Пациент

Глава 1

На город, погруженный в дымку из пронизанного мельчайшими капельками воды тумана, из окна гостиничного номера смотрел высокий мужчина. Светлые глаза, такие же прохладные и неласковые, как это утро, рассеянно скользили по охристо-серым стенам унылых старинных зданий, мокрым коричневым крышам и крупным влажным пятнам листвы. Лицо мужчины в неярком, но четком свете казалось выточенным из бледного камня: жесткие резкие черты, тонкие бесцветные губы, прямой крупный нос и острый выдающийся вперед упрямый подбородок. Мягкий небрежно наброшенный на сильные плечи халат обнимал стройную по-юношески подтянутую фигуру, по спине низко почти до лопаток спускались белые волосы, которые могли бы показаться седыми, если бы не сияли шелковистым здоровым блеском. Но даже этот самый прекрасный штрих в его облике производил впечатление мертвой искусственной массы — ни один локон не выбивался из безупречной светлой волны, ни пряди не спадало на высокий открытый лоб или на худые щеки.

— Люциус, — мелодичный негромкий голос заставил мужчину вздрогнуть, но он не обернулся даже когда узкая женская ладонь с длинными розовыми пальчиками и перламутровыми ноготками осторожно, но уверенно обняла его за талию.

— Я думаю, нам пора возвращаться, тут становится дождливо и скучно, да и Панси просила взять к себе Луи.

— Да, — коротко ответил мужчина и наконец развернулся к жене. Его губы растянулись в странной улыбке, словно он успел нацепить на лицо подходящую маску: доброжелательного внимания. — Ты можешь отправляться сегодня, дорогая, но ты, надеюсь, простишь меня, если я задержусь еще на день другой.

Женщина, красивая и стройная, похожая на выточенную из мрамора хрупкую лилию, конвульсивно отстранилась от него, болезненно нахмурив тонкие безупречные брови.

— Прошло уже десять лет, Люциус, — тихо сказала она, пристально вглядываясь в холодное, но по-прежнему приветливое лицо мужа. — Пора прекратить это безумие!

— Остался последний адрес, Цисси. Последний. Поттер исчерпал свои возможности, мы оба тщательно проверили всех странно исчезнувших, а потом внезапно появившихся волшебников. Я только нанесу визит господину Скьявони и, уверяю тебя, я не задержусь долго. Он ли это — я пойму под любым оборотным зельем и чарами, — безжизненный голос дрогнул, и с болью Цисси уловила в нем умоляющие нотки, которые только она могла распознать в тягучем, когда-то насмешливом баритоне.

— И если это он, ты соизволишь хотя бы поставить меня в известность, что старость мне предстоит встречать в одиночестве? — она давно уже не пыталась скрывать свои чувства, зная, что это не пошатнет уважения Люциуса к ней, и только сочувствием, тенью их прошлой любви, она сможет удержать мужа.

— Это вряд ли он, Цисси, — тихо ответил мужчина, и жесткие холодные черты смягчились. — Последний адрес.

Женщина убрала руку с его талии, желая отвернуться, отойти от него, но он поймал ее за плечи и притянул к себе, обнимая требовательно и нежно. Белесые ресницы Цисси затрепетали, пряча предательски увлажнившиеся глаза.

* * *

Люциус неторопливо ступал по набережной реки Арно, почти не замечаемый прохожими, среди которых было много туристов, которым было на что поглазеть помимо высокого мужчины средних лет в темных вельветовых брюках и голубой рубашке с нарочито небрежно повязанным галстуком. Он часто замедлял шаг и смотрел на воду, наискось перерезанную линией невысокой плотины, по которой бродили длинноногие белые птицы. Если бы кому-нибудь пришло в голову понаблюдать за Люциусом, то любопытствующий принял бы статного со вкусом одетого блондина за богатого иностранца, который вышел полюбоваться прекрасными видами Флоренции и который не дорожит временем, но на самом деле Малфой контролировал каждую минуту. До назначенной встречи с сеньором Скьявони у него было еще полчаса, и он вдруг с мучительной ясностью понял, что это, возможно, последние полчаса для питавшей его десять лет надежды. Зеркальная сверкающая на солнце вода, возвышавшиеся на противоположном берегу старинные строения, с четырехгранными башнями радостного желто-коричневого цвета, восторженно-довольные лица прохожих — стали действовать ему на нервы, и он свернул влево на одну из затененных улочек, зная, что не заблудится, если будет ориентироваться на сияющую в отдалении великолепную громаду собора Санта Мария дель Фьоре. Народу в каменном высоком лабиринте узких улиц оказалось так же много, но их суету Люциус счел более будничной и поэтому терпимой, поэтому, почти совсем успокоившись или смирившись он выбрал улицу, которая и должна была вывести его к цели и судя по всему шла параллельно реке. Он проверил часы — у него оставалось еще двадцать минут, как раз достаточно, чтобы не спеша дойти до нужного ему дома. И он уже подходил, сверяясь с координатами, указанными в визитке и с болезненным неудовольствием взглянул на высокий темный дом с каменным крыльцом и белеющей над дверью табличкой, когда кто-то из снующих по улице прохожих задел его локоть. "Scusi, l'ho fatto senza volerlo", — белозубо улыбнулась ему полногрудая смуглая девица.

