Я никогда не желал для себя спокойной и размеренной жизни. Как не хотел постоянной работы, женитьбы и домика в пригороде.
Что ж, теперь я с полным правом могу заявить, что молитвы были услышаны, проклятия нашли своих адресатов, а мечты сбылись. Все прозаично, тривиально и вообще, напоминает сказку о гадком утёнке.
Про утёнка-то оно правда, а вот сказка, ежели она имела место быть, с очень несчастливым финалом.
Работа у меня, прямо скажем, не для слабонервных, но такая, какую я хотел. С романтическим уклоном, что ли? Хотя, куда уж мне, убогому, до романтики?
Я всегда был прагматиком и не отвлекался на пустяки. Глупо представлять себя в роли эдакого супергероя, у которого что ни финт ушами, то длительное и увлекательное путешествие. Поэтому я не буду выставлять себя в свете невообразимо самолюбивого идиота. Если бы кто-то увидел мою писанину, то наверняка счёл бы её потоком сознания, а меня самого — последователем Джеймса Джойса. Я, конечно, уважаю маггловских писателей, но бумагу марать не люблю: толку-то, всё равно бездарь.
Это сейчас я чувствую себя ни на что не способной ленивой тварью, а в школе я сам себе казался перспективным и подающим надежды. Вот, хотел красиво завернуть предложение, а получился посредственный набор слов, приправленный парочкой закрепившихся штампов.
Я в школе стихи писал. Мне нравилось придумывать рифмы и перечитывать строчки, только показать их кому-то я так и не решился. Даже Бродяге; тем более Бродяге, который порой казался чурбаном бесчувственным.
Я мало пью, потому что пьянею и отключаюсь после третьего бокала огневиски, и порой меня посещают мысли о собственном предполагаемом сумасшествии. Почему? Да потому, что я могу сидеть часами в своей конуре и вспоминать, вспоминать, вспоминать. Память словно издевается надо мной: то и дело нарезает длинные слои прошлого, будто отслаивает шоколадный крем с грильяжного торта. И ленты былых разговоров и встреч оплетают, опутывают меня, заставляют прижать руки к себе, затаить дыхание и с опаской ожидать продолжения.
Я, возможно, казался робким и нерешительным, но успел подраться с одним хаффлпафцем до того, как Джеймс с Сириусом постучались в купе, а малость позже на единственном свободном кресле уселся Люпин. Через много лет я не раз думал, достоин ли мародёрского звания.
Ну, самолюбивый и тщеславный, подумаешь? Зато сомнений с ответом не возникало — да, конечно, безоговорочно. Несмотря на многочисленные мои недостатки, трусом я тоже не был никогда, и, если не брать в расчёт внешнюю мою непохожесть на друзей, силой духа я им точно не уступал.
Мы быстро, как это ни банально, нашли общий язык и подружились, но решающим пунктом, безусловно, было то, что нас поселили в одной комнате. За столько лет хочешь, не хочешь, а прикипишь к человеку.
Ещё ребёнком я мечтал о том, что стану разведчиком, и не было для меня лучшей забавы, чем придумывать тайные шифры, специальные азбуки и секретные жесты. Так и получилось, что основную лепту в создание карты внёс я. Конечно, ребята перелопатили все книги из Запретной секции, чтобы найти заклинание, но я днём и ночью горбатился над замызганным, с завернувшимися углами огрызком пергамента.
Шесть лет мы прочно держались вместе; наверное, не было и дня, который мы провели порознь. Но на седьмом курсе все мальчики, что называется, выросли. Ремус тогда, помнится, встречался с Гестией Джонс. Позже они расстались, он так и не смог рассказать ей правду. Джеймс же стал пользоваться благосклонностью Лили, и мы бы наверняка забыли, как он выглядит, если бы не общая спальня. Впрочем, и её Сохатый посещал относительно редко.
Сириуса интересовали секс, травка и, местами, рок-н-ролл. Я-то, конечно, утрирую, но в каждой шутке есть доля шутки. Он отлично вписывался в безумные восьмидесятые — так и представляю себе Блэка, немного похожего на мода: бриолином-то он, конечно, не пользовался, да и кок делал редко, но было что-то лощёное, небрежное, вызывающее в его жестах, одежде, манере разговаривать и вести себя.
И то были не аристократические замашки — о том, что он благородного происхождения можно было узнать только по тонким пальцам, известной фамилии и жёсткому, колючему взгляду.
Я был самоуверенным, но рядом с Сириусом чувствовал себя неуютно и… неполноценно, что ли? И это несмотря на то, что вёл он себя непринуждённо и дружелюбно, даже, пожалуй, по-братски.
