понимаешь, грязная.

«Я пока еще ничего не понимаю»

— Но деньги нормальные. Поначалу малость туго придется, но потом попривыкнешь. Все привыкают, — повторил он и достал из кармана мятую пачку папирос. Прикусил одну, предварительно как следует сплюнув мокроту, задымил. Вони прибавилось.

— Условия жизни нормальные. Кормежка тоже нормальная. Не жалуемся. Подъем в шесть утра.

— Во сколько?! — переспросил Чарли, едва не споткнувшись об очередную кочку.

— В шесть, говорю, утра.

— И что я буду делать?

— Работу найдем.

На этом разговор окончился.

Уже потихоньку темнело, и горы чуть вдалеке выглядели страшновато. Чарли тщетно пытался разглядеть силуэты драконов, которые, по его разумению, непременно должны были парить на фоне этих гор. Бесполезно. Зато возле уха жужжали голодные комары. «Попал, — подумал Чарли, но тут же успокоил себя: — Зато зарплата хорошая».

Через полчаса нудного пыхтения и перешагивания через кочки (разумеется, тропинки тут не было — видимо, следы магически заметали) они вышли к месту назначения.

Несколько двух— и трехэтажных домов со светлыми окнами. Какие-то сараи.

«Они что, здесь драконов держат?!» — с ужасом подумал Чарли (уж больно маленькие были сараи) и его опасения были тут же развеяны: до ушей донеслось явственное мычание.

— Это что там? — спросил он своего спутника и ткнул пальцем в направлении одной из деревянных развалюх.

Тот уже не в первый раз посмотрел на новичка, как на полного идиота.

— Жратва там.

— Чья?! — тут Чарли и в самом деле ощутил себя непроходимым идиотом.

— Знамо дело, чья. Драконья, конечно. Тебе туда. Это наше... хм... административное здание, пожалуй.

Чарли покорно поплелся в сторону самого прилично выглядящего здания — кирпичного двухэтажного особнячка. У дверей, на скамейке, двое магов распивали вино из одной бутылки и резались в карты.

— Здравствуйте, — робко сказал Чарли.

— Новенький? — оживился один из игроков. — Здорово! Ну что стоишь, заходи.

И к его удивлению, сам поднялся и зашел следом. На ходу почесывая задницу.

Чарли побелел.

На первом этаже располагался опрятный кабинет — письменный стол, пара кресел, и книжные стеллажи.

— Меня Дональд зовут. Дональд Задира.

— Странная фамилия, — не удержался Чарли.

— Это не фамилия. Это кликуха, — усмехнулся он. На вид Дональду было лет двадцать восемь. А еще — на вид — он все эти двадцать восемь лет не брился. Чарли представил, какой шмон тут навела бы мама...

— А ты Уизли, наверное? Чарли Уизли?

Вышеупомянутый сглотнул ком в горле и кивнул.

— Давай документы, диплом там, все остальное, я тебя оформлю.

— А вы здесь... э-э-э... секретарь? — робко задал вопрос Чарли, протягивая свои бумаги.

Дональд достал большую амбарную книгу и облизнул кончик пера.

— Нет же. Я тут главного замещаю. Он уехал до конца лета. Мне работы пока — только новеньких оформлять. Ну и всякая канцелярская работа... А так я здесь уже четвертый год.

— А много тут новеньких? — слегка осмелел Чарли.

— Ты второй. Еще один парень позавчера приехал, и еще парочка прибудет к концу июля. Вот, кстати, давай-ка к этому новичку я тебя и подселю. Зовут его Павел. То ли украинец, то ли поляк. Вы друг другу понравитесь. Похожи. Он тоже своей тени боится, — Дональд подмигнул.

Чарли снова судорожно сглотнул.

— Раньше были палатки, но решили домики отстроить. Так приятней. Там напротив бревенчатая одноэтажка, зайди, тебя покормят, ты, наверное, с дороги голодный. А жить будешь в пятом домике. Повариха объяснит, как пройти.

И «секретарь» по-свойски хлопнул Чарли по плечу.

Повариха, неожиданно худая женщина лет сорока пяти, лишних вопросов не задавала, и с готовностью навалила Чарли полную тарелку картофельного пюре и рагу («с маминым не сравнится, но ничего», — удовлетворенно думал Чарли, поглощая предложенную еду), налила чуть теплого чая, и продолжила почему-то без помощи магии домывать последние предметы грязной посуды, оставшейся с ужина. Вокруг Чарли сновала невзрачная конопатая девушка — подметала полы. Одним веником шуровала сама, второй весело мел без чужой помощи в другом конце столовой, уставленной простыми деревянными столами и стульями.

— Это наша Сара, — сказала повариха, кивнув в сторону девушки. — Она немая.

— Глухонемая?

— Нет, все слышит, но ничего не говорит. Слыхала, что отец у нее был изверг. Как-то наложил на нее заклятье за какую-то оплошность.

— Был?! Он уже умер?

— В Азкабане гниет. Считай, что умер уже, — пояснила повариха и вернулась к посуде.

Чарли снова обратил все свое внимание к тарелке, не зная, что сказать в ответ. Поспешно доел, поднялся. Сара боязливо зыркнула на него и попятилась в угол. Чарли попытался передать тарелку и чашку женщине.

— Да оставь, оставь, — почти нежно сказала она. — Не мужское это дело. Я сама уберу. Ты иди пока спать. Куда тебя поселили?

— В пятый.

— Это значит... Обойди дом, если с торца стоять спиной к нему, то вперед, минуя два дома и налево. Ну, на нем номер висит, увидишь.

Чарли поблагодарил, взял свою сумку и вышел.

Домик, где ему предстояло жить, оказался с виду на удивление уютным. Одноэтажный, деревянный, из кирпичной трубы на крыше лениво плыл дымок. Широкое крыльцо с фонарем, вокруг которого самоотверженно вились мошки, а на крыльце — кресло-качалка.

Чарли подошел ближе. В кресле кто-то сидел. Бледный и худощавый юноша со светлыми волосами, с тонким острым носом, в пижонских очках без оправы. Он читал какую-то ветхую книгу. На вид ему было около двадцати трех. Чарли кашлянул. Незнакомец поднял голову.

— Ты Павел?

— Да, я. Павел Калинин.

— Чарли. Чарли Уизли. Меня к тебе подселили. Найдется местечко? — он попытался улыбнуться, чувствуя себя очень глупо. К его удивлению, незнакомец улыбнулся в ответ, встал и протянул руку. Оказалось, он ниже Чарли чуть ли не на целый фут.

— Ты англичанин? Наверное, закончил Хогвартс?

У Павла был славянский прононс.

— В этом году, — кивнул Чарли. — И вот сразу сюда...

— Я тоже только закончил. Военно-морской кадетский корпус. Под Петербургом. Это в России. Я русский.

— То есть как это?! А там разве учат магии? Ну, то есть, в этом самом корпусе?

— А ты как думаешь? Лучшие боевые маги в мире, — Павел гордо выпятил тщедушную грудь. — И прикрытие хорошее. Как у нас говорится, не Дурмштрангом единым... Ну ладно, заходи... Тут комаров много. Ты ведь знаешь заклинание, чтобы их отгонять?

— Знаю, но как-то не подумал... забыл, — признался Чарли и прихлопнул у себя на шее очередного кровососа.

Потом Павел провел его через теплую гостиную с камином, мимо маленькой ванной с единственным краном («вода холодная, разогревать только магией») и деревянной кадкой. Спален было две — как раз по одной на человека. Обстановка спартанская — металлическая кровать с продавленным матрасом, стол, на нем лампа, рядом пара стульев, и шкаф. На стене — какая-то невзрачная картинка, которую Чарли в полумраке не разглядел. И еще пара светильников по углам. Но этого было достаточно. Отдельная комната раньше была для него роскошью, он успел пожить один всего месяц в прошлые каникулы после отъезда Билли, и неполные две недели в эти, да и то, в вечно шумном доме, похожем на муравейник, а не в маленьком коттеджике почти что посреди леса. Чарли удовлетворенно улыбнулся.

— Ну, спокойной ночи. Ты лучше ложись, а то вставать рано, — посоветовал Павел и вышел.

Чарли настежь распахнул двустворчатое окно, послушал сверчков, потом разделся и небрежно кинул вещи на спинку стула. Едва его голова коснулась подушки, пришел сон. Глубокий, но неспокойный.

Чарли снилось, что он ходит по лесу и среди деревьев мелькает сумрачная фигура, будто бы одетая в легкое ситцевое платьице. Женщина. Она раздвигала ветки, шла вперед, и что-то тихо напевала. А Чарли думал — не упустить бы ее из виду, не упустить бы... Тут какая-то ветка очень больно царапнула его по щеке, и он рывком вылетел в реальность.

— Вставай, соня. Подъем.

Над ним стоял Павел: в длинной рубахе и на этот раз без очков.

— Который час? — промямлил Чарли.

— Шесть уже почти. Вставай, вставай. Надо. Привыкнешь.

Потом была ледяная вода в лицо, ломота во всем теле от недосыпа, и застилание кровати.

«Впрочем, зачем застилать? — подумал Чарли. — Мамы тут нет, никто не придерется».

Постепенно он знакомился с обитателями лагеря, их привычками, манерой общения и прочим. Такого колоритного народа Чарли не встречал никогда и нигде, даже в Хогвартсе.

Дональда Задиру обозвали Задирой за то, что он не мог пропустить ни одной драки, пьянки, азартной игры или мелкого скандальчика на территории поселения. А преподавал исключительно потому, что был хорошим специалистом в своей области. Очень хорошим. Но попробуй перебей его на занятии или скажи что не так — бед не оберешься.

Сторожа драконьих загонов — или, если выражаться точнее, — драконьей вольной территории, звали Абрахам. И у него была весьма выразительная погоняла — «Стойсцукакудапрешь». Сокращенно — Стойсцука. Охранял границу территории он более чем ревностно. На нарушителей орал своим прозвищем и другими, куда менее цензурными, выражениями, а также дышал перегаром. На всякий случай орал и на тех, кто питомцев подкармливал, на дрессировщиков-укротителей, и вообще всех кому не лень: «Для порядку, а как же». Говорили, что он тут самый старый работник — и не только по возрасту, но и по стажу работы в питомнике.

Павел Калинин и еще один парень, статный красивый американец по имени Джип, оказались вовсе не дрессировщиками, а, напротив, драконоборцами. Их специально прислали из России и США для изучения драконов как потенциально опасных существ. Их задачей было — обособленно изучать способы борьбы с драконами и их чувствительность к поражающим и управляющим заклинаниям. Кстати, именно от Павла Чарли узнал, что на дракона совершенно не действует запретное заклятье управления сознанием «Империо». Павел и Джип часто подолгу обсуждали свои исследования где-то в сторонке, и вместе смотрелись карикатурно: один — маленький и щуплый, а другой — как шкаф, косая сажень в плечах и длинные черные волосы. Их довольно быстро обозвали Гном и Белоснежка.

Главных укротителей, которые гоняли остальных (кроме Богдана, конечно, который являлся кем-то вроде прораба на территории и выполнял, как говорили, в основном одну функцию — на всех орать) звали Алджернон, Микаш и Августус. Все трое, опровергая свои благородно звучащие имена, были страшными пропойцами и карточными шулерами; всем троим было за тридцать, и все трое бежали от сварливых жен и тещ.

Мясник Остин страдал от хронической язвы, а потому вообще не пил, и в этом плане был на территории лагеря уникумом. «Главное в моем деле — это чтоб зверю не было больно, — проповедовал Остин, смывая с рук кровь. — Уж если вышло так, что мы их вынуждены убивать и жрать, то пусть хоть не мучаются. Сначала шибану коровку каким-нибудь заклинанием тихонечко, чтобы отрубилась, а потом уж и зарублю. Я ж не садист какой...»

Откуда повариха Мэри Энн вытащила немую Сару, для Чарли, как и для остальных, осталось секретом. Когда работники питомника ели, Сара всегда сидела в углу и наблюдала за ними глазами затравленного зверька. Казалось, что мужчины побаиваются этой аутичной девушки даже сильнее, чем она их. И даже при таком вопиющем, армейском дефиците женского пола, к Саре никто никогда не приставал. Хотя... кто знает. Сама Мэри Энн родилась и выросла в Кардиффе, и работала в лагере еще с тех пор, как восемь лет назад сюда приехал ее старший сын. Потом сына перевели на работу в родной Уэльс, а она так и осталась. Готовила она вполне сносно, хоть и незамысловато, и всегда делала большие порции, так что голодным в лагере никто не оставался. Сама покупала и привозила из соседней деревни рыбу и овощи. По воскресеньям пекла пироги со сладкой начинкой или делала шоколадные конфеты из сливочного масла и какао, чтобы побаловать народ.

Развлечения в лагере сводились к элементарным — игра в кости и карты, выпивка и иногда — прослушивание радио и спор на политические темы, особенно в подпитии. В этих развлечениях Чарли пока не принимал участия. Хотя бы потому, что пить не умел и учиться не хотел, а из карточных игр ему доводилось резаться только в подрывного дурака.

Поэтому, устав от скуки и чинного сидения по вечерам на крыльце, как-то вечером Чарли заглянул в библиотеку — ту самую комнату, где они занимались. И, к сожалению, не нашел там никакой художественной литературы. В основном там было то, чем изобиловала библиотека Хогвартса, но в гораздо меньшем количестве. Учебники по чарам, медицине, и, конечно же, несколько полок фолиантов, посвященных драконам.

Одно лишь привлекло внимание Чарли: отдельно лежащая на полке, потрепанная и чуть запыленная тетрадь. На обложке тетради ровным, явно женским почерком было выведено «Дневник Михаэлы Миеску». Чарли открыл наугад.

6 мая

Потом я пошла к кассе и заплатила за медведя. Назвала Вилле. Не знаю почему. Просто пришло в голову это имя, и все тут...

Зачитавшись, он не заметил, как сзади подошел Дональд и положил руку ему на плечо.

— Что это? — спросил Чарли.

— Дневник. Она его тут оставила, случайно, наверное. Лучше не читай, вгоняет в тоску.

— А кто она? — юноша бережно положил тетрадь на то место, с которой ее взял, и пригладил обложку.

— Работала здесь. Вернее как... Она денег даже никаких не брала у начальства за работу. Жила тут, кормилась пару месяцев, и представляешь — только она спокойно могла к драконам подходить. Вообще их не боялась. Было тут как-то... два самца изрядно подрались из-за самки, да так что у одного живое мясо из брюха лезло, панцирь ему соперник прожег. Я бы скорее сам повесился, чем пошел лечить, не оглушая. А она брала ведро с мазью, подходила и заливала. Каждый день, целую неделю. И дракон сидел как щенок и терпел. Не пыхал, не выл. Им ведь тоже больно бывает... А то...