Люциус нахмурился, отворачиваясь от нее и только теперь увидел, что улица, на которую он вышел, буквально кишит праздным людом, а сам он стоит у рядов деревянных столов, заставленных старинными и просто старыми вещицами, вроде бронзовых дверных ручек с львиными мордами; подсвечников, наподобие хогвартских; фарфоровых фигурок фавнов, воинов и фей; и прочим разнородным хламом. Понимая, что пришел раньше времени, он смешался с толпой и стал прохаживать у столов с невольной болезненной насмешкой рассматривая все эти предметы из той минувшей эпохи, когда оба мира: и магглов, и магов — еще не разделились, относительно терпимо сосуществуя друг с другом. Его блуждающий взгляд остановился на растрепанной книге в тисненом переплете. Его не интересовало ни ее название, ни содержание, ни подлинность — она только заставила всплыть в памяти смутную картинку: высокие массивные шкафы, тянущиеся до самого лазурного потолка, мерцающий таинственным светом огромный глобус и в его синем сиянии — тоненькая черная фигурка. Сам Люциус — скользит по черному зеркальному полу, в котором белыми пятнами отражаются великолепные статуи древних богов, мальчик вздрагивает и оборачивается к нему, узкое лицо прячет эмоции за маской почтительного смущения. «Ты хотел взглянуть на какую-нибудь из этих книг?» «Да, сэр. Извините. Я попал сюда случайно, Блэк...» «Ничего страшного, Северус. Библиотеки существуют для таких талантливых и любознательных магов, как ты. Скажи, что именно тебя заинтересовало?» «Вот эта книга — «Тайны Магии Перворожденных». «Прекрасный выбор. Ты можешь взять ее себе. Скажем, на месяц. Тебе хватит этого времени, чтобы ознакомиться с содержанием не в ущерб урокам?» «Спасибо, сэр. Но мое расписание на этот год перегружено. Вы очень добры, сэр». Факелы на стенах, расположенные под самым лазурным потолком, играют с Люциусом злую шутку: длинное лицо мальчика перечеркивает не по-детски саркастическая усмешка, а в глазах вспыхивает жестокий огонек. Но это только иллюзия, и Люциус тут же убеждается в этом: дрожащее желтое пятно света выхватывает из полутьмы острый подбородок ребенка — тонкие губы действительно сжаты, но они даже не улыбаются, а взгляд черных непроницаемых глаз серьезен и внимателен — и только...

Люциус взглянул на наручные часы Breguet, гордо блеснувшие золотом на солнце. Без двух минут полдень. Самое время нанести визит господину Скьявони, психомагическому терапевту. Малфой кисло усмехнулся: шансов, что это окажется Снейп — никаких.

Глава 2

— Господин Леонардо Грандье? Добрый день. Проходите, присаживайтесь.

— Добрый день, сеньор... Андреа Скьявони? — приветствие вышло вопросительным, а голос надтреснутым.

юциус сжал зубы, потому что внезапно ему захотелось закричать: невысокий полноватый мужчина с нетипично серыми для итальянца благодушными глазами и волосами мышиного цвета, с крошками круасана на пухлых губах — не мог быть тем, кого он искал. Люциус медленно приблизился к широкому травянисто-зеленому диванчику, опустился на него, проваливаясь, как в перину в его комфортную мягкость, чувствуя при этом нечто вроде головокружения, словно под его задницей разверзлась земля, и он летит в пропасть. И дело было не в оборотном зелье, которым Снейп скорее всего должен был пользоваться постоянно, чтобы никто и никогда его не нашел. Дело было во взгляде, которым проклятый итальяшка его рассматривал: снисходительном, мягком, понимающем. Бесстрастно глядя в ответ в кроткие водянистые глаза, борясь с искушением стряхнуть с пухлых губ дурацкие крошки кулаком, Люциус прислушивался, как мучительно стеная, взбесившейся кошкой царапая его душу, в нем умирает проклятая надежда.

— Вы очень напряжены, мистер Грандье, постарайтесь расслабиться. Не желаете круасанов? Чаю? Кофе? Нет? Ну это ничего. Я вижу, вы человек сильный и умный, вместе мы с вами справимся с проблемами. Разоблачим иллюзорные, проанализируем и разрешим реальные. Итак, что вас тревожит, друг мой?

