Драбблы

Раз…

Два…

Три…

Четыре…

Пять…

Завтра встретимся опять…

Я тебе не говорила?

Я.

Люблю.

Тебя.

Маленькая Лили очень любит сладкий шоколад. Когда его ешь, он тает в ладонях и растекается сладким теплом по пальцам.

Ещё маленькая Лили любит строгого папу и ласковую маму. Она знает, что они всегда её защитят. С ними рядом тепло и уютно.

А ещё маленькая Лили очень любит запускать в воздух разноцветные искры прямо из своей ладошки. Они весело кружатся над её головой, и она смеётся, хлопает и подпрыгивает от удовольствия. Делать такие вещи, как эти искры, она научилась совсем недавно.

Свою сестру, Петунию, Лили тоже очень любит. Туни иногда бывает строга с ней, но никогда не причинит ей зла. А ещё Туни может раскачать старые качели во дворе так сильно, что ветер гудит в ушах, и кажется, что взлетаешь прямо в нескончаемо-синее небо…

Больше всего на свете Лили любит читать сказки о волшебстве. Мама недавно купила ей большую-пребольшую книжку с цветными картинками, и Лили читает её почти постоянно. Каждый вечер — новая сказка и новые завораживающие картинки. Она представляет себя на месте красивых принцесс и могущественных колдуний, которые (ну что за совпадение!) почти все рыжие и с зелёными глазами.

С недавних пор маленькая Лили очень любит Северуса Снейпа, живущего рядом с ними. Северус говорит, что всё, вычитанное ею в книгах, — правда, а Лили так хочется в это верить! Но Туни уверяет ее, что у Северус просто больной на голову. Лили хоть и не понимает значения этой фразы, но всё же так любит Северуса — особенно когда они лежат вдвоём на поляне около речки, скрытые от посторонних глаз огромными розовыми кустами и ветвями деревьев, и Северус без устали рассказывает Лили о волшебном мире и о школе чародейства, в которую они скоро пойдут вместе. А она смотрит в небо и слизывает с пальцев сладкий шоколад. И книга сказок лежит рядом, всеми забытая…

Потому что Северуса Лили теперь любит больше.

Старые фолианты пахнут многовековой пылью, ученики — ванилью и травяными шампунями. В классе зельеварения стоит привычный запах спорыша и желчи броненосца, кабинет директора — лимона и магической силы.

Северус Снейп не имеет собственной жизни, поэтому и запаха собственного не имеет тоже. Северус Снейп впитывает всё, как губка. Жизнь Северуса Снейпа — череда случайных совпадений, властных приказов и сложившихся воедино невидимых линий чьих-то планов.

Больше всего на свете Северусу Снейпу хотелось бы пахнуть крепким кофе и корицей, свежестью простыней и любовью, дорогим одеколоном и виски. Но он не может позволить себе иметь собственный запах, потому что вся его жизнь отныне — лишь бесконечная расплата за совершенные когда-то ошибки.

«Сделай это, Северус».

«Ты должен, Северус».

Да, Мерлин дери, он должен! Должен всем только за то, что когда-то ему сохранили жизнь сильные мира сего! За то, что он сам не смог когда-то правильно выбрать свой путь, не смог понять: что же важнее? — и выбрал силу и власть. А в итоге у него не осталось ничего. Только жизнь, уже давно ему не принадлежащая. А главное — он не смог сберечь самого сокровенного, самого нужного. Свою Лили.

И он встает из своего кресла, чувствуя, как пульсирует под рукавом рубашки Чёрная Метка. Он должен…

Он должен спасать других, раз за разом переступая через собственные желания и надежды.

«Северус… Ты знаешь, о чём я хочу попросить… Если… Если ты готов это сделать»… А у него есть выбор?

И вот теперь он просто не может позволить Поттеру умереть. Он должен выполнить очередной наказ Альбуса Дамблдора, этого несравненного интригана.

У Северуса Снейпа нет собственной жизни, поэтому ему непозволительно кого-то ненавидеть. Ни Дамблдора, ни Поттера, ни Тёмного Лорда. Никого и ничего, кроме себя самого и собственных воспоминаний…

…Воспоминания Северуса Снейпа пахнут розами и шоколадом. И болью, никогда не прекращающейся болью.

В этом мире никто не хочет говорить правду. В этом мире никто не хочет бороться за правду. А бороться в одиночку — очень сложная и кропотливая работа, особенно если тебе уже не двадцать, и даже не пятьдесят, и у тебя есть много других проблем. Например, составление завещания или ревматизм.

А чем борьба за правду и мир во всём мире существенно отличается от, скажем, чистки зубов или игры в шахматы? Да ничем! Но так, наверное, может думать только параноик.

Альбус Дамблдор не был параноиком никогда. И никогда не хотел им стать. Альбус Дамблдор — просто старик, уставший от этой борьбы за правду и мир во всём мире, от попыток воспитать адекватных людей из стаи оболтусов, что прибывают в Хогвартс каждый год. Уставший от бесчисленных врагов, уймы подражателей и толпы слуг.

