Пятое января

На улице было тепло, но как-то по-осеннему ветрено. Одинокая фигурка, кутаясь в теплую мантию и наступая на лужицы грязного снега, стремительно шла вперед, не замечая многочисленных прохожих в одинаковых черных мантиях, слишком активных в это время года детей и приставучих продавцов с их «уникальными» товарами.

Сегодня Гермионе было решительно все равно, что может подумать вот эта веселая женщина с забавным кучерявым мальчуганом на руках или тот худой мрачный тип, выбирающий подарок не иначе как пухленькой смешливой жене. Может быть, когда-то — вот хоть триста лет назад! — она тоже улыбалась и выбирала подарки и часто-часто думала, что сладкая вата, окружающая ее, такая невероятно вкусная и не приторная — и есть ее жизнь. С тех пор вата съежилась под солнечными лучами, которые некоторые почему-то именуют буднями, а другие вообще — временем. Все вокруг приобрело нормальный серый оттенок обычной жизни ничем не примечательной женщины. А маленький засахаренный кусочек, что остался от того самого большого и пушистого, теперь носил гордое имя «прошлое» или, очень редко, — «воспоминания».

Пройдя уже большую часть Косого переулка, Гермиона заметила, что снег из грязных лужиц очень забавно разлетается во все стороны, если посильнее в него наступить. Когда-то — триста лет назад! — она бы раздраженно хмыкнула на того, кто тоже любил эти лужицы, и разразилась бы поучительной тирадой о поведении в общественных местах. Но сейчас ей было все равно.

— Взгляните на этот букет, мисс, в это время года он не перестанет радовать вас своим ароматом! — раздался нарочито бодрый голос, а в лужицу, в которую метила Гермиона, наступила нога в красном праздничном ботинке.

Именно по этой ноге Гермиона и поняла, что голос обращается непосредственно к ней.

— Спасибо, не нужно, — буркнула она и попыталась обойти ногу, так бесцеремонно захватившую лужицу.

— Мисс, но вы хотя бы взгляните! Поднимите прелестную головку и забудьте о своей грусти, — настаивал голос.

Гермиона нехотя оторвала взгляд от красного ботинка и тут же утонула в обилии оранжевого цвета. Букет неизвестных цветов был таким огромным, что закрывал лицо продавца, оставалось удивляться, как мужчина вообще смог разглядеть худенькую женщину перед собой. Или у него любая головка — прелестная?

— Простите, но я не люблю оранжевый цвет, — вежливо сказала Гермиона и снова попыталась обойти уличного продавца, сделав шаг в сторону. Мужчина одновременно с ней сдвинулся в том же направлении.

— Какие же они оранжевые? — усмехнулся он и потряс букетом. — Самые настоящие рыжие!

Рыжий цвет Гермиона с некоторых пор не любила еще больше, чем оранжевый. Но не иначе как от потряхивания в воздухе поплыл восхитительный аромат. Различался запах свежескошенной травы, нового пергамента и…. еще чего-то очень знакомого. Давно забытого. Гермиона застыла на месте, не зная, что делать дальше. Хотелось стоять тут вечно и дышать, забыв обо всем на свете. Но разум, который никогда не засыпал внутри Гермионы и всегда стоял на стреме на случай таких вот ситуаций, настойчиво требовал поскорее уйти от странного продавца и рыжего букета.

— Извините, я должна идти. Меня…. ждут, — зачем-то соврала Гермиона и решительно прошла мимо продавца. Тот будто и не заметил, только пару раз вздохнул и принялся искать новую жертву в толпе.

Можно было не сомневаться, что расслабленные рождественскими деньками прохожие довольно быстро купят букет. На их взгляд, он может быть весьма красив.

Лужицы перестали радовать Гермиону, и теперь она брела, не зная чем занять себя посреди улицы. Магазины еще не сбросили своего праздничного одеяния: яркие огоньки и смешные шутихи переливались в витринах рядом с нарядными елками. Сегодня, пятого января, как раз начинает забываться праздник. Для обычных людей. Так всегда говорил кто-то в ее прошлой жизни и всегда дарил большой букет красных цветов.

На ветру стало довольно зябко, теплая мантия перестала защищать от холода и промозглости. Гермиона знала, что рядом есть неплохой бар. Его мало кто замечал, потому что в двух шагах находился «Дырявый котел» — любимое место многих волшебников. А в «Волшебном зелье» — так называл этот бар — собирались те, кому надоело обилие народа и постоянный шум популярного заведения. Гермиона часто туда ходила с Роном когда-то…

Внутри за три года почти ничего не изменилось. Бармен все так же улыбался ей, как старой знакомой, редкие посетители делали вид, что они на самом деле в баре одни, а толстый рыжий — опять рыжий! — кот лениво вылизывался прямо на стойке бара.

— Сливочного пива? — вежливый хозяин все еще помнил ее предпочтения.

