— Отступники заслуживают еще меньше доверия, чем враги и конкуренты, сын. Нестойкость убеждений, двуличие, склонность лавировать между выгодами — все это делает нашу репутацию шаткой и гибкой. Один неверный шаг — и Аврорат найдет любую, даже самую незначительную деталь, из которой может вырасти нежелательный скандал. Вчерашние слова Финнигана, этого ублюдочного полукровки, которого Поттер продвинул по службе: «То, что вы еще не гниете в Азкабане, говорит не о вашей нравственной реабилитации, а о нашей собственной некомпетентности».
Отец оперся на трость, в последнее время использовавшуюся по своему прямому назначению, а не в качестве эстетичного аксессуара, прошелся по залу и, призвав портсигар заклинанием, закурил. Казалось, в осеннюю листву, что трепал в саду ветер, свернулась вся вселенная. Заглядывая в окна и глаза, осторожно подобрались сумерки, чей мягкий отсвет лег на иссушенную годами фарса и метаний шею Люциуса.
— Мама не выносила этот запах, разве ты забыл? — едва заметно усмехнулся я, сузив глаза.
— Не смей обвинять меня в неуважении, даже столь завуалировано, Драко. Родовая усыпальница благоухает лавандой. Но мы отвлеклись. Твое положение в обществе не должно варьировать, реноме от тебя требуется безупречное. Забудь о Блетчли, увлекшемся азартными играми. Выброси из головы Паркинсон: слухи о ее доступности чреваты. Необходима иллюзия интеллигентности, что всегда приводила тебя в уныние. Ее фундаментом можно считать удачный брак. На воскресном балу я представлю тебя одной уважаемой семье.
Отец откинул волосы, в которые словно вплели серебряные нити. Весь его вид излучал свойственные ему властность, твердость и презрительное снисхождение. А мне захотелось совершить какую-нибудь непростительную глупость: дать ему по морде, нечаянно уронить фамильную вазу, на которую не действуют чары восстановления, аппарировать в самое сердце Магической Британии и надраться до потери сознания на глазах у вездесущих репортеров. Как бы то ни было, я закинул ногу на ногу, вцепился пальцами в подлокотники кресла и произнес, ровно и спокойно:
— Ты ошибаешься, если полагаешь уместным манипулировать мной сейчас, когда мне исполнился двадцать один год. Я буду трахать того, кого захочу. Заводить знакомство с тем, с кем посчитаю нужным. Вставать раком перед золотым поколением, как это делаешь ты, не собираюсь.
Размышляя над тем, что зря отказался от банального выяснения отношений с помощью кулаков, я потирал опаленную грубой пощечиной кожу и боролся с подступающим бешенством.
— Глупый, вздорный мальчишка, будь, наконец, мужчиной! Ты всегда отличался нерациональностью мышления, желанием сделать все по-своему вопреки здравому смыслу. Действительно, ты уже не желторотый юнец, у которого в случае неповиновения отбирают игрушки. Если не прислушаешься к моим словам и не будешь на приеме воплощать собой верх тактичности и обаяния, я сокращу твое наследство в пять раз. Если учесть, сколько от него осталось после фактически законного расхищения Министерством, надеюсь, аргумент весомый. В мэнор тебе также будет закрыта дорога. К счастью, сейчас судьи в Визенгамоте не менее продажны, чем раньше, поэтому твой иск будет отклонен.
Люциус прекрасно понимал всю силу козыря, которым располагал, потому что часто я был человеком принципов лишь на словах, что едва ли добавляло мне чести.
Возможность бесконечного расточительства я не променял бы ни на самую светлую любовь, ни на последние крупицы собственного достоинства. Поэтому, чувствуя себя не лучше последней шлюхи Лютного переулка, я коротко кивнул и покинул комнату.
Вечером следующего воскресенья я старался думать о банковских счетах, квиддиче, запредельности, богеме. Сжимал тонкую талию бесплотной испуганной девчонки и пытался отвлечься, прикрывая глаза и исступленно вызывая в воображении психоделическую ретроспективу. Однако женские духи, изысканные и ненавистные, дурманили и возвращали из неизвестности.
