Так лечатся провалы в памяти

Мне немного надоел виски. Нет, не то чтобы я пил его слишком часто… Просто всякий раз, когда мне приходила в голову абсурдная идея «снять напряжение» при помощи алкоголя, я выбирал виски.

Сегодня же я, вопреки традиции, пил джин. Сначала хотел смешать «пятьдесят на пятьдесят», тем более что у меня был отличный вермут (для зельеваров почти что профессиональный напиток), но не сложилось, и вот — я пил сухой джин.

Нет, я вовсе не собирался напиваться — к сожалению, мой график не может мне этого позволить, но немного сухого лондонского мне не помешает, верно?

Зельеварение так близко к медицине.… Так пускай надоедливые врачи из Мунго перестанут наконец пытаться уложить мою жизнь в какие-то чудовищно узкие рамки! Я прекрасно знаю сам, что вредно моему здоровью, а что нет (да-да, я сейчас говорю именно о джине, который намереваюсь употребить).

Быть может, я относился бы к нему (к здоровью, в смысле) бережнее, если бы оно хоть чего-то стоило. Не думайте, что я собираюсь стенать по поводу собственной бесполезности — еще чего не хватало! — я просто констатирую факт: я нужен был раньше, а сейчас уже не нужен. Поиск цели, ради которой стоит к чему-то стремиться, объективно значимых результатов не дал, так что мне остается на данный момент просто существовать , иногда разбавляя тусклость жизни яркими всплесками алкогольного озарения.

Так и хочется сейчас спросить: «Вы видите это? Северус Снейп, отличный зельевар, двойной шпион, и прочая, и прочая в одиночестве своего темного кабинета пытается как-то оживить мысли посредством алкоголя!»

До чего же банально звучит, правда? Правда, правда…

Правда, кстати, всегда звучит банально.

Но вернемся к вещам более насущным. Джин. О, он замечателен и без вермута! Одна только беда: бутылка с ним печально маленькая и уже почти опустела.

Наконец-то мой мозг занят. Знаете как много поводов для размышлений у человека, выпившего бутылку сухого и позволившего себе насладиться замечательным запахом травяного вина? Большинство вопросов в мире совершенно не решаемы для серого и сонного сознания в состоянии трезвости.

Стоп. До чего интересная динамика! Какие мысли посещали тебя в начале этого вечера, Северус? Алкоголь в качестве лекарства для души казался тебе верхом абсурдности! Каким же глупцом ты был полтора часа назад… Ничего, все поправимо. Нужно раздобыть еще джина. Или удовлетвориться виски? А может, вообще пора закругляться? Нет, эту мысль отбрасываем, как в корне неверную.

Черт! Ненавижу, когда кто-то прерывает мои размышления, особенно когда они так легки и приятны, как сейчас. Кто смеет стучаться в мою дверь в половине первого ночи? Сигнальная магия? А что сигнальная магия? Да, я заметил, но мне сейчас не до таких мелочей, как распознавание ее сигналов.

— Входите! — можно подумать, незваный гость дожидался моего приглашения. Он и так вошел. Какая чудовищная бесцеремонность! Разве я когда-то себе такое позволял? Кто, интересно, полагает, что раз я уже не Пожиратель Смерти, то буду спокойно реагировать на такую фамильярность?

Невероятно, но еще находятся люди, которые, пройдя войну, не осознали, что не существует бывших Пожирателей. Метка остается не только на руке, вовсе нет. Гораздо страшнее метка на сознании. Или на душе — как вам угодно. Я не люблю понятие «душа», отчего-то инстинктивно не приемлю. Может, потому что у меня ее нет?

Я с трудом сфокусировал взгляд на посетителе. То ли он так далеко стоит, то ли это в кабинете так темно.… Наверняка кто-то из коллег или, что маловероятно, студентов. Одно радует: я успел дематериализовать пустую бутылку. Мне крайне не хочется снова выслушивать упреки обожаемой директрисы по поводу состояния моего столь хрупкого и воистину бесценного здоровья. Физического, потому что душевным никто не озаботился. И хорошо.

— Профессор Снейп? Добрый вечер!

* * *

В комнате было светло — свет был приятный, ласковый, но только искусственный. При прежних владельцах магические светильники на стенах испускали свет, максимально приближенный к настоящему огню, но сейчас они были нежного золотистого оттенка.

Точно такого же, как и вино на дне огромного, идеально прозрачного бокала.

В пузатом сосуде с узким горлышком отражалось задумчивое лицо девушки. Ее глаза были печальными, но от этого не менее красивыми.

Девушка, а это была не кто иная, как Гермиона Грейнджер, уже несколько минут всматривалась в янтарную жидкость с бликами от магических фонарей. Вино на вид было вязким, как мед. Оно одновременно и притягивало, и отталкивало.

Гермиону сейчас мучил один лаконичный вопрос: «А стоит ли пить?».

О, она много бы отдала, чтобы вернуть прежнюю динамику в жизнь, чтобы не было больше повода сидеть, бессмысленно рассматривая бокал со сладким вином, размышляя, стоит ли снова затуманить свой разум действием алкоголя. Вино вообще действует уникально в своем роде: ты не поймешь, что пьяна, пока не поднимешься на ноги. Наверное, за это она его и любила.

Но вставать сегодня Гермиона не собиралась. Кому какая разница, насколько быстро и четко она сейчас соображает? Кому она может сейчас понадобиться? Сейчас, когда война окончена, и в ее действиях, которые казались раньше подвигами, уже нет ровно никакого смысла?

От таких мыслей ей стало совсем тошно. Она же зареклась думать об этом! Есть жизнь, есть перспективы, есть любовь…

Черт. Из огня — да в полымя. Есть всего две вещи, о которых мисс Всезнайка категорически запрещала себе вспоминать: ее нынешнее положение в обществе и ее любовь. Первое исправимо. Пройдет год, и она станет дипломированной ведьмой с прекрасным образованием и великолепными возможностями, а это мерзкое, тягучее и ядовитое чувство ненужности исчезнет раз и навсегда. А второе… Второе безнадежно.

Гермиона давно наложила табу на эту мысль, поэтому рассказать о ее любви придется мне — тихонько, по секрету.

Вы можете не верить мне, хотя я, автор, знаю все о мыслях моей героини; вы также можете утверждать, что такое невозможно. Но самая блестящая студентка последних десятилетий, восхитительно талантливая волшебница и просто удивительная девушка была глубоко и оттого еще более глупо… влюблена. Объектом ее чувства был человек, репутация которого в считанные дни претерпела чудесные метаморфозы в общественном мнении: он превратился из предателя и убийцы в героя. Наверное, самым привлекательным и непостижимым в его образе было полнейшее неприятие славы героя, и выглядело это так благородно, так… по-гриффиндорски.

Любой, кто старается быть в курсе событий жизни магического сообщества, сейчас понял, о ком речь. Только один человек, ранее ненавистный всем и вся, с трудом избежавший гибели, теперь стал образцом для подражания. Вернее, стал бы, не спрячься он, едва поправившись, в своих подземельях.

Северус Снейп.

Сложно сказать, когда Гермиона решила, что влюблена. Но это было неоспоримым фактом, как бы странно ни звучало. Она любила человека, о котором почти ничего не знала — шесть лет личного знакомства с ним были перечеркнуты минутными воспоминанием, показанным ей Гарри, пока профессор метался в горячке в госпитале святого Мунго.

Она ходила на его занятия, выслушивала ехидные комментарии, терпела оскорбления, и высшую степень ее умения владеть собой характеризовало то, что Мастер Зелий даже не подозревал, какие чувства испытывает к нему его же студентка.

Гермиона встряхнула головой, отгоняя непрошенные мысли и вернулась к реальности.

… вино в меру сладким, немного терпким и достаточно крепким. И еще безумно красивым, но сейчас это совершенно неважно. Зато важно другое: пилось оно очень легко и при этом совсем не било в голову. Девушка захватила замечательную книгу из библиотеки специально для сегодняшнего вечера и теперь сидела на постели с бокалом в руке и увесистым изданием на коленях. Бутылка стояла рядом, прислоненная изящным горлышком к высокой подушке.

Но все хорошее имеет свойство заканчиваться, причем, чем это что-то лучше, тем быстрее оно исчезает. Вот простой пример: янтарное вино закончилось раньше, чем книга.

А Гермиону одолели мысли. Книга была забыта и заброшена в угол кровати. Девушка лихорадочно размышляла над своим непростым положением. В порыве чувств она даже подскочила с кровати… и это было ее ошибкой. Кровь бурным и радостным потоком устремилась в голову, неся в себе принятый алкоголь. Девушка пошатнулась, и ей пришлось схватиться рукой на стену, чтобы восстановить равновесие.