— Да, спасибо, — кивнула она, приглядываясь к посетителям.

Их было всего трое. Неопрятная женщина в дальнем конце помещения тоскливо смотрит в свой стакан. Полноватый юноша за соседним столиком нетерпеливо ждет свой заказ — не иначе как в первый раз попробует Огневиски или что-то подобное. И странный мужчина в темной мантии с накинутым на голову капюшоном сидит в напряженной позе и барабанит пальцами по столу.

— Ваш заказ, — улыбчивый бармен поставил перед ней кружку, наполненную до краев так, что пена едва не стекает по стенкам и не капает на стол.

Гермиона так удивилась расторопности хозяина, что даже не заметила, что заказ ей доставили раньше, чем нервному юноше у дальней стены, который совершенно точно пришел раньше нее.

Она растерянно кивнула и отхлебнула сливочного пива. Напиток показался ей необыкновенно вкусным, как всегда казался три года — то есть триста лет! — назад.

— Вам просили передать это, — оказывается бармен не отошел от ее столика, а стоял рядом и протягивал сложенный листок бумаги.

Гермиона нерешительно взяла его, развернула и уткнулась взглядом в два коротких слова: «Я здесь». Прочитав записку раз пять, она попыталась вспомнить всех своих знакомых, способных на подобное ребячество, но на ум не приходило никого, кроме… Кроме клочка съежившейся сладкой ваты, которого здесь ни за что не могло быть! Вопреки своим разумным измышлениям Гермиона покосилась на фигуру в капюшоне, и ей на миг показалось — только показалось! — что на фоне плотной ткани мелькнул рыжий локон волос.

— Извините, но вы, вероятно, перепутали адресата, — сказала Гермиона, возвращая записку.

Бармен кинул быстрый взгляд на типа в капюшоне и отрицательно помотал головой.

— Я совершенно уверен, что нет никакой ошибки.

И он удалился за свою стойку к ленивому рыжему коту.

Гермиона нахмурилась: пиво перестало казаться особенно вкусным, а спина все время ощущала пристальный взгляд знакомых глаз. Вздохнув, девушка схватила свою кружку, поднялась с места и пересела прямо за столик к незнакомцу в капюшоне.

— Привет, — смутившись, поздоровался Рон. — А я думал, ты уже не подойдешь.

— Ты же знаешь мою слабость к печатному слову, — невпопад съязвила Гермиона и принялась вертеть кружку с остатками пива.

— Ты все еще злишься… — грустно сказал Рон, стараясь как можно незаметней разглядеть ее всю, убедиться, что за три года она совсем не изменилась, что с ней все в порядке и что она, может быть, тоже скучала по нему.

Гермиона пожала плечами. Ну не говорить же ему, что теперь он — сладкий комок съежившейся сахарной ваты, который она запрятала как можно дальше, надеясь, возможно, потерять совсем.

— Ну, понятно, — снова пробормотал он, не зная о чем можно поговорить дальше со своей бывшей девушкой. Ведь именно из-за него она ушла когда-то от них всех: от Гарри, от Джинни, от Невилла, от Луны, от него самого и от своего кота Живоглота. Ушла, сказав, что больше так не может и что они такие разные, и раз он не понимает этого, то пусть катится подальше и друзей своих забирает. Друзья на самом деле всегда были общие и никогда не делились на его или ее, но тогда она будто забыла об этом. Он знал, как ей было больно, но отдать своих друзей не мог, понимая, что теряет ее навсегда. Теперь он думал, что случись подобное еще раз, он никогда не поступил бы так же, он сам бы бросил своих друзей, отдал бы их ей, лишь бы не видеть этих пустых глаз сейчас и не чувствовать пропасть на том месте, где раньше билось его собственное сердце.

— Ты хотел со мной поговорить? — безразлично спросила она под гулкие удары непослушной мышцы в груди.

— Да вот, просто увидел и решил спросить, как у тебя дела, — быстро проговорил он, ругая себя за малодушие, трусость и нерешительность.

— Все хорошо, — тем же тоном сказала она, но потом вдруг добавила: — А по пути сюда мне предлагали купить большой букет. Совсем, как тот, что ты… только не красный, — тихо закончила она.

— Оранжевый, — кивнул он. — Я… видел.

Гермиона удивленно посмотрела на него. Возможно ли, что он следил за ней? Или это так получилось, как получается иногда совершенно случайно?

— Не оранжевый, а… — она хотела его поправить, но зацепилась взглядом за копну рыжих волос и осеклась. — Впрочем, не важно.

Некоторое время они сидели молча, поочередно вертя в руке кружку или постукивая пальцами по столу. Мысленно они уже сказали друг другу очень многое, пять раз помирились и десять поссорились вновь, но с губ так и не слетело ни единого звука. Пока Гермиона не поднялась с места, собираясь уходить.

