Когда Невилл грубит преподавателю по маггловедению, Алекто Кэрроу, она подходит и вцепляется мясистыми короткими пальцами в его волосы, с силой оттягивая их назад. Лонгботтом всегда покорно выполняет немой приказ, он не боится, что Кэрроу перережет ему горло в приступе ярости — смерть чистокровного волшебника ей с рук не сойдет.
Невилл всегда смотрит в лицо мучительнице, запоминая выражение её сладкого гнева в глазах болотно-зеленого оттенка. Он не ощущает должного ужаса — с первого дня в новом Хогвартсе Невилл никого не боится, а тем более Алекто. В нём проснулась новая сила, которой от него не ожидали.
— Повтори, — зло шипит она, невольно пародируя в своих интонациях и Лорда, и Беллатрикс одновременно.
Лонгботтом повторяет и не отказывается от своих слов. В конце концов, всё, что Алекто может сделать — наградить его Круцио и наблюдать, как он терпит.
Кэрроу приводят в экстаз тихие стоны Невилла, хотя она боится пока себе в этом признаться.
Гриффиндорцы, молчаливые зрители — не дураки, догадываются, что на следующем маггловедении всё повторится. Но они не могут знать, что Невилл делает это не просто так — у него есть свой собственный сценарий.
Лонгботтом уверен, что однажды Кэрроу перестанет пытать его перед классом. Он знает, что ей наскучит повторение пройденного, и тогда Невилл предложит Алекто свою игру.
В тот день Алекто приходит на урок пьяной — явно в очередной раз что-то праздновала с Амикусом. Она подходит к преподавательскому столу, слегка покачиваясь.
— Какое было домашнее задание? — вкрадчиво спрашивает Кэрроу.
Она чувствует себя богиней или ещё кем покруче, хотя на самом деле не дотягивает до уровня поломойки.
Класс молчит, и только с задних парт раздаются смешки. Алекто не понимает в чём дело и только начинает злиться, как вдруг опускает взгляд на свой учительский стол.
«Коротышка», — написано на нем Несмываемыми Чернилами.
Кэрроу открывает рот, бледнеет, потом зеленеет и, наконец, кричит:
— Кто это сделал?! Какой уродец написал это?! — истерично топает ногами она, сжимая в руке свою волшебную палочку.
— Я, профессор, — поднимается со своего места Невилл.
— Ты?! — она готова захлебнуться в своей пьяной ярости. — Это уже переходит все границы! Придется нам, Лонгботтом, пойти в мой кабинет.
— Как пожелаете, — спокойно отвечает он.
Ей кажется, что это восстание, хотя на деле — всего лишь предлог.
В кабинете, там, куда Невилл не заходит никогда, сухо, тепло и темно. С высокого потолка свисают люстры, старинные, пыльные, красивые, и цепи, крепкие и новые на вид.
— Что же мне с тобой делать? — наигранно задумчиво спрашивает Алекто, отойдя в дальний конец комнаты.
— У меня есть предложение, мисс Кэрроу. Полагаю, вам понравится.
— Слушаю, — она самодовольно улыбается, думает, что Невилл будет умолять о прощении, стоя на коленях.
— Я хочу предложить вам себя, профессор, — начинает Лонгботтом.
— Что? — перебивает его Алекто, безуспешно пытаясь скрыть удивление.
— С этого момента я буду полностью вашим, вы вольны делать со мной всё. В обмен на то, что вы не будете трогать других учеников, — Невилл выглядит совершенно спокойным, но сердце бьется
гораздо быстрее обычного. Лонгботтом хорошо знает человеческую физиологию, понимает, что это происходит из-за адреналина в крови.
— Всё?..
Она уже согласилась, её мысли можно легко прочитать по глупо-мечтательному выражению лица.
Невилл встает на колени, как Кэрроу и хотела, поднимает голову, глядя ей в глаза.
Теперь они почти равны.
— Пошёл вон. Мне нужно подумать.
Кэрроу пьяна и всё ещё не представляет опасности.
— Как вам угодно, мисс.
— Ты окончательно двинулся, Лонгботтом?! — кричит Джинни, когда Невилл входит в гостиную.
Уизли буквально подлетает к нему и хватает за мантию так сильно, будто хочет её порвать.
— Что-то не так? — он аккуратно высвобождается из хватки подруги.
