Сталактит

Я стою у окна в коридоре и смотрю на улицу, где первокурсники во главе с преподавателем летают над полем для квиддича. Так уж вышло, что я — единственный отпрыск семьи Поттеров, который не умеет летать на метле «словно птица». Эту метафору мне как-то подсказала тётя Гермиона, она вообще очень любит метафоры и совсем не любит летать, здесь мы с ней в чём-то схожи.

И вот я смотрю на этих первокурсников и даже слегка им завидую. Нет, я знаю, что у меня есть много других талантов. Например, зелья я варю лучше всех на курсе, но иногда мне тоже хочется сесть на метлу и взлететь куда-нибудь высоко в небо, совсем не переживая, что сорвусь в первые же десять секунд и камнем полечу к земле. Ещё иногда мне хочется научиться хорошо плавать, чтобы заняться модным маггловским дайвингом, нырять к самому дну моря и рассматривать чудесных морских звёзд и разнообразных моллюсков. Но здесь меня тоже не ждёт ничего хорошего — папа учил меня когда-то плавать, но его затея не увенчалась особым успехом.

«Зато ты умный», — сказал он, в очередной раз вылавливая меня из пруда, где я всерьёз собирался пойти ко дну.

Да, зато я умный. И я заканчиваю шестой курс с «превосходно» по всем предметам, даже Скорпи умудрился заработать «выше ожидаемого» по нумерологии, но мы всё равно с ним лучшие студенты Слизерина. И уже лето, и можно ещё целых два дня ничего не делать, лежать на траве у озера и читать взятую у Скорпиуса книгу о сталактитах и сталагмитах — таких огромных сосульках, нарастающих в древних пещерах от непрерывно капающей воды. И у меня должно быть отличное настроение, ведь скоро я поеду домой, увижу родителей и тётю Гермиону. Только как-то совсем не весело.

Всё дело в том, что отец решил устроить семейный отдых. Ну, вы понимаете? Всей семьёй отправиться куда-нибудь: в Канаду, например, или даже в Австралию — там ведь кенгуру и собаки динго, и ещё много всего интересного. И всё было бы хорошо, если бы папа не решил сделать из этой поездки подарок Джеймсу на окончание школы. И даже не важно, что Джеймс никогда не вылезал из своих «удовлетворительно», а я уже шестой год подряд вхожу в список лучших учеников — брат окончил школу, и ему полагается. Осталось только надеяться, что на мой выпуск родители придумают какой-то более приятный и практичный подарок. Я бы не отказался от лаборатории, например, или тех книг в библиотеке Блэков, которые отец спрятал под кучу Запирающих и Следящих чар.

Так вот, фантазии Джеймса хватило только на поездку в Королевский лес Дин. Туда, где папа, дядя Рон и тётя Гермиона скрывались в последний год войны. И мне тоже было бы интересно посмотреть на эти места, особенно если с нами отправится семейство Уизли, но ограниченность фантазии Джеймса меня всё равно поражает. И я не представляю, чем мне там заниматься. Они, конечно же, будут играть в квиддич и жарить сосиски на костре, только мне это совсем не интересно. И мне останется только читать книги или лежать в палатке и смотреть в потолок. А я ненавижу все эти палатки: в них вечно воняет кошками и затхлостью — мерзкий запах.

Конечно, если поедет тётя Гермиона, то можно будет походить по лесу, поискать интересные или полезные растения, но не уверен, что они там есть. А если она не поедет, то мне придётся проводить всё время с мамой, которая, конечно же, будет пичкать меня своей стряпнёй, и я опять поправлюсь — не то, чтобы это было сильно важным, но всё-таки неприятно.

Скорпи последнюю неделю со мной почти не общается — он занят сборами в своё собственное путешествие — они вместе с отцом тоже куда-то едут, и Скорпиусу наверняка повезло намного больше. Но я не завидую, нет.

Просто иногда мне бывает обидно, что умение хорошо летать на метле в нашей семье ценится куда больше, чем учёба по усиленной программе в Хогвартсе с приглашением в лучшие университеты страны уже после превосходной сдачи СОВ…

* * *

Дома, как всегда, бедлам — раскиданные повсюду вещи Джеймса, мои книги, лежащие вперемешку с носками и почему-то заколками Лили. Домовик пытается разгрести все эти завалы, но у него мало что получается, потому что Джеймс — мастер крушить всё вокруг, да и Лили ему в этом активно помогает. Мама вечно на кухне — оттуда несутся очень соблазнительные запахи, но я не хочу туда спускаться — там вечно кто-то чужой, пришедший к отцу по работе, или голова чья-то торчит из камина. И ещё хорошо, если это Министр или дядя Перси — тогда хотя бы можно улыбнуться и спокойно пройти к столу в одной пижаме, они ничего не скажут — мистер Бруствер только ухмыльнётся и подмигнёт, а дядя Перси сожмёт губы и кивнёт очень официально. Но если там торчат какие-то незнакомые люди — это напасть. И поэтому на кухне, в столовой и в гостиной я появляться не люблю. Намного легче и приятнее достать припрятанное с вечера печенье и усесться на кровать или даже на подоконник с книжкой.

Я жду поездки, как приглашения на эшафот. Мне совсем не хочется туда ехать. Совсем. А Джеймс уже укладывает палатку в чехол, и приготовил свои штаны цвета хаки, которые мама купила ему специально для похода. Если ему сбрить волосы, он будет похож на маггловского армейца, которых я видел в какой-то книге. У него накаченные мышцы, обветренное лицо и сильные руки. Я представляю себя рядом с ним, и мне становиться тошно: я худой и бледный. И никогда не нравился девушкам так, как Джейми. Немудрено. Но я думаю, что у меня всё впереди. Просто я ещё не нашел человека, с которым мне будет комфортно.

Лили бегает по комнатам и смеётся. И постоянно выспрашивает у мамы, понадобится ли ей купальник, или шляпа с большими полями, и стоит ли брать с собой Джуно — её карликового пушистика. Мама смеётся в ответ и отвечает, что брать можно что угодно и кого угодно. И Лили хлопает в ладоши и уносится к себе в комнату распихивать по чемоданам весь свой гардероб — вдруг в лесу Дин будет ресторан, куда нужно будет надеть вечернее платье. Всё это я слышу из своей комнаты. И улыбаюсь — Лили такая милая.

Ещё слышу, как разговаривает с кем-то через камин отец — его голос становится то низким и громогласным, то вполне мягким. Пытаюсь прислушаться, но не могу различить ни слова, только модуляции голоса. Бросаю это гиблое занятие, утыкаюсь носом в книгу. Вещи мне собирать не нужно — я не распаковал чемодан из школы, его-то и возьму — там дополнительные учебники, которые мне выдал преподаватель по Чарам. Это главное, что нужно взять с собой. Остальное можно и трансфигурировать.

А потом вдруг папа зовёт нас всех вниз, и голос у него какой-то уж слишком серьёзный — я предчувствую что-то не очень хорошее. Выхожу из комнаты, на лестнице сталкиваюсь с Лили, которая уже нацепила на себя эту свою шляпу и солнцезащитные очки. И сестра смеётся, когда я пытаюсь отбиться от её шляпы, которая тычется полями прямо мне в глаза, и она щекочет меня, а я пытаюсь отбиться и от неё тоже, и смеюсь, и прошу перестать. А отец опять зовёт.