Быть самым сильным волшебником современности — это вам не овсянку тыквенным соком по утрам запивать. Это даже сложнее, чем быть директором волшебной школы.

«Я устал, как же я от всего этого устал… — думал Альбус Дамблдор, разглядывая свою почерневшую от рокового проклятья руку. — Ах, Ариана… Скоро твой Альбус придет к тебе».

Пора уже подумать о себе, а не о спасении мира. Пора сесть у камина с чашкой чая в руке и вспомнить о молодости, о высоких идеалах и наивных мечтах, которые так и не сбылись, о глупых детских играх, о светлых волосах сестры, блестящих на солнце, и её заливистом смехе. Когда-то он упустил всё это, повзрослел слишком быстро, и все то время, когда полагалось творить глупости и не думать о серьезном — прошло мимо. Но скоро найдётся время наверстать упущенное…

Осталось совсем немного постараться: дернуть за несколько оставшихся ниточек, выдать ещё несколько крупиц информации, поставить ещё пару-другую незаметных ловушек, — и можно спокойно уходить на покой. Пусть спасением мира занимаются другие. Гарри Поттер, например, или Северус Снейп. Хотя последнему тоже совсем немного осталось, если, конечно, план Альбуса Дамблдора будет успешным.

А планы Альбуса Дамблдора вообще редко дают сбой.

«Северус, зайди ко мне через полчаса…»

Патронус-феникс тихо вылетел в окно.

«Гарри! Сегодня вечером у нас будет очередное индивидуальное занятие. Приходи, пожалуйста, в мой кабинет в восемь вечера и возьми с собой свою мантию.

P.S. Я очень люблю кислотные леденцы»

Сова вылетела в окно вслед за Патронусом.

Альбус Дамблдор допивает чай из большой фарфоровой кружки и расправляет перед собой огромный свиток.

«Мисс Гермионе Грейнджер я оставляю свой экземпляр «Сказок Барда Биддля», в надежде, что она найдёт их занимательными и поучительными», — перо заскользило по пергаменту, оставляя на пальцах здоровой руки неаккуратные пятна чернил.

Грейнджер — умная девочка. Она поможет Гарри. Она докопается до сути второй загадки. Эту умную пешку Дамблдор ещё не использовал в своих играх.

«Скоро мы встретимся, дорогая Ариана, уже очень скоро…» — очередная лимонная долька отправилась в улыбающийся старческий рот…

Зелье Амортенция — самое мощное из всех приворотных снадобий, которые только известны в современном мире.

Гермиона Грейнджер знала определения из учебников просто прекрасно. Это помогало ей иметь хоть какой-то авторитет, зарабатывая баллы для Гриффиндора.

Авторитет — это очень важно, крайне важно. Когда у человека нет авторитета, он должен бояться. Бояться, что его выгонят из волшебной школы, обзовут грязнокровкой или оглушат постыдным Петрификусом в коридоре. Авторитет помогает найти друзей и соратников, которые защитят или хотя бы отомстят. Главное — не говорить самим друзьям о том, что кроме этого от них ничего не требуется.

«В твоей голове витают такие слизеринские мысли… — сказала ей Шляпа на распределении. — Но ты ведь магглорождённая, не так ли? Что ж, тогда… ГРИФФИНДОР!»

Властные защитники нашлись очень скоро — уже на Хэллоуин. Она видела в этом дурное предзнаменование, но оттолкнуть от себя самого Гарри Поттера, известного из многочисленных книжек даже ей, девочке с грязной кровью, не посмела. Рон Уизли был бесплатным приложением — не сказать, что приятным, но и не приносящим особых проблем.

Определить Амортенцию можно по специфическому перламутровому блеску и по тому, что пар завивается характерными спиралями.

В отличие от своих не очень сообразительных друзей, Грейнджер ясно видела, как ловко профессор Дамблдор оплетает Гарри Поттера своими сетями. Поначалу она боялась этого: ей казалось, что так у неё отнимут её защитников, что Дамблдор подпортит ей авторитет. И ещё больше — что директор помешает её собственным играм, благодаря которым Гарри и Рон находятся рядом с ней. И она, естественно, была против действий Дамблдора и первое время начинала пылать праведным гневом, когда господин директор вызывал Гарри на приватный разговор.

Однако через некоторое время она поняла три великие вещи.

Во-первых, совсем не обязательно мешать другим игрокам, если их действия не приносят тебе вреда;

Во-вторых, глупо мешать другим игрокам, если сам можешь получить пользу от их игры;

В-третьих, есть игроки, которых не переиграешь, как бы ни пытался.

Игры Альбуса Дамблдора отвечали всем трём пунктам, и Гермиона постепенно смирилась с ними.