Мысли пустились вскачь. Табу были забыты, а в глаза вернулась печаль: Гермионе, как наяву, привиделся герой ее запретных мыслей, который был сейчас так близко, всего в нескольких этажах ниже. Но в тоже время бесконечно далеко.

А так хотелось увидеть его… Услышать его приятный, чуть хриплый после болезни голос, пускай даже обильно наделенный ядом…

Гермиона чуть не застонала от разочарования.

Гермиона Грейнджер! Ты — герой войны! Почему ты должна что-то скрывать или от чего-то страдать так, как страдаешь сейчас? Северус здесь, в этом замке, он жив, спокоен и язвителен — как всегда. Как будто и не было войны.

Что мешает тебе пойти к нему? Сейчас, вот прямо сейчас! Он вышвырнет тебя прочь, даже не дослушав, а может, еще и посмеется…

А если не вышвырнет? Что будет, если он не выгонит тебя? О, об этом ты не подумала, верно? Это кажется тебе настолько невероятным, что ты даже не думаешь об этом… А это возможно!

Решение за тобой. Ты можешь проверить, верно? Пойди к нему сейчас, Гермиона, пока еще вино играет в твоей крови и правит разумом, иначе ты никогда не решишься на это. Ступай!

Девушка быстро подошла к двери. Коснулась ручки… Нет, это бессмысленно. Не стоит обрекать себя на лишнее унижение.

Стоит! Это того стоит, Гермиона!

Она захлопнула за собой дверь, оставив теплую, уютную комнату позади. Перед ней был мрачный коридор, едва освещенный тусклыми фонарями; такими же тусклыми, как ее перспективы.

Вперед!

Подземелья… Охранная магия не сработала, а может, она просто была замаскирована. На стук несколько секунд никто не отвечал — и она слышала свое сердце, которое билось, как умалишенное, не поддаваясь никаким уговорам.

Она толкнула дверь. Открыто?..

— Войдите!

— Профессор Снейп? Добрый вечер!

Грейнджер? Что этот юный всезнающий кошмар забыл в моем кабинете ночью? Ее золотистые глаза смотрят то прямо на меня, то в стену за моей спиной. Она пьяна? Гермиона Грейнджер, лучшая студентка Хогвартса, героиня войны, талантливая ведьма… стоит сейчас на пороге в мои апартаменты, целомудренно сложив руки на груди, а глаза ее говорят о немалом количестве принятого алкоголя.

До чего забавное совпадение, правда?

Я оценивающе окинул ее взглядом. С наступлением мирных времен девушка немного поправилась, перестав напоминать живую тень, но характер ее совершенно не изменился. Грейнджер была столь же невыносима на занятиях, как и раньше, хотя и умудрялась не попадаться мне на глаза вне их. Наверное, догадывалась, насколько раздражает меня ее настырность и самоуверенность.

— Что вы здесь делаете? — я умышленно понизил голос почти до угрожающего шепота. — Мисс Грейнджер?

Она испуганно замерла. Разумеется, сейчас я мог производить странное впечатление: не озаботился встать с кресла при ее появлении и, более того, даже не убрал ноги с журнального столика. Мятая рубашка расстегнута на груди, волосы спутаны. И, кстати, я забыл самый главный элемент атмосферы: приятый (для меня, конечно) запах джина, которым пропиталась комната.

Отчего бы ей не испугаться…

— Отвечайте! — рявкнул я, одним слаженным движением принимая вертикальное положение. Хмель из головы еще не выветрился, но движения я координировал превосходно.

— Профессор… — замялась девушка, с трудом подавив желание затравленно оглянуться. — Я изучала один вопрос, касающийся зельеварения, и встретила ссылку на источник, которого не оказалось в библиотеке. Я подумала, что он мог бы быть у вас…

Студентка вдохновенно врала — совершенно не умеет.

— В полночь? — сделал вид, что верю.

— Простите, я так заработалась, что даже не догадалась посмотреть на время. Простите…

Ненавижу, когда мне врут! Особенно ненавижу, когда это делают так открыто, нахально и неумело. Что ей от меня нужно? Проклятая девчонка, если бы она только знала, какое раздражение сейчас у меня вызывает…

В груди поднималась тяжелая волна ярости. Вечер пятницы — вот единственный вечер, когда я собственноручно отбрасываю свой самоконтроль ко всем чертям. Не стоит попадаться мне на пути в это время: во мне осталось — и останется навсегда — слишком много темного, и все оно вырывается наружу, как только я это позволяю.

— Что вам от меня нужно? Может, вы придумаете что-то более правдоподобное, чтобы объяснить, почему староста Гриффиндора, от которой за версту разит вином, явилась ночью в кабинет профессора? Ну?

Глаза Грейнджер мигом наполнились слезами. Она попятилась к дверям, которые, повинуясь взмаху моей руки, резко захлопнулись.

Мне хотелось выплеснуть на кого-то мою ярость. Она быстро и неумолимо заполняла всю мою голову, была всепоглощающей и бессмысленной. Я хотел сегодня разбавить серый мир живостью собственных мыслей и гениальностью решений, которые завтра обязательно покажутся ересью. Но для любых мыслей места в моей голове уже не осталось. Ярость. Вот, что раздирало меня изнутри, как сотня демонов, которые мирно спят, пока не выпустишь их на свободу.

Молчишь, девочка? Боишься что-то сказать? В этом ты права, сейчас тебе стоит бояться, потому что я сейчас — не мирный профессор зельеварения с геройским прошлым; я Пожиратель Смерти, чей мозг затуманен бешенством вперемешку с алкоголем.

Пятьдесят на пятьдесят.

Я схватил со стола палочку. Она привычно легла мне в руку, так органично, так естественно… Молчишь? Ну молчи…

— Imperio! Говори.

* * *

Война не наградила, к сожалению, Гермиону бесценным опытом магических сражений. Более того, девушка так и не научилась правильно выбирать людей, которым можно доверять.

С ее губ не сорвалось спасительное «Protego», она не успела даже осознать, что наедине с этим человеком может стать необходимостью умение обороняться. Едва заметное колебание воздуха — и девушка оказалась заперта в собственном теле, практически без возможности управлять им. В мозгу бился приказ, требуя исполнения: в мыслях горело, пульсировало, разбрызгивая перед глазами кровавые искры, только одно слово: «Говори».

— Что тебе нужно?

Гермиона пыталась собрать остатки воли в кулак, но быстро осознала свое бессилие. Хотелось биться в истерике, кататься по полу, рыдая, — но господин не отдавал такого приказа, и девушка стояла, не в силах даже пошевелиться.

— Я пришла к вам, чтобы признаться, что я люблю вас.

Снейп расхохотался.

— Imperio! — снова повторил он. — У тебя сильная воля, девочка, раз ты умудряешься врать мне под Империусом. Но у меня сильнее, как бы ты не старалась. Что. Тебе. Нужно.

— Я пришла к вам, чтобы признаться, что я люблю вас.

Мастер Зелий тряхнул палочкой, снимая заклинание. Ярость ушла из его глаз, освободив место безумию.

— Это правда?

Гермиона, к которой резко вернулась власть над собственным телом, обхватила руками голову в тщетной попытке защититься от его тяжелого взгляда и рухнула на колени. В ее золотистых глазах плескался страх, нет, даже не страх, — ужас.

— Это правда? Правда, Грейнджер? Правда? — он грубо схватил ее за плечи и отшвырнул к стене, ощутимо приложив спиной о камни. Его лицо, ранее сокрытое маской безразличия, исказилось. — Отвечай!

Мужчина навис над ней, прижимая к стене. Гермиона боялась поднять взгляд и встретиться с ним глазами, потому что знала, что она может увидеть в них. Нет, это не Северус Снейп, герой магического мира! Это не он сейчас до боли вжимает ее ледяную стену, повторяя, как зачарованный, один и тот же вопрос: «Правда?». Но, как бы ни хотелось девушке обмануть себя, ее зрение, ее слух и ее тело не обманывали: именно тот человек, в которого она искренне влюблена, сейчас сцепил мертвой хваткой длинные пальцы на ее плечах, оставляя на них полукруглые темные синяки.

— Да… Это правда.

Он замер, не сводя с нее тяжелого взгляда. Цепко схватил за подбородок, заставляя поднять голову и посмотреть на него.

— И ты пришла сюда за ответным чувством, да, Грейнджер? — он медленно провел ладонью по ее щеке, царапнув шершавыми пальцами нежные губы. — Ты хочешь любви Северуса Снейпа? И тебе не приходило в голову, что вместе с ней ты можешь получить и любовь Пожирателя? — мужчина неторопливо опустил руку ниже, очертил тонкую ключицу, остро выделяющуюся под кожей. Другая его рука продолжала крепко сжимать плечо девушки. — Любовь, Гермиона… все понимают ее по-разному.