— И что с ней стало? Она больше тут не работает?

— Исчезла, — отрезал Дональд и махнул рукой.

Чарли недоуменно вскинул брови.

— Ну чего ты так смотришь? Взяла да исчезла. Как-то ушла вечером гулять по лагерю — так ее и не нашли. И ни следа, как сквозь землю провалилась. Кто-то из наших окклюментов-умельцев пытался ее нащупать — говорит, не чувствую ее. Значит, погибла. Дома бы ее никто не хватился — сирота, жила сначала в детдоме, потом поступила в университет Бухареста на факультет иностранных языков и в общаге там ютилась. Она же магглой... да не то, что магглой, вроде сквибом была. И вроде родители у нее были маги, а она не знаю, в кого такая уродилась. Ничего не могла, даже самого простого заклинания сделать. Палку держала в руке как бесполезный сучок. Но на что-то пригодилась. Вот. А дневник остался. Она его еще до приезда сюда вела регулярно, а здесь — так, время от времени.

— Слушай, — Чарли снова протянул руку к дневнику, — а почитать можно? Я аккуратно.

— Ну, бери, — пожал плечами Дональд, развернулся и собрался уходить, но на пороге снова обернулся: — Только не говори, что я тебя не предупреждал. Серьезно, в тоску вгоняет.

— Да я уж понял.

— И знаешь что? Сдается мне, она не просто так сгинула. Я почему-то всегда был уверен — хлопнули ее.

— Кто?

— А черт знает. Тут цыганские таборы иногда ходят, может, они... Может, кто из соседней деревни забрел в наш лес. А может... может, свои.

— Кто?! — переспросил Чарли изумленно.

— А мне откуда знать? Ладно. Пошел я.

Вернувшись в дом, Чарли положил тетрадь на стол в гостиной и забыл про нее на неделю. Во-первых, потому, что по какому-то странному стечению обстоятельств именно в этот вечер Павел получил посылку с книгами — страдая от скуки и изучив все нужные ему научные материалы, русский юноша решил заказать совиной почтой книги для чтения в отдохновение: несколько детективных повестей, и что-то из классики. До этого Чарли не доводилось читать маггловские романы, поэтому он с радостью воспользовался такой возможностью и таким образом скоротал несколько вечеров. Кроме того, в течение этой недели состоялось его первое свидание с «питомцами» и Чарли был очарован и поражен — куда уж ему думать о каком-то потрепанном дневнике какой-то неизвестной румынской девушки...

— Стой сцука куда...

— Куда надо, туда и пру! — усталым голосом выкрикнул укротитель Алджернон, засовывая палочку в подвешенный на поясе футляр из драконьей кожи («Не боись, белоручка, это уже с мертвого дракона содрано», — пояснил он чуть ранее пораженному Чарли). — Новичков конвоирую.

— А, ну тогда проходи.

Сегодня на первое «практическое занятие» вместе с Чарли шли накануне приехавший в лагерь француз Доминик, и «Гном с Белоснежкой» — неразлучная уже парочка единомышленников, Павел и Джип.

Наконец-то Чарли выпала возможность до конца изучить питомник. Маленький лагерь был лишь малой частью его территории. Большая часть, походившая скорее на вольные просторы, чем на загон — магически огороженные сотни гектар земли, включавшие в себя дремучий лес и подножия гор, — были предоставлены питомцам. Драконы, вероятно, думали, что люди не хозяева им, а слуги, и знали, что эти слуги исправно кормят их, знали, в каком месте им оставляют пищу, но не подозревали о том, что не имеют возможности покинуть отведенные им территории. Специально установленные на их телах метки позволяли укротителям призывать драконов в загон для дополнительной кормежки, в общем, мало-мальски их контролировать. Маленькие драконята и их матери в период высидки яиц и выращивания малышей держались отдельно от самцов — в целях безопасности юного поколения. Отдельно держались и заболевшие драконы — хотя таковых обычно было немного, ибо, чтобы навредить друг другу, драконы должны были очень постараться. Самый пик, сказал Алджернон, приходится на начало весны, на брачный период, когда они дерутся из-за самок.

Чарли внезапно вспомнил о лежащем в его домике на столе дневнике, вспомнил слова Дональда о том, как одного из таких неудачников-женихов лечила девушка по имени Михаэла Миеску...

— А как вы их лечите? — спросил он. — Неужели подпускают к себе?

— Когда как. Бывает... — Алджернон замялся на секунду — Бывает, кое-кого без вопросов подпускают, терпят лечение. Кое-кого и припечь могут. А чаще всего сначала оглушаем, потом залечиваем. Ну что ты вылупился? Тебе самому знаешь, сколько придется драконов оглушать? Это — единственное действенное средство при общении с этими тварями. Вежливый язык и франтовские жесты они не понимают.

— Мистер, я бы... — заговорил Доминик нерешительно, с сильным акцентом, — никогда не назвал драконов тварями. Это есть... некрасивое слово. Ведь они такие... красивые.

Алджернон усмехнулся, но ничего не сказал.

Они дошли до забора, и укротитель жестом остановил их, взял из рук Джипа мешок с мясом, который тот терпеливо тащил всю дорогу до загона, ни слова не проронив, и проследовал за магическое заграждение, на площадку, которую в лагере любовно именовали «рестораном» — кругом валялись кости, хвосты и прочие субпродукты, оставшиеся от предыдущих драконьих завтраков, обедов и ужинов.

Доминик, Павел, Джип и Чарли в рядок встали у загона и с замиранием сердца ждали, что будет дальше. Алджернон повернулся к ним:

— Кто-нибудь из вас этих тва... хм... драконов видел?

Кивнул только Павел.

— Мельком. Издалека, — признался он неожиданно тихим голосом и сглотнул.

Алджернон отошел еще на несколько метров от забора и вскинул палочку. Потом сунул пальцы в рот и звучно свистнул — скорее для виду, как потом понял Чарли, потому, что дракон повиновался вовсе не свисту, а магическому сигналу. Во что бы ни хотелось верить укротителям, драконы все же не какие-то послушные псы. Прошло еще несколько минут тревожного ожидания в молчании. Затем все новички вздрогнули, услышав звук, который вряд ли с чем-то можно было спутать — медленный присвист от драконьих крыльев, неспешно рассекающих воздух. Послышался запах пепла, а потом они увидели, как дракон показался из-за крон древних деревьев и медленно начал снижаться прямо перед Алджерноном. «Зрители» инстинктивно отскочили, ахнув.

— Я ж говорю, белоручки, — усмехнулся укротитель и, сунув руку в пропитанный кровью мешок, извлек оттуда кусок говядины. Отправка порции еды в рот приземлившемуся дракону, который зловеще пыхал дымом чуть повыше голов наблюдателей, была похожа на метание диска. Алджернон поднатужился, замахнулся и трехкилограммовый кусок, бывший для дракона всего лишь закуской на один зубок, полетел зверю в пасть.

— Уэльский зеленый, — громко сказал Алджернон, — любит горы, там и гнездится. Этот молодой, ему еще нет семи лет, и он еще значительно вырастет. Кстати познакомьтесь, его зовут Травинка.

Павел фыркнул.

— Напрасно смеетесь, господин драконоборец! Если это чудо заляжет в зеленом поле и спрячет морду в траве, то даже при его размерах вы его издалека не заметите.

Действительно, с удовольствием поедавший угощение Травинка был насыщенного и яркого зеленого цвета.

— Обычно они бывают потемнее, в болотный цвет или хаки. Но этот, во-первых, еще молодой — может, потемнеет, — во-вторых, это редкая разновидность окраса, и она очень ценится. Нестандартный окрас довольно редок. Бывают альбиносы — светлые драконы тех пород, которым светлая раскраска не присуща. За исключением гебридских черных — они как раз совсем черными не бывают. Никогда.

— Почему ценится? — спросил Чарли и тут же устыдился своих слов — ведь все это Дональд им уже рассказывал. Не только о том, сколько семейных пар было осчастливлено потомством благодаря зельям с драконьим сердцем, после того как один из супругов или оба много лет безуспешно лечились от бесплодия; не только о том, что печень дракона лечила такие болезни, в борьбе с которыми старые привычные средства были бесполезны. Он знал и о том, как модницы любили туфельки, сумочки из неокрашенной драконьей кожи, сколько стоили брюки и пиджаки из нее же — стоит надеть такой костюмчик, и ты сразу продемонстрируешь солидную толщину своего кошелька и то, как хорошо идет твой бизнес.

— А то ты не знаешь, — прищурившись, ответил Алджернон и, начертив палочкой замысловатую фигуру в воздухе, отослал дракона прочь. Травинка тяжело взмахнул крыльями, поднял ветер и скрылся из виду.

— Вы их скрещиваете? В смысле, межвидовое скрещивание производите? Например, гебридского с китайским, — спросил Павел.

— Это редко получается. Обычно драконы одной породы сторонятся представителей других. Разумеется, если получается скрестить — такие экземпляры ценятся дороже других. И при жизни, да и после смерти… Особенно после смерти.

— Вы, что же, дожидаетесь, когда они умрут своей смертью? Всегда? — удивился Чарли.

Алджернон покачал головой.

— Случалось и забивать. Причем иногда молодых. Если особь очень агрессивная. Конечно, не хочется, но иногда бывает так, что если не забьешь бунтовщика — пожжет весь лес и всех собратьев покалечит. Вот… Ну, пошли… завтра снова придете. Потихоньку научитесь с ними общаться.

Они шли к лагерю, и Чарли с тревогой думал о том, КАК же убивают драконов. Ему не хотелось представлять себе это, но мысль просто не хотела вылезать из головы…

Прошел месяц его жизни в лагере, и Чарли получил первое жалованье. Поскольку он еще числился в статусе ученика, это была половина обещанных денег. Но даже эта небольшая сумма воодушевила его настолько, что ему казалось, он готов совершить подвиги. Чарли до сих пор был уверен, что обязательно будет большую часть денег отсылать маме, но когда галлеоны зазвенели у него в руках, его обуяли сомнения. С большим трудом отбросив их и поборов жадность, Чарли отложил две трети суммы, чтобы назавтра отправить родителям. Ему удалось убедить себя, что здесь, в лагере, где он жил на всем готовеньком, деньги ему все равно незачем и, пусть он заработал их тяжким изнурительным физическим трудом, маме и отцу они гораздо нужнее.

За ужином к нему подошел Дональд.

— Ты это, — начал он, ковыряя во рту зубочисткой, — дневник девочки-то мне отдай.

— Ой, — пискнул Чарли. Он совсем забыл, что тетрадь так и лежала у него на столе, нетронутая.

— Забыл? Ну, вот я и напоминаю.

— Донни, а зачем...

— Что?

— Зачем храните эту тетрадь?

— Не храним, а храню, — бросил Дональд. — Она мне дорога. Как память.

— Ты дружил с этой Михаэлой, верно? Она тебе нравилась? — осмелел Чарли.

— Она никому не нравилась, — бесцеремонно вмешался сидящий с ним за столом укротитель Микаш, — и никто с ней не дружил. Вернее, она ни с кем не дружила.

— Только с тварями, — вставил Алджернон и кивнул в ту сторону, где находились драконьи загоны, — только с ними.

— Короче верни, хорошо? — прервал Дональд и направился по своим делам, насвистывая.

Этим же вечером Чарли вернулся к чтению дневника. Не то чтобы ему очень хотелось, но он подумал: глупо будет отдать, не прочитав. В Хогвартсе он приучил себя через «не хочу» читать все книги, которые по необходимости и без нее, под влиянием сиюминутного порыва, брал в библиотеке.

10 мая

Мне понравилась лекция, но особенно этот фрагмент, и я решила переписать его в дневник. Я обязательно подумаю над этим.

На крыльцо поднялся Павел и уселся во второе кресло-качалку.

— Ты не знаешь, что такое депрессия? — спросил Чарли.

— Бабья дурь, — коротко ответил Павел и поправил очки. Как показалось Чарли, скромник-«гном» тут же смутился от того, что произнес грубые слова.

— А вот тут написано — болезнь...

— Дневник Михаэлы Миеску? — спросил Павел. Чарли поразился:

— А ты откуда знаешь?

— Очнись, дружок, — усмехнулся Павел. — Эта тетрадь тут уже месяц валяется на столе. Не думай, конечно, что я в чужие бумаги сую свой длинный нос, просто накануне Дональд меня попросил передать тебе, чтобы ты вернул ему дневник. Я спросил — какой дневник, он рассказал. Потом я спросил, можно ли и мне прочесть, он разрешил, сказал, что это как бы собственность библиотеки и потому читать можно всем.

— Ясно... И что ж ты там вычитал?

— Ничего хорошего, — Павел снова поправил очки и, с точки зрения Чарли, сделал это напрасно — они прекрасно сидели на переносице, но видимо этот жест уже вошел у него в привычку. — Прочти сам и поймешь. Может, у кого-то из магглов депрессия — это болезнь, маги-то решают ее простейшими веселящими чарами, а у нее — настоящая, прости, бабья дурь. И вообще она достаточно глупа, а может, неопытна. Сам посуди: пишет о том, как познакомилась с парнем, который ей понравился, и в тот же день начала ему рассказывать о своих бедах и горестях. Неудивительно, что он сбежал так быстро, что пятки засверкали. А она потом тут же начинает снова плакаться о том, какая она несчастная. Ладно, у нас в России считают, что о мертвых нельзя плохо говорить, что-то я разошелся...

— Мертвых? Ты думаешь, она мертва?

— Я знаю это, — ответил Павел, и Чарли показалось, что он услышал в его голосе печаль. — Я чувствую это. И ее надо найти и похоронить по-человечески. Ее труп до сих пор валяется в лесу и истлевает, — добавил он совсем мрачным голосом, глядя куда-то в пространство. Чарли стало жутко.

— Пойду... пойду чаю заварю, — сказал он.

— Сиди уж, я сам, — ответил Павел внезапно повеселевшим тоном и ушел в дом.

Чарли вернулся к чтению дневника.