Услышав «друг мой», Люциус сузил глаза, сделавшись похожим на тигра приготовившегося к прыжку, но на итальянца это не произвело должного впечатления — он по-прежнему ждал, когда его новый пациент подаст голос. Люциус вздохнул, откидываясь на спинку дивана и прикрывая глаза. Десятилетняя теперь уже покойная надежда последний раз затрепетала в нем в агонии и отставила после себя пустоту, и чтобы не захлебнуться в ней, медленно, Малфой начал говорить. С тоскливым недоумением он слушал свой голос — бесцветный, вялый и несущий бред, как и положено магическому безумцу:

— Я страдаю одержимостью, доктор. Я влюблен. Уже лет тридцать. Нет, больше.

— Но это же прекрасно, друг мой, — услышал он довольный мягкий баритон. Мягкий баритон... Но не такой, не так «мягкий», без дразнящей перчинки в голосе, той острой приправы, без которой жизнь кажется пресной и безвкусной, как полезная пища для стариков и младенцев.

— Это мужчина, доктор. И он сбежал от меня. И всегда сбегал.

А потолки здесь нежно бежевые и такой же теплый спокойный свет льется из широкого просторного окна. Такого же цвета была кожа у его невольного возлюбленного, когда Люциус целовал его колени и бедра со всей возможной нежностью, желая услышать стон, от которого вскипала ледяная кровь.

— Мы с вами оба знаем, что это нормально, не правда ли, господин Грандье? Сексуальность магов отличается от сексуальности людей лишенных магических способностей. Пока я не вижу отклонений и с удовольствием выслушаю ваш рассказ дальше. Итак, что вас тревожит, друг мой?

— Я же сказал, он сбежал от меня! — прорычал Люциус, выпрямляясь в кресле и остро всматриваясь в благодушное лицо доктора.

Сеньор Скьявони вовсе не был уродлив, решил Малфой про себя. Многие назвали бы его приятным — даже привлекательным — человеком. Скорее всего, в докторе души не чают ведьмы за сорок, особенно те, кто устал от бурной молодости и желает иметь под боком не столько мужчину, сколько что-то вроде уютной теплой подушки.

Он был именно таким, каких Люциус ненавидел, каких ненавидел Снейп: правильный благополучный человек, плывущий по жизни, как большой комфортный пароход — по расписанию.

— Вы обидели своего возлюбленного или это было следствием недопонимания между вами? Как вы расцениваете? — участливо спросил доктор.

Вопрос был настолько разумен, что Люциус немного остыл и, уже окончательно входя в роль пациента психомагического терапевта, продолжил, не сводя холодного внимательного взгляда с розового полного лица.

— И то и другое. Такое бывает, доктор? — он оскалил ровные белые зубы.

— Бывает. Попробуем рассмотреть ситуацию подробнее. Как вы познакомились?

— Еще в школе. Он поступил на первые курс, и я сразу взял его под свое покровительство.

— Он нуждался в вашем покровительстве?

— Конечно, да! Полукровка из бедной семьи на факультете, где чистота крови и положение родителей в обществе полностью определяют судьбу студента на семь лет. Его бы мог взять себе кто-нибудь другой. Или оставить на растерзание любому желающему выпустить пар, выместить плохое настроение на парии. У нас даже места у камина четко определяются за студентами самыми влиятельными старшекурсниками.

— Ах, так вы заканчивали Слизерин? Хогвартс. Лучшая магическая школа в Англии. Не будем отвлекаться. Итак, привлеченные красотой мальчика, вы взяли его под свою защиту.

— С чего вы взяли, что мальчик был красив?

— Извините, друг мой, я поторопился предположить. Но что же вас привлекло в бедном полукровке, если не белокурые мягкие кудри, розовые щечки и алые губы, зовущие к поцелуям. Ну же, вы можете быть откровенны со мной, — дружественно подмигнул ему итальянец.

Немного опешив от пошлой речи доктора, Люциус решил внимательнее вглядеться тому в лицо. Надежда, смерть которой он уже готовился этим вечером оплакивать в одиноком гостиничном номере в компании бутылки старого доброго огневиски, подала признаки жизни. Этот милый доктор мог над ним просто издеваться в очень знакомой манере — вежливо и спокойно глядя в глаза.

— Если вы считаете, — бесстрастным, но звучным от захлестнувших его эмоций голосом заговорил Люциус, — что красота определяется белыми кудрями и пухлыми розовыми щечками, то вы вряд ли меня поймете. Но я попробую объяснить. Да вы правы, мальчик был красив. Очень красив, как...

Люциус вздохнул, устало прислонился к спинке диванчика и мягко заговорил, словно обращаясь к самому себе, но адресуя свою речь собеседнику:

— Представьте себе море, доктор. Но не у безопасных берегов, а свободно плещущееся великой водной массой под солнцем. Длинные желтые ленты лучей отражаются от его сияющей изумрудной поверхности, волны, как крылья драконов вздымаются и опадают, выпуская яростную белую пену... И надо действительно уметь понимать такую опасную красоту, чтобы любить море и после бури. Вы видели море во время бури, доктор? — Люциус взглянул доктору в лицо из-под прикрытых век.