Также отличительным признаком Амортенции является то, что запах этого зелья будет разным, состоящим из наиболее приятных ароматов для каждого человека.

Для Гермионы Грейнджер Амортенция пахла новым пергаментом, свежескошенной травой, маминым печеньем, спелыми яблоками, растущими в саду возле «Норы»… и шампунем Рона.

И было уже поздно поворачивать назад. Защитники превратились в друзей, а потом один из них стал ещё и любимым. И впору стало самой защищать их и вытаскивать из переделок. Как оказалось, в обязанности друга входит немного больше, чем давать списывать домашние работы. Вот так в чётко выстроенной системе и случился сбой.

«Ты заигралась, Грейнджер», — говорила она себе, сидя в палатке посреди очередного леса и буравя взглядом полог, за который выбежал разъярённый Рон. Когда люди начали гибнуть, как мухи? Почему она не заметила, как осунулся и повзрослел лет на двадцать Гарри? И как она допустила, чтобы Рон оставил её одну? Когда чётко выверенная система дала сбой, и вместо «всё хорошо» стало «всё плохо»?

Она сидела в кресле, укрытая пледом, и вытирала ладонью льющиеся из глаз слёзы. И повторяла про себя: «Ты доигралась, Грейнджер… Доигралась…»

…Вверх-Вниз…

Качели заставляют его восторженно кричать, и Чарли с Биллом смеются всё громче, и толкают его ещё сильнее, и он взлетает всё выше…

…Вверх-Вниз…

Голос матери, строгий и ласковый одновременно, доносится из кухни и зовёт всех к столу. Рон боится её и одновременно испытывает какое-то странное чувство, которому пока не может подобрать названия. Через несколько лет он узнает, что чувство это — нежность. Но пока это его не тревожит, и он смеётся, когда старшие братья подхватывают его под руки и несут в кухню. Он старается не видеть снисходительно-обеспокоенный взгляд матери и накидывается на сосиски и пюре; он знает, что это — пища богов, потому что самая вкусная. И потому что рядом те, кого он любит.

«Ой-ой-ой, маленький Ронни запачкал носик!» — пропевают в один голос близнецы. Чарли отвешивает каждому по оплеухе. «То, что вы идёте в этом году в школу, ещё не делает вас взрослыми», — говорит он. А близнецы сердито оглядываются на Рона, и на их лицах возникают одинаковые ухмылки. Это лишь означает, что Рону нужно будет проверить постель перед тем, как ложиться спать, — вдруг эти двое опять подсыплют ему чесательный порошок…

…Порошка нет, зато вся его комната от пола до потолка опутана какой-то липкой паутиной. Паутина эта такая же ярко-розовая, как жевательная резинка Друббла, и такая же липкая, как клубничный сироп, который мама подаёт к блинчикам.

Яркие нити в миг оплетают его с ног до головы, и даже волосы покрываются розовым. А Рон стоит посреди комнаты и ничего не может сделать.

Он пытается выпутаться, вырваться из этой паутины, и когда ему это наконец удаётся, он, весь грязный, выходит в коридор. Лестница ведёт только вниз — выше его спальни лишь чердак с сумасшедшим упырём. Ноги слиплись друг с дружкой, и шагать вниз по крутым ступеням очень неудобно.

Комната Перси — заперто. У Перси есть книги, зачем ему ночные гости?

Комната Билла и Чарли — заперто. Он бьёт кулаком в дверь, но Чарли и Билли, наверное, чем-то сильно заняты. Они не могут ему помочь — хватит того, что они носятся с ним днём.

Комната родителей — заперто. Мама и папа крепко спят, им нет никакого дела до их самого младшего сына.

Вдруг тапочек на ноге рвётся, прилипнув подошвой к ступени, и Рон скатывается вниз по лестнице кубарем. Ему больно, но он старается не кричать и не плакать, потому что теперь ни у кого больше не будет просить помощи. Хватит.

Кажется, он сильно расшиб коленку, но это ничего — заживёт. Он с трудом встаёт и пытается подползти к дивану в гостиной. Однако свободное место уже занято — там свернулась калачиком маленькая Джинни.

— Джин? Ты что тут? — он убирает за ухо прядку ярко-рыжих, как у него самого, сестринских волос. Сестрёнка вздрагивает и просыпается.

— Ой, Ронни… Я хотела умыться, но там света нет. А я не дотягиваюсь сама включить…

— Почему же ты не позвала меня?

— Ну, тебе же нет до этого дела… Вы, братья, только шутите и играте…

Рон приоткрывает рот от удивления. Ему казалось, что уж кто-кто, а Джинни — единственная девочка в семье — не испытывает проблем с поддержкой и вниманием.

— Джин, послушай! Знай, если вдруг с тобой что-то случится, если вдруг тебе понадобится помощь, я всегда приду. Просто позови, ладно? Не засыпай на диване, а закричи погромче, и я включу тебе свет везде, где только понадобится! Поняла, Джин?