Мы наконец спускаемся, улыбаясь, садимся на диван в гостиной, и сестра тянется щекотать меня дальше, но папа смотрит на неё строго и она затихает под его взглядом.

— Дети, я должен перед вами извиниться, — он обводит нас взглядом и останавливается на Джейми. — Перед тобой, Джеймс, в первую очередь. Я не смогу поехать с вами в Королевский лес Дин.

Он складывает руки на груди. Джеймс качает головой.

— У меня на работе срочный вызов: в Северной Ирландии напали на представительство аврората, несколько человек погибло. Всё очень серьёзно, и я должен лично там присутствовать. Да даже если бы не должен был, мне пришлось бы сидеть в Министерстве часами. Кингсли рвёт и мечет, и хочет найти нападавших во что бы то ни стало. Ну, в общем, вот так вот.

— И надолго у тебя откладывается отпуск? — спрашивает стоящая в дверях мама. Она поджимает губы и теребит пальцами подол юбки.

— Я не знаю, Джинни, как получится. Но я в любом случае предлагаю вам выбрать себе другое место для путешествия, пока ещё не слишком поздно. Можете отправиться к Биллу и Флёр. А Уизли всей семьёй отправляются на Бали — там море и всё такое.

Всё это он говорит, смотря на маму. Она кивает и всё ещё теребит юбку. Она, конечно же, думает, что это был последний год, когда мы могли отправиться куда-то всей семьёй, ведь Джеймс теперь будет работать, и вряд ли у него получится проводить отпуск с нами. А я почему-то очень доволен тем, что семейный отдых не удался — теперь мне не нужно будет ночевать в палатке и любоваться тем, как Джейми с папой наперегонки гоняют на мётлах вокруг деревьев.

Я очень люблю свою семью, но интересы у нас слишком уж разные, согласитесь.

— Так что решайте, ребята, — это он уже смотрит на нас извиняющимся взглядом. — А мне нужно бежать на работу.

И он, пожав руки мне и Джеймсу, целует Лили, а потом и маму, и поспешно уходит. Мы все остаёмся сидеть на диване. Мама качает головой и, кажется, всхлипывает. Потом берёт себя в руки и садится напротив. И тон её наигранно весёлый, как будто такой вариант развития событий устраивает её куда больше.

— Так что вы думаете, а? Может быть, на Бали с Уизли? Там океан, солнце и…

«И нужно плавать», — заканчиваю я по-своему.

— А там есть рестораны? — спрашивает Лили. — А там красиво? А парни там есть?

Мама, наконец, оттаивает и, улыбнувшись, отвечает:

— Конечно, есть, Лили, дорогая.

И Лили опять хлопает в ладоши, вскакивает с дивана и начинает кружиться в танце по комнате.

— Тогда мы едем-едем-едем! Как же там будет хорошо! И солнце, и океан, и парни! И я надену своё новое платье!

Мама смотрит на неё и улыбается ещё шире. Да и мы с Джеймсом тоже — она красавица, наша Лили, и такая беззаботная.

— Ну а вы, ребята? — переводит на нас взгляд мама.

— Мам, ты не обижайся, — говорит Джеймс. — Но я не поеду, наверное.

— Почему?

— Ну, я ведь никогда не был поклонником курортов — там же ни полетать, ни палатку поставить.

— И куда же ты тогда хочешь?

— Ну… Мои ребята собирались на мётлах по Европе, а я отказался, чтобы отдохнуть с вами. Может, я лучше с ними, пока ещё не поздно присоединиться? Тем более, мы всё-таки последний год вместе.

— Ладно, хорошо, — вздыхает мать. — Я не обижаюсь, Джеймс, я понимаю, что с ними тебе будет интереснее.

— Спасибо, мам! Я тогда пойду, напишу Марку, они собирались вылетать сегодня — попрошу подождать меня где-нибудь!

И он, чмокнув мать в щёку, убегает наверх.

— Ну а ты, Альбус?

— Я тоже, наверное, не поеду, мам.

— Почему?

А я представил, как покрывается волдырями на солнце моя кожа, как я иду ко дну, только лишь зайдя в океан, и отвечаю:

— Я же плавать не умею, что мне там делать?

— Тоже верно, — она поджимает губы. — Но куда же ты тогда отправишься?

— А нельзя просто дома посидеть? — без особой надежды спрашиваю я.

— Но тут никого не будет! — взмахивает руками мама.

— Ну и что? Есть же Тинки, он будет мне готовить. Я же не маленький мальчик, мам.

— Нет, Ал. Лето существует для того, чтобы проводить его на отдыхе. В своё время я была лишена этого, и я очень хочу, чтобы вы отдыхали в полную силу. В общем, решено: если не найдёшь, куда и с кем отправиться отдыхать, мы возьмём тебя на Бали.

И она встаёт и возвращается на кухню. И я понимаю, что ей просто хочется провести это лето и со мной тоже, но мне всё равно неприятно от того, что мне ставят ультиматум. И я решаю, что обязательно должен найти, куда поехать. Назло всем.

Собственно, выбор у меня не велик — я поднимаюсь в комнату и начинаю строчить письмо Скорпиусу.

* * *

Сова от Скорпи приходит через пару часов. Всё время, пока она летала, я не находил себе места. Скорпиус, видимо, понимает, что всё серьёзно, поэтому ответ его чёткий и лаконичный: его отец не против, он — тем более, они отправляются путешествовать по Уэльсу через две недели, я могу приехать, когда угодно, хоть прямо сейчас.

Я хватаю письмо, срываюсь с места и бегу к матери.

Да, моя семья никогда не любила Малфоев. Джеймс говорит, это потому, что в школе папа и мистер Малфой не дружили. Ещё, наверное, дело в войне, ведь семья мистера Малфоя перешла на нашу сторону довольно поздно. Но я точно знаю, что бабушка Скорпиуса спасла отцу жизнь — об этом до сих пор иногда пишут в газетах. Однако моя семья всё равно недолюбливала Малфоев; все, даже тётя Гермиона поджимала губы и отказывалась говорить о них, когда я спрашивал. Впрочем, мою дружбу со Скорпиусом они выносили. Именно выносили, но к Скорпи тоже относились весьма предвзято. Хотя ведь давно известно, что дети не должны отвечать за ошибки родителей.

И вот я говорю маме, что отправлюсь на лето к Малфоям. Более того, мы будем вместе путешествовать по Уэльсу. И она, конечно же, не очень рада этому факту. Она, конечно же, говорит, что ей нужно посоветоваться с отцом, что это слишком опасно — в Уэльсе плохо, там горы и вообще. И она не понимает, как можно променять Бали на ветреный Уэльс. Точнее, как можно променять Бали с ней, Лили и Уизли на Уэльс с Малфоями.

Я понуро возвращаюсь в комнату и сажусь читать про сталактиты. Я жду отца, который придёт вечером и всё решит. Вот только на Бали я всё равно не поеду.