— Нет. Вы были на море? — куда-то пропал невыносимый румянец с полных щек его собеседника. Сердце Люциуса забилось сильнее.

— Да. Я много, где был. Я искал его.

Очень знакомо одна из мышиных бровей сеньора Скьявони взлетела вверх, и Люциус был вынужден прикусить изнутри щеку, чтобы заметавшаяся в нем живучая надежда не заставила его ликующе улыбнуться.

— Но он скорее был похож на волчонка тогда, когда я увидел его впервые. Или на птенца коршуна. Я как-то держал одного такого. Поверьте, не многие сочли бы детенышей этих птиц привлекательными, но я никогда не жаловался на отсутствие вкуса.

Широкая ладонь доктора в жесте, от которого Люциус чуть не вскрикнул, взлетела вверх и едва не коснулась полных губ указательным пальцем, но вовремя замерла у самого лица. Медленно сеньор Скьявони опустил руку и взглянул на часы, тоже золотые, швейцарские — Breguet.

— Наше время истекает, уважаемый господин Грандье. И хотя наша поэтическая беседа доставила мне удовольствие, но я вынужден прервать ее, так как меня ожидает следующий клиент. Итак, мой вердикт — вы абсолютно здоровы, а ваш возлюбленный не способен оценить свалившееся на него счастье. Забудьте его.

— Но я оплатил несколько сеансов, доктор. Когда вы снова сможете уделить мне время?

Добродушная физиономия собеседника окаменела при слове «оплатил», и улыбку, которой он одарил навязчивого пациента, сложно было назвать милой.

— Ах оплачено! Тогда извините. Но будете ли вы в следующий раз до конца откровенны со мной? От той любви, которую вы мне описали — не сбегают.

— Но мы же говорили с вами в самом начале, что причин моего несчастья две: недопонимание и обида. Пока мы начали обсуждать только первую.

— Хорошо. Я выслушаю вас. Завтра в то же время. Всего хорошего, господин Грандье.

Люциус склонил в вежливом поклоне голову и вышел из светлого кабинета в просторную, обставленную в жизнеутверждающем стиле прихожую. «Только бы не сбежал», — это было единственной его связной мыслью, пока он добирался до гостиницы.

Глава 3

— Поправьте меня, господин Грандье, если я ошибаюсь. Итак, мы говорили с вами о том, что вы влюблены в одного мужчину уже больше тридцати лет, десять лет вы разыскиваете его... Надеясь завоевать взаимность, я так полагаю?

— Надеясь на то, что он поймет: то, что я испытываю к нему достойно с его стороны хотя бы внимания. Надеясь, что он перестанет сбегать от меня, от того, что я могу и хочу ему дать, — ответил Люциус, открыто и властно глядя в давно уже не розовое лицо доктора.

Сеньор Скьявони скривил пухлые губы.

Ночь накануне этой встречи Люциус впервые крепко спал, не видя сладостных и мучительных снов: о светлой бежевой коже; о своих прикосновениях к ее бархатному теплу; о черных глазах, лучащихся испугом, гневом и восторгом. И о красных нитях, тянущихся по кафелю песочного цвета; белых лентах, которыми он в панике оборачивал тонкие холодные запястья; стройной сильной шее, изуродованной ранами; угасающими фонтанчиками бьющей из них крови. Едва добравшись до номера, он заказал себе ужин, достал бутылку огневиски и очень быстро напился в одиночку, стараясь не думать вообще ни о чем, боясь поверить, что его подозрения верны, проклиная свою неспособность усомниться в них, потому что если он ошибется, если впервые за эти десять лет его подведет чутье, — то боль, которую он испытает, не смогут залить и моря огневиски.

И вот он снова сидел здесь, в комнате наполненной нежным бежевым светом, и отвечал на вопросы доктора, которые только убеждали его в том, что он не ошибся.

Сеньор Скьявони сегодня был совсем не так благодушен, как вчера, и Люциусу их беседа все больше напоминала пристрастный допрос. Ему хотелось подбежать к полному человечку, тряхнуть за плечи, прокричать в невозмутимое лицо, чтобы он прекратил его мучить; что не для того он десять лет разыскивал его, чтобы снова, как на стену, натолкнуться на это недоверие, на эту невыносимую подозрительность, на неуместную гордость, через которую он переступил уже однажды, чтобы отшатнуться, обжегшись.

— Вы говорите, он был совсем мальчиком, когда вы взяли его под свое покровительство. Что же вам помешало тогда воспользоваться своим преимуществом?

