Piscator Hominum

α

Впервые Альбус увидел его летом девяносто девятого года.

Признаться, Дамблдор ничего не ждал от этого приема — Батильда Бэгшот вращалась в полезных, но неприятных кругах. Так уж вышло, что история для многих почтенных магов — всего только служанка прикладной науки генеалогии; сам Мерлин не так важен, как чистота крови невесты какого-нибудь Дингла. В салоне же ведущего историка не может быть и речи о какой-либо лжи касательно родословной — с Батильды станется произнести вслух имя Ислы Блэк.

Собрания у мадам Бэгшот были редки, но чрезвычайно представительны. Не мог их пропустить и Альбус, глава почтенного… некогда почтенного семейства Дамблдоров, лауреат премии Финкли и — что самое сладкое — член Визенгамота. Мать не поняла бы. На тот момент, правда, Кендре Дамблдор было уже все равно, но не воспользоваться шикарным предлогом уйти из дома, от Аберфорта и Арианы, он не мог.

Альбус успел перемолвиться парой слов со знакомыми по вестникам научных обществ и, как совершеннолетний, воздать должное разносимому домовиками вину, прежде чем Батильда загорелась идеей представить ему своего внучатого племянника. Похоже, в кои-то веки он не самый молодой на приеме.

Родич Батильды стоял в стороне, цедил сливочное пиво — ну да, шестнадцать лет и тетушка — и ухмылялся тонкими губами, рассматривая гостей с интересом этнографа. Так он глянул и на ведомого Батильдой Альбуса. В его глазах — широко распахнутых, какие-то прозрачных — таился все тот же острый интерес… и еще что-то крайне знакомое. Что — Альбус еще долго не понимал.

— Ну, мальчики, познакомьтесь. Это вот Альбус, мой добрый друг, только что закончил Хогвартс, но дельней половины Министерства, — Батильда, как всегда, выкладывала все и сразу, — ну а это — племянник мой, он учился в Дурмстранге, но решил пока сменить обстановку, — ее голос был беззаботным, слишком беззаботным, — зовут его…

— Геллерт Гриндельвальд, к вашим услугам, — он плавно поклонился, уже в спину посчитавшей свой долг выполненным тетушке. Мягкие кудрявые волосы упали на глаза.

— Гриндельвальд? — не так много на свете магических деревень, чтоб не узнать название. — Так вы швейцарец?

— Я — немец, Альбус, — акцент почти не заметен — Геллерт, похоже, слишком любит свою речь, чтобы не довести ее до блеска и на чужом языке, — А Швейцарию, к вашему сведению, придумали магглы — магам такие игрушки ни к чему.

Ограничится кратким изъявлением вежливости уже не получалось — десяток минут спустя юноши, к восторгу Батильды, уже болтали в саду, не замечая, что бокалы опустели.

— Мы живем в странное время, Геллерт, — сказал Альбус, когда Геллерт объяснил, как оказался в Англии. — Магглы рвутся вперед, как тестралы по осени; чего стоит тот факт, что в воздухе мы со своими метлами уже не одни! И на фоне этого воспрещать перспективные разработки… Я, признаться, полагал, что Дурмстранг из всех школ как раз наименее зашоренная.

— Возможно, но и их терпение лопнуло.

— Господа преподаватели рассердились или испугались? — Альбус задал тогда правильный вопрос. Но не получил на него ответа.

— Господа вмешались. Поэтому я здесь.

* * *

Ω

Впервые Альбус встретил его зимой сорок пятого года.

Через обычный министерский канал его попросили явиться на Бейкер-стрит, 64, и хогвартский преподаватель трансфигурации полагал, что потребуется обычная консультация. Маги и магглы Британии вели разные войны, но разведданными обменивались охотно; да мало ли что случается — то маки нечаянно артефакт какой прихватят, то дракон повадится парашютистов жрать. Однако у лысоватого человека с неряшливыми усами, представившегося господином Стюартом, было к Альбусу совершенно другое дело.

— Что вы знаете о Геллерте Гриндельвальде?

Визенгамот — ничуть не худшая школа самообладания, чем Парламент, а административная шкуродерня не уступает министерской. Альбус покачал головой.

— Немного больше, чем любой британский маг. В двух словах: он не тот человек, с которым вы бы хотели выпить вечерком. Теоретик и, что самое неприятное, практик — чтобы вам было понятней — нашей вариации фашизма.

— О, с кем я только ни пил. С теоретиками фашизма, бывало, тоже, вот только на практиков никто из них не тянул.

— Ну как же, — Дамблдор не надеялся увести разговор в сторону, явно не тот человек, но не мог не подхватить. Это показалось бы странным. — Ведь этот ваш Гитлер…

— Этот их Гитлер, — с любезной улыбкой поправил собеседник. Целую секунду Альбус думал, что оборот «этот их Гриндельвальд» не звучит. Геллерт был и оставался проблемой всего магического сообщества, магглы же интегрированы куда как слабее.

— …Этот немецкий Гитлер, помню, написал довольно обширный труд. Я его, однако, не читал — подожду, пока станет историей.

— И очень зря. Книга, по сути, сугубо практическая: половина — про то, как он дошел до ее написания.

— А другая — про то, куда он двинется после? Ну, это есть и в работах Гриндельвальда, — Альбус совершенно не собирался скрывать, что читал ту же «Der Weg und die Treppe» — в отличие от того, сколько своих собственных слов он там увидел.

— Да, там только планы, — Стюарт поднял указательный палец, — о своей биографии он, кажется, не слишком любит говорить.

— Так вы… изучали вопрос? — вот теперь он был серьезен.

— Пришлось. По долгу службы, знаете ли. Итак, Альбус Дамблдор, сэр, я представляю МИ-6. Если угодно — политическую разведку Его Величества. Так уж вышло, что Геллерт Гриндельвальд, маг, нас серьезно заинтересовал.

Не вас одних, офицеры. Не вас одних.

α

Стояла душноватая летняя ночь. Аберфорт уже уложил Ариану, как обычно рассказав на ночь сказку и как обычно держа за руку, пока не уснула. Альбус же сидел наверху — задумался, проглядывая то маггловские газеты, то заметки из Визенгамота. Все из-за брошенной несколько дней назад в разговоре со странным немцем из Швейцарии фразы о развитии общества.

Новый знакомый здорово умел слушать — весь вчерашний вечер говорил в основном Альбус, многое пояснив о текущем положении дел. Притом, что подкупало, немец не стремился создать впечатление слушателя — этим искусством отменно владели многие старые леди и прелестные молодые дурочки, но впитывал информацию, принимая ее к дальнейшему глубокому анализу.

Ему еще только шестнадцать лет — а он заставил Дурмстранг понервничать.

В окно стукнулся крохотный сычик — странно, почему так поздно? Альбус давал три против одного, что пишет Элфиас — старина Дож так и не понял самой идеи часовых поясов. Однако письмо, скинутое впущенной птицей, было от совершенно другого человека, разнящегося с ним, как тестрал с пегасом.

«Альбус, заранее прошу прощения, если Вы уже отошли ко сну — похоже, я никогда не отвыкну от ночных бдений над книгами.

Я много думал о нашем разговоре на приеме — знаете ли, давно не говорил с кем-то одновременно умным и не с портрета. Но долго не мог понять, что меня весь вечер беспокоило — не политические расклады и не академические виражи, которые, собственно, Вы весь вечер и расписывали. Нет. Одна-единственная мысль — о том, что, будто бы, магглы опережают нас в социальном прогрессе.

Возможно. Вот только что толку?

Хогвартс имеет одно отличие от Думстранга — к добру ли, к худу ли. Он обслуживает британских магов европейской традиции, не более и не менее. Не в обиду вам, англичанам, но вы же не будете говорить, что индийские маги вообще имеют представление о вашем славном Министерстве?

У нас же, в Дурмстранге, кого только нет. Я — крайняя западная точка, дальше уже Бобатон; но кроме немцев к нам идут венгры, болгары, сербы… многие. Каждый несет с собою новости — даже если магглорожденный покинул свое королевство, королевство не покинет маггла. И уж поверьте, общества, что рождают учеников Дурмстранга, разнятся меж собой куда сильней, чем берега Темзы и Замбези.