Отец приходит уставший и измученный. Просит маму собрать ему вещи в поездку — в рабочую поездку на этот раз, — и мать перекладывает вещи, убирая из чемодана футболки и складывая туда отцовские рабочие мантии. И на лице у неё невероятная грусть.

Я спускаюсь в гостиную и сажусь напротив отца — тот в кресле, читает какой-то пергамент, и я понимаю, что ему не до меня сейчас, но нужно же спросить. Он даже не сразу меня замечает, а когда замечает, кидает пресное:

— Я очень занят, Альбус, извини, — и возвращается к пергаменту.

— Это важно, папа, — говорю я. — И не займёт много времени.

Он вздыхает, кладёт пергамент на подлокотник кресла и смотрит на меня.

— Что случилось?

— Я не хочу на Бали, а Малфои отправляются в путешествие по Уэльсу. Можно мне с ними?

— Малфои? Что, и Астория тоже? — он ухмыляется, а потом смотрит на настенные часы. — Впрочем, неважно. Ты очень этого хочешь?

— Я очень не хочу на Бали, папа, — и сразу отвечаю на незаданный ещё вопрос: — Потому что не умею плавать и обязательно обгорю на солнце.

— Я понял. Ладно, хоть я и недолюбливаю Драко Малфоя, я понимаю, что ты уже взрослый здравомыслящий человек и сам вправе выбирать отдых, который тебе по душе. Просто… Просто обещай не встревать в неприятности, хорошо?

— Хорошо, — отвечаю и улыбаюсь. Когда это я встревал в неприятности? Это больше по части Джейми.

* * *

Я очень рад тому, что мне не придётся целый месяц бегать за мамой и Лили по магазинам, ресторанам и пляжам. Я очень рад, что отец понял меня и отпустил. Я очень рад, что мама не стала сильно перечить. Папа сказал ей, что я могу сам решать — этому я тоже очень рад. И благодарен Скорпиусу и мистеру Малфою за то, что поняли и согласились терпеть меня всю поездку. Я очень им благодарен. И именно об этом я говорю Скорпиусу, когда вываливаюсь из камина.

— Спасибо, друг, — говорю, — спасибо, что вытащил меня оттуда, я бы не выдержал.

И говорю я чистейшую правду, потому что мои нервы сдали бы уже на третий день, когда мама принялась бы пичкать меня балийскими национальными блюдами в неимоверных количествах и тискать в объятьях каждый раз, когда бы мы встречались в коридоре. Лили бы обязательно просила меня отсесть от неё подальше, потому что вот тот парень за два шезлонга от нас очень настойчиво смотрит в её сторону, но я мешаю обзору. Роза и Хьюго обязательно бы подкалывали меня всю поездку, знаю я их шутки: то песком в лицо кинут, то топить в воде начнут, а я ведь и так не умею плавать, я уже говорил, да? А мама бы каждый день писала письма отцу, заставляя нас в каждом описывать, что мы сделали и где побывали за этот день. А дядя Рон, усаживаясь вечером с бутылкой огневиски, начинал бы рассказывать военные истории, которые мы уже давным-давно выучили наизусть, и закончил бы рассказ воспоминанием о том, как тётя Гермиона «кинулась к нему на шею, заключая в объятья страсти, и поцеловала его прямо в губы, со всей страстью и всем усердием». Он такой, дядя Рон, косноязычный и пафосный. И ничто, даже присутствие тёти Гермионы, не спасло бы положение. Да, именно так всё и было бы, и поэтому я говорю ещё раз:

— Спасибо, Скорпиус!

Тот улыбается в ответ и дружески хлопает по спине.

— Рад стараться!

— Я вижу, ваши отношения с семьёй далеки от идеальных, не так ли, мистер Поттер? — этот обволакивающий голос я узнал бы где угодно. Я поворачиваюсь — мистер Малфой стоит около окна боком к нам, в руках у него пузатый стакан с какой-то янтарной жидкостью — наверное, виски, — и волосы волнами раскинулись по спине. Он смотрит на улицу.

— Просто иногда наши интересы не очень совпадают, сэр. Но родители прислушиваются к моему мнению и к мнению моих брата и сестры, — говорю я робко, раздумывая, стоит ли здороваться, если разговор уже завязан.

— Это радует… — медленно говорит он, как будто задумавшись, а потом вдруг оборачивается, и я натыкаюсь на его пристальный взгляд, и глаза у него такого странного серого цвета, я никогда такого раньше не видел. — Как поживает ваш отец?

— Хорошо, — отвечаю я. — Только очень много работает. Именно поэтому я приехал к вам. Извините за доставленные неудобства.

— Не стоит извиняться. Ты ведь ещё не причинил никаких неудобств. После поездки будешь извиняться, — ухмыляется он, делая глоток. — Скорпиус, покажи мистеру Поттеру его комнату, — и он выходит, поставив полупустой стакан на стол.

— Пойдём? — дёргает меня за рукав Скорпиус. Я понимаю, что простоял с минуту, смотря в одну точку. Голос у Скорпи почему-то удручённый.

* * *

Вечером, пройдя нескончаемое количество коридоров, я спускаюсь в столовую, где домовики, одетые в чистенькие накрахмаленные наволочки, расставляют серебряные приборы на такой же белоснежной накрахмаленной скатерти. Малфой-мэнор — огромный и прекрасный. Я путаюсь в коридорах и поворотах, абсолютно идентичных с первого взгляда, и не отличаю старинные гобелены друг от друга.

В этой комнате тоже красиво: мебель из красного дерева и старинный бар, камин в углу, зажженный даже летом, источающий тяжёлый, но приятный запах еловых веток.

Мистер Малфой опять стоит у окна и всматривается в серое небо за стеклом. Его длинные пальцы медленно стучат по подоконнику. Я останавливаюсь посреди комнаты и застываю, как сталактит в американской пещере Лурей, о которой читал недавно в книге. Мистер Малфой стоит спиной, но я вижу его блёклое отражение в оконном стекле: он задумчив, сдвинул брови и поджал губы, и взгляд его устремлён куда-то вдаль.

А потом в столовую забегает Скорпиус, видит нас, таких напряжённых и серьёзных и, громко заливаясь смехом, начинает о чём-то рассказывать. Я стараюсь улыбнуться и сажусь за стол, на душе почему-то скребут кошки, а где-то на задворках сознания крутится навязчивая мысль, что Скорпиус никогда раньше так нервно и громко не смеялся.

За ужином я сижу прямо напротив мистера Малфоя, и он то и дело смотрит на меня и загадочно улыбается. Мне это не нравится, совсем не нравится, но я ничего не говорю — что я могу сказать? Мне очень хочется спросить про путешествие, но я стараюсь соблюдать приличия и молчу за столом, как рыба. Спина у меня прямая, локти на столе не лежат, ложкой о тарелку не стучу — я подмечаю все свои действия и очень хочу произвести на чету Малфоев хорошее впечатление. Но миссис Малфой смотрит мимо меня, она безучастна и слегка надменна, а мистер Малфой просто улыбается и кидает на меня странные заинтересованные взгляды. Я застываю под ними, и мне становится холодно. И я чувствую, что действительно превращаюсь в сталактит, в огромную сосульку, которая не умеет думать, застыла в какой-нибудь дальней пещере и стоит себе под взглядами туристов.