— Вы отказываете мне в элементарной порядочности, сеньор Скьявони, — устало усмехнулся Люциус. — И то, что мне хотелось от него получить, невозможно было добиться силой или обманом. Хотя мне было достаточно приказать ему. Он прекрасно знал свое место и мою почти безграничную власть над ним.

Да, Снейп всегда это знал. И всегда смотрел на Люциуса, как на хищного сильного зверя, в чьем распоряжении он волею судеб оказался. Он выверял каждое свое слово, каждый свой шаг. Даже когда ему было одиннадцать. И стремился к одному — ничем не быть своему покровителю обязанным, интуитивно понимая, что Люциусу что-то нужно от него. Что-то помимо выполнения мелких поручений влиятельного старшекурсника — естественная ситуация на их факультете. Люциус следил за тем, чтобы Снейпа не обижали, Снейп платил за это чопорной услужливостью. И через эту стену было не пробиться, как ни старался Люциус проявлять к одному из «своих мальчиков» дружеское участие, обнимать, словно невзначай, за костлявые плечи, заботливо заправлять за ушко скользкую прядку. «Тебе следует убирать волосы в хвост. Сейчас я сделаю это для тебя, погоди-ка, у меня тут где-то была черная лента». «Спасибо, сэр, но я не люблю, когда торчат уши. Мама говорила, что мне лучше ходить так». «У тебя красивые ушки, Северус. Взгляни сам. Вот зеркало. Ну и что тебе не нравится?» «Мне не нравятся мои уши, сэр». «Не смеши меня, Сев. Ну-ка выпрями спинку, ты же хочешь сделать мне приятное. Ну? В чем дело?» «Это приказ, сэр?» «Это просьба». «Тогда позвольте мне, сэр, ходить так, как я привык».

— Однако ваше благородство не помешало вам этой властью воспользоваться, — ударил его по ушам ледяной голос. — Когда ему было шестнадцать, он сбежал из дома и обратился за помощью к вам, своему покровителю.

Люциус выпрямился на диванчике, подавшись немного вперед, ощупывая глазами ненавистное полное лицо, теперь, после последнего заявления лжедоктора — только неуместную маску. Он с трудом узнал собственный голос, больше напоминавший шипение разъяренного тигра:

— Я устал годами оказывать ему знаки внимания, а в ответ получать только вежливые осторожные отказы. Отказы от моих подарков, от моей помощи...

Сеньор Скьявони неприятно улыбнулся.

— И вот наконец у вас появилась возможность сделать ему предложение, от которого он не смог отказаться.

Люциусу показалось, что глаза доктора стали черными. Он еще подался вперед, притягиваемый ими, как магнитом, комната в нежно-бежевых тонах поплыла у него перед глазами, закручивая его, как в воронку, в воспоминание, которое он ясно помнил до минуты.

Они сидели напротив него — два «его мальчика», которым он оказывал покровительство в школе. Оба были смешно взъерошены, оба черноволосы с неопрятно разметавшимися по плечам блестящими прядями. Люциусу они напоминали воронят, и он с удовольствием оглядывал их юные смуглые лица, чувствуя себя Зевсом, к которому эти две дикие вольные птицы залетели за советом и помощью.

На прозрачном хрустальном столике, овальном, с безопасно загнутыми краями, стояла, волнообразно отражаясь в нем, толстая бутылка хереса, быстро опустевшая наполовину. Яблоки, которые тоже казались хрустальными, с прозрачной медово-желтой корочкой, нетронутыми красивой пирамидкой возвышались на серебряном подносе.

Говорил в основном Малсибер, лучший друг Северуса, и Люциусу хотелось думать, что он только друг, даже вопреки тому, что смелый чернявый паренек слишком близко сидел к Снейпу, хозяйски на того посматривал и время от времени заглядывал Северусу в лицо, ища подтверждения и одобрения своим словам.

— Мы решили больше не возвращаться в школу после этого безобразного случая. Я услышал подробности от наших парней и жалею только, что меня не оказалось рядом с Севом, но я был в больничном крыле. Мы накануне хорошего развлеклись с грязнокровками. Те посмели дать нам отпор, им на защиту примчались как раз те выскочки из Гриффиндора, которые отыгрались потом на Севе.

— Гай, я не могу одобрить твое решение. Школу необходимо закончить. Случай же действительно оскорбительный. Я помогу отомстить, когда придет время, но мне нужно, чтобы о вас была слава не только, как о нарушителях порядка, но и как об отличных студентах. Насчет Северуса я спокоен, что же касается тебя, то... Как ты смотришь на то, чтобы этим летом я отправил тебя в Шармбатон на ускоренные курсы по Темной магии?

— О! Люциус! Это великолепная идея, но в школу...

— Ты вернешься, как и положено первого сентября, иначе никаких курсов.

— А как же Северус? Я хочу с ним.

— Как дела у твоего отца, Гай? Я слышал, что его последнее предприятие оказалось удачным? Да, он сможет позволить себе потратить на тебя полторы тысячи золотых галеонов.