— Только глухой не знает, что не так! Амикус Кэрроу уже всем растрезвонил о том, что произошло вчера в кабинете Алекто. Какого Мерлина ты улыбаешься?! Думаешь, что герой? Что всех спас? Да паршивого сикля не стоит твой подвиг! — продолжает кричать она, не обращая внимания на остальных гриффиндорцев.
— Успокойся, Джинни. На нас все смотрят, — Невилл говорит тихо, но уверенно.
От ругани у него начинает болеть голова, поэтому повышать голос не хочется.
— Уизли кое в чём права, признай это, — отвечает кто-то из толпы. — Тем более, ты у нас глава «кружка по поддержке Гарри Поттера»...
— Именно поэтому я спасаю ваши задницы, Симус, потому что вы выбрали меня лидером, и я за вас в ответе. Тем более, подобравшись к Алекто и её братцу ближе, я получу больше возможностей... — Лонгботтом выходит на середину комнаты и обращается уже ко всем присутствующим. — Нет, у нас, у нашего «кружка» их будет больше.
— Мерлиновы яйца! Выгодно продать себя — это же так благородно и красиво! Хватит строить из себя спасителя, — нервно усмехается Джинни. — Ты точно двинулся, Невилл. Смотри не влюбись в эту толстуху.
— Если ты думаешь, Уизли, что я перейду на сторону Лорда, Снейпа и Кэрроу, то очень сильно заблуждаешься.
— Действительно, Джинни, не пори чушь, — поддерживает друга старший Криви. — Когда Поттер говорил о возвращении Того-кого-нельзя-называть, его считали умалишенным. Помнишь, чем это окончилось для всех нас? Помнишь, что сейчас из-за этого идет настоящая война?
— С памятью у меня всё отлично, Колин, спасибо, — огрызается уже успокоившаяся Уизли.
Невилл шутит:
— В сущности, я люблю начальство. Даже если оно ещё и не в гробу.
Никто не смеется, но его почему-то не смущает это.
У Алекто большая грудь, которая с годами слегка обвисла, и разные соски — один маленький, а другой заметно крупнее.
Невилл должен признать, что на деле она является не такой уж полной, как думает Джинни: Азкабан, полумрак и выгодный ракурс однозначно творят чудеса с фигурой.
— Займись со мной любовью, Лонгботтом, и никто не пострадает.
Алекто смеется и отступает в самый темный угол своего кабинета, да, они в её кабинете.
Невилл идет за ней. У него от волнения дрожат руки. От волнения ли?
Она оказывается слишком близко, возникает из ниоткуда, хватает за волосы, тянет вниз. Лонгботтом встает на колени — это начинает входить в привычку. Кэрроу чуть наклоняется вперед и целует его в губы. Нежно, ласково, старательно.
Лонгботтом не пытается сопротивляться, но ему страшно, потому что отвращения к происходящему нет.
— Никто не пострадает, помнишь? — слышит он шепот Алекто.
Невилл даже не успевает заметить, что поцелуй завершился.
— Помню, мисс Кэрроу. Я готов.
Она довольно что-то шепчет и смеется.
Невилл просыпается резко, вскакивает с кровати и тут же ложится обратно. Ему впервые снился эротический сон с участием Алекто Кэрроу, и он не знает, что делать.
От возбуждения и стыда горит лицо.
Хорошо, что никто не узнает об этой невольной фантазии.
Порезы на лице заживут, к Круцио он постепенно привыкает — это обнадеживает. Крик застревает в горле — Кэрроу его больше не услышит. Несмотря на боль, Невилл благодарен судьбе за пытки, потому что они не повторяют недавнего сна.
Невилл не удивляется тому, что страха нет.
Чужие пальцы размазывают кровь по его лицу. Приятно. Лонгботтом неожиданно для себя тянется за этими пальцами.
— Ты ещё уверен в том, что затеял, мой ублюдочный гриффиндорец? — лающе громко спрашивает Алекто.
Пощечина не отрезвляет, скорее наоборот.
— Д-да, — отвечает Невилл, слегка заикаясь, — да, мисс Кэрроу.
Порезы заживают болезненно — Алекто не очень-то и сильна в Заживляющих чарах.
— Зачем вы?.. — спрашивает Лонгботтом с удивлением.
— Заткнись, иначе на твоей милой роже останутся шрамы.
Следующее заклинание — Очищающее. Невилл готов поклясться, что в кабинете теперь пахнет розовым мылом.
Потом Лонгботтом оказывается на полу, на коленях. Каким-то краем сознания Невилл отмечает, что пол поразительно теплый, слишком теплый для каменного.