После ужина миссис Малфой просит прощения и удаляется в свою комнату. Когда она идёт, спина у неё ровная, а бёдра покачиваются в такт шагам, я смотрю ей вслед, наблюдаю, как подол платья подметает ступени, когда она поднимается по лестнице, и морщусь. Скорпиус хватает меня за локоть и тащит в гостиную, где мистер Малфой уже сидит в кресле у камина: в одной руке у него сигарета, а в другой — олд-фэшн, в котором на три пальца налит виски.

Скорпиус подводит меня к креслу напротив, я плюхаюсь в него и устремляю взгляд в камин.

— Я думаю, стоит рассказать вам о предстоящем путешествии, мистер Поттер, — сразу говорит мистер Малфой.

— Да, пожалуй, стоит, — говорю я, а потом поспешно добавляю, пока не передумал. — Мистер Малфой, не могли бы вы называть меня по имени, мне как-то не удобно, когда по фамилии… Как в школе прямо.

Он опять улыбается и говорит:

— Всё дело в том, мистер Поттер, что я не знаю, как к вам обращаться. У вас два имени, не так ли? И получили вы их от живших когда-то людей, вы наверняка знаете об этом, — объясняет он, я киваю. — Так вот, видите ли, первого человека, в честь которого вы получили своё имя, я до сих пор ненавижу за расчётливость и кардинальную доброту, поэтому мне не хочется даже произносить его имя в собственном доме. А второго человека я любил и уважал слишком сильно, чтобы привязывать его имя к кому-то другому.

Он пристально на меня смотрит. Наверное, ждёт, что же я отвечу. Я прикусываю нижнюю губу, отвожу взгляд и смотрю на Скорпиуса, который сидит на диване и читает книгу, не обращая на нас внимания. Через некоторое время я решаюсь и говорю:

— В таком случае, мистер Малфой, я предлагаю вам называть меня Алом. Это вполне нейтрально, мне кажется. Меня так называют только самые близкие, — я делаю многозначительную паузу и бесстрашно смотрю на него, — но раз уж вы никак по-другому не можете меня называть…

— Отлично, — отвечает. — Это подходит. Вам, кстати, предлагаю называть меня просто Драко, — я ошарашен, а он опять улыбается.

Я пытаюсь понять одну простую вещь: почему весь вечер мистер Малфой смотрел на меня почти неотрывно? И почему под его взглядами я чувствую себя странно неуютно?

А он наливает в стакан янтарную жидкость и снова улыбается.

* * *

Собственно, путешествие меня очень даже устраивает: мистер Малфой рассказал, что они собираются пройти через весь Уэльс, от Рила и до самого Кардиффа. Конечно, пройти — это просто он так говорит, в большинстве случаев мы будем аппарировать в нужные нам места — мистер Малфой отлично ориентируется в географии Уэльса, он бывал там не раз. Я ложусь на огромную кровать в выделенной мне комнате и раскладываю перед собой карту, которую мне дал Скорпиус.

Минут через пятнадцать раздаётся тихий стук, и в дверях появляется Скорпи.

— Изучаешь? — спрашивает. — И как?

— Мне пока нравится, — говорю. — Расскажи мне поподробней, куда мы отправимся.

Скорпи улыбается и ложится рядом со мной на кровать, чуть подвинув к себе карту. Тела наши соприкасаются, и я вспоминаю, как мы лежали точно так же на первом и втором курсах, затащив в кровать какой-нибудь огромный фолиант и читая его ночью под светом двух Люмосов.

— Вот, видишь? — он тычет пальцем в правый верхний угол карты. — Это Рил, оттуда мы начнём. Обязательно посетим Сноудон — это самая высокая гора в Уэльсе. Потом аппарируем на остров Англси — там ведь Холихед. Ты, надеюсь, тоже хочешь посмотреть на место, откуда «Холихедские Гарпии»?

Я представляю себе, как показываю Джеймсу колдографии Холихеда, представляю, как сжимаются от зависти его кулаки, и киваю Скорпиусу. Конечно, я хочу. Не всё же моему братцу хвастаться.

— Отлично, — улыбается мне Скорпи. — Потом мы пройдём немного по Северну — он в тех местах по-своему красив, зайдём в Ньютаун, это недалеко. Дальше — Аберистуит, из тех мест шикарный вид на залив Кардиган. Ещё нас ждёт побережье Пембрукшира, — он водит пальцем по карте, показывая то одно, то другое место. — Дальше портовые южные города: Суонси, Ньюпорт и Кардифф, конечно.

Я смотрю на него, у него горят в предвкушении глаза — никогда бы не подумал, что Скорпиуса может настолько очаровывать что-то. Он улыбается загадочной улыбкой и гладит пальцами карту, как будто та может почувствовать его отношение к Уэльсу и всему, что к нему причастно.

— Чуть не забыл! — восклицает вдруг он. — Брекон-Биконз, конечно!

— Что это? — спрашиваю и нахожу название на карте — им отмечена обширная зона, раскрашенная зелёным.

— Не слышал никогда, что ли? Парк. Национальный парк динозавров. Папа говорит, там очень красиво, и он показывает историю Уэльса, причём историю не только магглов, но и магов. А ещё там огромные пещеры Дан Ир Огоф. Там, кстати, сталактиты и сталагмиты.

— Ого! Вот на них я посмотрю с огромным удовольствием!

— Да, я тоже. Только там ведь всё намного интереснее, если знаешь, куда плыть. Магглы никогда в глубь пещер не заходят — просто не имеют возможности, а магам доступная такая подземная красота, какой нигде больше не найдёшь — в глубине пещеры намного величественнее. А стоит только проплыть пару миль в холодной воде. Но ведь холодная вода для нас не страшна — есть же Согревающие чары. Так что…

— Классно! Я уже мечтаю попасть в эти пещеры! И заглянуть в самую глубь! Я готов проплыть… — я запинаюсь. Кажется, у меня появилась серьёзная проблема. — Постой, а плыть обязательно?

— Отец говорит, что да. Весь парк накрыт антиаппарационным барьером (как и любая другая достопримечательность, впрочем). Так что, да, нужно будет плыть. А что?

— Да так, ничего… — я со стоном утыкаюсь лицом в шёлковое покрывало на кровати.

* * *

Мистер Малфой, конечно же, не очень доволен внезапно возникшей проблемой. Увидев его реакцию — нервное постукивание пальцами по крышке стола и тяжёлое дыхание — я сразу предлагаю никуда меня не брать и отправить домой через пару дней, когда вся семья уже будет принимать солнечные ванны на побережье океана. Мистер Малфой резко отказывает, комментируя это тем, что мой отец на него положился, и он обязан теперь со мной нянчиться. Да, именно нянчиться, так он и говорит.

После этих слов я совсем прихожу в уныние, и даже Скорпи, который пытается найти какой-то выход из ситуации, не может меня растормошить. В конце концов, мы приходим к неутешительному выводу: мне придётся либо не ходить в пещеры со сталактитами, либо научиться плавать. Конечно, второй вариант мне нравится куда больше, но я понимаю, что он несбыточный. Наверное, я озвучиваю свои мысли вслух, потому что мистер Малфой ухмыляется и говорит, что не бывает ничего невозможного.