В довоенные годы здесь был действующий костел, предназначенный для грязнокровок и полукровок, но во время одного из Пожирательских наступлений его разрушили на четверть. Отреставрировал здание имеющий влиятельных друзей архитектор, который приложил все усилия, чтобы выкупить некогда священное место для проведения здесь неугодных Господу мероприятий. Высокие потолки позволяли бессмертной музыке маггловских композиторов обволакивать каждый уголок зала, роскошь обстановки в известной степени удовлетворяла вкусы магической элиты. Я скользил взглядом по полотнам, изображающим великомучеников, а сердце почти уже нареченной невесты, приходящейся мне по плечо, стучало так часто и громко, словно ее лихорадило.
Прямые темные волосы, обрамленные густыми ресницами карие глаза, большая грудь и длинные ноги — таким я считал свои идеал, начиная с четырнадцати лет. На женщинах, принадлежащих этой породе, останавливался мой выбор, когда я посещал бордели или балы, что в последнее время все чаще отождествлялось. Подобного типа были все те девушки, с которыми я встречался с переменным успехом. Лишь они, само воплощение страсти, вызывали у меня слепое восхищение, заставляли дышать тяжело и рвано.
И без того невесомую фигуру Астории затянули в корсет, вьющаяся русая прядь выбилась из тщательно уложенной прически, синие глаза, невыносимо глубокие, практически не были подчеркнуты косметикой. Заметив, как пристально я ее рассматриваю, Астория сомкнула веки. Светлые ресницы подрагивали, а болезненно бледных щек касался едва заметный румянец. Я бы никогда не обратил на нее внимания, если бы не сложившиеся обстоятельства. Никогда, черт возьми…
Люди всегда верят в то, что пасьянс обязательно разложится, цифры подойдут к коду, а ключ — к замку. Мы внушаем себе возможность прочной связи с человеком, которого не видели больше года. Принимаем за истину то, что не за горами весна, хотя свет нашей надежды втаптывают в грязь. Но однажды это личное и незаметно взращенное зарывают заживо.
Мне не было бы так тошно и тяжело, если бы мир остановился в своем развитии два века назад, где так называемые браки по любви все еще были дичайшей редкостью, а самодурство отцов приходилось делом самым обыкновенным в большинстве случаев.
— Разденься, — устало пробормотал я через четыре часа после свадебной церемонии, изрядно раздраженный утопическими пожеланиями счастливой семейной жизни. В голову некстати ударил алкоголь.
Она неподвижно сидела на краю кровати, спрятав лицо в узких ладонях.
— Меня тоже не прельщает, поверьте, миссис... Малфой. — В моем голосе сплелись пренебрежение и опасность, она подняла на меня ничего не выражающие глаза, и ее пухлые губы растянулись в грустной понимающей полуулыбке, от которой я окончательно потерял рассудок.
В моих движениях не было грубости, как, впрочем, и нежности. Лишь абсолютное безразличие и жажда быстрее довести себя до предела. Впиваясь ногтями в мои плечи, она шептала какую-то дурь о том, что знает, какое я чудовище, и ей прекрасно известно, какие кошмары мы заставляли пережить узников, что несколько лет назад томились в темницах Малфой-мэнора.
Мне представилось, как ее отец, безвольный толстозадый буржуй, успокаивал свою дочь, используя стандартное клише этого года: в битве погибло слишком много представителей древних родов, чистокровные династии вырождаются, и выбор невелик.
Я оставил ее, раскидавшуюся на простынях неподвижной марионеткой, и велел домовому эльфу принести самое дрянное виски. Уже который раз за неделю мной овладело желание напиться так, чтобы даже целители Мунго не смогли спасти.
* * *
Блейз Забини был единственным из моих бывших приятелей, кто взял у прошлого реванш с поистине разгромным счетом. Он словно сорвал с себя коросту мнимой жизни, как старые потрепанные обои, и узнал себя совершенно другим. Уверяю, не было ни лицемерия, ни двуличия, ни иного жополизства. Лишь переосмысление ценностей и желание измениться, какое бывает у умного ребенка, получившего однажды по Зельям «Тролль» из-за дурного влияния взбалмошного однокурсника.