И каждое из них бурлит, как Англия не бурлила четверть тысячелетия. Магглы бегут быстро — но бегут к пропасти. Войны сейчас вспыхивают за минуту — поищите в подшивках насчет последних конфликтов с участием Северо-Американских Соединенных Штатов. Как я понял из газет, что-то зреет у вас в Империи, да и Балканы вот-вот полыхнут — я, знаете ли, читаю по-болгарски…

А, простите, поясню — я люблю маггловскую историю. Это удовольствие сродни наблюдению за партией мастеров-шахматистов. Даже не имея возможности вмешаться, даже не будучи в состоянии указать на ошибки.

Впрочем, со своими ошибками они что-то пытаются сделать — вы слышали об антивоенных конференциях? Однако все это — лишь холщовая нить на пути Хогвартского экспресса. Какие бы ограничения они сами для себя ни разработали — из правил всегда услужливо вычленят исключения. Потому что в договоре равных некому обеспечивать санкции — а если так, что толку на них оглядываться?

Что будут делать магглы, если не справятся со своим прогрессом, Альбус? Такой вопрос я бы мог Вам задать. Но Вас наверняка больше заинтересует другой вопрос.

Что будут делать маги, когда магглы не справятся со своим прогрессом?

Геллерт»

Альбус отрывается от письма и торопливо поправляет порядком оплывшую свечу. Сычик деликатно скребет когтями по подоконнику, переступая в ожидании, и на стол немедленно ложится пергамент. Скоро сыч уносит письмо. И возвращается. И снова отправляется в ночь.

Альбус писал много и торопливо, задавая вопросы и получая ответы — да все никак не мог взять в толк, откуда столько клякс, а ведь у него просто дрожали пальцы. В последнем письме он и вовсе сбился на крупные прописные буквы.

«Геллерт! Твой тезис о том, что правление волшебников пойдет на пользу самим магглам, на мой взгляд, является решающим. Действительно, нам дана огромная власть, и, действительно, власть эта дает нам право на господство, но она же налагает и огромную ответственность по отношению к тем, над кем мы будем властвовать.

Это необходимо особо подчеркнуть, здесь краеугольный камень всех наших построений. В этом будет наш главный аргумент в спорах с противниками — а противники у нас, безусловно, появятся. Мы возьмем в свои руки власть ради общего блага, а отсюда следует, что в случае сопротивления мы должны применять силу только лишь в пределах самого необходимого и не больше. (Тут и была главная твоя ошибка в Дурмстранге! Но это и к лучшему, ведь если бы тебя не исключили, мы бы с тобой не встретились).

Альбус»

Он отдал письмо птице — но от окна не отошел. До слез в глазах, поправляя модные очки-полумесяцы, очки-лимонные дольки, вглядывался в небо за окном. Но вместо совы увидел только солнце.

* * *

Ω

Господин Стюарт наконец указал Альбусу на кресло.

— История будет долгой, так что, — хозяин кабинета достал небольшой графинчик и бокал — один бокал, конечно. — Может быть, бренди?

— Воздержусь, — его гость покачал головой, — итак, как же вы наткнулись на Гриндельвальда? Разумеется, его люди сотрудничают с нацистами, как мы работаем с вами, но не более того — скорее куда менее активно.

— О, это-то, хоть сравнение и избито, так, верхушка айсберга. Давайте я начну по порядку, в том виде, в каком сам все это слышал. Дело в том, что в структуре СС — это такие шибко военизированные силы безопасности, наподобие вашего Аврората…

— Я бы попросил. Я знаю, что такое СС, — Альбус глянул на собеседника поверх очков. — И Аврорат, поверьте мне, ничем таким не занимается.

— Вам виднее, — пожатие плечами, — нас интересует скорее другое — есть у них там отдел такой, зовется Аненэрбе, — маггл выговорил чужеземное слово с усилием, но правильно. — Занятная конструкция — по идее, он должен был напоминать ваш Отдел Секретов...

— Тайн, — автоматически прервал его Дамблдор — и сделал еще одну пометку. Магглы осведомлены о существовании Отдела Тайн, да еще и догадываются об его функциях. Не к добру.

— Ну или так — оно всяко не получилось. Сперва там чего только не было — изучение целебных трав, отдел сказок, арийская музыка, — Альбус взирал на военного с глубоким скепсисом; разве что травы… — Но в настоящий момент это не более чем гуманитарный институт плюс пара забавных, но бесполезных медицинских программ. Дело в том, что некоторые отделы до сорокового года были тихо прикрыты.

— Все это очень интересно, но… этим ведь дело не ограничивается? — В голове Альбуса все так же крутились эти проклятущие лекарственные травы.

— Некоторые сотрудники этих отделов самим своим увольнением привлекли внимание.

— Ваше?

— Нет, — Стюарт улыбнулся в усы, — немцев.

Он пододвинул к себе отвергнутый гостем стакан и щедро плеснул себе из графинчика — который и не думал убирать.

— Есть, знаете, на той стороне такой человек — Вильгельм Канарис. Адмирал, возглавлял нацистскую военную разведку. Ему, как мне кажется, всегда было наплевать, кто выиграет войну. Его дело — решать интересные задачки. Вы таких явно видали — говорят, академическая среда богата людьми такого рода.

Альбус вспомнил Финеаса Блэка, потом факультет Ровены в полном составе — и кивнул.

— В тридцать восьмом он уже возглавлял разведку. Тогда же его внимание привлекли уволенные в связи с так называемым делом Киркгоффа — мало ли что может рассказать о прежнем покровителе разобиженный ученый? Против Гиммлера это ему ничего не дало, но подчиненные вице-адмирала заметили кое-что другое. Часть опрошенных отличалась странным прошлым и более чем странным поведением. Они мало что понимали в окружающих реалиях, были непривычно доверчивы для работавших с партией, ох, много чего. Что же до их документов — у Плассмана, начальника одного из упраздненных отделов, имелся Железный крест. Вот только, похоже, он получил его на трех разных фронтах. Ничего не напоминает?

Профессору Дамблдору только и оставалось, что виновато развести руками.

— Ну что поделать, маги бывают крайне рассеянны. Статут Секретности имеет уйму таких вот досадных эффектов, я говорю об этом годами. Как правило, последствия такой рассеянности быстро подчищаются.

— Нет правил без исключений, господин Дамблдор, — Альбус отчетливо вздрогнул. — Охраной этих парней никто не озаботился. С их-то провалами в памяти это было не нужно.

— Значит, обливиаторы, — нежданный, однако, подарочек. Ну, хоть Статут пока еще вне опасности.

— Ну, это само по себе насторожило Абвер, — Стюарт пил мелкими глотками, смакуя благородную выпивку. Спиртное магглы всегда делали лучше. — Разумеется, они начали рыть. Быстро выяснили, по чьей протекции поступили на работу потерявшие память бедолаги…

— И что же? Кто-то из дворянских семейств с магической ветвью?

— Проверяли. Но общая точка оказалась иной. Движение народников, как бишь их… фёлькише.

— Простите? До такой степени в немецких делах я не понимаю.

— Оккультисты.

Лицо Дамблдора на миг приобрело скучающее выражение. У магглов достаточно сильных сторон, чтобы не искать путь к закрытой для них от рождения силе. Ан нет, ищут! Выдумывают демонов со странными именами да травятся зельями для первого курса, в которых есть все по учебнику, кроме магии.

— Вы же не хотите сказать, что они пользуются в Германии каким-то влиянием? Эти… эти выдумщики?

— Пользовались, пусть и весьма ограниченным. Вирт отошел от дел, Хильшер в подполье… впрочем, эти имена вам ни о чем не говорят. Важно, что Хильшера Канарису удалось расспросить уже существенно позже, в сорок третьем, во Франции.

Ну а до того, — Стюарт сделал широкий жест бокалом, — адмиралу подкинул нежданный подарок сам объект его поиска. В июле сорок первого в руки полиции Виши попадают несколько членов подпольной группы, состоящей из выпускников Политехнической школы.

— Не могу сказать, что удивлен. Скажу вам, как учитель — юношам вообще свойственна борьба. Хоть против нелюбимого преподавателя, хоть против оккупантов. У этих хоть был достойный повод.