Я не понимаю смысла его слов, а он в ответ сообщает, что намерен учить меня плавать. Мне становится как-то нехорошо.

Собственно, заниматься мы начинаем на следующий же день. Утром я встаю, переодеваюсь и иду к озеру на территории Малфой-Мэнора. Мистер Малфой уже там, сидит в плетеном кресле, и домовик как раз ставит перед ним на стол чашечку с кофе.

— Доброе утро, — бурчу я и зеваю. А мистер Малфой — свежий как огурчик, и я даже слегка завидую.

— Доброе, — отвечает он и указывает на второй стул. Я сажусь и опять зеваю — мы полночи со Скорпи рассматривали подробную карту Уэльса и мечтали. — Итак, Ал, наша задача — научить тебя плавать. Причём, плавать прилично, потому что в холодной воде плыть будет труднее, сколько бы Согревающих ты ни наложил. На это у нас есть всего лишь две недели. Даже меньше, если быть точным. Но мы обязаны справиться.

Мне нравится это его «мы». Я закрываю глаза и, почти засыпая, вслушиваюсь в журчание его голоса. Он говорит что-то, говорит, но слух выхватывает почему-то только это «мы», я произношу его про себя, и мне становится сразу очень тепло. Кажется, я готов пойти за этим голосом куда угодно, лишь бы он только звал — научиться плавать, и летать на метле, и всему, чего он только хочет.

Всё это я понимаю в полудрёме, и мне совсем не страшно от осознания этих фактов, мне даже приятно. А голос зовёт меня откуда-то издалека, и я уже готов встать и идти на звук… Но меня вдруг легко трогают за плечо.

— Если ты будешь спать на ходу, то точно никогда не научишься плавать, — шепчет мне голос почти в самое ухо, и я открываю глаза.

Лицо мистер Малфой совсем близко, он смотрит мне прямо в глаза, и я не могу отвести взгляд. Я впервые вижу его лицо настолько близко — морщины между бровей и вокруг глаз, которые хочется разгладить пальцами, бледные губы и еле заметные синяки под глазами, некрасивые залысины, которые у него всё равно смотрятся очень органично, тонкий нос и сведённые к переносице брови…

Я сглатываю, его губы трогает улыбка.

— Нужно учиться, — говорит он тихо. — Иначе тебе придётся отправиться домой. Я не могу этого допустить.

Я киваю, совсем не удивляясь двойственному смыслу фразы. Киваю ещё раз и встаю. Его рука падает с моего плеча.

* * *

Мистер Малфой, оказывается, очень неплохой преподаватель — он научил меня держаться на воде в первый же день. Сначала он учил меня тонуть: заставлял набирать полные лёгкие воздуха, и я ложился на дно. Точнее, пытался лечь, но меня выталкивало обратно, выбрасывало на поверхность. Потом я ложился на воду на спину или на живот, а он, чуть поддерживая меня, рассказывал о том, почему человеческое тело не тонет, почему его выталкивает из воды и подобные вещи, о которых я, в принципе, догадывался. Когда он был рядом, лежать на воде было совсем не страшно — я почему-то почти сразу доверился этому человеку. Наверное, потому что он был отцом моего лучшего друга. В конце концов, он начал отпускать руки, а я сам должен был держаться на воде. Когда у меня получилось удержаться в первый раз, я от радости задёргался и чуть не захлебнулся, но мистер Малфой вытащил меня из воды на твёрдую землю и усадил в кресло.

— Достаточно, — сказал он. — Посиди здесь немного, обсохни.

И вот я сижу с ногами в плетёном кресле, смотрю на спокойную гладь воды. Мысли мои уходят куда-то в сторону от занятий плаваньем: я думаю о мистере Малфое и его отношениях с отцом. Да, я уже тысячу раз слышал об их школьных разногласиях, но ведь то — дела минувших дней. К тому же, судя по его поведению, он относится к отцу очень даже неплохо. Вот, не захотел отпускать меня домой из-за того, что я не умею плавать. Не захотел, чтобы папа в нём разочаровался. Или была другая причина?

Собственно, мне тяжело думать об их отношениях, ведь я сам отношусь к мистеру Малфою вполне положительно. Да, у нас далеко не дружеские отношения, я общаюсь с ним исключительно как лучший друг его сына, но я не думаю, что при более близком общении мистер Малфой будет менее интересным или менее… привлекательным, что ли?

Но это всё неважно. То, как я отношусь к семье Скорпиуса в общем и его отцу в частности, то, что мистер Малфой учит меня плавать и не отпускает домой, потому что обещал отцу за мной присматривать. Всё неважно, потому что папа вряд ли изменит о нём своё мнение, каким бы оно ни было. А я… А что я? Мне нравится мистер Малфой.

И как только я об этом думаю, он подходит сзади и интересуется, готов ли я продолжить занятия. Я киваю — конечно, готов. И вспоминаю, какими нежными были его руки, когда он поддерживал меня.

Через пару дней, когда я уже неплохо держусь на воде, мистер Малфой начинает учить меня основным движениям и плавать на мелководье. Это приводит меня в неописуемый восторг — никогда не думал, что плавать на самом деле так легко. Я ведь всегда так боялся воды, а стоило лишь мистеру Малфою взять меня в свои руки (и в прямом, и в переносном смысле этих слов), как у меня всё получилось.

Скорпиуса я почти не вижу — он очень занят: миссис Малфой занимается какой-то благотворительной деятельностью, и сейчас у неё время, когда нужно делать очень много визитов. Мистер Малфой говорит, что ходить на приёмы и делать визиты без спутника — верх дурного вкуса, и Скорпиус ходит с ней — мистер Малфой ведь занят моим обучением. К тому же, это благотворно повлияет на будущее Скорпиуса — он узнает много влиятельных людей. Это мистер Малфой говорит сыну, когда тот в очередной раз отказывается идти с матерью.

Так что его я действительно почти не вижу — завтрак и обед эльфы нам приносят прямо сюда, под кроны деревьев у озера, ставят на плетёный стол, накрывают чарами, чтобы блюда не остывали, а мы едим тогда, когда я совсем выдохнусь или сделаю очередную попытку уйти ко дну. Вечером я измотан до такой степени, что за ужином смотрю исключительно в свою тарелку, а сразу после поднимаюсь к себе в комнату и валюсь на кровать без задних ног.

Ночью мне снятся странные сны: мне кажется, что меня кто-то гладит по голове, что чьи-то руки обхватывают меня за пояс, поддерживают, чтобы я не пошёл ко дну. Я вижу перед собой мистера Малфоя, когда он учит меня плавать. Вижу, как он скидывает с плеч банный халат и ныряет в воду озера, вижу его бледный торс, покрытый каплями воды, когда он выходит из озера. Кажется, я шепчу его имя, и тогда руки пропадают, оставляя на моём теле своё тепло. И я просыпаюсь. А в комнате, конечно, никого нет. А со мной, определённо, что-то не так.