Алекто чуть наклоняется вперед и шепчет на ухо Невиллу:
— Трахни меня, герой, и никто не пострадает.
От слова «герой» Лонгботтома передергивает.
Она смеется как во сне — хрипло и отвратительно.
Невилл замирает на несколько секунд, до него только сейчас доходит смысл сказанного Кэрроу. Ему хочется закричать: «Лучше Круцио!»
Или всё-таки лучше поддаться и вспомнить сон? В конце концов, эту авантюру придумал он сам. Алекто просто делает то, что хочет.
Невилл стоит перед ней на коленях, а это значит, что они равны и желания у них одни и те же.
— Я готов, мисс Кэрроу.
— Кстати, завтра утром ты никуда не пойдешь, Лонгботтом, — она толкает его в грудь. — Твоей маразматичной деканше я напишу записку. Раздевайся.
Невилл хочет что-то возразить насчет декана, но вовремя понимает, что внезапная доброта Кэрроу может исчезнуть также быстро, как и появилась.
Его тошнит от собственной покорности.
«Джинни была права. Я не герой. И никто не герой», — думает он, снимая мантию.
Руки дрожат от волнения, стыда и возбуждения — теперь Невилл знает это точно.
Лонгботтом просыпается рано утром на чужой постели и, повернув голову, видит рядом спящую Кэрроу. Она лежит к нему спиной, беззащитная и молчаливая — такой Алекто нравится ему больше.
Невилл может рассмотреть её левое предплечье, поднявшись на локтях. Сейчас череп и змея почти незаметны, но они есть.
Алекто — Упивающаяся Смертью, а Лонгботтом уже почти забыл об этом. Ему стыдно признаться, что ночью было хорошо, даже очень, стыдно, потому что в голове звучат слова Джинни Уизли:
«Смотри не влюбись в эту толстуху».
Невилл возрождает в памяти события прошлой ночи. Он не помнит ни единой своей мысли, но хорошо помнит свои стоны и желания. Лонгботтом чувствует отвращение и облегчение одновременно.
«Значит, здесь любовью и не пахнет, иначе я бы не жалел ни о чём», — думает Невилл, отворачиваясь от Кэрроу и закрывая глаза.
Он больше не ощущает себя героем, скорее человеком, которого основательно втаптывают в грязь, игрушкой, рабом, ничтожеством. От жалости к себе хочется плакать, но когда-то давно дядя сказал ему, что плачут только девчонки, и с тех пор Невилл не может заставить себя разрыдаться.
Нужно взять себя в руки. Лонгботтом нашаривает на полу у кровати свои трусы и, воровато наблюдая за Кэрроу, аккуратно надевает их.
Когда Невилл засыпает снова, Алекто открывает глаза. Она смотрит в лицо своему добровольному пленнику, изучая и запоминая каждую его черту.
Кэрроу ни о чём не жалеет, но совсем по другой причине.
Обещанную записку Невилл находит в кармане мантии уже по пути к кабинету своего декана. Почерк у Алекто размашистый, быстрый, резкий: буквы получаются «хищными» за счёт чрезмерно длинных линий и почти незаметных «хвостиков».
Вручая записку Минерве МакГонагалл, Лонгботтом не смотрит декану в глаза. Ведь она всё понимает, начиная с причин отсутствия на уроке и заканчивая отрешенным видом ученика. Невилл не хочет видеть в глазах Минервы понимания, сочувствия или жалости, потому что не считает себя побитой собакой.
Лонгботтом думает, что этот путь он выбрал сам.
В тот день Невилл избегает учеников, в первую очередь тех, кто входит в их запрещенный «кружок». Поэтому он приходит на обед почти в самом конце и вдруг видит за преподавательским столом Алекто. Кэрроу сидит подле Северуса Снейпа и ест пирог с почками с таким видом, как будто ничего не было. А вот её братец хитро смотрит на Лонгботтома и многозначительно ухмыляется.
Желание обедать у Невилла пропадает мгновенно.
Он чувствует себя последним глупцом, ведь Алекто наверняка навела на него какие-то Следящие чары, пока он спал. Она и Амикус хотят выследить «кружок по поддержке Гарри Поттера»...
Вечером Лонгботтом сжигает все вещи, которые были на нём в предыдущую ночь, применяет все известные ему заклинания, долго моется в душе, яростно натирая тело мочалкой.
Вот теперь Невиллу страшно — желая спасти друзей, он мог сам того не ведая предать их.
Лонгботтом больше ни в чём не уверен, особенно в собственных силах.