— Думаю, да, — хмуро согласился Малсибер.

— Вот и прекрасно. Тогда я жду тебя через неделю. И ты можешь идти. А мы еще поговорим с Северусом об его делах.

Малсибер, уходя, потрепал Снейпа по плечу, но тот только вымучено улыбнулся в ответ.

— Итак, — начал Люциус, когда они остались одни, — как мне только что поведал твой приятель, ты не можешь вернуться домой?

— Да, сэр. До отца каким-то образом дошли сведения об убийствах магглов. Наверное, из газет, которые мать получает ежемесячно. Она забыла сжечь последний выпуск, и теперь я в глазах отца потенциальный убийца.

— Ты можешь пожить у меня, Северус. Сделай мне это одолжение, дом большой, не годится ему пустовать.

— Но...

— Никаких «но», Северус. Я не допущу, чтобы ты скитался по дешевым гостиницам и трактирам. Да тебе и нечем будет платить за ночлег. На работу тебя не возьмут, разве только помощником лавочника. С твоими способностями и талантами — это просто катастрофа.

— Без разницы. Я не смогу заплатить за обучение в Хогватсе, — уныло вымолвил Снейп, кривя тонкогубый рот.

— Вот за это тебе не нужно беспокоиться. У тебя есть я, для того чтобы оплачивать твои счета. За обучение в первую очередь, естественно.

Снейп поднял на него взгляд: тоскливый, тревожный, обреченный. Но его стандартного «нет, сэр, спасибо за заботу» — не последовало. Он сидел перед Люциусом, выпрямив спину, и даже мантия не скрывала гибкой стройности его фигуры. Люциус откровенно ощупывал его взглядом, игнорируя отчаянный румянец, все заметнее разливавшийся по щекам. Ему нравилось в этом мальчике все, каждый штрих его облика, даже то, как неопрятной гривой разметались по угловатым плечам волосы. Такой естественный, настоящий, не испорченный фальшивой манерностью, проскальзывающей даже у Малсибера; испытавший боль и редкие радости этой жизни, не подсахаренные золотыми монетами. Полная противоположность Люциусу, его негатив, а потому, при всем их различии, похожий на него до такой степени, что все существо утопавшего в роскоши аристократа тянулось к нему, как садовая роза тянется к солнечным лучам, бывая волшебно прекрасной только, когда искупается под простым дождем, а не в теплой водичке из лейки. Он сидел перед ним — уже весь его: кисленький и острый, как лесная земляника, и Люциус улыбнулся Снейпу, который под его взглядом все отчаяннее вцеплялся ногтями в костяшки пальцев нервно сцепленных на коленях рук.

— Пойдем, я покажу тебе библиотеку, твою комнату, великолепную просторную ванну и столовую, где мы будем ужинать.

Снейп оживился только в библиотеке. Он смотрел на бесконечные книжные полки, на удобные столики и скамеечки, на готовые к использованию аккуратной стопочкой разложенные на латунных подставках пергаменты, на длинные блестящие черные перья... Он уже был здесь, когда Малфои пригласили его двенадцатилетним мальчиком в гости на Рождество вместе с остальными слизеринцами и семейством Блэков в полном составе. Но тогда он вторгся сюда, как нарушитель величественного покоя этих стен, и неважно, что Люциус только улыбался ему, когда обнаружил его рядом со светящимся глобусом, жадно рассматривавшего тисненые золотом корешки книг. Только теперь он сможет пользоваться всем этим богатством свободно, не следя за временем.

— А это ванная комната. Не уверен, что ты будешь пропадать здесь так же часто, как в библиотеке, но тебе не помешает знать, где она находится.

Они стояли на песочно-желтом кафеле, перед ними зеркалом сверкала вода просторного бассейна, радужными брызгами искрились бесчисленные фонтанчики, вырываясь из мраморных ртов белоснежных драконов.

— Но... Мне нечем платить, — тихо сказал Снейп, с болезненным вниманием глядя на воду.

Люциус заслонил от него жемчужный водопад, стекавший по пологой стене в выложенный темно-красным камнем желоб. Он обхватил подбородок юноши ладонью, сам затрепетав не меньше, чем его желанный гость, потому что кожа под его пальцами была такая же теплая и шелковистая, как он и представлял себе в своих фантазиях. Как первая весенняя трава, согретая ласковым апрельским солнцем.

— Тебе есть чем платить, Северус, — произнес он глубоким низким голосом.