— Повод был. Желания не было. Немецкая оккупация и Петэн их особо не волновали — напротив.

— Даже так? — Альбус уже давно понял, куда клонит разведчик, но детали были крайне важны.

— Даже так. Они исповедовали кое-что поинтереснее национал-социализма. Нечто, порожденное великолепным, но несколько чужим нашему обществу умом.

Так называемое Синархическое Имперское Движение просто потрясло газеты — кстати, заметьте: немцы обошлись в статьях о них почти что без цензуры. Пару недель заговор обсасывали по всем бульварам, потом успокоились. И вот тогда кое-кто из ребят начал давать показания.

На столе появился еще один бокал, и в нем тоже заплескалась согревающая жидкость.

— И в Абвере поняли, что дальше будет только веселее. Вот, пролистайте-ка.

α

Впервые они заговорили о серьезных вещах через день. Батильда тогда проводила много времени в Лондоне, в министерских архивах — очередную монографию она высекала, будто статую, кропотливо. В пустующем доме сидели двое молодых людей и пили обжигающий чай. Черный чай немецкий гость любил.

— Таким образом, ты хочешь сказать, что тебя никто не ждал, кроме далекой тетки? С твоими-то оценками? С опубликованными статьями? Геллерт, все это, конечно, забавно, но давай я спрошу прямо: зачем ты здесь?

Гриндельвальд некоторое время молчал — не то чтобы обдумывал суть ответа, скорее искал наиболее прихотливую форму.

— Я здесь, чтобы поклониться могиле Игнотуса Певерелла.

Что же, это был отличный маневр. Альбус неплохо знал волшебный фольклор, даже хранил в столе небольшой блокнотик с заметками по сказкам Бидля, но подобного отношения к делу от товарища не ждал. Тот рассмеялся — это Геллерт тоже любил.

— Не надо делать странных лиц. Мама развлекала меня английскими историями еще в детстве, — он развел руками. — У магов не так много сказок, чтобы не привлекать переводные, особенно такую классику, как Бидль. Мне они, кстати, нравились.

— Мне тоже — пока мама вообще рассказывала сказки. Мне, Аберфорту; Ариане, кстати, тоже успела. Будешь смеяться, эта у меня была любимой — постоянно ее заказывал. А брату про козла больше нравилась.

— А моя любимая была та, что про источник, — они оба улыбнулись воспоминаниям. — Но вот если перечитать на свежую голову… В одной истории о Дарах Смерти больше сказано о политике, чем в десятилетней подшивке этого вашего «Пророка».

— Да ладно тебе, — Альбус нахмурился. — Мораль «Сказки о трех братьях» совершенно ясна, понятней некуда: любые попытки победить смерть обречены на провал. Лучшее, что ты сможешь сделать — достойно прожить жизнь, без бахвальства и некромантии, но финал известен. Смерть является к каждому — как бы ты ни прыгал. Таковы правила, а?

— Мимо, Альбус, мимо. Нет правил без исключений, понимаешь? Даже если исключение в данном случае не имеет человеческого лица, — Геллерт откинулся на спину, положил ногу на ногу и принялся вещать. Именно вещать. Гладко, отчетливо интонируя — будто диктовал для дальнейшего занесения в хроники. — Вот смотри: есть Смерть — ни в коем случае не как философская категория, братья и слов-то таких не знают, но просто прекращение существования. Небытие, если угодно. Есть три попытки ее избежать: первая — Старшая палочка, сила и активное противодействие — которое, как мы знаем, спасовало перед непрямыми действиями; вторая — Воскрешающий камень… подожди, как там… «Второй брат был…»

— «…был гордец. Он захотел еще больше унизить Смерть и потребовал у нее силу вызывать умерших», — с готовностью подсказал Дамблдор.

— Именно. Попытка сыграть со Смертью на ее поле и ее фигурами. Понятно, исход предсказуем. Ну и, наконец, Мантия-невидимка — способ не играть со Смертью, при этом получая от жизни все лучшее. И способ действенный.

— А что, недурно. Вот только где-то я это уже видел — знаешь, к нашим магглам часто заносит всякие моды с востока. Империя, что поделаешь. Ну, и до нас кое-что доходит — посмотреть любопытно. Так вот, с идеями недеяния как чего-то, перебивающего всякое действие, там подсуетились где-то пару тысяч лет назад. Знаешь, к нашей политике это все совершенно неприменимо.

— А вот тут, мой дорогой Альбус, и начинается самое интересное. Акцио чай, что ли — это надолго.

Заваривать чай наново пришлось, конечно, Альбусу. Это казалось совершенно естественным.

— Итак, — начал Геллерт, прихлебывая из кружки, — давай посмотрим через призму этой истории на государство. Как государство может существовать и предохранять себя от разложения? Как можно удерживать власть, коль скоро она досталось тебе ради всеобщего блага?

— Спроси любого делегата Визенгамота — он тебе с тысячу способов назовет, — Альбус помедлил. — Или скажет «Что? Не слышу вас, молодой человек». Или примет за моржа.

— Упростим, иллюстративности для. Вот смотри, мы, имея власть, можем охранять свои позиции силою — армия и полиция у магглов, аврорат и ударники у вас, трибуналы Фемы у нас. Вот только рано или поздно такое государство ломается — вот взять события в Испании двадцатилетней давности у магглов.

— У магглов? Послушай, — Дамблдор досадливо поморщился, — аналогии не пройдут — у нас с ними разная скорость общественного прогресса.

— В этом-то, дорогой друг, и дело. Немного терпения — и они помогут тебе заглянуть в будущее. Да еще и пересчитают головой все шишки по дороге туда, — рыжим был Альбус, но Геллерт больше напоминал лиса. — Ну так вот, это вариант, и часто долгоиграющий, но не окончательный, как и Старшая Палочка — его символ и предельное выражение.

— Допустим, но что такое Камень? Что-то я не помню некромантических государств.

— Каждое, — пожал плечами Геллерт, — Притом как у магглов, так и у нас. Каждое из них рано или поздно пытается сыграть со Смертью теми фигурами, которые она уже забрала. В ход идут истлевшие короли и дохлые герои. А то и сама национальная память в виде девицы в белом, обязательно с молитвенно воздетыми руками. Воздетыми, о да.

— И каков итог? Судя по тому, как часто этот прием используется, вполне удовлетворительный. Да посмотри вокруг… слушай, у вас в Дурмстранге тоже Основатели через полслова?

— А ты думал. Но это случай особый, своего рода элемент пейзажа. Как башни, — он постукивал ложкой об обод чашки. Из-за чая звон получался какой-то задумчивый. — Активно магглы обращаются к таким штучкам во время войны. А вот в мирное время жить со своими мертвецами под боком не самое веселое дело. Знаешь, впрочем, не удивлюсь, если магглы додумаются до целых народов и государств, построенных на доходящей до сумасшествия памяти о жертвах. Ну да они вообще не слишком умны.

— И остается мантия. Что же она отражает? Призыв проводить аккуратную внешнюю линию и не искать неприятностей?

Теперь Геллерт хохотал уже не эффекта ради, а от всей души.

— Альбус, дорогой мой Альбус, у тебя есть правильные слова, но ты складываешь из них не те песни. Не миннезингер, ну да не там ценен.

Молодой Дамблдор был рад и этому, однако кто скажет, что Геллерта это хоть сколько-нибудь заботило? У него был его голос и его мысли:

— Смотри, задача не в том, чтобы не искать неприятностей самому. Важно, чтобы они не находили тебя. Подумай над двумя словами: невидимое государство. Подумай о скрытой элите. Подумай о том, что если кто и привычен к такой форме существования, так это мы, маги. И подумай о том, что мир магглов столь хаотичен, что управлять ими может только неуязвимое государство.

— А неуязвимое, как ты мне внушаешь, значит невидимое?

— Именно! И наоборот.

— Подожди, а как насчет ответственности? Перед кем будет отвечать эта твоя элита — коли не хочет выродиться еще в первом поколении, наевшись по горло?