Сестра вытаращивает на него огромные глаза, на которые, кажется, навернулись слёзы.

— Ох, Ронни!

Она вдруг порывисто обнимает его липкие плечи и утыкается лицом в грудь.

Миссис Уизли не решается будить утром детей, заснувших в обнимку на диване в гостиной; она только накладывает очищающее заклинание, чтобы снять липкие полоски жвачки.

Брат и сестра, самые младшие и одинокие, улыбались во сне.

Отращенные за лето ногти покрыты ярким оранжевым лаком. Волосы аккуратными волнами разлетаются где-то за плечами. В руках — книги, целая стопка никому не нужных в этом чёртовом году книг. Губы плотно сжаты, а карие глаза смотрят куда-то вдаль — туда, где, наверное, находится её любимый. Даже её острое зрение не видит его там, невероятно далеко, зато чувствует сердце. О, Мерлин, да, всё ещё чувствует!

— Это надо сделать сегодня, — стоящий рядом Невилл точно так же напряжён, плечи еле заметно подрагивают.

— Кэрроу нас поймают, — печально замечает Луна. — А ведь скоро Рождество…

— Джинни? — Невилл вопросительно упирается в неё взглядом. Джинни прикрывает глаза — ей надоело принимать решения.

— Сегодня, — наконец роняет она. — Но пойду я одна.

— Почему это?

— Я ещё не светилась, Невилл. В отличие от вас обоих.

Ему нечем крыть.

* * *

«Мобилизация продолжается!»

«Поддержим Гарри Поттера».

«Кровь у всех одинаковая».

Руки привычно выводят слова, единственно верные слова во всём этом дурдоме, который она видит каждый день. В этом фарсе. В этой трагикомедии с плохим концом.

Шаги за спиной она не слышит — чувствует. Будто видит, как если бы на спине были глаза.

— Так-так-так… — Алекто Кэрроу наставляет на её спину палочку. — Говоришь, кровь у всех одинаковая? А твоя? Твоя — чистая или грязная?

— А ты проверь! — Джинни поворачивается и гордо вскидывает подбородок.

— Не пререкайся со мной, дурная девчонка! Круци…

Баллончик с краской летит Алекто прямо в лицо.

— Не тронь меня, грязная Пожирательница! — Ногти впиваются в мясистую щёку Кэрроу. — Сука! Никогда не трогай меня! Петрификус Тоталус! — Голос переходит в животный рёв. — Силенцио! Ступефай!

Ногти продолжают впиваться в лицо и шею обездвиженной Алекто.

— Я ненавижу тебя! Ненавижу! — слёзы текут сами по себе, не подчиняясь Джинни. — Ты и твои дружки забрали у меня всё — семью, любовь, детство и юность! Я хочу пить кофе у мадам Паддифут и обниматься у озера с Гарри! А вместо этого мне приходится выводить эти чёртовы надписи и надеяться, что Гарри ещё не сцапали Грейбек или Лестрейндж! — Она упала на колени. — Ненавижу! Круцио! Круцио! Круцио!

* * *

— Невилл?

— Как прошло?

— Алекто в больничном крыле. Но ничего не помнит — я наложила Обливиэйт.

— Она тебя не зацепила?

— Нет, всё в порядке.

— Джин, у тебя на лице написано, что всё совсем не в порядке!

— Всё правда нормально, Невилл, — на её лице вдруг появилась злая усмешка. — Просто Алекто Кэрроу хотела попробовать моей крови, а я угостила её собственной.

Невилл долго смотрел вслед Джинни, поднимавшейся в спальни девочек. Ему уже осточертело видеть, как эта война ломает его друзей.

1 год.

Алиса аккуратно, чтобы не разбудить, целует сына в лоб и поправляет одеяльце. Фрэнк улыбается, сидя в кресле. Лорд повержен, и теперь всё будет хорошо.

6 лет.

Дядя Элджи отпускает лодыжки. Невилл прыгает по дорожке, как мячик. Бабушка сдержанно улыбается и устало прикрывает глаза. Её внук — не сквиб. Теперь всё будет хорошо.

10 лет.

Хорошая мантия. Хорошие книги. Хорошие ингредиенты для зелий. И даже жаба у него очень хорошая. Бабушка поправляет ворот рубашки и опять улыбается. Невилл любит, когда она улыбается, хотя это бывает не так уж часто. Скоро он едет в Хогвартс. Теперь всё будет хорошо.

11 лет.

Невилл плачет в подушку — он взорвал котёл на зельеварении. Свой первый котёл. А ведь не прошло ещё и недели с начала занятий…

Невилл плачет, сидя на подоконнике в пустой спальне. Их поймали на Астрономической башне. Они получили огромное взыскание. Завтра факультет их убьёт. А что скажет бабушка…

«Я не довольна тобой, Невилл Лонгботтом! — По чистой случайности сова запаздывает на завтрак, и громовещатель от бабушки взрывается уже в пустой спальне. — Ты не достоин быть сыном своих родителей!»