Даже обидно, он так и не узнает о том, что никаких Следящих чар Кэрроу на него не наводила.
Алекто зовёт его нечасто, и Невилл этому рад, потому что каждая встреча с ней — шрам.
Лонгботтом начинает путаться в своих чувствах и желаниях, а сны с обнаженной Кэрроу входят в привычку. Вообще всё входит в привычку — постыдную, тягучую, горькую.
У Невилла постоянно болит голова. Ему кажется, что так должна болеть метка Упивающегося, когда Лорд призывает своих сторонников. Если бы у Лонгботтома болело и сердце, то он мог бы думать, что это болит его душа, точнее то, что от неё осталось.
Всё, что можно сделать — смириться, окончательно покориться глупой и жадной до власти над кем-то Алекто.
Невилл вертит в руке свою волшебную палочку.
— Что ты задумал? — сухо интересуется говорящее зеркало в спальне мальчиков.
— Не ваше дело, — тихо отвечает Лонгботтом.
Он пытается трансфигурировать расческу в бритву. Превращение из металла в металл проходит трудно — не зря Невилл больше любит Чары, чем Трансфигурацию.
В результате получается бритва с неудобной рукоятью.
— А брадобрейские заклинания не пробовал? — тем же меланхоличным тоном спрашивает зеркало.
— С бородой такое проходит, с волосами — маловероятно, — Лонгботтом задумчиво трогает лезвие.
Заразившись от зеркала меланхолией, Невилл равнодушно срезает свои волосы и наблюдает, как они оказываются на полу.
— Зачем ты это сделал?! — Алекто наотмашь бьет его по щеке, теперь уже не в силах схватить за волосы. — Кто тебя просил?
— Мне захотелось, — отвечает Лонгботтом.
Он любит, когда Кэрроу злится — в такие дни она не требует от него секса.
— Идиот! — кричит Алекто и хватается за волшебную палочку.
Невилл автоматически встает на колени — так проще выдержать боль.
Она применяет одно их Режущих заклинаний и сразу же любимое непростительное — Круцио. От первого больше всего пострадает незащищенное лицо — десятки порезов, и Лонгботтому крупно повезет, если не заденет глаза.
Впрочем, в этом ему всегда везет.
Когда кровь течет по лицу, а от непростительного кричит весь организм, Невилл ни о чём не думает, ни о чём не жалеет, ни о ком не заботится. Исчезают остатки храбрости, и в висках бьется только одна мысль: «Убейте меня». Нужно только попросить и...
Но он не будет просить, пока жив Гарри Поттер, потому что сам когда-то так говорил членам «кружка». Нельзя сдаваться.
Круцио заканчивается, а Невилл лежит на полу. Он не успевает заметить момента своего падения.
— Только не начинай скулить, — раздраженно бросает Кэрроу.
Её волосы распущены, неаккуратными светлыми прядями спадая на плечи, болотного цвета глаза выглядят затуманенными. Она тяжело дышит, и на её щеках — красные пятна румянца.
Алекто чувствует себя королевой или ещё кем покруче, хотя на самом деле является всего лишь Упивающейся.
Невилл почему-то не может её ненавидеть.
Когда все те, кого он защищал от мисс Кэрроу, уходят в подполье, Невилл не считает возможным оставаться в таком положении и, несмотря на свои страхи, сбегает в Выручай-комнату к остальным. Лонгботтом знакомится с братом Дамблдора, делится своими соображениями, строит планы, ждет новости от Гарри Поттера и искренне радуется его появлению в Хогвартсе, хотя герой и не кажется таким героем, как говорят по радио. Да и смотрит Гарри на него с сожалением — ещё не все синяки сошли у Невилла с лица.
Лонгботтом знает, что возвращение Гарри Поттера — кульминация сопротивления, и развязка здесь очевидна: бой.
Невилл действительно хорош в Чарах — он, почти не повышая голоса, бросает заклинания в Упивающихся и не промахивается.
А Гарри Поттер мертв.
Герой и спаситель лежит на руках у рыдающего Хагрида безжизненным и равнодушным ко всему трупом.
«Никто не герой», — думает Лонгботтом.
Самое время кричать и рвать на себе волосы, убиваться и плакать, умолять о смерти.
Но Невилл чувствует, что ещё рано.
Он горит заживо и знает, что рано. Распределяющая Шляпа шипит на ухо тлеющим шепотом:
— Ты — гриффиндорец. Возьми. Меч.