— Прости меня, — остановил ее тихий шелест с того места, где сидел Рон. — Просто прости и можешь уходить.

Гермиона медленно обернулась и едва ли не впервые за этот странный вечер встретилась взглядом с Роном. Она боялась этого мига с того самого момента, как узнала, что он сидит здесь. Она избегала его глаз, стараясь смотреть то чуть выше головы, то на узел галстука, которого Рон никогда не носил раньше, то есть при ней. Он говорил, что раз ей так нравятся мужчины в галстуках, то пусть любуется на них в журналах, а он как-нибудь проживет без удавки на шее. А теперь она увидела черную пропасть на месте мягкого голубого неба глаз, что было там ранее. Пропасть затягивала, звала, манила и уж точно не обещала ничего хорошего.

— Я…. подумаю, — сказал кто-то голосом Гермионы в то время, как она сама боролась с пропастью. — Я не могу так сразу.

— Но прошло уже три года! — воскликнул Рон и вскочил на ноги.

На самом деле, конечно, прошло триста лет, но Рону об этом знать совсем не обязательно.

Гермиона стояла, не решаясь ни выйти на улицу, ни вернуться обратно. Она подумала, что здесь ей как раз самое место и теперь она будет стоять тут еще… триста лет, но Рон, не подозревающий ни о чем, просто взял и приблизился к ней вплотную.

— Мне тебя так не хватает, — прошептал он ей в ухо. — Ты не представляешь. Я бываю в этом баре почти каждый день и жду… сам не знаю чего. Ты ведь никак не могла сюда придти сегодня. Пятое января, ты же помнишь? И я тебя увидел, и букет тот увидел, и лужицы. И очень сильно попросил, чтобы ты зашла в этот бар. Не знаю, если бы ты не свернула к двери, я бы достал палочку и наложил на тебя Империо! И плевать, чтобы потом со мной было, но я бы увидел тебя… близко. А теперь ты здесь, я говорю с тобой и знаю, что ты обязательно уйдешь, потому что не хочешь со мной говорить. И даже с Гарри не хочешь, и с Джинни, и с Невиллом, и с Луной. А ведь они тоже скучают! И не понимают, как могло так получиться. Наверное, не надо было спасать тебя от горного тролля на первом курсе! — неожиданно закончил Рон и отступил на шаг назад.

Гермиона ошарашено смотрела на него и едва не протянула руку, чтобы задержать его, чтобы он не удалялся от ее уха даже на шаг. Она разглядывала его, словно видела впервые в жизни. Его небритость и такие забавные усики, над которыми она смеялась тогда, триста лет назад, взлохмаченные волосы и пятно грязи на носу. Пятно ее необычайно заинтересовало, оно будто говорило с ней, напоминало, подсовывало давно забытые воспоминания и…. просило, просто умоляло ее дать носу, то есть, конечно, Рону, еще один шанс. И тогда, окончательно приняв для себя решение, она схватила салфетку со стола и решительно потерла ронов нос.

— У тебя грязь вот здесь, — смущенно объяснила она и помахала для убедительности салфеткой над испачканным местом.

Рон перехватил ее руку и крепко сжал ее в своей такой большой и теплой.

— И почему наши отношения всегда начинаются с грязи на носу? — озабоченно спросил он, улыбаясь все шире и шире.

— Главное, чтобы они этим не заканчивались, — прошептала в ответ Гермиона и серьезно попросила: — Пообещай, что больше не будешь такой свиньей.

— Пообещаю, если ты тоже… не будешь строгим хозяином бедной свинки, — лукаво прищурился он.

Гермиона некоторое время напряженно молчала, но, прислушавшись к себе, поняла, что ей очень легко будет поступиться с некоторыми своими прежними принципами ради Рона. Только почему ей понадобилось триста лет, чтобы понять это?

Она кивнула, а Рон, являя собой пример самого счастливого человека в мире, неожиданно отпустил ее и кинулся на улицу.

— Я сейчас! — кинул он.

Гермиона подошла к окну, за которым Рон — ее Рон! — растолкал какую-то незадачливую парочку и купил тот самый огромный рыжий букет с восхитительным ароматом.

— Сегодня пятое января, — торжественно сказал он, вернувшись, — поэтому от меня причитается традиционный букет!

И он протянул ей цветы, и она взяла осторожно и очень бережно.

— Они не красные, но…

— Мне такие даже больше нравятся. Рыжие… — улыбнулась она и вдруг поняла, чем пахнут эти цветы. Помимо свежескошенной травы и нового пергамента они пахли… Роном. Совсем как амортенция на шестом курсе. Она посмотрела на Рона, встала на цыпочки и поцеловала его в губы. И пусть когда-то она и не любила таких «показушных демонстраций», но теперь пусть все видят, что у нее наконец-то по-настоящему «все хорошо»!