Какое-то время он вкладывал галлеоны в реставрацию Хогвартса, дав тем самым толчок для массовой благотворительности. Позже организовал фонд для семей, которые лишились родственников и средств к существованию во время последней битвы, чем, собственно, и привлек ненужное внимание со стороны.
— Можно перепрыгнуть через голову, чтобы сделать хоть что-то полезное в жизни, — пожимал плечами Забини, остановившись возле главного входа Министерства, когда непотопляемая Скитер брала у него интервью, — но давние ошибки и заблуждения не прощают никогда.
На колдографии, венчающей свежий выпуск Ежедневного пророка, он улыбался и как-то чрезмерно легко говорил о том, что знает, сколько недоброжелателей у него появилось за последний месяц. Люди, чьи дети вот уже через пару лет наверняка смогут учиться в легендарной, полностью восстановленной Школе Чародейства и Волшебства, выходили на демонстрации и как заведенные твердили о том, что «бывшим Пожирателям самое место в Азкабане». И было неважно, что Блейз так и не получил Метку, ведь фамилию его родителей видели в газетах, когда публиковались разглашенные списки тех, кому Визенгамот отказал в помиловании.
— Министерство, — говорил мне одетый в дорогой костюм Забини, затушив сигарету о дно пепельницы, — сейчас не способно урегулировать все те процессы, которые сбились после войны. Если верить слухам, Кингсли Бруствер согласился на помощь маггловских властей, и оттого мы находимся в охренительно зависимом положении. Аврорат переполнен вчерашними школьниками, которым понравилось размахивать палочкой и изображать из себя героев, профессия стала слишком популярной, многие другие должности вынуждены занимать люди совершенно некомпетентные. Есть и такие, как ты: ни черта не делают, ничего не хотят.
Я бы сказал Забини, что мне просто отказали в Министерстве — подозреваю, Поттер способствовал, ведь его благородство имеет границы, — и нигде больше я искать работу не намерен. Но гордость не позволила.
— Прогнозы?
— Цены будут продолжать расти, правительство — долбоебствовать, люди — возмущаться. Такие дела, Малфой. Поздравляю тебя, кстати, с... остепенением.
— Прибереги свои поздравления для кого-нибудь другого, Забини.
После той встречи в баре мы с ним не виделись, потому что Блейза убили. Точнее, прессе был дан приказ развить тему о самоубийстве — идиоты даже привязали психологическую травму, якобы полученную в детстве, что можно было назвать косвенной причиной, — но версия эта вышла настолько искусственной, что я нервно рассмеялся, чем изрядно напугал свою новоявленную жену.
Я видел чувства Астории, которые она еще не научилась скрывать, потому что, вероятно, не видела в этом необходимости. Растерянность, тоска и совсем немного неприязни, адресованной мне. Отец был к ней настроен вполне снисходительно — настолько, насколько он вообще мог себе это позволить по отношению к незнакомому человеку, чьи права в мэноре ненамного превышали оные домового эльфа. Впрочем, от последних была хоть какая-то польза, что нельзя сказать об Астории, которая зачастую конфузилась от ощущения собственной ненужности. Я отнюдь не мешал ей от этого ощущения избавиться и продолжал ее игнорировать со всей старательностью.
— Это сборище идиотов совершило опрометчивый поступок: настолько откровенно покровительствовать Блейзу на глазах у предубежденной толпы — недальновидно, — нахмурившись, сказал Люциус, когда мы прогуливались по парку.
Трава блестела от пролившегося дождя, пахло прибитой пылью и красной рябиновой дробью, которую лес, словно мальчишка-хулиган, держал в карманах.
— Ты слышала последние новости, Астория? — спросил отец, с едва различимой улыбкой глядя на ее напрягшиеся плечи.
— Да, мистер Малфой. Серия терактов, несколько десятков погибших. Я не понимаю, почему они не остановились на...