Последнее слово он резко выдохнул ей в лицо, и в ту же секунду впился в ее губы. Это было что-то среднее между поцелуем и укусом: резкая боль в разорванной губе, металлический привкус крови во рту. Гермиона со всей силы уперлась руками в грудь зельевару, пытаясь оттолкнуть его, но он, пресекая эти попытки, схватил ее запястья и свел над головой.

— Ты сопротивляешься? — от него пахло алкоголем, полынью и безумием. — Но ты же хочешь моей любви… Хочешь?

Снейп вдруг резко оторвал ее от стены и, повернув к себе спиной, толкнул в сторону кресла. Она отчаянно пыталась вырваться, но справиться с его захватом ей не удалось бы при всем желании, пока он сам не захотел бы этого. А он не хотел.

Ему было неудобно прижимать к спинке кресла одновременно обе ее руки одной ладонью, но иногда стоит потерпеть мелкие неудобства. Демоны в его душе совершенно взбесились от неожиданной вседозволенности, расплескивая вокруг себя чистейшую тьму, которая лишала мага остатков разума, и — отчего-то с особым удовольствием — он позволил этим демонам править собой в эту ночь.

Тонкая, теплая, — она вся дрожала от ужаса, всхлипывая от его болезненных прикосновений. Хорошо, что он не видит ее глаз: они могли бы спугнуть, приструнить демонов, а ему так этого не хотелось. Ночь, всего ночь без самоконтроля, и неважно, кто дрожит сейчас в его руках, сдерживая рвущиеся наружу рыдания. Безразлично, кто это: истеричная Пожирательница, хронически экзальтированная от бесконечных оргий со своими собратьями, или юная студентка-девственница, которая пришла к нему, чтобы признаться в любви.

Северус Снейп никогда бы не позволил себе этого. Но его демонам было все равно.

Он закрыл ей рот рукой, наслаждаясь тем, как ее крепкие зубы впиваются в кожу. Ее крик утонул в его ладони, когда он резко вошел в нее в первый раз, с трудом продвинувшись вперед, болезненно разрывая плеву. Ему хотелось убрать руку от ее рта, чтобы слышать, как она кричит от боли, смешанной с тянущим в пропасть чувственности наслаждением, но расстаться с ощущением ее горячих, влажных губ на коже своей ладони он был не в силах.

Демоны ликовали от такого накала чувств. Им хотелось, чтобы это длилось вечно: торжество жестокости, боли и похоти…

Северус, не выдержав, сжал руку — и, чувствуя, как капельки горячей крови с ее разорванной кожи стекают по его пальцам, протяжно застонал, отдаваясь необычно сочным и ярким ощущениям.

Его демоны уснули. Уснули, оставив его — уже его, Северуса Снейпа, — стоящего над свернувшейся в позе эмбриона на закапанном кровью полу девушкой, которой он только что сломал жизнь.

Я стоял в ванной, тяжело опершись о края мраморной раковины и исподлобья глядя на свое отражение в зеркале. Хотелось закрыть глаза, но я с каким-то изощренным мазохизмом продолжал вглядываться в собственное лицо. На моей губе осталась кровь, ее кровь. Я вытер ее пальцем и открыл воду — чтобы бессмысленно смотреть, как белый мрамор покрывают кровавые разводы.

Я до боли сжал голову ладонями. Это — было. Это я сейчас изнасиловал собственную студентку, влюбленную в меня девочку. Это было со мной, в моей жизни, это невозможно отменить взмахом палочки или силой мысли.

Это сделал я. Сам. Не по приказу Темного Лорда, не для поддержания маскировки, нет, это сделала МОЯ тьма! Та, что сидит во мне.… Это — часть меня!

Это случилось со мной. Это я стоял и смотрел, как она, размазывая по лицу темную кровь, отползает к двери, ожидая в любой момент нового нападения от меня. Это я молча захлопнул за ней дверь, бесстрастно очистил заклинанием ковер и отправился в ванную. И только здесь я очнулся.

Это сделал я, и мне некого в этом винить. Бесполезно отрицать очевидное, да я и не собираюсь этого делать. Я привык совершать преступления, прикрываясь светлой целью, а сейчас мне нечем оправдать себя, потому что нет никакой цели — ни светлой, ни темной. Теперь мои дела — только мои. Но почему так хочется в приступе какой-то чудовищной лихорадки разбить голову об это проклятое зеркало?! Чтобы всего этого не было, чтобы проснуться в кресле с пустой бутылкой джина рядом и облегченно вздохнуть, убедившись, что это был только сон?..

Но нет, это — реальность. Безысходная, страшная, неумолимая реальность. Реальность, в которой несколько минут назад стало на одну сломанную жизнь больше. Реальность, в которой появился еще один безумец (да, в глазах Гермионы сегодня я увидел не только страх и боль, нет, — в них плескалось настоящее безумие).

А безумие, раз посетив человеческие глаза, остается в них навсегда. Кому это знать, как не мне?

Будь проклято все это! Я, она — вся эта чертова жизнь! Виноват я, только я один и больше никто. Очнись, Северус, это правда, это не сон и не фантазия, это — жизнь, Северус, жизнь…

Так и не выпитый вермут был красным, как ее кровь. И пах полынью, как всегда пахну я. Я осторожно провел пальцами по крутому боку светлой бутылки и, резко схватив ее, с размаха швырнул в стену.

В ту самую, к которой я только что прижимал ее. За минуту до того, как убить. Ее или себя.

Красное вино тонкими быстрыми струйками стекало на пол, пропитывая холодные камни. Запах полыни усилился, мощной волной ударив по моему обонянию.

Это был я. И никому не интересны мои оправдания о демонах в душе — мне самому они не интересны.

Но…

К черту эти мысли! Нужно делать что-то, пока не стало поздно. Спасти свою пустую, ненавистную жизнь — потому что привык ее спасать. Выход? Выход есть всегда! Avada или Obliviate…

Да, выход определенно всегда есть.

Я не убью ее. Конечно, это было бы идеальным вариантом. Но, несмотря на произошедшее, я все еще человек и помню пока, что человеческая жизнь — это что-то дорогое и важное.

Что бы вы ни думали обо мне теперь.

Obliviate… Не так надежно, но смысл ведь не только в том, чтобы обезопасить себя — было бы неплохо еще и устранить последствия моего сумасшествия: вернуть девочку к нормальной жизни.

Отлично. Забудь, Гермиона, забудь обо всем, я вылечу все твои раны, ты даже не вспомнишь, что приходила ко мне. Я буду помнить, а ты — нет. Забудешь. За-бу-дешь — так просто.

Но, прежде чем я помогу ей, я должен помочь себе. Это совсем не сложно, ведь я так хорошо умею не чувствовать. Запирать эмоции, слово в сундук с огромным замком, — и для этого мне достаточно лишь приказать себе отстраниться от собственных переживаний. При моем самоконтроле это более чем выполнимо, хотя и неприятно. Но мне в любом случае нужна ясная, не затуманенная ни алкоголем, ни чувствами голова.

Флакон зелья, связывающего этанол, — в желудок, эмоции — в клетку.

* * *

Гермиона не могла себе представить, что внутри может быть такая пустота. Вроде бы в чем сложность: ничего нет — значит, пустота… но сложность была, определенно была.

Когда пустота пропитана болью, это — страшно. Вязкие, липкие нити боли протянулись в темное пространство пульсирующего разума, ломая, стягивая, разрушая.

В душе Гермионы Грейнджер не осталось ничего, кроме боли. Ее сознание дало трещину, от которой зазмеились тысячи разломов, а потом все это коллапсировало, оставив на своем месте вакуум: полное отсутствие эмоций, мыслей и чувств, за исключением только одного — боли.

Боль правила всем ее существом, давила снаружи и просто жгла изнутри. Болела разорванная щека, кровь из которой медленно капала на белую простынь, оставляя на ней темные крапинки. Болело внизу живота — тянущей, тяжелой, ноющей болью. Но больше всего болела душа: больно было думать, вспоминать, больно было смотреть в темноту пустыми, безумными глазами.

А говорят, что сумасшедшие не чувствуют боли. О нет, еще как чувствуют! Боль — единственное, что она чувствует сейчас.

О нем она не думала. И о себе тоже не думала. Наверное, она вообще не сможет больше думать: мир рухнул, а на его руинах бился в предсмертной агонии разум, то сотрясаемый судорогами, то извивающийся от нестерпимого чувства пустоты.

Девушка сидела на кровати, обхватив себя руками как можно крепче, будто боясь потерять что-то еще… хотя терять было уже нечего. Ее волосы разметались беспорядочной волной по спине: спутанные, возле лица слипшиеся от крови. Ее била крупная дрожь, лоб покрылся испариной, а опухшие, разбитые губы были слегка приоткрыты.