* * *

Моё обучение проходит слишком быстро — я даже пугаюсь этому. Такое ощущение, что я учусь плавать по мановению волшебной палочки, и я бы действительно поверил в эту версию, если бы мне не было доподлинно известно, что научиться плавать с помощью магии нельзя. На пятый день я более ли менее усваиваю все движения, которые показывал мне мистер Малфой. Я пока не очень разбираюсь во всех этих брассах и кролях — наверное, потому, что не ставлю себе задачу запоминать их — в данный момент меня намного больше интересует практическая сторона вопроса.

Мой преподаватель по плаванию, как я окрестил его про себя, заметно мною доволен, я вижу это по его улыбке, улавливаю настроения в его движениях и в том, как он, излучая довольство жизнью, пьёт кофе из кружечки. Удивительно, как быстро и как хорошо я изучил его повадки. Хотя немудрено — если он будет являться ко мне во сне каждую ночь, я и не до такой степени выучу его привычки.

Иногда я задумываюсь: почему только он смог научить меня не бояться воды, научил не тонуть? Наверное, всё дело в том, что мой отец не разбирался в методиках. Он не старался научить меня — он думал, что я должен научиться сам, я же умный, да? Он просто отпускал меня в воду и говорил: «Двигайся!», а я не мог двигаться, меня сковывал панический ужас, и я, выпуская воздух из лёгких, плавно уходил ко дну. Мистер Малфой показал мне, что бояться нечего. Что нужно просто правильно дышать и не паниковать. Наверное, из него вышел бы очень хороший преподаватель.

Итак, мистер Малфой решает перейти к основной нашей задаче: сделать так, чтобы я научился плавать хорошо, потому что в пещерах будет холодно, очень холодно, и вода там будет очень холодная — там же горные озёра. И ещё там будет темно, и не всегда будет возможность светить себе Люмосом. Поэтому я должен уметь ориентироваться в темноте, совсем перестать бояться воды и научиться плавать как минимум как Гертруда Эдерле, та самая американка, переплывшая Ла-Манш за четырнадцать часов. Всё это он говорит мне очередным утром, а я слушаю и киваю. И только недоумеваю, почему он сравнивает меня с женщиной: ведь она была не первая, кто Ла-Манш переплыл, и рекорд совсем не за ней.

Мистер Малфой рассказывает мне мою нынешнюю ежедневную программу: я должен уйти, наконец, с мелководья и проплывать за день три мили.

— Целых три мили! — восклицаю я, когда он говорит мне это.

— Да, Ал, три мили. Представь, какое ты станешь получать удовольствие, когда научишься плавать лучше и быстрее: если сейчас тебе придётся несколько раз выходить на сушу отдохнуть, и сам заплыв будет отнимать целый день, то через пару дней ты будешь справляться с задачей за считанные часы.

Я подумал. Вряд ли мне удастся научиться хорошо и быстро плавать так скоро, но доля правды в его словах есть. Это же отличная мотивация — показывать мне на практике, насколько лучше я буду плавать день ото дня.

Он выдаёт мне специальный прибор (маггловский, как мне кажется), который крепится на ногу и считает расстояние, которое я проплыл. Я надеваю его и захожу в воду. И плыву, наблюдая краем глаза, как мистер Малфой садится в своё кресло под деревьями. И это уже так вошло в привычку — я, плавающий в озере или выполняющий там же какие-то упражнения, и он с кофе утром или виски вечером, иногда с сигаретой в руках, сидящий в плетёном кресле в тени деревьев. И я совсем не боюсь утонуть, когда он рядом.

Каждый вечер после того, как я проплываю свои стандартные три мили (мне, конечно, сложно это делать, но с каждым разом я устаю всё меньше), мы сидим в своих креслах и разговариваем о разных вещах. Мистер Малфой оказывается очень начитанным и интересным человеком.

Кажется, я начинаю жить только этими вечерами и этими историями. И проплыть злосчастные три мили стараюсь как можно быстрее только ради того, чтобы сесть вечером через стол от мистера Малфоя и слушать. Когда плыву, я думаю о том, что ещё какие-то две с половиной мили, и я смогу выйти на сушу к нему; ещё полторы, всего лишь полторы, и я сяду в своё кресло, а домовик принесёт мне чай; ещё миля, одна лишь миля, и он спросит у меня уже такое привычное: «Ну как ты сегодня?», и я расплывусь в улыбке, потому что рядом с ним я — лучше некуда. «Три мили до Драко Малфоя», — вот как я называю свой ежедневный заплыв. Всего лишь какие-то три мили…

А вечером он рассказывает мне о разных чарах, которые могут пригодиться нам в путешествии, рассказывает об Уэльсе и вообще о Великобритании, перечисляет, в каких местах побывал, и предлагает выбрать любое, чтобы рассказать о нём поподробнее. Я останавливаюсь всё на тех же пещерах — мне же интересно, ради чего я учусь плавать. И он рассказывает о древних огромных сосульках, о таинственном свете, исходящем от стен, о братьях Томе и Джеффе Морганах, которые в тысяча девятьсот двенадцатом случайно наткнулись на вход в пещеры Дан Ир Огоф, о том, что там находили кости древних людей, а ещё глубже — кости неизвестного магической науке вида драконов. Рассказывал, что учёные иногда слышат дикие рыки, исходящие из глубин подземелий, и предполагают, что это драконы и есть — а ведь в природе осталось так мало их естественных мест обитаний. Ещё я узнаю от него, что официальная протяжённость пещер — одиннадцать миль, но магглов не пускают дальше, чем на три. На самом же деле пещеры намного обширнее.

И я сижу с ногами в кресле, держу в руках чашку с травяным чаем и слушаю его обволакивающий голос. Перед глазами стоят картины, прямо как в детстве, когда мама читала сказки на ночь. И я осознаю в определённый момент, что мне, кажется, и не надо уже в пещеры Дан Ир Огоф, не надо смотреть на сталактиты и сталагмиты, потому что я и так уже всё себе представил.

И вечерами мне с ним так хорошо, слишком хорошо.

«Три мили до Драко Малфоя». Кажется, это мой новый смысл жизни. Ведь смыслы жизни стоит иногда обновлять, не так ли?

А лето в этом году слишком жаркое и солнечное — у меня постоянно пересыхает в горле. А по ночам мне невероятно душно, особенно, когда мне снится мистер Малфой…

* * *

Однажды утром, когда я иду на очередное занятие, меня догоняет Скорпиус.

— Привет, — говорит. — Я с тобой сегодня.

И я только тогда замечаю, что через плечо у него перекинуто большое банное полотенце.

— Зачем это? — он же впервые идёт, никогда раньше не плавал со мной, даже не наблюдал за занятиями. И не важно, что не делал этого только потому, что был занят с матерью. А Скорпи на эту фразу, кажется, обижается, поджимает губы и хмурит брови.

— Ну, мне нужно самому потренироваться, давно не плавал — с прошлого года, наверное.

Я вспоминаю, что почти всю весну они с ребятами ходили купаться на озеро по выходным. Вспоминаю, но молчу. Идёт — значит, надо.