— Блейз был только поводом, многие остались недовольными несправедливостью июльского судебного процесса, — раздраженно перебил я Асторию и, развернувшись, пошел назад, к поместью, раздумывая над природой своей нетерпимости к ней. Казалось, меня выводило из себя все, связанное с женой: робкие попытки принять участие в наших с Люциусом обсуждениях, чересчур острые колени, пастельные тона одежды, привычка проводить в библиотеке время от полудня до самого вечера, ее вынужденное общество на нечастых приемах и внутреннее недовольство тем, что ее буквально заставили влачить за собой существование безликой и нелюбимой женщины в пустынном вычурном мэноре, который никогда не отличался гостеприимностью и словно олицетворял собой владельцев. До того дня мы практически не разговаривали, избегая друг друга или проводя время в абсолютном молчании.
Она окликнула меня, когда я был на полпути к усыпальнице, но, словно отмахнувшись от назойливого насекомого, я лишь повел плечами и ускорил шаг. Пожалуй, Астории удалось удивить меня, потому что она, совсем немного запыхавшаяся, довольно быстро со мной поравнялась:
— Мистер Малфой просил передать, что у него появились неотложные дела. — Я остановился взглядом на грязных мысах ее шелковых туфель и кивнул.
На памятнике матери сплелись меж собой два цветка лаванды, вечных и не иссыхающих. Их лепестки, покрытые росой, искрились на солнце.
— Нарцисса скончалась от лихорадки, целители так и не смогли ее спасти, потому что ее организм не боролся... — тихо произнес я, мысленно обозвав себя придурком. Астория стояла позади и — я отчего-то не сомневался — являла собой скорбь, проникшись атмосферой.
— Думаю, это было связано с постоянным давлением со стороны Лорда и смертью ее сестры, Беллатрикс, потому что они всегда были друг к другу привязаны.
— Беллатрикс? — переспросила Астория как-то приглушенно. — Я слышала о ее жестокости. Моего приятеля-грязнокровку она пытала долго и со вкусом. Шестой курс он так и не закончил. У тебя был хороший учитель, да, Драко?
На миг я решил, что мне послышался и этот вопрос, и нотки гадливости, на мгновение появившиеся в ее обычно смиренном, тихом голосе.
— Так вот почему ты тогда назвала меня чудовищем, милая? — мне пришлось прикусить щеку изнутри, чтобы не усмехнуться ей в лицо.
— Я не отказываюсь от своих слов! Мерзкий, трусливый...
Забавно было наблюдать, как она изо всех сил старалась не перейти на вульгарный крик, как сжимались и разжимались кулаки, словно она была готова наброситься на меня, несмотря на то что одним быстрым движением я мог сломать худую кисть, обхваченную слишком массивным браслетом.
— На самом деле, моя дорогая, — прервал я ее словесное недержание, больно сжимая плечо и сминая нежно-сиреневую ткань платья, — тебе стоит поменьше читать бульварные романчики и эпические трагедии древности, которые не имеют ничего общего с современной действительностью. Если я приставлю палочку к твоему виску, ты будешь истязать сама себя, если я того захочу, не говоря уже о людях, которых видишь впервые в жизни. Если бы у Поттера была семья и ему угрожали тем, что его мать и отец будут жрать собственные испражнения в подвале их же дома до тех пор, пока они не умрут от голода, нечистот, отвращения и мук, он бы перешел на темную сторону, но не стал бы жертвовать родными, понимаешь, ты, малолетняя дура? Я и так не слишком высокого мнения о тебе, так что не усугубляй и не пизди того, чего не знаешь. Наверное, ты ненавидишь своих родителей за то, что они наверняка поставили тебе условия, например: или я, или престарелый педофил без гроша в кармане. Но кто из нас все-таки более жалок, ты или я? Что ты делала, в то время как погибали люди, в смерти и увечьях которых ты отчасти обвиняешь меня? Сторонние наблюдатели более жестоки, чем убийцы.
— Все это не оправдывает тебя. Да, твой отец выжил, поместье снова принадлежит только вам. Во всех отношениях. Но ты доволен, Драко? Неужели ты бы не хотел вернуться в прошлое и следовать своим, никем не навязанным убеждениям? Разве тот же Люциус изменил свое отношение к тебе после того, каким ты показал себя ничтожеством?