И сейчас Сириус представляется мне этаким силуэтом в цветастом пиджаке, с растрёпанными волосами и танцующим рок-н-ролл. Блэк любил танцевать — уж не знаю, где он умудрился раздобыть старый маггловский проигрыватель, и как заставил его работать, но покой гриффиндорской гостиной регулярно нарушали дикие, залихватские трели обезумевшего магнитофона. В эту живописную картину безоговорочно вписывался Блэк, который тряс шевелюрой. Он курил посреди гостиной и плевал на всех.
Но это было раньше.
В полном составе мы собирались исключительно по полнолуниям, поэтому в свободное, трижды ха, от учёбы время я предпочитал отсиживаться в комнате. Напрашивается закономерный вопрос: почему гормонально двинутый парень, семикурсник, ни с кем не встречался? И я отвечу: я не робел при девушках. И легко мог подойти к любой из них. Подумаешь, рожей не вышел, это ли главное? Но не хотелось мне с ними общаться. Как представлю, что придется выслушивать пустую болтовню — тошно становится. То ли дело крепкая мужская дружба: одно слово — и всё ясно, как Божий день.
Нет-нет, я не был геем. Или всё-таки был? Не суть важно, одно понятно точно — девушки меня не интересовали ни в каких смыслах.
Блэк, бывало, заходил в спальню, чтобы переодеться, а потом в самых нецензурных выражениях описывал свои будни хогвартского денди, вытаскивал из тайника за кроватью травку, которую покупал у какого-то чернокнижника из Лютного переулка, плюхался на соседнюю кровать и облегчённо вздыхал.
— Будешь? — протягивал косяк мне, удерживая его в своих тонких пальцах. Наверняка матушка, не уйди он из дома, заставила бы его научиться профессиональной игре на фортепиано. Представляю Сириуса во фраке — абсурдное в своей нереальности зрелище.
Мы часто курили вот так и говорили за жизнь. Смешно, не так ли? Образы глупых мальчишек как-то не вяжутся с философскими беседами.
А за антиаппарационной границей бушевала война. Я представлял себя тайным агентом и не печалился об остальном. Сириус тоже был преисполнен надежд, только вот беспокоился о младшем брате.
В последнее время я не узнавал весёлого шутника Бродягу, с ним происходили странные метаморфозы: грусть, синяки под глазами и подозрительность.
— Что с тобой? — спросил как-то я, пока он затягивался в очередной раз.
— Тошно мне, Пит. Понимаешь? Я не могу спокойно танцевать и, пардон, отращивать зад, пока там, — он махнул рукой в неопределённом направлении, — убивают моих знакомых. Я себя последней тварью чувствую, веришь?
Я верил и чувствовал что-то схожее, только вот Сириус всегда был дураком. Он из тех, которые рвутся в бой против танковой дивизии, имея в распоряжении лишь коллекционный револьвер. С него станется кинуться на амбразуру и подарить миру последний танец в первый же день битвы.
— Мы ещё повоюем, Бродяга, я это точно знаю, — в голове снова рисовались захватывающие картины.
Подобные разговоры часто нарушали тишину, дважды ха, нашей спальни. Мы представляли радужные изображения выигранных битв, и на душе становилось легче.
Однажды Сириус ввалился в комнату с бутылкой и я, не раздумывая, отобрал её у него. В отсутствие Ремуса мне выпадала роль самого рассудительного изо всех.
Блэк матерился, долго и смачно, а потом устало произнёс:
— Да пошёл ты, Хвост!
Ему иногда капитально сносило крышу, но я уже привык.
— Успокойся, Блэк, возьми себя в руки, — а что я ещё мог сказать?
Нет ничего лучше, чем скупая мужская поддержка: подойти, похлопать по плечу, понимающе улыбнуться.
Реакция Сириуса получилась неожиданной: он обнял меня в знак благодарности, а потом… потом уткнулся губами мне в висок.
Я опешил: кто угодно, но не Сириус. А как же поклонницы, секс и травка? Всё, разумеется, приправлено изрядной порцией рок-н-ролла.
Мы обошлись без того, что любят описывать инфантильно-ванильные дамочки в своих, с позволения сказать, книгах, читавшие о геях только в модных журналах.
Всё было просто и довольно-таки грубо, словно настоящая мужская дружба: он входил в меня, поленившись даже скинуть штаны, только спустил их до колен. Ролями мы не менялись: Сириус — доминант, это я усвоил ещё до того, как начал спать с ним.
Я принял свою ориентацию совершенно нормально и безболезненно, подумаешь. Гедонизм — хорошая вещь, почему бы просто не получать удовольствие от всего, от чего его можно получить? Сириус отнёсся к этому обыденно — мол, спасибо, выручил, настоящий друг. Разумеется, ни о каких возвышенных чувствах речь не шла — Сириусу нужна была разрядка, а мне, как оказалось, удовольствие. Взаимовыгодный обмен, да.