Невилл плачет, лёжа на полу в общей гостиной, уткнувшись пустым взглядом в огонь. Гари, Рон и Гермиона пошли спасать мир, а его постыдно прихлопнули Петрификусом и оставили лежать так на полу до тех пор, пока мимо не пройдёт староста. Это хороший повод возненавидеть, но…

14 лет.

Мать и отец отрешённо улыбаются ему. Слёзы наворачиваются на глаза, будто ему пять лет.

Паук падает в изнеможении на стол. Кажется, Невилл слышал его громкий крик всё то время, пока Хмури не снимал с него Второе Непростительное. Костяшки пальцев белеют, пальцы стискивают край стола, губы дрожат.

15 лет.

Лицо Беллатрикс Лестрейндж отчётливо выделяется на плакате со сбежавшими Пожирателями. Или ему так только кажется?

Занятия АД — это и правда самый настоящий ад. Он старается, изо всех сил старается. Заклятия отскакивают от его палочки всё лучше и лучше. И Невилл доволен тем, как Гарри с чуть грустной улыбкой смотрит ему вслед, когда Невилл покидает Выручай-Комнату.

— Лонгботтом? Я имела удовольствие пообщаться с твоими родителями, мальчик! — усмешка Беллатрикс действует безотказно на его расшатанную психику.

— Да пошла ты! — одними губами шепчет он и поднимает палочку.

«Я довольна тобой, внук, — на этот раз голос, отражающийся от стен пустой спальни, мягкий и обнадёживающий. Невилл сидит на подоконнике и вертит в руках новую палочку. Он не вслушивается в слова — ему хватает интонаций.

17 лет.

— Невилл! Что теперь делать?

— Невилл, а когда следующая вылазка?

— Мистер Лонгботтом, перестаньте дразнить Кэрроу! Прошу вас, усмирите своих Львов!

— Невилл, нам нужны ещё кровати. Попроси Выручай-Комнату сделать!

— Хорошо, Лонгботтом, я смогу давать тебе немного еды. Но не жди изысков!

— Невилл!

— Эй, Невилл!

18 лет.

Мистер Невилл Лонгботтом награждается Орденом Мерлина Первой Степени за активное участие в Войне против Волдеморта, Битве за Хогвартс, неоценимый вклад в Общее Дело…

— Спасибо тебе, Невилл, — Гарри пожимает другу руку.

— Ты молодец, — говорит бабушка. — Я горжусь тобой, Невилл. И мама с папой тоже…гордились бы…

— Знаете… — Невилл сидит на свободной кровати в палате у родителей. — Я только жалею, что Беллатрикс прикончила Молли Уизли. Потому что… Мерлин дери, это же всё-таки не честно…

Он опускает лицо в раскрытые ладони. Мамины пальцы — он точно знает, что мамины, — аккуратно проводят по его волосам. Он поднимает голову. На миг ему кажется, что в её глазах проступают какие-то признаки узнавания. Но в следующую секунду она улыбается и кладёт в его руку фантик от шоколадной лягушки…

Воспоминания сумбурно пролетают перед глазами, задерживаясь на каких-то отдельных моментах.

Вот она сидит за столом рядом со своим Господином. Здесь все: Малфои, Руквуд, Крауч, Нотт, Крэбб, Гойл и много ещё кого — она не различает на том конце стола. Их много, их сотня, не меньше, но рядом с Господином сидит именно она! Ухмылка появляется на её красивом лице, не спрятанном сейчас под маску.

Лорд пьёт красное вино, элегантно держа бокал в изящной руке. Он тоже ухмыляется, но более властно. Он вообще выглядит властно. А как же ещё должен выглядеть сильнейший темный волшебник современности?

Рудольфус заглядывает Лорду в глаза, пытается как-то выделиться и показать себя. Глупый мужчина — Лорд ценит активные действия, а не дешёвую показуху. Ты так и будешь сидеть там, поодаль. Около Господина всегда будут сидеть самые приближённые: Беллатрикс, Люциус и Крауч.

В своей жизни она плакала дважды. Первый раз слёзы появились на её лице на первом курсе, когда какая-то глупая гриффиндорка отобрала у неё учебник по Чарам. Белла плакала очень долго, так долго, что подушка насквозь пропиталась слезами. Когда она выплакала всё своё горе, она откинула полог, встала с кровати, пробралась в Запретную Секцию и выучила какое-то страшное заклинание. На следующий день обидевшую её гриффиндорку положили в Мунго с тяжёлым недугом, а Белла научилась стрелять заклятьями из-за угла и зареклась никогда не плакать.

Она нарушила свой зарок через много лет, когда уже никто не смел называть её Беллой, а имя ей было Беллатрикс, и о ней ходили легенды, изобилующие жестокими сценами и лужами крови. Это случилось, когда пал Волдеморт.