— Перед собой, Альбус. Как ни парадоксально. И если ты все же думаешь, что это все равно что ничего — представь, как перекладываешь ответственность на другого, — глаза немца были мало что не золотыми, но Альбус не отпускал его мысль. Или мысль не отпускала его. — Представь, как, уже седой, но в этих же дурацких очках, будешь объяснять ясноглазому идеалисту, что делать. Так объяснять, чтобы он спорил с тобой, отстаивая твои же советы — и потом получал за них шишки и лавры. Подумай, сможешь ли ты отдать раскрашенной фигурке право отвечать за свои грехи? И подумай, сможешь ли отдать его без остатка.

* * *

Ω

Через час Альбус положил потрепанную папку-скоросшиватель на стол. И выпил бренди единым махом, как делал это Аберфорт.

Там, в этом странном документе, озаглавленном «Pacte synarchiste revolutionnaire», было все. Все то, о чем они писали друг другу, о чем говорили в те бесконечно долгие летние месяцы, пока в Годриковой Лощине стояло тишайшее лето. Здесь, в этой папке — не в «Путях и лестницах», не в россыпи статей и речей, чьи конспекты ложились на министерский стол.

— Ну конечно же, — Альбус улыбнулся. Сотни политиков-магов давали интервью газетам с движущимися картинками, сотни записывали свои видения перьями на пергаменте. Но из любого правила есть исключение.

— Узнаете? — разведчик затушил сигару и резко поднялся с кресла. Респектабельный профессор трансфигурации, общественный деятель самого что ни на есть вегетарианского толка оказался именно тем, кто им нужен. Похоже, его отделяло от Гитлера всего одно рукопожатие.

— Разумеется. Это он, — Альбус Дамблдор, рыжий маг в красной мантии, полыхал. — А мы все — компания глупцов, заросших пылью в своем мирке, понимаете? Он писал это — все эти полтысячи тезисов; может, не он один — но он коснулся каждого. Это написал величайший из современных магов, господин Стюарт, написал для магглов. И… судя по тому, что я сижу здесь — не зря.

— Не зря, профессор. Разливайте — это будет история не на один бокал.

Стюарт снова уселся, положил ногу на ногу и начал лекцию. Недоставало лишь сигары, в подражание премьеру.

— Наша история начинается в двух точках зараз. Сперва — еще в семьдесят шестом, когда некий Жозеф Сент-Ив начинает сетовать на скорость прогресса, ну и на его направление к материализму; в противовес этому он формулирует некий «закон синархии» — грубо говоря, «всяк сверчок знай свой шесток» в применении к обществу. Ну а потом, в девяносто девятом, одного молодого, но блестящего балбеса выгнали из Дурмстранга — тот перемудрил с контролем сознания. Проблема вот только в том, что тем самым они оторвали Гриндельвальда от радостной практики и дали ему время подумать.

Что он делал после исключения — нам неизвестно. Как насчет вас?

— Принято считать, что он совершил паломничество в Албанию, — профессор сделал неопределенный жест рукой, с каким он когда-то пояснял матери местонахождение Аберфорта, — это своего рода обязательный пункт у приверженцев Темных Искусств.

— Возможно, но в четвертом году его видели в Париже, на собрании мартинистов — это, к вашему сведению, как раз последователи Сент-Ива, к тому времени уже, милостью Папы, маркиза. Так или иначе, в девятом маркиз умирает…

— Прерву. В том же году Геллерт Гриндельвальд возвращается в Германию и начинает публиковаться.

— О да. И в том же году впервые собираются правые оккультисты из Общества Листа. Забавно, не правда ли? Впрочем, их золотые времена еще впереди. Дальнейшие два десятилетия он провел, как я понимаю, в Германии, а Великую Войну встретил словами…

— «Я же говорил!», — Альбус сухо усмехнулся. Что же, он действительно говорил. — Если вам интересно — он провел эти годы весьма плодотворно, подмяв под себя сферу Дурмстранга. Если говорить кратко — Геллерт решил давно назревший в школе и вокруг нее национальный вопрос. Решил, разумеется, в пользу немцев — так что нам после победы придется решать его же в пользу славян.

— Не вам одним, поверьте. Но, однако, вернемся к немцам — у них эзотерикам-самоучкам сначала было весело, а потом еще веселее. Потому как господин Гриндельвальд, имея при себе специалистов из Дурмстранга, начал жестко подминать под себя тайные общества — и в Германии, и во Франции. А с ними — и выстроенные ими уже политические структуры. Вы давали понять, что такой человек, как Генрих Гиммлер, вам известен — так вот, господа мистики чуть не добрались и до него: он тогда возглавлял баварское отделение так называемого союза Артаманов — одной из крупнейших фёлькише, — Стюарт снова использовал немецкий термин, — молодежек. Как вам? Там же, кстати, ошивался Дарре, будущий идеолог и министр. Не читали?

— Только «Кровь и почву». Притом, что тревожно, она попала ко мне переписанной от руки, в составе конфискованных у студентов вещей.

— Паршивый признак, скажу я вам.

— Да нет, нам-то до наци-аграриев дела нет. Мы, знаете ли, не пашем и не сеем.

— Ну, это уже ваши проблемы. Так или иначе, где-то в начале двадцатых он начал работать во Франции. Сперва выстроил под себя своих старых знакомых — мартинистов; те, знаете ли, неплохо поднялись до войны. Ну а потом, с их ресурса, открыл так называемый Центральный Синархистский Совет — по сути, тоже молодежку. Работал, я так вижу, с дальним прицелом…

— Вы немного недопонимаете, господин Стюарт. Сто для нас… возраст, но не старость; какой уж тут «дальний»? Мы вообще придаем огромное значение работе с молодежью — магическое образование, чтоб вы знали, предельно централизовано — говорю как профессор.

— Ничего нового. Правда, у нас так только элиту растят — недостаток больших чисел, господин Дамблдор. Так о чем бишь я? Ах да. В общем, Германия и Франция, тайные общества, небольшие политические группки…

— И ковены, такая помесь административного органа и боевой группы, на нашей части политической карты. Начало тридцатых — первые аккорды французской магической войны, мистер Стюарт. Я придерживаюсь точки зрения, что войны гражданской — Бэгшот согласна, Биннс нет, а своего историка нашим войнам придется подождать. Собственно, Гриндельвальд начал работать во Франции с десятых, и его поддержали… многие.

— Сколько?

— Две трети. Хотя доказывать будут, что гораздо меньше половины. В общем, до тридцать четвертого, когда взяли Бобатон, у него хватало забот.

— Ну, он и Германию совсем без пригляда не оставлял. Хотя, на самом деле, нацисты наилучшим образом управились и без него.

— Ну хоть в этом он не виноват. А то я уж думал…

— Одному человеку не сделать всего, Альбус. Ни Гитлеру, ни Гриндельвальду. Однако если у одного человека есть хотя бы двенадцать учеников…

— Я — учитель, господин Стюарт.

— Он — тоже.

α

Они стояли тогда на северном берегу — каприз Геллерта, любившего штормовое море. Воды были еще почти спокойны, но небо уже закрылось свинцовыми тучами.

— Ну что же, Альбус, продолжим о невидимом государстве? Ты все еще считаешь, что…

— Что сокрытие правды ничем не лучше лжи. А мы, кажется, не за этим все это придумываем, — Альбус мог бы сказать, зачем. Но сомневался, что Геллерт нормально это воспримет.

— А что такое правда, Альбус? Расскажи мне, где она? — золотой мальчик, как всегда, ухмылялся — будто он эту правду самолично спрятал. — В прошлом? Смешно. Прошедшее неизвестно — либо потому, что скрыто, либо потому, что до него никому нет дела. Вот хочешь пример?

— Изволь. Вот только предупреждаю — маггловская история не вполне подходит. Слишком большое и не особенно единое общество, управление умами там не требует даже личного присутствия. А вот что-нибудь попроще из нашего набора?

— Пожалуйста. Вот, к примеру, окончил ты Хогвартс — английскую школу чародейства и волшебства, так?

— Ну да. Ты же не будешь утверждать, что Хогвартса не существует, — Дамблдор, честно говоря, не удивился бы и такому, и действительно — Геллерт на секунду призадумался.

— Знаешь, доказать это было бы интересно, но давай как-нибудь потом? Я сейчас о том, что английская школа — это замок, стоящий на шотландской земле, построенный девонским бриттом, кордовским баском, немкой и окситанкой. Но кого это заботит?