В комнате было темно. Не сумрачно, нет, — комнатой завладел истинный мрак. Когда Гермиона зачаровывала магические огоньки на стенах, она наложила на них старое заклинание, которое показалось ей почти что сказочным: фонари должны менять цвет в зависимости от настроения своей хозяйки. Больше всего девушка любила, когда они были мягко-золотистыми, как солнце.

А сейчас они погасли. Все. До единого.

Оставим ее сейчас, в темноте и тишине, в тягостном безмолвии, потому что бывают моменты, которые никому не позволено видеть, — даже нам с вами. Мы увидели персональный ад Гермионы Грейнджер — и от того кошмара, что предстал перед нами, мне стало страшно и горько. Потому что выхода из этого ада не видит сейчас не только сама девушка — его не вижу даже я. И это было бы не столь ужасно, если бы Гермиона желала найти этот выход, искала его… но ее поглотило безумие, лишающее воли и любых шансов на спасение.

* * *

Я остановился перед ее дверью: она была захлопнута, но не заперта. Из комнаты не доносилось ни звука — возможно, девушка спала, а может, наложила заглушающие чары. А еще может быть, что она не дошла до своей комнаты, свернув куда-нибудь в сторону Астрономической башни, и завтра ее тело найдут студенты возле стен замка.

Нет. Она здесь, просто молчит. Не я ли думал десять минут назад о ее убийстве и убеждал себя, что это всего на всего «плохой вариант»? К чему же теперь эти глупые мысли?..

Отчего-то войти было очень сложно: вдруг объявилась непрошеная нерешительность. Я уже и забыл, что это такое, и отнюдь не хотел вспоминать. Хотя, собственно, в чем проблема? Алгоритм-то известен: зайти, обездвижить, усыпить, залечить раны, откорректировать воспоминания. Все. До смешного просто.

Я толкнул дверь и вошел. И тут же выругался, потому что на полу, прямо перед входом, валялись осколки стекла. Я наклонился, поднял один из них — стекляшка пахла вином. Значит, разбитая бутылка.

В комнате было абсолютно темно. Самих окон в помещении не было, а искусственное освещение, видимо, нивелировано. Я не планировал зажигать свет: в темноте не нужно встречаться взглядами, не нужно ничего говорить и ничего объяснять. Я просто сделал бы то, что должен сделать, и ушел. Но я, сощурив глаза, не смог разглядеть даже ее постель.

— Lumos!

Гермиона вскрикнула, сдавленно и испуганно. Я смог наконец оценить обстановку: девушка сидела на смятых простынях, поджав под себя ноги, в пустой темной комнате. Взгляд ее, ставший при моем появлении на секунду живым и осмысленным, сейчас снова остановился в точке где-то за моей спиной.

Этого я не ожидал. Ожидал истерики, слез, обвинений, но не ЭТОГО.

Что я сделал? Что, что, черт возьми, я сделал?..

Так. Эмоции — на замок. Спрятать, уничтожить — они только мешают. Но… ЭТО сделал я. Я помню, я не отрицаю, я признаю.

Я — убийца…

— Imperio! — ах, как легко я стал использовать это заклинание! Раньше я пересиливал себя всякий раз, когда мне приходилось применять его, а сейчас.… Это же так просто: подчинить — вместо того, чтобы объяснять. — Выпей это, — я протянул ей пузырек «Сна без сновидений». — Выпей полностью. Ложись, закрывай глаза и засыпай.

Она покорно выпила содержимое флакона, поморщившись, когда капля зелья скатилась из уголка рта на рану на щеке, оставленную моей рукой. Легла на спину, послушно закрывая глаза. Я присел на край ее постели, приготовившись ждать, пока подействует зелье, — от трех до десяти минут. Снял заклинание.

Слабый коагулянт, затем — Vulnera sanentur… Я не медик из святого Мунго, но залечить ей порезы более-менее сносно я могу. Это самая легкая часть «исцеления». Гораздо хуже мне будет, когда я загляну к ней в память и увижу все произошедшее ее глазами.

Осторожно кладу руку ей на лоб. Она спит, поэтому смотреть в глаза нет нужды: ее разум и без того открыт для меня. Осторожно касаюсь ее сознания…

Я обжегся. Нет, конечно, на самом деле моя рука была такой же холодной, как и прежде, но мне показалось, что она вспыхнула огнем. Что творится в ее мыслях! Срочно, срочно нужно исправлять ее воспоминания, пока все, что произошло с ее разумом, еще обратимо.

Неторопливо просматриваю воспоминания. Золотистый свет, янтарное вино в прозрачном бокале, темный коридор, дверь в мой кабинет… Я стиснул зубы. На меня снова нахлынула ярость, на этот раз холодная, направленная исключительно на самого себя. Бутылка джина — вот как мало нужно для того, чтобы Северус Снейп превратился в чудовище.

Все, с того момента, как Гермиона сделала последний глоток вина и до того момента, как она послушно уснула по моему приказу, — Obliviate! Тебе не нужно это помнить.

Ты выпила бутылку вина и уснула на своей постели, так и не решившись отправиться ночью в подземелья. Ты проснешься утром, удивишься странной ломоте во всем теле, но спишешь все на неудобное положение во сне. В твои глаза вернется разум, заменив собой черную затягивающую пустоту. Ты выругаешь себя за несдержанность, потому что не сможешь вспомнить события вечера. « Наверное, просто переборщила с вином», — вот что ты подумаешь. Уберешь осколки с порога, пытаясь вспомнить, когда и как разбила бутылку, а потом заречешься пить вообще, вплоть до следующей мысли обо мне. Я не буду ассоциироваться у тебя с насилием и болью, и мой образ, выдуманный тобой с начала и до конца — самая большая глупость в твоей жизни!— все так же будет притягивать тебя. А что делать с этим — это моя забота, а не твоя.

Забудь, Гермиона.

Гермиона Грейнджер проснулась поздно — так утверждал будильник, звонок которого она благополучно проспала. Впрочем, ничего страшного — сегодня суббота, и то, что она проснулась позже на два часа, ничего не значило. Она, конечно, пропустила завтрак, но домовые эльфы всегда рады ее подкормить.

Девушка попыталась рывком встать с постели, как делала это обычно, но была остановлена резкой болью внизу живота. Она тщательно следила за личным календарем — критических дней в ближайшее время не намечалось, да и боль была не характерной: слишком острая, слишком неожиданная.

Гермиона осторожно сползла с кровати, держась рукой за живот, и подошла к зеркалу. Лицо было отекшим, волосы измазаны чем-то липким и спутаны, одежда порвана… Одежда? Она заснула в одежде?

«Ничего не помню! — начиная паниковать, подумала девушка. Взгляд ее упал на осколки разбитой бутылки. — Неужели я так опьянела от одной бутылки, что у меня отшибло память? И отчего так болит что-то внутри… Боже.… Никогда больше, слышишь, Гермиона, ты не притронешься к вину! От этого одни неприятности!.. Причем ты даже не помнишь, какие!».

Какой же дурой она была вчера, когда хотела пойти к Мастеру Зелий, чтобы — вы только послушайте, какой вздор! — признаться ему в любви. Хвала небесам, она этого не сделала.

Девушка шагнула обратно к кровати, но, наткнувшись на что-то острое, ойкнула и, поджав ногу, принялась разглядывать пораненную ступню. В подушечку большого пальца вонзился осколок стекла — ах, чертова бутылка! Нужно немедленно ее убрать, пока кого-нибудь не принесло к ней за книгой или эссе. Еще не хватало, чтобы среди студентов пошел слух, будто она, староста Гриффиндора, пьет по ночам в одиночестве!

Вытащив стеклышко, девушка зачарованно наблюдала, как из ранки медленно вытекает маленькая красная капелька. Мысли затуманились, и перед глазами стали возникать странные нечеткие картины, которых, кажется, никогда не бывало.

Нет, что за чушь лезет в голову! Это все вино, Гермиона, вино…

* * *

Сложившаяся ситуация мне категорически не нравилась. Собственно, в этом не было ничего удивительного: я всего лишь оказался немного хуже, чем думал раньше. Но с собой-то я как-нибудь разберусь!..

Сейчас меня больше всего беспокоит Грейнджер. То ли я совсем растерял квалификацию и не смог полностью исправить ее память, то ли она оказалась достаточно сильной, чтобы сопротивляться моему воздействию…. Причина неважна, важен результат: она стала задумчивой, рассеянной, часто задерживала взгляд в одной точке и могла просидеть так несколько минут. Мне не нужно было долго наблюдать за ней, чтобы это заметить, — хватило двух обедов в Большом Зале и сдвоенного урока зельеварения.

Итак, проблема ее памяти пока никуда не исчезла. Ее нужно решать, и чем быстрее, тем лучше.

Я стоял за углом одного из ответвлений главного коридора и терпеливо ждал, когда у Гриффиндора закончится занятие по трансфигурации. План действий представлялся мне только в общих чертах, а палочка была наготове.