Мистер Малфой, кажется, не очень рад видеть сына — он почти выговаривает ему за то, что тот пришёл, спрашивает, где миссис Малфой и почему Скорпи не с ней. Тот отвечает недовольным тоном. Говорит, что приёмы у матери кончились, и он теперь опять может сидеть дома. И может заниматься вместе с нами. А потом говорит:

— Ты же не против, папа? — и смотрит нагло. А тот отворачивается и соглашается.

А потом весь день я чувствую на себе взгляды Скорпиуса. Он просто плавает, довольно далеко от меня, но почти следит — я чувствую. А когда я устаю и выхожу из воды, чтобы отдохнуть, а мистер Малфой улыбается и встречает меня фразой: «Молодец, Ал», я слышу за спиной плеск воды.

Вечером мы со Скорпи расходимся по своим комнатам, не сказав друг другу ни слова.

* * *

Утро. Я только что вышел из душа, стою около окна спиной к двери и вытираю волосы, а из одежды на мне одно только полотенце, обмотанное вокруг бёдер. Я опираюсь на подоконник и смотрю, как сидит около озера мистер Малфой — вид из окна моей спальни выходит именно туда. Я щурю глаза, стараясь разглядеть его движения, но бесполезно — он слишком далеко. Сегодня у меня первый официальный выходной за десять дней занятий. Скоро мы отправляемся в путешествие, и мистер Малфой очень доволен моей подготовкой. Он шутит, говорит, что скоро Скорпиусу придётся заниматься вместе со мной, чтобы не отстать. Я смотрю на его улыбку, на то, как он щурится от солнца. И в очередной раз мне кажется, что со мной что-то не так.

Стук в дверь раздаётся внезапно, вырывая меня из задумчивости. Я точно знаю, кто за дверью, но не спешу открывать. Впрочем, ему не нужно приглашение, уверен в этом. И точно: дверь распахивается, и я слышу, как он входит.

Почему-то мне совсем не хочется его сейчас видеть, разговаривать с ним. У меня непреодолимое желание отвернуться от окна, чтобы он не подумал, что я подсматриваю за его отцом.

— Зачем тебе это? — слишком серьёзно спрашивает Скорпиус.

— Что?

— Как будто ты сам не понимаешь.

— Не понимаю, Скорпи, — и я действительно говорю правду.

— Я же вижу, как ты смотришь на него…

— И как же я на него смотрю?

— С обожанием, Ал. В твоём взгляде столько обожания, что порой становится тошно, — говорит он, и в голосе его такая горечь, что я ещё сильнее впиваюсь пальцами в подоконник.

— Ты не понимаешь, Скорпиус…

— Да куда уж мне, — отвечает он. — Конечно же, я не понимаю тебя. Я же не влюблялся в твоего отца.

Эта фраза бьёт меня, как обухом по голове. Влюбился? Я влюбился в мистера Малфоя? Но я же только… Впрочем, да, иногда мне и самому мои чувства кажутся странными. И как будто чужими, ведь не мог же я влюбится в него? Он ведь мне почти как отец. Он и относится ко мне, кажется, исключительно как отец. А, может быть, и нет, откуда мне знать об этом?

Но Скорпиус как будто читает мои мысли:

— Ты же ему не нужен. Не нужен с этой точки зрения. Он относится к тебе с симпатией. Относится, как к моему лучшему другу — но не больше, ты же должен это понимать.

А я понимаю, Скорпи, я очень хорошо всё понимаю — кроме того, что происходит со мной.

— Ты же понимаешь, что никаких отношений между вами быть не может. А ты с первого взгляда, с первого дня, когда приехал к нам, смотришь на него, как на огромное сокровище, свалившееся неожиданно на твою голову.

Неужели правда? Неужели всё выглядит так со стороны?

— Ал, остановись, пока не поздно. Остановись, иначе совсем утонешь. Он же снится тебе, я знаю, ты по ночам его имя повторяешь.

— Откуда ты знаешь? — резко спрашиваю я и удивляюсь, как глухо звучит мой голос.

— Я… Я приходил к тебе ночью… Пару раз…

Я вспоминаю ощущение обнимающих меня рук, вспоминаю сны, когда эти руки касались моего тела. Меня вдруг бросает в жар, и я твержу:

— Зачем? Зачем ты приходил? Ведь ты… Я запутался, Скорпиус, я так запутался…

Он молчит долго, потом я чувствую, как подходит ко мне сзади. Чувствую его тёплое дыхание мне в макушку, как будто он совсем-совсем близко, а потом его руки вдруг ложатся мне на плечи. Я дёргаюсь и хочу вырваться, но он шикает мне прямо в ухо и держит ещё крепче.

Его руки тёплые и мягкие, и я понимаю, что дико замёрз. Я опять чувствую себя сталактитом, который не хочет и не умеет думать. По телу бегут мурашки, а Скорпиус начинает разминать затёкшие мышцы. Мне приятно, я откидываю голову чуть назад. Почти в то же мгновение он прикасается губами к моей шее.

— Скорпи…

— Что? — отрывается он на мгновение, а потом снова целует меня в шею. А руки всё ещё продолжают разминать спину.

— Не надо.

— Но мне хочется.

— Мне тоже… — дыхание сбивается, когда он проводит языком по скуле. — Мне тоже много чего хочется…

Я чувствую его улыбку, а потом совсем теряю голову, когда руки его опускаются к моему поясу и стаскивают с бёдер полотенце. Кажется, у меня вырывается стон, когда он прижимается ко мне сзади, и я ощущаю, как сильно он меня хочет. А он шепчет мне на ухо — я не понимаю, что, — но от его жаркого дыхания колени подгибаются, и я прошу Мерлина, чтобы Скорпиус держал меня крепче. Наверное, я говорю это вслух, потому что в тот же момент он поворачивает меня лицом к себе, обхватывает руками и тянется губами к моим. А я прижимаюсь к нему сильнее, через слои ткани мой член чувствует его возбуждение.

Потом он целует меня. Целует и тянет к кровати, стараясь шагать аккуратно, а я, не прерывая поцелуй, расстёгиваю пуговицы на рубашке. Он загнанно дышит, выстанывает мне что-то прямо в губы и обхватывает ладонями ягодицы.

Мы валимся на кровать, и Скорпиус нависает надо мной и смотрит прямо в глаза. А я отвожу взгляд и тянусь к застёжке на его штанах. Он вздыхает, но наклоняется и целует меня.

А мне становится вдруг невыносимо стыдно за то, что он всё понял. За то, что на его месте мне хочется видеть другого человека. И за то, что этот человек — его отец.

Мне хочется встать и сказать Скорпи, что это всё ошибка, что мне стыдно, что нам не нужно этого делать, потому что он мой друг, потому что я дорожу дружбой между нами и ещё…

Но он проводит языком по соску, а рука обхватывает мой член, горячо и нежно, и все мысли из моей головы куда-то улетают. Да и сам я улетаю, кажется…

* * *

Я просыпаюсь резко, выныриваю из сна и открываю глаза. За окном — вечерний сумрак. Рядом лежит Скорпиус — уткнулся носом мне в шею и очень по-детски сопит. Обхватил меня рукой и ногой и, кажется, совсем не хочет выпускать. Мне становится страшно от того, что он так себя ведёт, слишком уж собственнически.