До окончания седьмого курса оставалось совсем немного, о нашем увлечении никто так и не узнал. Мы предпочитали не заговаривать на эту тему. Мужская дружба ведь, и так всё ясно. Ничего, кроме секса и хорошо проведённого времени, никаких обязательств и прелюдий.
На выпускной Сириус пришёл с шестикурсницей — Амели, а мне сосватал её подружку. Все по парам, прощайте, счастливые школьные годы, жизнь удалась. Мы будем скучать и прочее.
А потом мы вступили в Орден. Казалось, я никогда не видел такого счастливого Сириуса. Потянулись длинные вереницы заданий и, слава Мерлину, разведок. Это был мой звёздный час, право, Орден был обязан мне многим.
Наши встречи с Сириусом прекратились — не до того было. Музыки я, кстати, тоже давно не слышал.
Прошёл месяц, и меня ошарашили новостью: Блэк — Хранитель тайны Поттеров.
Чёртов засранец Блэк, подозрение на которого упадёт в первую очередь. Ни Дамблдору, ни хренову Поттеру, ни его ненаглядной супруге не пришло в голову выбрать того, кто будет в меньшей опасности, нежели Сириус.
Я всегда хорошо относился к Лили и Джеймсу, но их решение взбесило меня. Оно и привело к фатальным, хе-хе, последствиям. Сириус же слыл лучшим другом Поттера… да каждая хогсмидская дворняга знала, что он ради друга подохнет в сточной канаве, ни разу не позвав на помощь. Я поразмыслил и решил, что лучше всех на эту роль подхожу, собственно, я: серый и незаметный — Хвост, одним словом. Уж на меня-то точно не упадёт подозрение. Я озвучил свою мысль и к ней всё-таки прислушались, хоть Сириус и протестовал.
Дело было сделано: Хранителем стал я.
Меня переселили в домик посреди леса, чтобы было труднее найти. Если кто вообще вздумает искать Питера Петтигрю — бойца из запасной команды.
Сириус нашёл. Он пришёл с бутылкой, которую я у него так и не отобрал. Он впервые поцеловал меня, но после мы разговаривали совсем на другие темы. Он был в ультрамариновой рубашке, а я, как обычно, в сером.
Как там говорится в кульминационных сценах из фильмов ужасов? Ничто не предвещало беды. А потом Сириус вдруг сказал, что Джеймс вышел на задание, да и Лили не сидит на месте.
Я взбесился. Значит, мы с Бродягой рискуем жизнями, чтобы уберечь их, а они свободно разгуливают по Лондону без прикрытия? В мою душу впервые закралось предположение о том, что я всё-таки трус.
Утром Сириус пообещал, что приедет на следующий день, и воцарившуюся тишину нарушил рев его мотоцикла.
Решение созрело у меня ещё ночью, поэтому зря терять времени я не стал: требовался выход на людей Волдеморта. Я не боялся называть его по имени, иначе не быть бы мне мародёром.
Какой-то маггловский писатель сказал, что серости не бывает: либо свет, либо тьма, третьего не дано. Так вот, от света я отступился ещё тогда, когда с садистским удовольствием убивал гномов, водившихся в нашем саду. Я ничего не говорил друзьям, когда они издевались над Снейпом, не из-за того, что боялся; потому лишь, что мне нравилось наблюдать за чужой болью, за судорогами, искажавшими лицо. Себя-то я любил.
Я упустил момент, когда кровавая бездна начала всматриваться в меня. Хоть и на предательство я решился из-за того, что из нас просто сделали пушечное мясо, выбросили за ненадобностью, в конце концов, подставили под удар Блэка, которого я, кстати, совсем не люблю.
Мне до зубовного скрежета захотелось отомстить. Заставить их испытать боль, потому что на наши чувства они наплевали. Я не чувствовал отвращения к себе, только радость и понемногу утихающую злость.
Нелепо сравнивать себя с Волдемортом, но я порадую напоследок свою прогнившую душонку. Стать им, в переносном, естественно, смысле гораздо легче, нежели встать на путь истинный.
Намного позже я понял, что предал и Сириуса тоже. Он скорее умер бы сам, чем позволил это Поттерам, или Рему, или даже такой мрази, как я. Да, я осознал то, что он ненавидит меня всеми фибрами души и, он, чёрт возьми, триста раз прав.
Я сам сделал то, что сделал, и получил по заслугам.
Только вот совсем не любимый мной подтанцовывающий силуэт в цветастой одежде частенько преследует меня во сне.
Vova