16 мая

Я думала о Том-кого-нельзя-называть. Думала, как мало, в сущности, мы знаем о нем. Мы знаем лишь, что он чудовище, что он убивал и приказывал убивать, но интересно, кто-нибудь задумывался над тем, что у него внутри? Какая сила принуждает его делать это? Любой ответит на такой вопрос одно — жажда власти. Но это следствие, это не причина. Ведь был же он просто обычным мальчишкой, до того как им овладела Тьма. Играл в карты с друзьями, ел пироги и засматривался на девочек. Хотя… может, у него не было друзей? А может девочка, которая казалась ему особенно красивой, его отвергла? Наверное, так и было. Но мне лично кажется, самым сильным толчком к Тьме послужило то, что он был сиротой. И не просто сиротой… Он знал, что отец от него отрекся. И знал, что мать, не желая признать предательство отца, и любя его до самой смерти, назвала его отцовским именем… Он ненавидел отца за предательство и мать — за безволие. А что может быть страшнее, чем разочарование в собственных родителях? Это влечет за собой разочарование во всех людях. Мне иногда кажется, что это просто здорово, что я не знаю ничего о моих родителях и совсем не помню их, несмотря на то, что они покинули меня так рано. У меня есть возможность думать о них, что захочу и любить их такими, какими их рисует мое воображение. Иначе… Кто знает, во что бы я могла превратиться? Даже страшно подумать.

Павел подал ему чашку чая с молоком, Чарли рассеянно сделал глоток.

— Ты когда-нибудь думал, что заставляет злых людей становиться злыми?

— Чаще всего то, что с ними тоже обращались плохо, — не задумываясь, ответил Павел. — Это цепная реакция. Мы вкладываем все в своих детей, чтобы они отдали это своим детям. Если ты сейчас читаешь ту запись, о которой я подумал, то тут девочка права. В принципе, я не назвал бы ее особенно умной, а ее умозаключения — революционными, но, по крайней мере, ее нельзя уличить в отсутствии логики. Как ты относишься к своим родителям?

— Они замечательные! Мама может, немного строгая, но все равно.

— Мои тоже, — кивнул Павел. — Нам повезло. Мы с тобой не станем Темными Лордами, — и приятно улыбнулся. Чарли ответил ему улыбкой и отхлебнул обжигающий напиток. И снова погрузился в чтение.

За следующий час он прочел и те записи, о которых упоминал Павел, но не почувствовал презрения к Михаэле, а, наоборот, пожалел ее. Однажды, еще на пятом курсе, он встретил Обри в Хогсмиде, подсел к ней за столик и тоже стал рассказывать о своих проблемах. И долго потом не мог понять, почему Обри обозвала его жалким неудачником. Впрочем, Эмброуз со своим навязчивым обожанием быстро заставила его забыть об этом инциденте...

Михаэла напоминала десятки людей, которых он встречал за свою жизнь, и вместе с тем в ней было что-то, что внушало доверие и желание помочь. Чарли надеялся, что Павел ошибся и что она жива. Что если она просто сбежала из лагеря? Что если здесь ее обижали? Надо найти ее и объяснить... объяснить...

Из дремы Чарли рывком выбросили звуки музыки, взрывы хохота и звон стекла. Он помотал головой: заснул, пока читал. Недопитую чашку чая выпустил из рук и пролил на доски крыльца. Музыка лилась из-за деревьев ближе к территории загонов, и сопровождалась блеском костра. Чарли пошел на свет. Спустя пару минут его глазам предстала неожиданная картина: пламя взвивалось на несколько метров вверх, вокруг были расставлены палатки, у костра сидели и стояли его товарищи по лагерю в окружении незнакомых черноволосых людей, разряженных, как пестрые попугаи. Две девушки с бубнами и седой мужчина с гитарой создавали тот шум, что привлек его внимание. Через минуту, в течение которой он стоял с открытым ртом и с детским любопытством разглядывал чужаков, к нему подбежал Дональд и, обхватив за плечи, повел к костру.

— Что стоишь как истукан? — пьяно выкрикнул Дональд. — Давай к нам! А я уж думал, ты спишь, малышок.

Чарли заметил Павла и Джипа, которые сидели в траве и наперебой заговаривали зубы длинноволосой девушке в цветастой юбке и шелковой блузке, которая вежливо улыбалась обоим, но заигрывала почему-то, в основном с Павлом, хотя Джип на его фоне выглядел настоящим принцем.

— Кто это, Донни? — Чарли ткнул пальцем в музыкантов.

— Свои, свои.

Девушка бесцеремонно покинула своих собеседников и подошла к Чарли.

Она сказала что-то и, ничуть не стесняясь, потрепала Чарли по волосам.

— Я не понимаю, — это была единственная фраза, которую он знал по-румынски.

— Она говорит у тебя волосы — как огонь.

— Они знают про драконов?

— Я же сказал — свои, — фыркнул Донни. — Развлекайся, — и подмигнул.

Павел с недовольным выражением лица приблизился к Чарли.

— Ну и где совесть твоя?

— Вся совесть на конце, — хохотнул Джип.

— Ты ей понравился, — добавил Павел, кивнув в сторону цыганки. Та не отводила глаз от него и потирала ладони. — Сейчас она сама руками огонь разведет.

— Как тебя зовут? — обратился Чарли к девушке, и похлопал себя по груди. — Я Чарли Уизли. Чарли. Понимаешь?

— Чарли, — кивнула она, — Михаэла.

Он вздрогнул.

— Михаэла?

— Михаэла, — она засмеялась. Смех ее звучал хрипло и немного грубо.

— Без паники, это распространенное имя, — заверил его Павел и ушел к костру. Чарли тут же растерялся. Ну и как с ней общаться? Ведь надо же что-то сказать или сделать хотя бы! Цыганка решила эту проблему кардинально. Она вырвала у Дональда из рук бутылку с вином и подала Чарли. Она ехидно ухмылялась. Чарли решил, что отнекиваться бесполезно и сделал глоток. Скривился. Вино было кислым, как уксус, и вязало рот. Совсем невкусно. Зачем его только пьют? Цыганка снова засмеялась и махнула рукой — «еще, пей еще». Чарли повиновался.

Донни усмехнулся в усы и тоже отошел.

Девушка уселась, расправила юбки и похлопала ладошкой по траве — садись рядом. Цыган с гитарой запел протяжным фальцетом. Чарли сделал еще глоток. Если не держать вино во рту и сразу глотать помногу, то не так уж неприятно.

— Ты не смейся надо мной, — сказал он девушке; та глупо улыбалась, и хлопала ресничками. — Я никогда не пил спиртное. Ну, разве что только сливочное пиво, но оно совсем не крепкое. И я просто принял тебя не за ту Михаэлу.

— Михаэла, — кивнула она, и добавила почти нежно: — Чарли!

Он смотрел затуманенными глазами в костер, и ему казалось, что там пляшут саламандры. В груди потеплело, голова немного кружилась. Непривычно, но приятно. Чарли захотелось упасть на спину и растянуться. В мыслях была настоящая каша — одновременно думалось обо всем, и ни о чем.

Девушка положила ему голову на плечо. Он не протестовал — не хотелось шевелиться.

Микаш выписывал ногами кренделя в компании цыганки с бубном, притопывал, ухал, остальные хлопали ему. Чарли допил вино. Цыганка потянула его за руку.

— Куда? — растерялся он. Ему совсем не хотелось вставать. Но Михаэла была настойчива, тащила его, что-то сердито повторяла, морща носик, и он поплелся следом, как щенок.

Доведя его до шатра за деревьями, она откинула полог. Внутри было почти совсем темно — горела только одна свечка. Зайдя вслед за ним, Михаэла обвила его шею руками и горячо поцеловала. Чарли не ответил на поцелуй, крепко сжав губы — растерялся. Если бы не вино — наверняка от страха бросился бы наутек. Она засмеялась над ним и сбросила одежду. Как-то странно быстро и легко упали с нее и цветастый палантин, и блузка, и обе юбки. У нее была маленькая грудь и широкие бедра. Крупная родинка на плече и густая поросль волос внизу живота. Рыжих волос. Чарли сглотнул.

— Ты... ты что это? Я же не...

Михаэла настойчиво потянула его вниз.

* * *

Он открыл глаза и увидел небо. Яркое голубое небо, освещенное рассветным солнцем. Еще немного — и начнет слепить глаза. Чарли поднялся. Кажется, ему приснился дурной сон. Тогда что он делает на траве посреди лагеря? Под ним было одеяло, но и оно, и волосы, и ноги, и руки были мокрыми от росы. Стоп... ноги?! Он рывком поднялся и обнаружил, что абсолютно наг. Если не считать носков. Вещи его были смяты и свалены в кучку рядом — на одежде тоже блестели капельки росы.

Чарли поспешно натянул трусы и брюки, схватил майку, рубашку и ботинки и, трясясь от холода, понесся к дому.

«Только б на дороге никто не попался! Только бы не...»

Не повезло. Прямо ему навстречу, попыхивая вонючей папиросой, шел Богдан. Чарли чуть не врезался в него. Остолбенел.

Богдан критически осмотрел его грудь, к которой прилипли травинки, растрепанные волосы; бросил взгляд на ботинки в руке. Хмыкнул, сплюнул.

— Я... это...

— Зачем мне слушать твои оправдания? Подумаешь, напился, трахнул цыганку, — вскинул кустистые брови Богдан. — Папаша я тебе, что ли? Дуй давай к себе. Только потом обезвреживающее заклинание на дружке своем прочти...

Чарли не сдвинулся с места.

— Ну что ты стоишь?!

— А куда они... куда они делись?

Богдан закатил глаза.

— Ты чего, парень? С дуба рухнул? Они же цыгане! Переночевали — и ушли.

— А... вернутся?

Богдан снова хмыкнул и пошел своей дорогой.

— Пробились, пробились! — орал Алджернон, размахивая какой-то выцветшей тряпкой и распугивая всех обитателей лагеря. — Я первый их увидел, мне и называть!

Донни вскочил со скамейки, и захлопал в ладоши, счастливо улыбаясь — ну прямо как дитя.

— Не понял... Кто пробился? — удивился Чарли.

— Драконята, дурень! Вылупились! Летом редко вылупляются. Айда смотреть?

Остальные нагнали их уже у загона, поспешно бросив свой завтрак.

— Ну и как назовешь? — Дональд ткнул Алджернона локтем в бок. — Решил уже?

— Вот того, серого — Тинки-Винки, а зеленого — Дипси, — важно выпятив грудь, отозвался Алдж.

Драконята жадно поедали слизь и кровь из разломанных яиц. Мать величественно сложила лапы и наблюдала за ними. Чарли померещилась гордость в ее огромных красных глазах.

— Будешь помогать, — сказал Микаш и потянул его за плечо.

— Помогать в чем?

— Кормить, — коротко и ясно ответил Микаш.

— Слышь, Алдж, а с чего такие имена? — поинтересовался Августус.

— Да вот был я тут накануне в соседнем хуторе... Там девочка сидела и играла с тряпичными куколками. И так их называла. А куколки — вылитые наши малыши!

— Да, здорово! — услышал Чарли, удаляясь вслед за Микашем.

— Мать их кормит, как птица детенышей. Пережевывает мясо и срыгивает каждому в пасть понемногу. Но мы все-таки подкармливаем, чтобы уж наверняка крепкие выросли, — объяснял укротитель на ходу. — Специальный коктейльчик. Виски с кровью. Лучше куриную или индюшачью кровь. Или утиную. Она, как говорится, диетическая. Но у нас тут курятник, сам знаешь.

— Зачем им алкоголь?

— Чтобы быстрее пыхать огнем научились. А ты что — думаешь, одни только мы, люди, этой дрянью балуемся? — Микаш подмигнул.

Чарли передернуло — он в который раз вспомнил про инцидент с цыганкой, что был на прошлой неделе. Все товарищи узнали об этом в тот же день, когда он проснулся под открытым небом с раскалывающейся головой и по дороге к своему домику встретил главного погонялу, Богдана. Иронизировали над его неопытностью в отношениях с женщинами, но большей частью над тем, как на него подействовал алкоголь.

— У нас в России говорят про таких, как ты, — заметил Павел за обедом: — «Ему чтоб запьянеть, надо пробку понюхать», — и все дружно ржали.

На третий день Чарли перестал обижаться. А на четвертый сам стал посмеиваться над собой. Дразнили все реже — любая шутка приедается. Кроме того, шутки шутками, а парни не могли не понимать, что для Чарли это было важно. Все-таки первый раз. Хоть и воспоминания были как в густом тумане — помнил только, что от нее пахло терпким потом вперемешку с травой и что внутри у нее было ужасно горячо. Помнил, как гладила его по волосам и что-то нежно приговаривала. Помнил, что в один момент она ужасно громко закричала. А потом отрубился.

«Я спал с женщиной, — думал Чарли, — это значит, я стал мужчиной? Прямо вот так раз — и стал? Я не чувствую особых изменений...»

Но изменения были. Он уже не краснел, когда коллеги рассказывали пошлые анекдоты или случаи из жизни, особенно таким любил похвастаться Алджернон.

— Я, значит, достаю своего дружка и ее за волосы хватаю — соси, сучка! Она прям опешила, конечно, небось, такого длинного никогда не видела. О, говорит, какой у тебя здоровый...

— Шиша с два у тебя здоровый! Отросток! Она его за прыщ не приняла?

Дружный хохот.

«Никогда не буду о таком рассказывать друзьям, — решил Чарли. — Что-то мне не кажется, что этим можно гордиться».

А на следующий день, когда Павел ушел ужинать, разделся и долго крутился перед зеркалом — большой или не большой? Кажется, у Билла был больше. Когда они мылись в общем душе, Чарли не особо обращал внимание на это. А теперь пожалел.

— Это ты что делаешь? — раздался голос позади него, и в следующую секунду в зеркале появилось отражение Дональда.

— Я... э-э-э... тренируюсь. Разминаю мышцы рук. Перед зеркалом. Регулярно. Да...

— Странно у тебя руки расположены. Ну да ладно... Я пришел за тетрадкой. Потому что я устал ждать, когда ты, оболтус, принесешь мне ее сам.

— Конечно-конечно, — закивал Чарли и судорожно прикрылся рубашкой, которую сдернул со спинки ближайшего стула.

— Оденься, я подожду, — удивительно спокойно отреагировал на его нервные жесты Донни. Надо же — ни шуток, ни подкалываний — ничего. Нетипично для Дональда Задиры.

— У тебя что — настроение плохое? — участливо спросил Чарли, протягивая ему тетрадь.

Донни почти что выдернул ее, с каким-то остервенением.

— А тебе какое дело? — вот, уже больше похоже на реального Дональда.

— Есть, раз спрашиваю, — осмелел Чарли.

— Я закурю?

— Кури, только пепельницы нет. Наколдуй или выйдем на крыльцо.

— Выйдем, — отрезал Дональд. — Не люблю переть у других. А то черт знает, откуда я ее выколдую. Может как раз сейчас Боб в эту пепельницу сплевывает. Потом натянет меня по гланды.

