This is war

Вспышки слева. Справа. Над головой.

Даже звезд не видно. Небо сплошь затянуто тучами. Такими тяжелыми, дымчато-серыми, местами даже смолянистыми тучами. Крики заклинаний больше напоминают раскаты грома. В воздухе витает терпкий, с привкусом легкой горечи, запах серы. Дышать тяжело. Грудь будто трещит и разрывается от каждой порции кислорода. На выдохе в глазах всё темнеет, словно окружающего мрака недостаточно.

Секунда за секундой. Время летит слишком быстро и одновременно мучительно медленно. Его упрямому меланхоличному течению может позавидовать кто угодно. Хотелось бы верить, что скоро всё закончится. И, наступают такие моменты, когда мне всё равно, на чью сторону придет победа. Хотя нет, не всё равно. Мы сражаемся и погибаем, значит, не всё равно. Наши родные идут рука об руку. Моё место тоже среди них.

Жаль, что тебе не найдется там места, Фред. Я бы даже уступил тебе его, если бы только смог. Прости, что не получилось иначе.

Это война.

Холодные пальцы страха стискивают сердце в своих властных руках. Я не могу не бояться, ведь еще есть те люди, которых мне нельзя терять. Если бы только от меня зависел исход войны… Но, увы, мы лишь пешки. Самые незначительные фигурки в этом сражении. Незначительные, потому что можем лишь следовать указаниям и бороться за общее дело, протаптывать намеченные тропинки, участвовать в поиске необходимого. Важна численность. Мало кто сейчас задумывается о том, что, может быть, у каждой пешки в голове свой собственный план и собственная стратегия игры. Можно было бы поразмышлять об этом на досуге, но, к сожалению, эта партия ставит на кон всё. Игра лишает будущего, забирает настоящее, отнимает прошлое. А ты ничего не можешь с этим поделать.

Это война.

Никаких шуток. Никакого юмора. Тем более, что уже нет тебя. Мои фразы навсегда останутся только моими, а ты никогда не поделишься своими мыслями, даже если я очень этого захочу. Кричать в пустоту бессмысленно: мне никто не ответит. Даже безжалостный, горячий, пропитанный слезами и потом, отвратительный и ненужный воздух безразлично отреагирует на мои страхи.

Небо, такое далекое и завораживающее, теперь находится в опасной близости от каждого из нас и, кажется, вот-вот заберет в свою необъятную пучину облаков. Солнце давно исчезло, но дело не в сумерках. Дело в моменте. Это война. На войне не бывает того солнца, которое мы видим из окна своей спальни. Здесь оно предательски холодное и бледное, лишенное своего жизненного тепла. В душе сейчас так же одиноко и холодно. Потерянные, напуганные, загнанные в угол звери, которые пытаются скрыть свой страх за маской отрешенности. Не осталось почти ничего человеческого, кроме сострадания. Нельзя без жалости смотреть на угасающую жизнь в глазах умирающего человека. А ведь у него могло бы всё сложиться по-другому. Семья, дети, работа. Нет, не выйдет. Если ты на войне, то придется отдать всё без остатка. Придется подарить ей свои мысли, свои надежды, убеждения. Свою жизнь. А если не захочешь подарить, она отнимет насильно. Для неё игры в человеческие судьбы стали привычным делом. Главное не одичать здесь окончательно.

Мы мало чем отличаемся от мертвых сейчас. Тело живо, душа погибла. Здесь слишком жестоко, слишком безжалостно распоряжаются тобой собственные убеждения. Ты должен быть в строю, а значит, забыть о прежних моментах радости и беззаботности, потому что они могут больше не повториться. Легче оторвать от себя сразу, отпустить, как птицу из клетки, всех родных и друзей, а главное — себя самого. Если ты здесь, значит, уже почти не существуешь. Это место, где не выживают, а доживают.

Это война.

Чувство пустоты не может быть приятным, потому что пустота не дарит легкость. Она порождает лишь отчаяние и безысходность, заставляя забывать о вере.

Помнишь, Фред, ты спросил меня перед началом: «Всё в порядке?», и я ответил: «Да». Знаешь, я соврал. Это был первый раз, когда я солгал тебе, прости. Ничего не в порядке. Сражаясь, легко спутать отрешенность с обреченностью. Мы заранее сдались, чтобы выиграть. Да, сдались собственным чувствам, чтобы полностью отдаться этой войне. А если мы отдадимся целиком, то победа будет на нашей стороне. Странно, да?

Я боюсь за неё.

Боюсь за маму, папу, Джинни… Боюсь за всех. Боюсь больше не открыть глаза, не почувствовать ветра, не обнять родных. Боюсь исчезнуть в пыли обломков, потеряться в горе окровавленных тел. Я боюсь умирать, потому что здесь останется слишком много из того, что дорого мне. Но за неё боюсь больше всего.

Несколько раз я видел, как она в составе Гарри и Рона произносила безобидные заклятия вроде «Остолбеней», уворачиваясь от очередной «Авады Кедавры». Как это глупо, да, Фред? Она по-прежнему боится нанести вред кому-либо, даже защищая собственную жизнь. В некоторые моменты мне хотелось закричать ей: «Глупая, что ты тут делаешь? Уходи, уходи отсюда, твоё место не должно быть среди нас!» Но разве бы она послушалась? Конечно, нет, Фред. Мы оба это знаем. И она это знает, а потому избегает близости со мной и еще кем-либо из друзей. Это же Гермиона… Как и всегда, держится в стороне, но не успеешь оглянуться, как она уже прикрывает твою спину. Знаешь, мне бы так хотелось сгрести её в охапку и унести отсюда как можно дальше. Например, в другой город, а еще лучше — на другую планету, если бы это было возможно. Бред, да? Да. Но мне так необходимо, чтобы она была в безопасности... Помнишь, мы с тобой посмеивались над Гарри? А теперь я его понимаю. Нет ничего хуже, чем видеть, что самый дорогой человек подвергается смертельной опасности каждую минуту.