Глаза Снейпа стали такими же влажными и непроницаемыми, как камушки, омываемые хрустальной водой. Он медленно поднял тонкую — такую же острую и резкую, как все его тело — руку и расстегнул верхнюю пуговицу. Люциус вздрогнул и отстранился, но продолжал требовательно, нетерпеливо смотреть на Снейпа. Вопрос, мелькнувший было в бездонной глубине черных глаз, погас, словно смытый жадным взглядом Люциуса, и Снейп продолжил раздеваться, пока его покровитель не схватил его за кисть. На секунду диковинные резкие черты просветлели, но свет погас, как только Люциус произнес хрипло, уверенно, как приказ:

— Я жду тебя у себя в комнате. Она справа от твоей спальни

— Северус... Давай прекратим эту комедию. Я хочу увидеть тебя, — тихо произнес Люциус, когда ему удалось стряхнуть наваждение.

Бледный человек перед ним нервно сплел пухлые пальцы и грустно ответил:

— Зачем, Люциус? Зачем ты вообще пришел ко мне? Между нами все уже давно предельно ясно, и я так или иначе оплатил свои долги.

— Нет. За мое безумие ты мне не заплатил. И если мое признание ничего для тебя не значит, то помоги мне избавиться от этого наваждения! — Люциус сам не заметил, как встал с зеленого диванчика и подошел к столу доктора. Со странным удовольствием он заметил, что невозмутимый равнодушный взгляд его собеседника стал тревожным и пронзительным.

— Прости, я не знаю, что тебе ответить, — почти виновато пробормотал полный человечек. — Ты никогда не рассказывал мне о том, что действительно ко мне испытываешь. Когда же я пытался предполагать... Люц, я не верю тебе даже сейчас. И если ты действительно любил меня, а не желал просто потешить свое самолюбие, переспав со мной, ты бы не принял ту плату. Тогда, в первый раз. И не прогнал бы меня после второго.

— Мне был двадцать один год. Я пытался ухаживать за тобой несколько лет, говорил тебе комплименты, старался прикоснуться к тебе... Хвалил твои длиннющие ноги, помнишь?

— Помню. Хорошо, я благодарен тебе, что ты был так бережен со мной, но ты не должен был пользоваться моим безвыходным положением, когда мне некуда было идти. Тебе следовало подождать, потом... Я бы принял это. И ты прекрасно знаешь, что... Даже попросил бы еще, — отчаянно прошептали пухлые губы.

— Я не снимал с тебя эту проклятую мантию силой! Тебе самому было угодно скорее «платить». Но если ты немного подумаешь, то вспомнишь, что я не требовал от тебя этого немедленно. Я заплатил за школу, хотя ты ушел от меня.

— Ты прогнал меня.

— Извини, но когда после ночи любви твой юный возлюбленный вскрывает себе вены... Мне было больно тебя видеть. Очень долго, пока ты не пришел к нам и не соизволил принять хотя бы мою дружбу.

Полный человек закрыл лицо руками и так и остался сидеть перед Люциусом, опираясь на стол локтями и не замечая, что его кости стали вытягиваться и утончаться, что пухлые слегка подрагивающие пальцы держаться уже за черные как вороное крыло волосы.

Люциус, который смотрел на долгожданное превращение, приоткрыв от волнения рот, тихонько и довольно выдохнул: ни одна седая прядка не испортила мрачной диковатой красоты его возлюбленного.

* * *

Снейп совсем не получил удовольствия в тот первый раз, хотя Люциус был терпелив и бережен. Он долго ласкал покорное тело, так и не дождавшись должной реакции, но, продолжая на что-то надеяться, извел флакончик нежнейшего дорогого масла, чтобы максимально безболезненно войти в услужливо оттопыренный тощий, но немыслимо соблазнительный зад. И все равно он продолжал сдерживать себя, но Снейп сам подавался ему на встречу, инстинктивно угадывая нужный ритм, и Люциус сдался, врываясь в податливое тело с варварским восторгом, утопая в пульсирующем жаре шелковой плоти. И едва не теряя сознание от сладострастных ощущений волнами пробегавших по телу, -ощущений, от которых плавился сам мозг, а не только изнывающий от наслаждения член.

Когда все кончилось, Снейп молча откатился от него, полежал на спине, равнодушно уставившись в красивые узоры на потолке. Люциус хотел обнять его, протянул руку, но Снейп посмотрел на него непонимающе. «Что-то не так, сэр?» «Все было замечательно, Северус. Ты сам не представляешь, как мне было хорошо с тобой». «Тогда мне можно идти к себе в спальню, сэр?» «Северус, я Люциус для тебя. Люц. Иди ко мне, я хочу поласкать тебя». «Нет! Пожалуйста, сэр... Люциус. Я устал. Я только хочу спать. Пожалуйста».

* * *

Люциус осторожно, почти крадучись приблизился к Северусу, дрожащей рукой провел по голове. Волосы были все такими же шелковистыми и не очень чистыми, как и положено свободным птахам, купающимся в зеленой листве, синих небесах и теплой пыли дорог — всего того, что называется воля. Уголок губ блондина дрогнул в несмелой улыбке.