Власть делает человека заносчивым и чрезмерно самоуверенным. Власть делает человека Богом.

Азкабан делает человека забитым и неуверенным. Азкабан делает человека зверем.

Когда Азкабан приходит в жизнь человека сразу после того, как он вознёсся к вершинам власти, достигается взрывной эффект, похуже коктейля Молотова. И тебя ломает, ломает изо дня в день.

…Краем глаза она видит стоящего поодаль Малфоя. Его она уважала. Считала его заносчивым, скользким и чересчур гордым, и про себя называла не иначе, как «альбиносом». Но это не мешало ей Малфоя уважать. И ещё она всегда знала: если вдруг Лорд погибнет раньше него, то Малфой никогда не кинется мстить. Малфой всегда выбирает место получше, потеплее и повыгоднее. Не то, что она, никому не нужная героиня с никому не понятным геройством…

Взгляд выхватывает лицо стоящей напротив Молли Уизли.

Зелёный луч наконец достигает тело Беллатрикс.

Хлопок аппарации, и они уже стоят на платформе 9 и ¾. Через пару секунд рядом появляется Нарцисса, ещё через некоторое время — эльф с вещами Драко. Паровоз дымит трубами, что заставляет Люциуса поморщиться, и даёт гудок. Драко поворачивается к отцу за последним напутствием.

— Ты взрослый, сын, — роняет Люциус как бы между прочим. — Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал? Не лезь на рожон, следи за своими словами и делай то, что тебе хочется или нужно, но так, чтобы никто не мог этого доказать.

— Хорошо, отец.

— До этого твое поведение в Хогвартсе было не очень примерным, и я надеюсь, что впредь ты будешь… — тут Люциус заметил изменение в лице сына, замолчал и проследил за его взглядом. Недалеко от арки была заметна взлохмаченная макушка Поттера, рядом с ним, судя по характерному цвету волос, стояло несколько Уизли. — Сын.

Драко перевёл взгляд обратно на лицо отца.

— Сын, ты Малфой. А настоящие Малфои не поддаются внезапным порывам, они хладнокровны и сдержанны. Малфои не бьют Авадой в лицо, они подсыпают медленно действующий яд в напиток. Ты понимаешь, о чём я говорю?

— Да, отец.

— Ты понимаешь это потому, что хочешь быть настоящим Малфоем, или потому, что я твержу тебе это на протяжении последних пяти лет?

— Я хочу быть настоящим Малфоем, сэр, — не задумываясь, ответил Драко. Но при этом он с уже знакомой Люциусу ненавистью посмотрел в сторону большой процессии во главе с Моуди, прошедшей мимо них к последним вагонам. Рядом с Поттером прыгал большой чёрный пёс, заинтересовавший старшего Малфоя намного больше, чем все остальные.

— Я верю тебе, Драко, но действия и те эмоции, которые отражаются на твоём лице в данный момент, противоречат твоим словам. Это плохая черта — показывать свои настоящие чувства. Следи за собой.

Драко подобрался и взглянул отцу прямо в глаза. Следующие его слова были наполнены той горячностью, которая Малфоям совсем не должна быть свойственна.

— Я всё понимаю, отец! И я очень стараюсь! Но я… У меня нет того самого медленно действующего яда, который нужно подсыпать врагам в напитки! Что бы я ни делал, Поттер всегда выходит сухим из воды! Подскажи мне!

— В этом году у тебя есть несколько козырей в рукаве, Драко, — чуть задумавшись, ответил Люциус. — Первый из них — та репутация, которую создало Поттеру Министерство. Тебе пятнадцать, ты умный и догадливый юноша, и ты, без сомнения, должен понимать, что Поттер сейчас на взводе. Он подавлен недоверием, и он будет ещё больше подавлен, когда узнает, сколько его однокурсников ему не верит. Твой козырь — играть на чувствах. Но играть аккуратно, как будто у тебя в руках антикварная скрипка. Делай всё так, чтобы никто не заметил. Ты меня понимаешь? — Драко коротко кивает головой. — Отлично. Второй твой козырь — та чёрная псина, которая прыгает рядом с Поттером.

Драко обернулся и внимательно посмотрел на пса.

— Что в нём такого?

— Вспомни рассказ твоей любимой тётки, — Люциус ухмыляется. — Вспомни про Сириуса Блэка и школьные уроки МакГоннагал. Вспомни и сопоставь.

Через некоторое время Драко понимающе ухмыляется и опять смотрит на отца.

— Я понял, отец.

— Это ещё одно больное место Поттера. Жалость к униженным и оскорблённым, особенно когда они ему родственники или друзья, — смысл его жизни. Но тоже не перегибай палку. В твоём распоряжении все намёки, которые только сможет придумать твоя светлая голова. И, наконец, твой третий конёк. Посмотри на значок, который украшает с этого года твою мантию, и взгляни на мантию Поттера. Она лишена украшений, — Люциус замолчал, и именно в этот момент раздался последний гудок поезда. — Тебе должно хватить этих знаний, сын. И будь осторожен. Помни, что в конечном итоге жизнь Поттера принадлежит не тебе, а другой личности, которая имеет намного больше оснований Поттера ненавидеть. Держи себя в руках.