Они вышли. Вечер выдался теплый и ясный, но, в отличие от многих предыдущих, нежаркий. Поступь осени уже чувствовалась в этих краях. «Интересно, как там Рон? — вдруг подумал Чарли — Боится ли впервые идти в школу, переживает ли? Думает ли о том, что его ждет впереди?»

Дональд достал из кармана помятую пачку сигарет с фильтром и с наслаждением затянулся, прикурив от разгоревшегося на конце его палочки огонька.

— Настроение в порядке, — сказал он, не глядя на Чарли, а изучая самые дальние деревья в том направлении, где были загоны. — Просто год сегодня прошел. Ровно. Я вдруг вспомнил.

— Год чего? — спросил Чарли, хотя уже понял.

— Как она пропала.

— Что случилось, Дон? Может, ты мне все-таки расскажешь? — Чарли присел в кресло, и собеседник последовал его примеру. Дональд долго молчал, пожевывая кончик сигареты, до тех пор, пока столбик пепла не упал ему на бороду.

— Ты читал последнюю запись?

— «Они мои единственные друзья»? Да.

— А внимание обратил на дату? Сегодняшним числом. Написала, ушла и пропала.

— Вы обследовали территорию?

— Я ж тебе сказал! — неожиданно сердито рыкнул Донни. — Сказал ведь, что все обыскали! И лес, и соседние деревни. Я вот что...

— Что?

Дональд закурил еще одну.

— Ты я вижу, проникся. Я тоже. Часто думаю о ней, и куда она пропала. Вот как будто камень с плеч свалится, точно, если узнаю. Прямо глотку самому себе иногда готов перегрызть, так хочется узнать! Понимаешь?

Чарли молчал.

— Перед тем как она исчезла, и особенно после этого... черти что творилось.

— В смысле?

— Да в прямом! Чертовщина какая-то! Одного дракона пришлось пристукнуть, он почти гектар леса спалил. В маггловских новостях орали, что пожары лесные, в соседнем городке люди в марлевых повязках неделю ходили, пытались бригаду пожарников выслать сюда, ну да разбежалась эта бригада, заколдовали мы округу, разумеется. Сами все потушили. А Болдуин... был у нас такой парень, полгода как ушел... он чуть руки не лишился, когда этого дракона усмирял. Ожог был такой, что даже мне смотреть страшно было, а у меня нервы крепкие. Потом еще... всем кошмары снились. Девка эта полоумная... Сара. Нет, она конечно не полоумная, но тогда в такую истерику впала, что пришлось ее связать. Пять человек заболели, одного из них насилу с того света вытащили. Кому-то вдруг в лес стало страшно ходить, вот просто говорят страшно — и все. Здоровые мужики, а чего-то боялись. А сами не знали чего. Ну и много что случилось дурного. По мелочи. Через пару недель прошло, тогда же и перестали ее искать. А мне сны до сих пор снятся. Порой боюсь ложиться спать.

— Я тут отрубаюсь, только голова подушки коснется, — признался Чарли, — но сон мне тоже снился, один раз, в первый день, как я сюда приехал. И снилась какая-то незнакомая девушка...

— Как она выглядела? — встрепенулся Донни.

— Каштановые волосы, собранные в хвост, ситцевое платье, кажется, в такой легкомысленный цветочек. А лица я не видел. Мне снилось, что она шла через лес, а я за ней. Потом проснулся. Но сон запомнил.

У Донни округлились глаза.

— А лес, лес ты не признал? В смысле, может, снилось тебе дерево, которое ты потом видел, или тропинка.

Чарли пожал плечами.

— Нет вроде... Просто сон и все. Да и как мне мог присниться...

— А так! Я то же самое вижу! Иногда с вариациями, но всегда одно и то же! И не я один это видел. Что она идет, я за ней следом, и хочется догнать ее, сказать, чтоб не ходила... а ни разу не догонял.

Оба на пару минут замолкли, слушая сверчков.

— М-да, — наконец промямлил Донни, — бывает же. Мы тут все либо слишком молодые и неопытные, либо старые, но дураки, вон типа Стойсцуки. Сюда бы мага посильнее, что в этой чертовщине разобраться. Только кто в такую глухомань по доброй воле пойдет разбираться с какой-то пропавшей девкой. Люди дохнут во всем мире, как тараканы, пропадают каждый день... Чего им до нашей Михаэлы...

— Ты любил ее? — вдруг спросил Чарли.

— Любил. Жуть как любил, — горько сказал Дональд.

Больше за весь вечер они не произнесли ни слова.

Дипси и Тинки-Винки росли на глазах. Ели, спали, валялись по траве, предпринимали пока что неуклюжие, но частые попытки взлететь и, по всей видимости, соревновались, кто дальше струю огня выплюнет. Чарли потирал повязку на руке и глядел на них, сытых, пузатых, довольных. Два дня назад он получил первый ожог. Не очень сильный, но поначалу болело страшно, особенно после того, как Богдан намазал вздувшуюся кожу той самой вонючей мазью, которой от него пахло в тот день, когда он встретил Чарли у дороги за лесом. Причина вони наконец выяснилась. В мази главным компонентом была выпаренная коровья моча. Однако снадобье помогло. Пару часов нещадно жгло, а потом просто чесалось, и кожа стала быстро заживать.

— Не расслабляйся, Рыжий! — сказал ему Дональд. — Не успеет зажить, новый поверх старого появится. Мы тут привыкшие, и ты привыкай...

Потом из-за ограды загона его позвал Микаш.

— В квиддич не хочешь?

— В квиддич? — оживился Чарли. — А есть инвентарь?

— Да вот мне из дома прислали. Мячи, биту и пару метел. А еще несколько у Стойсцуки валялось. Пойдешь?

— Еще спрашиваешь!

В качестве спортивного поля решили использовать поляну перед столовой. Отбивающими вызвались Джип и рослый дрессировщик Квентин, им выдали биты, и бладжер решили выпустить один, потому что больше никто не рискнул играть на этой позиции. Чарли поставили охотником, Павел сказал, что будет ловцом. Кое-как сформировали команды. Не Бог весть что, но все же лучше, чем сидеть и скучать.

Играли долго, сначала слаженности не получалось, но потом приспособились друг к другу. По всему лагерю разносились их громкие крики и смех. Чарли забыл обо всем, чувствуя ветер в волосах и полностью погрузившись в столь любимое им времяпрепровождение.

В лагерь уже вернулись пастухи со стадом овец и коровами, которых пасли по соседству до ночи, а ребята все никак не могли успокоиться. Наконец, совершенно обессиленные, счастливые и взлохмаченные, приземлились и принялись хлопать друг друга по плечам и благодарить Микаша за подаренную возможность.

— Знаешь, — сказал ему Чарли, — я еще пару месяцев назад хотел стать профессиональным игроком в квиддич, но сейчас думаю — пусть это остается увлечением. Так спокойнее и веселее. Ведь редко бывает так, что работу сильно любишь? Потом надоедает... Лучше пусть будет так.

Микаш пожал плечами.

— Лично я эту свою работу очень люблю. Ни на какую другую не променяю. Так что, может, ты поспешил с выводами.

Но Чарли внутренне был не согласен. Теперь он понял, что совершенно не сожалеет о принятом решении.

На следующий день была получка. Кто-то принес каталоги метел и других товаров, которые можно было заказать по почте прямо из Косого переулка. Чарли выпросил себе купон из каталога Олливандера и заказал новую палочку, а старую, воспользовавшись филином одного из товарищей, отправил своему брату. Мама написала, что Рону пока не успели купить палочку. К посылке Чарли прибавил еще несколько галлеонов маме на хозяйство. Негусто, но пускай хотя бы на новые книжки для ребят будут деньги.

В последнем письме мама писала, что мечтает поскорее увидеть его, и что они с отцом непременно приедут ну хотя бы на Рождество, если можно, а лучше на Хеллоуин, если Артуру дадут пару дополнительных отгулов.

Чарли старался описывать свою работу в лагере в как можно более ярких красках, никаких упоминаний полученной травмы (и перспектив получения новой) и уж, разумеется, ни слова о своем опыте употребления алкоголя. На днях Чарли попробовал затянуться папиросой Дональда, но закашлялся, еле-еле сдержал рвоту, и решил, что если вино иногда пить можно, то курить он уж точно не будет.

Одно письмо прислал и Билл. Вот он как раз доверительно сообщил младшему брату и о том, как они с друзьями напились во вшивом подпольном Каирском борделе, и как Билл потом купил проститутку, и неделю ему пришлось лечиться от какого-то неприятного недуга... И как при снятии заклятия гробницы в Долине Царей Билл еще одну неделю отходил от полученного при взрыве древней ловушки шока. Брат смаковал подробности, видно было, что ему это нравилось, и что каждый новый «подвиг», вернее, поступок, который шел вразрез с семейными правилами и общепринятыми моральными принципами, являлся для него еще одним шагом навстречу к взрослению и обретению самостоятельности.

Чарли так не казалось. Он не чувствовал себя взрослее и мужественнее оттого, что на него пыхнул огнем дракон, или из-за того, что он переспал с цыганкой. Должно было произойти что-то еще, что-то существенное... В детстве отец говорил — ты просыпаешься, сынок, и весь мир воспринимаешь по-другому. Ты почувствуешь это. Ты поймешь, что стал взрослым. Ты сам это однажды поймешь...

* * *

Павел разгладил страницы книги и протер глаза под очками. От того, что мучило его и не давало спокойно спать, он пытался сбежать, доводя себя до полного изнеможения. На деньги, которые получал, заказывал книги, и читал, читал, читал, хлебая горький кофе из кружки с отломанной ручкой, пока глаза не начинали слезиться и просить пощады. Что-то не давало ему покоя, но что — он не знал. Безуспешно, снова и снова, он старался заглянуть внутрь своего подсознания и снова и снова наталкивался на преграду.

Павел родился в семье офицера российской армии, Александра Калинина. С детства правила и принципы, внушаемые отцом, были для него незыблемы. Он всегда был послушным ребенком, учился на одни пятерки, и никогда не огорчал родителей. Одно лишь смущало их и его — Павел видел. Он видел вещи, которые не видели другие. Не то, чтобы для волшебников это было чем-то из ряда вон выходящим. Павел всегда был уверен, что каждый прилежный волшебник рано или поздно должен открыть в себе черту, некую Особенность, которая делает его отличным от других. Умение лечить или лучше других справляться с животными... Выдающийся талант в трансфигурации или иное умение... Кто знает. Всякий может открыть в себе особенный талант, если постарается. Его прадед Макар, говорят, был анимагом — для России, особенно при тогдашнем недостатке образования, явление чрезвычайно редкое и удивительное.

Но его Особенность ему не нравилась. Он чувствовал смрадное дыхание смерти. Чувствовал ее уже тогда, когда не смог встать у нее на пути и помешать ей. Он прекрасно помнил, как умолял свою мать не отправляться в ту поездку в Екатеринбург, он знал, но мать не слушала. Тогда уже было поздно. Тогда уже помешать было нельзя. Через три дня Марию Федоровну Калинину хоронили на деревенском кладбище, рядом с ее отцом и матерью. А ее отец... Федор Макарович. Звериный знахарь и целитель. Павел говорил дедушке, картавя и сжимая в руках плюшевого медведя:

— Деда, отдай этого волка другим, пусть лечат другие.

— Кто ж вылечит как не я, Павлуша? — усмехался дед, зашивая рваную рану на боку зверя. — Я его нашел, мне за него в ответе и быть.

Волк загрыз деда, едва пришел в себя после операции.

Павел ударил кулаком по столу. В соседней комнате заскрипела кровать — Чарли вертелся. Может быть, тоже не может уснуть? Но нет, через минуту послышался мерный тихий храп. «Кажется, всем тут спокойно живется, кроме меня», — подумал Павел. И в тот же самый момент его сердце перехватила тупая боль.

Началось.

Это опять началось. Но кто, кто, кто из десятков тех, кто рядом? Чарли? Нет, за него душа спокойна. Джип?! Павел вскочил и бросился к окну. Его друг, который за последний месяц стал дорог ему, как никто другой, тоже спал и видел сны.

Раздался отдаленный рев и за деревьями воздух распорол огонь — сверкнул и исчез.

Это только что произошло, подумал Павел. Через несколько часов я узнаю. И опять пойму, что ничего, абсолютно ничего не мог поделать.

Скорбная тишина длилась несколько дней. Молча работали, молча кормили питомцев, молча сидели по домам по вечерам и молча напивались. Напивались вдрызг, сбегая от самых страшных мыслей. Когда кто-то кашлял или заговаривал громко, вздрагивали. В столовой завтраки, обеды и ужины проходили, как минута молчания. Слышался только стук ложек об тарелки, чавканье и отхлебывание чая из кружек. Много курили. Закурили некоторые из тех, кто раньше не брал в рот сигарету.

И то тут, то там перешептывались — уехать, надо уехать. Здесь дело неладно, а вдруг следующим буду я?

Дональда Задиру нашли рано утром. Нашел француз Доминик, отправленный остальными проверить, почему Дональд не пришел на завтрак, а затем и в загон на работу. Доминика пришлось отвезти в ближайший город в больницу, чтобы он оправился от шока. Он молчал не потому, что не хотел говорить, как остальные. А потому что не мог. И Алджернон, вспоминая его, вполголоса грязно выругивался по поводу «слабых нервов этих дрянных французишек» и «сладкоголосового пи**раса, который, наверное, от одного вида крови в обморок грохается». Но Алджернон не видел. Когда Дональда выносили, он сидел в сортире и разглядывал голых дамочек на развороте журнала “Абрикосовый цвет”. И на второй день получил по морде за такие слова, от тех, кто видел.

Окровавленные пустые глазницы, в которых видно было живое мясо, засохшую кровь на усах и бороде, и дыру в грудной клетке. Дыру, через которую вытащили сердце.

Присланный из Министерства Магии Румынии аврор предположил, что тут поблизости промышляются черные маги, а, может быть, сатанинский культ. Полицией магглов доказано, дескать, что за последний год на территории Румынии жертвами сатанинских культов стали восемь человек, среди них три женщины возрастом до двадцати пяти лет, и двое детей. Он посоветовал укрепить защитные чары, проверить территорию, и уехал.

Никому не было дела. Подумаешь, год назад пропала девушка. Подумаешь, человека убили. Жизнь идет своим чередом.

— А двенадцать лет назад я жмуриков навидался, кадыть еще выезжал с труповозкой по местам, где Сами-знаете-кто прошелся! — бормотал смотритель Абрахам. — Ох, навидался! Но шоб так вот — глаза выковыривали и сердце... Эт мне впервой. Жуть-то какая, ой жуть!