— Мисс Грейнджер! — я с радостью отметил, что она шла одна, а не в компании своих дружков. — Мне нужно с вами поговорить. Да, срочно.

Она покорно пошла вслед за мной. Трансфигурация была у нее последним уроком на сегодня, так что ее вряд ли хватятся сразу, что было мне только на руку.

Тащить ее в подземелья я не стал — в этом не было никакой необходимости. Мы завернули за угол, отошли немного дальше от оживленного коридора и остановились.

— Мисс Грейнджер, скажите, что вы помните о вчерашнем вечере? — я пристально смотрел ей в глаза, не давая отвести взгляд. Слишком молодая, слишком наивная, чтобы соврать, когда я смотрю ей прямо в глаза. Но я все же предупредил: — Говорите правду, хорошо, мисс Грейнджер?

Ее золотистые глаза недоуменно расширились.

— Я… ничего не помню, профессор Снейп, — с трудом выдавила она из себя. — Вы знаете, почему? Знаете, что со мной случилось? Такого раньше никогда не было…

Я усмехнулся про себя. Всезнайка.

— Рассказывайте все, что вы помните.

Гермиона слово в слово пересказала все, что я внушил ей, прежде чем покинуть ее комнату. Она сосредоточенно нахмурилась, пытаясь вспомнить еще что-то. Я буквально видел, как несуществующие шестеренки вращаются в ее мозгу, своими зубчиками выворачивая, вытаскивая наружу забитые мной в глубь мозга воспоминания.

Секунду в ее глазах еще плескалось непонимание. На секунду — не более чем на один миг — они наполнились всепоглощающим ужасом, а затем их затопила пустота. Уже знакомая мне, кошмарная, невыносимая пустота. Неприятная даже для меня. Нет, не так. Особенно для меня, потому что я — ее создатель.

— Не трогайте меня… пожалуйста… не нужно, — тихо проскулила она, рухнув передо мной на колени. Сумка с книгами вырвалась из ее рук, рассыпав содержимое по каменному полу.

Черт! Меня перекосило от собственной слабости, которая неизменно выливалась в жестокость. Она стоит, скуля, на коленях, умоляя… не трогать.

Почему блок не удался? Один вопрос — и вся моя работа рухнула, разлетелась осколками. У нее настолько сильный ментальный контроль? Или я настолько ослаб в своем искусстве? Мне не верится ни в первое, ни во второе. Тогда что?

Я не буду искать сложных путей. Это может показаться смешным, но у меня, насильника и убийцы, не хватит душевных сил на объяснение с девушкой.

— Obliviate! — вот все, на что меня хватает сейчас.

— Мисс Грейнджер, вы осмеливаетесь надеяться на высокий балл по зельеварению, имея такие руки? Вы не способны даже сумку донести, не разбросав книги по коридору. Я чуть было не споткнулся об одну из них.

Девушка подняла на меня затуманенные глаза. Встряхнула головой, пытаясь привести мысли в порядок.

— Простите, профессор… Я случайно. Я сейчас все соберу, — пролепетала она, смущенно отводя взгляд.

С чего бы такое смущение? Ах! — я чуть не хлопнул себя по лбу от досады на собственную глупость — она же влюблена. В меня.

Небеса, какая чушь!..

* * *

Гермиона была обеспокоена. Ее можно понять: девушка была человеком, ценившим прежде всего свой разум и свою память, — и неожиданно обе эти ценности подверглись каким-то пагубным изменениям.

Мысли двигались тяжело, «со скрипом», не хотелось читать, не было желания отвечать на вопросы преподавателей…Гермионой завладела апатия, похожая на сон наяву, как после легких дневных транквилизаторов: она час могла смотреть на одну и ту же страницу книги, так и не прочтя ни одной строчки. Память ухудшилась, а может, просто затруднилось восприятие.

Такое было у нее лишь однажды, когда она немного переусердствовала с учебой и практически не спала около недели. Но сейчас со сном у нее все было в полном порядке, а неприятные симптомы цвели махровым цветом на фоне идеального физического здоровья.

Все время хотелось закрыть глаза, чтобы непрерывное мельтешение мира вокруг утихло. В голове словно надувался и сдувался воздушный шарик с периодичностью, равной частоте сокращений сердца. Гермионе казалось, что этот шарик сдавливает мозг, мешая думать…

Как же хочется закрыть глаза! Тогда голова перестанет кружиться — наверняка перестанет, нет, точно! Знаете, как бывает, когда немного нарушается мозговое кровообращение: в висках пульсирует боль, все время темнеет в глазах, а мир вокруг ходит ходуном, слово на колоссальных размеров карусели.

Но закрыть глаза нельзя, потому что занятие по Зельям уже подходит к концу, и пора сдавать работы, а профессор Снейп — да-да, ее любимый профессор Снейп — наверняка заметит ее закрытые глаза и не сможет воздержаться от едкого и обидного комментария. Зелье Гермионы было готово, но даже она видела, насколько далеко ему до идеала. Удовлетворительно — вот, что она заработала сегодня, и то, только если профессор будет в хорошем расположении духа.

Что же с тобой происходит, Гермиона?.. Куда пропал твой блестящий разум, твоя отменная логика, твоя четкость и быстрота мышления? Отчего мысли как в тумане, образы подернуты дымкой, а глаза заволокло пеленой равнодушия?..

«Это не может больше продолжаться, — решила девушка, упрямо встряхнув густой шевелюрой, словно стараясь разогнать сгустившееся вокруг себя марево. — Мне нужна помощь. Мадам Помфри? Нет, она немедленно положит меня в Больничное крыло, а я не хочу пропускать занятия. А кто еще? Черт, как мало людей, к которым можно обратиться за квалифицированной помощью, а не за дурацкими советами!»

Занятие закончилось, класс быстро опустел. Гермиона направилась к выходу, апатично шагая рядом с друзьями. Ей хотелось разорваться, раздвоиться или попросту начать думать немного быстрее. Вот сейчас она уйдет из этой комнаты и оставит за спиной человека, хоть как-то связанного с медициной; единственного человека, Мастера не только Зелий, но и Мыслей; единственного человека, к которому она хотела бы обратиться за помощью. Решиться… всего на один вопрос. Разве это сложно?

Гермиона окликнула друзей и предупредила, что задержится и ждать ее не нужно. Они, уже привыкшие к ее странностям в последние дни, согласно кивнули и ушли.

Профессор все еще стоял за кафедрой, аккуратно помещая в штатив пробирки с образцами. Вопрос: к чему такая аккуратность в обращении с недозельями недозельеваров? Скрупулезность и педантичность — вот главные черты характера зельевара…

Эти черты не шли выдуманному образу Снейпа, поэтому мисс Грейнджер немедленно прогнана от себя крамольные мысли о том, что предмет ее обожания может обладать такими прозаично-неприятными привычками.

— Профессор? — тихо окликнула его девушка. Снейп поднял на нее отчего-то настороженный взгляд. — Простите, я не должна вас отвлекать, но... можно один вопрос?

Мужчина кивнул. Что-то было в его глазах… неправильное, непривычное. Ожидание? Недоверие? Вина? Страх? Ярость? Любопытство? О, в его будто непроницаемых глазах таился богатый спектр эмоций. В этом спектре было больше оттенков, чем можно представить. Будь Гермиона более искушена в жизни, а Северус — менее искушен в скрытности, она, быть может, и смогла бы прочесть что-то в его глазах.

Но она не могла и потому не видела в его взгляде ничего определенного.

— Что вас интересует? — его голос был холодным и как всегда бесстрастным. А ведь Гермионе так хотелось заинтересовать его хоть чем-нибудь! Да, он не думает о ней как о женщине, так пускай бы он отметил хотя бы ее ум! Но нет — в его голосе не было ни нотки внимания, ни намека на индивидуальное отношение. — Мисс Грейнджер?

— Я, конечно, должна была пойти к мадам Помфри, но она непременно отстранит меня от занятий, а я так не хочу их пропускать. Я подумала… подумала, что вы, профессор, сможете помочь мне советом? — решившись, выдохнула она.

Он молчал, выжидающе глядя ей в глаза. Словно не замечая, как она нервничает, как теребит ткань мантии, как пытается отвести взгляд. Как можно быть таким непробиваемо спокойным?

«Как мне это удается? Своим самоконтролем я могу гордиться… Как хорошо, что я умею прятать свои эмоции, словно в сундук», — пронеслось в этом момент в голове Снейпа.

— У меня провалы в памяти, — вдруг резко выпалила Гермиона и замерла, будто ожидая его реакции. — И что-то с восприятием. Я так не могу! Это ужасно, ужасно!

Девушка, неожиданно поддавшаяся своим эмоциям, закусила губу. Глаза ее блестели, как в лихорадке, взгляд дико блуждал по классу, стараясь не останавливаться на профессоре. Она боялась, боялась утратить навсегда свой ум, свою сообразительность, свою память.