— Не все ли равно? — Альбус уже не первый раз пожал плечами. — Сейчас там учатся английские дети.

— Видишь? Ты уже ставишь целесообразность сейчас выше позавчерашней правды. И правильно, — Гриндельвальд, к немалой радости Альбуса, одобрительно улыбнулся. — Может, приведешь пример из настоящего? Что-то крупное?

Альбус задумался так же, как когда-то на своей любимой трансфигурации.

— Проще, чем я думал. Гоблины.

— А что гоблины? — Геллерт казался озадаченным.

— У вас вот они чем занимаются?

— Куют, — лицо немецкого гостя не выражало никакого интереса к мелким пакостникам, — делают артефакты, добывают минералы… Брось, Альбус, их общество слишком замкнуто, чтобы масштабно взаимодействовать с нашим.

— Вот! А у нас они контролируют финансовую систему. Нет, разумеется, бюджетная политика — министерская головная боль, а вот монетарная… Люди в банках, конечно, есть, но решения принимают не они — только не смейся.

— Не буду, — чувствовалось, что Геллерту не до смеха. — Как же вас так угораздило? Впрочем, нет, не рассказывай. Суть-то в чем?

— А в том, что существам, ведающим оборотом капитала — притом чуть не монопольно — запрещено пользоваться палочками. Притом запрещают им люди, для которых все волшебство давно собрано в их кошельках.

— Ну у вас тут и балаган — кстати, подумай потом, что с этим можно сделать. Ладно, и остается будущее. Тут все понятно — любые планы обречены на неизвестность: мой диплом, твое путешествие…

Альбус нахмурился, но смолчал. Геллерт же продолжал разливаться иволгой:

— А правда о прошлом с каждым прошедшим днем не раскрывается, а только увязает глубже в иле Стикса. А если и появляется — то до неузнаваемости обточенная песком и течением.

Теперь он стоял вполоборота, картинно развернувшись навстречу набравшему силу ветру, и все еще вещал:

— Прошлое сокрыто, настоящее туманно, будущее неверно. Тогда скажи мне, жаворонок, — взгляд Дамблдору в глаза — он и впрямь чувствует себя подхваченным шквалом жаворонком, — что такое правда. Скажи, если знаешь.

Голос Альбуса звучал бы хорошо с кафедры, но перекричать ветер непросто.

— Правда — это следующий миг. Скажи, что будет, если я шагну сейчас с этой скалы? Не аппарируя.

— Знаешь, я буду скучать, — отозвался Альбус со всем отпущенным ему сарказмом.

— Нет, не будешь. Потому что вместе пойдем, — ох эта его вечная ухмылка — он становится похож на птицу. Не настолько, впрочем, чтобы уметь летать. — Не бойся, Альбус! Вингардиум Левиоса тебе на что?

— На то, чтобы знать, что себя не поднимешь. Давай зачетку, тролль. Не знаешь простейших правил.

— Нет правил без исключений, Альбус. Я не собираюсь поднимать себя — я намерен поднять тебя. И надеюсь на взаимность.

— Если мы попробуем, я даже не знаю, на какой этаж Мунго нас отправят, — Дамблдор аккуратно убрал очки в карман мантии и подошел к краю. — Раз. Два…

…Через минуту они снова были на краю обрыва. Лежали, обнимая друг друга, и смеялись.

* * *

Ω

— Так о чем бишь мы? — господин Стюарт уже не сидел, а мерил ковер строевыми шагами. — Ах да. В общем, я так понял, наш герой укрепился во Франции весьма качественно, сломал сопротивлявшихся через колено и вообще повеселился на славу.

Альбус поежился — некстати вспомнилась геллертова улыбка.

— Можно и так сказать. У нас никогда не было столько эмигрантов.

— Кстати, вот что меня занимало — почему почти ничего не слышно из Италии? Прольете свет?

— Он никогда не был там силен, как и в Англии. Господин Стюарт, поймите одно — у нас границы не совпадают с вашими; такой вещи, как Магическая Италия, не существует. Тоскана. Лукка. Пьемонт. И чтобы распоряжаться в такой области — надо в ней родиться. Принцип трансмонтанизма там не пройдет — никаких «пап из-за гор» итальянские маги не знают и не хотят знать.

— Ну что ж, он получил Францию. А вот в Германии тем временем все пошло наперекосяк. Нет, сперва все было на зависть потомкам — многие фёлькише заняли непыльные места, к примеру, некто Вейтцель еще станет высшим руководителем СС «Север». Учреждено то самое Аненэрбе — голландец Вирт, их первый руководитель, был, пожалуй, единственным более-менее похожим на ученого из всех этих клоунов. Все это — благодаря бывшему артаману Гиммлеру, конечно. Вот с ним и начались проблемы.

— Не удивлен. Судя по всем этим историям о лагерях, он, пожалуй, безумней Локсия.

— Не сказал бы. Проблема и состояла в том, что Генрих оказался прагматиком — а германская агентура, оставшись без пригляда, пополнилась неким Виллигутом, он же Вайстор. Прелюбопытнейший персонаж — офицер австрийской армии и пациент австрийских же психиатрических больниц. Однако обладал связями в оккультных кругах — потому и был завербован.

Вот только промашка вышла, — Стюарт наконец устроился в кресле. — Оказалось, что зальцбургские психиатры не ошиблись. Знатный австрийский офицер и джентльмен оказался алкоголиком с манией величия. После одной некрасивой истории с девицей его вычистили. А Гиммлер задался вопросом, кто у него товарищи, что они тут делают и почему получают жалование за исследование народных песен. К тридцать пятому агентура Гриндельвальда в СС сократилась до нескольких человек.

— Однако, Геллерт допустил ошибку. Это же примерно как если б директор Диппет взял работать с детьми, скажем, вервольфа. Нужно же понимать, каков будет скандал.

— Не он, а оставленный им на хозяйстве некто Хильшер и неизвестный нам куратор из магов, некто в зеленых перчатках. И то сказать — уметь же надо! Ну да Хильшера самого выгнали из Аненэрбе все в том же тридцать пятом. До сих пор, говорят, в подполье мается. Это был, доложу я вам, достойный эпоса разгром. Но… — разведчик воздел палец к потолку, — тихий. Упомянутого Вейтцеля приперли к стенке и спросили, на кого вся эта компания работает. Так Геллерт связался с нацистами почти напрямую — основание для ликвидации, если подумать.

— Извините, у вас нет такой возможности.

— Согласен, но об этом позднее. Интереснее то, что они смогли друг другу предложить: так и оставшийся неизвестным для большинства нацистской верхушки Гриндельвальд получил свободу рук. Пока что это мало как выразилось — Вейтцель, Зиверс из Анненэрбе и пара прочих остались на местах…

— Пока. Имея свободу рук, можно многое в эти руки взять.

— Тем более, имея точное понятие, что собираешься брать, профессор. А вот что получили с этого немцы? Ответ прост: Францию.

— Даже так?

— Даже так. Видите ли, изначально немцы рассчитывали на Бретань. Там, знаете ли, взрывают еще с двадцатых, а с какого-то времени — немецкою взрывчаткою. Половина лидеров — частые гости в Берлине. Бретонские эсэсовцы еще с год назад вполне себе бодро бегали по лесам… Кстати, а с вашей стороны такие же бешеные?

— Куда более. Бретонские маги ни в грош не ставят ни парижское министерство, ни Бобатон. Наш плацдарм против Гриндельвальда. Герои, без шуток.

— Вечная оппозиция, — маггл вздохнул, вспомнив, видимо, кое-каких других кельтов. — Так или иначе, Гриндельвальд принес им кое-что получше. Фамилия Вейган вам, скорее всего, ни о чем не скажет, но…

— Шутите? Маршал Франции Вейган на протяжении десятков лет был светом в окошке для европейского сообщества сквибов. Пример для подражания, если угодно. Конечно, были определенные проблемы с легализацией…

— Еще б. Ему приписывают в отцы короля Бельгии!

— О, реальность чуть скучнее — но, я полагаю, вы не будете спорить, что человек выжал из своей жизни, может быть, больше, чем мог бы, будь магом.