Это война, и она не знает пощады. Она не дает второго шанса, не позволяет уйти без напоминаний о себе. Шрамы останутся у каждого, кому удастся выжить, но они будут разными: у кого-то на теле, у кого-то в душе. Второе хуже. Сложно жить, если ты разучился даже существовать. Я не знаю, как буду без тебя. Надеюсь, узнавать и не придется. Умирать трудно, но еще труднее тем, кто останется жить. А я устал выбирать сложные пути.

Даже тебя теперь нет. Это как отнять у тени человека. Что она будет представлять сама по себе? Ничего. Так же исчезнет, как и её хозяин.

Я почти готов.

Лишь бы увидеть её еще раз.

Я всматриваюсь в толпу сражающихся, на ходу пытаясь уклоняться от летящих в меня заклятий. Несколько взмахов волшебной палочкой. Несколько человек, потерявших сознание. Лишать жизни не по мне.

Вот среди людей мелькает ее силуэт. Пытаюсь пробраться сквозь толпу, но это не так просто. Несколько человек отталкивают меня в сторону. Профиль Гермионы становится всё меньше и меньше, я пытаюсь схватиться за воздух, как за соломинку. Когда давка едва заметно ослабевает, рвусь вперед, что есть сил. Впереди не оказывается преград, и я, не удержавшись, падаю на землю. Как оказалось, очень кстати: в полуметре над головой проносится зеленый спектр света «Авады». Резко переворачиваюсь на спину и кидаю «Редукто» в сторону противника. Нельзя застревать тут, надо двигаться дальше. Рев толпы напоминает сирену. Повсюду падают и поднимаются люди, придерживая кровоточащие раны. Зрелище не из легких.

Вновь замечаю её. Напуганная, но сосредоточенная. Она не видит, что сзади никто её не прикрывает. Какой-то пожиратель нацеливает палочку в спину Гермионы. Моё заклятие настигает его раньше. Грейнджер ошарашено дергается, но немного ободряется, увидев меня рядом. Её положительный кивок вместо «спасибо» дает понять, что еще ничего не закончилось.

Мы сражаемся спина к спине, а она даже не догадывается, как дорога мне. И пусть — так даже лучше.

Я чувствую позади себя её тело. Это придает сил. Я хочу, хочу сражаться, чтобы она выжила. Я не смогу себе простить твою потерю, Фред. Если лишусь еще и её, то совсем сойду с ума.

Как же мне тебя не хватает. Ты один мог бы понять меня сейчас. В ушах навсегда застынут перезвоны твоего отзвучавшего смеха.

Я погружаюсь в свои мысли и пропускаю удар справа. Один из пожирателей попадает в меня каким-то заклинанием. Я не слышал его прежде. Кажется, «Сектумсемпра».

Нестерпимая боль пронзает всё тело. Воздух вокруг наполняется тошнотворным приторным запахом от обилия крови. Я беспомощно падаю. Падаю, чтобы больше не подниматься.

Она замечает это слишком поздно. Шепчет какое-то заклинание. Должно быть, ставит щит. Склоняется надо мной. Прикладывает руки к ранам, говорит, что всё будет хорошо, а у самой слезы в глазах от испуга. Она смотрит на свои ладони. Им совсем не идет моя алая кровь. Её руки трясутся, голос дрожит.

А мне не страшно. Так даже легче — умереть. И я рад, что она будет рядом.

Это война.

Я слабо сжимаю её руку, хватаясь за ускользающее тепло кожи. Последние вздохи. Здесь и сейчас.

Ничего не хочу, кроме…

«Поцелуй», — шепчу как можно громче. Она удивленно смотрит на меня. Гермиона, какая же ты смешная, когда удивляешься. Похожа на ту одиннадцатилетнюю девочку, впервые подсевшую к нам за стол Гриффиндора. Как там гласит наш гимн? Сражаться до последнего, да? Хорошо, я постараюсь…

«Поцелуй, пожалуйста…»

И что она делает, Фред? Прикладывает руку к моему лбу, чтобы проверить, есть ли жар. Вот мне интересно, как она может быть глупой и умной одновременно?

Я перехватываю её руку и тяну к губам. Да, теперь понимает, что я не брежу.

Хотя, это с какой стороны посмотреть.

Наклоняется ко мне. Впервые чувствую её прикосновения так близко. Её губы мокрые и соленые от слез, но мне всё равно нравится это. Я хотел, чтобы поцелуй получился нежным, объясняющим ей всё, но вышло как-то отчаянно и жадно. Может, так целуются перед тем, как попрощаться? Неважно. Это всё равно самый лучший момент за всю эту чертову войну, которая отняла слишком много… Но хотя бы подарила бесценный момент в ответ.

Сказать Гермионе, что я люблю её, или нет, Фред? Другой возможности может и не быть. Время ускользает слишком быстро.

Я уже открываю рот, чтобы прошептать эти слова, но Гермиона вновь накрывает мои губы своими, мягко и податливо целуя в ответ.

Ощущения постепенно меркнут. Боюсь открывать глаза, потому что вряд ли что-то удастся увидеть.

Мне нравилось жить. Нравилось чувствовать. Но здесь никому нет до этого дела.

Знаешь, мне бы хотелось увидеть, как мы победим. Но, кажется, победу будут праздновать без меня.

Это была война, Фред.

Это была война.