— Вот и ты, Северус, — прошептал он, боясь, что звук его голоса вспугнет его непостижимого друга, похожего на сильную гордую птицу.

Снейп поднял глаза, странно разглядывая его, у Люциуса слегка закружилась голова, но он уверенно и прямо посмотрел в ответ.

— Это ты перевязал мне раны? Тогда, в Визжащей хижине? Я думал, что это Поттер.

— Это был я. И ты бы мог узнать, что это я, хотя чужой палочкой мне не удалось наколдовать такие же белоснежные бинты. Но это и к лучшему.

* * *

Второй раз Люциус был умнее. Он не позволил Северусу перехватить инициативу, повалив того на спину, и решил для верности связать. В черных глазах промелькнул настоящий ужас, когда длинные худые руки и ноги оказались надежно зафиксированными с четырех углов кровати.

— Зачем это, Люциус? Тебе нравится ТАК?!

Северус был белее простыни, влажные еще не просохшие после душа волосы разметались по плоской льняной подушке с шелковым узором из синих цапель. Люциус ничего не ответил, только полюбовался этой картиной, жалея, что не умеет рисовать, но пытаясь зафиксировать все это в памяти. Он долго не прикасался к Снейпу, а только смотрел на него, на каждый длинный и совершенный штрих сильного молодого тела и с удовольствием отметил реакцию на этот осмотр. Узкая грудная клетка вздымалась, дразня Люциуса ровными коричневыми пятнышками маленьких, но выделявшихся из-за развитых мышц сосков; румянец, разлившийся по щекам и шее, оказался теплого нежного оттенка, и того же оттенка был длинный ровный член, гордо вытянувшийся во всю длину под его взглядом. А кожа, которую Люциус стал целовать, когда из прикрытых глаз Снейпа от смущения хлынули слезы, оказалась кисло сладкой и свежей, как умытая дождем земляника. Потом он стал целовать колени и бедра Снейпа, осторожно поднимаясь все выше, пока не услышал неровные протяжные стоны — музыка, от которой он переместился в другую реальность, где он стал божеством, дарующим чистейшее беспримесное блаженство своим подданным. Подданные умоляли его о ласках и трепетали, как в лихорадке, под его губами и ладонями. А потом их повелитель был вознагражден за усердие жемчужным фонтанчиком в три длинных выстрела, пролившимся на нежную бежевую кожу.

У Снейпа не хватило сил уйти в свою спальню, он даже позволил Люциусу обнять себя, целовать мокрое от слез лицо, но был странно напряжен. Люциус, который действительно отдал себя всего без остатка, уснул почти мгновенно, а когда проснулся среди ночи, то обнаружил, что кровать рядом с ним пуста.

Он бросился в ванную, ведомый туда каким-то страшным предчувствием и обнаружил Снейпа под водами водопада, скорчившегося в желобе, где светлая прозрачная вода смешалась с кровью.

Он быстро забинтовал Снейпу руки, отвел в его спальню, отнял палочку и закрыл заклинанием дверь. А на следующий день снял Снейпу комнату в средней по цене гостинице, досрочно заплатив за обучение в Хогватсе сразу за два года.

* * *

— Я думал, что после того случая, я стал тебе противен. Ты на несколько лет исчез из моей жизни, пока мы не встретились у Темного Лорда, — мягко произнес Снейп, поднимая голову. Его глаза блестели, и он позволил Малфою рассматривать себя.

— Ты напугал меня, — признался Люциус, с грустью и нежностью отметив на знакомом до мельчайший черточек лице несколько новых морщинок. — Я не сразу понял, зачем ты это сделал.

— А теперь?

— И теперь не до конца понимаю. Боялся, что я сделал тебя своей шлюхой? — хмыкнул Люциус, уверенно проводя по щеке Снейпа пальцами и привычным жестом заправляя за ухо скользкую прядку. Щеки Северуса, окрашенные приятным здоровым загаром — слегка потемнели от прилившей к ним крови. — Теперь, я надеюсь, тебя не смущают такие вещи, мой дорогой психомагический терапевт?

— Зачем я тебе, Люц? Ты снова ставишь меня в безвыходное положение. Срываться отсюда, искать новую работу... Я уже не смогу, я устал. А позволить тебе делать с собой все, что тебе заблагорассудится...

— Тебе так не понравилось?

— Понравилось, — Снейп коснулся губами его ладони, все еще гладившей его подбородок. — Это было слишком хорошо для меня, Люц. Какую роль ты мне опять предлагаешь? Я не смогу ответить тебе тем же. Мне не чем...

Люциус прижал к губам Снейпа указательный палец.

— Прекрати. Я не прошу тебя ни о чем. Только позволить... Любить тебя.

— Люц... — прошептал Снейп, недоверчиво глядя в красивое властное лицо.

Но Люциус сумел разглядеть в черных глазах отражение собственной надежды.

Конец.