— В том-то и проблема для нас, профессор Дамблдор. Все, что смог. Например, где-то еще до войны он связался с мартинистами, а далее и с пресловутым Гриндельвальдом, что закономерно, но печально. С тридцать первого он — начальник генштаба, и вместе с тем… Вот что сказал один из тех юных синархистов, прихваченных в сорок первом… Подождите, я зачитаю: «Иногда люди, занимавшие не последнее место в истории синархии, организовывали тематические встречи. Я помню, что встречал там Бодуэна, самого Бутилье и Альбертини. Однажды они решили, что мне пора бы уже познакомиться с неким человеком, представленным как наставник, «с которым они совершат великие дела». Вскоре после, 6 февраля 1934 года, меня доставили к нему тайно и беседа началась с диалога между ним и Лусто, как мне показалось несколько эзотерического. Этим человеком оказался генерал Вейган». Ну, как вам это, а? Как? Уже тогда!

Стюарт явно разволновался. Он поднялся, быстро срезал кончик следующей сигары, прикурил — и от той же спички зажег в пепельнице клочок бумаги со словами неведомого француза.

— Так вот, конечно, в тридцать пятом он уходит в отставку, но немцы нападают на чертову Польшу, и угадайте, кто вернулся? И если бы вернулся — стоило запахнуть порохом в самой Франции, так наш мужественный старик возглавляет национальную оборону. А дальше, Альбус, начинается форменный цирк — приказы о контратаке приостанавливаются, вводятся в действие, снова и снова пересматриваются. Немцы входят в Париж разбитною походкою туристов. Наших ребят отжимают к Дюнкерку, переплывать Канал на садовых калитках. Правительство паникует, Рейно требует цепляться за Прованс, Мандель — за Алжир, а что же предлагает Вейган?

— А Вейган предлагает сдаться. Я старался все же немного следить за фронтовыми сводками, один умный человек как-то порекомендовал.

— И не зря. Итак, половина Франции оккупирована, бретонцам вместо независимости делают строгое внушение. Зато на второй половине — традиционалистская военная диктатура, где синархист Вейган получает пост военного министра, а синархист Бутилье — министра финансов. «Имперское Синархическое Движение» растет как на дрожжах, абсорбируя мелкие группы. Мартинисты принимают к себе прежних масонских мастеров. И… я упоминал свободу рук? Ну и вот.

— Чудесно. Вы хотите сказать, что Виши стало для Геллерта чем-то вроде лаборатории?

— Да, пожалуй, это будет довольно точно. Он упоенно вытачивал контуры режима — Петэн и Вейган были слишком стары, а он — слишком умен, чтобы их спрашивать. Что же до премьера, некоего Лаваля… Знаете, когда я учился, был у нас в классе один напоминающий крысу паренек, постоянно восхищенный теми, кто понаглей. Чуть надави, потом погладь по голове — и он спляшет. Такие, наверное, есть в любом детском коллективе?

— Право, не в каждом. Но встречаются. Не раз видел и, я полагаю, не раз увижу.

— С ним не могло быть разногласий, профессор Дамблдор. Он менял свое политическое кредо чаще, чем вы меняли очки. А взять немецкого посла? Отто Абетц, едва сорока лет; франкофил, муж француженки и романтик. Рассказывают, в юности он ходил с лютней по Италии.

Но… В феврале назначается новый премьер, адмирал Франсуа Дарлан. Представьте его себе, Альбус — моряк с манерами короля, в тридцать семь — глава всего французского флота.

— Вы говорите так, будто были бы не против с ним поработать.

— Отнюдь. Счастье, что сейчас мы работаем с де Голлем, а не с ним. Адмирал — приверженец французской технократии. Еще одно порождение французской политической мысли, оформилось до конца тоже в двадцатые, но их крупнейшая группа — X-Crise, — французское произношение Стюарта также не отличалось чистотой, — уже абсорбирована синархистами. Что самого адмирала ну совершенно не интересует.

— Он ведь умер при странных обстоятельствах?

— Позже. Этому предшествовали кое-какие приготовления — весь сорок первый Геллерт Гриндельвальд провел за чисткой рядов. Сперва устроили раскол на три части мартинистам — опекаемая им «очищенная» часть, фракция Бланшара, так и стала называться — Мартинистский и Синархический Орден. Потом — вычистили технократов из Имперского Синархического Движения. Одного из влиятельных членов X-Crise, Жана Куртро, просто нашли мертвым — без следов физического воздействия. Диагностировали сердечный приступ, ядов не нашли, но...

— Смертельное проклятье. Разумеется, это всего лишь предположение — в отсутствие трупа на вашем столе.

— Вот и хорошо, что в отсутствие. Так вот, в связи с его смертью в газеты пошла утечка — те самые бумаги, что я вам выдал, такой себе средний слой синархической идеи. Далее аресты… Не заинтересуйся всем этим Абвер, синархию так и считали бы странноватым студенческим развлечением, вызванным к жизни оккупацией. И никто бы и не подумал сравнить положения Пакта, о «революции сверху» или «законе синархии» с петэновской «национальной революцией во имя восстановления иерархического порядка в обществе». Да, об иерархическом порядке. Вот, взгляните. Кое-что из черновиков нашего объекта.

На стол лег весьма помятый лист, на котором аккуратно, но торопливо была изображена многоуровневая схема (1).

Альбус всмотрелся в нее. Да, да, да — кто-то сделал выводы из прочитанных книжек и ночных разговоров. И всласть потрудился над тем, чтобы историкам будущего тоже было из чего делать выводы.

— Что-то такое он наверняка собирался выстроить, я думаю. Когда-нибудь. После войны. Многое сделал, например, путем долгих комбинаций подчинил своей воле ведущих финансовых воротил Виши, превратив тот же Банк Вормса в свой очередной инструмент. Теперь уж не узнать, как он вышел на его не слишком гостеприимных управляющих…

— Империо, Стюарт. Он попался еще в Дурмстранге, но, похоже, здорово его отточил. Кроме того, Геллерт мог быть убедительным. Так… говорят.

— Само собой. Он делал, что мог, почти забросил Германию, но… война идет. Это, знаете ли, мешает реформам.

— Гитлер успевал.

— И где он теперь? В границах тридцать девятого?

— То ли еще будет, Альбус. Но вернемся к нашим Дарланам. За следующий год адмирал подмял под себя министерства внутренних и иностранных дел. Неплохо?

— Шах, я бы сказал.

— Именно. А потом неожиданно заболел его служащий в Алжире сын. Полиомиелит… официально.

— Я знаю три способа вызвать подходящие симптомы. Профессор Слагхорн — восемь.

— Я отчего-то так и думал. Седьмого ноября отец прибывает к сыну, восьмого — начинается восстание местных голлистов, девятого — операция «Факел».

— Простите?

— Высадка наших и американцев. Собственно, соглашение о координации заключили еще двадцать третьего октября, и, похоже, где-то состоялась утечка.

— Вот только немцев в известность не поставили. Гамбит?

— О да. Адмирал Дарлан был пленен еще восьмого числа. Шах и мат. И то — оцените личность: этот тип ухитрился уговорить американцев оставить ему Алжир.

— Есть люди, играющие до конца.

— О да. А наше дело — помочь им доиграться. Видите ль, профессор, де Голль куда как более покладист — так в декабре я нанес визит в Алжир. У меня, как вы понимаете, имеются полномочия. Двадцать седьмого числа молодой парень, монархист, застрелил адмирала в собственном офисе.

— А перед этим, очевидно, вы угостили его бренди и рассказали много интересного, изведя не меньше коробки сигар и расхаживая по комнате?

— Разумеется. Кстати, вам еще налить?

— Не стоит. Что случилось с юношей?

— Его расстреляли. Но вы, думаю, будете немного поувертливей.

________

(1). http://savepic.net/31882m.png

α

Кладбище Годриковой Лощины неизменно ухожено — тут хоронят родичей люди, привыкшие пропалывать что-то и посерьезней плюща. Оно велико — магглы умирали тут поколениями, с Вильгельма Завоевателя; маги — тоже, хотя им удавалось делать это пореже. Одних Эбботов восемь штук плит.