Павел рылся в книгах дни напролет. Специально взял отгул за свой счет и съездил в Бухарест, записался там в Центральную библиотеку магглов, и чуть ли не сутки проторчал в захудалой библиотеке при столь же захудалом Министерстве. Вернулся с вердиктом — госработник мог быть прав. Сердце и глаза удаляют при совершении ритуалов черной мессы. Также вспомнил о том, что эти органы плюс кишечник, использовались в Темные Времена для гадания. Но что могла дать эта информация? Никаких следов чужаков и алтаря для черной мессы (которая, согласно Павлу, должна была проводиться в лесу) не нашли, а что больше всего пугало — Дональд не оказал никакого сопротивления. Не прикасался к убийце, как установили посредством пары элементарных заклинаний и вероятно, когда его убивали, вообще был без сознания. Настояли на вскрытии. Из Бухареста пришла весть, что никаких следов ядовитых или усыпляющих зелий найдено не было, более того, Дональд перед смертью был трезв, как стеклышко.

Одним из этих тихих вечеров Чарли по своему обыкновению сидел в кресле-качалке на крыльце. Он погрузился в дрему с открытыми глазами: в такое состояние, когда мысли плавно перетекают одна в другую, и кажутся ясными и незамутненными, а все суждения — безупречно логичными.

Он думал не о том, кто или что убило Дональда, не о том, что будет дальше, а о тех заурядных вещах, которые в последние дни не могли закрасться в его ум, потому что там для них не было места. О своем брате Рональде, который поехал в школу, например. Чарли мучительно хотелось вспомнить, как он себя чувствовал семь лет назад, но в голове остались лишь туманные воспоминания о чудесном пире, которым их встретили в школе, и о том, как Годдфри полночи не давал спать своим новоиспеченным соседям, потому что во сне испускал такие газы, что от них завяли бы цветы на подоконнике... если бы они имелись.

О том, как была рада мама, узнав, что ее младший сын попал в Гриффиндор, о том, как она сейчас собирает в саду осенние сорта яблок, о ее пирогах, которые она в сентябре печет каждый вечер, и сладкий запах корицы разносится, наверное, на полмили вокруг. О Бобе Колдуэлле, о Годдфри, о Хагриде.

Ему было хорошо и спокойно, он следил за красным листком клена, кружившимся по произвольной траектории перед крыльцом: каждый раз, когда ему, казалось бы, недоставало нескольких сантиметров до земли, до окончательного падения в то место, где он сгниет и сам станет землей, новый порыв ветра подхватывал листок и носил его по кругу.

Когда Павел положил ему руку на плечо, Чарли вздрогнул, невзирая на тот факт, что ладонь легла осторожно, а жест был аккуратным и почти нежным.

Павел был бледен, как смерть.

— Я не могу спать, — сказал он.

— Ты сейчас ложился? Рано ведь еще.

— Я вообще не могу спать, — немного сердитым голосом отозвался он. — У меня каждый день такое ощущение, что еще пара часов на ногах — и я развалюсь на куски. Так нет же — ложусь и не могу уснуть. А когда засыпаю — кошмары снятся. А ты не знаешь, что случилось с Сарой?

Чарли пожал плечами.

— Мэри Энн говорит, она заболела, у нее горячка. Зачем-то жжет вонючие свечи над ее кроватью и запихивает ей во все щели чеснок.

«Потом еще... всем кошмары снились. Девка эта полоумная... Сара. Нет, она конечно не полоумная, но тогда в такую истерику впала, что пришлось ее связать», — вдруг вспомнил Чарли слова Дональда.

— Вроде взрослая волшебница, вроде школу закончила, а в такую ерунду верит...

— Чеснок... он от чего?

— Да ни от чего. В Румынии считалось в Темные Века, что вампиров отпугивает его запах, хотя они порой чесноком весь дом завешивали, а на рассвете все равно находили трупы своих родных, но тут и не пахнет, прости за каламбур, вампирами. Вампиры, если уж судить совсем примитивно, пьют кровь, а не выжирают глаза. А если что-то выжирают — то зубами, а не аккуратно выковыривают ножом.

Чарли поморщился.

— Как ты можешь говорить об этом... так спокойно? Разве Донни не был твоим другом?

— В какой-то мере был. Я его уважал. Очень. Но не принимай, пожалуйста, мои слова, за разглагольствования прожженного циника. Я вообще не циник. Просто я не думаю, что мне станет легче, если я стану рыдать и сокрушаться. Или дрожать от страха и вешать на себя гирлянды чеснока, как некоторые... Я теперь просто уверен, в том, что должен сделать.

— Что?

— Узнать, кто это сделал. Неужели непонятно? Мне моя цель ясна, как ясно было и Дональду то, что он непременно должен выяснить, куда делась Михаэла Миеску.

Чарли вскочил.

— Что ты знаешь об этом?!

— Многое.

— Он говорил тебе?

— Ни слова.

— Но откуда ты...

— Чарли, — прервал его Павел, жестом призывая успокоиться и сесть, — Чарли, Чарли, Чарли...

— Да, так меня зовут.

Павел хмыкнул.

— Насколько я... чувств... понимаю, так скажем, никто больше не умрет. Скорее всего.

Чарли снова захотелось задать ему вопрос, забросать его вопросами, но он сдержался. Горький взгляд Павла говорил ему о том, что он ничего не скажет, покуда сам не захочет сказать.

И тогда он решил побудить его сказать. Подтолкнуть его к тому, чтобы он захотел...

— Ты знаешь, что Дональд любил Михаэлу? Он сам мне это сказал.

Павел вскинул тонкие брови.

— Любил? Вот уж это для меня новость. Я всегда думал, что любовь это нечто иное... По меньшей мере, достойное уважения.

— Что — иное? — не выдержал Чарли, — О чем ты вообще? Что ты знаешь?

Павел зевнул и потянулся.

— Кошмары, друг мой, вещь страшная, но порой полезная, как я начинаю понимать.

С этими словами он встал и направился в спальню. Сам не зная почему, Чарли не последовал за ним и не попытался задержать его.

Что-то подсказало ему, что все скоро встанет на свои места. Скоро, непременно. Надо только набраться терпения...

* * *

— Держи, держи!

И он держал цепь изо всех сил, сжав зубы и воя от натуги. На лбу выступил пот, и причудливым узором вырисовались вены. Он знал это точно, потому что у Джипа было точно такое же лицо, и он издавал точно такие же звуки. Чарли держал цепь, как свою жизнь.

— Ступефай! — скомандовало нестройным хором несколько голосов, и цепь ослабла. От неожиданности Чарли чуть ни упал. Дракон без чувств повалился на бок, и земля содрогнулась.

Итак, теория закончена и началась безжалостная практика. Как сказал Павел, поскольку учителя теории сейчас жрут в земле черви, и он стоит в Чистилище слепой и лишенный сердца — пришел черед учиться у практика. У того, кто сердцем не обладал и при жизни, и порой казалось, что он тоже слеп. К чему угодно, кроме себя.

— Ух, до чего сильная тварь, — промолвил Алджернон, стирая пот со лба. Отчего пот выступил у него — непонятно. Он только стоял в сторонке и отдавал приказы.

Сильная тварь, а именно огромный бурый украинский бронебрюх, прибыла в лагерь сегодня. Под видом прицепа с автомобилями. По крайней мере, так сказал Богдан, лично заколдовавший его и сопровождавший ценный груз из Молдавии. Маглы видели лишь тягач, везущий десяток новеньких блестящих «Ауди», и завистливо цокали языками вслед.

Бронебрюх, очнувшись ото сна, обнаружил себя закованным в цепи, намертво припаянные к колышкам в земле, да к тому же в незнакомой обстановке. Понадобилось полчаса и десяток крепких рук, чтобы приструнить его. Когда он очнется снова, людей и цепей на его лапах не будет. Только много свежего мяса и просторы, чтобы расправить затекшие жилистые крылья и наловить еще мяса, если захочется...

В лагере, не переставая, брехали собаки. Богдан привез их вместе с драконом, объяснив это тем, что защитные заклинания — это хорошо, но на всякий случай не помешают и цепкие зубы. В конце концов, драконы не защитят от тех, кто по ночам свободно проникает в дома и убивает...

Чарли в который раз удивился, как эти псы еще не охрипли. Огромный мастифф и толстая ротвейлерша лаяли без продыха с того момента, как попали на территорию питомника. Перерывы делали только, чтобы набрать воздуха в легкие. Когда перед ними поставили миски с костями, они ели и все равно продолжали гавкать даже с набитыми пастями, разбрызгивая слюну и говяжью кровь.

Оставалось лишь надеяться, что к ночи они устанут, иначе — Чарли был в этом уверен — кто-нибудь подойдет и наградит их драконьей дозой заклинания «Ступефай», чтобы, наконец, заткнулись.

Чарли стоял в сторонке с Павлом и Джипом и под аккомпанемент лая смотрел, как заходит солнце.

— Ох, я бы сейчас пиццу сожрал, — неожиданно сказал Джип, — чтобы с двойным сыром. И колбасы побольше. И острая. Такую на Манерерс авеню делают, как я люблю. И вот такое ведро кока-колы бы выпил.

— Ты вроде бы ужинал, — вяло отозвался Чарли.

— Ты не понимаешь, друг мой, — сказал ему Павел, улыбаясь одной из своих обворожительных, но вместе с тем горьких улыбок. — Это тоска по дому. Джип ужасно хочет домой.

— Хочу, — признался Джип. — Но денег я тоже хочу. Зато когда я приеду домой, я сожру вот такую пиццу, — он руками показал какую именно, — а лучше две. И наконец трахну свою соседку Карен. И ее сестру. И ее мамашу.

— И ее ротвейлера, — милым голоском заметил Павел. Пауза длилась секунду, затем все засмеялись в голос.

Только потом, когда Павел ушел спать, а Чарли увлеченно постигал азы игры в техасский покер, Джип встрепенулся и сказал:

— Слушай, а я ведь ему не говорил, что у моей соседки есть ротвейлер. Как он мог знать?

— Расслабься, это просто совпадение, — ответил Чарли, хотя сам был не уверен в своих словах. — На эту посмотрел и сказал.

«Эта», слава Богу, заткнулась, и, укрывшись в конуре ровно наполовину, лениво догрызала кость. Мастиф пытался привлечь ее внимание тем, что размахивал хвостом как пропеллером и крутился так и сяк, демонстрируя свои лоснящиеся бока.

Уже ночью, когда все спали, Чарли незаметно пробрался в библиотеку, единственное здание, которое не закрывали на ночь, и при тусклом свете палочки нашел там дневник Михаэлы. Рядом лежало то, что при ближайшем рассмотрении оказалось личными вещами Дональда. Его трубка вишневого дерева, которую он курил редко, довольствуясь в основном папиросами, опасная бритва (и зачем она ему была нужна? Как сувенир, разве что), конспекты занятий, щеточка для усов и серебряный перстень-печатка с драконьей головой, который он постоянно носил. Чарли перелистал конспекты. И среди листов нашел аккуратно заложенную фотографию. У него не было сомнений в том, кто на ней изображен. На обороте было отпечатано «Студия Отто, Бухарест», а чуть ниже, размашистым почерком Дональда, подтверждая подозрения Чарли: «Михаэла и Вилле» Фотокарточка была маггловской, а потому девушка на ней не двигалась. Она обладала типичными романскими чертами. Темные волосы, большие глаза, крупный нос. Ее нельзя было назвать красавицей, но и уродиной тоже навряд ли. Так, ничем не примечательное лицо, немного грустное; и совершенно ясно, что лицо это принадлежало человеку мечтательному и далекому от реальности. В руках девушка сжимала огромного плюшевого медведя. Чарли подумалось, что она держала игрушку так крепко, как он парой часов ранее — цепь.

Недолго думая, Чарли вложил фотографию в дневник, и сунул его за пазуху. Остальное оставил. Почему-то ему было совсем не страшно возвращаться в темноте, и звуки леса не заставляли его вздрагивать, а, наоборот, успокаивали. Мимо него по траве пробежал какой-то зверек — может быть, хорек или заяц. Умиротворяюще пели бессонные сверчки. В этот момент казалось, что окружающий его древний лес не мог таить никакой опасности.

Люди, не бывавшие тут, плохо представляли себе устройство питомника. Это Чарли понял из писем мамы, которая очень беспокоилась — не слишком ли много вреда дорогому Чарлику причиняют драконы, с которыми он вынужден общаться каждый день.

Но на самом деле питомцев он видел далеко не каждый день. Иногда всего лишь по паре раз в неделю, по крайней мере, до сих пор. Основной его функцией, как и остальных укротителей, было следить, чтобы звери не выбрались за пределы отведенных им территорий, были сыты и довольны (довольство их измерялось степенью сытости, так что всего-то дел — корми и корми), и главное — вели себя адекватно. Опять же, до сих пор Чарли не доводилось видеть проявлений драконьей агрессии, если не считать случая с бронебрюхом. Но если говорить об агрессии немотивированной — действительно, такого еще не было. До сего дня.

Лютая дракониха Арабелла, венгерская хвосторога, ни с того ни с сего взбунтовалась. Она палила лес и нападала на сородичей. Ее пришлось приковать и оглушить, и во время осуществления вышеперечисленного, Чарли получил удар кончиком шипа по руке. Той самой многострадальной руке, на которой едва успел зажить ожог, полученный от огня драконят.

Товарищи «обрадовали» его, сказав, что шрам не пройдет до конца. «Шрамы мужчины свидетельствуют о его победах!» — заверял Алджернон. И все равно, глядя на спящую на траве Арабеллу, чье брюхо мерно вздымалось в такт дыханию, Чарли думал о том, как она прекрасна, несмотря на то, что это божественно прекрасное существо совсем недавно причинило ему сильную боль.

Ее могучий хвост, покрытый шипами, похожими на острые лезвия, ее сложенные вдоль тела перепончатые крылья, блестящая на солнце бронзовая чешуя — все это вызывало в нем ни с чем ни сравнимый восторг. Впервые он смог как следует разглядеть дракона, со всех сторон рассмотреть массивное тело, и даже прикоснулся к чешуе. Она была горячей, едва не обжигала. Чешуя ее казалась металлической броней.

Но в письмах он не писал об этом. Письма к матери были полны традиционных вопросов («как у вас дела? какие новости от ребят?») и рассказов о том, что он ел, как спал, с кем общался и чему научился. Не вранье, а лишь умалчивание всего негативного. Старшему брату Биллу, своим друзьям Бобу и Годдфри он, напротив, в подробностях расписывал свои злоключения. Каждая полученная им травма была поводом для длинного письма, в котором Чарли рассказывал о нечеловеческой боли и своем мужестве, и друзья в ответных посланиях восхищались и завидовали. Ведь их жизнь сводилась к скучному просиживанию в офисах Министерства, куда их пристроили знакомые, да перебиранию бумаг. Биллу же хватало своих приключений. Вместо агрессии и опасности видимой, с которой сталкивался Чарли, Билл боролся с невидимым. Поэтому он лишь подбадривал младшего брата, поучал его и кое-где, как казалось Чарли, даже насмехался.