Мастер Зелий, казалось, задумался.

— Я не колдомедик, мисс Грейнджер… Более того, я не совсем понимаю, почему вы пришли с этим вопросом ко мне. Если все так серьезно, то пропущенные занятия — не такая уж большая цена за выздоровление. Однако я все же дам вам пару советов. Спите побольше, чуть меньше читайте и не зацикливайтесь на своем нынешнем состоянии. Если такого рода лечение вам не поможет, и что-то снова пропадет из вашей памяти — немедленно отправляйтесь в Больничное крыло. И не принимайте никаких зелий, влияющих на сознание, конечно. Вам все ясно?

Гермиона кивнула. Собственно, ничего нового он не сказал, но и не прогнал, уделил немного внимания. Пускай с непроницаемой маской на лице, пускай холодно, пускай бесстрастно. Но это хоть что-то! Когда не дано большего, сойдет и такое внимание с его стороны, верно?

Девушка не видела, что, как только дверь за ней захлопнулась, невозмутимый Северус Снейп в бешенстве ударил кулаком по кафедре, заставив ее покачнуться. После этого он как-то очень беспомощно обхватил голову руками, обессилено опустившись на стул.

Он сейчас в тысячный раз проклинал своих персональных демонов, превративших за одну ночь его жизнь в ад. Ад, из которого выход был, кажется, только один — забвение. А ключ к этому выходу, конечно, был прост и почти идеален: Obliviate. Еще один маленький провал в памяти — пустяк.

В библиотеке было пусто. Здесь редко вообще можно встретить толпу студентов — разве что перед экзаменами. А вот так, в середине семестра, здесь неизменно было пустынно и тихо. Большинство учащихся довольствовались информацией из обязательного курса — из покупных учебников, в которых был изложен необходимый минимум.

Гермионе же этого минимума никогда не хватало. Оттого в библиотеке она ориентировалась не хуже библиотекарши — в последние годы ей не нужно было даже заполнять заявку и дожидаться заказа — она просто шла в необходимый отдел и искала там необходимую книгу, руководствуясь удобно составленным каталогом.

Сейчас, взяв интересующий ее том, она лихорадочно перелистывала страницы в поисках нужных данных. Хорошо, что каталог составлен по тематическому принципу — ее взгляд зацепился за слово «забвение», когда она пролистывала брошюрку. Как там сказал Снейп: «Спите побольше и чуть меньше читайте»? Отличный совет.

Ну и пускай. Она сама найдет решение.

Глаза уже начинали болеть. Вы же знаете эти очень неприятные качества книг либо старых, либо зачитанных — немного стертые буквы и желтоватая бумага. А здесь еще и мелкий шрифт, потому что маги странно пишут книги — много воды и, как правило, мало нужной информации, — книги получаются большими, и их приходится печатать мелким кеглем.

Смешно, что ее друзья так удивлялись тому, как много времени она проводит в библиотеке. Найти ответ на свой вопрос — среди тысяч книг, и среди миллиардов слов — разве это просто?... А когда так болит затылок от перенапряжения глаз? Можно ли эффективно работать…

Гермиона встряхнула головой, стараясь отогнать пагубные жалостливые мысли. Она пришла сюда за ответом — значит, без ответа она не уйдет.

Автор тоже встряхивает головой, чтобы отвлечься. Автору так нравится описывать эту юную девушку, поглощенную чтением, методично пролистывающую раздел за разделом, главу за главой… Стоп. Это не самое важное, верно? Гермиона нашла очень занятную книжицу — так давайте вернемся к этой книге.

Книга была посвящена небезызвестному нам заклинанию забвения, и была написана подробно и достоверно, с опорой на результаты нескольких видов исследований. Имя автора оказалось знакомым девушке — это был отличный ученый и великолепный заклинатель, а эта монография была далеко не первым его трудом, который ей посчастливилось изучать.

Как интересно! Гермиона и не знала, что действие «Обливиэйта» можно нейтрализоваться. Заклинание сложное, громоздкое... Черт, к чему ей это? Кто мог наложить на нее «Забвение», — кому она нужна? Нет, кажется, нужно искать книги по колдомедицине, а не по заклинаниям…

«… не рекомендуется применять заклятие относительно часто — объект, на который накладывается заклятие, может ощутить его действие. В большинстве случаев — что не исключает возможность иного варианта — заклинаемый не осознает, что его память подвергалась корректуре, но, в случае присутствия некоторых усиливающих действие факторов, или же в случае неоднократного применения заклинания, человек может наблюдать эффект «провалов в памяти». Кроме того, возможна рассеянность внимания, вялость, апатичность…»

Интересно. Нужно запомнить — на всякий случай, полезная информация лишней никогда не бывает.

Годы дружбы с Гарри Поттером, который непременно влезал в какие-то интриги и просто неприятности, научили Гермиону некоторой подозрительности, от которой она хотела бы даже избавиться. Вам не знакомо это чувство: в любом действии — подвох, в любых словах — сарказм? Непросто жить с таким мировоззрением.

Но искоренить привычку подозревать всех и вся в любых смертных грехах целиком не удалось. Ствол срубили, а корень остался, дав молодую поросль.

А вдруг это и правда «Обливиэйт»? Не зря же она наткнулась на эту книгу, не зря прочла эту главу — девушка не верила в Судьбу или Предназначение, но отчего-то такое совпадение симптомов казалось ей не случайным.

Она еще раз прочла заклинание. Несложно, безопасно. Почему бы и нет?

* * *

Провалы в памяти? «Профессор Снейп, у меня провалы в памяти!». Черт! Черт, черт, черт! Лучше бы это были действительно провалы в памяти, — чтобы она не могла ничего вспомнить, даже если я подталкиваю ее к этому.

Я ощущал редкое для себя состояние — бессилие. Раньше было просто — я совершил ошибку, заставил себя простить эту ошибку себе же (что лечит душу сильнее казуистики?!!), и отправился устранять ее последствия. Всегда все было просто — либо эти последствия не нужно было устранять вовсе, потому что этим занимался один из моих «двух господ», либо все решала «Авада» или, на худой конец, «Забвение». И никогда это заклинание не давало осечек, это было отличное, проверенное заклинание, зависящее только от мастерства заклинателя: в нем не было хитроумных комбинаций, не было магических «кружев», не было сложных пассов руками или палочкой… Только твое мастерство и одно единственное слово, — которое направляет, изменяя, силу мага в нужное русло.

В чем же подвох? Без ложной скромности — я отличный легилимент. Для меня не должна была стать хоть сколько-нибудь значимой проблемой мелкая корректура воспоминаний, пусть даже насыщенных яркими эмоциями.

Но стала же, стала!

Какой-то неожиданный эффект? Взаимодействие с другими заклинаниями? С зельями? Врожденная способность у девушки? Может, виной всему то, что я накладывал заклинание после принятия алкоголя? Может, потрясение было слишком сильным для нее?

Одни вопросы… И, самое плохое, наверняка, то, что вопросы возникли не только у меня. Раз уж обеспокоенная своим состоянием Гермиона отправилась за советом к мрачному и язвительному Мастеру Зелий — можно не сомневаться, она серьезно задумалась над тем, что с ней происходит. А я, фактически, ничего ей не посоветовал… мог же придумать что-то! Неужели разучился лгать, вкусив мирной жизни?

Нет, просто ее появление было слишком неожиданным. Я растерялся…

Я — и растерялся.

Так, чушь из головы — прочь, это ересь, сейчас совершенно несвоевременная. Ведь все просто! Если у мисс Всезнайки возникает вопрос, на который отчего-то не ответил преподаватель, что она делает? Верно, идет в библиотеку.

Отправлюсь-ка туда и я...

— Миссис Пинс.

Женщина, которой нечасто приходится слышать мой голос — у меня у самого отличная библиотека, — резко вскинула голову.

— Профессор Снейп?

Я попытался изобразить на лице улыбку. Не люблю улыбаться, даже усмехаться на самом деле не люблю, что бы обо мне не думали. И вовсе не в силу тяжелой жизни или особенностей характера, — просто, чтобы улыбка была улыбкой, а не оскалом, мимические мышцы должны быть немного натренированы — чего у меня, к сожалению, не наблюдается. Невыразительная мимика, лицо-маска… что лучше подойдет моему неизменному образу? Да…Знаете, бывает, что мысли отдают неприятной горечью. Бывают горькие слова, бывают горькие слезы, и горькие мысли тоже бывают. Эти — из таких.

— Миссис Пинс, мне нужно узнать, какие книги брала у вас сегодня студентка седьмого курса Гермиона Грейнджер. Гриффиндор.