— Знаешь, Астория, жизнь с таким куском дерьма, как я, не будет столь невыносимой, когда ты поймешь, что сама не представляешь собой особенной ценности.
Деревья вдыхали убывающий зной. Нагрянувшее за дождливыми днями лето медленно удалялось. Я с издевательским видом наклонился и, поцеловав жену в ледяной лоб, оставил ее наедине с собой. Честно говоря, возвращаясь к ее дерзкому вопросу, я бы ответил утвердительно. Да, мне бы хотелось прожить несметное число вариаций на прошедшие события и выбрать одну из них. Но я же вроде как взрослый человек, так к чему вновь открывать законченную повесть и говорить о том, что последние главы меня не устраивают?
* * *
Когда Петтигрю попытался забрать у меня палочку — мамину, которую некогда Лорд подарил Фенриру, но тот по своей природной тупости не хранил ее как следует, — я плюнул ему в лицо на глазах у всех Пожирателей, что удостоились чести сидеть за одним столом с Волдемортом. Это вышло инстинктивно, меня переполняло чувство неприязни к этому уродливому маленькому человеку, когда его будто бы гниющие пальцы дотронулись до моего бедра. Ублюдок специально не стал использовать Экспеллиармус, поскольку отлично понимал, что своим присутствием не вызывает ничего, кроме тошноты, и ему явно нравилось осознавать, что даже бравые авроры и наиболее опасные Пожиратели невольно отступают, когда он приближается к ним. Словно от прокаженного.
— Тебе есть, чему поучиться у сына, Люциус, — протянул Волдеморт, поймав взгляд Беллатрикс Лестрейндж.
Палочка осталась у меня, но я, видимо, был вынужден заплатить за подобную прихоть. Темная магия пронзила меня от щиколоток до черепной коробки, опаляя жаром тысячи солнц и ослепляя. Казалось, я горел заживо, чувствовал, как куски моей собственной обугленной плоти падают на мраморный пол, вмиг ставший раскаленным. Я задыхался.
Часто захватчики вовлекают своих пленников в интересную игру. Они берут ребенка за руку и шепчут ему на ухо:
— Кого нам пощадить? Маму или папу? Тебе придется выбрать, иначе они оба умрут.
— Я редко использую эту магию, Нарцисса, она занимает немало энергии, так что демонстрация имеет цель не только визуальную, но и психологическую. Вы с Люциусом сможете покинуть поместье в любое время, вас никто не станет преследовать. Но вот Драко умрет от того, что захлебнется собственной кровью, где-то через семь минут, я полагаю... Или же я сделаю так, что твой сын полностью избавится от проклятья, но оно, как это ни печально, падет на тебя. Конечно, приобретет совершенно иную форму: будет сидеть в тебе, как паразит или механизм замедленного действия, и тлеть, пока не наступит момент, когда проклятие вспыхнет и поглотит тебя.
Не знаю, что заставило меня соврать Астории, наплести чушь о тете, которая и глазом не моргнула, когда Нарцисса, буквально упав на колени, умоляла Волдеморта убить себя. Волшебная палочка была похоронена вместе с матерью, а мне, раздосадованному своей наглой ложью, как никогда хотелось оказаться на месте Нарциссы. Люциус бы тоже этого хотел, я точно знал.
С тех пор, разбуженному ярким солнцем июля или августа, мне становилось не по себе. В ноздри врывался запах сожранной огнем кожи, а голова проходила лишь к полудню. Вот и сейчас, отбросив в сторону смявшуюся простыню, я судорожно задернул будто бы раскаленные шторы. Неловко взмахнув рукой, разбил зеркало вдребезги, взглянул на сотни своих лиц и прошептал заклинание, стершее их в пыль. Астория, еще не до конца оправившаяся после выкидыша, отдыхала в комнате для гостей. Она так сокрушалась, словно мертвый ребенок был желанным и не от меня. Хотя для нее это, наверное, не имело значения.