Однажды пришло письмо от Эмброуз Бейкер. Чарли так волновался, открывая его, что чуть не порвал пергамент вместе с конвертом. Но ничего особенного интересного он в этом письме не прочел — так, вежливая отписка, видимо, по мнению Эмброуз, служившая свидетельством того, что она еще не забыла о том, кто такой Чарли Уизли. Она не выказывала никакого волнения по поводу того, что Чарли могли покалечить. Ей, в отличие от мамы, казалось, что работать в питомнике легко и увлекательно.

«Дикая природа, чистый воздух — это замечательно. Это способствует хорошему здоровью», — писала она. Чарли усмехался. В какой-то момент его обуяло желания сесть и настрочить Эмброуз ответное послание длиной в пять футов, расписать в подробностях всё о тех существах, с которыми он работает, о том, как они могут быть опасны, и как далек его труд от простого праздного пребывания на свежем воздухе! И какой смелости требует от него эта работа! Но в результате он не стал отвечать, а просто бросил ее письмо в огонь, и забыл о ней.

Незачем. Она никогда не была его другом, никогда он не проявлял к ней ничего большего, чем простая симпатия. Ни похоти, ни желания, ни тем более любви. А если и были у Эмброуз какие-то чувства к Чарли — то ее письмо говорило о том, что они бесследно прошли. Иначе она писала бы чаще. Или хотя бы приписала в конце «С любовью, Эмброуз». Но в финале письма красовалось «Желаю всех благ».

Позже мама поведала: «твоя однокурсница Эмброуз Бейкер собирается замуж за Оберона Лемонтри; ты, кажется, видел его, он чуть ли не в отцы ей годится, работает в Министерстве на высокой должности, он вроде бы богач. Впрочем, ты же дружил с этой девушкой, так что она сама тебе все рассказала, я полагаю».

Глядя на то, как в камине превращается в пепел письмо его школьной подружки, Чарли думал о том, что ни за что не согласился бы провести жизнь с такой, как Эмброуз.

В школе она всегда была серой мышкой, а теперь ей как-то удалось захомутать богатого мужчину, который носил ее на руках и даже собирался жениться. Иногда ему действительно думалось, что Эмброуз вовсе не такая добренькая простушка, какой хотела казаться. И что для того, чтобы проявить себя как заправскую стерву, ей надо было лишь попасть в более подходящую обстановку. Туда, где будет, что ловить.

Его возлюбленная, думал Чарли, не должна быть такой притворщицей, как Эмброуз, которая старается казаться простой как рубаха, а на деле является злой интриганкой (собственно, мысли о том, что Эброуз просто повезло встретить этого человека и влюбить его в себя или того, что к браку ее принуждали, Чарли в голову не приходило), и не такой гордой и неприступной красавицей, как Обри, и не такой, как цыганка Михаэла, для которой переспать с мужчиной, заставляя его подчиняться всем ее желаниям, было проще, чем почистить зубы. Нет, она должна быть хрупкой и беззащитной, как стебелек, задумчивой и прозрачной, будто стекло. Чтобы взять ее под защиту и стать для нее всем.

Она должна быть такой, как Михаэла Миеску.

— Хотел тебе сказать, — обратился к нему Павел за завтраком. — Я видел интересный сон. Ты знаешь, я начинаю думать, что вся эта история с пропавшей девушкой захватила меня почище любого детектива. И я уверен, что ее пропажа напрямую связана с тем, что случилось с Дональдом.

— Хватит поминать мертвеца! Дай ему упокоиться! — крикнул сидевший по соседству Абрахам — так громко, что все обернулись. Павел понизил голос до шепота.

Чарли склонился к нему, чтобы лучше слышать.

— Даже если я не увижу воочию это НЕЧТО, даже если я не пойму причин, по которым все произошло... Я должен знать.

— Нечто? — переспросил Чарли.

— Что-то говорит мне о том, что убил Дональда не человек. Сам подумай, кто это мог сделать? Все эти байки о сатанинских культах были предоставлены нам для того, чтобы от нас отвязаться. Я навел справки и знаю, что никаких культов в округе никто не наблюдал. И уж тем более, культов с человеческими жертвоприношениями. И потом, кто сюда мог пробраться? Сатанисты — это магглы. Темные маги не так вершат свои дела. А магглы не могут сюда пройти. Ну, сам посуди, кто из наших мог это сделать? Алджернон не любил Дональда, да и смерть его не особенно огорчила, но разве что только потому, что его вообще ничего не волнует. А Донни он невзлюбил исключительно потому, что тот лучше него играл в карты и мог выпить больше, не пьянея. Пустяки. Роджер, Микаш, Августус? Они дружили. Остальные вообще почти не общались с ним. Мэри Энн так вообще души в нем не чаяла. Я слышал, она специально для него пару раз пекла имбирные пряники, какие он любит, так что задумай она его убить, отравила бы, — Чарли в ответ на это горько усмехнулся. — А пряниками этими он с Сарой делился, между прочим. И как-то из города привез Саре ленты для волос... М-да... В общем, я не чувствую...

— Почему ты так часто употребляешь это слово «чувствую»? — перебил его Чарли. — И еще тогда... Как-то на крыльце, ты сказал, что Михаэла Миеску мертва, и что ее надо найти и похоронить по-человечески? У тебя вид при этом был такой, будто ты в транс впал. И когда убили Донни, в ту ночь, я могу поклясться, что слышал, как ты ходил туда-сюда по гостиной, и все бормотал вслух что-то про смерть.

— Значит, ты все-таки не спал, — протянул Павел.

— Да, и еще кое-что... Насчет...

— Ротвейлера соседки Джипа.

Чарли вылупился на него с открытым ртом.

— Я не вижу смысла скрывать это от тебя. И потом, ты же не дурак. Ну да, я вижу КОЕ-ЧТО. Чаще всего это связано со смертью. А что касается собаки, то это было действительно просто совпадение. Я тебе клянусь. Джип сам рассказывал, что всю жизнь провел в таком спокойном пригороде Сан-Франциско, и что у всех соседей были домашние питомцы, чаще всего большие собаки, а он их терпеть не может. Вот я и вспомнил, и сказал невпопад, так что...

— Какие вещи ты видишь, скажи мне об этом, — нетерпеливо воскликнул Чарли.

Павел снял очки и медленно протер глаза.

— Всякие. Ничего хорошего. Ну, положим... Если где-то кого-то убили, я сразу это чувствую. Как-то моя тетка покупала дом, мы с отцом пришли посмотреть и поделиться мнением, и я ясно ощутил, что здесь кого-то прикончили и что в этом доме, тем более с маленьким ребенком, селиться не стоит. Сказал тетке, мы кое-что выяснили и действительно, там жена застрелила своего мужа, а потом покончила с собой. И их дочь все это видела. Причем никогда не подумаешь — это был замечательный район Москвы, можно сказать деревня посреди мегаполиса. Назывался еще так красиво — «Поселок художников».

Чарли опять занервничал и попытался что-то вставить.

— Да знаю, знаю, я слишком много говорю. И еще... Я чувствую, когда кто-то умрет. Иногда даже знаю точное число. Но чаще всего я чувствую лишь тогда, когда это вот-вот должно произойти. Или происходит.

— Ты не знаешь, когда я умру?

Павел беззвучно рассмеялся.

— Не знаю, — он моментально посерьезнел, как будто кто-то сменил маску на его лице. — И я не знал, что Донни умрет. Я почувствовал присутствие смерти в ночь, когда все произошло. Я даже не знал, кто и где. Вернее нет, где — почти понимал. Понимал, что поблизости, и кто-то, кого я хорошо знаю.

— С ума сойти... А кошмары? Ты что-то говорил мне о кошмарах недавно. И еще тебе снился сон, ты с этого и начал, — напомнил Чарли.

— Ах да... сны. Понимаешь, просто иногда такие озарения приходят ко мне во сне. Или сразу после того, как проснусь, особенно, если проснусь среди ночи. В ночь смерти Донни так все и было. А сегодня... я точно не помню, что мне снилось, но я уверен — разгадка этой тайны кроется в последней записи Михаэлы.

— «Они — мои единственные друзья»?

Павел кивнул.

— Но кто... кто ее единственные друзья? Не ребята ведь. Они с ней почти не общались. Ну не плюшевые же медведи!!!

— Вот это нам и предстоит выяснить.

«Я надену длинную шерстяную юбку в бордовую и болотно-зеленую клетку. И теплые чулки. И то и другое придется достать с верхней полки. От меня будет пахнуть пылью и нафталином. Так, как будто я долго-долго пролежала в шкафу и только сейчас начала жить, вышла посмотреть на мир, прогулявшись по осеннему парку...»

Чарли закутался в одеяло поплотнее, и съежился в кресле. Дневник на его коленях подрагивал в такт его телу.

— Странный ты, — объявил ему как всегда незаметно вошедший Павел. — Заклинаний утепляющих не знаешь, что ли?

— Зззнаю, — у Чарли зуб на зуб не попадал, — Ннно у меня руки дрррожат и прононс саммм слышишь какккой. Сссейчас как ссскажу что-ниббудь, и окажусь под мамммонтом. Или на ввверхушке Биг-бена.

Павел рассмеялся и, взмахнув палочкой, произнес заклятье. Отпустило.

— Неженка! Как будто из тропиков приехал! Знаешь, какие у нас в России бывают морозы? Под тридцать градусов по Цельсию! Так что я привыкший. И потом, ты готовься, за окном сейчас плюс десять. А сейчас еще лишь начало октября.

Как будто насмехаясь над Чарли, дождь пробарабанил чечетку по оконному стеклу.

— А каково ребятам в Дурмстранге? Там и тридцать мороза по Цельсию — ерунда. И по полгода солнце не появляется над горизонтом.

— Никогда не поеду в Дурмстранг! — воскликнул Чарли, потирая плечи, — и в Нью-Хемпбздир и в Затрахов-сити! Буду сидеть тут, пока не окоченею!

— Значит, тебе надо окоченеть до завтрашнего утра, до торжественной линейки нас, несчастных бойскаутов. Босс приезжает.

— Кто?!

— Босс. Бигфетбосс, Всевышний, Великий Владелец и Учредитель. В общем, хозяин всей этой шараги.

Чарли и думать забыл, что тут теоретически есть кто-то, кто может командовать и Богданом, и Алджерноном. А ведь Донни говорил ему в самый первый день, что главный в городе, а он его замещает. И вот, пожалуйста. Мало им погонял как будто.

— А откуда ты узнал?

— Алджернон сказал Микашу и Августусу, Микаш сказал Роджеру, Роджер — Джипу, Джип мне, ну а я вот...

— Ты так говоришь, как будто надо готовиться к головомойке.

— Ну не к головомойке, а к тому, что ты станешь частью одного большого гарема, сутки напролет стоящего по стойке смирно всеми частями тела — это да! — и он ослепительно улыбнулся.

— То есть? — не понял Чарли.

— То и есть. Босс — это она. Больше ничего не знаю, и не спрашивай. Но лучше б ей оказаться стройной длинноволосой брюнеткой с грудью третьего размера, потому что у меня уже болит правая рука. Что касается левой — ее вообще уже пора ампутировать.

Чарли прыснул.

— Господи, Павел, ты начал говорить как Джип. А я-то думал, что могу услышать пошлость от кого угодно, только не от тебя.

Павел как будто проигнорировал.

— Не люблю блондинок, — сказал он. — Единственная блондинка, которую я любил — это моя мать.

— Любил?..

— Она умерла.

В который раз Павел наговорил ему столько всего, что Чарли не знал — огорчаться, смеяться, надеяться на что-то... На этот раз он предпочел вообще ни о чем не думать.

Ее звали Амаранта Адамс.

Она была высушенной и костлявой, как рыба, вяленная на солнце. Говорили, что ей сорок восемь, но на вид можно было дать все шестьдесят. Абсолютно седые волосы были собраны в строгую прическу. Тонко сжатые губы, морщинистое лицо с довольно неприятными чертами, длинные пальцы и пуританское одеяние, напомнили Чарли профессора Макгонагалл. Но у Минервы Макгонагалл были мудрые и понимающие глаза, взгляд же этой дамы ясно говорил всем: «Перед вами — мегера».

Голос Амаранты Адамс оказался скрипучим и столь же неприятным, как и внешность. Тем противнее было ее фамильярное обращение к сотрудникам питомника — «мальчики».

— За время пока я отсутствовала, мои дорогие мальчики, — говорила она, прохаживаясь туда-сюда вдоль ряда укротителей, выстроенных Богданом, как солдаты на параде, — вы превратили это место в настоящую помойку. Я вложила в этот питомник наличные деньги и наличествующие умения. Я ночей не спала, чтобы устроить тут все как надо. И что я вижу? Пьянство, дебоширство, и бесконечное безделье!

По ряду побежал недовольный шепоток.

— Всем молчать! — гаркнула она. — Постеснялись бы перебивать даму! Да, безделье. Чем иначе, как не бездельем, можно оправдать то, что тут происходит! Подумать только! У вас под носом произошло убийство — УБИЙСТВО, мальчики, а вы не предприняли никаких попыток выяснить, какой чудовищный сукин сын посмел вторгнуться в мои владения и вершить тут свои темные делишки!

То, что она говорила, было полным бредом. Все это понимали. Но все молчали.

— Э-э-э... с вашего позволения, мэм... — вдруг заговорил Богдан. — Мы вызывали представителя...

— Я не давала позволения говорить, господин Завэску! — рявкнула мегера, и Богдан, вздрогнув, встал по стойке смирно. — Так вот, мальчики, готовьтесь к тому, что алкоголь вы будете теперь употреблять разве что во сне. В радиусе 30 метров от моего дома не сметь даже закуривать! И сейчас я, лично я, займусь расследованием всего, что здесь произошло. Потому что вы, тунеядцы, не способны даже пошевелить рукой для чего угодно, кроме как поонанировать!

Последнее было сказано так громко и звучало так шокирующе из уст старой, высушенной воблы, что все смотрели, как один — напуганными и пораженными глазами-плошками.

— Ты! — она ткнула пальцем в Джипа. — Заправь рубаху! Ты! — очередь Микаша. — Побриться! Что это за идиотские очки? — она презрительно посмотрела на Павла. — А ты, — миссис Адамс остановилась перед Чарли, — выкрасил бы волосы в какой-то более приличный цвет. А то выглядишь, как пугало. Кто будет разводить мне тут самодеятельность — штрафы и увольнения! Всем все ясно?