— Простите, профессор, но эта информация…

— Миссис Пинс, — с нажимом повторил я, — в исключительно педагогических целях, мне нужна эта информация. Видите ли, — я добавил в голос немного небрежности, — она задумала писать работу, и я хочу ей помочь. Она гордая, гриффиндорка, понимаете… не хочет принимать чьей-либо помощи, хотя в ней нуждается. Я хочу удостовериться, что она использует правильные источники и не пойдет по ложному пути в своем исследовании.

Библиотекарша недоверчиво выслушала мою ложь. Холод в ее взгляде, тем ни менее, сменился чем-то, похожим на понимание.

— Ладно, — неохотно согласилась она, заглядывая в зачарованную книгу, где автоматически регистрировались любые взятые книги. Недавнее приобретение библиотеки, — крайне полезная вещь. — Последней она брала книгу под номером 446780D. Остальные — с этой же полки по убыванию номеров вплоть до номера 446762D. Найдете сами?

— Конечно. — Я изобразил легкий вежливый полупоклон. Тьфу, клоун, в самом деле. Что страх перед ответственностью делает, да, Северус? Дивные вещи. — Спасибо, миссис Пинс.

Легко найдя нужный стеллаж и полку, я взял книгу. «Забвение»…

Черт, еще раз черт! Предположила, или даже догадалась — и помчалась пробовать заклинание, дурочка…

Хотите, я расскажу вам, как я заставляю себя не обращать внимания на собственные эмоции? Я представляю себе огромный деревянный сундук, закрывающийся на большой железный замок. Я открываю этот сундук, прячу в него свои эмоции, закрываю, и вешаю ключ на шею — чтобы всегда был под рукой. В этом сундуке много-много эмоций — со временем они тускнеют, тухнут, и их уже не страшно вернуть обратно, туда, где им место, — в душу.

Сейчас этот сундук, обычно такой статичный, такой нерушимый — как монолит, кажется, подскакивал на месте от рвущихся на волю чувств. Я оббил его железными ободками, приковал цепями, но он все равно рвался, рвался в оковах со всей силы, — а в моей душе звякали связывающие его цепи, слышался стук ударов его деревянного дна о холодный каменный пол моего сознания, да стонали неистовой какофонией сонмы запертых в нем эмоций. И громче всего в этом хоре звучал тонкий, режущий уши, фальцет госпожи Вины.

* * *

Говорят, если заглянуть внутрь себя, увидишь там свою сущность. А если ничего не видишь, если там пустота, — то и ты пустота, пустое место. Но говорят еще, что нет пустых мест, что все пространство заполнено чем-то, что если ты — пустое место, то это только ты сам виноват в этом, потому что ты хочешь видеть себя пустым. Говорят…а, оставим. Врут, все равно врут.

Врут, что не бывает пустоты. Врут — это ложь во спасение, но она не спасает. Потому что пустота есть — да вот же она, поглядите: клубится, как туман, качается, как волны: туда-сюда, туда-сюда….

Пустота вернулась вместе с памятью.

Душа — она так похожа на узника в камере, только заперт в этой камере не абстрактный заключенный, а ты сам. Мы сами, сами запираем себя за железные решетки, засов задвигают обстоятельства, а «мировая справедливость» — защелкивает дужку замка.

Все мы заперты, но у некоторых прутья решетки бумажные, ломающиеся от легкого усилия, а у некоторых — из каленой стали, которую не возьмет ни самая нечеловеческая сила, ни даже железный напильник.

Итак, пустота вернулась… но вернулась не одна: с ней появилось Осознание (все-таки вмешательства в мысли не проходят бесследно), — Осознание заняло нишу безумия, и безумию пока некуда было деваться, негде было цвести и взращиваться. Но оно не исчезло, нет. Забилось в темный угол, спряталось где-то за стенами тюремной камеры, и ждет, ждет, когда голословное Осознание прокричит с трибуны все призывы и все оправдания, и, осмеянное, провалится в небытие.

Но пока в мыслях, в чувствах и в эмоциях Гермионы правило бал именно оно, Осознание. Оно влезло на пьедестал, а снизу на него взирал Страх и взирало Уныние, и все это покрывала непроницаемым пологом пустота. Когда вокруг, должно быть, струится потоками идея, когда вокруг кипит жизнь, — пустота внутри почти осязаема. Ее не отпустишь, не освободишь: она вцепилась пальцами в грудину, въелась, вживилась, — навсегда?...

Сначала Осознание слушали с интересом. «Это было, Гермиона. Давай начистоту: ты помнишь, ты вспомнила, что произошло тем вечером. Ты приняла это — и тебе уже не будет казаться, что это происходило не с тобой. Ты приняла.»

Приняла? Да, пускай, приняла. Она не отрицала, она и изначально этого не отрицала. Но от этого осознания не легче, нет, только хуже…

Девушка подумала, что лучше бы ей не читать той книги, не видеть того заклинания, и… не вспоминать. И она не стала отгонять эту мысль, потому что она казалась спасительной, облегчающей…

Но нет… Она не даст ему стереть ей память в третий раз. Нет, довольно. Потому что это циклично, потому что она снова пойдет в библиотеку, снова будет листать каталог… Зачем повторять страдания раз за разом? Лучше пережить их однажды. Попробовать пережить. Попробовать, — потому что безумие никуда не исчезало. Действительно: раз поселившись в глазах человека, оно остается в них навсегда.

И, кажется, оно побеждало. Потому что доводы переставали выглядеть разумными, они вообще переставали быть весомым. К чему все это? Кто прав, кто виноват, кто заслуживает оправдания, а кто нет… Это никому не нужно. Совершенно никому не нужно. Да, правильно.

«Какие приятные мысли» — неожиданно подумала Гермиона. И это был последний раз, когда она анализировала свои мысли. Потому что анализ мыслей — это смешно. Пускай они текут, такие милые, такие смешные. Нет, в них нет мрачности — зачем она? Мысли тоже смешные, как и все вокруг. Да, так правильно. Смешные.

Смешные.

Это же смешно. Смешно. Смешно…

Итак… Вернемся к нашей проблеме. Блок. Он получился настолько неудачным, что она осознала его наличие и смогла его снять. А то, что она смогла его снять — это уже вторая проблема, которую я сейчас намерен попытаться решить.

А почему он неудачен? Этот вопрос так и остался нерешенным. Я думал найти что-то по этому вопросу в библиотеке, но там я узнал кое-что гораздо более актуальное — то, что Гермионе, похоже, сейчас должно быть не очень хорошо. С этим тоже нужно что-то делать. И по ходу этих действий найти ответ на первый вопрос.

На этот раз ее дверь была закрыта. Впрочем, никаких охранных чар, разумеется — обычный механический замок, которым мне не стоило труда открыть простенькой «Алохомор’ой».

Я зашел. Она сидела на кровати, повернувшись спиной к входу, обхватив взлохмаченную голову руками. Я думал окликнуть ее, но почему-то не стал. Вместо этого я постучал по дверному косяку (да, я понимаю, что это принято делать до того, как войти).

Девушка обернулась. Тепло улыбаясь, откинула распущенные волосы назад и жестом пригласила меня войти.

Что это значит? Она не применила заклинание? Но в этом случае она все равно относилась бы ко мне настороженно — я, преподаватель, вдруг являюсь к ней в комнату, самостоятельно открыв дверь…

— Профессор? Что же вы стоите? Заходите. — Улыбка не сходила с ее лица. В полумраке я не мог разглядеть выражение ее глаз, но готов был поклясться, что оно никак не совпадает с искренне теплой улыбкой на ее устах. — Вы что-то хотели?

Сказать, что я был в растерянности — это не сказать ничего.

— Здесь темно, — немного капризным тоном заметила Гермиона, — жестом приказывая огоньками под потолком гореть ярче. Они странно замигали.

— Мисс Грейнджер? — я всмотрелся в ее лицо. Глаза ее не были пустыми, но они смотрели сквозь меня. — Вы в порядке?

— Да, в полном. А почему вы спрашиваете? — недоуменно пожав плечами, поинтересовалась девушка. — Вы пришли, чтобы спросить, как я себя чувствую? Правда? Я так рада!

— Мисс Грейнджер! — я откровенно ужаснулся. — Скажите мне, что вы сейчас видите перед собой?

Она непринужденно рассмеялась.

— Как это что? Вас. Вы в моей комнате, пришли спросить о моем самочувствии. — Она поправила волосы. В этом движении было столько наигранности, столько… вычурности.

Вычурность! О, небеса, нет, только не это! Девочка, не нужно этих движений, я не хочу подтверждать свои догадки, не двигайся, замри!

— Профессор а зачем мы аппарировали в Подземелья? — недоуменно спросила она. — Мне было хорошо в комнате… Хотя, если вам так нужно, я не против.

— Что? Мы никуда не аппарировали, мисс Грейнджер!