Я потягиваюсь и стараюсь выбраться из его захвата. Он протестующе стонет и хмурит брови. И это так мило, что улыбка сама появляется на моём лице. Я делаю ещё одну попытку высвободиться, но он обхватывает меня ещё крепче и резко открывает глаза.

— Привет, — шепчу я, сразу понимая, насколько глупо это звучит. Он заспанно моргает и убирает руки. Мне сразу становится холодно, и я натягиваю на себя лежащий в ногах плед. А потом плюю на всё на свете и сам обнимаю Скорпи.

Он сначала пытается вырваться, но потом замирает в моих объятьях, утыкается носом в мою руку. Я лежу и вдыхаю запах его волос, и чувствую себя невероятно счастливым — намного счастливее, чем в любой вечер, проведённый вместе с его отцом около озера.

— Я рад, что ты оттаял, — шепчет Скорпиус и сжимает мою руку крепко-крепко.

* * *

Оставшиеся дни мы плаваем со Скорпи вместе, иногда даже наперегонки. Только я всё равно его никогда не обгоняю. Мистер Малфой иногда сидит в кресле, как и раньше, но чаще уходит в дом, улыбаясь своей загадочной улыбкой. В такие моменты я останавливаюсь и, стараясь не пойти ко дну, как в старые добрые времена, смотрю ему вслед. Обычно меня отвлекает Скорпиус, ныряет и тянет за ноги, я начинаю глотать воду, а он смеётся и вытаскивает меня на берег. Мы прячемся за деревом, чтобы из окон Мэнора нас не было видно, и я целую его, провожу пальцами по его лицу, стирая воду, смотрю в глаза и вижу там то самое выражение, с которым он когда-то смотрел на карту Уэльса — обожание и предвкушение.

Я плаваю свои три мили — задание ведь никто не отменял, — и мы возвращаемся в дом или уходим в небольшую рощицу на территории Малфой-Мэнора. Обязательно берём карту и сидим над ней до самого вечера. Я опираюсь спиной о дерево и пересказываю то, что рассказывал мне мистер Малфой, а Скорпи, положив голову мне на колени, слушает и улыбается.

И мои ежедневные «Три мили до Драко Малфоя» превращаются в ежедневные «Три мили до Скорпиуса». Только иногда мне кажется, что до Скорпи мне намного ближе, чем до его отца. Особенно ночью, когда он пробирается ко мне в комнату и, ложась на кровать прямо в мои объятья, тушит Люмос.

А потом, однажды утром, мы собираем чемоданы, уменьшаем их заклинанием и аппарируем в Рил. А потом в Холихеде я делаю шикарные колдографии огромных статуй гарпий, которые стоят перед входом на главный стадион. И ещё мы проходим по всему Уэльсу, как и намечали на карте, и мистер Малфой рассказывает нам кучу интересных историй — я всё ещё удивляюсь, откуда он знает столько о здешних местах. Иногда Скорпи подходит ко мне совсем близко, сжимает мою руку и улыбается. Я понимаю, что он хочет сказать. Я понимаю, что он чувствует, потому что чувствую то же самое: это лучшее путешествие в моей жизни.

И когда мы прибываем в Брекон-Биконз, а оттуда — в долгожданные пещеры, я забываю обо всём, потому что такой красоты я не видел ещё никогда: огромные сосульки, свисающие с потолка пещеры, светящиеся невероятным потусторонним светом, то голубым, то жёлтым. Я прохожу мимо них, провожу ладонью по влажному камню, а со всех сторон, отдаваясь нескончаемым эхом, доноситься звук капающей, текущей воды. А на стенах — древние рисунки, изображающие то буйволов, то лошадей, а потолок нависает и, кажется, сейчас упадёт прямо на голову. И мы удаляемся всё дальше в лабиринт пещер (мистер Малфой говорит, что он самый обширный во всей Западной Европе), уходим всё глубже, и всё сумрачней становится вокруг. Протиснувшись в какую-то еле заметную трещину, мы оказываемся перед огромным подземным озером, и мистер Малфой зажигает палочку — это значит, что магглы сюда уже не смогут пройти. Мы накладываем на себя Согревающие и Водоотталкивающие, колдуем Заклинание пузыря на головы и ныряем. И я, совсем осмелев, плыву вниз, стараясь коснуться дна руками. Но меня хватают сильные руки и тянут обратно, и в сумраке я вижу раздражённого мистера Малфоя.

Мы плывём очень долго, я уже десять раз проклинаю себя за то, что согласился на это путешествие — руки онемели, ноги тяжёлые, и я почти их не чувствую. Мне становится холодно, хотя Согревающие ведь не могут дать сбой. Скорпи плывёт рядом, я смотрю на него и понимаю, что ему тоже несладко. Но мы ведь сами хотели посмотреть на пещеры, верно?

В конце концов, тяжело выплыв наконец на берег, я падаю ничком на камень и пытаюсь восстановить сбившееся ещё полчаса назад дыхание. Рядом со стоном ложится Скорпиус и дышит так же загнанно. И мистер Малфой тоже садится, прислоняясь спиной к огромному камню. А потом, открыв глаза, я понимаю, что это совсем не камень — это огромный, нереально огромный сталагмит, поднимающийся ввысь — туда, где всё тёмное, куда не достанет свет никакого Люмоса, никакого фонаря — настолько большая высота пещеры. Мы говорим шёпотом — понимаем, что здесь нельзя громче: эхо может быть слишком сильным. И идём вперёд, мистер Малфой указывает дорогу, иначе бы мы давно заблудились. Он приводит нас в зал со множеством «сосулек» огромного диаметра и наверняка огромной высоты. Мне даже страшно подходить под некоторые сталактиты — ощущение, что эта громадина сейчас на тебя свалится, слишком реально. Но к одной я всё же подхожу — это огромный белоснежный сталактит, почти доросший до земли. Я вижу краем глаза, как уходит вперёд мистер Малфой, а Скорпи подходит и становится сбоку. Я провожу рукой по сталактиту и вдруг шепчу Скорпиусу еле слышно, чтоб не разносить эхо:

— Это я, видишь?

— Почему?

— Сталактит. Сосулька, которую невозможно растопить — она ведь каменная.

— А если удаётся? — шепчет он и становится ещё ближе, почти прижимаясь к моему плечу своим.

— Я не знаю.

— Я тоже. Но очень хочу узнать, — говорит и находит, сжимает мою руку. Я улыбаюсь, и он улыбается тоже — я знаю.

Все эти метафоры — меня заразила ими тётя Гермиона, а я вот, кажется, заразил Скорпиуса. И мы стоим как два форменных идиота, смотрим на растущую откуда-то сверху сосульку и улыбаемся. И чувствуем себя, между прочим, вполне счастливыми.

А потом понимаем, что мистер Малфой ушёл очень далеко — Люмос отсвечивает бликами на стенах впереди. И почти бежим его догонять, пытаясь не наткнуться в темноте пещеры на растущие то здесь, то там сосульки, и изо всех сил сдерживаем смех — ещё не хватало потеряться в этих пещерах и остаться здесь навсегда.

Ведь папа просил меня не встревать в неприятности. А я, кажется, впервые в жизни нарушил его запрет. И, надо сказать, неоднократно.

The end