Тропинки утоптаны — в магическом сообществе и маленьких деревушках серьезно относятся к памяти, вдобавок маги подчас имеют привычку ревниво следить за посещаемостью собственных могил. Хогвартский Аббат вообще обожает рассказывать, как трогательно пели хористы, когда его опускали в широкую яму, Ник по сию пору недоволен погодой в день своих похорон; правда, два других факультетских привидения хранят на этот счет полное молчание.

Об этом-то и рассказывал Альбус Геллерту, когда они шли меж выжженных палочкой по камню мудрых изречений.

— Ну-ка, ну-ка… что тут у нас? «Носите бремена друг друга, и так исполните закон Христов». Банкир?

— У нас нет банкиров, я же говорил. Точнее, есть, но любой из них будет тебе по пояс. А это — Фабиус Белби, торговец медицинскими зельями. Знатный филантроп, между прочим.

— Или так, — Геллерт свернул на боковую тропку. — Ну-ка, а тут? Видишь, «Уберете слово — не останется веры». Надо же, Жан Кальвин — и здесь… Привет с родины. Чья это могила?

— Людвиг Зегенгейм. Да, швейцарец когда-то — а потом журналист.

— Что же, толковать чужие слова он умел. Ну-ка, а чем нас порадует уважаемый Генри Фиц-Симмонс? «Плоть желает противного духу, а дух — противного плоти». Тоже Библия? Ну да, из Галилеян… но звучит как-то странно. Кто он был, Альбус?

— Вот уж не знаю, — Альбус только отмахнулся. — Те двое пользовались определенной известностью, чего я об этом сказать не могу.

— Неудивительно, — задумчиво отозвался Геллерт, наклоняясь поближе к плите, — ему было лет семнадцать.

Дамблдор только отвернулся, возвращаясь на аллею. Генри Фиц-Симмонса он, конечно, знал — та история семидесятилетней давности запомнилась многим. Парня убил отец-маггл — бедолагу угораздило влюбиться в однокурсника. Тревожный, честно говоря, знак — хотя прорицание никогда не было его сильной стороной. Геллерт догнал его.

— Ну, долго еще?

— Почти. Просто раз уж тебе хотелось останавливаться почаще — я не смел мешать. Вот, кстати, гляди!

— Ого. «О смехе сказал я — глупость». Хм, Екклесиаст, вторая-второй. Дай угадаю, этот унылый толкователь тоже ничем не известен.

— Если бы, — вздохнул Альбус, — его фамилия — Биннс, и его, судя по датам жизни, сын или племянник чуть не привил мне отвращение к истории.

— Сволочь, — припечатал Геллерт.

Альбус промолчал, но правило “aut bene aut nihil” на почившего профессора магической истории распространять тоже отказался.

— Знаешь, меня еще дома забавлял этот вопрос. Мы живем своим миром, но выбиваем на могилах слова пророков религии, в которую мало кого из нас крестили. Не смешно ли?

— Об этом я говорил когда-то. Нет совершенно волшебных семей, Геллерт. Мать, бабушка, прабабушка… иначе мы бы давно выродились. Даже те, кто все ж таки выродился, имеет на дальнем конце своей генеалогической цепочки какого-нибудь французского рыцаря. Который, разумеется, завещал прочесть над своим трупом полную мессу. Проходит десяток поколений, и дети ходят на могилу к деду, читают слова, которыми он подвел черту, и через годы подбирают свои. Даже не вполне их понимая.

Он вспомнил, как сидел над старой Библией короля Якова в изодранном черном переплете, выискивая что-то для мамы. Сама она распоряжений не оставила, но Альбус думал, что ей бы понравилось. «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше», а Ариана с Аберфортом остаются тут, в Годриковой Лощине.

— Пришли, — бросил он. — Погоди, пять шагов сюда… Ну да, вот она, плитка.

Замшелый камень едва выдавался над землею. Геллерт встал на колени возле него, размел листья и веточки.

— Игнотус Певерелл, невидимый, как всегда. Даже имя стерлось. А вот значок резали куда глубже. Знаешь, Альбус, мне он нравится.

Немец поднялся и принялся рисовать в воздухе мягко светящиеся линии. Равнобедренный треугольник. Высота к основанию. Аккуратный круг он рисовал, чуть высунув язык и прищурившись.

— Вроде неплохо. Знаешь, что я думаю, Альбус? Если брать знак для политической борьбы, то надо придумать такой, чтобы его мог в полной темноте нарисовать на стене даже вусмерть пьяный подросток.

— Ну, это легко проверить. Но лучше не надо, — Альбус нарисовал свой — быстрее, ровнее, но не ярче. — Хотя да, легко рисуется.

— Хммм, — Геллерт вдруг снова уселся у надгробья, всматриваясь в значок, — было бы забавно запускать такие по ночам. Яркие, после славного дельца. Понимаешь, как подпись.

Альбус сел рядом и демонстративно поморщился.

— Ну да, и чтоб они еще двигались. Так не развлекаются даже студенты, Геллерт. И… если уж мы собрались заниматься политикой, то пора отвыкать подписываться.

* * *

Ω

— Итак, адмирал Дарлан мертв, но Алжир потерян. Вы полагаете, это хороший размен?

— Это уж вы мне скажите.

— С одной стороны, как раз Восток его вроде бы никогда не занимал. Но это закономерно — у нас иногда случается мода на индийскую магическую культуру, а им в Дурмстранге все это не особенно интересно.

— Занятная деталь. Добавлю еще одну — Алжиром больше года управлял Вейган. Награда?

— Ссылка.

— Не исключено. Впрочем, интересней другой аспект размена: после «Факела» немцы установили полный военный контроль над всей Францией — однако гражданский контроль над нею же заполучило вишистское правительство.

— Война у Гриндельвальда была своя — а от обеспечения целостности подконтрольного пространства он бы не отказался.

— В общем, все бы хорошо, если бы не следы усыпленной немецкой программы. Видите ли, немецкие разведслужбы грызутся как…

— …как факультеты?

— Раз вы так говорите. Поэтому-то адмирал Вильгельм Канарис, шеф так называемого абвера, как наткнулся на следы в структуре СС, так нитку и тянул.

— Что-то не везет ему с адмиралами, вам не кажется?

— Это адмиралам с ним не везет. Хорошо, венгры ему дорожку нигде не перешли — а то б еще и Хорти пораньше выпал из обоймы. Вот и Канарис… ищет. Подкупает. Собирает свидетельства и — о триумф — опустошает Гриндельвальдову корзину для бумаг. Знаете, Альбус, моя служба всегда будет завидовать вашему способу уничтожения информации, но свои недостатки у него есть. Да, уборщик навсегда забудет, что лежало в урне — но забудет и то, что перевернул ее немного не в печь.

— Вообще-то, проблема может быть решена через Империо, но к чему размениваться на мелкий персонал? У нас вообще привыкли к неукоснительно верным эльфам. Так что такая небрежность вполне объяснима — вы не думайте, что магам проще играть на поле магглов, чем вам — на нашем.

— Вряд ли вам это понадобится, но запомните: абсолютно верных нет. Даже если таков закон вашего мира — из него найдется сразу ворох исключений. И кто-то из вас когда-нибудь на этом погорит. Так вот, о тех, кто должен молчать — еще один крупный куш Канарис сорвал сразу после смерти Дарлана. Когда союзники высадились в Северной Африке, немцы из чистой паранойи интернировали уже не раз помянутого нами Максима Вейгана, почтенного военного пенсионера. Маршал был стар и ждал недолго; расскажу вам, что за мягкое кресло иной старик продаст родину, не говоря о покровителе — и решивший уточнить кое-какие детали сорок первого года адмирал получил откровение почти что из первых рук. И, знаете ли, все встало на свои места. Исчерканные блокнотные листы, странные эсэсовские ученые, мертвые юноши, масоны и военные. Вильгельм Канарис перечитал Пакт — и испугался. Начинался сорок третий год. Через четвертые руки нашему связному в Гибралтаре поступило предложение, которому я сперва не поверил. Однако уже ранней весной он поднялся по ступеням монастыря Сестер Страстей Господних в Париже — разумеется, не помолиться. Нашему агенту, некогда французскому полковнику Оливье, он не сказал ничего — только лишь сделал запрос насчет заговора против Гитлера.