Не так давно Люциус вернулся после очередной деловой встречи и, даже не посмотрев на наши скучающие физиономии, закрылся в своем кабинете, где долго с кем-то переговаривался через камин. Астория размешивала кубик сахара в чайной чашке вот уже десять минут и бессмысленным взглядом провожала залетевшего в комнату мотылька.
— Знаешь, какие абсурдные способы побега изобретают иногда люди? — обратился я к жене лишь для того, чтобы разорвать опутавшую ее апатию. — Я слышал, Сириус Блэк делал фальшивую голову из чудом найденного мыла, собственных вырванных волос и туалетной бумаги, для того чтобы одурачить надсмотрщиков и сбежать. Все это кажется глупым на первый взгляд, но насколько далеко способно завезти отчаяние?
Когда Люциус наконец почтил нас своим присутствием, он выглядел несколько взволнованным. В ближайшие дни, говорил он, сложив руки в замок, скорее всего будет совершено нападение на Министерство, а за ним цепной реакцией последует гражданская война. Смещение министра и применение карательных мер по отношению к бывшим Пожирателям — то, чего требует большинство. Отдел безопасности предвосхитил события, охрана предупреждена, но в то, что правительству удастся подавить выступление, Люциус не верил, поэтому мы, Малфои, должны быть готовы. Не бороться за родовое гнездо — конечно же нет, к чему изменять привычкам, — а бежать, поджав хвосты, в чем нам должны были помочь знакомые отца.
Ближе к вечеру, поднимаясь на балкон, чтобы накинуть на плечи дурочки-Астории палантин, который она то ли забыла, то ли нарочно оставила на комоде, я увидел, как отец стоит перед портретом матери. Эта картина была единственной, на которой Нарцисса изображена более или менее реалистично: вероятно, художник не имел свойства льстить даже за неплохое вознаграждение. Морщинки, заметная складка на парадной мантии, поблекшие глаза, капля пота на виске. Нирцисса терпеть не могла эту работу, а Люциус после ее смерти мог часами стоять, чуть склонив голову набок, и любоваться, вспоминать.
Когда он вложил в мою ладонь портключ и, внимательно рассмотрев мое лицо, поспешил выйти из зала, я не стал останавливать его: Малфой-мэнор значил слишком многое для отца, Люциусу, наверное, просто не хватило душевных сил отказаться от величественных колонн, просторных помещений, фруктового сада и маминого неудачного, потрясающего портрета.
Понадеявшись на то, что еще увижу отца, я взял на руку Асторию и активировал портключ.
* * *
Свет от торшера дрогнул и потух, Астория чуть не прошептала «Люмос», но Майлс Блетчли стремительно выхватил палочку у нее из рук.
— Вы, ребята, так и не привыкните обходиться без магии, — заявил он, ища в темноте запасную лампочку и попутно отбирая палочку и у меня.
— Майлс, прошло совсем немного времени, мы справимся, — пообещала Астория срывающимся голосом, а я подошел к нему и спокойно добавил:
— У нас нет никаких оснований тебе доверять, ты ведь должен это понимать.
Он промолчал, продолжая невозмутимо закручивать несчастную лампочку. Через несколько минут Астория обрабатывала какой-то вонючей дрянью мою разбитую губу, а Блетчли, закрыв припухшие веки, принялся насвистывать известный ему одному мотив.
— С азартными играми я давно уже покончил, когда получил второе или третье предупреждение. Потом познакомился с нужными людьми, нигде особенно не светился, как Забини — вот же мудак! — получил хорошее место, за которое, конечно, пришлось вывалить кругленькую сумму. Политическая ситуация, как знаете, очень смутная, поэтому свое предпочтение никому не отдаю. Можно сказать, сам по себе. Но за свою репутацию держусь, поэтому отношение ко мне нормальное. Тут я вроде бы в командировке, на переговорах: нужно заключить кое-какие соглашения по транспортировке маггловских товаров. Заодно меня попросили за вами двумя последить. К каждой семье чистокровных эмигрантов приставляют министерского работника, особенно к тем, у кого Метка была. Здешнее правительство в курсе происходящего, ведь Бруствер честный малый, когда дело не касается галлеонов, поэтому тоже выдвинуло свои правила: никакой магии. Одна зафиксированная вспышка — и досвидос, аривидерчи, чао. Видите маленький датчик над входной дверью? Уловив магию, он замигает фиолетовым, а где-то через полчаса после этого к нам приедут непрошеные гости.
