Фред перелезает ко мне на кровать, морщится, раздумывает, залазит под одеяло. Я замечаю, что он совсем замерз, продрог, обвиваю его ноги своими и прижимаюсь к нему всем телом.
— Задушишь, — бурчит.
Я тихо смеюсь и крепче сжимаю его в объятиях.
— Зато не заработаешь простуду.
— С каких это пор ты превратился в нашу мамочку?
— С тех самых, как каждая твоя простуда становится моей.
— Я не жадный, — смеется.
Фред устраивается поудобнее и поворачивается ко мне, подперев голову рукой. Внимательно изучает мое лицо — от взъерошенных рыжих волос до кончика длинного носа. Я пристально смотрю ему в глаза. Жду.
— Мы с тобой не созданы для серьезной жизни, — говорит.
— Не созданы.
— Мы можем только развлекаться и бузить.
— Это все, что нам нравится.
— А еще мы любим выдумывать.
— Выдумывать всевозможные шалости и проказы.
— Мы должны превратить нашу склонность в золотой источник.
— Зарабатывать галеоны?
— Жить, как нам нравится больше всего.
Я отлично понимаю, к чему он клонит, и счастливо улыбаюсь в ответ. У Фреда всегда ценные мысли в голове водятся. Иногда, они и ко мне залетают, но это, скорее, по ошибке. Наверное, так же путают нас, как и все остальные. Братец Дред и братец Фордж — всегда вместе, не разлей вода, шалуны и проказники, головная боль своих родителей, ужас Аргуса Филча и веселье для всего Хогвартса. Мы.
— Мы же отличные волшебники, — замечает.
— Да уж, но не лучшие.
— Это, смотря, в какой области, братишка!
— Что-нибудь взрывать получается у нас довольно сносно.
— Нам просто не интересен результат.
— Но если мы по-настоящему захотим…
Я вспоминаю, до чего способен довести наш энтузиазм. Чаще, конечно, нас — до отработки, незадачливого слизеринца — до Больничного крыла, но это мелочи, издержки. Главное — восхищенные глаза гриффиндорцев, их немое удивление или бурный восторг. Не так уж просто зарабатывается репутация всенародных любимчиков.
— Мы будем изобретать, откроем магазин и поставим шалости на поток, — сообщает.
— Именно этого от нас и ждут.
— Общественное мнение совсем испортило нас.
— Превратило в своих рабов.
— Как домовых эльфов.
— И нам тоже это нравится.
— Нам это необходимо.
Фред рядом водит рукой в воздухе, будто рисует что-то, колдует, придумывает магическую формулу. Я любуюсь им, поражаясь его энергии. Когда-то я мечтал походить на него, но давно понял, что именно в таком наборе — пышущий идеями Фред и рациональный, на сколько это понятие вообще применимо к нам, Джордж — мы наиболее гармоничны. Мы дополняем друг друга, мы — единое целое с небольшой трещиной посередине — недоразумением, разделившим одну душу на два тела.
— Мы сможем переплюнуть Зонко, — мечтает.
— Выйти на мировой рынок.
— Купаться в деньгах.
— Улучшить жизнь ученикам Хогвартса.
— Поизмываться над преподавателями.
Я вытаскиваю из-под себя подушку и опускаю ее на голову Фреда. Надо охладить его пыл. Для осуществления идеи нам придется немало потрудиться. Не спать ночами и привлечь максимум фантазии и умений. Но мы справимся. Как всегда. Вместе.
Фред сдавленно фыркает и берется за свою подушку. Некоторое время мы молча боремся. Да так, что перья летят во все стороны, да скрепят старые пружины на моем матрасе. Я задыхаюсь от восторга и распирающего изнутри счастья. Хочется кричать и смеяться в голос, хохотать, подначивать Фреда, но нельзя. На лестнице и без того уже слышны мамины шаги. Тихие, осторожные, чтобы не разбудить ни одного из семерых детей. Мы застываем на месте, заведя подушки за головы, и синхронно поворочаемся к двери. Два совершенно одинаковых лица — от выражения широко распахнутых голубых глаз до раскрасневшихся пылающих щек в россыпи веснушек. Шаги постепенно удаляются, пока совсем не рассеиваются в ночной тишине. Подушки летят у нас из рук, мы хватаемся друг за друга и сдавленно смеемся, заваливаясь обратно на кровать.
— Когда-нибудь мы попадемся, — опасается.
— Нам придется объяснять.
— Выкручиваться.
— Признаваться.
— Но мы не отступимся.
— У нас есть желание.
— Мечта.
— Цель.
Я откидываюсь назад и завожу руки за голову, рядом Фред повторяет мои действия. Мы лежим, смотрим на темный потолок, покрытый трещинами, весь в пляшущих причудливых тенях от шевелящихся, живущих ночной жизнью деревьев. Мы слышим мысли друг друга, как слышим дыхание — размеренное, глубокое, сонное. Мы так и засыпаем в одной постели, под одним одеялом, расстелив его поперек, поджимая под себя зябнущие ноги, согреваем друг друга, соприкасаемся кончиками пальцев. Нам снятся разные сны, но на утро мы почему-то знаем, что снилось другому, чувствуем. Мы просыпаемся одновременно, чтобы улыбнуться друг другу — это гораздо лучше, чем проделывать то же самое с самим собой в зеркале. Потому что это твое отражение — брат — живое, оно дышит и иногда пихается во сне, забирает последний кусок пирога с тарелки прямо у тебя из-под носа, но тут же смеется и делится с тобой половиной, оно всегда рядом и понимает тебя лучше всех, лучше тебя самого. И если оно когда-нибудь исчезнет, ты умрешь в тот же миг. Будешь существовать, как после поцелуя дементора — хуже тени, хуже призрака.
Я закрываю глаза и часто и глубоко дышу, пытаясь отбросить предательские мысли. Никаких «если», братишка. Фред в этот момент пристально смотрит на меня. Догадывается, наверное. А я терплю. Стараюсь занять его нашей новой целью, его идеей — магазином шалостей. А сам думаю, что единственное, что Фред не сможет понять — мой недавний минутный страх. Потому что я боюсь, а он нет. Не досталось ему этой способности. Я мотаю головой, чтобы оттуда вывались это неприятное липкое чувство, и говорю себе, что «если» никогда не произойдет. Никогда. И точка. А Фред улыбается мне и качает головой, соглашается. Не произойдет. Никогда. Я успокаиваюсь и забываю. Ведь это так абсурдно, когда мы не вместе, правда, братишка?
Vova
