Если люди сходят с ума, про них говорят: поехала крыша. Я тоже схожу с ума, я могу это сказать совершенно определенно. Только крыша у меня не едет. Ее просто сорвало и унесло в неизвестном направлении, потом по кирпичику распались стены, а теперь я пытаюсь спасти хотя бы остатки фундамента.
Я не знаю, где я нахожусь и давно ли. Я давно потерял счет времени, но это не самое страшное: я не знаю, кто я. Все, что у меня осталось — это тоненькая ниточка, повторяющая теперешний ход моих мыслей. Если ее унесет, я окончательно сойду с ума, и вытащить себя не получится. А помощи ждать неоткуда, да и не от кого. Я не знаю, откуда взялась эта мысль, но она просто есть — я один, и мне придется выкручиваться самому. Только вот выкручиваться становится все сложнее и сложнее.
Внутри меня — хаос. Это то, что когда-то было моим разумом. Теперь все это поднялось, закрутилось как торнадо, и норовит заполонить меня целиком. Мне кажется, что внутри меня поселился какой-то злобный зверь, и нет, это не мой зверь, это что-то чужое. И я — стыдно признаться — боюсь этого чудовища, которое медленно, но верно завоевывает мой рассудок, вползает в самые потаенные уголки памяти, вырывает из нее клочки воспоминаний — в звуках, образах, запахах — и швыряет прямо в воронку своей ненасытной пасти.
Раньше я пытался спасти хоть что-то, оставить свободным хоть что-нибудь: хотя бы одно воспоминание, хотя бы одну незамутненную мысль, чтобы потом, оттолкнувшись от нее, попытаться разорвать проклятую петлю, которую Зверь затягивает на шее моего рассудка.
Потом я понял, что это бесполезно, и, что было сил, вцепился в нить своих мыслей. Я пока еще владею собственной головой достаточно, чтобы здраво рассуждать о настоящем, но для этого мне неизбежно придется лезть в прошлое, потому что оперировать придется понятиями из этого самого прошлого. А соваться в эту воронку, чтобы выудить оттуда хоть что-то, бесполезно и небезопасно.
Но сегодня, я чувствую, мне придется туда влезть. Потому что мой рассудок, хоть и больной, не выносит бездействия, и ленивое течение моих мыслей ему порядком поднадоело. И сейчас он жужжит, как надоедливая муха, пытаясь заставить меня с головой нырнуть в водоворот, чтобы ответить на свой вопрос. Может, это Зверь подает голос, искушает меня опять заглянуть в прошлое, чтобы навеки похоронить останки моего разума под руинами воспоминаний?
А вопрос между тем простой до жути. То есть, простой-то он на первый взгляд, а большинство людей не в состоянии внятно на него ответить. Только вот большинство людей редко им задается — у них свои насущные нужды, а раздумывать над таким вопросом они обычно предоставляют философам. Для меня же этот вопрос — не только открытие истины, но и шанс вырваться из когтистых лап безумия.
Или полностью погрузиться в него.
Кто я?
С размаху бьюсь об стенки этого смерча — они гладкие, ни ниточки наружу не выскакивает — и отлетаю назад. И еще раз. И еще. Больно.
А, собственно, что я мучаюсь? Кому и зачем это нужно? Не мне — это уж точно. Тревожный огонек внутри сознания — нельзя расслабляться, нельзя! — слабеет и гаснет. Непонятная тень мягко обволакивает мой разум, притупляет чувства, и вот я уже уношусь прочь и от вихря, и от боли, и от щемящего чувства безнадежности… Я знаю, что там не будет ничего, кроме покоя. Я не сдаюсь. Я просто слишком устал. Вот и все. Засыпай, Бродяга.
Бродяга??!!
Наверное, мои губы — там, в реальности — на автомате произнесли имя, а оно вихрем ворвалось в мои затуманенные мозги, в клочья разорвало предательскую тень и прояснило ум. Я стряхиваю остатки сонного оцепенения и заставляю себя думать — думать, черт побери! Ну думай же, думай, Бродяга…
Бродяга. Я еще раз мысленно произношу странноватое имя — нет, не имя, это прозвище, рассеянно поправляю я себя. Имена такими не бывают. Это прозвище, и откуда-то я знаю, что так звали меня.
Подхватываю свое прозвище и вместе с ним снова бьюсь об стену. И снова — пустота. Только еще больнее. Шанс оказался обманкой, словно бриллиант, растаявший на солнце.
Мерлин, как же больно… Торнадо все еще кружится, мой мозг терзают зубы чудища — боль вполне осязаемая, и некуда деться, и сбежать тоже не получится…Стоп.
Мерлин.
Ты идиот. Жалкий, слабый, ноющий идиот, который умолял хоть о какой-то помощи. Ты же получил ее, причем в двойном размере, и еще чем-то недоволен? Столько времени молча боролся, а теперь, когда помощь рядом — вот она, перед тобой, — уже готов сдаться? Не такая уж и страшная боль, можно потерпеть. Потерпишь, Бродяга. Еще как потерпишь.
Мерлин. Имя, наверное. Странноватое такое, но, наверное, знакомое, раз произношу на автомате, наравне с прозвищем. Надо попробовать еще раз и пробовать до тех пор, пока не получится.
Больно? А ты как хотел?
Ага, ясно. Тихо сам с собою… Похоже, фундамент долго не простоит, но я все равно выполню инструкции моего так не вовремя проснувшегося внутреннего голоса. Хотя бы для того, чтобы потом вдоволь поиздеваться над ним: времени у меня на это — завались, я уверен…
Давай, давай же! Думай своей ленивой башкой, пусть твои мозги хоть раз пользу принесут — тебе же, заметь! Сдашься? Ты же гриффиндорец!!!