Он повернулся вместе с сыном в сторону толпы Уизли как раз вовремя, чтобы заметить, как чёрный пёс совершенно по-человечески становится на задние лапы и кладёт передние на плечи Поттера. И чтобы увидеть, как Моуди резко его одёргивает, озираясь по сторонам. На лице Люциуса появляется торжествующая ухмылка.

Каждый имеет право на свою собственную ненависть. Но чувства нужно держать в узде, иначе сделаешь множество ошибок. Люциус уже достаёт палочку из своей любимой трости, и долгожданная Авада уже готова сорваться с языка, чтобы навсегда оставить чёрного пса здесь, на платформе, прямо перед машущим из окна Поттером…

…Но Люциус — настоящий Малфой. Он подсыпает яд, а не стреляет необдуманными заклятьями. А яд уже начинает действовать. Именно поэтому он отворачивается, пожимает руку сыну, безразлично наблюдает, как Нарцисса тянется губами к бледной щеке Драко, и аппарирует, как только поезд начинает движение, чтобы не нервировать себя видом пса, бегущего по платформе и громко лающего.

«Кто-нибудь обязательно тебя убьёт, Блэк. Ни я, так кто-то другой, — думает он, снимая перчатки в гостиной своего дома. — Долго тебе не жить, я уверен в этом. Долго тебе не жить»…

Блэк всем телом завалился на ствол дерева, совершенно не интересуясь тем, как выглядит со стороны. Эванс сидит напротив, согнув ноги в коленях и обхватив их руками. В закатных всполохах солнца её волосы кажутся даже не рыжими, я тёмно-медными. Иногда ему хочется её рисовать — настолько считает её красивой. Зелёные яркие глаза, рыжие волосы, аккуратные руки, открытое улыбчивое лицо. Лили поворачивает голову на бок, смотрит на уходящее солнце и жмурится. Ветви деревьев Запретного Леса склоняются к самой её макушке.

— Так почему же всё-таки, Блэк? По всем статьям ты должен был учиться в Слизерине, быть любимчиком Слагхорна и дружить с Северусом. А вместо этого… — он плохо слушает, наблюдая за тем, как она накручивает на тонкий пальчик выбившуюся из хвоста прядку волос. — Вместо этого ты становишься выдающимся представителем Львиного факультета, строишь козни Снейпу и водишь дружбу с балбесом Поттером.

— Эй, это кто тут балбес, Эванс? — Джеймс выворачивает из чащи, стряхивая с волос застрявшие там веточки. — Ну что за несправедливость! Если Поттер, так сразу балбес!

— Наверное, это ваша фамильная черта, — саркастично отвечает Лили.

Он подходит уверенным шагом, садится почти вплотную к Эванс, отчего ту передёргивает, и говорит:

— Наши дети будут носить фамилию Поттер. Они тоже будут балбесами? — Лили театрально закатывает глаза, Поттер взлохмачивает рукой волосы, а Сириус теряется в догадках, шутит он или нет. Потом Блэк встаёт и уходит. Ему легко клеить всех девчонок, кроме неё. Он пас.

Через пару недель он случайно видит, как Поттер и Эванс целуются на Астрономической Башне, срывается и идёт к Хагриду. Хагрид хороший — у него всегда есть огневиски и он всегда рад друзьям. После третьей бутылки, когда полувеликан уже сотрясает храпом стены хижины, Сириус смотрит пьяными глазами в стену, вспоминая каждую чёрточку её лица. Вспоминает в последний раз, потому что Джеймс — лучший друг. Лучший друг важнее девушки.

— Никогда, — заплетающимся языком говорит он. — Никогда не женюсь…

Его голова падает на сложенные на столе руки.

Сириус Блэк сдержал слово.

Когда дождь перестал лить на свежескошенную траву в саду, Рубеус вышел во двор и вдохнул всей грудью. Воздух был свежим и чистым, и он никак не мог им надышаться. В траве копошились садовые гномы, Хагрид присел и, прищурившись, попытался поймать их взглядом против солнца.

— Эй, малышня! — сказал он почти басом. Потом увидел-таки одного гнома и ловким движением схватил за ногу. Существо заверещало и попыталось укусить Хагрида за палец. — Жалкое создание, — грустно промолвил он, поднеся гнома к лицу. Тот показал Хагриду язык и выкрутился, наконец, из рук.

— Рубеус?

Отец шёл по дорожке к дому, мантия его волочилась по земле, собирая дождевую воду.

— Привет, пап.

— Я купил тебе кое-что, — отец поднял над головой свёрток, который держал в руке. — Кое-кого, точнее.