— Ах, дело Штауффенберга? У нас про него слыхал даже кое-кто из тех, кто маггловскую газету и в руки не возьмет. Любимая тема для споров за кружечкой сливочного пива — споров о том, может ли это сработать у нас.

— И как, кстати?

— Разумеется, нет. Понимаете, темным магам верны по двум причинам. Во-первых, из страха — такие рассыпают вкруг себя Круцио — не просите показать — и сверкают глазами. Таким был Локсий, убитый собственной матерью. Во-вторых, из восхищения — их идеи зачаровывают, какими бы отравными не оказывались. Таким был Годелот, прежде ученый, чем злодей. И Геллертом Гриндельвальдом легко восхищаться — так говорят. А чистить окружение от возможных крыс он, если вам, господин Стюарт, верить, не ленится.

— Ну, это и правда сторонний вопрос — тем более и Канарису мы ничего не пообещали. Однако он не разорвал опасных связей, поддерживая их даже с риском для себя. Как будто не сделал главного. Главное случилось в испанском Сантандере, уже летом. Адмирал много говорил о Германии без Гитлера, но передал также и объемистую папку, содержимое которой я вам и пересказал. Он узнал о Гриндельвальде достаточно — а арестовали его все-таки за июльский заговор.

— Где он сейчас? — Альбус выдохнул и опустошил бокал. Не глядя на него, конечно.

— Вильгельм Канарис, более не адмирал — ждет повешения во Флоссенбюрге. И ничего тут сделать уже нельзя — да и не надо, — господин Стюарт пожал плечами, встал с кресла — и вот он уже опирается на стол, так же неотрывно смотря хогвартскому профессору в синие глаза. — Что же касается Гриндельвальда… Он переиграл всех своих врагов, чтобы остаться на бобах — выйдя на эльзасскую границу, мы закрыли его государство. Скоро там опять будет Франция.

— Где он сейчас, господин Стюарт? Вы же знаете то, что не знаем мы, что не узнал аврорат — или не было бы этого разговора. Знаете и желаете взять его — потому что маг слишком уж спутал расчеты разведслужбы Его Величества Георга.

— Именно. У нас слишком много головной боли с Советами, с американскими кредитами, с итальянцами… Он в Зигмарингене, Альбус. На втором этаже замка, через стену от маршала Петэна, через перекрытие от Лаваля, окруженный учениками, французскими беженцами и немцами. И вам, Альбус Персиваль Вульфрик Дамблдор, предстоит пойти и стать великим волшебником. Ну что, Альбус? Вы станете волшебным Штауффенбергом?

α

Альбус осмотрел корешки книг. Многие он помнил почти наизусть — но в магии одно забытое слово может обойтись слишком дорого — а дороже того обходится одно лишнее. Кому бы то ни было.

Он был уверен — что бы ни ждало их дальше, за пределами доброго английского лета, Геллерт в любой момент прикроет ему спину, поможет управиться с неприятностями и разъяснит особо хитрую сказку. То же самое он мог сделать и для него. И все же…

И все же страшновато садиться не за бридж, за шахматную доску, вдвоем против всех гроссмейстеров мира. Вряд ли мир можно изменить, не оторвав сперва от него руки прочих желающих, и вряд ли два безусловно одаренных студента — самые сильные в этой очереди… Но если хочешь делать — делай. Ну и как говорит Аберфорт — начал делать, так уж делай, чтоб не встал.

Геллерт прилетел неожиданно — именно прилетел, усевшись на подоконник и втянув за собою метлу. При себе у него не было ничего — палочка да исписанный блокнот. Палочка у Геллерта была великолепная, явно семейная — как он выразился, до него она сменила достаточно куда более зудящих рук. Блокнот же, с точки зрения Альбуса, был ничуть не менее опасен, пусть и не содержал магии.

— Ну что? — он болтал ногами, созерцая собранные Альбусом сумки. — Ты решил увезти с собой все, на чем хоть что-то написано?

— Нет. Все, что хоть сколько-нибудь понадобится.

— Ну и зря. Вот смотри, тебе пригодится все, что я взял с собой, а вот мне — только твоя голова.

— Тогда к черту все, — Дамблдор отправил уже собранную сумку под кровать, проверил застежку на чехле для палочки. — Когда?

— Сегодня. Или ты не уедешь — вспомни свое почти-путешествие с Дожем в поисках магии.

— Он не уедет.

Аберфорта только что не шатало, будто он выпил в одно лицо не менее бутылки огневиски. На деле, разумеется, ни капли — всего лишь страх и бешенство. Из-за его спины виднелась прижавшая к стене сестренка.

— Он не поедет, понял, ты? Он сам запретил мне бросать Хогвартс, а коли так — пусть уж во всем будет главой семьи. Если умеет.

Кулаки его сжимались, ноздри раздувались, глаза были чуть не с блюдце — он состоял из цельного подросткового бешенства. Он был младше Геллерта, ему не исполнилось и шестнадцати, да и в магии он никогда не добивался хоть каких-то успехов — а теперь стоял перед парой самых крутых парней в своей возрастной категории и всем своим видом выражал готовность их вздуть.

— Ты же не можешь все бросить, Аль! Через два-то месяца! Сперва ты снисходишь, весь на белом тестрале, до бедных родичей — а теперь пытаешься смотаться из дома со смазливым пареньком, трепать языком да вербовать дурошлепов, которые на вас купятся? Да ты посмотри на себя, потом на мир, потом опять на себя. Ты…

— Хватит, — Геллерт рывком спрыгнул с подоконника, махнул рукой на уже изрядно разозленного Альбуса и встал перед Аберфортом — лицом к лицу, благо рост позволял.

— Глупый мальчишка. Ты ведь никогда не поймешь, на пути чего пытаешься встать — но в том нет большой беды. Главное, что твой брат понимает. Он ведь умнее тебя; умнее, сильнее, жизнеспособнее — и лучше умеет понимать. Ты прекрасно знаешь все и сам — так подумай, почему при всем при этом он со мной. А не можешь — пойми хоть то, что твою бедную сестричку, такую милую, — он широко и как-то особенно тепло улыбнулся Ариане. Сквозь Аберфорта, — не придется больше прятать, когда этот мир изменится, когда маги и магглы займут подходящие им места?

— Когда? Ну да, лет через пятьсот, за которые она окончательно потеряется в себе. Альбус! — он даже не пытался обратиться к Геллерту по имени. — Она же здесь, живая. Не строка в твоих книжках, не колонка в блокноте этого чокнутого. Твоя сестра, будь ты проклят.

Но Геллерта Гриндельвальда непросто стряхнуть с хвоста. Проще отрубить хвост.

— И еще одно, мальчик, насчет тебя и твоей сестры… Когда мы победим, тебе ничего не будет нужно скрывать. Даже от него, — золотая голова склоняется к Альбусу.

Взгляд Аберфорта меняется — возможно, Альбус тоже может так смотреть, теми же синими глазами — да вот случая не было; взгляд подростка — раскаленная до синевы, алхимически чистая ярость. На лице Арианы страх, самый глубокий из доступных человеку — страх ребенка.

Аберфорт сжимает палочку. Геллерт сжимает палочку.

* * *

Ω

Альбус сжимает палочку.

— Хорошо. Я полагаю, нам с господином Гриндельвальдом стоит обсудить некоторые вопросы.

Пустой графин на столе покрывается кружевом трещин

— И еще одно… Господин Стюарт, почему я? В Дуэльном клубе я проигрывал Филиусу, ныне профессору Флитвику, три из пяти, к вашему сведению.

— Совсем просто. Среди документов, что нам передал адмирал, был порядком мятый листочек — показать не могу, он у аналитиков, — разведчик пожимает плечами. — Кажется, году так в сороковом Геллерт пытался прикинуть, кого он видит маггловскими лидерами после своей победы в Европе. Некоторые имена, вроде Михайловича, общеизвестны — а вот некоторые поставили нас в тупик. Скажем, норвежец Имерслюнд.

— А что же в Англии?

— Два имени, мистер Дамблдор, в том-то и дело. Уильям Джойс и Джон Эмери — а рядом большой знак вопроса и приписка «Спросить бы Альбуса». Как видите, он вас помнит.

Профессор Дамблдор поправляет очки — и проводит пальцами по вискам.

— Ничего. Я тоже его помню.

Конец