Я кто?!
Что это? Новое изощренное оскорбление или… Я должен, должен попробовать сейчас же, и плевать, что ничего не получится. Я должен!
Бродяга. Мерлин. Гриффиндорец.
Удар. Удар. Удар…есть!!!
Получилось! У меня получилось разбить эту чертову воронку! Теперь бы отдохнуть, но отдыхать нельзя. На полу — или что там вместо него — груды воспоминаний, и я должен все это рассортировать, пока опять не перемешалось. Но это подождет. Пока подождет. Откуда-то приходит мысль, что из этой мути мне надо вытащить только то, что поможет мне понять. Остальное встанет на места само, надо только покопаться…
Не без внутреннего содрогания подхожу к этой груде и начинаю ее внимательно рассматривать. Похоже на кучу старого хлама, совершенно непонятно, как тут можно хоть что-то найти. Нет, я, конечно, копаюсь там, как в мусорной яме, но толку от этого чуть.
А еще я тороплюсь. Я не понимаю зачем: у меня в запасе вечность…вроде. Но я слишком устал от безумия. Предпочитаю провести вечность в здравом уме и твердой памяти.
А что, если попробовать мои слова? Беру каждое слово по очереди и подношу их к этой помойке — эй, мысли, вы там не обиделись? Глупо их спрашивать — они же мои. Куда денутся.
Так, с чего бы начать? Ну ладно, пусть будешь ты, Мерлин.
Подношу, отпускаю. Стоп. А где куча?! Нет. И Мерлин пропал…
Зато мозг наполняется образами, мыслями, чувствами…я вижу волшебную палочку, вижу высокую женщину, вижу себя — черноволосый мальчишка, а рядом — мой брат, и мы в доме, который насквозь пропитан магией… мановение палочки — и мы с братом приклеены к стульям, а наша мать утомленно трет виски: «Ради Мерлина, прекратите шуметь!..»
Детство. Как же я ненавидел этот дом, как я ненавижу его до сих пор! И мать — холодная, жестокая королева, помешанная на чистокровности…
Не буду на этом зацикливаться, поищу что-нибудь поприятнее. Может ты, гриффиндорец?
Меня охватывает золотой багрянец. Далекий голос истошно вопит: «Гриффиндор!»…стол в Большом зале Хогвартса… хороводы дружелюбных лиц…большая красно-золотая комната с камином…свет.
Да, это моя учеба в Хогвартсе. На Гриффиндоре. И еще…всплывают три лица, меняются, кружатся, как в хороводе — мои друзья. Джеймс Поттер. Ремус Люпин. Питер Петтигрю.
Последнее имя кислотой разливается по мыслям, причиняя резкую боль, которая быстро схлынула, обострив все чувства и прояснив разум. Рано.
Ну а теперь твоя очередь, Бродяга. Слово растворяется, а я тону в ощущениях, не вполне человеческих, и мир в воспоминаниях какой-то не такой…неужели я…
Ну да, а чему я удивлялся? Волшебник? Волшебник. Значит, стал анимагом. Собака, надо же. А Джеймс — олень. А Питер — крыса.
Крыса…
Волна кислоты. А вслед за ней накатывает еще одна — воспоминаний, и хочется закрыться, спрятаться — не ты ли минуту назад так жаждал окунуться в них? Наслаждайся!
Джеймс и Лили… серебристый смех, брызги шампанского — Лили настояла, белые ленточки… свадьба.
Ну да, они поженились, ведь так любили друг друга.
Маленький коттедж на окраине Годриковой впадины. Младенец, сладко посапывающий в колыбели…кто это?
Это твой крестник, Бродяга.
Гарри. Мой крестник. У меня есть крестник.
Серьезные лица… Джеймс и Питер держатся за руки, тихо произносят слова — я их не помню, да и незачем. Я и так знаю, что это — стандартная формула Фиделиуса.
Холодный ветер. Я стою на развалинах маленького коттеджа. С кем это я говорю? А, Хагрид, хорошо, есть кому позаботиться о Гарри. У меня есть еще одно дело.
Выследить. Схватить. Убить.
Улица полна народу…плевать, крыса должна быть наказана…что это орет этот грязный предатель? Кто предатель? Я??!!
И крики.
«Сириус Блэк приговаривается к пожизненному заключению в Азкабане за пособничество Тому-Кого-Нельзя-Называть, убийство Питера Петтигрю и двенадцати маглов…»
Сириус Блэк. Меня зовут Сириус Блэк. Я сижу в этой проклятой дыре за убийство, которого не совершал. Вонючая крыса разнесла половину улицы, но и сама не спаслась, от нее остался один палец. Лили и Джеймс мертвы. Малыш Гарри остался сиротой. А я сгнию здесь — на свободу мне незачем. Я помог крысе, значит, виноват не меньше. И отсижу здесь за себя и за него.
Хотя… нет, не может этого быть. Не может!
А не Питер ли рассказывал про ящериц? Ну да! Мерлин, ты кретин, Бродяга! Хвост! Ящерица отбрасывает хвост, чтобы спастись! Так почему бы Питеру не откусить себе палец?
Каковы шансы, что Питер жив? После смерти анимаг принимает свой истинный облик. Кроме пальца не нашли ничего — ни костей, ни обрывков одежды. Это значит, что Питер жив.
Я найду его во что бы то ни стало. И если на этом свете еще осталась хоть какая-то справедливость, я найду его, и пусть это будет последним, что я сделаю. У меня получится. Если он все-таки жив, скоро я получу знак. И я не пропущу его, не будь я Сириус Блэк.
Ты провел здесь много времени, многое пропустил, многое потерял. Пришла пора проснуться.
Vova