Слушая рассказ Блетчли в первый вечер нашего пребывания в небольшом деревянном коттедже, я словно ощущал умственную капитуляцию. Судя по выражению лица Астории, она разделяла мои чувства.
Майлс был грузным молодым человеком с белесыми бровями и темными прилизанными волосами. Его не совсем изящный профиль можно было принять за отпечаток наследственного благородства, но те, кто провел с ним хоть какое-то время в неформальной обстановке, знали, какая пустота скрывается за этим лицом. После школы он практически не изменился, но нечто неуловимо новое появилось в его движениях, более энергичных и торопливых, чем раньше. Я понимал, что дружба прошла и мы сейчас от него очень зависимы. Собственно, и не было никакой дружбы.
— Драко, ты не спишь? — Астория приподнялась на локте и откинула челку, упавшую мне на глаза. — Нужно быть осторожнее с Блетчли, мне кажется, он может с легкостью подставить нас, если захочет.
— Я знаю, знаю... Порой я думаю о том, что каждому человеку есть, за что отбывать срок: мастурбация на девушку лучшего друга, подожженный пакет с дерьмом у кабинета Слагхорна, раскуривание травки, которую толкал однокурсник-маггл, в туалете, проклятая Метка, которая до сих пор не сошла... — Язык заплетался, безумно хотелось отключиться лет на двадцать, а Астория, наверное, смотрела на вылинявший символ, который доставлял так много проблем.
Дождь орошал сентябрьскую землю и обмелевшую реку, которая протекала неподалеку. Ветер навязчиво подхватывал палые листья и заставлял их пускаться в бешеный пляс, не давая возможности одуматься. Ненастье не соблюдало этикет: трещало без умолку и передышки, настойчиво и громко било по оконной раме. Майлс, вальяжно раскинувшись в кресле, говорил о том, что министра сместили, а в Аврорате снова проходили допросы, принимались решения. Крэббов перехватили, семье Нотта крышка, Паркинсоны успешно скрылись, а на остальных ему было наплевать. Я сузил глаза, но Астория зачем-то накрыла мою руку своей. Ни за что бы не спросил у этой мрази об отце, это представлялось мне слишком унизительным. Однако он наблюдал за моей реакцией, и, конечно, мое смятение Блетчли видел словно через призму.
Днем он покидал нас на несколько часов. Как только дверь за ним закрывалась, мы с Асторией принимались за поиски своих палочек, которые Майлс едва ли держал при себе ежесекундно, но все чаще терпели неудачу. Новости и из уст Майлса, и из газет, которые он нам изредка приносил, были неутешительные, но переломный момент уже давно прошел, поэтому я надеялся, что вынужденное заточение вскоре подойдет к концу. Астория проводила много времени у плиты: Блетчли довольно быстро развеял наши иллюзии касательно помощи домового эльфа. Я старался починить портключ, который не подавал признаков жизни, словно был одноразовым. На тот случай, если нам захочется испытать судьбу раньше, чем Блетчли даст благословение. Ведь аппарация точно не останется незамеченной.
Потом я рассказал Астории правду о Нарциссе. О том, почему я не люблю выходить на солнцепек, а пасмурная погода меня вовсе не смущает. А она вдруг сникла и произнесла:
— Не было никакого приятеля-грязнокровки, я тебе тоже солгала. Понимаешь, Дафна, моя старшая сестра, просто оказалась не в то время не в том месте... Родители всем говорили, что у нее проблемы со здоровьем и что они отправили ее на лечение в Швейцарию. Но в действительности Дафна всегда была дома. Она все время молчит и не узнает никого из нас, полностью безразлична к жизни. Помню, как на четвертом курсе Дафна говорила: «Вот вырасту я, рожу детей. Не смогу больше играть в квиддич и заниматься всякой фигней из-за разных старческих болячек. Останется только сидеть и вязать платья внукам... Платья. Внукам. Черт, что я несу? Ну ладно, штаны вязать буду, но нафига им вязаные штаны? У них матери не будет, что ли, чтобы приличные купить? Нет, Асти, стареть — не дело».