— Как это? Мы же в вашей лаборатории. Вон тот шкаф вы мне когда-то приказали мыть на отработке… — она снова улыбнулась. — Зачем вы мне говорите неправду, профессор Снейп? Что, я не узнаю вашу лабораторию?

Она легко соскочила с постели. Странно вращая кистью, стряхнула с рубашки невидимую пылинку.

— Спасибо, профессор! Я не знаю, чем заслужила… Очень вкусно.

— Вкусно?

— Да, вино имеет просто невероятный вкус. А какой цвет! Я никогда не видела такого потрясающего золотого цвета!

Стоит ли уточнять, что мы все еще стояли посреди ее комнаты? Руки ее были опущены, она не держала в руках бокала и не пила вина.

— Мисс Грейнджер. Вы должны ответить мне на один вопрос. Вы ответите? — она утвердительно кивнула. Я мысленно выругался, но заставил себя продолжить. — Что вы… обо мне думаете?

Гермиона несколько ошарашенно похлопала ресницами, закусила губу и на несколько секунд замолчала.

— Профессор… можно, я поплачу?

— Что?

— Можно, я буду плакать? Пожалуйста…

— Да, конечно, плачьте… — она резко опустилась обратно на постель и действительно начала плакать. Как-то… спокойно. Словно играла, а не плакала по-настоящему. Не закрывала лицо руками, — нет, ее ладони покоились на коленях, почти не сбивая дыхания… только из глаз катились слезы. А на губах — улыбка.

Никогда не думал, что улыбка на устах красивой девушки может выглядеть настолько ужасно. Особенно, если посмотреть в глаза. В глаза, в которых целый мир, — жаль только, что не этот.

— Вставайте, мисс Грейнджер. Нам нужно в Больничное крыло.

* * *

Мадам Помфри заполняла какие-то карточки. Она всегда заполняла карточки, когда не было больных, — не столько для того, чтобы сделать нужную, конечно, работу, сколько с целью убить время. Так что стук в дверь медиковедьму весьма обрадовал — она отбросила перо, встряхнула затекшей рукой и энтузиазмом посеменила к выходу.

— Добрый вечер, Поппи, — невозмутимо поздоровался с женщиной Снейп. — Я привел к тебе мисс Грейнджер, — кажется, она серьезно заболела.

— Входите, входите! Что случилось?

— Со мной все в порядке. — Удивленно пожала плечами девушка. — Профессор, давайте аппарируем обратно, я хочу еще того…

— Мисс Грейнджер. — Вовремя прервал ее Северус. Она, должно быть, намеревалась расхваливать несуществующее золотистое вино. — В пределах Хогвартса невозможна аппарация. Вы забыли?

Она фыркнула, игриво посмотрев на него из-под полуопущенных ресниц.

— Мы же аппарировали, — значит, возможна. — Я что-то устала. Можно, я присяду?

— Да, конечно… — растерянно проговорила мадам Помфри. — Северус, объясни мне немедленно, что происходит? — она внимательно наблюдала за жизнерадостной Гермионой, которая неизменно излишне театральным жестом снова поправляла волосы. — Вычурные движения. Странно…

— Органическое повреждение мозга, Поппи. — Как-то неожиданно резко сказал зельевар. — Я уже просканировал.

— Профессор? Вы говорите обо мне? Нет? Хорошо, что нет. Мне не нравится то, что вы говорите. Что-то? Я не расслышала, простите…

— Я ничего не говорил, мисс Грейнджер.

— Как это не говорили? Говорили, я просто плохо услышала…

Медиковедьма с ужасом смотрела на девушку, еще вчера бывшую самой блестящей студенткой школы.

— Ты не знаешь причины?

— Нет, — солгал Снейп, для убедительности покачав головой.

— Мы должны отправить ее в Мунго. Я ничего не смогу сделать…

— Они тоже.

Женщина, которая в военные годы видела смерть физическую по десятку раз на день, с трудом переносила зрелище смерти ментальной. Такой разум… Так рано…

— Что ты предлагаешь?

Зельевар задумчиво скрестил руки на груди. Задумчивость он не играл — перед ним сейчас действительно стоял выбор.

Отправить девочку в клинику. Они залезут к ней в воспоминания, найдут там то, что им находить не следует, и он получит свои законные обвинения в изнасиловании, применении непростительных заклинаний и несанкционированном вмешательстве в память другого человека.

Оставить ее здесь, в школе, а лучше — спрятать у себя в подземельях, корректно сформулировать причину ее помешательства и эффективно устранить ее. Для этого необходимо одобрение со стороны администрации на проживание девушки в его апартаментах с целью экспериментального лечения.

— Поппи, мне нужно, чтобы ты поговорила с Миневрой. Я знаю один способ… возможно, пока еще не поздно, я смогу восстановить нормальное функционирование ее мозга. Для этого она должна постоянно находиться рядом со мной.

Врач, еще не пришедшая в себя, поспешно кивнула.

— Да, я поговорю, конечно… Директор не будет против, ведь это для здоровья девочки. Северус, ты талантливейший волшебник… У тебя же получится, правда?

— Получится, Поппи, получится. — Снейп выдавил из себя корявую улыбку. — Мисс Грейнджер? Вы спите?

— Да, конечно. А разве вы — нет? Зачем спрашивать такие пустяки… Смотрите, какая красивая фотография. — Девушка указала рукой на белоснежную стену без единого украшения. — Это я ее сделала. Красиво, правда? Папа купил рамку, и мы повесили ее на стену. Мне всегда она нравилась. А вам?

— Очень. Пойдем, Гермиона.

* * *

В тысячный раз повторю — исключительно для самого себя — в ЭТОМ виноват я. Просто так повторю, чтобы не забывать, чтобы хитрое сознание не принялось искать виноватых вокруг, оправдывая себя.

А теперь к фактам. Стоит разложить все по полочкам… Хорошо бы сделать это на листке бумаги, но пока мы идем в Подземелья и у меня есть время подумать, будем думать без рисования схем.

Итак, мы имеем два факта. Первый — мне не удалось наложить блок на воспоминания Гермионы. Второй — эта самая Гермиона сошла с ума.

Начнем с первого, который более актуален для меня лично. Хотя, похоже, первое вытекает из второго, поэтому целесообразнее начать с него… Но пускай. Сказал «А», скажу и «Б».

Поврежденный мозг невосприимчив к столь тонким вмешательствам. Связи в нем нелогичны и непредсказуемы, он гибок: только подправленные легилиментом пространственно-временные связи тут же рвутся — или возвращаясь в предшествующее «положение», или находя совершенно новое. Все измененные синапсы, все концентрации катионов сохраняются — память неприкосновенна, но не используется, потому что активность обретают другие нейроны. Память есть, но она… не важна.

Выходит, блок не удался из-за безумия девушки. Безумие — это второй факт. Мало ли на этой планете изнасилованных? И отчего же не все они сошли с ума?

Начнем с того, что она была пьяна. Думаю, ни для кого не секрет, что спирту в крови, поступающей к мозгу, делать нечего. Итак, берем как должное то, что нейроны более восприимчивы к вмешательству, когда сфинголипиды, фактически, растворяются в спирте. И не суть важно, насколько велика была его концентрация. Это раз.

Она влюблена. Шла признаваться в любви (не премину уточнить, как всегда, что это просто потрясающая глупость) — значит, дофамина в ее крови было предостаточно. Про прочие «гормоны удовольствия» не говорю, не до них сейчас. Настроение на подъеме, надежда на взаимность с моей стороны — чем не повод для выброса дофамина? Это два.

Затем — два «Империо» от меня, избиение, изнасилование. Выброс адреналина. Нехилый выброс… Это три.

Вот вам на лицо действие этой чудовищной гормональной смесь на «размягченный» спиртом мозг. Шизофрения. Тут даже думать нечего — стоит только послушать ее, да посмотреть, насколько избыточным движением она поправляет волосы. Что же, не первый случай в моей практике, когда это заболевание возникает за один момент. Я говорил, насколько зельеварение близко к медицине?...

В целом, все вопросы отпадают. Все, кроме одного: что с этим делать. Я взял на себя ее лечение — нет, я не выдумывал, когда говорил, что способ излечить ее существует. Существует, несомненно. Чисто магический: неприятный, сложный, ингридиентно-затратный ритуал, который, похоже, провести мне придется.

Ну что, мисс Грейнджер… Считайте, что вам в чем-то повезло. Я первый раз в жизни сам искупаю свою вину. По своей воле. А то, что за мои ошибки плачу не только я… Иначе и не бывает. А вы, мисс Грейнджер, похоже, счастливее, чем когда-бы то ни было. Я прав, да? Вы меня все еще любите? Меньше, чем о любви несовершеннолетней студентки-грязнокровки, я мечтал только о любви сумасшедшей. Вы меня, право, осчастливили.

И виноват в этом, опять же, я. Забавно, верно?