— Ясно, — на все лады пропели новоиспеченные «солдаты».

— Долой с глаз моих!

Позже Чарли вызвали к ней в кабинет. Она заняла тот же стол, за которым сидел Донни, когда ему надо было делать записи или вести учет. Перед ней стоял поднос с остатками обильного завтрака. Она, развалившись в кожаном кресле, беззастенчиво курила трубку. Трубку Дональда. И без того впалые щеки делали ее лицо похожим на череп, когда она затягивалась.

От мрачной угрозы на лице Амаранты Адамс не осталось и следа. Ее маленькие блестящие глаза меж морщинистых век излучали лишь праздное довольство, а поза, которую она приняла — сытость и безмятежность.

Она жестом указала на стул по другую сторону массивного письменного стола. Чарли сел и стал ждать.

В молчании прошла минута, в течение которой она прихлебывала кофе и курила. Чарли заерзал.

— Скажи-ка, дорогой мой мальчик, — неожиданно нарушила она паузу, — а сколько ты здесь работаешь?

— С июля, — отрапортовал Чарли.

— С июля, отлично... И как тебе здесь нравится?

— Очень нравится, мэм. Меня все устраивает.

— Расскажи-ка поподробнее, — она хищно прищурилась, и Чарли отчетливо вспомнил грозного экзаменатора, которому сдавал П.А.У.К. У него задрожала нижняя губа. — Что тебя тут устраивает?

— Это хорошая работа, мэм. Я всегда хотел, — тут он приврал, разумеется, ну да чего ни сделаешь, чтобы произвести хорошее впечатление, — изучать драконов. Еда и условия меня тоже устраивают. Заработная плата достойная.

— Еда недурна, — кивнула мадам директор, отодвигая поднос. — А твои коллеги, как у тебя отношения с ними?

— Хорошие. Мы друзья.

— Прямо так уж со всеми друзья? — она сверлила его взглядом.

— По мере возможностей, — нашелся Чарли. Она усмехнулась.

— Зарплата достойная, говоришь... А ты не хотел бы добиться повышения?

— Кто ж этого не хочет, — выпалил он, и тут же понял, что совершил ошибку. С этой женщиной надо было вести себя максимально покорно, терять свою личность и амбиции, если так можно выразиться.

Она вскинула тонкие — явно выщипанные — брови и бросила уже погасшую трубку на стол. Из нее вылетели остатки табака и пепел.

— А если для этого придется наступить на горло своему... другу? Пододвинуть его с пути? Или может даже... как это... кокнуть?

«Вот уж это переходит все границы», — решил Чарли.

— Я не убивал Дональда, — резко сказал он. — И никто из работающих здесь людей не мог его убить.

— Это почему ты так уверен?

— Потому что даже зарплата, которую получал Донни, не стоит того, чтобы убивать человека. Я знаю этих людей настолько хорошо, насколько вообще можно узнать кого-то за три месяца, и я уверен, что...

— Пока вы все под подозрением, — дребезжащим голосом перебила она, сжав ладони в кулаки. — Все до единого!

Выходя из ее кабинета, Чарли чувствовал, что его трясет. Да кто она такая! Да что она из себя возомнила! Мерзкая сушеная баба! Посмотреть на нее — так она сама замочила за свою жизнь не один десяток!

Навстречу ему шел Богдан.

— Оттуда?

— Так точно.

— А я туда.

— Поосторожнее с ней.

— Да уж я как-нибудь.

И Богдан, впервые за время его пребывание в лагере, искренне улыбнулся Чарли.

В конце «допроса» она сказала Чарли: «Вы будете под подозрением до тех пор, пока виновный не найдется. Так что для вас выгоднее будет оказывать мне содействие в поимке убийцы. По мере ваших возможностей».

Она намекала на то, что он должен стучать на своих товарищей! На это, и ни на что иное! Сжав зубы и бормоча вполголоса самые грязные ругательства, Чарли шел по опушке леса, пиная полусгнившую листву. Внезапно какое-то движение слева привлекло его внимание. Он повернулся. Среди деревьев стояла девушка. Она смотрела прямо на Чарли. Ее бледное, почти синее лицо, выражало глубокую скорбь и печаль. Чарли подошел ближе. Первой мыслью было — она заблудилась, надо помочь. Но, приблизившись, Чарли понял, что она не могла тут заблудиться. Эта девушка знала лагерь как свои пять пальцев, потому что это была Михаэла Миеску.

— Михаэла! — почти выкрикнул Чарли, в отчаянии глядя на ее изорванное платье, запутавшиеся в грязных волосах листья и комки земли, на ее израненные босые ноги. — Михаэла! — повторил он.

В этот момент он ощутил, явственно до дурноты, запах тлена. Гниения — но гниения не листьев, а человеческой плоти. Прищурился и понял, что кожа на ее руках слезла, и что ноги вовсе не изранены. Они наполовину истлели. Сквозь темную плоть, источавшую ужасную вонь, на ногах была видна кость. В ужасе подняв глаза на ее лицо, Чарли отшатнулся: это был череп, беспорядочного покрытый кусками полусгнивших лоскутов кожи. Подбородок, на котором не осталось ни кусочка живой плоти, поднимался и опускался, словно она хотела ему что-то сказать. Глазницы были пусты!

— О Боже! Кто-нибудь!

Впоследствии Чарли точно не мог припомнить, отвернулся он, когда звал на помощь, или просто от страха прикрыл глаза. Но не успел он договорить фразу, видение исчезло. А с ним и ужасный запах. Бурая трава в том месте, где она только что стояла, была даже не примята.

И тогда он бросился бежать. В ужасе от того, как колотится сердце, Чарли бежал и бежал со всей доступной ему скоростью. Кажется, на ходу он даже что-то вопил. И бежал так до сих пор, пока ни врезался во что-то. Это была Мэри-Энн. Она устояла, а Чарли упал на спину. Его трясло как в лихорадке.

Повариха помогла ему подняться.

— Христа ради, Чарли, что тебя так напугало?

— Там в ле... ле... ле... — пытался сказать он, но сбившееся дыхание ему не позволяло. — В лесу!

— Дракон вырвался? Так мигом же словите! — Мэри-Энн успокаивающе потрепала его по дрожащей щеке.

— Не дракон!!! Михаэла!

Трудно описать, что произошло с Мэри-Энн после того как Чарли произнес это имя. Глаза помутнели, ее обычно добродушное и румяное лицо стало суровым и белым как снег.

— Господи помилуй, — пробормотала она, закрыв глаза, и три раза перекрестилась. Потом достала из-за пазухи головку чеснока и пихнула ее Чарли.

— Иди. Туда, где побольше людей. Иди же! — и подтолкнула его. — И молись! Молись!!!

И Чарли молился. Не Богу, не дьяволу — а просто кому-то, просил избавить его от опасности, просил — чур меня, чур меня! Сгинь темная сила, сгинь, сгинь!

Первыми, кто попался ему, были Павел и Джип, тащившие огромные мешки с драконьим навозом. «Слава Богу, что не Алджернон!»

Павел, увидев выражение его лица, тут же бросил свой мешок.

— Что случилось?

— Михаэла!

Павел побледнел.

Джип, разумеется, не поняв, от чего они так перепугались, глядел то на одного, то на другого.

— Ребята, я понимаю, конечно, если баба такая страшная, впору испугаться. Но бежать-то зачем? Отказал бы просто, и все.

— Она была мертвая! Труп! Полусгнившая! Но она стояла и смотрела на меня! Как будто что-то хотела сказать! — орал на ходу Чарли, увлекая за собой Павла. Джип бездумно тронулся за ними следом, приговаривая:

-Уизли, ты что — некрофил?

Спустя час собрались в столовой. Чарли рассказал всем остальным, что видел. Кое-кто посчитал его сумасшедшим и посоветовал спать побольше и есть больше овощей. Кто-то промолчал. А кто-то поверил.

Стараниями Павла теперь все в лагере узнали, кто такая Михаэла.

— Если она была мертвая и полусгнившая, может, она просила тебя, чтобы ты ее похоронил? — спросил кто-то.

— Точно, ребятня, точно! — поддакнул Абрахам. — Мне еще моя бабулька рассказывала в детстве, ну до того как она спилась до смерти, что ежели мертвяка не похоронить, душа не упокоится.

— Ну и где я должен ее искать? — почти выкрикнул Чарли. — Обшарить весь лес? А как, скажи на милость, я это сделаю?

— Нет, постой, постой, — Павел поправил на носу очки, — лес не надо. По крайней мере, вокруг лагеря. Ее ведь уже искали в лесу с помощью магии. И не нашли. Значит, ее там и быть не может. А вот внутри драконьих загонов никакая магия не действует, они огорожены!

— Огорожены, да! — выпятил грудь Стойсцука.

— Так что искать надо там, — закончил Павел.

— Калинин, это черт знает сколько гектаров земли. Подумаешь, мелочь. Может, лупу тебе дать?

— А нельзя защитные заклятья снять на время? — спросил Чарли.

Алджернон нахмурился.

— Кропотливая работа, и опасная. Снимешь защиту от магии, снимутся и огораживающие заклятья. И на то время, пока ты будешь искать эту мертвую девку, драконы могут нагрянуть в соседний хутор и все там спалить к чертям. Да что там спалить — их увидеть могут!!! А если долго прокопаешься — они до города долетят.

— Усыпим их, — предложил Микаш.

— Всех?! — Алдж от удивления вскочил и выронил сигарету. — Охренел ты совсем, что ли?

— Всех, — подтвердил Микаш.

По горстке укротителей пронесся недовольный ропот. Между тем Микаш уже встал с места.

— И неплохая тренировка. И потом — поспят пару часов, ну что тебе — жалко, что ли. Пошли, народ.

Павел громко добавил:

— А подумайте, если это связано с убийством Донни, то мы избавимся и от ночных кошмаров, и от этой старой карги.

— Точно охренели.

Но то ли юношей внезапно прельстила перспектива увидеть огромных зверюг всех вместе, хоть и сложенными в штабеля, то ли захотелось встряски, но встали все. Даже те, кто совершенно не поверили Чарли.

Алджернон напрасно кричал им вслед:

— Сучьи дети, а этой я что скажу? — под «этой» подразумевалась Амаранта Адамс, разумеется.

— А ты отвлеки ее. С драконами обращаться умеешь, посмотрим, как ты с бабами ладишь, — подмигнул ему Джип.

— Дебил, она же старая, как Стойсцукина бабка!

* * *

У загонов разделились. Микаш, Роджер и Августус взялись снимать заклятья, Абрахам пошел с ними «на ежели чо». Остальные отправились внутрь загонов с огромными бутылками «Глотка сна». А Чарли и Павел тащили еще и метлы Микаша.

— Травинка, ко мне! — выкрикнул Чарли, начертив в воздухе палочкой замысловатую фигуру. Дракон послушно явился на зов и застыл в ожидании, — все вместе, раз, два, Ступефай!

— Арабелла! Молодец. Ступефай!

— Дипси! Ступефай!

— Алекс! Ступефай!

— Хобот! Ступефай!

Драконы один за другим валились без сознания на траву. Новоприбывшие совершенно не замечали того, что рядом валяются их оглушенные сородичи, как не замечают тюлени, что их соседа забивают. Наконец поле было все покрыто «холмами» — лежащими без сознания драконами. Павел и Чарли торопливо оседлали метлы, и поднялись в воздух, пока остальные заливали драконам в глотки зелье. Драконам, лежавшим на боку, приходилось поднимать головы — это делали двое, морщась и воя от натуги, а третий заливал зеленую густую жидкость, пахнувшую полынью.

Уже в воздухе они дали сигнал Микашу и остальным. Через пару минут сноп красных искр возвестил их о том, что защитные заклятья сняты. Преодолев последнее препятствие — красную линию, границу действия магии, они устремились в сторону гор.

Чарли положил палочку на раскрытую ладонь.

— Михаэла Миеску — укажи! — Палочка несколько раз повернулась вокруг своей оси, как стрелка компаса и замерла. — Северо-запад. Полетели!

Еще три раза ему приходилось применять заклятье Компаса, до тех пор, пока палочка не отказалась указывать и не завертелась неистово на месте.

— Вниз! — скомандовал Чарли.

Он не мог не отметить про себя, что они уже удалились от лагеря как минимум на четыре километра. «Если Михаэла здесь, то как она могла своим ходом дойти сюда? Разве что ее донесли...»

Метлы прислонили к огромному дубу. Разгребая листву на земле, искали. Чарли уже прилично удалился от Павла, когда услышал его приглушенный крик.

— Она здесь! Чарли! Здесь! О Господи...

Чарли ринулся на звук его голоса. Еще с расстояния метров в десять он заметил их мрачную находку. На расстоянии двух метров притормозил и, приложив немалые усилия для того, чтобы сдержать рвотные позывы, брезгливо пригляделся.

Невозможно было теперь сказать, мужчина это или женщина. Если бы ни то, что осталось от ее легкого ситцевого платья в цветочек. Кое-где на костях еще оставались лохмотья плоти, но череп был абсолютно голым, и от макушки до лба шла едва заметная трещина.

— Михаэла, — прошептал Чарли и рухнул на колени, ощутив внезапную слабость.

Со стороны Павла донесся странный звук, похожий на всхлип. Но он не плакал, а тоже, как и Чарли полминуты назад, пытался сдержать рвоту. Не сработало. Ухватившись за соседнее дерево, Павел шумно изверг содержимое желудка на землю.

Потом утер рот рукой и достал палочку.

— Локомотор! — скомандовал он неожиданно хриплым голосом, и труп поднялся над землей. Под ним обнаружилось несметное количество насекомых. А с кости, которая когда-то была шеей молодой одинокой девушки Михаэлы, свисал крестик.

Ее похоронили на территории лагеря, чтобы простой деревянный крест над ее могилой всегда и всем напоминал о том, что случилось. По возможности соблюли маггловские обычаи, Чарли настоял на этом сам, потому что Михаэла выросла среди магглов. Хоронили без гроба, просто завернули ее в один из мешков со склада.

Он стоял над вырытой ямой, смотрел на сверток, вокруг которого лежали охапки ветвей и листьев — наколдовать цветы никто не сумел, возможно, из-за подавленности, и ощущал себя ввергнутым в ступор — ни двинуться с места, ни вздохнуть. Никогда раньше Чарли не был на похоронах. И хотя то, что они сейчас должны были опустить в могилу, уже мало напоминало человека, Чарли овладел страх перед смертью. Его было нестерпимо жутко, как одинокому ребенку в темноте...