Лонгботтом хорош в Чарах и довольно ловок.
У него получается избавиться от заклинания, вынуть из Шляпы меч Гриффиндора и отрубить голову змее Волдеморта.
Дальше туман.
— Можешь убить её, — Симус толкает Невилла в спину. — Я не скажу никому, клянусь.
Только в этот момент Лонгботтом понимает, что случилось: они с Финниганом встретили Кэрроу, одну, без брата. И Симус реагирует первым, а теперь предлагает разделить добычу.
Невилл смотрит в испуганное лицо Алекто и сам ужасается.
Как можно убить беззащитного?
— Отомсти ей за всё, что она сделала, за всё зло. Пусть сука расплатится, — глаза Симуса горят недобрым огнем.
Финниган тоже находится как в тумане, он ослеплен яростью и ненавистью.
Невилл вспоминает. Круцио, боль, секс, первый для него, взгляд МакГонагалл, сочувствие Поттера, ярость Джинни, расческа, трансфигурированная в лезвие, кровь.
Круцио, боль, секс.
Как можно убить человека за то, что ты сам его провоцировал?
Алекто шепчет едва слышно, как шептал когда-то он сам:
— Сделай это, Невилл.
Обычно она не называет его по имени.
— Чего ты ждешь, Лонгботтом? — начинает злиться Симус. — Второго такого шанса не будет.
«Да, он прав. Не будет второго такого шанса», — равнодушная мысль.
Год назад Невилл, скорее всего, убил бы Кэрроу, но сейчас он не похож на того, другого Лонгботтома.
Невилл почему-то не может ненавидеть Алекто.
— Нет, Финниган, она будет жить. Мы не палачи, а волшебники.
— За что? — ещё тише шепчет Кэрроу.
Лонгботтом готов всё отдать, чтобы никогда не слышать этого шепота.
Воспоминания о мертвом человеке безжизненны. Они холодные и тяжелые, как камни — от таких воспоминаний нужно избавляться.
Невилл Лонгботтом, уважаемый профессор травологии в Хогвартсе, счастливый муж и заботливый отец, освобождается от них в лучших традициях Альбуса Дамблдора. Он запечатывает их в хрустальные колбочки, аккуратно подписывая каждую: декабрь 1997 года, май 1998 года, март 1998 года. Колбочек много — около двадцати. Они лежат в специальной коробке на отдельной полке в его кабинете в Хогвартсе.
Но когда пустота в голове и сердце становится невыносимой, а старые шрамы нестерпимо ноют, Невилл подходит к шкафу и достает колбочки. Сегодня он смотрит последнюю, двадцатую, датированную апрелем 2002 года.
Его последняя встреча с Алекто Кэрроу.
— Ты?! — она удивленно поднимается с пола своей камеры. Звенят цепи.
— Я, ми... Алекто, — стеснительно путается Невилл. Он чувствует себя не в своей тарелке, и ему холодно, хотя дементоров в Азкабане нет уже целых десять месяцев.
Кроме того, неудобно разговаривать с человеком через решетку.
— Четыре года прошло, Лонгботтом. Что же привело тебя сюда? — она отворачивается от него.
В вечернем полумраке черты её лица кажутся смазанными, нечеткими. Кэрроу другая: угловатая, неопрятная, дикая, похудевшая, постаревшая. Сколько ей лет? Сорок? Сорок пять?
Невилл не знает, что ответить на самый банальный вопрос. Наверное, он просто должен был её увидеть.
— Мне захотелось, — говорит Лонгботтом.
— Идиот, — чуть обернувшись, бросает она и смеется отвратительно громко, напоминая о недавнем прошлом.
— Возьми, — Невилл протягивает сквозь прутья решетки небольшой мешочек. — Ты ничего не почувствуешь, я обещаю.
Алекто Кэрроу умирает в Азкабане в конце апреля 2002 года. Магэксперты определяют, что короткая болезнь и кончина были вызваны пыльцой неизвестного растения, обнаруженного в ротовой полости заключенной. Подозрения падают на героя Второй магической войны Невилла Лонгботтома, но суда и заслуженного наказания, которого он ждет, не будет, потому что так решил великий Гарри Поттер.
— Я понимаю тебя, — сочувственно улыбается он, освобождая Лонгботтома из камеры предварительного заключения, хотя на деле ни Мерлина не понимает.
Умерла не только Алекто.
А у него остаются только шрамы и несколько колбочек на полке в кабинете с пыльными люстрами.
Vova