— Какими мы с тобой оказались мерзкими врунами, — я улыбнулся и щелкнул ее по носу. — Возможно, моя преступная рожа говорит об обратном, но уверяю тебя, очень редко меня заставляли участвовать в экзекуциях: слишком ненасытными и фанатичными были некоторые, чтобы делиться. Мне даже одно время хотелось сдаться аврорам. Временное помешательство или что-то подобное... А поцелуй дементора не вселял страх. Как сказал мой покойный крестный, не то чтобы поцелуй дементора его тревожил, если бы он был к нему приговорен. Ведь людей, которые подвергаются этому наказанию, перестают беспокоить собственная несовершенная физическая форма, внешний вид, нечастый секс и бесполезность своего существования. Едва ли для них возможны глубокая депрессия, внутренние противоречия, суицидальные настроения и чувство несправедливости.
— Выходит, человек, приговоренный к поцелую, счастлив? — впервые я увидел, как она улыбается глазами.
— Бесповоротно. Но мы лучше останемся несчастливыми, ладно?
В той глубокой части Астории мне, ныряльщику, было трудно задержать выдох. Внезапно меня перестали раздражать ее острые колени, родинка на шее и светлые вещи. Ее робость, пристрастие к чтению до боли в глазах, языческий амулет на шее и полуулыбка.
— Ты любишь ее? — спросил как-то Блетчли, когда Астория поднялась наверх, пожелав ему спокойной ночи, и мы остались наедине.
— Пошел ты.
Он бы все равно никогда не понял, что любовь — нечто чересчур бесплотное. Мне нравилось, как Астория ест, заправляет волосы за уши, закидывает ногу на ногу и режет апельсины кольцами. Порой она смотрела на звезды с примесью детского восторга, будто видела не обычное явление, а джинна в оранжевой бутылке, что пускал носом пузырьки. Но как назвать то, что я к ней испытывал, не имел понятия. Уж точно не любовь.
Майлс криво усмехнулся и сообщил, что вчера, разбив защиту, в Малфой-мэнор проникли посторонние и сожгли, разворовали, казалось бы, несокрушимое поместье. Люциус, по его словам, был заживо погребен под завалами.
Глаза застилала чернота. Зрение прояснилось лишь тогда, когда я обнаружил, что держу осколок разбитого стекла возле двойного подбородка Блетчли, а он, пытаясь вырваться из захвата, чуть не перерезал себе глотку без моей помощи. Астория, услышав шум, спустилась, увидела эту занятную сцену и бросилась ко мне:
— Драко, что случилось?
— Где наши палочки, Майлс? — спросил я, дыша в его потную шею и надавливая острием на ходящий ходуном кадык.
— Гребаный урод, полегче! Там, в зонтнице, накрыты мантией-невидимкой из Ужастиков Умников Уизли.
Когда я применил к нему Легилименс и удостоверился, разглядев среди мельтешащих образов уничтоженный фасад и летающий пепел, что Майлс не врет, я связал его заклинанием и толкнул на пол. Казалось, еще чуть-чуть — и свет из активно мерцающего датчика поглотит собой всю комнату.
— Ты кое-что забыл. Обливиэйт, — произнесла Астория, направляя палочку на Блетчли, ровным голосом, хотя была бледна и губы ее дрожали.
Аппарировав прямо на руины, я еле успел схватить за талию Асторию, на которую едва не упал обломок фамильного герба, вырезанного из камня. Он поднял столб алебастровой пыли, ударившись о свой асимметричный двойник и соединившись с ним подобно мозаике.
— Это самый безбашенный поступок за всю мою жизнь. Вот что мы только что сделали, а? — прошептала Астория, откашлявшись.
Словно пианист, который забыл порядок клавиш, я задержал вздох, чувствуя, как она внимательно читает мой взъерошенный затылок. Обернулся и обнял ее, уткнувшись носом в плечо.
Vova