— Господь Пастырь мой, покоящий меня и оберегающий, — говорил Микаш.

— Что здесь происходит? — раздался за их спинами противный скрипучий голос.

— Карга, — просипел кто-то, но ей не ответили ни слова.

— И когда иду по долине смерти, не убоюсь я зла...

— Я, кажется, задала вопрос! Отвечайте! Что это такое? — Амаранта Адамс попыталась приблизиться к мешку, но ее молча и довольно грубо оттолкнули.

— Ибо ты со мной; твой посох и твой жезл рядом, и я спокоен. Аминь.

Михаэлу опустили. Двое подняли палочки, готовясь накрыть яму шапкой земли. Чарли вспомнил кое-что, о чем читал в книге, поднял промерзшей рукой горсть земли, и кинул в могилу. Некоторые последовали его примеру.

— Кто умер?!

Вопрос Амаранты Адамс остался без ответа. Могилу закопали, и все молча разошлись. Микаш на ходу задумчиво потирал корешок Библии в обложке из телячьей кожи.

Однако директриса не смирилась с тем, что ее все проигнорировали, и схватила Чарли за одежду. Остальные поспешили скрыться.

— Ко мне в кабинет! Быстро!

Чарли покорно поплелся за ней.

— Или вы сейчас расскажете мне, что произошло, или я вас уволю! — Амаранта Адамс упала в кресло и ухватилась за трубку но, поиграв ею пару секунд, бросила обратно на стол.

— Мы хоронили Михаэлу Миеску.

— Кто это такая?

— Это девушка, которая работала в питомнике год назад, но потом пропала. Сейчас мы ее нашли и похоронили.

— Немыслимо! — воскликнула старая карга, и Чарли почему-то точно знал, отчего она замолкла. Наверняка думала, мол, я тут главная, а не знаю, что происходит у меня под носом, они все считают меня идиоткой и украдкой посмеиваются надо мной, козлы.

— Мы просто не хотели беспокоить вас, мэм, — примирительно объявил Чарли.

— Ее искали, когда она пропала?

Ну вот, опять затягивать прежнюю волынку...

— Искали, но не нашли.

— Как нашли сейчас?

— Случайно.

Она вскинула брови — явно не поверила.

— То есть... Павел указал. Павел Калинин, — это было ложью, в общем-то, хотя с другой стороны, именно Павел сказал несколько месяцев назад, что она мертва и что ее труп гниет в лесу.

— Вызовите его ко мне.

Чарли ничего не оставалось, кроме как подчиниться. С полчаса он сидел у камина, недвижимый, и смотрел на вчерашние холодные угли, ожидая соседа. Павел наконец-то вернулся, и по его лицу Чарли заключил, что...

— Тебя уволили?

— Напротив. Она предложила мне работу.

Теперь была очередь Чарли вскидывать брови, но — уже от удивления.

— Расспрашивала меня долго, и в результате сказала, что у ее детей небольшая фирма в Канаде... И она меня туда устроит на открытую вакансию. Снимет для меня жилье. Здесь я на срочной работе, так что я согласился.

— Работать на эту мегеру?!

— На ее детей. Она четко сказала, что сама в Торонто бывает редко.

— Кем хоть работать будешь?

Павел отвернулся к окну и, сгорбившись, протер глаза под стеклами очков.

— Что-то я неважно себя чувствую. Пойду спать.

— Эй!

Но Павел, пошатываясь, уже шел по направлению к своей комнате. Чарли решил его не дергать. Выспится — расскажет все сам. Сам же он вышел на улицу, предварительно подбодрив себя согревающим заклинанием, прошел территорию лагеря туда-обратно, потом вернулся, налил в деревянную кадку воды, разогрел ее с горем пополам, помылся... Спать не хотелось. Слишком сильно он нервничал. Теперь Чарли не сомневался в том, что сны про Михаэлу прекратятся у всех в лагере, но многое не давало ему покоя. Видение, которое явилось ему утром. Мертвый Дональд, завернутый в пропитанную кровью простыню. И почему-то слова Стойсцуки о том, что мертвые не могут успокоиться, пока их не предадут земле. Значит, дух Михаэлы посылал все эти сны? Значит, теперь она, наконец, обретет покой? От этой мысли должно было полегчать на душе, но, несмотря на логичность этого заключения, легче не становилось. Павел громко закашлял в своей комнате — значит, он не спал. Чарли очень хотелось с кем-то поговорить, но он решил его не беспокоить. Перед тем как отойти ко сну, Павел не выказывал желания вести доверительные беседы.

Завернувшись в полотенце и босиком пробежав по ледяному полу, Чарли лег в кровать. Сон никак не шел. Вероятно, он еще часа два проворочался, прежде чем, наконец, погрузился в сон, некрепкий и зыбкий. Проснулся он от какого-то постороннего шума. За окном светало, но в комнате было еще довольно темно. Чарли рывком сел и увидел перед собой, в центре комнаты, Сару. Она смотрела на него как-то грустно и подавленно. Прятала руки за спиной. Шмыгнула носом.

— Сара? Ты что — плачешь? Что ты тут делаешь? — спросил он, не сообразив, что она никак не сможет ему ответить.

Однако она ответила, и весьма исчерпывающим жестом — вытащила из-за спины нож. Чарли сразу узнал его. Один из здоровых ножей Мэри-Энн, которым она разделывала цыплят, поддерживая дружескую беседу с ребятами, сидевшими в это время за кухонным столом, курившими и болтавшими с ней, чтобы ей было не скучно готовить. Мэри-Энн всегда гордилась своим умением превосходно точить ножи.

Чарли онемел. Он не мог даже сдвинуться с места, чтобы схватить ее за руку или оттолкнуть, хотя знал, что расстановка силы в его пользу, даже несмотря на то, что у Сары в руке нож. Она приближалась.

— Сара, что ты делаешь?

Она всхлипнула. Даже в такой чудовищный момент, когда сердце его колотилось, а сам Чарли не мог пошевелить пальцем от страха, он четко и ясно понял, что она сама себе не подчинялась. Ею управляла чья-то злая воля. Душой она сопротивлялась, а телом — не могла.

— Сара! Стой! Давай поговорим!

Она медленно подняла нож. Теперь Чарли ясно видел слезы, струящиеся по ее лицу. Это почему-то придало ему сил, и он пошарил по кровати в поисках палочки. Черт, оставил в гостиной на столе! Что же делать?! Если он сейчас закричит или сделает резкое движение, то — он не сомневался в этом — его жизнь будет оборвана быстро и резко.

— Это ведь Михаэла, да? Это из-за нее ты делаешь так? Ты не обязана ей подчиняться, — Чарли сам не знал, откуда берутся эти слова. Он просто говорил то, что приходило в голову из ниоткуда.

И тот скрип двери, что раздался за ее спиной, мог бы тоже послужить педалью для убийцы, но Сара, к счастью, его не слышала. Она рыдала. Нож в ее руке дрожал. Чарли понял, что на верном пути. Тем более что за дверью затаился Павел. Чарли чувствовал это спинным мозгом.

— Мы похоронили ее вчера. Теперь ты должна расстаться с ней. Понимаешь? Мы о тебе позаботимся. Мы никому не расскажем, что ты убила Дональда. Никому.

— Заткнись! — внезапно закричала Сара, и звук ее высокого звонкого голоса поразил Чарли даже больше, чем тот факт, что она вообще умеет говорить. К его удивлению, она приставила нож к своему горлу, часто дыша. Лицо ее распухло от слез, а глаза были поистине безумными.

Сейчас или никогда. Еще секунда и... И в эту секунду прозвучал хриплый голос Павла:

— Ступефай!

Сара выронила нож и повалилась на пол. Однако сознания не потеряла, и со звериным рыком попыталась встать и ухватить свое оружие. Оба во мгновение ока навалились на нее. Павел прижал ее ноги к полу, Чарли заломил руки.

Сара выла.

— Заткнись, — повторяла она вперемешку с рыданиями, — заткнись, заткнись!

И Чарли молчал. Он не стал ничего объяснять, а поблагодарил Павла лишь взглядом.

— Я знал, — сказал Павел, — я чувствовал. И я... я смог это предотвратить. Впервые.

И он улыбнулся. Не безумной, неврастенической, уместной в такой ситуации, а самой что ни на есть довольной и счастливой улыбкой.

Когда через полчаса Сара сидела в столовой, с привязанными к стулу руками, она уже не сопротивлялась. Не подавала вообще никаких признаков того, что понимает, что происходит вокруг. В углу тихо плакала Мэри-Энн, утирая глаза передником, и все повторяла: «Я не знала. Я не знала».

— Успокойся, — сказал ей кто-то чуть раздраженно, — мы сейчас разберемся, кто что знал, а кто нет.

Эти слова послужили сигналом. Саре раздвинули зубы и влили в рот несколько капель Сыворотки правды. Наверное, каждый подумал при этом про себя, что теперь, когда она вдруг заговорила, все стало проще.

— Как тебя зовут?

— Михаэла Миеску.

Чарли и Павел переглянулись.

Чарли внезапно решил оттолкнуть допрашивавшего и спросил:

— Как тебя зовут на самом деле?

Девушка напрягла лоб и зажмурилась. Как будто судорожно вспоминала.

— С-с-с-а... Сара... Сара Руквуд.

— Сара, когда к тебе вернулся голос?

— Голос мне дала Михаэла.

— А до этого ты не могла говорить, потому что тебя проклял твой отец?

— Да.

— Как Михаэла могла дать тебе голос? Она была сквибом.

— После того как Михаэла умерла, она обрела силу.

Неожиданный и странный звук, который последовал за этим признанием, оказался вздохом, который издал Стойсцука.

— А мне бабка рассказывала! Что иногда, мол, бывает так, что сквиб умирает, а в доме сила высвобождается. И все ходит ходуном. Зеркала бьются, мебель ломается, и всякое такое... Будто б пока он был жив, заслонка стояла внутри... ну, силу не пускала. А я теперь вспомнил! Мне бабка говорила, а бабка моя, знаете, всегда дело говорила!

— Мда, Эйб, твоя бабушка поистине была кладезью знаний, — усмехнувшись, сказал Алджернон.

Стойсцука аж зарделся.

Чарли продолжил допрос, теперь ему никто не мешал.

— Ты знаешь, как умерла Михаэла?

— Она упала. Она села на дракона, попросила его взлететь и нести ее, но он ее сбросил. Она думала, что драконы — ее единственные друзья, а на самом деле у драконов нет друзей. Они сами по себе.

— Вот откуда трещина на черепе, — прошептал Павел Чарли на ухо, — там рядом был камень. Она ударилась головой. Она умерла моментально...

Сара продолжала.

— И тогда она решила отомстить. Она выбрала меня.

— Почему она выбрала тебя?

— А кого еще? — Сара посмотрела безумными глазами на Чарли, и ему стало не по себе.

— Голос она тебе дала как плату за то, что ты осуществишь ее месть?

— Да.

— Кому и за что она мстила, Сара?

— Всем. Они ее не любили и смеялись над ней. Но особенно Дональду. Он ее изнасиловал.

По кучке ребят пробежал шепоток.

— Дональд сказал мне, что любил ее.

Сара разразилась жутковатым грудным смехом.

— Мой папочка тоже говорил мне, что любит меня, когда лез ко мне в кровать, едва мама выходила за порог.

— Зачем ты хотела убить меня?

— Я не... потому что ты многое понял. И потому что... потому что она доверилась тебе. И перестала... перестала любить меня так, как раньше.

Чарли почувствовал, как тяжелеет его голова. Больше всего на свете ему хотелось покинуть это душное помещение и скрыться поскорее от всего того ужаса, который он пережил, услышал, увидел. Между тем, действие Сыворотки правды явно начало ослабевать — Сара закрыла глаза и кажется, погружалась в забытье. Такое всегда происходит с теми, кто выпьет это зелье.

Он поднялся на ноги, держась за спинку стула. И, не заботясь о том, что эти слова могут кому-то показаться неуместными или пафосными, тихо произнес:

— Прости, Михаэла.

Никто не сказал ни слова. И никто не помешал всхлипывающей Мэри-Энн, которая до этого тихо выжидала в углу, а теперь подошла и дрожащими пальцами принялась распутывать веревки на запястьях своей юной помощницы. С нежданной силой она подхватила Сару, перекинула ее через плечо, как бурдюк, и ушла в комнатушку за кухней, где Сара спала, чтобы положить ее на постель.

— Вот и все, — задумчиво произнес Павел и, дохнув на очки, почистил стекла рукавом рубашки.

И действительно, до конца дня все было кончено. За Сарой приехали из Министерства — хотя даже непонятно, кто вызвал работников. По тому, как Алджернон прятал взгляд, Чарли заключил, что это был он, и уж было хотел на него разозлиться, но тут ему сообщили, что Сару вряд ли посадят в Азкабан. Сейчас ей самое место в больнице, и она отправится в Англию, где ее поместят в госпиталь Святого Мунго. Потому что вряд ли она скоро придет в сознание. А когда придет — еще очень долго не будет помнить, кто она и что она. А еще, осмотрев ее гортань, один из министерских сообщил во всеуслышание, что ее голосовые связки непоправимо атрофированы и она больше никогда не сможет говорить.

Что бы ни овладело ей, что бы ни дало ей силу речи — это что-то ушло безвозвратно.

* * *

Чарли сидел на холодной земле перед холмиком, под которым покоилась Михаэла. Он старался ни о чем не думать. Просто просил у нее прощения за других, хотя сам ни в чем не был виноват перед ней. Именно там его нашел Павел. Он был тепло одет, а за спиной — большой рюкзак.

— Книги я оставляю тебе, — сказал он.

— Уже уезжаешь?

— Да. Она уезжает, — Павел кивнул в сторону административного корпуса, — и меня берет с собой. Я тебе напишу. У тебя ведь здесь еще очень много работы.

— А как же Джип?

— Джип приедет ко мне. Его контракт заканчивается через пару недель.

— Ясно, — Чарли не знал, что еще сказать. Павел нарушил неловкую паузу, протянув ему руку.

— Приятно было работать с тобой.

— И мне. Спасибо.

Павел с едва заметной улыбкой кивнул, крепко пожал его ладонь и, развернувшись, зашагал в сторону леса. Чарли стоял и смотрел ему вслед. Смотрел, как из коттеджа вышла Амаранта Адамс с каким-то молодым мужчиной, который нес ее саквояж, как она фамильярным жестом взяла Павла под руку, и, элегантно перешагивая через кочки, чтобы не сломать каблуки, что-то вкрадчиво ему говорила.

— Да, — произнес Чарли вслух, больше не глядя на могилу Михаэлы, — у меня тут еще очень много работы.