После этого уточнения сердце Хагрида пропустило удар, а сам он улыбнулся и побежал к отцу, предвкушая что-то совсем удивительное. Вдруг отец купил ему книззла? Хотя вряд ли, книззлы дорогие, у отца не хватит на него денег. Вообще-то Хагрид хотел себе дракона или мантикору, но понимал, что отец никогда-никогда ему их не купит.

— Что там? — воскликнул Хагрид, подбегая к отцу. Тот улыбнулся и открыл свёрток.

Ну и что, что жаба есть у каждого, зато его жаба — самая большая в Европе, он вычитал это в большой книжке в библиотеке. Там говорилось, что его жаба — самая прекрасная жаба на земле! А ещё ему её подарил папа.

Когда к нему в Косом переулке подошёл какой-то незнакомец и предложил купить нечто особенное, Хагрид не раздумывал ни секунды. Неся домой в большой коробке яйцо акромантула, он очень переживал, что отец что-то заподозрит. Но того дома не было, а через пару дней Рубеусу уже надо было уезжать в Хогвартс. Очень сложно было врать отцу эти два дня, что он так рад от того, что его жаба наконец даст потомство, но потом он просто уехал и всё забыл. Огромного паука он назвал Арагогом и поселил в чулане. Как-то ночью, принеся ему очередную порцию объедок со стола, он увидел рядом с Арагогом останки своей бедной жабы. Оказывается, голодный паук ею позавтракал. Переживать было некогда, да и не за чем, у него ведь был акромантул!

А потом пришло известие о смерти отца. И когда за долги отобрали дом, Рубеус вдруг понял, что у него никого не осталось. И ничего не осталось в память об отце, даже дурацкой жабы, которую тот ему подарил…

И он понял, что теперь уже ничего не будет хорошо, потому что он пошёл, наверное, по неправильному пути, не стал таким, каким его хотел видеть отец.

А потом случилась история с Тайной Комнатой. Мальчик Том Риддл оклеветал Хагрида, и его выгнали из школы, поломали волшебную палочку. И если бы не Дамблдор, Хагрид был бы уже совсем конченым человеком, но добрый преподаватель помог, дал работу, дал возможность жить нормально.

Вот только обида осталась на всю жизнь. Обида на себя самого за глупость и на мальчика Тома Риддла за то, что всё неправильно понял. И слава Мерлину, что отец не дожил до его позора. Обвинение в убийстве девочки — это не съеденная пауком жаба.

Только почему-то намного больнее от второго, а приоритеты менять уже как-то поздно…

Змея кусает Снейпа в шею, и он оседает на пол старой хижины. На лице Тёмного Лорда не дёргается ни единый мускул. Волдеморт просто выходит на улицу, прихватив с собой Нагини.

Вот и всё, вот и нет больше Северуса Снейпа, и теперь плевать, на чьей стороне он был. Плевать потому, что исход войны теперь решён: никто не сможет противостоять Старшей Палочке. Никто и ничто, даже Гарри Поттер, будь он хоть тысячу раз избранным.

Как там говорил Дамблдор? «Любовь — вот главное оружие». Где теперь его любовь? Где теперь сам Дамблдор со своими идеалистичными убеждениями? Любовь… Что принесла ему, Тому Риддлу, эта любовь? Маггла-отца, который бросил мать? Жизнь в приюте? Ненависть и страх одноклассников? Тёмному Лорду любовь не нужна.

А нужна ли она другим? Тому же Дамблдору, который уверял в ней всех, кто попадался под руку? Или Снейпу, влюблённому в грязнокровку? Или этой грязнокровке, которая вышла замуж за Поттера и родила ему сына?

Разве сможет сейчас любовь спасти Гарри Поттера? Разве не переступил Тёмный Лорд той самой прославляемой Дамблдором любви Лили Эванс к своему сыну?

Всё кончится через пару часов. Кончится любовь, дружба. Кончатся все идеалы, за которые так боролись эти глупые люди, не последовавшие за ним. Разве станет им легче от того, что умрёт кто-то из их любимых, что умрёт Гарри Поттер? Разве вспомнит кто-то из них о том, что умер Северус Снейп?

Кончилась их любовь. Им впору бежать и спасать собственные шкуры. Но если кому-то легче думать о любви, он умрёт. Уж Лорд Волдеморт об этом позаботится.

Тёмный Лорд захлопнул дверь и удалился в сторону Запретного Леса.

В хижине Гарри Поттер склонился над умирающим Северусом Снейпом.

«Посмотри на меня»…

Зелёные, так похожие на материнские, глаза смотрят в чёрные. Северус Снейп отдаёт воспоминания. Отдаёт, потому что любит до сих пор.

Гарри Поттер убьёт Тёмного Лорда. Потому что любит. И будет любить. Любовь — она не имеет прошедшего времени.

Любовь — она всегда и навсегда. За неё стоит бороться.